Воронин Андрей Николаевич. Над законом

   – Проходите, полковник, – сказал директор, предупредительно вставая навстречу вошедшему в кабинет Сорокину и указывая на кресло для посетителей. – Располагайтесь. Чай, кофе?
   – Благодарю вас, не нужно, – ответил Сорокин, подбирая полы плаща и опускаясь в кресло.
   – Тогда, быть может, чего-нибудь покрепче?
   – Звучит банально, но я на службе.
   – Сигарету?
   Сорокин терпеливо покачал головой, отказываясь от протянутой пачки. Директор сел и взял сигарету сам.
   – Понимаю, – сказал он, щелкая настольной зажигалкой и окутываясь облаком ароматного дыма. – Не желаете ничего брать из рук врага.
   Напрасно. Я ведь неоднократно говорил вам и готов повторять это снова и снова: я вам не враг, несмотря на те беспочвенные подозрения, которые вы с таким упорством продолжаете относить на мой счет.
   Кончилось лето, на дворе осень, а вы все ищете и ничего не находите, и все же продолжаете искать…
   Зачем вам это? Впрочем, я отнимаю у вас время.
   Слушаю вас.
   Сорокин откашлялся и без нужды поерзал, поудобнее устраиваясь в кресле. Некоторое время он внимательно разглядывал наполненный сжиженным газом прозрачный шар зажигалки, увенчанный сверкающим медным набалдашником. С усилием отведя глаза от блестящей игрушки, он заговорил, осторожно подбирая слова.
   – Собственно, – сказал он, – я зашел попрощаться.
   – Как это мило с вашей стороны, – вежливо откликнулся директор, щурясь от дыма.
   – Как вы верно заметили, предпринятое мной расследование ничего не дало…
   Сорокин замялся, ощущая себя не в своей тарелке.
   Во-первых, он был без формы, которая дала бы ему хоть какой-то моральный перевес. А во-вторых…
   Во-вторых, он не мог не сознавать, что сидящий перед ним мерзавец абсолютно неуязвим, – по крайней мере, в данный момент. На него у Сорокина не было ничего. Забродов, дай ему, бог, здоровья, хоть и уничтожил это осиное гнездо чуть ли не до последнего человека, в то же время нечаянно оборвал все ниточки, которые вели из Риги к этому негодяю. Те же, которые не успел оборвать Забродов, аккуратно и эффективно обрезал сам Игорь Николаевич. Сорокин был уверен, что гибель начальника грузового автопарка, к которому был приписан тот самый мебельный фургон, что утопил в устье Даугавы Забродов, – дело рук Игоря Николаевича.
   Но суду, как всегда, требовались доказательства, которых у Сорокина не было.
   Все работники завода, которых ему удалось опросить, только пожимали плечами. То ли среди них и вправду больше не было членов преступной группы, то ли все они являлись таковыми. Хотя последнее, как ясно понимал полковник, было маловероятно. Скорее всего, соратники директора по махинациям с редкоземельными металлами просто умели работать, и окружающие ничего не знали.
   Никто, от начальника отдела кадров и до подсобника, не мог сказать о директоре дурного слова.
   Сорокин с удивлением убедился, что Игоря Николаевича любят все: инженеры, рабочие и даже уборщицы мужских туалетов, которые, как известно, не любят никого. Иногда это всеобщее обожание заставляло его колебаться в собственных выводах, тем более, что и сам он порой с трудом удерживался от проявлений симпатии к этому человеку.
   Тем не менее, Сорокин был уверен, что перед ним преступник.
   Ущучить директора было сейчас трудно, почти невозможно. Успехи его и Забродова. Если, конечно, не считать успехами несколько вновь нажитых врагов в ФСБ и обострившуюся, как всегда не ко времени, язву.
   – Ваше расследование и не могло ничего дать, – все так же приветливо сказал директор, элегантно сбивая пепел в сверкающее полушарие пепельницы. – Я чист перед законом. Почему бы вам не поверить в очевидное?
