Воронин Андрей Николаевич. Петля для губернатора

   В последний миг перед тем, как сильно скошенный назад обтекаемый нос минивэна с высокой точностью ударил прямиком в бензобак грузовика, с Иваном Алексеевичем случилось что-то вроде озарения: он вдруг понял, что сильно недооценивал своего зятя, считая, что тот мирно спит в это судьбоносное утро. Это было неприятное открытие, но оно уже не имело значения: через мгновение все потонуло в дымно-оранжевом вихре взрыва.

Глава 17

   Прапорщик ФСБ Николай Вакуленко, которого простодушный Купченя запросто именовал Коляном, в эту ночь тоже не спал. Он лежал в своей постели, притворяясь спящим, и медленно приходил в ярость, потому что выполнение порученного ему задания срывалось на глазах из-за совершеннейшей чепухи и глупости.
   История действительно вышла глупейшая, и в те моменты, когда Вакуленко переставал проникновенно материться про себя, он понимал, что по прошествии некоторого времени пересказ событий этой ночи и предшествовавшего ей вечера будет звучать как бородатый анекдот.
   Поначалу все шло как всегда. После плотного ужина, обильно сдобренного выданной Кацнельсоном водкой, “турки” немного посмотрели телевизор, перекинулись в “очко” и начали потихонечку расползаться по койкам, вяло переговариваясь и обмениваясь традиционными плоскими остротами. Журчала вода в раковине, под потолком плавало неподвижное облако табачного дыма, воняло носками и перегаром, и прапорщик Вакуленко привычно мечтал о том, чтобы это дурацкое задание поскорее закончилось. Тогда можно будет вернуться в свою просторную трехкомнатную квартиру, принять нормальную ванну, выпить водочки под домашнюю закусь и между делом поинтересоваться у жены, сколько хахалей она успела сменить за время его командировки. И пусть попробует не признаться! Николай Вакуленко – не какой-нибудь лопух, от него не спрячешься. Надолго отлучаясь из дома, он никогда не забывал нашпиговать квартиру “жучками”. Правда, чертова баба так ни разу и не попалась – не то и впрямь хранила верность, не то гуляла где-то на стороне.
   О работе, порученной ему Упырем, Николай почти не думал. Думать было не о чем, дело было привычное и не сулило никаких осложнений. Сделать калеке укол – что может быть проще? Правда, калека этот с виду казался парнем крепким, а Упырь утверждал, что при нем было удостоверение капитана ФСБ, Кроме того, он, по его же словам, являлся ветераном афганской войны, которую провел явно не в штабе и не при солдатской бане, так что от него можно было ожидать сюрпризов. Но у него были переломаны ребра, да вдобавок в башке все перемешалось, так что прапорщик Вакуленко ничуть не волновался по поводу предстоявшей акции: ему случалось заламывать и не таких.
   Тут его размышления были прерваны мучительным воем, словно кто-то с размаху сел на раскаленный гвоздь.
   Вакуленко рывком сел на кровати и огляделся.
   Выл щуплый вислоносый мужичонка, неизвестно за что прозванный Гамадрилом. В нем и вправду было что-то обезьянье: печальные, вечно виновато моргающие глазенки в морщинистых складках кожи, похожий на банан лиловый нос, синие от щетины щеки, огромные хрящеватые уши, щуплое тело, заросшее жестким черным волосом, вислые плечи, ручищи до колен и короткие кривые ноги со ступнями сорок пятого размера.
   Гамадрил сидел на своей койке и протяжно выл, держась обеими руками за левую щеку и зажмурив слезящиеся глаза. Рожа у него была перекошена, он раскачивался из стороны в сторону, как маятник, и мелко перебирал по полу огромными уродливыми ступнями с кривыми желтыми когтями на пальцах.
   Все было ясно: у Гамадрила болел зуб. Зубы у него были сплошь гнилые и вечно ныли, так что он повсюду таскал с собой анальгин и жрал его горстями, как семечки, но на этот раз его, судя по всему, прихватило по-настоящему. Даже выпитая час назад бутылка водки, похоже, ничуть не облегчала его страданий.
   На койках заворочались, ворча и обещая оттяпать идиоту башку вместе с гнилой пастью, чтобы заткнулся, и кто-то уже наладился запустить в Гамадрила тяжеленным яловым сапогом на собачьем меху.
