– Клюнул, – усмехнулся Глеб и нажал на сигнал: болото огласилось надрывным гудком.
– В психическую идет, как при Чапаеве, – сказал немолодой водитель.
Обе машины неслись со скоростью около сотни километров в час, и то, что при ударе вряд ли кто-нибудь уцелеет, Прохоров сообразил слишком поздно. Глеб на ходу распахнул дверцу, с трудом удерживая ее под встречным ветром, схватился рукой за поручень и высунулся из машины, будто собирается спрыгнуть на ходу. Будь у Николая Прохорова хоть секунда на размышление, он бы понял – это блеф. Соскочить на такой скорости – равносильно самоубийству. Но когда времени думать нет, срабатывает инстинкт, желание во что бы то ни стало спасти собственную жизнь.
– Твою мать! – крикнул Прохоров, хватаясь за руль и выворачивая его влево.
Джип на полной скорости пересек бровку насыпи и полетел над болотом. Прохоров с ужасом увидел, как под автомобилем промелькнула спокойная, потянутая ряской вода мелиоративного канала. Он услышал, как зашуршал высокий камыш, ломаемый джипом, а затем машина глубоко, под самый капот, зарылась в торфяную жижу.
Прохорова выбросило через лобовое стекло, шофера ударило о руль так, что изо рта пошла кровь, и лишь охранник на заднем сиденье успел уцепиться в поручень и упереться ногами в спинку переднего сиденья.
Глеб на прощание трижды просигналил и поехал в направлении Москвы.
Первые секунд пять Николай Прохоров боялся пошевелиться, еще не понимая, сломано у него что-нибудь или нет. Потом осторожно поднялся, ощупал себя, пачкая руки черным раскисшим торфом. Водитель, стоя по колено в болотной жиже, сплевывал кровь. Молодой охранник распахнул дверцу, но не рисковал вылезать наружу.
– Сами мы отсюда не выедем, – наконец проговорил он. – Разве что с лебедкой.
Прохоров машинально глянул на радиатор. Над капотом медленно поднимался пар.
– Придется вызывать техпомощь.
– Вряд ли она нам поможет, – покачал головой Николай. – Тут вертолет впору вызывать. Идти сможешь? – спросил он водителя.
Тот ответил:
– Да.
И тут же зашелся в очередном приступе кашля.
– Выбираемся.
– С оружием как поступим? – спросил охранник.
– С собой забираем. Я ребят вызову, пусть Толика в больницу отвезут и нас в город забросят.
С трудом преодолев застоявшуюся воду мелиоративного канала, трое мужчин выбрались на дамбу. Прохоров обернулся: новый, сияющий лаком джип нелепо выглядел посреди зеленых болотных зарослей. Начальник охраны Ленского был бы рад, если бы машина утонула в болоте.
Он представил себе глупые ухмылочки подчиненных, когда они увидят, в какое дерьмо вляпался их начальник.
– К шоссе не идем, ждем здесь, – распорядился Прохоров, понимая, что ни один, даже самый сердобольный водитель не посадит их, мокрых, грязных, свирепеющих от ненависти, в машину.
Прохоров и два охранника спустились в кювет, чтобы дождаться машины, которая заберет их и доставит в Москву. Чертыхаясь, Прохоров пытался отмыть в грязной болотной воде лицо и руки. Потом долго отряхивался от ядовито-зеленой ряски, густо облепившей его светлые брюки.
По насыпи шли трое мальчишек из соседнего дачного поселка. Они видели, как джип угодил в болото, и теперь хотели поближе рассмотреть, что же произошло.
– Прогони их.
Прохоров толкнул охранника в плечо. Тот осмотрелся: переложить задание было не на кого. Не пошлешь же кашляющего кровью шофера или самого Прохорова. Вразвалочку охранник приблизился к мальчишкам, стоявшим на бровке насыпи.
– Пошли отсюда на хрен, – зло проговорил он пацанам.
Мальчишки отбежали на безопасное расстояние.
– Ваша машина, дядя?
– Я же сказал – на хрен.
Мальчишки переглянулись, никому из них не хотелось терять лица перед товарищами.
– Мы видели, как джип летел. Вы что, с управлением не справились?
– Тяга оборвалась, – отведя взгляд, сказал охранник.
– Вы милицию уже вызывали?
– Да.
– У нас телефон в дачном поселке есть, можем вызвать.
Не выдержав издевательств, охранник топнул ногой, и мальчишки побежали в сторону дач.
– Ты номер машины запомнил?
Прохоров стоял над лежащим на траве водителем. Тот, пытаясь определить, поломаны ли ребра, ощупывал грудь под окровавленной рубашкой.
– Нет, – прохрипел водила.
– Я все должен делать?
– Толика спросите.
– Толик – идиот, к тому же он с заднего сиденья мог и не заметить.
Прохоров проклинал себя за то, что поддался азарту погони и не предпринял даже минимальных мер предосторожности. Теперь, уже поостыв, он чувствовал себя полным идиотом, которого с легкостью обвели вокруг пальца.
Сиверов вернулся в Москву. Он хорошо отдавал себе отчет в том, что телефоны Лии – домашний и на работе – прослушиваются людьми Ленского, поэтому не стал звонить ей напрямую. Покрутился по городу, убедился, что слежки за ним нет, и только после этого поставил машину во дворе, соседнем с тем, в котором располагалась его мансарда.
Компьютер загрузился быстро, как всякая машина, на которой не играют, а которую используют лишь по прямому предназначению. Телефонный справочник выдал ему номера телефонов, установленных в квартирах, расположенных в одном подъезде с Лией. Сиверов распечатал их на отдельном листе и спрятал в карман.
Вечером, когда было темно, он из телефона-автомата набрал номер Лии. Трубку сняли почти тотчас же, но Глеб, даже не дождавшись традиционного “алло”, тут же прервал связь.
"Она дома”, – улыбнулся он.
Лия стояла в коридоре с телефонной трубкой в руке, из которой неслись тревожные короткие гудки. Весь день ей не давало покоя то, что случилось утром. “Неужели они захватили его?” – она думала о Глебе Сиверове так, словно знала его давно и он был ее другом. “Это глупо, – решила женщина, – беспокоиться о человеке, которому я ничего не должна. Я даже имени его не знаю”.
Глеб Сиверов, сверяясь с распечаткой, набрал номер телефона соседней квартиры, расположенной этажом ниже.
– Извините, это квартира Домаповых? – вежливо спросил он.
– Да, а кто звонит?
– Извините еще раз, – в слова Сиверов вкладывал максимум любезности, так что отказать ему было невозможно. – У меня срочное дело к вашей соседке. Я знаю, что она дома, но дозвониться к ней не могу. Если вам не трудно, поднимитесь, пожалуйста, и пригласите ее к телефону. Дело очень важное.