   – Для меня это вовсе не очевидно, – упрямо наклонил голову Сорокин. – Не может быть, чтобы хищения, проводившиеся с такой регулярностью и в таких масштабах, происходили без вашего ведома, потворства, а то и прямого руководства. Кто такой Говорков? Скромный начальник цеха. Ему не под силу было наладить бизнес такого масштаба, разве не так?
   – Перестаньте вы все время тыкать мне в нос Говорковым, – с легким раздражением произнес Игорь Николаевич. – Мне никогда не нравился этот Тихарь…
   – Кто?
   – Простите… Тихарь – это его так рабочие прозвали. За глаза, конечно.
   – Кстати, это была его кличка среди коллег по бизнесу, – заметил Сорокин. – Странное совпадение, не правда ли?
   – Не знаю. Так вот, дела Говоркова – это его дела. И не надо припутывать сюда завод!
   – Вы что же, хотите сказать, что найденный в Риге вольфрам и другие редкоземельные металлы были доставлены не с вашего завода?
   – Господь с вами! Я ведь вам это уже сто раз говорил. Нам самим не хватает, где уж тут налево приторговывать…
   – Выходит, Говорков работал на одном заводе, а крал на другом? По совместительству?
   – А вы страшный человек, полковник, – сказал вдруг Игорь Николаевич. – Вы же умный человек, вы прекрасно видите, что надоели всем до смерти, что ничего вам тут не светит. Но вы все равно упорно приходите сюда и повторяете одно и то же, словно надеясь взять меня измором.
   – Чем черт не шутит, – сказал Сорокин, кладя ногу на ногу и засовывая руку за отворот плаща.
   Раздражение, звучавшее в голосе его собеседника, и то, что он начал грубить, вселяло надежду.
   – Ничего не выйдет, полковник, – сказал Игорь Николаевич и помахал в воздухе дымящейся сигаретой. – Ничего не выйдет, лучше и не пытайтесь.
   Не таких видали.
   Он вдруг подался вперед, перегнувшись через полированную поверхность стола.
   – Шел бы ты отсюда, полковник, – горячо заговорил он. – Ну, чего ты ко мне привязался? Чего тебе надо? Хочешь денег? Ты столько в жизни не видал, сколько я тебе могу дать. А хочешь, в долю возьму? Да не выкатывай ты глаза, не выкатывай – кто нас слышит-то? Никто нас не слышит. Мне компаньон толковый до зарезу нужен. Какая-то сволочь всех моих людей извела… Соглашайся, полковник. Денег куча, свобода полная, за границу будешь ездить… Или уходи отсюда к чертовой матери, не мешай работать! Тебя же в дурдом скоро заберут с этим твоим расследованием. Ты в зеркало смотришься? Обрати внимание, на кого ты стал похож. Думай, полковник, шевели мозгами. Говорков – дерьмо, туда ему и дорога, я бы его вскорости и сам убрал. Мне в ментовке крыша нужна, и чем выше, тем лучше. Соглашайся, а?
   – Одну секунду, – сказал Сорокин, изо всех сил стараясь говорить спокойно. – Мне нужно перемотать пленку.
   Он вынул из внутреннего кармана плоскую коробочку диктофона и показал ее своему собеседнику.
   Он перевернул миниатюрную кассету и щелкнул крышкой.
   – Я готов, – сказал он. – Можете продолжать.
   Игорь Николаевич увял.
   – Фи, полковник, – разочарованно сказал он, откидываясь на спинку своего вращающегося кресла, – вот не ожидал от вас такой мелочности.
   – Мы, менты, все такие, – сочувственно закивал Сорокин. – На том и стоим!
   – Как же так? А как же чистые руки, горячее сердце и холодная голова?
   Сорокину не понравилась юмористическая нотка, сквозившая в голосе собеседника.
   – На вашем месте мне было бы не до шуток, – сказал он. – Поверьте мне, полковник, – снова делаясь предельно вежливым, сказал Игорь Николаевич, – вам сейчас станет не до шуток на вашем собственном месте.
