Воронин Андрей Николаевич. Петля для губернатора

   Между тем к машине подошел какой-то стриженый парень в кожаной жилетке поверх белой футболки, линялых джинсах и ковбойских сапогах. Руки у него были крепкие, жилистые, на поясном ремне болтался кожаный чехольчик не то с пейджером, не то с сотовым телефоном – Купченя в этих делах разбирался слабо. Так или иначе, сразу было видно, что парень не простой, и Купченя слегка струхнул, решив, что перед ним бандит, который охотится за его деньгами.
   Парень облокотился одной рукой на крышу машины, другой – на верх открытой дверцы, и наклонился к Купчене.
   – Ну что, земляк, втюхал свой авианосец? – Дружелюбно спросил он, кивая в сторону очкарика и его приятеля своим твердо очерченным подбородком.
   – Сомневаются, – осторожно сказал Купченя.
   – Сомневаются они, козлы, – хмыкнул незнакомец. – Чего сомневаться-то? Тачка как раз по их деньгам. Возьмут, не переживай. Первый раз на рынке?
   – Н-ну.., да, – с неохотой признался Купченя, не сомневаясь, что вот сейчас у него начнут вымогать деньги.
   – Да ты не бойся, чудило, – рассмеялся незнакомец, заметив его колебания. – Нет здесь никакого рэкета, если не считать ментов. Я просто помочь тебе хочу.., ну, и подзаработать чуток, если получится. Ты же в курсе, что за оформление документов платит продавец?
   – Не вчера родился, – независимо ответил Купченя, который слышал об этом впервые и был неприятно поражен таким известием.
   – Ну, вот. Это же целая история: оценка, штамп магазина, нотариус.., бодяга, в общем. И вдобавок дорого. Можно сделать проще: пишешь им доверенность с правом продажи, кладешь бабки в карман и до свидания.
   – Так это ж все равно к нотариусу надо, – блеснул эрудицией Купченя.
   – Не обязательно. – Незнакомец пригнулся еще ниже, опасливо покосившись в сторону потенциальных покупателей. – За пару “лимонов” я тебе такую доверенность нарисую, что любо-дорого глянуть. С гербовой печатью и со всей остальной бедой.
   – За два миллиона? – уточнил Купченя.
   – Вот именно. А чего мне зря время терять? Мое корыто не скоро уйдет, – парень показал на стоявший в соседнем ряду золотистый “крайслер”, огромный, как океанский лайнер. – Пока здесь болтаюсь, хоть на гамбургеры с пивом заработаю.
   – Доверенность, говоришь? – переспросил Купченя. Идея с каждой минутой казалась ему все более заманчивой. – Так она же будет того.., как бы не совсем настоящая?
   – Она будет совсем как настоящая, – успокоил его обладатель ковбойских сапог. – И потом, тебе-то какая разница? Доверенность будет у них, а у тебя – бабки. Остальное – их проблемы.
   – А если их мусора с этой доверенностью хлопнут? А там – мое имя и адрес.
   – Так доверенность-то кто будет писать? Мы будем писать! Что захотим, то и напишем. И – в разные стороны. Главное, чтобы эти лохи согласились.
   – Хм… Лохов я беру на себя, – сказал Купченя. – Так куда их вести, к твоей тачке?
   – Боже сохрани! Слишком она у меня заметная. Видишь вагончик – вон там, где резиной торгуют? Вот туда и приводи. Все, я пошел, вон они идут.
   Парень в кожаной жилетке тихо испарился. Купченя покрутил головой: нет, с городскими тоже можно вертеть дела, если у тебя голова на месте! Может быть, плюнуть на все и заняться автомобильным бизнесом? Купить за пятьсот монет какую-нибудь развалюху на границе с Германией или в Литве, пригнать ее на родину и втереть штуки за полторы… Получится целая тысяча навара, дальше – больше, а через полгода можно будет заявиться домой на джипе и с рыжухой на шее, чтобы все треснули от зависти.
