Воронин Андрей Николаевич. Тень каннибала

   – Да, – сказал он, дослушав до конца, – конечно. Еду.
   – Ну вот, – недовольно проворчал Мещеряков, – называется, напились.
   Сорокин торопливо засунул в карман сигареты, зажигалку и телефон и поднял свою рюмку.
   – Напьемся непременно, – пообещал он. – А пока давай просто выпьем. Тем более что теперь повод действительно есть.
   – Да ну? – вяло удивился Мещеряков. – Не секрет?
   – Секрет, но тебе я скажу. Наши ребята только что взяли эту сволочь.
   – Забродова, что ли?
   – Типун тебе на язык! Каннибала.
   – Ото, – садясь ровнее, быстро сказал Мещеряков. – Поздравляю. Тебя подбросить?
   – Если тебе не трудно.
   – Трудно, но ради такого дела… Девушка! Счет, пожалуйста!

Глава 10

   А произошло вот что.
   Зачарованно глядя на извилистое лезвие кинжала, Козинцев пробормотал что-то на неизвестном никому из присутствующих языке и сказал:
   – Я намерен с вашей помощью произвести один из самых древних обрядов, известных человечеству, – обряд жертвоприношения. Приняв участие в этом таинстве, вы станете сопричастны величайшей из истин, которые доступны людскому пониманию. Эта сопричастность даст вам то, чего вы были лишены всю вашу жизнь, – полную свободу без ограничений и понимание того, как этой свободой пользоваться. Дисциплина ума несет здоровье телу, но лишь покровительство высших сил, высшего разума по ту сторону добра и зла способно даровать нам настоящее счастье.
   – Я хотел бы понять… – вмешался в плавное течение его речи неугомонный ЯХП.
   – Поймете, – коротко пообещал Колдун.
   – ..что вы имеете в виду, говоря о жертвоприношении, – закончил ЯХП.
   – Не беспокойтесь, – снисходительно пророкотал Колдун. Легкая шепелявость вдруг исчезла из его голоса, да и сам голос изменился настолько, что казалось, будто за Колдуна говорит другой человек. Теперь он разговаривал низким раскатистым голосом, почти басом, даже более глубоким, чем лекторский баритон ЯХП, и это было не столько удивительно, сколько страшно. Можно было подумать, что в тишайшего Ярослава Велемировича вселился демон.
   – Не беспокойтесь, – повторил Козинцев пугающим, не своим голосом. – Мы не станем мучить и убивать несчастных животных. Все, что требуется от каждого из нас, это пожертвовать частичкой собственной жизни, малой толикой бегущего по нашим жилам животворного огня. Вот так.
   Он снова заговорил на незнакомом языке. Продолжая нараспев произносить какую-то абракадабру, которая больше всего смахивала на колдовское заклинание, он медленно поднес кинжал к указательному пальцу своей левой руки и легко коснулся подушечки кончиком лезвия. Сразу же выступила кровь – тяжелая, казавшаяся при свечах совсем черной капля. Непрерывно бормоча, Козинцев поднес палец к каменной плошке, что покоилась на коленях деревянного истукана, перевернул ладонь и подождал, пока увесистая капля, набухнув, не сорвалась вниз. Свечи, казалось, на миг вспыхнули ярче, и замерший в кресле Андрей Пантюхин мог бы поклясться, что по комнате пронеслось короткое, но очень холодное дуновение, этакий сквознячок, отдававший запахом старого склепа. Впрочем, это могло быть просто игрой воображения.
   – Кто следующий? – неожиданно нормальным, неуместно деловитым голосом спросил Козинцев, обводя публику взглядом темных, сверкавших при свечах линз. Извилистое лезвие сверкало в его руке. Трепещущее пламя свечей плясало на блестящей стали, и от этого казалось, что лезвие шевелится, извивается, как живая змея, силясь вырваться из плена и поразвлечься на свой лад, жаля и полосуя всех, кто подвернется под руку, то есть не под руку, конечно, а под режущую кромку.
