Страница:
Приглядевшись к Эдику внимательнее, Костя понял: точно, не потеет!
Эдик, не отрываясь, смотрел через бинокль в сторону старого маяка на мысу, хотя Костя ясно и доходчиво пересказал ему слова москвича: дескать, со стороны его нору не разглядишь и плыть к ней надо под водой.
– Это место? – продолжая смотреть в бинокль, негромко спросил Эдик.
– Оно самое!
Костя подскочил, вытянув вперед здоровую руку, чтобы все показать на местности, но Эдик на него даже не взглянул.
– Сядь, – сказал он сквозь зубы. – Может быть, он на нас тоже смотрит. Не забывай, мы просто вышли в море на прогулку. Мы – это я и мои друзья, а тебя здесь быть не должно, поэтому сиди и не высовывайся.
– Так я же просто хотел... – начал Костя, которого переполняло желание услужить.
– Знаю, что ты хотел, – перебил его Эдик. – Спасибо, дорогой, не нужно. Сиди, дыши воздухом, загорай. Так я хочу, понимаешь?
Он сильно выделил слово "я", отвернувшись при этом от бинокля и сверкнув в сторону Кости взглядом, от которого у того душа ушла в пятки.
– Понимаю, – сказал он, хотя никто не ждал от него ответа.
– Хорошо, что понимаешь, – похвалил Эдик, снова начиная смотреть в бинокль. – Люблю понятливых людей. Будешь дальше все понимать – все у тебя будет хорошо. А станешь непонятливым – велю шлепнуть и выбросить в море с правого борта, чтобы с берега не заметили. А? Не бойся, дорогой, это шутка.
На носу яхты к блондинкам присоединились трое молодых, атлетически сложенных парней. Один из них открыл шампанское, двое других принесли хрустальные бокалы. Пенная струя ударила вверх, окатив палубу; блондинки весело завизжали. Костя заметил, что их кавалеры не пьют, а только делают вид, и подумал, что Эдик и его команда малость перебарщивают с мерами предосторожности, как будто и впрямь идут в разведку. А с другой стороны, это и есть разведка. Если москвич раньше времени поймет, что его намерены прижать прямо в логове, он может ускользнуть. А потом, чего доброго, вернется, чтобы рассчитаться с Костей, да еще и не один, а со своей хваленой братвой...
Внезапно осененный этой не слишком приятной мыслью, Костя инстинктивно съежился, стараясь занимать в кокпите как можно меньше места. Эдик опустил бинокль, оглянулся через плечо вниз, в кокпит.
– Юра, поднимись, – сказал он сидевшему рядом с Костей коренастому крепышу, одетому в одни линялые шорты цвета хаки. – Взгляни, – добавил он, когда крепыш поднялся на мостик и стал рядом с ним, – как думаешь, где это может быть?
Он протянул крепышу бинокль, но тот лишь отрицательно помотал головой и, прищурившись, с минуту вглядывался в очертания скалистого берега.
– Знаю это место, – сказал он наконец. – И нору знаю. Сразу видно, что приезжий. Местный ни за что не стал бы здесь прятаться, особенно если известно, что у него есть акваланг. Это место все здешние дайверы знают. Действительно, нора крысиная, и больше ничего. Пещерка внутри скалы. По суше в нее не попадешь, надо нырять и плыть под водой метров двадцать. Внутри сухо. Можно лежать, можно сидеть, даже стоять можно. Но не разгуляешься, да и вообще не очень уютно. Словом, я бы здесь прятаться не стал.
– Думаешь, ложный след?
Крепыш пожал плечами. Волосы у него были черные, подстриженные ежиком, у висков чуть тронутые сединой. На вид ему было лет тридцать пять – сорок, и он был русский или, в крайнем случае, украинец.
– Не знаю, – сказал он. – Мое дело – акваланги. И потом, я – это я, а он – это он. Я здесь вырос, берег знаю как свои пять пальцев. Если бы мне не хотелось в городе светиться, я бы нашел десяток мест получше этого. А он – ну, что он? Поплавал полдня, нашел эту вот щель и доволен... Вот же урод! Выходит, в бассейне он передо мной комедию ломал, а я и купился.
– Да, – задумчиво сказал Эдик, – любопытный экземпляр. Действует с выдумкой, нетривиально. Интересно, что он затеял на этот раз? Кстати, чем он там дышит, в этой норе? Там темно?
– Не совсем, – возразил инструктор дайв-клуба по имени Юра. – Эта нора расположена прямо под маяком. Не знаю, были там когда-то подземные этажи или это просто система трещин в скале, но свет туда проникает, не говоря уже о воздухе.
– Гм, – сказал Эдик. – А если бросить сверху гранату?
– Трещина не прямая, – сказал дайвер. – Граната будет падать довольно долго.
– Целых четыре секунды?
– Не знаю.
– Ладно, – сказал Эдик, – это я просто так спросил, из любопытства. В конце концов, неважно, где она взорвется. Результата снаружи все равно не увидишь, так и так придется нырять, не зная, что тебя ждет впереди.
– Да что там такое особенное может ждать? – пренебрежительно пожал плечами Юра. – Что он, с автоматом наизготовку там сидит, нас дожидается? Ерунда! Если он там, возьмем как миленького, даже пикнуть не успеет. А если его там нет, заминируем все так, что даже мышь не пробежит.
– Откуда там возьмется мышь? – удивился Эдик. – Что-то ты в себе очень уверен, дорогой.
– А почему бы и нет? Я в подводном спецназе десять лет прослужил. Боевые пловцы-водолазы – слыхал про таких?
– Краем уха, – равнодушно ответил Эдик. – У меня специальность другая, я все больше в горах... Я все время думаю, – добавил он уже другим тоном, – не игра ли это. Уж очень просто все получается. Никак я его не пойму. То он действует как настоящий профессионал, то вдруг доверяется первому встречному...
Конец фразы повис в воздухе, Эдик через плечо покосился в кокпит, на съежившегося на скамье Костю.
– Братва, – равнодушно пожал плечами Юра. – Этим все сказано. Понимает, что нахрапом тут ничего не сделаешь, пытается действовать профессионально, но удержаться в рамках просто не может. Я же его видел, это такой отморозок, что мама, не горюй! Ума не приложу, как мы клюнули на его спектакль в бассейне, все же белыми нитками было шито. А вообще, начальник здесь ты, тебе решать. Можем прямо сейчас развернуться и пойти домой.
– Нет, – подумав с минуту, решительно сказал Эдик. – Проверить все равно надо. А вдруг?..
– Вот и я говорю: а вдруг? – поддержал его Юра. – Не знаю, как ты, а лично я, к примеру, не рискнул бы вернуться к Аршаку с пустыми руками и доложить: так и так, Аршак Геворкович, мы с ребятами подумали и решили в эту нору не лазить, а то мало ли, что? Может, там и нет никого, так зачем плавки мочить?