   Очкарик и его приятель вернулись со своего совещания, настроенные решительно и по-деловому. Как и предполагал Купченя, уговорить их забрать машину по доверенности оказалось проще пареной репы: парни так и напрашивались на то, чтобы их обманули. Моральная сторона сделки Купченю не волновала: очкарик наверняка покупал машину не на стипендию, и вообще, хочешь жить – умей вертеться.
   Купченя деловито вынул из гнезда магнитолу, запер машину и, взяв магнитолу под мышку, направился к сарайчику шиномонтажной мастерской, увлекая за собой покупателей. Они шли за ним покорно, как бараны на бойню, и Купченя понял, что такая жизнь ему по душе. Конечно, выгода копеечная, но сам факт того, что ему удалось провернуть незаконную сделку под носом у государства, вдохновлял сильнее любых денег. Купченя чувствовал, что перед ним открылись новые горизонты и бездна возможностей, которыми он собирался воспользоваться в полной мере.
   Парень в ковбойских ботинках поджидал их в вагончике. В течение пяти минут выписав липовую доверенность на стандартном бланке с уже проставленной гербовой печатью, он получил свои два миллиона и вышел из вагончика.
   Очкарик вынул из кармана деньги, и в этот момент “ковбой” вернулся.
   – Быстрее, мужики, – прошипел он. – На рынке обэповцы!
   – Твою мать! – в сердцах воскликнул Купченя. Знакомство с сотрудниками отдела по борьбе с экономическими преступлениями в его планы не входило, особенно теперь.
   – Чего делать-то? – бледнея, спросил очкарик.
   – Чего делать, чего делать, – раздраженно проворчал Купченя. – Деньги давай быстрее. Все тут?
   – Все, – испуганно сказал очкарик и сунул ему в руку свернутые в трубочку доллары. – Я пересчитывал.
   – Смотри, – заталкивая деньги в носок, предупредил Купченя. – Если что, я тебя из-под земли достану.
   Он отдал очкарику ключ от машины и торопливо вышел из вагончика. Вокруг было спокойно – видимо, обэповцы прошли стороной и теперь шерстили ряды, на которых торговали запчастями. Купченя бросил последний взгляд на коричневый “гольф” Баранова, поправил под мышкой магнитолу и двинулся к выходу с рынка, с некоторым трудом заставляя себя шагать неторопливо и уверенно. С продажей магнитолы он решил пока повременить: рисковать двумя тысячами долларов из-за дополнительных сорока ему не хотелось. Когда вагончик шиномонтажки пропал из виду, Купченя остановился и с удовольствием закурил. Денек выдался пасмурный, но Владимиру казалось, что вокруг него ярко сияет солнце и щебечут птицы.
   Радость от удачной сделки омрачалась только одним: он не успел пересчитать деньги. Подобные вещи Купченя считал недопустимыми и теперь мысленно на все корки клял не ко времени появившихся на горизонте обэповцев. Впрочем, расстраивался "он скорее для порядка: очкарик не производил впечатления рискового парня, способного на глазах у человека недодать ему пару сотен долларов. Тем не менее, деньги все же следовало пересчитать, и, увидев кафе, Купченя свернул туда.
   Он взял бутылку пива, расплатился и направился к угловому столику, из-за которого как раз поднялась компания каких-то армян. Купченя недовольно поморщился: армян и прочих кавказцев он не любил, а здесь, на рынке, их было очень много, и все до единого торговали новенькими, с иголочки, “жигулями” и “волгами”, так что создавалось впечатление, будто на Кавказе вместо персиков и хурмы стали выращивать автомобили.
   Он предусмотрительно уселся за столик лицом к двери, положил перед собой магнитолу, отхлебнул пива и незаметно запустил пальцы под резинку носка, делая вид, что чешет лодыжку. Вынув из тайника свернутые в тугую трубочку деньги, Купченя положил их на стол и под прикрытием магнитолы развернул трубку.
