Воронин Андрей Николаевич. Мертвый сезон

   На подробный пересказ имевших место событий у него ушло не более получаса. Когда Багдасарян замолчал, утомленный столь продолжительным ораторствованием, Эдик надолго задумался, теребя подбородок длинными и сильными, как у пианиста, пальцами с аккуратно подстриженными, ухоженными, любовно отполированными ногтями.
   – Я не верю, что Ашота Васгеновича убил Гамлет, – сказал он наконец.
   – Э, дорогой, сам не хочу! Приходится верить, ара, факты – упрямая вещь.
   – Гамлета нашли? Не нашли. Вот когда найдут – это будет факт. А до тех пор все это только предположения. Не знаю, дядя Аршак, не знаю. Может быть, пока меня не было дома, здесь действительно все переменилось. Но я все равно не понимаю, зачем это понадобилось Гамлету. Если, как говорит этот ваш мент, он хотел взять кассету с компроматом, он бы ее взял, никого не убивая.
   Ликвидировать всех вас можно было потом – по одному или всех вместе, как угодно... Что вы так смотрите, дядя Аршак? Нет, я этого не стану делать, клянусь. И Гамлет не стал бы – по крайней мере, тот Гамлет, которого я знал. Он был глупый, но не подлый.
   – Ара, почему "был"? Он живой... наверное.
   – А как же иначе? Одно из двух: или он погиб вместе со своими людьми, или застрелил их и убежал. В первом случае он мертвый, а во втором – все равно что мертвый, потому что я его обязательно найду и убью. Значит, его больше нет, а раз его нет, значит, он – был.
   – Ай, хорошо сказал! Клянусь, если бы Бог слышал, как ты говоришь, он бы тебя сделал своим первым заместителем! Ты бы в раю тамадой был, слушай!
   – Спасибо, дядя Аршак, только я туда не тороплюсь. Мне пока и здесь неплохо.
   Они еще смеялись, когда в дверь постучали и вошел охранник. Он поманил Эдика и начал пятиться в коридор, но Аршак Геворкович остановил его грозным окриком.
   – Говори, дорогой! Что за секреты в моем доме, слушай?
   Охранник остановился на пороге и сказал:
   – Мы нашли.
   В руке он держал сильный цилиндрический фонарик. С его левого плеча, как аксельбант, свешивался большой клок пыльной паутины, лоб и правое ухо были поцарапаны, и он время от времени прикладывал к царапинам запачканный красным носовой платок.
   – Что нашли, ара, э? Где нашли? Где ты был, слушай, почему в таком виде? С кошкой подрался, нет?
   – Записывающая аппаратура, – сказал охранник, слегка сбитый с толку этим градом вопросов. – Диктофон, приемник, еще что-то...
   – Что значит "еще что-то"? Говори толком, по порядку, что ты мямлишь, э?! Сам знаешь, что нашел, или только догадываешься? Где нашли?
   – В соседнем доме, – сказал охранник, – на чердаке. Там целый месяц никто не живет, почему – не знаю, клянусь...
   – Я знаю, – перебил его Багдасарян. – Постой, что значит "на чердаке"? Там же кругом сигнализация! Вы как туда попали?
   – Я им объяснил, как войти, чтобы сигнализация не сработала, – негромко сказал Эдик. – А тот, кто устанавливал аппаратуру, наверное, знал это без меня.
   – Один я, старый ишак, ничего не знаю, – проворчал Багдасарян. – Ладно, говори дальше! Почему такой исцарапанный, весь в крови, э? Кто тебя обидел?
   – Это Армен, – сказал охранник, будто оправдываясь. – Там была такая проволочка, совсем незаметная. Я ему говорил: "Ара, смотри под ноги, пожалуйста!" А он бежит впереди – как баран, честное слово! Наступил на проволочку, и – бах!
   – Что "бах"? – всполошился Багдасарян. – Где "бах"? Почему я не слышал? Армен мертвый?