   По комнате вдруг снова прокатилась волна воздуха. Пламя свечей испуганно дрогнуло и на мгновение вытянулось параллельно полу, а висевшая на месте люстры конструкция из полых бамбуковых стеблей издала тихий мелодичный перестук. Но это не было ледяное дыхание демона, просто с дивана поднялась полная дама, так не полюбившаяся Тюхе.
   – Это какое-то безобразие, – громко и обиженно заявила она. – Я не дам себя резать, даже не мечтайте! Я думала, тут приличные люди, а это какие-то сектанты! А ну-ка выпустите меня отсюда!
   Обстановка мигом перестала быть торжественной и жутковатой. Козинцев от неожиданности даже слегка приоткрыл рот. ЯХП опять гулко откашлялся в кулак, Отморозов в углу дивана зашелестел своими листками и зашаркал ногами по полу, а по-турецки сидевший на пушистом ковре Пятый откровенно заржал. Единственный из всех присутствующих, он получал от происходящего чистое, ничем не замутненное удовольствие, поскольку не верил ни в бога, ни в черта, ни в каннибалов, а Козинцева считал просто тихим психом, по которому давно плачет дурдом.
   Пока толстуха медленно и очень неловко, как выбирающийся из слишком узкой гавани океанский лайнер, продвигалась к выходу и путалась в портьере, погасли целых четыре свечи. Козинцев поклонился своему идолу, пробормотал слова извинения и похромал ее провожать. Тюха встал и пошел зажигать потухшие свечи, борясь с ощущением, что занимается бесполезным делом. Он был уверен, что, вернувшись, Колдун включит свет, извинится и скажет, что теперь из-за чертовой толстухи у них ничего не выйдет и что пора расходиться по домам. Тюхе казалось, что он будет огорчен таким поворотом событий; на самом же деле в глубине души он только об этом и мечтал. Он был напуган, но пока не так сильно, чтобы признаться в этом даже самому себе.
   Училка вдруг полезла в свою сумку, пошуршала там чем-то и, щелкнув газовой зажигалкой, закурила сигарету. Движения ее рук были излишне резкими, и даже не отличавшийся проницательностью Тюха понял, что она тоже нервничает. Она нервничала, но не уходила, хотя запросто могла бы последовать примеру толстухи. Это было неожиданно: заподозрить ее в склонности к мистицизму можно было в последнюю очередь.
   Вернулся Козинцев. Он вовсе не казался обескураженным. Нетерпеливым жестом усадив на место Тюху, он взял со стола кинжал, чуть-чуть побормотал, обращаясь к истукану, и сказал:
   – Ничего страшного. Всякий волен выбирать свой путь по собственному усмотрению. Некоторые люди не нуждаются в помощи; иные ее просто недостойны, и мы не вправе осуждать их за это.
   – Правильно, – поддержал его Пятый. – Меньше народа – больше кислорода! Он веселился.
   – В какой-то мере Алексей прав, – сказал Колдун. – Но поговорим об этом позже. Это очень серьезный разговор.., разговор посвященных, я бы сказал. На этой печальной земле действительно слишком много народа. Итак, кто следующий? Возможно, кто-нибудь еще желает нас покинуть?
   Желающих покинуть сборище больше не оказалось. Продолжающий веселиться Пятый высказал желание первым, как он выразился, сдать кровь. Теперь вся компания действительно немного напоминала очередь перед кабинетом, где берут кровь на анализ. Когда процедура была закончена, Колдун размешал собравшуюся на дне каменного жертвенника лужицу кончиком кинжала, обмакнул в нее палец и смазал кровью губы истукана.
   – Прими нашу жертву, великий, – сказал он и снова забормотал не по-русски.
   Продолжая бормотать, он между делом облизал палец, которым перемешивал кровь. Тюхе на мгновение сделалось тошно. Пятый скорчил рожу, делая вид, что его сейчас вырвет, а Училка, вздрогнув, уронила себе на колени столбик пепла с сигареты. ЯХП опять кашлянул в кулак, а Отморозов, похоже, так ничего и не заметил, хотя и пялился на Колдуна, разинув в изумлении рот.