   – Да дайте вы ему анальгина! – рявкнул Вакуленко, перекрывая гам и вой. – Что вы, ей-богу, как пионеры…
   Кто-то протопал босыми пятками по полу и принялся рыться в аптечке, роняя все подряд и невнятно матерясь. Добровольного санитара заметно качало, поскольку, как и все присутствующие, он был основательно на взводе.
   Гамадрил перестал выть и начал издавать протяжные предсмертные стоны. Вакуленко с отвращением заметил крупные, как горох, слезы, непрерывно катившиеся по синим от щетины впалым щекам Гамадрила. Бедняге сунули в руку горсть таблеток и стакан с водой. Не переставая стонать, Гамадрил благодарно затряс лохматой башкой и затолкал таблетки в пасть – всю горсть. Проглотить такое количество таблеток разом было, конечно же, невозможно, и он принялся жевать их, заливая водой, кривясь, морщась и поскуливая. Из уголков рта у него текла пролившаяся вода с белыми крупинками разжеванных таблеток. Вакуленко передернуло, и он, повалившись на подушку, отвернулся к стене.
   – Гасите свет, уроды, – сказал он.
   Свет погас. Гамадрил продолжал поскуливать, но теперь его почти не было слышно – похоже, он уткнулся носом в подушку. “Вот же человек, – подумал Вакуленко, лежа в темноте и слушая этот скулеж. – Не человек, а ошибка господа бога. На хрена он такой на свете нужен? Уродов плодить? Так какая баба за него такого пойдет? Надо будет сказать майору, пусть убирает его отсюда, пока ребята ненароком не пришибли. Дебил, чучело гороховое…"
   Стоны Гамадрила внезапно прекратились. “Таблетки подействовали, – подумал Вакуленко. – Наконец-то!” Как выяснилось минуту спустя, он был прав: таблетки действительно подействовали, но эффект получился несколько неожиданным.
   Гамадрил вдруг резко зашевелился на кровати. “Ой”, – сказал он неожиданно басом, вскочил и, сшибая в темноте табуретки и какие-то ведра, метнулся через весь вагончик к туалету. Дверь крохотного санузла хлопнула, и почти в то же мгновение оттуда послышался раскатистый громоподобный звук, сопровождаемый обильным плеском. Звук повторился. В вагончике снова включили свет. “Во дает”, – сказал кто-то, с невольным уважением косясь в сторону туалета, откуда доносились звуки, напоминавшие оживленную перестрелку с применением новейших разновидностей ручного стрелкового оружия. “Дерьмометы и говноструи”, – подумал прапорщик Вакуленко и снова сел на кровати.
   – Чего это с ним? – спросил небритый “турок” по фамилии Иванов – тот самый, что рылся в аптечке.
   – Ты чем его накормил, Айболит хренов? – спросил кто-то.
   – Как чем? – растерялся Иванов. – Анальгином. У него же зубы…
   – Анальгином? – ехидно переспросил все тот же голос. – А ты проверь, братан. Есть у меня подозрение, что не анальгин это был, а кое-что покруче.
   Кто-то, поняв намек, фыркнул в кулак. Иванов нехотя встал, прошлепал к аптечке и поднял с пола распотрошенную бумажную упаковку.
   – Фе.., фенол.., фенолфталеин, – с трудом разобрал он надпись. – Это чего? Ведь был же анальгин, я же своими глазами…
   Конец фразы потонул в громовом хохоте, который заглушил даже звуки, издаваемые несчастным Гамадрилом. Вакуленко держался сколько мог, а потом тоже рассмеялся.
   Пока окончательно растерявшемуся Иванову объясняли, для каких целей применяется фенолфталеин, в туалете щелкнула задвижка, и оттуда медленно вышел Гамадрил. Одной рукой он все еще держался за щеку, но вторая была плотно прижата к животу. Гамадрила встретили новым взрывом хохота. Он растерянно обвел присутствующих испуганным взглядом покрасневших от натуги слезящихся глаз, сделал неуверенный шаг в сторону своей кровати, присел, схватившись за живот обеими руками, резко развернулся на сто восемьдесят градусов и, мелко перебирая плотно сдвинутыми ногами, бросился туда, откуда только что вышел. Кто-то от смеха упал с кровати и теперь ползал по полу, кто-то колотил Иванова по спине, приговаривая: “Ну, доктор! Ну, молодец! Вылечил, мать его так! Теперь он про свои зубы до утра не вспомнит!"
   Вакуленко посмотрел на часы и поморщился. Время приближалось к полуночи, а в вагончике царило веселье. Случись это в любой другой день, Николай с удовольствием принял бы участие в состязании доморощенных остряков, которые выкрикивали забористые советы засевшему в сортире Гамадрилу, но сегодня этот бардак ломал все его планы.