– А ведь ты из армии не сам ушел, – странно улыбнувшись, сказал вдруг Эдик. – Тебя уволили за нарушение дисциплины, верно ведь? Погиб, наверное, кто-то по твоей вине... Нет?
– Наплели уже, шептуны, – с ненавистью сказал Юра, но от дальнейших комментариев воздержался.
– Да нет, – возразил Эдик, – и без шептунов все отлично видно. Рисковый ты человек, не любишь думать, действовать любишь. Впрочем, в данном случае это даже хорошо. Думать тут не о чем. Надо просто пойти и посмотреть, там он или нет. Если там – убить, а если нет... Ну, ты сам об этом хорошо сказал. Чтобы даже муха не пролетела. Готовьтесь, а мы прикроем вас с суши. Если в эту щель, о которой ты говорил, крикнуть, наверху будет слышно?
– Думаю, да, – сказал Юра и, протиснувшись мимо Кости Завьялова, отправился на корму, чтобы в последний раз проверить акваланги.
Рулевой по команде Эдика развернул яхту носом к берегу. Парус убрали, и трое молодых армян на носу, отдав блондинкам бокалы, спустили якорь. Блондинки, которые между делом уговорили не то три, не то четыре бутылки шампанского, немедленно полезли купаться, хотя вода была уже не летняя, и Костя Завьялов, например, в нее ни за что бы не сунулся – по крайней мере, трезвый. Ну, так ведь они и не были трезвыми, эти веселые девки с набережной; для этого Эдик и потащил их с собой – чтобы шумели, визжали, бултыхались и привлекали к себе как можно больше внимания.
Тем временем на корме Юра и его напарник – тот самый охранник из дайв-клуба, у которого тоже имелся небольшой счет к московскому быку, – на корме приладили на спины воздушные баллоны и тихо, без единого всплеска соскользнули в воду, скрытые от любопытных глаз на берегу корпусом яхты. У каждого был при себе резиновый мешок со взрывчаткой и детонаторами и мощный электрический фонарь. Кроме того, у бывшего боевого пловца Юры Костя заметил странный, уродливый пистолет с четырьмя длинными стволами и чересчур крупной мушкой. Еще он заметил, что напарник Юры обращается со своим мешком так, словно тот полон сырых яиц, в то время как сам Юра безжалостно швыряет и дергает свою ношу. Вид у него – не у мешка, естественно, а у Юры – был спокойный, деловито-озабоченный, как будто ему предстояла хоть и довольно сложная, но вполне обыденная работа. Этот вид лучше всяких слов вселял в присутствующих уверенность, что все будет тип-топ: москвича тихо прикончат в его подземной норе, а если его там не окажется, нору и все подходы к ней начинят взрывчаткой. Костя Завьялов даже пожалел, что у аквалангистов нет с собой подводной видеокамеры в герметичном боксе: получалось, что самого интересного он не увидит.
– Принесите мне его голову, – негромко сказал Эдик, стоя на корме с засунутыми в карманы руками. – Я хочу на него посмотреть, хотя бы на мертвого. Плохо играть в карты с человеком, если не видишь его лица, – добавил он, ни к кому не обращаясь, и вернулся на мостик.
Николай Кокорин, которого все знакомые запросто звали Кокошей, всплыл рядом с ним, похожий в свете фонаря на героя научно-фантастического фильма. Это сходство пропало, когда он сдвинул на лоб маску и вынул изо рта загубник. Заметив, что Кокоша щурится от режущего глаза света, Юра отвел фонарь от его лица.
– Ну, ты как? – спросил он, придерживая рукой норовящий отправиться в одиночное плавание мешок со взрывчаткой.
– Порядок, – почему-то шепотом ответил Кокоша.
– Можешь не шептать, – сказал ему бывший офицер подводного спецназа. – Если он там, ему нас все равно не слышно, проход полностью под водой.
– Черт, – сказал Кокоша. – Не люблю я эти подводные норы, водоросли всякие, ил... Так и кажется, что сейчас кто-то за ногу схватит.
– Чепуха, – отрезал Юра. – Да и нет там никаких водорослей.
– Да я же не водорослей боюсь, – в голосе Кокоши прозвучала досада. – Водоросли – просто трава, я же знаю.
– А кого тогда – рыб? Это же Черное море, здесь крупнее дельфина ничего не водится, а дельфины на людей не нападают. Тем более в таком месте дельфинам делать нечего.
– Да как ты не поймешь, я не чего-то конкретного боюсь, а вообще... Ну, как некоторые темноты боятся или, скажем, высоты. Ну, не подводный я человек! На свободной воде еще куда ни шло, а тут у меня прямо мурашки по коже бегают. Ничего с собой не могу поделать, это от меня не зависит.
– То есть мне одному туда идти?
– Да нет, конечно. Пойдем, раз надо. Это я так, к слову...
Юра внимательно вгляделся в его лицо, и в рассеянном свете мощного фонаря оно показалось ему бледным и осунувшимся. Парень был жидковат для такой работы, но другого под рукой просто не было. Юра мог, не сходя с места, назвать по именам два десятка опытных, бывалых дайверов, для которых такая прогулка была совершенно плевым делом, но ни один из них не был посвящен в дела "Волны" и ее хозяев, и посвящать их в эти дела никто, естественно, не собирался. Кокоша, напротив, был в курсе, и начальство ему доверяло, но вот опыта сложных погружений у него было маловато – можно сказать, не было совсем, и, как теперь выяснилось, он к приобретению такого опыта даже не стремился.
Юра, который с малолетства не вылезал из воды и чувствовал себя в ней буквально как рыба, этого не понимал. Высоты он не боялся, темноты тоже и потому по-настоящему представить себе, что такое фобия, не мог. Слышал, конечно, что так бывает, читал в специальной литературе и не раз сталкивался на практике, но сам ничего подобного никогда не испытывал и относился к людям вроде Кокоши с брезгливым сочувствием. Впрочем, осуждать он их не осуждал даже мысленно – они же не виноваты, что такими уродились! Можно осуждать человека, который спьяну засунул руку под кузнечный пресс или шагнул под трамвай, – сам, дескать, виноват. А врожденные отклонения – дело другое, тут надо быть снисходительным...
В душе у него шевельнулось неприятное воспоминание о временах, когда он думал иначе и не мог отнести снисходительность к числу своих добродетелей. Он тогда был молод, уверен в себе и твердо верил в целительную силу приказов, которые, как известно, не обсуждаются. Если приказано тебе: встань и иди, – ты должен встать и идти, даже если точно знаешь, что не можешь сделать ни шагу.