   – Зачем мертвый? – удивился охранник. – Живой! Лицо сильно поцарапал и пиджак порвал немного, вот здесь, – он показал, где у Армена порвался пиджак. – Еще волосы на голове сгорели, вот тут, впереди. Теперь будет наголо стричься, как баран... – Он улыбнулся было, но тут же спохватился и напустил на себя серьезный вид. – Взрыв совсем маленький был, потом загорелось, горело немножко и погасло, один дым остался. Сильно горелой пластмассой воняет, – пожаловался он. – Аппаратура расплавилась, ничего не разобрать. Поэтому говорю: еще что-то, что – сам не знаю, теперь не разберешь...
   – Ладно, иди, хорошо, – отмахнулся от него Багдасарян и повернулся к Эдику: – Что скажешь, дорогой?
   – Работал профессионал, – ответил Эдик, когда за охранником закрылась дверь. – Обратите внимание, Аршак Геворкович, он мог бы привязать к растяжке гранату, а привязал слабенький пиропатрон – боялся, что аппаратуру найдет случайный человек. Это не бандит, и это не Гамлет.
   – Да, теперь сам вижу, что не Гамлет, – задумчиво согласился Багдасарян. – А где же тогда Гамлет, слушай? Куда подевался, почему?
   – Его надо искать, – сказал Эдик. – И этого профессионала надо найти как можно скорее, пока он не причинил нам новых неприятностей.
   – Профессионал – это плохо, – вздохнул Аршак Геворкович.
   – Профессионал – это нормально, – возразил Эдик. – Я привык иметь дело с профессионалами. Я сам – профессионал. Знаете, в чем главный недостаток профессионалов? Они предсказуемы. Рано или поздно он попытается напасть, и тогда...
   Эдик сделал быстрое движение рукой, будто ловя муху, и показал Аршаку Геворковичу крепко сжатый кулак:
   – Вот что я с ним тогда сделаю.

* * *

   – Ну, как рука, маэстро? – спросил Глеб Сиверов самым миролюбивым тоном, на какой был способен в данный момент.
   Костя Завьялов, набычившись, сверкнул на него из-под насупленных бровей черными, как угли, глазами.
   – Сам, что ли, не видишь? – буркнул он.
   Правая рука у него была в гипсе, уже успевшем изрядно запылиться. Из гипсового кокона торчали кончики толстых, как сардельки, пальцев, тоже грязных и оттого особенно неприятных.
   – Вижу, – сказал Глеб. – Ну, кто старое помянет, тому глаз вон.
   – А кто забудет, тому оба долой, – пробурчал Завьялов.
   Они сидели на террасе летнего кафе, выходившей на море. Легкий ветерок трепал над их головами полосатый тент и играл углами несвежей скатерти. На террасе звучала музыка, в небе светило солнце, а вокруг было полно народу, и поэтому, наверное, Костя Завьялов чувствовал себя настолько свободно, что даже отваживался осторожно грубить. Впрочем, подумал Глеб, очень может статься, что он просто не умеет разговаривать по-другому...
   – Золотые твои слова, – сказал ему Глеб. – Поэтому предлагаю нам обоим поберечь зрение – про старое помнить, но вслух не вспоминать.
   Подошла официантка и поставила перед Глебом чашку черного кофе, а перед Завьяловым – запотевшую кружку темного пива.
   – Утром выпил – день свободен, так, что ли? – с насмешкой спросил Глеб.
   Завьялов злобно покосился на него и молча приложился к кружке.
   – Слушай, чего тебе от меня надо? – спросил он, обсасывая с усов пивную пену.
   Глеб ненадолго задумался. То, что он намеревался сделать с этим человеком, здорово смахивало на преднамеренное убийство. Впрочем, у Кости был выбор, о котором он, правда, не знал, но мог бы догадаться. Если он сделает только то, о чем его сейчас попросят (не больше!), пользы от этого не будет никакой, но и вреда – тоже, особенно ему. А если опять попробует словчить, в чем Глеб почти не сомневался, тогда он, Костя Завьялов, – труп, и винить в своей смерти ему будет некого, кроме себя самого. В конце концов, учитывая то, что произошло со Стаканычем, Завьялов ничего, кроме смерти, и не заслуживал.
