Воронин Дмитрий. Живой щит

   Мысли мои все были, конечно, в прошедшей ночи. Я был, конечно, чертовски рад и счастлив, что все это произошло — хотя, в определенной мере, это напоминало изнасилование, причем неизвестно, кто кого. Вот что мне всегда было трудно сделать, так это первый шаг — свернуть кому-нибудь шею — это запросто, а подвалить к даме с нескромным предложением… Дамы это чувствовали и в своих дальнейших действиях разделялись на две группы. Одни молча… а некоторые и не молча, уходили искать менее сдержанных кавалеров, вторые брали инициативу в свои руки.
   С гордостью могу сообщить, что последних, как правило, было больше — видать, есть во мне что-то такое, обаятельное, а? Сам себя не похвалишь, хрен кто вспомнит…
   Уж сколько я старался изжить в себе эту… ну, скажем, робость — без толку, как только на моем пути встречалось очередное воздушное создание, покорявшее меня совершенством форм и изысканностью манер, я тут же начинал мечтать о том, каким счастьем было бы носить это божество на руках и бросать к ее ногам охапки цветов, в то время как кто-нибудь более предприимчивый уже запирал ее дверь. Изнутри. Кстати, нельзя сказать, чтобы меня это как-то особо расстраивало — если дама хочет не столько романтических любовных отношений, сколько банального секса — это ее личные проблемы, что хочет, то и получит. Я же упорно хотел именно романтики, поэтому некоторые наши девочки, не без удовольствия для себя ублажавшие чуть ли не каждого желающего, не вызывали у меня никаких положительных эмоций. Только в этом, разумеется, смысле, поскольку во всем остальном это были нормальные девчонки, веселые, жизнерадостные, прекрасные бойцы — мы же все-таки десантники, независимо от пола и возраста.
   Разумеется, встречались и на моем пути женщины, которые вполне подходили под мои чрезмерно завышенные требования, — и даже было несколько романов, довольно длинных. Но они, эти женщины, как правило, были не из нашей среды, а мало кто способен на ровные и долгие отношения с маринером, который сегодня здесь, завтра там, а вновь появится “здесь” через полгода, и то в лучшем случае. Так что заканчивалось все с очередным переназначением — по обоюдному согласию и без обид. Начальство, ясное дело, не вполне радовалось привязке маринеров к одному конкретному месту дислокации, а потому такие переназначения случались достаточно часто, чтобы расставания “навсегда” постепенно вошли в привычку и больше не вызывали уже той боли в душе, которую, по теории, должны были бы вызывать.
   Похоже только, что это назначение я получил пожизненно и теперь Флоту будет довольно затруднительно откомандировать меня куда-нибудь к черту на рога. То есть написать приказ они, разумеется, смогут запросто, не велик труд, а вот обеспечить доставку — это вряд ли.
   Я с самого начала знал, что влюблен в эту очаровательную блондинку — и, пожалуй, в этот раз мои чувства были несколько отличными от обычных. Я вообще легко влюбляюсь, хотя, откровенно говоря, никогда не “ложил глаз” более чем на одну женщину за раз.
   И все же, чего уж скрывать от самого себя, не так уж часто это было серьезно, даже если я, противу обычного, начинал активно за девушкой ухлестывать, даже если добивался ее расположения и, соответственно, всего последующего. Расставались мы обычно быстро, не имея друг к другу претензий и не строя планов на будущее.
   Сейчас все было существенно иначе — и глубже, и сложнее.
   Алия буквально сводила меня с ума — последнее время я ловил себя на мысли, что готов пойти на все, что угодно, лишь бы с ней не расставаться, видеть ее каждую минуту, слышать ее голос… даже если этот голос читает мне нравоучения. Это называется — докатился.
   Поэтому события минувшей ночи я воспринял двояко. С одной стороны, степень моего счастья трудно было измерить словами — какое там “седьмое небо”, я улетел куда дальше. Любой мужчина будет горд тем, что он желанен, что его хотят. С другой стороны — не слишком ли все быстро? Я не хотел бы, чтобы мои отношения с Алией превратились все в тот же короткий роман, легко завязавшийся и быстро закончившийся. Лишь тот приз наиболее ценен, которого долго и упорно добиваешься… даже если этот приз — любимая женщина.
   Внезапно по коже пробежали мурашки — я понял… или, возможно, мне показалось, что я понял причину того, что прошлой ночью Алия оказалась в моих объятиях. Она почувствовала, что эта ночь может стать последней, которую мы проводим в тепле и комфорте, — что будет завтра, неизвестно, может, нас всех подстерегает смерть. Если… если предположить, что она тоже любит меня, то она, возможно, просто не хотела упустить шанс, который может оказаться и последним. И если я прав, значит…
   — Ну как, все понял?