   – Кончай базар, мужики! – выкрикнул он. – Спать всем! Завтра на работу, а вы развели тут-Публика заворчала, но спорить с Вакуленко никто не рискнул. Помимо бригадирской должности, он обладал завидным ростом, широченными плечами и пудовыми кулаками, что служило залогом непререкаемого авторитета. Кроме того, в таком узком коллективе, где все круглые сутки находятся друг у друга на глазах, очень трудно хранить секреты, и “турки” давно подозревали, что Вакуленко поддерживает тесную связь с Упырем, которого они боялись до судорог. Поэтому гам постепенно стих, свет снова погасили, а очередная попытка Гамадрила добраться до постели была встречена лишь сдавленным хрюканьем.
   Мало-помалу народ начал засыпать. Гамадрил уже не метался по вагончику, как новогодняя шутиха, а пробегал к туалету и обратно почти бесшумной семенящей рысцой, безошибочно находя дорогу в кромешной темноте. Про зубы он действительно больше не вспоминал, и бессонно таращившийся в стенку Вакуленко про себя подивился чудесам медицины. К трем часам ночи его стало ощутимо клонить в сон. Время шло, Гамадрил мотался взад-вперед как заведенный, а клиент, запертый в палате для буйных вместе с трупом Купчени, до сих пор был жив.
   Вакуленко слышал, как привезли жену Губанова и как доставившая ее машина уехала обратно в Москву. Гамадрил тужился в туалете, выворачиваясь наизнанку, и теперь к царившим в вагончике привычным казарменным ароматам примешивался новый, весьма откровенный запашок.
   В последний раз Гамадрил совершил ходку в сортир в самом начале пятого. Пробыл он там недолго, а вернувшись, мешком повалился на свою постель и через минуту захрапел, как мощный дизельный движок отечественного производства.
   На всякий случай Вакуленко выждал еще десять минут, которые показались ему вечностью, и встал.
   Он бесшумно оделся, взял под мышку сапоги и в одних носках тихо прокрался в тамбур. Здесь было прохладно, особенно после теплой постели. Николай поспешно натянул сапоги, застегнул утепленную куртку и полез в карман. Он разорвал целлофановую обертку шприца, отбил кончик ампулы и наполнил шприц прозрачным бесцветным раствором. Насадив на иглу зеленый пластмассовый чехол, он спрятал шприц в карман и выскользнул в метель.
   Дурацкий прожектор над крышей прорабской сиял, как ночное солнце, заливая стройплощадку ярким светом. Скрипя снегом и пряча лицо от злого ветра, Вакуленко торопливо пересек двор и проник в здание через пандус, который вел к приемному покою восточного крыла. Дверной проем был крест-накрест заколочен горбылем, и рослому прапорщику пришлось попотеть, протискиваясь под крестовиной.
   Свет в недостроенном восточном крыле не горел, но Вакуленко знал дорогу наизусть и споткнулся один-единственный раз: какой-то болван бросил корыто с остатками штукатурного раствора прямо посреди коридора.
   Застекленная дверь, которая вела в коридор главного корпуса, была предусмотрительно оставлена незапертой.
   Прапорщик вошел в нее.
   Здесь было тепло, и тускло светились дежурные лампы – по две на коридор. Стараясь ступать как можно тише, Вакуленко добрался до лестницы и поднялся на четвертый этаж. Он был совершенно спокоен. Конечно, клиент, проведя почти сутки наедине с трупом, наверняка понял, что его ожидает та же участь, но в этом, по мнению прапорщика Вакуленко, и заключалась главная прелесть: отлично понимая, что к чему, клиент, тем не менее, был не в силах хоть как-то повлиять на ситуацию. Это давало прапорщику ни с чем не сравнимое ощущение неограниченной власти.
   Он остановился перед знакомой дверью, вынул из кармана шприц и снял с иглы пластиковый колпачок. В шприце был раствор хлористого калия. Упырь, снабдивший прапорщика упаковкой ампул этого снадобья, объяснил, что хлорид калия является естественным электролитом, входящим в состав крови и потому совершенно безопасным с точки зрения обнаружения его судебно-медицинскими экспертами. В то же время при введении достаточно большой дозы клиент откидывает копыта практически мгновенно и так же наверняка, как если бы ему пальнули в голову из армейского карабина. Вакуленко уважительно посмотрел на шприц. Он любил быть в курсе того, как работает то или иное средство или приспособление. Ему нравилось во всех деталях понимать, почему стреляет автомат и что происходит внутри подслушивающего устройства. С лекарственными препаратами и прочей химией было немного сложнее. Вакуленко втайне подозревал, что в процессах, происходящих внутри человеческого организма, слабовато разбираются даже медики, так что здесь им приходилось верить на слово. То обстоятельство, что содержимое небольшого одноразового шприца может мгновенно и без улик прикончить взрослого мужчину, было сродни чуду, и такие чудеса были прапорщику Вакуленко очень даже по душе.