   Некоторое время он разглядывал то, что лежало перед ним на столе, отказываясь верить собственным глазам. Потом он почувствовал, что ему не хватает воздуха, и понял, что уже довольно долго задерживает дыхание. “Вот так история, – бессвязно подумал он. – Забыл, что нужно дышать. Шел ежик по лесу, забыл, как дышать, и помер. Что же я Барану скажу? Убьет ведь меня Баран…"
   Деньги, которые второпях сунул ему очкарик, были отпечатаны на плохоньком черно-белом ксероксе. Фальшивомонетчики не особенно напрягались: изображение на купюрах имелось только с одной стороны, с другой же нахально белела девственно чистая бумага.
   Купченя едва не завыл от лютой обиды. Предстоящее объяснение с соседом его пока что беспокоило мало, до него еще надо было дожить. Но он уже успел свыкнуться с мыслью о том, что заработал пятьсот долларов чистой прибыли.., черт, в мечтах он их уже потратил! И вот мечта рухнула, а деньги, которые уже были у него в руках, растаяли, как дым.
   Он сгреб со стола фальшивые бумажки, подхватил магнитолу и выскочил из кафе, едва не сбив с ног какую-то тетку с торчавшим из полиэтиленового пакета домкратом.
   Коричневого “гольфа” на стоянке уже не было, но, оглядевшись, Купченя с облегчением заметил золотистый “крайслер”, стоявший там же, где и прежде. Он не знал, о чем станет просить парня в ковбойских ботинках, но сломя голову бросился к “крайслеру”. Возможно, его новый знакомый запомнил адрес или хотя бы фамилию очкарика. А если он нормальный парень, то, может быть, вызовется помочь. На мощном “крайслере” они настигнут дизельный “гольф” в два счета, и уж тогда четырехглазому умнику не поздоровится…
   Купченя остановился, как вкопанный. За рулем “крайслера” сидел плечистый мужик лет сорока с обритым наголо синеватым черепом и пышными усами подковой. Он курил, по-хозяйски развалившись на светлом кожаном сиденье и спустив одну ногу на асфальт стоянки. Его глаза с равнодушным прищуром скользили вокруг и наконец остановились на нелепо перекошенной фигуре Купчени, который растерянно таращился на незнакомого человека, хватая воздух широко открытым ртом.
   – Что, нравится? – спросил усатый. – Покупай, земляк, отдам недорого. Шесть банок, семь с половиной литров, не машина – пуля, знай успевай руль вертеть. При ста двадцати километрах в час можно курить и баб щупать. Бери, не пожалеешь.
   – А этот где? – спросил Купченя.
   – Кто “этот”?
   – Хозяин машины! – с отчаянием в голосе выкрикнул Купченя.
   – Я хозяин, – сказал усатый. – Ты чего, мужик, белены объелся?
   – А этот где? – повторил Купченя. – В жилетке, на каблуках.., стриженый такой.
   – Это с которым ты разговаривал? – догадался усатый. – Ты ведь “гольф” продавал, да? Кстати, поздравляю. Я думал, ты этот металлолом никому не втюхаешь. А парень, которого ты ищешь, уехал. Как раз на твоем “гольфе” и уехал.
   Магнитола “кенвуд” выскользнула из разом ослабевшей руки Купчени и с громким треском ударилась об асфальт.
   Купченя даже не посмотрел в ту сторону.
   – Что, мужик, развели? – догадался усатый. – С этим здесь быстро. Смотреть надо. Из деревни, что ли? Купченя безучастно кивнул.
   – На обратную дорогу они тебе хотя бы оставили? Слышь, мужик? Домой-то доедешь?
   – Где здесь ментовка? – спросил Купченя, не ответив на последний вопрос усатого. Имея в кармане сто долларов, полученные в качестве задатка, домой лучше было не являться. Купчене не к месту вспомнились черные от въевшегося масла костлявые кулачища механизатора Кольки Баранова, и он совсем затосковал.