– Лия знает, что вы должны ей звонить?
– Надеюсь.
– Подождите минутку.
Вскоре Сиверов услышал в трубке тревожное:
– Алло, я слушаю.
– Жаль, что нам так и не удалось переговорить сегодня.
– Да, мне тоже хотелось бы, – Лия сразу сообразила, кто ей звонит. – С вами все в порядке?
– Поэтому я и звоню.
– Извините, я не знала, что все так получится. Я сама заметила их слишком поздно.
– Ничего, теперь уже все в порядке. Получилось не со мной, а с ними. Как-нибудь еще увидимся, – Глеб повесил трубку.
– Большое вам спасибо, – горячо поблагодарила Лия соседа. – Извините за беспокойство, у меня что-то телефон барахлит.
– Рад был помочь.
Глава 13
– В психическую идет, как при Чапаеве, – сказал немолодой водитель.
Обе машины неслись со скоростью около сотни километров в час, и то, что при ударе вряд ли кто-нибудь уцелеет, Прохоров сообразил слишком поздно. Глеб на ходу распахнул дверцу, с трудом удерживая ее под встречным ветром, схватился рукой за поручень и высунулся из машины, будто собирается спрыгнуть на ходу. Будь у Николая Прохорова хоть секунда на размышление, он бы понял – это блеф. Соскочить на такой скорости – равносильно самоубийству. Но когда времени думать нет, срабатывает инстинкт, желание во что бы то ни стало спасти собственную жизнь.
– Твою мать! – крикнул Прохоров, хватаясь за руль и выворачивая его влево.
Джип на полной скорости пересек бровку насыпи и полетел над болотом. Прохоров с ужасом увидел, как под автомобилем промелькнула спокойная, потянутая ряской вода мелиоративного канала. Он услышал, как зашуршал высокий камыш, ломаемый джипом, а затем машина глубоко, под самый капот, зарылась в торфяную жижу.
Прохорова выбросило через лобовое стекло, шофера ударило о руль так, что изо рта пошла кровь, и лишь охранник на заднем сиденье успел уцепиться в поручень и упереться ногами в спинку переднего сиденья.
Глеб на прощание трижды просигналил и поехал в направлении Москвы.
Первые секунд пять Николай Прохоров боялся пошевелиться, еще не понимая, сломано у него что-нибудь или нет. Потом осторожно поднялся, ощупал себя, пачкая руки черным раскисшим торфом. Водитель, стоя по колено в болотной жиже, сплевывал кровь. Молодой охранник распахнул дверцу, но не рисковал вылезать наружу.
– Сами мы отсюда не выедем, – наконец проговорил он. – Разве что с лебедкой.
Прохоров машинально глянул на радиатор. Над капотом медленно поднимался пар.
– Придется вызывать техпомощь.
– Вряд ли она нам поможет, – покачал головой Николай. – Тут вертолет впору вызывать. Идти сможешь? – спросил он водителя.
Тот ответил:
– Да.
И тут же зашелся в очередном приступе кашля.
– Выбираемся.
– С оружием как поступим? – спросил охранник.
– С собой забираем. Я ребят вызову, пусть Толика в больницу отвезут и нас в город забросят.
С трудом преодолев застоявшуюся воду мелиоративного канала, трое мужчин выбрались на дамбу. Прохоров обернулся: новый, сияющий лаком джип нелепо выглядел посреди зеленых болотных зарослей. Начальник охраны Ленского был бы рад, если бы машина утонула в болоте.
Он представил себе глупые ухмылочки подчиненных, когда они увидят, в какое дерьмо вляпался их начальник.
– К шоссе не идем, ждем здесь, – распорядился Прохоров, понимая, что ни один, даже самый сердобольный водитель не посадит их, мокрых, грязных, свирепеющих от ненависти, в машину.
Прохоров и два охранника спустились в кювет, чтобы дождаться машины, которая заберет их и доставит в Москву. Чертыхаясь, Прохоров пытался отмыть в грязной болотной воде лицо и руки. Потом долго отряхивался от ядовито-зеленой ряски, густо облепившей его светлые брюки.
По насыпи шли трое мальчишек из соседнего дачного поселка. Они видели, как джип угодил в болото, и теперь хотели поближе рассмотреть, что же произошло.
– Прогони их.
Прохоров толкнул охранника в плечо. Тот осмотрелся: переложить задание было не на кого. Не пошлешь же кашляющего кровью шофера или самого Прохорова. Вразвалочку охранник приблизился к мальчишкам, стоявшим на бровке насыпи.
– Пошли отсюда на хрен, – зло проговорил он пацанам.
Мальчишки отбежали на безопасное расстояние.
– Ваша машина, дядя?
– Я же сказал – на хрен.
Мальчишки переглянулись, никому из них не хотелось терять лица перед товарищами.
– Мы видели, как джип летел. Вы что, с управлением не справились?
– Тяга оборвалась, – отведя взгляд, сказал охранник.
– Вы милицию уже вызывали?
– Да.
– У нас телефон в дачном поселке есть, можем вызвать.
Не выдержав издевательств, охранник топнул ногой, и мальчишки побежали в сторону дач.
– Ты номер машины запомнил?
Прохоров стоял над лежащим на траве водителем. Тот, пытаясь определить, поломаны ли ребра, ощупывал грудь под окровавленной рубашкой.
– Нет, – прохрипел водила.
– Я все должен делать?
– Толика спросите.
– Толик – идиот, к тому же он с заднего сиденья мог и не заметить.
Прохоров проклинал себя за то, что поддался азарту погони и не предпринял даже минимальных мер предосторожности. Теперь, уже поостыв, он чувствовал себя полным идиотом, которого с легкостью обвели вокруг пальца.
Сиверов вернулся в Москву. Он хорошо отдавал себе отчет в том, что телефоны Лии – домашний и на работе – прослушиваются людьми Ленского, поэтому не стал звонить ей напрямую. Покрутился по городу, убедился, что слежки за ним нет, и только после этого поставил машину во дворе, соседнем с тем, в котором располагалась его мансарда.
Компьютер загрузился быстро, как всякая машина, на которой не играют, а которую используют лишь по прямому предназначению. Телефонный справочник выдал ему номера телефонов, установленных в квартирах, расположенных в одном подъезде с Лией. Сиверов распечатал их на отдельном листе и спрятал в карман.
Вечером, когда было темно, он из телефона-автомата набрал номер Лии. Трубку сняли почти тотчас же, но Глеб, даже не дождавшись традиционного “алло”, тут же прервал связь.