   Он согнулся, отыскивая что-то под столом, и снова выпрямился, держа в руке другую плоскую коробочку – побольше диктофона и с тянувшимися за ней проводами.
   – Не Япония, конечно, – сказал он, – домашний, так сказать, продукт, но действует, не жалуемся.
   Сорокин молчал, с растущей тревогой наблюдая за его манипуляциями. Повертев коробочку перед носом полковника, Игорь Николаевич снова убрал ее под стол.
   – Вы не спрашиваете, что это, – сказал он, – а зря. Не стану вдаваться в технические подробности, но в общих чертах ситуация такова: этот приборчик служит источником мощного электромагнитного излучения, которое… А впрочем, к чему слова? Проиграйте лучше вашу запись. Ну же, не стесняйтесь.
   Предчувствуя недоброе, Сорокин вновь перевернул кассету и нажал на клавишу воспроизведения.
   Из миниатюрного динамика послышался тихий шорох и едва слышное потрескивание. Сорокин растерянно заглянул в прозрачное окошечко, чтобы проверить, вертятся ли бобины, перемотал пленку немного вперед и снова включил воспроизведение – эффект был тот же, что и вначале.
   – Не трудитесь, полковник, – как сквозь вату, донесся до него насмешливый голос. – Ваш козырь не сыграл. Увы! Не стоит полагаться на импортную технику – наша зачастую оказывается лучше.
   Возьмите, к примеру, наши истребители или, скажем – баллистические ракеты. Им нет равных в мире! Не понимаю, откуда у нас это рабское преклонение перед заграничной техникой?
   – Один – ноль в твою пользу, гад, – сказал Сорокин, утирая со лба холодный пот. – Уел ты меня!
   – Нет, полковник, – рассмеялся Игорь Николаевич. Тон его был дружелюбен и почти игрив. – Не один – ноль. Десять, сто, тысяча банок в твои ворота – и все в сухую. Не пора ли признать, что ты просто никудышный игрок?
   – Черта с два, – сказал Сорокин. – Где, в таком случае, вся твоя шайка? Я уж не говорю об исполнителях, но где твой партнер Штюбе? Может, съездишь в Ригу, походишь с багром по берегу?
   При упоминании Штюбе Игорь Николаевич вздрогнул и выпрямился – удар Сорокина прошел сквозь его защиту.
   – Так вот это чья работа… – сказал он медленно.
   – А ты думал, это все – роковая цепь случайностей?
   – Цепь роковых случайностей, – рассеянно поправил его Игорь Николаевич.
   – Что в лоб, что по лбу, – непримиримо сказал упрямый Сорокин. – Все равно ты остался один и рано или поздно начнешь снова собирать вокруг себя всякую сволочь. А я буду рядом. Имей в виду, я теперь всегда буду поблизости и прихлопну тебя, как только ты высунешь нос из своей норы.
   Игорь Николаевич торопливо закурил новую сигарету. Руки его заметно тряслись. Впервые с того момента, как началось расследование, Сорокин почувствовал себя свободно – он наконец-то поднял забрало и ударил в полную силу.
   – Какая же ты тварь, полковник, – сказал Игорь Николаевич. – Вот не ожидал такого от нашей ментовки! Как же ты решился? Ведь это же все незаконно.
   – Что незаконно? – удивленно поднял брови Сорокин. – Говорков разбился, превысив скорость на опасном участке трассы. Штюбе с этим своим.., как его?.. Лаубе погиб во время столкновения яхты с грузовиком… Я, кстати, до сих пор не могу понять, как это они ухитрились на яхте выехать на дорогу.
   Твои друзья на границе попросту перегрызлись, не поделив деньги… При чем же здесь милиция? Все очень просто!
   – И все на протяжении одних суток.
   – Да! Бывает же такое невезение! За одни сутки и при участии одного человека. Я тебе скажу, приятель, раз уж нас все равно никто не слышит.
   Всю твою организацию уничтожил один-единственный человек.