А потом произошел тот случай – разразился, грянул, свалился как кирпич на голову, – и оказалось, что далеко не все, что происходит на свете, можно загнать в железные рамки устава и подчинить приказу. Тогда вообще много чего выяснилось и накрепко запомнилось – увы, с очень большим опозданием...
– Не дрейфь, моряк, – сказал он Кокоше, – я же рядом!
Собственные слова опять укололи его холодной иглой воспоминания, которое он старательно прятал в глубинах памяти, не позволяя ему подниматься на поверхность, даже когда бывал пьян. Именно эти слова – точь-в-точь, слово в слово, с точностью до запятой, – он когда-то сказал другому человеку при очень похожих обстоятельствах. И вышло так, что он, капитан-лейтенант Юрий Никитин, благополучно вернулся на берег, а того человека – мальчишку, матроса срочной службы, желторотого юнца с дурацкой боязнью закрытого пространства, – пришлось долго искать по трюмам и отсекам затонувшего в сорок третьем году минного тральщика, и нашли его, понятное дело, уже мертвым. А в ржавое железное брюхо затонувшего корабля мальчишку загнал приказ, а приказ этот отдал капитан-лейтенант Никитин, потому что считал, что человек должен смело выходить навстречу страху и побеждать его в честной драке один на один.
В общем-то, все было правильно. Одного не учел капитан-лейтенант: бывают драки, победить в которых невозможно по той простой причине, что противник заведомо сильнее тебя. Случается, что драться все равно приходится, несмотря на гарантированный проигрыш, но для этого нужна очень веская причина. Комиссия, которая расследовала тот случай, решила, что причина была недостаточно веской, чтобы посылать человека на смерть, и капитан-лейтенант Никитин перестал быть капитан-лейтенантом и превратился просто в Юрия Никитина, штатского человека без определенных занятий. Спасибо, что не посадили, хотя грозились...
– Не дрейфь, – повторил он. – Главное, держись ко мне поближе, и все будет в порядке. Следи за временем. У нас всего по одному баллону, так что рассчитывать мы можем минут на двадцать – двадцать пять. Этого хватит, даже с избытком, проход короткий, хотя в темноте может показаться, что он тянется на целый километр. Следи за мной. Как только выключу фонарь, ты свой тоже выключай – нельзя, чтобы он засек свет под водой. Если окажется, что он там, действуй по обстановке. Только постарайся не становиться между ним и мной, я буду стрелять. Закончим по-быстрому и домой, к бабе под одеяло.
– Слушай, – сказал Кокоша, – а насчет того, чтобы принести голову, это он серьезно, как ты думаешь?
– Я его плохо знаю, – ответил Никитин, – вернее, совсем не знаю. Но на шутника он что-то не похож. Не бери в голову! Там видно будет. В случае чего я сам этим займусь, а ты, так и быть, отвернись. Ну, что делать, если у нас такая сучья работа?! Другой-то нет!
Кокоша пожевал губами, будто собираясь что-то сказать, но промолчал и начал прилаживать загубник, торопясь, как видно, поскорее покончить с неприятной миссией. Никитин немного понаблюдал за ним, а потом тоже вставил загубник и опустил на лицо маску. В душе у него шевельнулось старое, привычное раздражение. Какого черта?! Почему всех надо уговаривать, утешать, водить за руку и гладить по головке? Взялся за гуж – не говори, что не дюж. Понятно, что загорать, развалившись на скамейке у ворот дайв-клуба, не в пример приятнее, чем рисковать собственной шкурой и марать руки, сдирая шкуру с кого-то другого. И деньги от Аршака получать приятно, и разъезжать по городу на собственном автомобиле каждый день с новой телкой... Но за все нужно платить, и непонятно, почему люди раскисают в тот самый момент, когда им выставляют счет. Как будто они ожидали чего-то другого, как будто думали, что за них всю жизнь будет платить кто-то другой. А другому это надо?! Нет уж, дудки, любишь кататься – люби и саночки возить...
Погрузившись, он поплыл вперед, осторожно перебирая ластами и волоча за собой резиновый мешок со взрывчаткой. В мешке оставалось немного воздуха, и он сохранял некоторую плавучесть – не такую, чтобы пробкой выскакивать на поверхность, но вполне достаточную для того, чтобы груз не тянул на дно, мешая плыть.
Луч фонаря скользил по песчаному дну, освещал неровные стены в трещинах и разломах, играл яркими бликами, натыкаясь на поверхность воды. Потом поверхностной пленки не стало, вместо нее над головами угрожающе нависла многотонная масса камня. Под ними по-прежнему был мелкий белый песок, и Юрию некстати вспомнилось, что песок – это результат разрушения горных пород. То есть вот эти мельчайшие, спрессованные течением крупинки сначала были монолитными горами, потом превратились в крупные камни, потом делались мельче, мельче, пока не сделались галькой, а потом и вовсе рассыпались в прах, стали обыкновенным песком.
Каменный потолок опускался все ниже, прижимая их ко дну, давя сверху своей невообразимой массой. Это давление ощущалось почти физически; поймав себя на этом ощущении, Юрий оглянулся, но Кокоша спокойно плыл следом. Правда, выражения его лица Никитин не разобрал (мешала маска), но движения Кокоши были ровными и уверенными, прямо как в учебном бассейне клуба. На всякий случай бывший капитан-лейтенант сделал своему напарнику знак держаться рядом и немного подождал, давая ему себя догнать. Он знал, что впереди их ждет совсем скверный участок, где им придется буквально протискиваться, царапая баллонами каменный свод, и хотел, чтобы в этот момент Кокоша был у него на глазах. Ширины прохода для этого хватало с избытком – каменная щель была горизонтальной, и свет фонарей лишь изредка скользил по ее боковым стенкам.
Потом стенки придвинулись, а свод сделался еще ниже. Впереди было самое узкое место подводного прохода, которое дайверы между собой именовали "коробочкой". Вот это действительно была щель; даже зная, что ока вполне проходима и что за ней в каком-нибудь десятке метров расположен просторный грот, где можно подышать свежим воздухом и даже поваляться на песочке, было нелегко заставить себя двигаться вперед. Никитин мысленно удивился упорству и храбрости москвича, который в одиночку, не зная здешних мест, отважился пройти "коробочку", а потом подумал: "Да что с него возьмешь, с отморозка? Есть такие люди, которые ни о чем не думают и всегда поступают так, будто в запасе у них даже не девять, а девятьсот девяносто девять жизней, – лезут на рожон, не зная броду, суются в воду и направо и налево хвастаются своими сомнительными подвигами". Никитин усмехнулся – тоже мысленно, поскольку улыбаться с загубником во рту затруднительно: "Москвич небось считает себя первооткрывателем этого места, думает: надо же, какой я крутой, всех вокруг пальца обвел! Загнал себя в мышеловку, дурак, и ждет, когда за ним придут. Ведь это же тупик! По-английски тупик – "dead end"; "мертвый конец", значит. В данном случае вернее не скажешь, молодцы англичане..."