"Она дома”, – улыбнулся он.
Лия стояла в коридоре с телефонной трубкой в руке, из которой неслись тревожные короткие гудки. Весь день ей не давало покоя то, что случилось утром. “Неужели они захватили его?” – она думала о Глебе Сиверове так, словно знала его давно и он был ее другом. “Это глупо, – решила женщина, – беспокоиться о человеке, которому я ничего не должна. Я даже имени его не знаю”.
Глеб Сиверов, сверяясь с распечаткой, набрал номер телефона соседней квартиры, расположенной этажом ниже.
– Извините, это квартира Домаповых? – вежливо спросил он.
– Да, а кто звонит?
– Извините еще раз, – в слова Сиверов вкладывал максимум любезности, так что отказать ему было невозможно. – У меня срочное дело к вашей соседке. Я знаю, что она дома, но дозвониться к ней не могу. Если вам не трудно, поднимитесь, пожалуйста, и пригласите ее к телефону. Дело очень важное.
– Лия знает, что вы должны ей звонить?
– Надеюсь.
– Подождите минутку.
Вскоре Сиверов услышал в трубке тревожное:
– Алло, я слушаю.
– Жаль, что нам так и не удалось переговорить сегодня.
– Да, мне тоже хотелось бы, – Лия сразу сообразила, кто ей звонит. – С вами все в порядке?
– Поэтому я и звоню.
– Извините, я не знала, что все так получится. Я сама заметила их слишком поздно.
– Ничего, теперь уже все в порядке. Получилось не со мной, а с ними. Как-нибудь еще увидимся, – Глеб повесил трубку.
– Большое вам спасибо, – горячо поблагодарила Лия соседа. – Извините за беспокойство, у меня что-то телефон барахлит.
– Рад был помочь.
Глава 13
По меркам Пырьевска психиатр Кругловский бедным человеком никогда не был. Как-никак приличная должность и прилагающиеся к ней связи… Кому надо ребенка от армии отмазать, кому от тюрьмы – все обращались к Кругловскому. И тот, если понимал, что человек, который обратился с просьбой, надежен, помогал.
Способов получить гонорар было много. Не всегда Кругловский брал деньгами. Теперь же в его руках оказалась сумма в двадцать пять тысяч долларов. Тратить их незаметно Кругловский не мог, положить в банк тоже. Что с ними делать, он не знал, хотя всю жизнь мечтал о больших деньгах. Двадцать пять – это была половина суммы, обещанной Кривошеевым.
"У меня появится еще столько же, что с ними делать? Квартира есть, дача тоже, машина приличная, любовница замечательная. Не жертвовать же столько денег какому-нибудь благотворительному фонду. Я обеспечу себе старость. Выйду на пенсию, продам квартиру, дачу, перееду в другой город, поближе к столице, поезжу по миру, наведаюсь в Париж, посмотрю “Джоконду”, Эйфелеву башню”.
Все ранее несбыточные мечты вдруг стали пугающе реальными. Хоть ты бери и завтра же покупай путевку. В турагентстве тебе скажут:
– Самолет в понедельник утром, в полдень вы уже будете в аэропорту Орли или в Хитроу.
Впервые Кругловский пожалел, что до пенсии еще целых шесть лет.
"Спрячу деньги, чтобы жена не знала. Она-то быстро найдет, куда их пристроить. Куча бедных родственников, племянников, которые поступают в платные вузы. Все начнут клянчить”.
Кругловский вспомнил пословицу и улыбнулся: “У богатых мало друзей, но очень много родственников, и преимущественно все они – бедные”.
«Спрятать деньги дома? – задумался Кругловский. – Жена найдет, она дом знает лучше, чем я. Спрятать на даче? Опасно, там я неделями не бываю. Вдруг кто-нибудь на них наткнется, или пожар случится, или наводнение. Держать деньги на работе в сейфе – последнее дело. Хоть ты носи их с собой!»
Психиатру показалось, что во всем мире не существует такого места, куда не доберутся посторонние, и от этого ему сделалось грустно. Он, как настоящий врач, принялся анализировать свое поведение: “Что это я разволновался? Радоваться надо, а я нервничаю, волнуюсь, переживаю. Я стал богатым, а свое богатство показать не могу ни жене, ни детям, ни любовнице – в общем, никому. Тогда какой в нем смысл? А вдруг я до пенсии и не доживу, не смогу воспользоваться деньгами, значит, поступаю не правильно, если хочу зарыть их в землю. Кому-то деньги должны приносить счастье, в этом смысл их существования. Для этого их придумали люди. Поехать отдыхать вместе с любовницей не смогу: это всплывет мгновенно. Вернемся загорелые, разодетые в пух и в прах, даже дурак поймет, что к чему. А если показать деньги жене? На старость мне хватит и другой половины, которую Кривошеев на днях должен отдать. Жена меня не выдаст, смысла ей в этом нет никакого.
Съездим с ней в тот же Париж. Многие сейчас ездят. Купим самый дешевый тур, а уж там оторвемся”.
Но тут в памяти Виктора Феликсовича Кругловского всплыли все обидные слова, которыми обзывала его жена за годы совместной жизни. Он бросил складной ключ на лист бумаги, скрутил фигу и ткнул ее в окно, за которым виднелась плоская крыша его дома. “Не заслужила, чтобы я тебя по Парижам возил”.
"Неужели придется страдать вместе – и ей, и мне? Это уж слишком! Почему я-то должен страдать? Я добыл кучу денег, карьерой рисковал, у меня есть любовница, а я не могу оторваться”.
Психиатр заскрежетал вставными зубами, но не зря он изучал психоанализ, логику: “Мне должно быть лучше, чем ей, это справедливо. Значит, если я доставлю ей меньшее удовольствие, а себе большее, то поступлю справедливо. Я накажу ее, но она этого даже не заподозрит. Она будет мне лишь благодарна”.
Кругловский вздохнул с облегчением. Решение казалось ему идеальным.
Вечером психиатр появился дома с большим букетом цветов, которых не дарил жене уже лет пять. Та взглянула на мужа с подозрением:
– Это еще что за фокусы?
– Это тебе, дорогая, – ласково произнес Виктор Феликсович.
– Зачем деньги потратил? Если дают взятки, бери деньгами или продуктами.
Кругловский наивно рассмеялся.
– Это не все, дорогая.
Он запустил руку за пазуху, вытащил узкий конверт и подал его жене.
– Что это?
– Раскрой.
Женщина с удивлением извлекла из конверта собственный паспорт и две цветастые книжечки – авиабилет и турпутевку.
– Болгария, Солнечный берег, двадцать четыре дня, – прочитала она. – Сколько это стоит?