   Выставив указательный палец, он набрал код на двери палаты. Электрический замок тихо щелкнул, и прапорщик осторожно вошел в темный тамбур. Остановившись в дверях, он бросил на пол у косяка рабочую рукавицу, чтобы дверь ненароком не захлопнулась, заперев его здесь в компании двух жмуриков.
   В палате было вовсе не так темно, как он ожидал. Чертов прожектор во дворе давал достаточно света, чтобы Вакуленко мог разглядеть лежавший на прежнем месте скрюченный труп Купчени с забинтованной головой и судорожно растопыренными руками, и угол топчана. Подняв шприц на уровень плеча, прапорщик крадучись двинулся вперед. Он перешагнул через нелепо торчавшую забинтованную руку Купчени, сделал еще шаг и застыл, до рези в глазах вглядываясь в освещенную неверным отраженным светом темноту палаты. Ему вдруг показалось, что на топчане никого нет.
   «Шалишь”. – подумал Вакуленко и резко обернулся, готовый отразить нападение сзади. Позади него никого не было, если не считать покойника. Дверь ванной была чуть-чуть приоткрыта. Вакуленко широко улыбнулся и вынул из кармана фонарик. Четкий кружок белого света упал на дверь. Прапорщик резко распахнул ее и быстро осветил все углы ванной один за другим. Ванная была пуста, в воздухе отчетливо попахивало табачным дымом. “Откуда у этого козла сигареты? – подумал Вакуленко. – Неужели взял у Купчени? Парень – кремень. Ни хрена не боится, прирожденный мародер. Однако куда же он подевался?»
   Он поспешно вышел из ванной. Ему вдруг подумалось, что клиент мог спрятаться где-нибудь в палате – под топчаном, например, – и попытаться выскочить за дверь, пока он шарится в сортире, как какой-нибудь Гамадрил, – В прятки решил поиграть, сучонок? – едва слышно процедил он сквозь зубы. – Ну давай, давай. Кто не спрятался, я не виноват.
   Ему никто не ответил. Вакуленко прикрыл дверь ванной и снова двинулся вперед. Перед тем как шагнуть из тамбура в палату, он секунду помедлил, прислушиваясь к своим ощущениям. Ему показалось, что в груди у него шевельнулось неясное предчувствие смутной угрозы. Николай отмахнулся от него с привычным пренебрежением: прапорщику Вакуленко не пристало бояться контуженных ветеранов с переломанными ребрами, запертых в палате с мягкими стенками и не имеющих не только оружия, но даже и штанов.
   Он сделал шаг и остановился на пороге, обозревая пустую палату. Никто не набросился на него из-за двери, и ничьи босые ноги не торчали из-под топчана. Вакуленко еще не успел как следует переварить эту информацию, когда позади него раздался быстрый, какой-то вороватый звук, и сразу же откуда-то сверху прямо ему на голову обрушилось что-то неимоверно тяжелое, твердое и растопыренное, как вывороченный пень. Эта холодная и омерзительно липкая тяжесть сбила его с ног и придавила к полу. Выбитый из руки шприц откатился в сторону.
   Он сразу же открыл глаза и приподнял голову. Первым, что он увидел, было обезображенное страшными гноящимися ожогами перекошенное лицо с широко открытыми остекленевшими глазами. Это лицо могло принадлежать кому угодно, только не человеку, которого Вакуленко собирался убить. В следующее мгновение до него дошло, что это Купченя, и он рванулся из-под прижимавшей его к гладкому линолеуму мертвой тяжести, мучительно, до хруста в позвонках, вывернув назад голову и вскинув правую руку в запоздалой попытке защититься.
   Он увидел высокую фигуру в спортивном костюме, раньше принадлежавшем Купчене, с обмотанной грязными бинтами головой. В забинтованных руках этого ожившего покойника была зажата какая-то дубина.