   – Что ж, – неожиданно сказал Козинцев, прервав свое бормотание, как показалось присутствующим, на полуслове – вот и все. Наша жертва благосклонно принята. Теперь для всех нас – для всех вас, я хотел сказать, – начнется совершенно новая жизнь. Пока что вы этого не чувствуете, но почувствуете очень скоро. Я полагаю, это нужно отпраздновать. Праздничный обед готов. Если вы согласны секундочку подождать, я принесу угощение.
   – Согласны, согласны, – снисходительно пробормотал Пятый, обсасывая уколотый кинжалом палец. – Давайте, правда, пожрем чего-нибудь.
   Козинцев ушел и очень быстро вернулся, неся обеими руками огромное, антикварной красоты серебряное блюдо, на котором горкой лежала какая-то снедь. По комнате, забивая запах ароматических свечей, благовоний и дыма Училкиной сигареты, поплыл какой-то острый и пряный, совершенно незнакомый, но, несомненно, мясной дух, от которого у Тюхи мгновенно начала выделяться слюна.
   – Есть придется руками, – объявил Колдун. – Это блюдо можно есть только так, иначе теряется не только смысл, но и значительная часть вкусовых ощущений. Тоже, знаете ли, своего рода ритуал.
   – Не делайте из еды культа, – схохмил Пятый и, протянув руку, цапнул с блюда первый подвернувшийся кусок. Кусок оказался большим, с косточкой. С него обильно капал соус, и Пятому пришлось подставить снизу сложенную лодочкой ладонь. Он впился в мясо зубами, отхватил, сколько поместилось в рот, и одобрительно затряс головой. – М-м-м, – вещь! – прошамкал он с набитым ртом.
   – Ценю твою похвалу, – со странной интонацией сказал Козинцев и протянул блюдо Училке.
   Вот тут-то все и случилось.
   Училка вдруг села очень прямо и всем телом подалась назад, словно Козинцев совал ей в лицо змею или кучу дерьма на лопате.
   – Что это? – спросила она металлическим голосом, каким, наверное, привыкла разговаривать у себя в школе с двоечниками.
   – Мясо, как видите, – спокойно ответил Козинцев и тихонечко хихикнул. – Приготовлено по старинному рецепту одного из ныне вымерших племен, населявших когда-то Соломоновы острова. Чувствуете, какой запах? Попробуйте, вам должно понравиться.
   – Мясо? – переспросила Училка таким тоном, словно сбылись ее самые худшие ожидания. – А чье, позвольте узнать?
   До Тюхи стало мало-помалу доходить, что она имела в виду. Он посмотрел на Пятого. Пятый жрал, сидя на ковре, на подбородке у него блестел соус. У Тюхи внезапно пропал аппетит.
   – Какая вам разница, в конце концов? – с легким раздражением сказал Колдун. – Мясо и мясо. Не собачье, не волнуйтесь.
   – Простите, – неожиданно поддержал Училку ЯХП, – я все-таки хотел бы понять. Если я что-то ем, я должен знать, что именно. Мясо? Отлично! Но чье мясо?
   Тюха вынужден был признать, что ЯХП не такой дурак, каким прикидывался все это время. Он снова посмотрел на Пятого.
   Пятый обгладывал кость, с интересом прислушиваясь к спору.
   – Ну что вы заладили: чье, чье… – уже откровенно раздраженным тоном сказал Колдун. – Какая вам разница? Ведь вы же ее все равно не знали!
   Наступила мгновенная звенящая тишина, в которой было слышно только тихое потрескивание свечей.
   Потом что-то с глухим стуком упало на ковер. Это была выскользнувшая из жирной ладони Пятого кость.
   Училка медленно встала, и одновременно с ней, так же медленно, словно во сне или под водой, встал Пятый. Училка открыла рот, чтобы что-то произнести, но Пятый ее опередил.