– Для тебя мне ничего не жалко, – картинно расставив руки, произнес Виктор Феликсович.
– Нет, ты мне объясни сначала.
– Один клиент щедрый попался, очень мне обязан, пришлось взять от него за услуги борзым щенком.
– Я к морю одна не поеду, – жеманно произнесла еще вполне привлекательная женщина. Психиатр состроил скорбную мину.
– Я бы с удовольствием с тобой туда отправился, но мне сделали выгодное предложение. Ты помнишь, я тебе рассказывал про Павла Малиновского?
– Тот, который в Питере в академии?
– Да, да, он. Возможно, на днях он пригласит меня в Питер. Есть временная, но денежная работа, поучаствовать в комиссии, заплатят много, возможно, валютой. Тысячу долларов.
Жена Кругловского едва сдержала радостный возглас. Сегодняшний день был полон для нее приятных неожиданностей и сюрпризов.
– И еще, – Кругловский сунул руку в карман и вытащил пять стодолларовых банкнот, – это тебе на расходы. Кстати, в путевке предусмотрен полупансион, на еду тебе тратиться не придется.
– Где ты, говоришь, это? – жена бросилась к книжной полке, сняла географический атлас и принялась изучать карту Болгарии.
"Клюнула, – решил Кругловский, – двадцать четыре дня я буду свободен”.
– Ты, конечно, извини, что не предупредил, но путевка была горящей, поэтому и обошлась немного дешевле, вот и на расходы тебе осталось.
– А ты как?
– Привезешь сувенир какой-нибудь. Огорошенная жена бросилась на шею мужу, расцеловала в обе щеки, в губы, затем заспешила на кухню, чтобы приготовить достойный ситуации ужин.
Кругловский ходил по квартире, держа руки за спиной, стараясь не выдать возбуждения и радостных ожиданий. Впервые в жизни он сумел избавиться от жены на целый месяц.
– То-то мне на работе все завидовать будут. Слышишь, Виктор.
– Не очень-то распространяйся, – строго приказал Кругловский, – а то еще начнут расспрашивать, откуда деньги взялись, что да как. Веди себя спокойно.
Кругловский и не подозревал, сколько нежности дремало в его жене. Ему пришлось пережить незабываемую ночь. Когда на утро он появился в больнице, первое, что спросила его секретарша:
– Плохо спали, Виктор Феликсович?
– Да, ночь выдалась ужасная, давление меняется, наверное, сегодня будет гроза.
– Об этом по радио ничего не передавали, – сказала Ирина.
– Мне никто не звонил из Москвы? – этот вопрос Кругловский задавал своей секретарше по несколько раз на день.
– Пока не звонили.
– Будем ждать.
Дождавшись обеденного перерыва, Кругловский заперся в кабинете вместе с секретаршей. Посадил ее на свой письменный стол, уткнулся влажным лбом ей в колени и загадочно произнес:
– У нас с тобой будет целый месяц.., я думаю, нам стоит съездить к морю. Секретарша оторопела.
– А жена?
– Она уезжает в Болгарию.
Девушке тоже хотелось за границу. В пыльном Пырьевске даже Болгария казалась недосягаемыми Канарскими островами.
– К какому морю мы поедем?
– Мы поедем вместе, выбирай сама. Психиатр медленно поднял голову и снизу вверх заглянул в глаза любовнице. У девушки даже мочки ушей порозовели. Она еще не верила в реальность близкого счастья, но оно не замедлило материализоваться – из кармана белого халата доктор Кругловский извлек перетянутую медицинской резинкой тонкую пачку американских долларов.
– Сколько здесь? – беззвучно спросила Ирина.
– Две тысячи, но отдыхать нам придется в России, чтобы в паспорте штампа не осталось.
– Я согласна, море везде одинаковое. Поедем в “Дагомыс”, его для иностранцев построили.
– Все, пиши заявление на отпуск. Они сели по разные стороны стола и написали два заявления. Заявление секретарши Кругловский завизировал тотчас, поставив размашистую подпись под крупно выведенным словом “согласен”.
– Отдыхай, – сказал он ей, скользя ладонью по ее бедру под белым халатом.
Секретарша была готова отдаться шефу прямо сейчас, но на этот раз не по привычке, а с удовольствием. Кругловский же сделал вид, что этого не заметил. Он сказал, философски глядя в окно на плоскую крышу собственного дома:
– У нас еще будет много времени, много счастливых дней.
– И ночей, – добавила секретарша, прижимая к груди лист с собственным заявлением на отпуск.
Уже были куплены билеты в Сочи, уже жена позвонила из Болгарии, а долгожданного звонка из Москвы от Кривошеева так и не прозвучало.
Кругловский уже знал из телефонных звонков жены, что в Болгарии все страшно дорого, что денег на дубленку не хватит, что номер у нее с видом на море, но внизу расположен бар, поэтому окно не откроешь ни днем, ни ночью: то рыбу на угольях жарят, то танцы с песнями устраивают до рассвета. Но в общем она довольна и счастлива, жалеет лишь о том, что рядом нет мужа.
– Так я ей и поверил, – сказал Кругловский, гладя колено секретарши.
Чем ближе становилось время отъезда, тем больше нервничал Кругловский, тем чаще спрашивал у секретарши, не звонили ли ему из Москвы.
– Кто должен тебе звонить?
– Кирилл Андреевич.
– Ты не можешь позвонить ему сам?
– Не могу, – отрезал психиатр.
Как назло звонок из Москвы прозвучал, когда Кругловского не оказалось в кабинете – он был на обходе.
– Виктора Феликсовича можно? – уверенно спросил мужчина.
– Вы из Москвы звоните?
– Да, – послышалось из трубки.
– Вы Кирилл Андреевич?
– Я звоню по его поручению.
– Кругловский очень ждал вашего звонка, оставьте свой номер, он вам перезвонит. Я же понимаю, деньги на межгороде щелкают.
Мужчина коротко хохотнул.
– Если на его поиски уйдет не больше двадцати минут, то я подожду.
– Минут пять, не больше, не вешайте трубку. Запыхавшаяся секретарша вбежала в больничную палату и сходу выпалила:
– Виктор Феликсович.., из Москвы.., срочно. Кругловский побежал, бросив пациента с раскрытым для осмотра ртом, Ирина едва успевала за ним. Психиатр схватил трубку и, даже не успев перевести дыхание, выпалил:
– Кругловский слушает. Кирилл Андреевич, вы?
– Он просил меня позвонить вам.
– Только позвонить? – в голосе психиатра чувствовалось разочарование.
– Не только, он еще просил передать вам небольшую посылочку, то, что вам обещал.