   – Ты в курсе, что Стаканыча убили? – сказал Глеб, старательно сохраняя рассеянно-благодушное выражение лица. – Только не ври мне, понял? Я тебя не спрашиваю, кто это сделал, я сам это знаю и разберусь без твоей помощи. Я спрашиваю только об одном: ты знаешь, что он умер? Знаешь, как это произошло и почему?
   – Ну, слышал краем уха, – неохотно ответил Завьялов. – Вроде убили его... Так я-то здесь при чем? Убили-то его, говорят, из-за тебя!
   – Кто говорит? – подавшись вперед, быстро спросил Глеб. – А? Молчишь? То-то! Ты это знаешь, и я это знаю, а больше – никто. Это тебя ни на какие мысли не наводит?
   – На какие еще мысли? – огрызнулся Завьялов. – Что ты мне мозги керосинишь? Я тут вообще не при делах!
   – Да ну? – Глеб подчеркнуто аккуратно поднес к губам чашечку с кофе, отпил глоток и осторожно, не расплескав ни капли, вернул чашку на блюдечко. – Что ты говоришь?! Совсем, значит, не при делах? А мне кажется, что к тебе совсем недавно подходили вежливые молодые люди армянской национальности, задавали кой-какие вопросы, и ты на эти вопросы отвечал... Разве нет?
   – А твое какое дело? Подходили, не подходили, отвечал, не отвечал... Попробуй-ка не ответь! Ну, и что дальше? Меня спросили, я ответил, и что с того? За это не сажают.
   – Да ты, оказывается, дурак. "Меня спросили, я ответил", – передразнил Глеб. – Ты ответил, а Стаканыча убили.
   – А я при чем? Не я же убил!
   Глеб снова глотнул кофе и отрицательно помотал головой, показывая, что вовсе не считает Костю Завьялова убийцей. На самом деле именно убийцей он его и считал, но в данный момент упоминать об этом вряд ли стоило.
   – Ты не убивал, – терпеливо сказал Сиверов. – Все обстоит намного хуже: ты знаешь, кто это сделал.
   – Ну?
   – А они знают, что ты знаешь. Вот тебе и "ну"!
   "Прости, Степаныч, – подумал Глеб, наблюдая, как кирпично-красное лицо Завьялова буквально на глазах сереет, становясь похожим на старую половую тряпку. – При жизни я тебя использовал, а теперь вот и после смерти тобой, как щитом, прикрываюсь. Ну, надо так, понимаешь! Не для себя, для дела надо!"
   – Ну что? – прикуривая сигарету, сказал он Завьялову. – Скумекал, кто следующий?
   – Да пошел ты! – сказал Завьялов, но на слове "пошел" голос у него предательски дрогнул, а в конце фразы дал петуха, так что должного эффекта его высказывание не возымело. – Что ты тут меня на пальцах разводишь, как лоха?
   – Ты сам себя развел, когда с Гамлетом связался, – доверительно сообщил ему Глеб. – Так что обижаться не на кого. Это же армяне! Мы ж для них никто, они нас за людей не считают!
   Завьялов задумчиво, машинально кивнул – очевидно, та чушь, которую только что изрек Сиверов, была одним из краеугольных камней его мировоззрения. Глеб в этом ни минуты не сомневался и действовал наверняка – бил в болевые точки.
   – Замочат и фамилию не спросят, – продолжал он. – Ты учти, Константин, я тебя не пугаю. Я тебе просто объясняю, как дела обстоят, во что ты сдуру влез. Меня им не достать – кишка тонка, руки коротки. Я, если хочешь знать, хоть сейчас в машину сяду и – фьють! – поминай как звали. А тебя, дружок, живым из города не выпустят. И до ментовки, если что, ты не дойдешь – непременно под машину угодишь или еще какая неприятность случится. Ты погоди, не говори ничего. Пиво допей, покури и подумай. Сам подумай, своей головой. Я тебе много чего наговорил – ну, дескать, дурак ты и тому подобное, в том же духе, – но это, ты ж понимаешь, так, к слову, разговор завязать. А на самом-то деле ты, я вижу, мужик неглупый, должен сообразить, что сейчас я тебе дело толкую. Ты главное пойми: мы с тобой оба русские, а значит, держаться друг за дружку должны, иначе стопчут нас черные, как кур в загородке... Ну, думай, думай, не буду мешать.