   – Это хохма такая, да? – спросил он не своим, каким-то дребезжащим, надтреснутым голосом. – Типа, по приколу?
   Если Козинцев и собирался ответить, то он просто не успел этого сделать. Пятый вдруг издал грубый утробный звук, выкатил глаза, надул щеки, изо всех сил прижал обе ладони ко рту и пулей выскочил из комнаты. До туалета он не добежал, и в гнетущей тишине присутствующие вынуждены были слушать, как его выворачивало наизнанку в коридоре.
   Тюха сидел как обухом ударенный, не зная, как быть, и ровным счетом ничего не чувствуя. ЯХП опять нерешительно кашлянул в кулак, тоже, видимо, надеясь, что это просто неудачная шутка. Отморозов глупо хлопал белесыми ресницами за толстыми линзами очков и явно до сих пор ничего не понимал. Зато Училка, похоже, все отлично поняла и ни капельки не испугалась. Она стояла прямая, как железный лом, и непоколебимая, как памятник Минину и Пожарскому.
   – Человечина, – сказала она без вопросительной интонации.
   – Ну не свинина же, – хихикнув, подтвердил Козинцев. – По ту сторону добра и зла, вы помните?
   В следующую секунду началось столпотворение. Кто-то перевернул столик, на котором стоял деревянный истукан. Черные свечи упали на пушистый ковер, но, к счастью, сразу же погасли. Отморозов и ЯХП попытались одновременно проскочить в дверь, запутались в портьере, застряли, с треском сорвали портьеру и, толкаясь, вывалились в прихожую. Это выглядело бы довольно комично, если бы не было так страшно.
   Тюха не помнил, как очутился в прихожей.
   Здесь горел свет, из открытой настежь входной двери тянуло запахами сырого цемента и кошек. Сквозняк шевелил бордовые драпировки на стенах. Колдун стоял в дверях гостиной, по-прежнему держа в руках серебряное блюдо с мясом. Он улыбался.
   Тюха понимал, что надо уходить и чем скорее, тем лучше, но что-то не пускало его. Он все еще не мог оправиться от удара. Мечта сделаться умным, сильным и значительным потускнела и облезла, на глазах превратившись в полную чепуху. Хуже всего было то, что старухи на скамейках оказались правы: Колдун все-таки был никаким не колдуном, а сумасшедшим придурком, который убивал и ел людей и наконец обалдел окончательно и стал угощать человечиной гостей. Это было все равно, что застать свою мать трахающейся с перемазанным навозной жижей племенным хряком. Нужно было что-то сказать, или сделать, или…
   – Пошел, пошел, – училка, которая, оказывается, тоже еще не ушла, твердо схватила Тюху за локоть и с неожиданной силой толкнула его к дверям. – Убирайся отсюда, нечего тебе здесь делать. Тюха послушно убрался, забыв про лифт. Когда грохот его каблуков стих внизу, Анна Александровна Сивакова твердо посмотрела Козинцеву в глаза, но увидела лишь непроницаемые темные линзы и отвратительную ухмылку сытого тигра.
   – Ну вот и все, мразь, – с ненавистью сказала она.
   Козинцев хихикнул.
   – Да, Анна Александровна, – сказал он, – вот и все.
   Сивакова вышла из логова каннибала, сильно хлопнув дверью, и сразу же позвонила в соседнюю квартиру.
   – Простите, – сказала она открывшему дверь мужчине, – вы не позволите мне воспользоваться вашим телефоном? Необходимо срочно вызвать милицию.
   Уже набирая 02, она вдруг сообразила, что Козинцев назвал ее настоящим именем, и ее с головы до ног окатила ледяная волна запоздалого ужаса.