   – Ментовка там, – усатый показал рукой куда-то в сторону, – но я тебе не советую туда обращаться.
   – Это еще почему?
   – Подумай, что ты им скажешь. Купченя подумал.
   – Ну, как это – что скажу? Фальшивые баксы подсунули…
   Он замолчал, поняв, что сморозил глупость. Усатый покивал головой.
   – Вот видишь, – сказал он. – Для ментов что ты, что те ребята, которые тебя развели, – все едино. Только те, скорее всего, ментов прикармливают, так что смотри… Можно, конечно, к блатным пойти. Они твою тачку отобьют, но берут они за это дело штуку…
   – Баксов? – ужаснулся Купченя.
   – Нет, “зайчиков”, – съязвил усатый. – Баксов, конечно, причем деньги вперед. Так что, мужик, утрись и езжай домой, а в следующий раз хлебалом не щелкай.
   Купченя перешагнул через разбитый корпус магнитолы и побрел к выходу с рынка, не попрощавшись с разговорчивым владельцем “крайслера”. Пока он метался из стороны в сторону, тучи сгустились, и с неба начал сеяться мелкий занудливый дождик. Купченя чувствовал себя как человек, которого по уши накачали новокаином – все тело онемело, и даже мысли, казалось, застыли в отяжелевшей, будто с похмелья, голове. Поднявшись по бетонным ступенькам к дороге, он остановился, пережидая поток транспорта.
   Взгляд его безучастно скользнул по фонарному столбу с белевшим на нем бумажным прямоугольником объявления.
   "Требуются рабочие строительных специальностей для работы в Москве и Подмосковье”, – машинально прочитал Купченя и, повинуясь внезапному импульсу, оторвал слегка подмокшую бумажку с телефонным номером.
   Так или иначе, путь домой ему был заказан* * *
   Майор Губанов запер машину, растоптал на асфальте окурок и неторопливо двинулся к подъезду. Еще не стемнело, но сумерки уже окрасили город в пастельные сиреневые тона. Скоро должны были загореться уличные фонари, возвещая начало вечера и соперничая с неоновыми переливами реклам. Шикарные валютные девки уже наверняка приводили в боевую готовность свои чулочки-подвязочки и подмалевывали губы, готовясь выйти на промысел, в кабаках лабухи, одетые, как кинозвезды, настраивали свои инструменты перед вечерним выступлением, и вообще вся шелупонь, ведущая ночной образ жизни, просыпалась и чистила перышки. В казино уже постукивал, бегая по кругу, белый костяной шарик, крупье разминали чуткие, как у музыкантов, пальцы, и по всей Москве сотни, а может быть, и тысячи людей, тихо матерясь сквозь зубы, возились с узлами галстуков-бабочек, прихорашиваясь перед зеркалом.
   Представив себе эту масштабную картину, майор Губанов почувствовал растущий соблазн. В конце концов, дело было на мази, и никаких неотложных мероприятий сегодня вечером не предвиделось. Конечно, гораздо полезнее для здоровья и бюджета было бы провести вечер перед телевизором с бутылочкой пива в одной руке и вяленым лещом в другой, тем более, что дома майора никто не ждал, но… Но! Город раскинулся перед Губановым, полный порочных соблазнов, и майор не видел никаких препятствий к тому, чтобы поддаться этим самым соблазнам. В конце концов, не так уж часто выпадает случай как следует оттянуться.
   При этой мысли на его губах расцвела привычная ухмылка: он вспомнил, что теперь таких случаев у него будет хоть пруд пруди. Пока строится центр, его дражайшая половина будет сидеть под замком у папочки на даче, а оттуда спокойненько переедет в комфортабельную одноместную палату, где за ней присмотрят доктор Маслов и дюжие санитары. Маслов – хороший специалист. Недостатка в медикаментах у него тоже не будет, и за какой-нибудь год он при умелом руководстве своего старинного приятеля Лехи Губанова превратит единственное чадо господина губернатора в растение. “Интересно, – подумал Губанов, – а каково это – трахаться с растением? Надо будет попробовать. Но это потом, – ухмыльнулся он, поднимаясь в лифте. – А пока мы побреемся, примем душ, оденемся поприличнее и отправимся в приличное место, где можно отдохнуть после трудов праведных. В приличном месте мы снимем приличную и покладистую девочку, а может быть, и двух. Плевать на деньги! Денег скоро будет сколько угодно, так что сегодня мы можем позволить себе кое-что особенное”.