   Он замолчал, сосредоточившись на своей сигарете и уже начавшем остывать кофе. Завьялов, похоже, и впрямь пытался думать – сидел, сгорбившись, над забытой кружкой пива, конденсат с которой уже стек, расплывшись по скатерти сероватым неровным пятном. "Ай да я, – подумал Глеб, искоса поглядывая на своего визави. – Ни дать ни взять начинающий вербовщик из конторы на первом задании. А с другой стороны, что мне с этим бревном – проблемы геополитики обсуждать? Или, может, обмениваться мнениями по вопросам пропаганды классической музыки среди населения? Это – не человек, – напомнил он себе. – Это просто дубина, тяжелая и корявая, которую я подобрал в кустах, чтобы гвоздануть кое-кого по черепу. И гвоздану, да еще как! А если дубина при этом сломается, это ее личная проблема..."
   – Ну? – мрачно произнес Завьялов, глядя в скатерть.
   – Хрен гну, – вежливо ответил Глеб. – Надумал что-нибудь? Или это секрет?
   – Ну, допустим, ты прав. Много они о себе понимают, а как попросишь у них чего – хрен тебе в глаз... Ну, и чего дальше?
   – Погоди, – сказал Глеб, – давай сперва разберемся. Я правильно понял, что ты на моей стороне?
   Завьялов опять погрузился в глубокую задумчивость, решая, как ответить на этот сложный вопрос. Глеб видел его насквозь, благо это было немудрено: миролюбивый тон Костя принимал за признак слабости. Осознав, во что влип, он перепугался до смерти, но ему казалось, что Глеб напуган еще сильнее, и он, судя по всему, намеревался извлечь из ситуации как можно больше выгоды.
   – Это мы еще поглядим, на чьей я стороне, – сказал Костя, подтверждая предположения Сиверова. – Для начала скажи, что я с этого буду иметь.
   – Во-первых, жизнь, – напомнил Глеб. – По-твоему, этого мало? Что ж, если хочешь, я могу подождать денек-другой. Возможно, после очередной встречи с теми армянами ты станешь сговорчивее. Правда, я не знаю, о чем можно говорить с трупом, но вдруг тебе повезет и ты уцелеешь? Тогда ты запоешь по-другому, только я тебя уже не стану слушать.
   – Это все слова, – проворчал Костя, но было видно, что он озадачен.
   – Конечно, – согласился Глеб, чтобы подлить масла в огонь. – Только слова. Не обращай внимания.
   – Слушай, мужик, – с напором сказал Завьялов, – что ты меня грузишь? Не я к тебе пришел, а ты ко мне. Мне от тебя ничего не надо, понял? А вот ты чего-то хочешь... Ты кто, вообще, такой? Выеживаешься тут, как муха на стекле, строишь из себя невесть что, а сам – неизвестно кто.
   – У меня секретов нет, – усмехаясь, сказал Глеб. – Особенно от тебя. Мы же в одной лодке, так какие могут быть секреты? Короче, я тебе так скажу: твои армянские друзья стали много себе позволять, и кой-кому в Москве это перестало нравиться. Понимаешь, на что я намекаю?
   Костя снова кивнул, напустив на себя значительный вид. Вряд ли он действительно был в курсе дел, которыми вертела банда Багдасаряна, но догадываться мог о многом – слухом земля полнится, да и набор был, в общем-то, стандартный: рэкет, наркотики, проституция, заказные убийства...