Он тронул Кокошу за плечо, указывая ему на плавные, размытые приливным течением борозды в песке на входе в "коробочку". Похоже было на то, что тут совсем недавно кто-то протискивался, волоча по дну какой-то груз – судя по глубине и размеру борозд, груз немалый. Москвич наследил, как корова в валенках. "Тем хуже для него", – подумал Никитин и показал Кокоше кулак с отставленным кверху большим пальцем: дескать, все отлично. Кокоша в ответ показал ему колечко, сложенное из большого и указательного пальцев: у меня все в порядке. Никитин кивнул в сторону прохода и погасил фонарь.
Помедлив секунду, Кокоша последовал его примеру. Стало темно, как в могиле, будто вокруг была не вода, а сырая нефть, и в этом мраке они всунулись в узкую щель "коробочки". Никитин впервые плыл здесь без света; ощущение было дьявольски неприятное, но он точно знал, что заблудиться тут негде и что ровно через десять метров они вынырнут в гроте. А свет, проникающий в грот через трещины в скале, увидят еще раньше, примерно на половине пути...
Вскоре они действительно увидели свет – не свет, собственно, а тень света, слабый намек на него, едва различимое сероватое пятно на фоне угольно-черного мрака. На душе у Никитина немного полегчало, и он напомнил себе: сразу же за "коробочкой" бросить мешок, достать пистолет и поставить на боевой взвод. И стрелять, как только в пределах видимости покажется цель. Хорошо бы заметить ее из-под воды и прямо оттуда, из-под воды, шарахнуть десятисантиметровой стальной иглой. Подводный пистолет – штука безотказная, только вот зарядов в нем маловато, всего четыре – по одному на каждый ствол. Зато убойная сила – мама, не горюй, особенно на суше...
Его вытянутая вперед рука вдруг наткнулась на препятствие, которого тут не должно было быть. Шарящие пальцы нащупали какие-то узловатые нити... Водоросли? Но откуда им тут взяться, здесь же никогда не бывает света...
Частая сетка непонятных нитей резко дернулась под его рукой – видимо, Кокоша тоже ее нащупал и решил убрать с дороги одним резким рывком. Делать этого не следовало; едва успев об этом подумать, Никитин почувствовал на своей шее, на спине, на ногах и руках легкие, скользящие прикосновения и с ужасом понял, что это сеть! Прочная нейлоновая сеть, которой этот подонок перегородил "коробочку" в самом что ни на есть узком месте. Как же это ему удалось? Ну да, он ведь мог не прятаться и спокойно подсвечивать себе фонарем... Выходит, это действительно была мышеловка, но попался в нее не глупый москвич, а умный Никитин вместе со своим напарником – тем самым, которому он пять минут назад предлагал не дрейфить и во всем положиться на него...
Плавно разворачиваясь, сеть мягко и беззвучно продолжала валиться на них откуда-то сверху – складка за складкой, еще и еще, окутывая, обволакивая, цепляясь ячейками за вентили баллонов, за пряжки ремней, за кобуру пистолета...
Никитин железным усилием воли задавил в себе готовую вспыхнуть и разгореться панику. Ничего страшного пока не произошло. Сеть была неприятным сюрпризом, спору нет, но только Юрий Никитин – не глупая рыба, и оснащен он гораздо лучше коренных обитателей морских глубин. У него есть нож, чтобы резать, и фонарь, чтобы светить; и еще у него есть воздух, чтобы дышать, но воздуха совсем немного, и об этом надлежит помнить...
И он помнил об этом, выпуская мешок со взрывчаткой и осторожно, без резких движений вынимая из чехла на бедре острый как бритва нож. Обо всем он помнил, об одном лишь забыл: о Кокоше, который был рядом и который, по его собственному признанию, все время боялся, что под водой его кто-нибудь схватит.
А Кокоша наконец сообразил, что происходит, и забился, словно в припадке эпилепсии, взбаламучивая воду, поднимая со дна тучи песка и наматывая на себя и напарника все новые и новые складки прочной рыбацкой сети, взятой Глебом Сиверовым в лодочном сарае у запасливого Стаканыча. Ладонь со скрюченными, будто сведенными судорогой пальцами ударила Никитина по предплечью, едва не выбив нож. Нож удалось удержать; в следующее мгновение Никитин включил фонарь и в его беспощадном свете первым делом увидел выпученные, совершенно бессмысленные глаза напарника за стеклом маски и его руки, уже опутанные сетью, мечущиеся, бьющиеся в ней, как две глупые рыбины. Длинные русые волосы плавали вокруг головы Кокоши, колыхались, как водоросли; в воде вихрями клубился песок – продукт разложения горных пород, будь они неладны.
Когда включился фонарь, действия Кокоши стали более осмысленными: он перестал биться, как угодившая в сети рыбина, и начал вести себя как нормальный среднестатистический утопающий, то есть принялся с неимоверной силой хватать Никитина за что попало. Сеть немного сковывала его судорожные движения, но он находился слишком близко и совершенно не соображал, что творит. Никитин ударил его фонарем по шарящей руке со скрюченными пальцами, но в воде, да еще в такой тесноте, удар получился слишком слабым – он не смог привести в чувство охваченного слепой паникой человека. Юрий понял, что выжить сможет только один – если вообще хоть кому-то из них удастся выбраться из этой мышеловки. Он уже приготовился ударить Кокошу ножом, поскольку иного выхода просто не существовало – этот псих, похоже, твердо вознамерился утопить их обоих. И тут опутанная сетью рука напарника, вынырнув из вихря песчаной мути, вцепилась в его воздушный шланг и с нечеловеческой силой рванула его на себя.
Разумеется, у Кокоши и в мыслях не было защищаться от удара ножом таким жестоким способом. В голове у него не было вообще никаких мыслей, и за шланг он схватился просто потому, что тот подвернулся ему под руку. Но это действие, которое было сродни предсмертной конвульсии, возымело немедленный эффект: загубник выскочил у Никитина изо рта, воздух, бурля, устремился вон тучей пузырьков, сверкавших в луче фонаря, как драгоценные камни, и бывший капитан-лейтенант Никитин, не успев ничего сообразить, полной грудью вдохнул морскую воду. Теперь и он забился в сети беспорядочно, конвульсивно и безнадежно, но продолжалось это всего несколько секунд. По истечении этого коротенького срока тело бывшего подводного спецназовца медленно, со странным достоинством опустилось на песок, вытянувшись на нем во всю длину, и рыбацкая сеть, спустившись сверху мягкими, плавно колышущимися складками, накрыла его, как военно-морской флаг.