   Продолжая ухмыляться, он вышел из лифта и остановился перед дверью своей квартиры. Ухмылка медленно сбежала с его лица. Дверь была приоткрыта, внутри горел свет и играла негромкая музыка. Губанов узнал Луи Армстронга и озабоченно нахмурился: это была любимая кассета жены.
   Грабители вряд ли стали бы шмонать квартиру под музыку, особенно под такую. Губанов тяжело вздохнул: честно говоря, он предпочел бы грабителей.
   Майор толкнул дверь и вошел.
   Свет горел повсюду, даже в туалете и ванной. В гостиной он увидел привычную, до слез знакомую картину: стоя посреди комнаты в одних кружевных трусиках, супруга майора Губанова замысловато выламывалась под музыку, держа в правой руке пустой бокал. Наблюдая за ней со спины, Губанов вынужден был признать, что это получается у нее очень даже неплохо: трезвая или пьяная, Ирина отлично чувствовала ритм и умела великолепно двигаться.
   Тело у нее все еще оставалось молодым и упругим, и сейчас, когда Губанов не видел мутных расфокусированных глаз и пьяно отвисшей нижней губы, она казалась обжигающе красивой – такой, какой она была в двадцать лет. Тогда она тоже обожала танцевать под Армстронга, но тогда все было совсем по-другому. В то время она еще не пила, и тогда у них с Губановым была любовь до гроба, от которой теперь не осталось ничего, кроме обоюдного тоскливого раздражения.
   Майор печально вздохнул, расставаясь с мечтой о приятном вечере. Теперь даже телевизор под пиво и вяленого леща казался ему вполне приемлемой альтернативой тому, что его ожидало. Если раньше танец под Армстронга был прелюдией любовной схватки, то теперь он служил неизменным предвестником пьяного скандала. Губанов двинулся по квартире, выключая свет. На кухне он задержался, чтобы проинспектировать шкафчик над мойкой, где у него была заначка на черный день. Коньяк исчез, и не нужно было долго ломать голову, чтобы понять, куда он подевался. – Хранившийся в ванной одеколон, слава богу, был на месте, и майор порадовался тому, что плохо спрятал коньяк: одеколон стоил дороже.
   Здесь же, в ванной, майор вынул из наплечной кобуры табельный пистолет и затолкал его на самое дно корзины с грязным бельем: во время их с женой скандалов случалось всякое. Выпив лишнего, Ирка заводилась с полуоборота и могла взвинтить себя до полной невменяемости. Судя по Армстронгу и танцам голышом при открытых дверях, ей уже было море по колено, так что предосторожность вовсе не казалась майору излишней.
   Пряча пистолет, он вспомнил, сколько стараний и вранья потребовалось ему месяц назад, чтобы раздобыть “магнум” с глушителем, из которого пьяные придурки целое утро палили под окнами у губернатора. Тогда оставалось всего ничего до несчастного случая: худая шлюшка, которой майор помогал целиться в бутылку из-под шампанского, ничего не соображала и вряд ли могла отличить голову жены майора от бутылочного горлышка. И надо же было старому борову окликнуть его именно в этот момент! Оставить револьвер в руках у этой банды пьяных обезьян значило бы выдать себя с головой, и все сорвалось.
   "Все, что ни делается, к лучшему, – подумал Губанов. – Зато теперь я отделаюсь от нее без риска, траурных речей и служебного расследования, а заодно стану на несколько миллионов богаче. Бинго, как говорят те ребята, что выиграли у нас холодную войну”.