   – Вот братва и заслала меня к вам – разобраться на месте, кто прав, кто виноват, – продолжал Сиверов. – И все у меня шло путем, пока ты со своим длинным языком не влез. Ты хоть понимаешь, в какую тему вписался и, главное, каким боком? Я тебе этого раньше не говорил – думал, сам сообразишь. А до тебя, блин, не доходит! Ты же меня сдал с потрохами! А за такие дела, сам понимаешь, по головке не гладят. Вот и получается, что ты кругом виноват – и перед местной братвой, и перед московскими пацанами. Как в кино, понял? Один против всех. Только ты не Брюс Уиллис, и прихлопнут тебя на раз, как муху – не те, так другие. Да пойми ты, наконец, что я не шучу! Вся эта каша без тебя заварилась, но ты в нее обеими ногами влез, и мне, если по уму, не разговоры с тобой разговаривать надо, а валить тебя, как лося. Это по понятиям. А если по жизни, так за что тебя валить? Ну, ошибся человек, сказал не тем людям не те слова. Так ты ж не знал ничего, правда?
   – Про это я тебе и толкую, – мрачно подтвердил Завьялов. – Мое дело – сторона.
   – Было, – поправил Глеб.
   – А теперь что?
   – А теперь надо искать выход из положения. Ты меня сдал, тебе меня и выручать. А я тебя выручу, понял?
   – Нет, – сказал Костя, – не понял. Как ты меня выручишь, когда у тебя своих проблем вагон?
   – Да очень просто, чудак. Перещелкаю этих ар, как в тире, вот и все проблемы. Покуда я жив, ты в относительной безопасности – не до тебя им, да и надежда имеется, что ты еще что-то полезное вспомнишь. В общем, Костя, решай быстрее. Мы и так с тобой здесь уже битый час торчим, как на витрине, у всего города на виду. Главное, пойми, что эта история просто так, сама собой не пройдет. Последствия будут обязательно, а какие – зависит от тебя. Либо тебя грохнут, либо московская братва будет тебе благодарна, одно из двух.
   – Толку мне от этой благодарности...
   – Не скажи. Когда братва тебе благодарна, это дорогого стоит. Лично я, к примеру, мог бы твои полотна в хорошую галерею пристроить и, главное, галерейщика заинтересовать, чтобы он тебе устроил нормальную раскрутку. Ты бы за месяц так поднялся, как на своей набережной за десять лет не поднимешься. А за год... За год станешь обеспеченным человеком со всеми вытекающими отсюда приятными последствиями. Только до этого светлого будущего дожить надо, а чтобы дожить, сейчас придется немного поработать.
   – Все равно не врубаюсь, чем я могу тебе помочь, – мрачно заявил Завьялов. – Даже если бы и хотел... На что я годен с одной рукой?
   – А от тебя ничего особенного и не требуется, – сказал Глеб. – Я собираюсь на недельку лечь на дно, потеряться, чтобы наши "друзья" немного успокоились. Тут, в городе, у них слишком много глаз и ушей – того и гляди, нарвешься на стукача. Уж, кажется, как я хорошо у Стаканыча схоронился, и то нашли, сволочи... Ну так вот, я тут себе нору присмотрел неподалеку. Хорошая нора, только без удобств. Зато снаружи ее не видать. Нашел, понимаешь, когда с аквалангом нырял. Короче, я несколько дней там посижу, а ты мне организуй одеяло какое-нибудь, подушку... Ну, пожрать чего-нибудь, натурально, выпить, сигарет...
   – А на какие шиши? – возмутился Завьялов. Все-таки он был дурак и, пока Глеб говорил мирным тоном и не лез драться, не мог поверить в реальность нависшей над ним угрозы. А угроза действительно была, хотя Слепой в интересах дела ее несколько преувеличил. – У меня лавандоса – кот наплакал, воробей нагадил...
   – Ты о деньгах, что ли? – небрежно спросил Глеб. – На, держи.
   Он бросил на скатерть стопку купюр, свернутую в трубочку и перетянутую аптечной резинкой.
   – Здесь тысяча баксов. Хватит и на жратву, и на выпивку, и тебе на чай что-нибудь останется.
   В черных глазах Кости Завьялова вспыхнул и разгорелся мрачный, алчный огонек, и Глеб понял, что сделал верный ход. Завьялов был из тех, кто не любит рисковать, предпочитая синицу в руках журавлю в небе. Чтобы лишний раз подчеркнуть, как далеко до этого журавля, Глеб нанес заключительный штрих – грубоватый, но в данном конкретном случае показавшийся ему вполне уместным.