   – Кто он? Как тебе удалось его нанять? Ты ведь беден, как церковная крыса!
   – А я и не думал никого нанимать. Просто твое дурачье вздумало его зацепить. Я же говорю – роковая случайность. Ну, будь здоров. Больше я не стану тебя беспокоить, но помни, что я всегда рядом. Так что, если понадоблюсь, зови.
   Сорокин встал и, ни разу не обернувшись, вышел из кабинета, аккуратно затворив за собой дверь.
   Проводив его взглядом, Игорь Николаевич схватился за трубку городского телефона. Второпях попадая пальцем не в те кнопки, он набрал номер и едва дождался ответа, сгорая от лихорадочного нетерпения.
   Наконец, на том конце провода сняли трубку.
   – Але, – прогнусавил пьяный женский голос. – Але, говорите.
   – Добрый день, – сказал он.
   – Какой, в ж.., день? Че ты гонишь, падла? Говори, че те надо, козел.., может, дам, че хошь.
   Голос в трубке разразился идиотским пьяным смехом.
   – Аркадия Савельевича попрошу, – сказал он, брезгливо кривя рот, – из трубки, казалось, потянуло водкой и запашком давно не мытого женского тела.
   – Кого? Савелича? – в трубке загремело, и стало слышно, как тот же голос в отдалении зовет:
   – Савелич! Савели-и-ич!!! Тут тебя какой-то фраер к телефону кличет. Шибко вежливый. Вот бы мне такого хоть на часок! Скажи ему, пускай сюда рулит.
   – Уйди, шалава, – сказал знакомый хрипловатый голос и уже в трубку добавил:
   – Я слушаю.
   – Это Игорь, – без предисловий представился директор.
   – А-а, профессор, – сразу узнал тот. – Что это ты про меня вспомнил?
   – Нужда заставила, Аркадий Савельевич.
   – Нужда… Понятное дело, что нужда. Нет, чтобы заглянуть к старику, чайком побаловаться…
   Игорь Николаевич с вежливым сомнением покашлял в трубку.
   – Ну да, ну да, – без слов понял его собеседник. – Ребята у меня второй день гуляют, это Лялька Пуговица по телефону хулиганит, ты уж извини. Я так понимаю, тебе поговорить надо?
   – Непременно.
   – Ишь ты… Тогда давай на старом месте. Часика через два буду.
   В трубке раздались короткие гудки отбоя. Игорь Николаевич еще некоторое время подержал трубку возле уха и осторожно положил ее на рычаг.
   На губах его блуждала мечтательная улыбка

Глава 17

   Зеркало было большое, в резной темной раме, местами рассохшейся и треснувшей от старости. Зеркало это привез из Германии отец в победном сорок пятом.
   Кроме зеркала, привез он еще швейную машинку. Она до сих пор неизвестно для чего стояла в углу, накрытая каким-то тряпьем. Со времени смерти жены Архипыч к ней не прикасался. Зеркало висело так, как повесил его отец, – под углом к стене, так что смотревшийся в него человек отражался в старом почерневшем стекле целиком, от макушки до носков, правда, в довольно странном ракурсе, к которому надо было привыкнуть.
   Архипыч расчесал перед зеркалом свои кавалерийские усы и поправил воротник кителя, украдкой поправив погоны, которые чуть было не потерял. Дали доработать до пенсии, и на том спасибо.
   С некоторых пор старший лейтенант испытывал некоторую неловкость, разглядывая свое отражение в зеркале.
   Он вздохнул, спрятал в карман расческу и направился в сени – пора было отправляться на службу. Хотя какая теперь служба – тишь, гладь да божья благодать: половина мужиков сидит в СИЗО, а вторая половина ходит по струночке. В Выселках одни бабы с детишками остались, словно в войну, честное слово…
   На улице шел дождь, и Архипыч с ворчанием натянул поверх плаща серый милицейский дождевик – теперь, поди, таких и не выпускают. Во всяком случае, этот служил участковому верой и правдой уже верных пятнадцать лет, а то и больше. Нахлобучив на редеющую шевелюру старенькую фуражку, старший лейтенант шагнул под дождь.