   Погасив в ванной свет, майор вошел в гостиную. Его шаги не были слышны, полностью заглушаемые хриплыми воплями Армстронга, но Ирина, видимо, как-то ухитрилась заметить его отражение в стеклянной дверце книжной полки и резко обернулась в тот самый момент, когда он протянул руку к музыкальному центру. Движение Ирины Бородин вышло слишком стремительным, ее ноги переплелись, как концы растрепанной веревки, и она, потеряв равновесие, грохнулась на пол. В следующее мгновение палец Губанова коснулся черной клавиши, разноцветные огни на контрольной панели музыкального центра, мигнув, погасли, и наступила тишина, в которой стало хорошо слышно, как размеренно капает вода из подтекающего крана на кухне.
   Губанов бросился к жене и помог ей подняться. Лицо его буквально светилось заботой и нежностью, а клокотавшее внутри раздражение было загнано настолько глубоко, что майор его почти не ощущал. Он давно усвоил простую истину: чтобы правдоподобно изобразить радость, надо заставить себя радоваться, а чтобы женщина поверила твоим словам о любви, необходимо хотя бы на несколько минут поверить в них самому. Человека, в совершенстве овладевшего этим сложным искусством, расколет далеко не каждый детектор лжи.
   – Иришка, – ласково сказал Губанов, поднимая с пола жену и легонько подталкивая ее в сторону дивана. – Вот так сюрприз! Ты откуда взялась?
   Ирина вывернулась из его рук, потирая ушибленный локоть. К обнаженному плечу прилип расплющенный окурок, карие глаза смотрели из-под растрепавшихся светлых волос угрюмо и недружелюбно. Похоже было на то, что падение немного прочистило ей мозги, примерно так же на время раздается в стороны затянувшая поверхность пруда ряска, если бросить туда камень. Это было плохо, поскольку Губанов вовсе не собирался вести с ней философские споры и, тем более, ссориться.
   Майор протянул руку, чтобы снять с ее плеча окурок, но Ирина увернулась. Ее опять качнуло, но она удержалась на ногах и с трудом выговорила, едва ворочая одеревеневшим языком:
   – Не прикасайся ко мне. Вы все заодно. С-скоты. Майор с огромным трудом подавил вспышку раздражения, больше похожего на бешенство. Очень тяжело притворяться Ромео, когда тебя в глаза обзывают скотом. Очень тяжело спорить с пьяной женщиной, когда в глаза тебе все время лезет ее обнаженная грудь и темный треугольник волос под белым кружевом белья. Чертовски тяжело сохранять благоразумие и спокойно гнуть свою линию, когда мир вокруг тебя буквально на глазах сходит с ума. Губанов хотел двух вещей одновременно: заставить эту стерву раз и навсегда заткнуться одним точно нацеленным ударом и.., ну да, он таки хотел ее – всю и прямо сейчас. Раздираемые подобными противоречивыми желаниями мужчины частенько делают непоправимые глупости, но Губанов недаром служил там, где он служил, и был отлично осведомлен о последствиях, к которым приводит потакание подобным желаниям. Поэтому он взял себя в руки и мягко сказал:
   – Ты испачкалась. Смотри, окурок к плечу прилип. Знаешь, я тебя сегодня не ждал. Да ты сядь, сядь. И набрось на себя что-нибудь, простынешь.
   – Еще бы ты меня ждал, – пьяно растягивая слова, пробормотала Ирина и все-таки села, плохо скоординированным движением смахнув с плеча окурок.
   Губанов подобрал с пола блузку и набросил ей на плечи.
   Ирина попыталась увернуться, но майор с мягкой настойчивостью удержал ее и довел дело до конца. От жены со страшной силой разило перегаром, и его желание понемногу пошло на убыль.