Кругловский вздохнул с облегчением и только тут понял, что секретарша, стоявшая рядом, слышит весь разговор.
– Извините, я сейчас перейду на свой телефон.
Он подал трубку Ирине, как обычно, переходя в свой кабинет, и бросился к другому аппарату, не забыв захлопнуть за собой дверь. Ирина приложила трубку к уху, чтобы понять, когда произойдет соединение.
– Виктор Феликсович, я буду в ваших краях завтра, позвоню вам из города под вечер. Будете на месте?
– Конечно, на этом же телефоне.
– Значит, от шести до восьми я вам звоню.
– Это точно?
– Абсолютно, вы получите то, что вам обещали, если, конечно, не произойдет землетрясение, но в наших краях их давненько не случалось.
– Жаль, что сам Кирилл Андреевич не приедет.
– Что ж поделаешь, он на государственной службе, человек занятой, до встречи.
Когда психиатр вышел из кабинета, еще теплая от рук секретарши трубка в приемной лежала на рычагах аппарата.
– Ты этого звонка ждал?
– Именно, спасибо тебе, он многое решает.
Теперь можем ехать к морю с легким сердцем.
Город не изменился за эти годы, словно время не коснулось его. То ли дело Москва! Меняется на глазах каждый день, каждый час, каждую минуту. – Уедешь на месяц, вернешься и можешь не узнать улицу. Где был гастроном, сейчас раскинулось роскошное казино, а, смотришь, через два месяца и казино куда-то исчезло, уже красуется вывеска “Банк”.
А какие метаморфозы происходят с домами начала девятнадцатого века! Появляются разношерстные стеклопакеты, которые ставят фирмы, снимающие офисы в этих домах, потом часть фасада закрывают вывесками, за пару недель появляются пристройки, и незаметно от дома ничего не остается. Вроде не памятник архитектуры, указанный во всех справочниках, стоял на улице, а холерный барак.
Пырьевск же, каким был, таким и остался. Те же покосившиеся заборы, покрашенные той же краской и в тот же цвет, словно запас краски бесконечен и хранится она в городских подвалах, заготовленная на столетия вперед. Даже деревья, как показалось Кудрину, не стали выше, все такие же пыльные, такие же густые.
Ничто не радовало глаз столичного жителя в провинциальном, Богом забытом городке.
"Сделаю свое дело и навсегда забуду сюда дорогу”, – крутилось в голове наемного убийцы.
Он поколесил на автомобиле по центру города, проехал мимо психиатрической лечебницы, возле церкви; чтобы не примелькаться, нигде не останавливался.
В Пырьевск он приехал на краденом автомобиле, с фальшивыми номерами, с липовыми документами. Все складывалось как нельзя лучше. Милиции в городе было мало, лишь дважды мелькнул мундир, да и то в очереди за пивом. Как ни удивительно, в Пырьевске не было даже военных – лишь мужчины с велосипедами, дети с самокатами, да женщины с авоськами.
Казалось, в городе никто не беспокоится о своем внешнем виде. Мужчины ходили в спортивных штанах, шлепанцах, в майках-соколках, женщины – в ситцевых платьях, сандалиях и резиновых пестрых шлепанцах. “Наверное, у них здесь национальный костюм такой. Костюм аборигенов средней полосы России”.
Покрутившись по Пырьевску и осмотрев все достопримечательности, Кудрин выехал за город. Убирать людей для Виктора Кудрина было не в новинку. Как каждый профессионал, он имел несколько отработанных до мелочей схем. Теперь оставалось притереть одну из них к местным условиям.
Убить человека технически несложно, если знаешь анатомию. Можно убить даже иголкой, можно голыми руками, ударом ноги, кирпичом, бутылкой, можно толкнуть человека так, что мозги вывалятся из черепа на асфальт, можно дать две капли яда, и человек в течение трех секунд распрощается с жизнью, а еще через час остынет.
Самая же большая сложность для убийцы – избавиться от трупа, причем так, чтобы его отыскали не скоро, и тем самым обезопасить себе жизнь, получив время уничтожить улики.
Идеально для этих целей подходило болото. Если труп утонет в трясине, то его в лучшем случае могут откопать археологи лет через сто или мелиораторы при осушении трясины. Но местность возле Пырьевска отличалась сухостью. Мог бы подойти и недавно заброшенный карьер, еще не заросший травой и кустами, – подтащить труп под откос и обрушить на него землю. Но, к сожалению, и карьера поблизости не нашлось.
Можно было отправиться в перелесок и закопать труп под какой-нибудь елочкой или березкой, но эта работа требовала времени. Надо заранее выкопать яму, затем замаскировать ее.
"Подойдет и река”, – решил Кудрин, остановив машину на обрывистом берегу. – “Глубина тут подходящая”, – подумал он, задумчиво глядя в темный омут.
На всякий случай он взял кусок земли и бросил его в омут. “Метров пять будет, – решил Кудрин. – Теперь нужно найти груз, чтобы потом не лазить в потемках”.
Найти в России какую-нибудь железяку труда не составляет. Подъезжаешь к полю, к бывшей развалившейся ферме и бери металл. Так Виктор Кудрин и поступил. Он подъехал к полуразвалившейся силосной башне и почти сразу наткнулся на рессору. Рессора была тяжелой и ржавой. Но качество Кудрина не интересовало. Металл предназначался не для переплавки и не под окраску. Убийцу интересовал лишь вес. Железяка должна была как можно дольше удерживать вздувшееся безобразное тело под водой.
Рессору Кудрин бережно положил рядом с мотком белого капронового шнура в багажник, затем брезгливо отряхнул руки. Достал из машины бутылку с уже теплой минеральной водой, полил вначале на одну руку, затем – на другую, тщательно вытер их. “Порядок”, – решил он, взглянув на часы.
Ему оставалось лишь ждать, когда начнет темнеть. Он загнал автомобиль в лесок, под тень березы, и, раскрыв настежь дверцы, отодвинул переднее сиденье. Теперь он мог позволить себе расслабиться, наслаждаясь прохладным ветерком и щебетом птиц. Запахи постоянно менялись: то пахло спелой рожью, то медом, то пылью проселочных дорог, то нагретым асфальтом. “Чудесное место, только город не ахти”.
Куприн ловил мгновения жизни, словно это ему предстояло сегодня умереть. Убийца знал верное правило: никогда не отождествляй себя с жертвой, никогда не смотри на мир ее глазами и никогда не пытайся понять, зачем тебе заказали убить человека. Иначе ты раскиснешь, рука может дрогнуть, в душу закрадутся сомнения, глаза начнут слезиться, и, как результат, нажав на курок, ты можешь промахнуться.