* * *

   Сивакова дозвонилась первой. Через две минуты после ее сообщения на пульт службы «02» поступил звонок Альберта Эммануиловича Морозова, а еще через десять минут из уличного автомата позвонил запыхавшийся гражданин, который подтвердил поступившую информацию, через каждые два слова повторяя: «Я хотел бы понять…» Непонятливого гражданина звали Игорем Владимировичем Запольским, и он безнадежно опоздал со своим звонком: в то время, как он разговаривал с оператором, милицейский наряд уже грохотал сапогами по лестнице дома, в котором жил Козинцев.
   – Он не выходил, – сказала милиционерам стоявшая на лестничной площадке пожилая женщина в строгом черном костюме и с черной косынкой на пышных крашеных волосах.
   – Не выходил, – подтвердил маячивший за ее плечом рослый пузатый мужчина в тренировочных брюках, застиранной майке и домашних тапочках на босу ногу. В руке у него милиционеры увидели пятикилограммовую гантель, прихваченную, очевидно, в качестве оружия на случай, если маньяк вырвется из квартиры, размахивая мясницким ножом.
   – Гантель положите, – сказал ему один из милиционеров, взводя курок пистолета.
   – А? – не понял мужчина.
   – Положите гантель, – терпеливо повторил милиционер.
   – Зачем? – спросил мужчина, но гантель все-таки положил.
   Старший наряда проследил за этой операцией пристальным и довольно-таки неприязненным взглядом. Ему никогда не приходилось задерживать маньяка, но и обычные, вполне добропорядочные и психически нормальные граждане при определенных обстоятельствах порой умели удивить. Этот тип с гантелью, к примеру, запросто мог оказаться тем самым психом, ухитрившимся захватить заложницу и теперь притворявшимся соседом, который просто выскочил на шум. Повернешься к нему спиной, а он треснет тебя своей железкой по затылку и возьмет ноги в руки…
   – Зайдите в квартиру, – приказал он.
   – В эту? – удивленно спросил мужчина, указывая на дверь квартиры Козинцева.
   – В свою, – сказал сержант. – В которой живете.
   Мужчина с обиженным видом подобрал гантель и скрылся за дверью соседней квартиры. Сержант подумал, что гантель лучше было бы на время конфисковать, но тут же мысленно махнул рукой: в квартире наверняка имелась еще одна.
   В дверь квартиры Козинцева позвонили, и, когда после третьего по счету звонка хозяин не отозвался, сержант принял решение ломать дверь. Прежде чем приступить к этой ответственной операции, он просто на всякий случай попробовал покрутить дверную ручку, и дверь неожиданно легко открылась.
   В сплошь завешенной пыльными драпировками прихожей ярко горели укрепленные по обе стороны большого овального зеркала бра. Свет горел и в покинутой разоренной гостиной, где до сих пор сильно пахло какими-то восточными благовониями. Деревянный идол валялся на боку среди разбросанных книг, сломанных свечей и рассыпавшихся безделушек. От удара об пол каменная плошка жертвенника слетела с его колен и откатилась в угол. Дно ее было запачкано красным.
   В спальне было темно и пусто, в окно светила поднявшаяся над микрорайоном луна.
   Хозяин квартиры обнаружился на кухне. Там тоже горел свет, мирно, по-домашнему урчал работающий холодильник. Козинцев сидел за кухонным столом в своем дурацком черном сюртуке и, одним глазом поглядывая в потерянные Отморозовым во время панического бегства листки, с аппетитом уплетал жаркое, лежавшее в глубоком серебряном блюде антикварной красоты. При этом он, наплевав на собственные слова, кощунственно пользовался мельхиоровой вилкой.
   Он поднял голову и без всякого удивления уставился на вооруженных милиционеров слепыми темными линзами.
   – Обожаю графоманов, – дружелюбно заявил он, тряхнув зажатыми в левой руке листками. – У них попадаются просто восхитительные строчки… Вот послушайте.
   Он уставился в бумагу, некоторое время водил носом по строчкам и наконец прочел:
   – Свежи прозрения мгновенья, легки, как тополиный пух. Они нам дарят озаренья, и Космоса прикосновенья ласкают наш усталый дух. Каково это вам?