   Возле сельсовета мокла какая-то иномарка – Архипыч так и не научился разбираться во всех этих «хондах», «субару» и «опелях», в считанные месяцы наводнивших страну. Зато в регистрационных номерах он по долгу службы разбирался хорошо, и сердце у него екнуло – машина была из самой Москвы.
   Подойдя поближе, он понял, что сердце у него екало не напрасно – из машины навстречу ему неловко выбрался примерно его возраста человек в милицейской форме с майорскими погонами на покатых плечах. Что-то странное почудилось Архипычу в этих плечах, но он резко одернул себя: мало ли, у кого какие плечи.
   – Майор Зубко, – представился приезжий, – Московский уголовный розыск. Вы здесь участковый?
   – Известное дело, я, – со вздохом сказал Архипыч. – Старший лейтенант Стеблов.
   – Нужно поговорить, старшой. – сказал майор Зубко, с ходу беря фамильярно-начальственный тон. – Где твоя контора?
   – Да тут, в сельсовете, – сказал Архипыч. – Пойдемте, а то что это мы, правда, под дождем…
   Отперев дверь своего кабинетика, он пропустил вперед майора. Тот уверенно прошагал к столу и уселся на архипычев стул, развалившись в непринужденной позе. Сняв фуражку, он пригладил редкие, зачесанные назад волосы, плотно прилегавшие к сильно вытянутому угловатому черепу.
   Лицо у майора Зубко тоже было длинное, с глубокими продольными бороздами, тянувшимися от крыльев большого хрящеватого носа к плохо выбритому подбородку. Под маленькими колючими глазами набрякли темные мешки. Глаза остро сверкали из-под кустистых бровей, сильно тронутых проседью.
   Лоб у майора был высокий и бледный, и смотреть на этот лоб почему-то было неприятно.
   – Ну, старшой, – сказал майор, неторопливо закуривая, – надо кое-что обсудить.
   Архипыч, кряхтя, опустился на табурет, сразу ощутив себя неуютно, словно его привели на допрос.
   – Слушаю вас, – кряхтя сказал он.
   – Э-э, нет, Стеблов, – усмехнулся майор, – это я тебя слушаю.
   – Не пойму я вас чего-то, – признался Архипыч. – В чем дело-то?
   Он начинал раздражаться – этот майор ему сильно не нравился. Ишь, павлин заезжий! Расселся, как у себя дома… Хотя на павлина майор был похож мало – было в этом бледном вытянутом лице что-то волчье.
   – Дело все в том же, – сказал майор. – Летом у вас тут заварушка была. Так вот, хотелось бы кое-что уточнить.
   Говорил он тоже как-то странно: медленно, словно ему приходилось тщательно подбирать слова. Впрочем, за свою долгую жизнь Архипыч досыта насмотрелся на всяких типов, и удивить его было трудно.
   – Слушаю, – повторил он.
   – Меня интересует тот человек.., ну, ты знаешь, о ком я. Приезжий.
   – Не знаю, – пожал плечами Архипыч, помнивший настоятельную просьбу Сорокина: «Никогда не упоминать имени Забродова». – Тут приезжих много было, целая комиссия, разве всех упомнишь…
   Да я же все, что знаю, в рапорте написал.
   – В рапорте… – майор на секунду замялся, и Архипыч, который, хоть и не был ни криминалистом, ни профессиональным психологом, понял, что рапорта его майор Зубко и в глаза не видел, а возможно, даже и не знал о его существовании. – Рапорт – это, брат, хорошо… Понимаешь, я в этом деле человек новый… В общем, рапорта твоего я не видел…
   Он снова замолчал и вдруг, оживившись, начал с неожиданной горячностью объяснять:
   – Ты понимаешь, старшой, какая-то падла рапорт твой из дела.., того.., гм.., изъяла. Враг все время проникает в ряды. Ты знаешь, сколько у нас в МУРе купленных? Через одного, блин, А тут дело тонкое, государственное. Приезжий этот нам во как нужен.