Кудрин знал, как прогнать скверные мысли. “Думай о приятном”, – сказал он сам себе.
А приятных для него вещей в жизни существовало немного: алкоголь и женщины. Деньги к приятным вещам Кудрин не относил. Деньги – всего лишь инструмент, средство, которым добывают приятные вещи, что-то вроде отбойного молотка в угольном забое.
Кудрин раскинул руки, расстегнул рубашку до пупа, обнажив могучую волосатую грудь, и принялся вспоминать своих женщин, все больше погружаясь в прошедшее время. Каждая из них была по-своему хороша, о каждой было что вспомнить. Кудрин улыбался, облизывал пересохшие губы и в уме давал каждой женщине, всплывшей в памяти, оценку по пятибалльной шкале. Большей частью попадались троечницы. Бывшая жена заслужила четверку, и то скорее за прилежание в сексе, нежели за умение. Ни одна из проституток не поднялась выше четверки. Все они, в принципе, были одинаковы.
Способов получить гонорар было много. Не всегда Кругловский брал деньгами. Теперь же в его руках оказалась сумма в двадцать пять тысяч долларов. Тратить их незаметно Кругловский не мог, положить в банк тоже. Что с ними делать, он не знал, хотя всю жизнь мечтал о больших деньгах. Двадцать пять – это была половина суммы, обещанной Кривошеевым.
"У меня появится еще столько же, что с ними делать? Квартира есть, дача тоже, машина приличная, любовница замечательная. Не жертвовать же столько денег какому-нибудь благотворительному фонду. Я обеспечу себе старость. Выйду на пенсию, продам квартиру, дачу, перееду в другой город, поближе к столице, поезжу по миру, наведаюсь в Париж, посмотрю “Джоконду”, Эйфелеву башню”.
Все ранее несбыточные мечты вдруг стали пугающе реальными. Хоть ты бери и завтра же покупай путевку. В турагентстве тебе скажут:
– Самолет в понедельник утром, в полдень вы уже будете в аэропорту Орли или в Хитроу.
Впервые Кругловский пожалел, что до пенсии еще целых шесть лет.
"Спрячу деньги, чтобы жена не знала. Она-то быстро найдет, куда их пристроить. Куча бедных родственников, племянников, которые поступают в платные вузы. Все начнут клянчить”.
Кругловский вспомнил пословицу и улыбнулся: “У богатых мало друзей, но очень много родственников, и преимущественно все они – бедные”.
«Спрятать деньги дома? – задумался Кругловский. – Жена найдет, она дом знает лучше, чем я. Спрятать на даче? Опасно, там я неделями не бываю. Вдруг кто-нибудь на них наткнется, или пожар случится, или наводнение. Держать деньги на работе в сейфе – последнее дело. Хоть ты носи их с собой!»
Психиатру показалось, что во всем мире не существует такого места, куда не доберутся посторонние, и от этого ему сделалось грустно. Он, как настоящий врач, принялся анализировать свое поведение: “Что это я разволновался? Радоваться надо, а я нервничаю, волнуюсь, переживаю. Я стал богатым, а свое богатство показать не могу ни жене, ни детям, ни любовнице – в общем, никому. Тогда какой в нем смысл? А вдруг я до пенсии и не доживу, не смогу воспользоваться деньгами, значит, поступаю не правильно, если хочу зарыть их в землю. Кому-то деньги должны приносить счастье, в этом смысл их существования. Для этого их придумали люди. Поехать отдыхать вместе с любовницей не смогу: это всплывет мгновенно. Вернемся загорелые, разодетые в пух и в прах, даже дурак поймет, что к чему. А если показать деньги жене? На старость мне хватит и другой половины, которую Кривошеев на днях должен отдать. Жена меня не выдаст, смысла ей в этом нет никакого.
Съездим с ней в тот же Париж. Многие сейчас ездят. Купим самый дешевый тур, а уж там оторвемся”.
Но тут в памяти Виктора Феликсовича Кругловского всплыли все обидные слова, которыми обзывала его жена за годы совместной жизни. Он бросил складной ключ на лист бумаги, скрутил фигу и ткнул ее в окно, за которым виднелась плоская крыша его дома. “Не заслужила, чтобы я тебя по Парижам возил”.
"Неужели придется страдать вместе – и ей, и мне? Это уж слишком! Почему я-то должен страдать? Я добыл кучу денег, карьерой рисковал, у меня есть любовница, а я не могу оторваться”.
Психиатр заскрежетал вставными зубами, но не зря он изучал психоанализ, логику: “Мне должно быть лучше, чем ей, это справедливо. Значит, если я доставлю ей меньшее удовольствие, а себе большее, то поступлю справедливо. Я накажу ее, но она этого даже не заподозрит. Она будет мне лишь благодарна”.
Кругловский вздохнул с облегчением. Решение казалось ему идеальным.
Вечером психиатр появился дома с большим букетом цветов, которых не дарил жене уже лет пять. Та взглянула на мужа с подозрением:
– Это еще что за фокусы?
– Это тебе, дорогая, – ласково произнес Виктор Феликсович.
– Зачем деньги потратил? Если дают взятки, бери деньгами или продуктами.
Кругловский наивно рассмеялся.
– Это не все, дорогая.
Он запустил руку за пазуху, вытащил узкий конверт и подал его жене.
– Что это?
– Раскрой.
Женщина с удивлением извлекла из конверта собственный паспорт и две цветастые книжечки – авиабилет и турпутевку.
– Болгария, Солнечный берег, двадцать четыре дня, – прочитала она. – Сколько это стоит?
– Для тебя мне ничего не жалко, – картинно расставив руки, произнес Виктор Феликсович.
– Нет, ты мне объясни сначала.
– Один клиент щедрый попался, очень мне обязан, пришлось взять от него за услуги борзым щенком.
– Я к морю одна не поеду, – жеманно произнесла еще вполне привлекательная женщина. Психиатр состроил скорбную мину.
– Я бы с удовольствием с тобой туда отправился, но мне сделали выгодное предложение. Ты помнишь, я тебе рассказывал про Павла Малиновского?
– Тот, который в Питере в академии?
– Да, да, он. Возможно, на днях он пригласит меня в Питер. Есть временная, но денежная работа, поучаствовать в комиссии, заплатят много, возможно, валютой. Тысячу долларов.
Жена Кругловского едва сдержала радостный возглас. Сегодняшний день был полон для нее приятных неожиданностей и сюрпризов.
– И еще, – Кругловский сунул руку в карман и вытащил пять стодолларовых банкнот, – это тебе на расходы. Кстати, в путевке предусмотрен полупансион, на еду тебе тратиться не придется.