   Он захихикал и отправил в рот очередной кусочек жаркого.
   Сержант, которого перед выездом успели более или менее ввести в курс дела, сразу взял быка за рога.
   – Мужчина, – сказал он угрюмо, – что вы едите?
   – Мясо, – ответил Козинцев. – Обожаю свинину. Хотите кусочек?
   – Свинину? – еще более угрюмо переспросил сержант. – А вот женщина утверждает, что человечину.
   Козинцев мельком посмотрел на Анну Александровну, чье бледное лицо едва виднелось из-за плечистых фигур в бронежилетах.
   – А у нее не все дома, – равнодушно сказал он. – Она помешанная, наверное. Все время бредит какими-то каннибалами.
   Один из милиционеров – огромный, как шкаф, с непроницаемой круглой физиономией и бритым затылком, – внезапно выдвинулся вперед.
   – Вы не возражаете? – спросил он и, не дожидаясь ответа, протянул руку.
   Он взял тяжелое блюдо за краешек одной рукой, легко поднял его на уровень лица, внимательно осмотрел содержимое, понюхал, а затем аккуратно и без видимых усилий вернул блюдо на стол.
   – Похоже на свинину, – сказал он.
   – Человечина, говорят, тоже похожа на свинину, – возразил сержант, глядя на Козинцева как солдат на вошь. Он видел этого типа в отделении и знал, что взять его голыми руками непросто.
   Колебания сержанта не остались незамеченными.
   – Кстати, – с аппетитом жуя, сказал Козинцев, – я что-то не помню, чтобы приглашал вас или хотя бы открывал вам дверь.
   – Мы звонили, – с ненавистью сказал сержант, чувствуя, что хозяин прав.
   – Правда? – удивился Козинцев.
   – Вы не ответили, – продолжал сержант.
   – Значит, либо не слышал, либо не хотел отвечать. У вас часы есть? Вы умеете определять по ним время? Я собирался поужинать и лечь спать, а дискутировать с вами по поводу сравнительных характеристик свинины и человечины я как раз не собирался. А если бы меня не было дома? Вы что же, высадили бы дверь? Без ордера, без.., ну, я не знаю, без чего еще. Без стыда и совести, например.
   Он раздраженно ткнул вилкой в мясо и отправил в рот очередной кусок.
   До сержанта внезапно дошло, что у него на глазах самым наглым образом уничтожается вещественное доказательство.
   – Мужчина, – сказал он, – прекратите есть. Козинцев снова повернул к нему голову.
   – Зачем? Я голоден.
   Сержант сделал знак рукой, и круглолицый милиционер молча забрал блюдо с остатками жаркого.
   – К нам поступили жалобы на то, что вы.., гм.., пытались угостить собравшихся у вас людей человечиной. Нам придется задержать вас до выяснения обстоятельств.
   Козинцев всплеснул руками.
   – Но это же была шутка! Как же можно этого не понимать? Да над вами будет хохотать вся Москва! Вас же со службы выгонят! Что вы, в самом деле, с ума сошли? Я жаловаться буду, в конце концов! Врываетесь в дом, мешаете отдыхать, притаскиваете с собой какую-то психопатку… Она меня преследует, если хотите знать! Вбила себе в голову неизвестно что и прохода мне не дает! Это из-за нее, между прочим, ко мне второй раз врываются ваши вооруженные варвары и топчутся по коврам в грязных сапогах. Я выше этих мелочей, но есть же, наконец, предел!
   Сержант заколебался.
   – В отделении разберемся, – сказал он.
   – На здоровье! – без паузы отреагировал Козинцев. Было видно, что он здорово взбешен. – Разбирайтесь сколько угодно, но без меня. Я с вами не поеду. У вас нет оснований меня задерживать. Я не пьян, не буяню, даже не шумлю. Сижу себе дома, принимаю пищу. Вот с ней разбирайтесь, – он сердито ткнул вилкой в сторону Сиваковой. – А я в вашей конторе уже насиделся. Продержали целые сутки, как какого-то уголовника, и никто даже не подумал извиниться. Вам это так просто с рук не сойдет! – неожиданно взвизгнул он. – Лично вам, сержант! Вы у меня живо сделаетесь рядовым!