   – Как закончу со здешними делами, – сказал он, рассеянно посасывая сигарету, – непременно отзвонюсь пацанам и расскажу, что есть тут такой геройский парень – Костя Завьялов. Скажу, чтоб бабок тебе заслали побольше за твое хорошее поведение.
   – А до сих пор ты им, что ли, не звонил? – подозрительно спросил Костя.
   Глеб мысленно усмехнулся: все было ясно, бородач сделал свой выбор.
   – Что ты! – воскликнул Слепой. – Я же типа на нелегальном положении, мобилу отключил и спрятал подальше, чтоб искушения не было. Не дай бог, звонок отследят!
   – Да, – сочувственно сказал Завьялов, – это верно. Про это я как-то не подумал.
   – А надо думать! – с ненужной значительностью произнес Глеб. – Надо, Костик! Ты теперь во взрослые игры играешь, понял? Дать тебе, что ли, ствол?
   – Это еще зачем?
   – Ну, мало ли! Говорят, в хозяйстве и пулемет пригодится. Тем более у тебя одна рука. Нет, ты извини, но, как вспомню тот вечер, удержаться не могу – хохочу, как больной. Как ты навернулся! Жалко, сам себя со стороны не видел. Ну, все, все, – поспешно добавил он, заметив, как нахмурился его собеседник при воспоминании о том вечере, который ему вряд ли показался таким уж веселым. – Извини, это я так... Нет, правда, смешно получилось! Помнишь "Приключения итальянцев в России"? Как он там: не надо, мол, я сам... И ногой по колонне – хрясть!
   – Да уж, – промямлил Завьялов, – уж куда смешнее... Слушай, мне работать пора.
   – Ну да, ну да, – спохватился Глеб, – конечно. Короче, Константин, вот тебе волына – в смысле, ствол, – напустив на себя заговорщицкий вид, он передал Завьялову под столом завернутый в полиэтиленовый пакет револьвер Гамлета. – Ствол чистый, маслят полный барабан. Если заметишь, что за тобой следят, замани в укромное местечко и мочи без разговоров. Короче, сделаешь вот что. Завтра... нет, лучше послезавтра соберешь, что я тебе сказал, и отвезешь за город. Там на берегу есть одно местечко – может, знаешь, такой маленький пляжик за мысом, недалеко от развалин старого маяка...
   – Ну, знаю, – буркнул Завьялов, здоровой рукой ощупывая сквозь пакет револьвер. – Далековато по жаре тащиться!
   – А ты такси возьми, – посоветовал Глеб. – Тогда пешком всего с полкилометра получится – правда, по камням... Смотри, ноги себе не переломай! А то есть у тебя такая привычка – падать на ровном месте. Продукты и тряпки положишь в новый пакет и хорошенько завяжешь – скотчем заклей, что ли... Мне его под водой тащить, понял? Да днем не ходи, вечером, часов в десять, не раньше, чтоб стемнело уже. Положи пакет под камешек и проваливай, меня не жди. Все понял или тебе на бумажке записать? Место не перепутаешь?
   – Не перепутаю.
   – Ну и молодец. Все, счастливо тебе, партнер. Иди, иди, за пиво я заплачу.
   Завьялов встал и вышел из кафе. Некоторое время Глеб смотрел ему вслед, а потом расплатился с подошедшей официанткой и отправился в ближайшее почтовое отделение. Здесь он составил и отправил в Москву телеграмму следующего содержания: "Устроился отлично встретился друзьями приступаю активному отдыху целую Федор".
   Он знал, что еще до наступления вечера эта телеграмма ляжет на стол генералу Потапчуку, и очень надеялся, что Федор Филиппович отреагирует на нее незамедлительно.