– Где ты, говоришь, это? – жена бросилась к книжной полке, сняла географический атлас и принялась изучать карту Болгарии.
"Клюнула, – решил Кругловский, – двадцать четыре дня я буду свободен”.
– Ты, конечно, извини, что не предупредил, но путевка была горящей, поэтому и обошлась немного дешевле, вот и на расходы тебе осталось.
– А ты как?
– Привезешь сувенир какой-нибудь. Огорошенная жена бросилась на шею мужу, расцеловала в обе щеки, в губы, затем заспешила на кухню, чтобы приготовить достойный ситуации ужин.
Кругловский ходил по квартире, держа руки за спиной, стараясь не выдать возбуждения и радостных ожиданий. Впервые в жизни он сумел избавиться от жены на целый месяц.
– То-то мне на работе все завидовать будут. Слышишь, Виктор.
– Не очень-то распространяйся, – строго приказал Кругловский, – а то еще начнут расспрашивать, откуда деньги взялись, что да как. Веди себя спокойно.
Кругловский и не подозревал, сколько нежности дремало в его жене. Ему пришлось пережить незабываемую ночь. Когда на утро он появился в больнице, первое, что спросила его секретарша:
– Плохо спали, Виктор Феликсович?
– Да, ночь выдалась ужасная, давление меняется, наверное, сегодня будет гроза.
– Об этом по радио ничего не передавали, – сказала Ирина.
– Мне никто не звонил из Москвы? – этот вопрос Кругловский задавал своей секретарше по несколько раз на день.
– Пока не звонили.
– Будем ждать.
Дождавшись обеденного перерыва, Кругловский заперся в кабинете вместе с секретаршей. Посадил ее на свой письменный стол, уткнулся влажным лбом ей в колени и загадочно произнес:
– У нас с тобой будет целый месяц.., я думаю, нам стоит съездить к морю. Секретарша оторопела.
– А жена?
– Она уезжает в Болгарию.
Девушке тоже хотелось за границу. В пыльном Пырьевске даже Болгария казалась недосягаемыми Канарскими островами.
– К какому морю мы поедем?
– Мы поедем вместе, выбирай сама. Психиатр медленно поднял голову и снизу вверх заглянул в глаза любовнице. У девушки даже мочки ушей порозовели. Она еще не верила в реальность близкого счастья, но оно не замедлило материализоваться – из кармана белого халата доктор Кругловский извлек перетянутую медицинской резинкой тонкую пачку американских долларов.
– Сколько здесь? – беззвучно спросила Ирина.
– Две тысячи, но отдыхать нам придется в России, чтобы в паспорте штампа не осталось.
– Я согласна, море везде одинаковое. Поедем в “Дагомыс”, его для иностранцев построили.
– Все, пиши заявление на отпуск. Они сели по разные стороны стола и написали два заявления. Заявление секретарши Кругловский завизировал тотчас, поставив размашистую подпись под крупно выведенным словом “согласен”.
– Отдыхай, – сказал он ей, скользя ладонью по ее бедру под белым халатом.
Секретарша была готова отдаться шефу прямо сейчас, но на этот раз не по привычке, а с удовольствием. Кругловский же сделал вид, что этого не заметил. Он сказал, философски глядя в окно на плоскую крышу собственного дома:
– У нас еще будет много времени, много счастливых дней.
– И ночей, – добавила секретарша, прижимая к груди лист с собственным заявлением на отпуск.
Уже были куплены билеты в Сочи, уже жена позвонила из Болгарии, а долгожданного звонка из Москвы от Кривошеева так и не прозвучало.
Кругловский уже знал из телефонных звонков жены, что в Болгарии все страшно дорого, что денег на дубленку не хватит, что номер у нее с видом на море, но внизу расположен бар, поэтому окно не откроешь ни днем, ни ночью: то рыбу на угольях жарят, то танцы с песнями устраивают до рассвета. Но в общем она довольна и счастлива, жалеет лишь о том, что рядом нет мужа.
– Так я ей и поверил, – сказал Кругловский, гладя колено секретарши.
Чем ближе становилось время отъезда, тем больше нервничал Кругловский, тем чаще спрашивал у секретарши, не звонили ли ему из Москвы.
– Кто должен тебе звонить?
– Кирилл Андреевич.
– Ты не можешь позвонить ему сам?
– Не могу, – отрезал психиатр.
Как назло звонок из Москвы прозвучал, когда Кругловского не оказалось в кабинете – он был на обходе.
– Виктора Феликсовича можно? – уверенно спросил мужчина.
– Вы из Москвы звоните?
– Да, – послышалось из трубки.
– Вы Кирилл Андреевич?
– Я звоню по его поручению.
– Кругловский очень ждал вашего звонка, оставьте свой номер, он вам перезвонит. Я же понимаю, деньги на межгороде щелкают.
Мужчина коротко хохотнул.
– Если на его поиски уйдет не больше двадцати минут, то я подожду.
– Минут пять, не больше, не вешайте трубку. Запыхавшаяся секретарша вбежала в больничную палату и сходу выпалила:
– Виктор Феликсович.., из Москвы.., срочно. Кругловский побежал, бросив пациента с раскрытым для осмотра ртом, Ирина едва успевала за ним. Психиатр схватил трубку и, даже не успев перевести дыхание, выпалил:
– Кругловский слушает. Кирилл Андреевич, вы?
– Он просил меня позвонить вам.
– Только позвонить? – в голосе психиатра чувствовалось разочарование.
– Не только, он еще просил передать вам небольшую посылочку, то, что вам обещал.
Кругловский вздохнул с облегчением и только тут понял, что секретарша, стоявшая рядом, слышит весь разговор.
– Извините, я сейчас перейду на свой телефон.
Он подал трубку Ирине, как обычно, переходя в свой кабинет, и бросился к другому аппарату, не забыв захлопнуть за собой дверь. Ирина приложила трубку к уху, чтобы понять, когда произойдет соединение.
– Виктор Феликсович, я буду в ваших краях завтра, позвоню вам из города под вечер. Будете на месте?
– Конечно, на этом же телефоне.
– Значит, от шести до восьми я вам звоню.
– Это точно?
– Абсолютно, вы получите то, что вам обещали, если, конечно, не произойдет землетрясение, но в наших краях их давненько не случалось.
– Жаль, что сам Кирилл Андреевич не приедет.
– Что ж поделаешь, он на государственной службе, человек занятой, до встречи.
Когда психиатр вышел из кабинета, еще теплая от рук секретарши трубка в приемной лежала на рычагах аппарата.
– Ты этого звонка ждал?
– Именно, спасибо тебе, он многое решает.
Теперь можем ехать к морю с легким сердцем.