Эдик, не отрываясь, смотрел через бинокль в сторону старого маяка на мысу, хотя Костя ясно и доходчиво пересказал ему слова москвича: дескать, со стороны его нору не разглядишь и плыть к ней надо под водой.
– Это место? – продолжая смотреть в бинокль, негромко спросил Эдик.
– Оно самое!
Костя подскочил, вытянув вперед здоровую руку, чтобы все показать на местности, но Эдик на него даже не взглянул.
– Сядь, – сказал он сквозь зубы. – Может быть, он на нас тоже смотрит. Не забывай, мы просто вышли в море на прогулку. Мы – это я и мои друзья, а тебя здесь быть не должно, поэтому сиди и не высовывайся.
– Так я же просто хотел... – начал Костя, которого переполняло желание услужить.
– Знаю, что ты хотел, – перебил его Эдик. – Спасибо, дорогой, не нужно. Сиди, дыши воздухом, загорай. Так я хочу, понимаешь?
Он сильно выделил слово "я", отвернувшись при этом от бинокля и сверкнув в сторону Кости взглядом, от которого у того душа ушла в пятки.
– Понимаю, – сказал он, хотя никто не ждал от него ответа.
– Хорошо, что понимаешь, – похвалил Эдик, снова начиная смотреть в бинокль. – Люблю понятливых людей. Будешь дальше все понимать – все у тебя будет хорошо. А станешь непонятливым – велю шлепнуть и выбросить в море с правого борта, чтобы с берега не заметили. А? Не бойся, дорогой, это шутка.
На носу яхты к блондинкам присоединились трое молодых, атлетически сложенных парней. Один из них открыл шампанское, двое других принесли хрустальные бокалы. Пенная струя ударила вверх, окатив палубу; блондинки весело завизжали. Костя заметил, что их кавалеры не пьют, а только делают вид, и подумал, что Эдик и его команда малость перебарщивают с мерами предосторожности, как будто и впрямь идут в разведку. А с другой стороны, это и есть разведка. Если москвич раньше времени поймет, что его намерены прижать прямо в логове, он может ускользнуть. А потом, чего доброго, вернется, чтобы рассчитаться с Костей, да еще и не один, а со своей хваленой братвой...
Внезапно осененный этой не слишком приятной мыслью, Костя инстинктивно съежился, стараясь занимать в кокпите как можно меньше места. Эдик опустил бинокль, оглянулся через плечо вниз, в кокпит.
– Юра, поднимись, – сказал он сидевшему рядом с Костей коренастому крепышу, одетому в одни линялые шорты цвета хаки. – Взгляни, – добавил он, когда крепыш поднялся на мостик и стал рядом с ним, – как думаешь, где это может быть?
Он протянул крепышу бинокль, но тот лишь отрицательно помотал головой и, прищурившись, с минуту вглядывался в очертания скалистого берега.
– Знаю это место, – сказал он наконец. – И нору знаю. Сразу видно, что приезжий. Местный ни за что не стал бы здесь прятаться, особенно если известно, что у него есть акваланг. Это место все здешние дайверы знают. Действительно, нора крысиная, и больше ничего. Пещерка внутри скалы. По суше в нее не попадешь, надо нырять и плыть под водой метров двадцать. Внутри сухо. Можно лежать, можно сидеть, даже стоять можно. Но не разгуляешься, да и вообще не очень уютно. Словом, я бы здесь прятаться не стал.
– Думаешь, ложный след?
Крепыш пожал плечами. Волосы у него были черные, подстриженные ежиком, у висков чуть тронутые сединой. На вид ему было лет тридцать пять – сорок, и он был русский или, в крайнем случае, украинец.
– Не знаю, – сказал он. – Мое дело – акваланги. И потом, я – это я, а он – это он. Я здесь вырос, берег знаю как свои пять пальцев. Если бы мне не хотелось в городе светиться, я бы нашел десяток мест получше этого. А он – ну, что он? Поплавал полдня, нашел эту вот щель и доволен... Вот же урод! Выходит, в бассейне он передо мной комедию ломал, а я и купился.
– Да, – задумчиво сказал Эдик, – любопытный экземпляр. Действует с выдумкой, нетривиально. Интересно, что он затеял на этот раз? Кстати, чем он там дышит, в этой норе? Там темно?
– Не совсем, – возразил инструктор дайв-клуба по имени Юра. – Эта нора расположена прямо под маяком. Не знаю, были там когда-то подземные этажи или это просто система трещин в скале, но свет туда проникает, не говоря уже о воздухе.
– Гм, – сказал Эдик. – А если бросить сверху гранату?
– Трещина не прямая, – сказал дайвер. – Граната будет падать довольно долго.
– Целых четыре секунды?
– Не знаю.
– Ладно, – сказал Эдик, – это я просто так спросил, из любопытства. В конце концов, неважно, где она взорвется. Результата снаружи все равно не увидишь, так и так придется нырять, не зная, что тебя ждет впереди.
– Да что там такое особенное может ждать? – пренебрежительно пожал плечами Юра. – Что он, с автоматом наизготовку там сидит, нас дожидается? Ерунда! Если он там, возьмем как миленького, даже пикнуть не успеет. А если его там нет, заминируем все так, что даже мышь не пробежит.
– Откуда там возьмется мышь? – удивился Эдик. – Что-то ты в себе очень уверен, дорогой.
– А почему бы и нет? Я в подводном спецназе десять лет прослужил. Боевые пловцы-водолазы – слыхал про таких?
– Краем уха, – равнодушно ответил Эдик. – У меня специальность другая, я все больше в горах... Я все время думаю, – добавил он уже другим тоном, – не игра ли это. Уж очень просто все получается. Никак я его не пойму. То он действует как настоящий профессионал, то вдруг доверяется первому встречному...
Конец фразы повис в воздухе, Эдик через плечо покосился в кокпит, на съежившегося на скамье Костю.
– Братва, – равнодушно пожал плечами Юра. – Этим все сказано. Понимает, что нахрапом тут ничего не сделаешь, пытается действовать профессионально, но удержаться в рамках просто не может. Я же его видел, это такой отморозок, что мама, не горюй! Ума не приложу, как мы клюнули на его спектакль в бассейне, все же белыми нитками было шито. А вообще, начальник здесь ты, тебе решать. Можем прямо сейчас развернуться и пойти домой.
– Нет, – подумав с минуту, решительно сказал Эдик. – Проверить все равно надо. А вдруг?..
– Вот и я говорю: а вдруг? – поддержал его Юра. – Не знаю, как ты, а лично я, к примеру, не рискнул бы вернуться к Аршаку с пустыми руками и доложить: так и так, Аршак Геворкович, мы с ребятами подумали и решили в эту нору не лазить, а то мало ли, что? Может, там и нет никого, так зачем плавки мочить?