   "Покойник” взмахнул своим оружием. Вакуленко заорал и, скорее повинуясь инстинкту, чем голосу рассудка, рванулся в сторону. Все еще лежавший у него на спине голый труп стеснял его движения, но ему удалось увернуться, и дубина с глухим стуком опустилась на пол в том месте, где только что находилась голова прапорщика. “Покойник” снова занес дубину, но Вакуленко уже пришел в себя и четко, как на занятиях по рукопашному бою, провел подсечку. Клиент взмахнул руками, словно собираясь взлететь, и тяжело упал на спину, выронив свое жалкое оружие. Из груди его вырвался сдавленный крик, и Николай сразу вспомнил, что у парня сломаны ребра.
   Он сбросил с себя тело Купчени, еще раз содрогнувшись от омерзения, и неторопливо поднялся на ноги. Клиент уже стоял на коленях, мучительно скорчившись и прижав ладонь к раненому боку.
   – Ну что, гнида? – тяжело дыша, спросил Вакуленко. – Чуть было не обвел меня, да? Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел… Не на такого напал, щенок.
   Он примерился и расчетливо пнул стоявшего на коленях человека носком тяжелого ялового сапога на толстой резиновой подошве, целясь в поврежденный бок. К его удивлению, удар наткнулся на непробиваемый блок.
   Вакуленко покачнулся, но сумел удержать равновесие. Тихо зарычав, он набросился на противника, оторвал его от пола и швырнул через бедро. Пациент доктора Маслова упал прямо на труп Купчени и снова вскрикнул от боли.
   – Ты подохнешь, – сообщил ему Вакуленко. – Прямо сейчас.
   – Посмотрим, – с трудом ответил забинтованный человек.
   То, что этот ходячий труп имел наглость возражать ему, окончательно взбесило прапорщика. Он бросился вперед и издал торжествующий вопль, когда его пальцы нащупали шею врага и сомкнулись на ней.
   В следующее мгновение этот победный клич перешел в полный смертельного ужаса вой угодившего в капкан зверя. Это произошло в тот момент, когда шеи прапорщика Вакуленко коснулся холодный кончик иглы и, легко проколов кожу, глубоко проник в мышцу. Прапорщик кричал до тех пор, пока в легких не кончился воздух.
   Вдохнуть еще раз он уже не сумел.

* * *

   Некоторое время Глеб лежал неподвижно, находясь в полуобморочном состоянии. При каждом вдохе бок пронзала острая боль, проникавший в незашторенное окно свет прожектора мигал, то затухая, то разгораясь вновь. Из ванной доносились крики Ирины Бородич, которая изо всех сил колотила по решетке вентиляционной отдушины и звала на помощь. Именно эти крики окончательно привели Глеба в сознание: на них могла сбежаться целая толпа.
   Он с трудом столкнул в сторону тело прапорщика Коляна, с каждой секундой становившееся тяжелее. Глеб давно заметил эту странную особенность: труп почему-то всегда был тяжелее живого человека. Еще ему подумалось, что сейчас он представляет собой фрагмент любопытной композиции, достойной кисти бессмертного Иеронима Босха: полутруп, зажатый между двумя трупами, как кусок говядины между половинками булочки. Смешались в кучу кони, люди…
   Бормоча знакомые с начальной школы строчки классика, Слепой с трудом отделил собственные руки и ноги от спутавшихся конечностей бывших закадычных приятелей – Коляна и Вовчика. Спохватившись, он наклонился, выдернул все еще торчавший из шеи прапорщика шприц, спрятал его в карман и кое-как добрел до дверей ванной.
   – Послушайте, – сказал он, просунув в ванную голову, – эй, вы слышите?
   Вопли в ванной прекратились. Несколько мгновений Глеб стоял молча, наслаждаясь тишиной, потом сказал:
   – Так уже лучше. Не кричите, пожалуйста. Я постараюсь вас вытащить, но, ради бога, перестаньте вопить. На ваш голос сбежится вся здешняя банда.
   Некоторое время Ирина Бородич молчала.
   – А выпить есть? – спросила она вдруг.
   – О, черт, – пробормотал Глеб. Он был обескуражен. – Нет, выпить нет.
   – Ну и пошел на… – послышалось в ответ.
   Глеб покачал головой. Это было настолько похоже на бред, что он усомнился в реальности происходящего. Возможно, все события последних нескольких минут просто привиделись ему за мгновение до смерти. Он поглубже вдохнул безжизненный кондиционированный воздух, и бок немедленно отозвался вспышкой боли. У Сиверова перехватило дыхание, но боль вернула ему ощущение реальности. Выпустив косяк, он доковылял до входной двери и вышел в коридор.