Глава 11

   Когда впереди показался скалистый мыс с белевшими наверху развалинами старого маяка, Эдик дал команду заглушить мотор и поднять парус. Рокот двигателя стих, за кормой исчез пенный бурун; последний клочок сизого дыма еще плыл над водой, цепляясь за верхушки пологих волн и прямо на глазах тая, а над яхтой уже развернулось косое треугольное полотнище. Легкий ветер наполнил его, прочная синтетическая ткань натянулась, заскрипели, пробегая по блокам, крепкие нейлоновые веревки, морского названия которых Костя Завьялов, человек сугубо сухопутный, не знал и знать не хотел. Яхта замедлила ход, но все равно довольно резво продвигалась параллельно скалистому, изрезанному эрозией берегу, более или менее точно повторяя все его изгибы.
   Волны плескали в пластиковый борт; острый, по старинке обитый медью нос раздвигал их, резал пополам, оставляя в месте разреза расходящиеся пенные усы. На носу в картинных позах стояли две загорелые девушки в бикини, обе блондинки. Костя видел, что одна из блондинок натуральная, а другая крашеная; впрочем, обе были молоды, стройны и выглядели весьма аппетитно – по крайней мере, со спины. В лицо Костя их до сих пор не видел: они торчали на носу, лишь время от времени меняя позу, с того самого момента, как яхта отошла от причала. Так велел Эдик, а Эдика здесь слушались беспрекословно, хотя говорил он негромко и даже вежливо.
   Сам Костя получил приказ сидеть в кокпите и не высовываться, чтобы его борода не светила на все Черное море. Он послушно сидел, где было велено, глазел на девушек – натуральная блондинка была в белом купальнике, а крашеная – в бледно-голубом, – курил, благо этого ему никто не запрещал, и думал, правильно ли он поступил, сдав москвича людям Аршака Багдасаряна. Как он ни ломал голову, с какой стороны ни подходил к рассмотрению этого сложного вопроса, у него все время получалось, что правильно. Особенно ясно это становилось теперь, когда он сидел на борту роскошной яхты, а вокруг него были спокойные, уверенные в себе и даже веселые люди. Они перебрасывались шутками, смеялись; сколько ни вглядывался Костя, ему так и не удалось заметить на их смуглых лицах ни тени тревоги или беспокойства, не говоря уже о страхе перед объявившим им войну одиночкой. Это были хозяева положения – вернее, просто хозяева, собравшиеся на охоту, чтобы пристрелить повадившегося шастать по дворам медведя.
   Ну о чем тут было думать? Костя представил себе чокнутого москвича, который где-то там, забившись в каменную нору, ждал каких-то дурацких одеял, консервов, хлеба и водки, и ему стало смешно. Если понадобится, Аршак выставит против него целую армию, и Косте вовсе не улыбалось оказаться у этой армии на пути. Нет уж, если не повезло ему оказаться втянутым в эту историю, то он, по крайней мере, будет на стороне сильнейшего. Как там древние-то говорили? Лучше быть первым в провинции, чем последним в Риме, во как! Стаканыч, земля ему пухом, любил это повторять, когда покупатели спрашивали, почему он не выставляется в Москве. Вот и Костя так же рассудил: уж лучше быть в милости у хозяев этого города – не самого, между прочим, захудалого на свете, – чем ждать какой-то благодарности от московской братвы. От них дождешься, как же! Хорошо, если не убьют от полноты чувств. Штуку баксов по-легкому срубил, и будет, остальное Аршак даст, не обидит. Армяне, если с ними по-хорошему, тоже люди, да еще какие! Знают, что за все платить надо, и платят не скупясь – не то что наши жлобы...
   Эдик стоял на мостике во весь рост, поднеся к глазам бинокль. Он был одет в свободные белые брюки и просторную спортивную куртку, тоже белую, без единого пятнышка. Туфли на нем также были белоснежные, и спортивная рубашка тоже, и бейсбольная шапочка с длинным козырьком – все белое, белее первого снега, и на этом ослепительном фоне смуглое лицо и коричневые волосатые руки Эдика выглядели почти черными. Одна только эта вызывающая, неестественная манера одеваться во все белое и при этом оставаться чистым, будто только что из прачечной, внушала Косте уважение и робость. Сам он так ни за что не сумел бы – непременно извозился бы, как свинья, в первые же полчаса. Да что там полчаса – минуты хватило бы! А этому – хоть бы что, он как будто и не потеет...