– А ведь ты из армии не сам ушел, – странно улыбнувшись, сказал вдруг Эдик. – Тебя уволили за нарушение дисциплины, верно ведь? Погиб, наверное, кто-то по твоей вине... Нет?
– Наплели уже, шептуны, – с ненавистью сказал Юра, но от дальнейших комментариев воздержался.
– Да нет, – возразил Эдик, – и без шептунов все отлично видно. Рисковый ты человек, не любишь думать, действовать любишь. Впрочем, в данном случае это даже хорошо. Думать тут не о чем. Надо просто пойти и посмотреть, там он или нет. Если там – убить, а если нет... Ну, ты сам об этом хорошо сказал. Чтобы даже муха не пролетела. Готовьтесь, а мы прикроем вас с суши. Если в эту щель, о которой ты говорил, крикнуть, наверху будет слышно?
– Думаю, да, – сказал Юра и, протиснувшись мимо Кости Завьялова, отправился на корму, чтобы в последний раз проверить акваланги.
Рулевой по команде Эдика развернул яхту носом к берегу. Парус убрали, и трое молодых армян на носу, отдав блондинкам бокалы, спустили якорь. Блондинки, которые между делом уговорили не то три, не то четыре бутылки шампанского, немедленно полезли купаться, хотя вода была уже не летняя, и Костя Завьялов, например, в нее ни за что бы не сунулся – по крайней мере, трезвый. Ну, так ведь они и не были трезвыми, эти веселые девки с набережной; для этого Эдик и потащил их с собой – чтобы шумели, визжали, бултыхались и привлекали к себе как можно больше внимания.
Тем временем на корме Юра и его напарник – тот самый охранник из дайв-клуба, у которого тоже имелся небольшой счет к московскому быку, – на корме приладили на спины воздушные баллоны и тихо, без единого всплеска соскользнули в воду, скрытые от любопытных глаз на берегу корпусом яхты. У каждого был при себе резиновый мешок со взрывчаткой и детонаторами и мощный электрический фонарь. Кроме того, у бывшего боевого пловца Юры Костя заметил странный, уродливый пистолет с четырьмя длинными стволами и чересчур крупной мушкой. Еще он заметил, что напарник Юры обращается со своим мешком так, словно тот полон сырых яиц, в то время как сам Юра безжалостно швыряет и дергает свою ношу. Вид у него – не у мешка, естественно, а у Юры – был спокойный, деловито-озабоченный, как будто ему предстояла хоть и довольно сложная, но вполне обыденная работа. Этот вид лучше всяких слов вселял в присутствующих уверенность, что все будет тип-топ: москвича тихо прикончат в его подземной норе, а если его там не окажется, нору и все подходы к ней начинят взрывчаткой. Костя Завьялов даже пожалел, что у аквалангистов нет с собой подводной видеокамеры в герметичном боксе: получалось, что самого интересного он не увидит.
– Принесите мне его голову, – негромко сказал Эдик, стоя на корме с засунутыми в карманы руками. – Я хочу на него посмотреть, хотя бы на мертвого. Плохо играть в карты с человеком, если не видишь его лица, – добавил он, ни к кому не обращаясь, и вернулся на мостик.
* * *
Поднырнув под нависающий, густо обросший водорослями и полипами выступ береговой скалы, они очутились в небольшом гроте. Здесь Юра знаком дал команду всплыть и первым поднялся на поверхность.Николай Кокорин, которого все знакомые запросто звали Кокошей, всплыл рядом с ним, похожий в свете фонаря на героя научно-фантастического фильма. Это сходство пропало, когда он сдвинул на лоб маску и вынул изо рта загубник. Заметив, что Кокоша щурится от режущего глаза света, Юра отвел фонарь от его лица.
– Ну, ты как? – спросил он, придерживая рукой норовящий отправиться в одиночное плавание мешок со взрывчаткой.
– Порядок, – почему-то шепотом ответил Кокоша.
– Можешь не шептать, – сказал ему бывший офицер подводного спецназа. – Если он там, ему нас все равно не слышно, проход полностью под водой.
– Черт, – сказал Кокоша. – Не люблю я эти подводные норы, водоросли всякие, ил... Так и кажется, что сейчас кто-то за ногу схватит.
– Чепуха, – отрезал Юра. – Да и нет там никаких водорослей.
– Да я же не водорослей боюсь, – в голосе Кокоши прозвучала досада. – Водоросли – просто трава, я же знаю.
– А кого тогда – рыб? Это же Черное море, здесь крупнее дельфина ничего не водится, а дельфины на людей не нападают. Тем более в таком месте дельфинам делать нечего.
– Да как ты не поймешь, я не чего-то конкретного боюсь, а вообще... Ну, как некоторые темноты боятся или, скажем, высоты. Ну, не подводный я человек! На свободной воде еще куда ни шло, а тут у меня прямо мурашки по коже бегают. Ничего с собой не могу поделать, это от меня не зависит.
– То есть мне одному туда идти?
– Да нет, конечно. Пойдем, раз надо. Это я так, к слову...
Юра внимательно вгляделся в его лицо, и в рассеянном свете мощного фонаря оно показалось ему бледным и осунувшимся. Парень был жидковат для такой работы, но другого под рукой просто не было. Юра мог, не сходя с места, назвать по именам два десятка опытных, бывалых дайверов, для которых такая прогулка была совершенно плевым делом, но ни один из них не был посвящен в дела "Волны" и ее хозяев, и посвящать их в эти дела никто, естественно, не собирался. Кокоша, напротив, был в курсе, и начальство ему доверяло, но вот опыта сложных погружений у него было маловато – можно сказать, не было совсем, и, как теперь выяснилось, он к приобретению такого опыта даже не стремился.
Юра, который с малолетства не вылезал из воды и чувствовал себя в ней буквально как рыба, этого не понимал. Высоты он не боялся, темноты тоже и потому по-настоящему представить себе, что такое фобия, не мог. Слышал, конечно, что так бывает, читал в специальной литературе и не раз сталкивался на практике, но сам ничего подобного никогда не испытывал и относился к людям вроде Кокоши с брезгливым сочувствием. Впрочем, осуждать он их не осуждал даже мысленно – они же не виноваты, что такими уродились! Можно осуждать человека, который спьяну засунул руку под кузнечный пресс или шагнул под трамвай, – сам, дескать, виноват. А врожденные отклонения – дело другое, тут надо быть снисходительным...
В душе у него шевельнулось неприятное воспоминание о временах, когда он думал иначе и не мог отнести снисходительность к числу своих добродетелей. Он тогда был молод, уверен в себе и твердо верил в целительную силу приказов, которые, как известно, не обсуждаются. Если приказано тебе: встань и иди, – ты должен встать и идти, даже если точно знаешь, что не можешь сделать ни шагу.