   На мгновение у него закружилась голова. Впервые за много дней он был на свободе. Собственно, это была еще далеко не свобода, но звуконепроницаемая дверь палаты уже захлопнулась за ним с негромким маслянистым щелчком.
   Посмотрев на нее, Глеб рассмеялся невеселым смехом: в дверь был врезан электронный кодовый замок с бездной возможных комбинаций. Он вовсе не стремился вернуться в палату, но на соседней двери, за которой сидела взаперти женщина, рассчитывавшая на его помощь, стоял точно такой же замок. На подбор комбинации могли уйти часы, и Глеб решил поискать способ попроще. В конце концов, губернаторская дочка могла немного потерпеть.
   Сориентировавшись, он двинулся в сторону лестницы, перекосившись на один бок и держась рукой за ребра. Обломанные концы ребер ощутимо шевелились под пальцами. “Разваливаюсь, – подумал Глеб. – Разваливаюсь на куски, как древний автомобиль из какой-нибудь кинокомедии. Было жутко смешно смотреть, как эта штуковина, бренча, катится по дороге, а из нее с грохотом сыплются шестеренки. Смотреть всегда смешно, вот в чем штука. Смотришь и хохочешь.., до тех пор, пока от тебя самого не начнут отваливаться куски”.
   На лестнице стало немного легче. Здесь можно было улечься боком на скользкие перила и наполовину сойти, а наполовину съехать до следующей лестничной площадки. Глеб спустился на третий этаж, чувствуя себя Колобком, побывавшим в зубах у лисы, с кряхтением преодолел поворот и прежним манером сполз до второго этажа. Здесь он совершенно случайно посмотрел налево и увидел блеснувший в глубине коридора свет. Свет тут же пропал – видимо, там просто закрыли дверь, – но Глеб был уверен, что ему не почудилось. В здании кто-то был, и этот кто-то мог помочь Глебу открыть дверь палаты, в которой сидела Ирина Бородич.
   Он со вздохом сожаления оторвался от перил и двинулся по коридору.
   …Свет, замеченный Глебом Сиверовым с лестничной площадки, горел в кабинете доктора Маслова. Сергей Петрович Маслов проснулся в половине пятого утра и с огорчением понял, что заснуть ему более не удастся. В голову сразу же полезли привычные и очень неприятные мысли о Губанове с его женой, о губернаторе, о том, что он напрасно ввязался в это гиблое дело, и в особенности о записке, незаметно подброшенной им в карман губернаторского пальто. Думая об этой записке, Сергей Петрович все более укреплялся в уверенности, что совершил непростительную глупость. Черт с ними, с этими деньгами, но зачем же было так рисковать?! Если губернатор в курсе событий, то эта записка – смертный приговор доктору Маслову. А если он ничего не знает, то может очень даже запросто обратиться за помощью к начальнику своей охраны майору Губанову. Какой бы сволочью ни был друг Алексей, в уме и смекалке ему не откажешь. Он живо сообразит, откуда дует этот ветер, и в два счета примет меры. Крутые меры…
   Доктор зажег настольную лампу, оделся, сварил себе кофе и выпил его безо всякого удовольствия, как лекарство. Отставив чашку, он закурил и раскрыл лежавший в изголовье роман в потрепанной бумажной обложке. Выдуманные ужасы в данный момент были предпочтительнее реальной угрозы отправиться на тот свет из-за собственной жадности, и через минуту доктор Маслов с головой погрузился в чтение.
   На страницах книги жуткое, капающее слизью чудовище преследовало обезумевших от ужаса людей. Дело происходило в мрачном подземелье, озаряемом неверным светом горящей нефти. Блики оранжевого огня плясали на мокрой бородавчатой шкуре монстра и отражались от острых, как иглы, посаженных в три ряда клыков. Окровавленные жертвы вопили от ужаса, и их крики эхом отдавались под кирпичными сводами…
   Доктор Маслов вздрогнул и поднял голову: ему показалось, что он услышал отдаленный вопль, полный ужаса и смертной тоски. Он прислушался, но вокруг было тихо, лишь громко бухало в груди ставшее вдруг очень большим сердце. Оно ощутимо колотилось о ребра, и Сергей Петрович в который уже раз подумал, что, во-первых, слишком много курит и чересчур злоупотребляет кофе, а во-вторых, что это была далеко не самая лучшая идея: поселиться в этом огромном пустом здании.