* * *
Виктор Кудрин изъездил бывший Советский Союз вдоль и поперек. В Пырьевске ему доводилось бывать два раза, последний – восемь лет назад, так что дорогу он помнил неплохо.Город не изменился за эти годы, словно время не коснулось его. То ли дело Москва! Меняется на глазах каждый день, каждый час, каждую минуту. – Уедешь на месяц, вернешься и можешь не узнать улицу. Где был гастроном, сейчас раскинулось роскошное казино, а, смотришь, через два месяца и казино куда-то исчезло, уже красуется вывеска “Банк”.
А какие метаморфозы происходят с домами начала девятнадцатого века! Появляются разношерстные стеклопакеты, которые ставят фирмы, снимающие офисы в этих домах, потом часть фасада закрывают вывесками, за пару недель появляются пристройки, и незаметно от дома ничего не остается. Вроде не памятник архитектуры, указанный во всех справочниках, стоял на улице, а холерный барак.
Пырьевск же, каким был, таким и остался. Те же покосившиеся заборы, покрашенные той же краской и в тот же цвет, словно запас краски бесконечен и хранится она в городских подвалах, заготовленная на столетия вперед. Даже деревья, как показалось Кудрину, не стали выше, все такие же пыльные, такие же густые.
Ничто не радовало глаз столичного жителя в провинциальном, Богом забытом городке.
"Сделаю свое дело и навсегда забуду сюда дорогу”, – крутилось в голове наемного убийцы.
Он поколесил на автомобиле по центру города, проехал мимо психиатрической лечебницы, возле церкви; чтобы не примелькаться, нигде не останавливался.
В Пырьевск он приехал на краденом автомобиле, с фальшивыми номерами, с липовыми документами. Все складывалось как нельзя лучше. Милиции в городе было мало, лишь дважды мелькнул мундир, да и то в очереди за пивом. Как ни удивительно, в Пырьевске не было даже военных – лишь мужчины с велосипедами, дети с самокатами, да женщины с авоськами.
Казалось, в городе никто не беспокоится о своем внешнем виде. Мужчины ходили в спортивных штанах, шлепанцах, в майках-соколках, женщины – в ситцевых платьях, сандалиях и резиновых пестрых шлепанцах. “Наверное, у них здесь национальный костюм такой. Костюм аборигенов средней полосы России”.
Покрутившись по Пырьевску и осмотрев все достопримечательности, Кудрин выехал за город. Убирать людей для Виктора Кудрина было не в новинку. Как каждый профессионал, он имел несколько отработанных до мелочей схем. Теперь оставалось притереть одну из них к местным условиям.
Убить человека технически несложно, если знаешь анатомию. Можно убить даже иголкой, можно голыми руками, ударом ноги, кирпичом, бутылкой, можно толкнуть человека так, что мозги вывалятся из черепа на асфальт, можно дать две капли яда, и человек в течение трех секунд распрощается с жизнью, а еще через час остынет.
Самая же большая сложность для убийцы – избавиться от трупа, причем так, чтобы его отыскали не скоро, и тем самым обезопасить себе жизнь, получив время уничтожить улики.
Идеально для этих целей подходило болото. Если труп утонет в трясине, то его в лучшем случае могут откопать археологи лет через сто или мелиораторы при осушении трясины. Но местность возле Пырьевска отличалась сухостью. Мог бы подойти и недавно заброшенный карьер, еще не заросший травой и кустами, – подтащить труп под откос и обрушить на него землю. Но, к сожалению, и карьера поблизости не нашлось.
Можно было отправиться в перелесок и закопать труп под какой-нибудь елочкой или березкой, но эта работа требовала времени. Надо заранее выкопать яму, затем замаскировать ее.
"Подойдет и река”, – решил Кудрин, остановив машину на обрывистом берегу. – “Глубина тут подходящая”, – подумал он, задумчиво глядя в темный омут.
На всякий случай он взял кусок земли и бросил его в омут. “Метров пять будет, – решил Кудрин. – Теперь нужно найти груз, чтобы потом не лазить в потемках”.
Найти в России какую-нибудь железяку труда не составляет. Подъезжаешь к полю, к бывшей развалившейся ферме и бери металл. Так Виктор Кудрин и поступил. Он подъехал к полуразвалившейся силосной башне и почти сразу наткнулся на рессору. Рессора была тяжелой и ржавой. Но качество Кудрина не интересовало. Металл предназначался не для переплавки и не под окраску. Убийцу интересовал лишь вес. Железяка должна была как можно дольше удерживать вздувшееся безобразное тело под водой.
Рессору Кудрин бережно положил рядом с мотком белого капронового шнура в багажник, затем брезгливо отряхнул руки. Достал из машины бутылку с уже теплой минеральной водой, полил вначале на одну руку, затем – на другую, тщательно вытер их. “Порядок”, – решил он, взглянув на часы.
Ему оставалось лишь ждать, когда начнет темнеть. Он загнал автомобиль в лесок, под тень березы, и, раскрыв настежь дверцы, отодвинул переднее сиденье. Теперь он мог позволить себе расслабиться, наслаждаясь прохладным ветерком и щебетом птиц. Запахи постоянно менялись: то пахло спелой рожью, то медом, то пылью проселочных дорог, то нагретым асфальтом. “Чудесное место, только город не ахти”.
Куприн ловил мгновения жизни, словно это ему предстояло сегодня умереть. Убийца знал верное правило: никогда не отождествляй себя с жертвой, никогда не смотри на мир ее глазами и никогда не пытайся понять, зачем тебе заказали убить человека. Иначе ты раскиснешь, рука может дрогнуть, в душу закрадутся сомнения, глаза начнут слезиться, и, как результат, нажав на курок, ты можешь промахнуться.
Кудрин знал, как прогнать скверные мысли. “Думай о приятном”, – сказал он сам себе.
А приятных для него вещей в жизни существовало немного: алкоголь и женщины. Деньги к приятным вещам Кудрин не относил. Деньги – всего лишь инструмент, средство, которым добывают приятные вещи, что-то вроде отбойного молотка в угольном забое.
Кудрин раскинул руки, расстегнул рубашку до пупа, обнажив могучую волосатую грудь, и принялся вспоминать своих женщин, все больше погружаясь в прошедшее время. Каждая из них была по-своему хороша, о каждой было что вспомнить. Кудрин улыбался, облизывал пересохшие губы и в уме давал каждой женщине, всплывшей в памяти, оценку по пятибалльной шкале. Большей частью попадались троечницы. Бывшая жена заслужила четверку, и то скорее за прилежание в сексе, нежели за умение. Ни одна из проституток не поднялась выше четверки. Все они, в принципе, были одинаковы.