А потом произошел тот случай – разразился, грянул, свалился как кирпич на голову, – и оказалось, что далеко не все, что происходит на свете, можно загнать в железные рамки устава и подчинить приказу. Тогда вообще много чего выяснилось и накрепко запомнилось – увы, с очень большим опозданием...
– Не дрейфь, моряк, – сказал он Кокоше, – я же рядом!
Собственные слова опять укололи его холодной иглой воспоминания, которое он старательно прятал в глубинах памяти, не позволяя ему подниматься на поверхность, даже когда бывал пьян. Именно эти слова – точь-в-точь, слово в слово, с точностью до запятой, – он когда-то сказал другому человеку при очень похожих обстоятельствах. И вышло так, что он, капитан-лейтенант Юрий Никитин, благополучно вернулся на берег, а того человека – мальчишку, матроса срочной службы, желторотого юнца с дурацкой боязнью закрытого пространства, – пришлось долго искать по трюмам и отсекам затонувшего в сорок третьем году минного тральщика, и нашли его, понятное дело, уже мертвым. А в ржавое железное брюхо затонувшего корабля мальчишку загнал приказ, а приказ этот отдал капитан-лейтенант Никитин, потому что считал, что человек должен смело выходить навстречу страху и побеждать его в честной драке один на один.
В общем-то, все было правильно. Одного не учел капитан-лейтенант: бывают драки, победить в которых невозможно по той простой причине, что противник заведомо сильнее тебя. Случается, что драться все равно приходится, несмотря на гарантированный проигрыш, но для этого нужна очень веская причина. Комиссия, которая расследовала тот случай, решила, что причина была недостаточно веской, чтобы посылать человека на смерть, и капитан-лейтенант Никитин перестал быть капитан-лейтенантом и превратился просто в Юрия Никитина, штатского человека без определенных занятий. Спасибо, что не посадили, хотя грозились...
– Не дрейфь, – повторил он. – Главное, держись ко мне поближе, и все будет в порядке. Следи за временем. У нас всего по одному баллону, так что рассчитывать мы можем минут на двадцать – двадцать пять. Этого хватит, даже с избытком, проход короткий, хотя в темноте может показаться, что он тянется на целый километр. Следи за мной. Как только выключу фонарь, ты свой тоже выключай – нельзя, чтобы он засек свет под водой. Если окажется, что он там, действуй по обстановке. Только постарайся не становиться между ним и мной, я буду стрелять. Закончим по-быстрому и домой, к бабе под одеяло.
– Слушай, – сказал Кокоша, – а насчет того, чтобы принести голову, это он серьезно, как ты думаешь?
– Я его плохо знаю, – ответил Никитин, – вернее, совсем не знаю. Но на шутника он что-то не похож. Не бери в голову! Там видно будет. В случае чего я сам этим займусь, а ты, так и быть, отвернись. Ну, что делать, если у нас такая сучья работа?! Другой-то нет!
Кокоша пожевал губами, будто собираясь что-то сказать, но промолчал и начал прилаживать загубник, торопясь, как видно, поскорее покончить с неприятной миссией. Никитин немного понаблюдал за ним, а потом тоже вставил загубник и опустил на лицо маску. В душе у него шевельнулось старое, привычное раздражение. Какого черта?! Почему всех надо уговаривать, утешать, водить за руку и гладить по головке? Взялся за гуж – не говори, что не дюж. Понятно, что загорать, развалившись на скамейке у ворот дайв-клуба, не в пример приятнее, чем рисковать собственной шкурой и марать руки, сдирая шкуру с кого-то другого. И деньги от Аршака получать приятно, и разъезжать по городу на собственном автомобиле каждый день с новой телкой... Но за все нужно платить, и непонятно, почему люди раскисают в тот самый момент, когда им выставляют счет. Как будто они ожидали чего-то другого, как будто думали, что за них всю жизнь будет платить кто-то другой. А другому это надо?! Нет уж, дудки, любишь кататься – люби и саночки возить...
Погрузившись, он поплыл вперед, осторожно перебирая ластами и волоча за собой резиновый мешок со взрывчаткой. В мешке оставалось немного воздуха, и он сохранял некоторую плавучесть – не такую, чтобы пробкой выскакивать на поверхность, но вполне достаточную для того, чтобы груз не тянул на дно, мешая плыть.
Луч фонаря скользил по песчаному дну, освещал неровные стены в трещинах и разломах, играл яркими бликами, натыкаясь на поверхность воды. Потом поверхностной пленки не стало, вместо нее над головами угрожающе нависла многотонная масса камня. Под ними по-прежнему был мелкий белый песок, и Юрию некстати вспомнилось, что песок – это результат разрушения горных пород. То есть вот эти мельчайшие, спрессованные течением крупинки сначала были монолитными горами, потом превратились в крупные камни, потом делались мельче, мельче, пока не сделались галькой, а потом и вовсе рассыпались в прах, стали обыкновенным песком.
Каменный потолок опускался все ниже, прижимая их ко дну, давя сверху своей невообразимой массой. Это давление ощущалось почти физически; поймав себя на этом ощущении, Юрий оглянулся, но Кокоша спокойно плыл следом. Правда, выражения его лица Никитин не разобрал (мешала маска), но движения Кокоши были ровными и уверенными, прямо как в учебном бассейне клуба. На всякий случай бывший капитан-лейтенант сделал своему напарнику знак держаться рядом и немного подождал, давая ему себя догнать. Он знал, что впереди их ждет совсем скверный участок, где им придется буквально протискиваться, царапая баллонами каменный свод, и хотел, чтобы в этот момент Кокоша был у него на глазах. Ширины прохода для этого хватало с избытком – каменная щель была горизонтальной, и свет фонарей лишь изредка скользил по ее боковым стенкам.
Потом стенки придвинулись, а свод сделался еще ниже. Впереди было самое узкое место подводного прохода, которое дайверы между собой именовали "коробочкой". Вот это действительно была щель; даже зная, что ока вполне проходима и что за ней в каком-нибудь десятке метров расположен просторный грот, где можно подышать свежим воздухом и даже поваляться на песочке, было нелегко заставить себя двигаться вперед. Никитин мысленно удивился упорству и храбрости москвича, который в одиночку, не зная здешних мест, отважился пройти "коробочку", а потом подумал: "Да что с него возьмешь, с отморозка? Есть такие люди, которые ни о чем не думают и всегда поступают так, будто в запасе у них даже не девять, а девятьсот девяносто девять жизней, – лезут на рожон, не зная броду, суются в воду и направо и налево хвастаются своими сомнительными подвигами". Никитин усмехнулся – тоже мысленно, поскольку улыбаться с загубником во рту затруднительно: "Москвич небось считает себя первооткрывателем этого места, думает: надо же, какой я крутой, всех вокруг пальца обвел! Загнал себя в мышеловку, дурак, и ждет, когда за ним придут. Ведь это же тупик! По-английски тупик – "dead end"; "мертвый конец", значит. В данном случае вернее не скажешь, молодцы англичане..."