   Полковник Сорокин меня к тебе послал: узнай, говорит, у старшего лейтенанта Стеблова, вдруг приезжий этот где-нибудь в тамошних краях засветился…
   Упоминание имени Сорокина несколько успокоило Архипыча, но не слишком: все равно в том, что говорил майор, никак не сходились концы с концами. С чего бы это Сорокин стал искать Иллариона здесь? И что за странный разговор у этого майора?
   Кажется, дай ему волю – так и пойдет чесать по фене, как блатной…
   – Не понимаю, – сказал он. – С чего это Сорокину своих знакомых в нашей деревне искать?
   – Да какие знакомые! – махнул рукой майор. – Он же, волчина, знаешь, кем оказался? Урка беглый, из-под вышки ушел, на нем мокрух – воз и маленькая тележка. Втерся в доверие, пару корешей втихую сдал, провернул свои дела и – на дно.
   Сорокин с ног сбился, а его, пидора гнойного, нету, как не было. Как тебе представился? Семенихиным, небось?
   – Забродовым, – сказал совершенно сбитый с толку Архипыч. – Илларион Забродов, капитан в отставке…
   – Хорошо, блин, что не генерал, – саркастически сказал майор. – На его московской хазе генеральскую шинель нашли. Жалко только, что самого его в шинели не было. Ему вышак ломится, пуля его где-то ждет не дождется…
   – Нет, – сказал Архипыч, – это ерунда какая-то. Может, это не тот?
   – Да как не тот? Тот! – закричал майор и даже замахал на Архипыча руками. – Здоровенный, мордатый, волос белый, вроде как альбинос, рожа красная, на груди масть набита – голая баба со змеей, на спине эта.., как ее, хрен, никак не запомню…
   Сикстинская мадонна. Ну? Над левой бровью шрам от ножевого ранения. Прикид фирменный, котлы «ролекс», на пальце голдяк граммов на двенадцать…
   А ты говоришь, не тот…
   – Конечно, не тот, – со вздохом облегчения сказал Архипыч. – Что-то вы, товарищ майор, путаете. Тут такого близко не было. То есть абсолютно ничего похожего. Может, это как раз ваш Семенихин и есть, а Забродов – он пониже будет, и не сказать, чтоб сильно широкий.., хотя жилистый, конечно. И волос у него никакой не белый, а так… не поймешь какой.., вроде шатена. Насчет татуировок не скажу, не видал я его голышом, а только не он это. Не там ищете, товарищ майор.
   – Ты мне, Стеблов, не указывай, где искать, – сказал майор. Взгляд у него вдруг сделался жестокий. – Ты мне следствие в заблуждение не вводи.
   Ты мне здесь сказки рассказываешь, а он у тебя по участку бродит!
   – Где? Где бродит? – вскинулся Архипыч. – Быть того не может, обознались вы. Где?
   – В Улан-Уде! – рявкнул майор и грохнул по столу ладонью. – В поселке в этом твоем, где коттеджи.., как его?
   – В Выселках? – переспросил Архипыч безо всякого интереса. Разговор вдруг перестал его занимать: он внимательно разглядывал ладонь майора Зубко, лежавшую на поверхности стола.
   – Точно, в Выселках! – подтвердил майор. – Ты вот что, Стеблов: ты мне сейчас поможешь этого урку повязать. Аида, поехали!
   – Непременно, – сказал Архипыч, не сводя глаз с майорской ладони. Ладонь была интересная: на тыльной стороне ее было вытатуировано восходящее солнце в виде полукруга с расходящимися лучами, а пальцы украшали вытатуированные же перстни.