   – А вы меня не пугайте! – сдерживаясь изо всех сил, сказал сержант. – Меня не такие пугали. И вообще, мое дело маленькое…
   Круглолицый здоровяк снова понюхал стоявшее на холодильнике блюдо.
   – Да свинина же, – сказал он. – Что я, свинины не знаю?
   – Ты вообще много знаешь, – зарычал на него сержант. Он чувствовал себя глупо, не знал, что делать, и от этого злился все сильнее с каждой минутой. – Мужчина, положите вилку!
   Козинцев удивленно поднял брови, но потом понял, насмешливо улыбнулся, тщательно облизал вилку и с подчеркнутой аккуратностью положил ее на самый дальний от себя угол стола.
   – Удовлетворены? – спросил он с холодной улыбкой.
   – Минуточку, – сказал сержант и по рации связался с отделением.
   Он вкратце, не вдаваясь в ненужные подробности, описал ситуацию и спросил, что ему теперь делать.
   – Как что? – удивились в отделении. – Задерживать.
   – Да? А за что?
   – За задницу, – посоветовал хриплый голос из микрофона.
   Козинцев отчетливо хихикнул и принялся с сухим шелестом потирать ладони.
   – Очень смешно, – угрюмо ответил сержант, неодобрительно косясь на Козинцева. – А незаконное задержание вы опять на меня повесите?
   – А то на кого же, – жизнерадостно отозвался безликий голос из рации. – Погоди-ка, тут по твоему клиенту что-то такое было. Сейчас… А! Оставайтесь там, ничего не делайте. К вам выехала бригада с Петровки.
   Оперативники с Петровки прибыли через четверть часа. Это были старые знакомые – те самые, что не так давно навещали Козинцева вместе с новым участковым.
   – Ну что, Ярослав Велемирович, опять у вас неприятности? – спросил один из них.
   – Представьте себе да, – сказал Козинцев. – Ну скажите хоть вы им! Это же просто невыносимо!
   – Непременно скажу, – пообещал оперативник. – Только сначала нам придется осмотреть вашу квартиру.
   – Опять?!
   – Да. Только более тщательно, чем в прошлый раз. Сержант, зови понятых.
   – Как угодно, – обиженно сказал Козинцев и непроизвольно хихикнул.
   Пока длился обыск, он под присмотром двух милиционеров сидел на диване в гостиной, развлекая присутствующих чтением избранных мест из поэтического наследия позорно бежавшего Отморозова. Сонные понятые ничего не понимали и испуганно озирались по сторонам. Милиционеры боролись с острым желанием надавать Козинцеву по шее.
   Шутки кончились приблизительно через полчаса, когда вся компания – милиционеры, оперативники с Петровки, понятые и продолжавший хихикать и нести белиберду Козинцев – вернулась на кухню и приступила к осмотру забитого мясными продуктами холодильника.
   Один из оперативников вынимал из морозных недр пакеты и свертки, разворачивал их и демонстрировал присутствующим. Второй в это время составлял опись изъятого. Это была очень странная опись: вместо огнестрельного оружия и ценностей в ней фигурировали такие непривычные вещи, как вырезка, ветчина, мороженые котлеты, балык и прочие мясопродукты. Судя по виду, все они при жизни были коровами и свиньями, но никто не хотел делать выводы до заключения экспертизы. Впрочем, экспертиза экспертизой, но среди понятых были две опытные домохозяйки, да и сами оперативники не относили себя к вегетарианцам: все они видели, что никакой человечиной в холодильнике даже не пахнет. Однако дело следовало довести до конца. Даже если трюк с жертвоприношением и приготовленным из человеческого мяса ритуальным угощением был обыкновенной, хотя и несколько дикой, шуткой, шутника следовало наказать.