Он тронул Кокошу за плечо, указывая ему на плавные, размытые приливным течением борозды в песке на входе в "коробочку". Похоже было на то, что тут совсем недавно кто-то протискивался, волоча по дну какой-то груз – судя по глубине и размеру борозд, груз немалый. Москвич наследил, как корова в валенках. "Тем хуже для него", – подумал Никитин и показал Кокоше кулак с отставленным кверху большим пальцем: дескать, все отлично. Кокоша в ответ показал ему колечко, сложенное из большого и указательного пальцев: у меня все в порядке. Никитин кивнул в сторону прохода и погасил фонарь.
Помедлив секунду, Кокоша последовал его примеру. Стало темно, как в могиле, будто вокруг была не вода, а сырая нефть, и в этом мраке они всунулись в узкую щель "коробочки". Никитин впервые плыл здесь без света; ощущение было дьявольски неприятное, но он точно знал, что заблудиться тут негде и что ровно через десять метров они вынырнут в гроте. А свет, проникающий в грот через трещины в скале, увидят еще раньше, примерно на половине пути...
Вскоре они действительно увидели свет – не свет, собственно, а тень света, слабый намек на него, едва различимое сероватое пятно на фоне угольно-черного мрака. На душе у Никитина немного полегчало, и он напомнил себе: сразу же за "коробочкой" бросить мешок, достать пистолет и поставить на боевой взвод. И стрелять, как только в пределах видимости покажется цель. Хорошо бы заметить ее из-под воды и прямо оттуда, из-под воды, шарахнуть десятисантиметровой стальной иглой. Подводный пистолет – штука безотказная, только вот зарядов в нем маловато, всего четыре – по одному на каждый ствол. Зато убойная сила – мама, не горюй, особенно на суше...
Его вытянутая вперед рука вдруг наткнулась на препятствие, которого тут не должно было быть. Шарящие пальцы нащупали какие-то узловатые нити... Водоросли? Но откуда им тут взяться, здесь же никогда не бывает света...
Частая сетка непонятных нитей резко дернулась под его рукой – видимо, Кокоша тоже ее нащупал и решил убрать с дороги одним резким рывком. Делать этого не следовало; едва успев об этом подумать, Никитин почувствовал на своей шее, на спине, на ногах и руках легкие, скользящие прикосновения и с ужасом понял, что это сеть! Прочная нейлоновая сеть, которой этот подонок перегородил "коробочку" в самом что ни на есть узком месте. Как же это ему удалось? Ну да, он ведь мог не прятаться и спокойно подсвечивать себе фонарем... Выходит, это действительно была мышеловка, но попался в нее не глупый москвич, а умный Никитин вместе со своим напарником – тем самым, которому он пять минут назад предлагал не дрейфить и во всем положиться на него...
Плавно разворачиваясь, сеть мягко и беззвучно продолжала валиться на них откуда-то сверху – складка за складкой, еще и еще, окутывая, обволакивая, цепляясь ячейками за вентили баллонов, за пряжки ремней, за кобуру пистолета...
Никитин железным усилием воли задавил в себе готовую вспыхнуть и разгореться панику. Ничего страшного пока не произошло. Сеть была неприятным сюрпризом, спору нет, но только Юрий Никитин – не глупая рыба, и оснащен он гораздо лучше коренных обитателей морских глубин. У него есть нож, чтобы резать, и фонарь, чтобы светить; и еще у него есть воздух, чтобы дышать, но воздуха совсем немного, и об этом надлежит помнить...
И он помнил об этом, выпуская мешок со взрывчаткой и осторожно, без резких движений вынимая из чехла на бедре острый как бритва нож. Обо всем он помнил, об одном лишь забыл: о Кокоше, который был рядом и который, по его собственному признанию, все время боялся, что под водой его кто-нибудь схватит.
А Кокоша наконец сообразил, что происходит, и забился, словно в припадке эпилепсии, взбаламучивая воду, поднимая со дна тучи песка и наматывая на себя и напарника все новые и новые складки прочной рыбацкой сети, взятой Глебом Сиверовым в лодочном сарае у запасливого Стаканыча. Ладонь со скрюченными, будто сведенными судорогой пальцами ударила Никитина по предплечью, едва не выбив нож. Нож удалось удержать; в следующее мгновение Никитин включил фонарь и в его беспощадном свете первым делом увидел выпученные, совершенно бессмысленные глаза напарника за стеклом маски и его руки, уже опутанные сетью, мечущиеся, бьющиеся в ней, как две глупые рыбины. Длинные русые волосы плавали вокруг головы Кокоши, колыхались, как водоросли; в воде вихрями клубился песок – продукт разложения горных пород, будь они неладны.
Когда включился фонарь, действия Кокоши стали более осмысленными: он перестал биться, как угодившая в сети рыбина, и начал вести себя как нормальный среднестатистический утопающий, то есть принялся с неимоверной силой хватать Никитина за что попало. Сеть немного сковывала его судорожные движения, но он находился слишком близко и совершенно не соображал, что творит. Никитин ударил его фонарем по шарящей руке со скрюченными пальцами, но в воде, да еще в такой тесноте, удар получился слишком слабым – он не смог привести в чувство охваченного слепой паникой человека. Юрий понял, что выжить сможет только один – если вообще хоть кому-то из них удастся выбраться из этой мышеловки. Он уже приготовился ударить Кокошу ножом, поскольку иного выхода просто не существовало – этот псих, похоже, твердо вознамерился утопить их обоих. И тут опутанная сетью рука напарника, вынырнув из вихря песчаной мути, вцепилась в его воздушный шланг и с нечеловеческой силой рванула его на себя.
Разумеется, у Кокоши и в мыслях не было защищаться от удара ножом таким жестоким способом. В голове у него не было вообще никаких мыслей, и за шланг он схватился просто потому, что тот подвернулся ему под руку. Но это действие, которое было сродни предсмертной конвульсии, возымело немедленный эффект: загубник выскочил у Никитина изо рта, воздух, бурля, устремился вон тучей пузырьков, сверкавших в луче фонаря, как драгоценные камни, и бывший капитан-лейтенант Никитин, не успев ничего сообразить, полной грудью вдохнул морскую воду. Теперь и он забился в сети беспорядочно, конвульсивно и безнадежно, но продолжалось это всего несколько секунд. По истечении этого коротенького срока тело бывшего подводного спецназовца медленно, со странным достоинством опустилось на песок, вытянувшись на нем во всю длину, и рыбацкая сеть, спустившись сверху мягкими, плавно колышущимися складками, накрыла его, как военно-морской флаг.