   – Ты хоть понимаешь, что вы с моим папашкой делаете? – продолжала она. – Вы держите человека под замком против его воли.., это похищение, понял? Знаешь, что за это бывает? Вижу, знаешь! Смотри, как глазки забегали… Бабушка, бабушка, а почему у тебя такие свинячьи глазки? А это потому, что я майор ФСБ… Хороша компания: один шлепнул жену и пролез в губернаторы, а другой посадил свою законную половину под замок, как какой-нибудь чеченец, и не дает опохмелиться… О чем это я?
   – Ты пересказывала вчерашнюю серию этого фильма.., черт, как его? Ну вот, теперь и у меня начинаются провалы в памяти.
   – А это потому, что сам не пьешь и жене не даешь. При чем тут какой-то фильм? О чем же я все-таки говорила? А!.. Я вас выведу на чистую воду. Из банка меня уволили… А все ты! Денег ему, видите ли, захотелось… Вот и воровал бы сам, я-то здесь при чем?
   Губанов стиснул челюсти, чтобы промолчать. Не следовало заострять ее внимание на чем бы то ни было. Рано или поздно она устанет болтать и вырубится. Тогда ее можно будет погрузить в машину и отвезти туда, откуда она сбежала. При мысли о том, что он сделает с охранником, который допустил это безобразие, Губанов почувствовал, как онемели щеки и лоб.
   Он поискал глазами по углам и нашел бутылку. В литровой емкости оставалось еще граммов двести коньяка. Майор покосился на большой винный бокал, все еще зажатый в кулаке у Ирины, и его слегка перекосило. Понятно, когда мужики в полевых условиях хлещут спирт стаканами, но чтобы женщина, да еще такая холеная, утонченно-изысканная, с таким высокопоставленным папой и при двух высших образованиях… Другая на ее месте от такой дозы давно откинула бы копыта, а эта еще ораторствует.., клеймит и обличает, черт бы ее побрал!
   – Ладно, – примирительно сказал он, беря бутылку в руку и доставая коньячную рюмку. – Кто старое помянет, тому глаз вон. Давай-ка дернем по маленькой за мир во всем мире. Давненько я тебя по кровати не валял, как ты полагаешь?
   – Ишь, чего выдумал, – проворчала Ирина, с пьяной поспешностью отодвигаясь в самый угол дивана и плотно сжимая колени, словно находилась в обществе уличного маньяка, а не собственного мужа. – Зэчек у себя на работе валяй, половой гигант. И пить я с тобой не буду, еще чего не хватало. Я статью буду писать, понял? Где бумага?
   – В секретере, – спокойно ответил Губанов, усаживаясь рядом с ней на диван и свинчивая пробку с бутылки. – А что за статья?
   – Про ваши с папашкой делишки. Съел, майор?
   – Так ты пиши не статью, а заявление в прокуратуру, – посоветовал Губанов. – Кто же в наше время верит газетам?
   Он наполнил свою рюмку, аккуратно завинтил колпачок и поставил бутылку на пол между собой и Ириной.
   – А кто в наше время верит прокуратуре? – заплетающимся языком парировала Ирина. Глаза ее помимо воли следили за бутылкой, словно та гипнотизировала ее.
   – Так что же делать? – озабоченно спросил Губанов. – Некуда крестьянину податься… Слушай, а может, написать в ООН? В комиссию по правам человека, а? Подумай. А я пока пропущу рюмочку с твоего позволения. Ин вино веритас, знаешь ли. Твое здоровье!
   Он выпил коньяк, смачно крякнул и с преувеличенным удовольствием втянул воздух носом. Покосившись на жену, он заметил, что ее ноздри тоже возбужденно трепещут. Майору даже показалось, что ее глаза, неотрывно следящие за бутылкой, слегка увлажнились.
   – А хорош коньячок, – задумчиво сказал он. – Не понимаю, какого дьявола я его берег для каких-то гостей? Давно надо было выпить! А гости пускай хлещут водку, если им невтерпеж… Нет, ты молодец, что открыла бутылку.