   Каждый перстень, как объяснил однажды Архипычу Витька Дроздов, отсидевший два года за пьяную драку и считавшийся в деревне главным специалистом во всем, что касалось мест лишения свободы, означал одну ходку. На руке майора Зубко перстней было четыре, и Архипычу очень хотелось взглянуть на другую ладонь гостя. – Непременно поедем и непременно арестуем, – пообещал он, осторожно продвигая руку к кобуре. – Вот только хотелось бы мне, товарищ майор, прежде на ваши документики взглянуть.
   – Ты что это, старшой, – удивленно проговорил майор, – не доверяешь, что ли? За падло меня держишь, да? Документики ему…
   Он энергично полез во внутренний карман кителя, и тут в помещении внезапно стало темнее – кто-то заслонил своим телом распахнутую дверь.
   Архипыч начал оборачиваться, чтобы посмотреть, кто это, но не успел повернуться до конца: вошедший быстро и бесшумно скользнул через кабинет и коротким профессиональным ударом вогнал ему под лопатку длинное, тускло сверкнувшее лезвие.
   Убийца подхватил обмякшее тело участкового под мышки и аккуратно опустил его на пол. Вынув из раны нож, он тщательно обтер лезвие полой архипычева кителя и убрал нож в карман.
   – Ну что, Савелич? – спросил он.
   – Все путем, – сказал майор Зубко, выходя из-за стола. Он шевельнул носком нечищенного ботинка мертвую руку участкового. – Ну что, ментяра, не дотянул до пенсии? Документики тебе! Линяем, Белый.
   Белый, внешность которого точно соответствовала описанию, данному минуту назад лже-майором, и фамилия которого и вправду была Семенихин, быстро выскочил на улицу. «Майор» задержался только для того, чтобы забрать пистолет участкового и запасную обойму к нему. Рассовав свои приобретения по карманам милицейского плаща, он вслед за Белым покинул кабинет и уселся на заднее сиденье угнанного накануне «форда».
   Машина тронулась, разбрызгивая грязь. «Майор», раздраженно шипя, копошился на заднем сиденье, сдирая с себя милицейскую форму.
   – Ты чего, Савелич? – спросил спереди Белый.
   – Тесно здесь, как в СИЗО, – ответил тот. – Надо было автобус угнать.
   – В следующий раз так и сделаем, – пообещал Белый. – И погоны полковничьи достанем. У полковника никто не станет документы требовать – себе дороже.
   – Глазастый, волчара, – отдал должное участковому Савелич. – Это он масти углядел.
   – Да, – сказал Белый. – Таких ни у одного полковника нету! Четыре высших образования – это тебе не лишь бы что!
   – Потише ты насчет высших! – ощерился Аркадий Савельевич. – Накаркаешь, дурак! О себе подумай.
   – А что – я?
   – Отмороженный ты, вот что. За убийство мента знаешь, что полагается? До двадцати годиков, а в особых случаях – вышка.
   – Ну? – испугался Белый.
   – Хрен гну… Дали бы по башке, и ищи ветра в поле.
   – Брось, Савелич, не найдут.
   – Может, и не найдут, только в легавке не одни дураки работают. Затаиться тебе надо.
   – Мне… А как насчет тебя?
   – Насчет меня не волнуйся, я не первый год замужем. И потом, какие у меня особые приметы?
   Майорские погоны да фуражка, вот и все мои приметы. Думаешь, эти лохи, что нас видели, что-нибудь еще запомнили?
   – А вдруг запомнили?
   – Тебя они запомнили, и больше ничего. Ты у нас мужчина видный. Притормози-ка.
   – Это еще зачем?
   – Где-то здесь, помнится, озерцо было. Надо бы мои особые приметы схоронить.
   – Так это дальше! Там еще поворот был, забыл, что ли?
   Через несколько минут машина, свернув на лесную грунтовку, выехала на берег маленького лесного озера, вода в котором казалась черной из-за глубины и оттого, что в ней годами гнили упавшие стволы, листья и хвоя.
   – Тут точно никто искать не будет, – сказал Аркадий Савельевич, выходя из машины с завязанной в узел милицейской формой в руке. В другой руке он держал пистолет Архипыча.