   Я сделал умное лицо и изо всех сил закивал, давая понять, что теперь я и без посторонней помощи смогу повесить на лошадь седло и затянуть все эти ремешки, не задушив ее и не запутав себя. Нет, я сам искренне в это верил… минуты две верил, не меньше, пока Рейн, скотина, снимал упряжь, чтобы потом предоставить мне возможность попрактиковаться. Он в принципе неплохой парень, но иногда бывает удивительно невыносимым.
   Как бы то ни было, но выехали мы поздно. Хозяин выражал свое огорчение столь скорым отъездом, но глаза его при этом столь погано бегали, что настроение мне испортили окончательно.
   Единственный плюс во всем этом — седлать лошадь меня научили, и я искренне радовался, что при этом процессе не было свидетелей, иначе пришлось бы их прирезать.
   И все равно — не люблю, когда, глядя на меня, облизываются. Даже мысленно. Хозяин мне не нравился, хотя я и пытался себя успокоить, думая о том, что все кабатчики — сволочи в той или иной мере. Их работа — обирать клиента, поскольку на честной торговле прожить-то можно, а вот оставить кое-что на черный день, а то и детям с внуками — сомнительно. Возможно, среди них и встречаются отдельные порядочные индивидуумы, но скорее как исключение, лишь поддерживающее правило.
   И все же постепенно настроение улучшалось, чему немало способствовала погода — чистое небо, ласковое солнышко. Копыта Голиафа мерно цокали по сухой дороге, птички пели — благодать.
   Дорога шла полями, но где-то там, впереди, уже виднелась кромка леса. Все складывается относительно удачно, к тому времени как солнце встанет в зенит, мы уже очутимся в спасительной прохладе — денек обещает быть, мягко говоря, теплым.
   Как обычно, Рейн с Амандой ехали позади, а мы с Алией остались наедине.
   — Расскажи, Стас, как вы там, у себя, живете?
   — А что именно тебя интересует? — Все!
   Я задумался… Интересный вопрос. Что ж… попробуем рассказать.
   Вот до механических часов здесь еще не додумались, это минус. Время вообще мало подчиняется законам — то ползет, как черепаха, особенно если делаешь что-то нудное и совершенно неинтересное, то летит совершенно незаметно, особенно когда находишься рядом с любимой женщиной, которая к тому же слушает тебя, открыв рот и жадно ловя каждое слово. И ты видишь, что твой рассказ ей до чертиков интересен, ей хочется продолжения, она искренне смеется твоим шуткам, и вообще — имеет место полное родство душ.
   Я, как мог, поведал о нашей цивилизации — без особых прикрас, но и не стращая попусту. Вспомнил о войне — по сравнению с ней все местные конфликты были, по сути, ярмарочными развлечениями, здесь не отправляли на дно морское целые континенты, не сжигали планеты и не взрывали в мгновение ока огромные корабли со всем экипажем, который, бывало, так и не успевал понять, что же, собственно, произошло. Рассказал про технические достижения, посетовав попутно, что магия у нас известна лишь немногочисленным доморощенным “колдунам”, к которым даже их преданные друзья относятся как к неизлечимо больным, за которыми нужен уход и присмотр.
   Алия спросила, сколько людей живет в нашем городе, и оказалось, что я не в состоянии ей ответить. Не было в местном языке подходящего термина. Пришлось прибегнуть к загибанию пальцев — что в среднем, мол, столько же, сколько в двух-трех сотнях ваших столиц типа Тренса. Она не поверила — еще бы, у них во всех срединных уделах, вместе взятых, столько народа не набралось бы. Я уверил ее, что ни в чем не погрешил против истины.
   — Я бы не смогла жить в такой сутолоке, — поежилась она. — Мне кажется, это такой ужас. Да и как у вас там живут лорды? Неужели дома сервов стоят вплотную к их замкам?
   Пришлось популярно объяснять социальное устройство и заодно основные принципы градостроительства. Если с градостроительством здорово помогли пчелы с их сотами, то понять тот факт, что все люди в принципе равны… хотя некоторые “равнее” других, хотя никто официально в этом не признается, — это ей было явно не под силу. Я, как мог, пытался объяснить ей принципы социальной справедливости, но то ли оратор из меня был никакой, то ли эта тема ей порядком наскучила, но она неожиданно задала вопрос:
   — Ладно, допустим, все равны. Скажи, у вас там девушка может… если мужчина нравится ей… сама… ну, сделать ему предложение…
   — Может, — рассмеялся я. — Очень даже может. Но у нас, как и у вас, это… не очень принято. Хотя и бывает, конечно.
   — Не принято… — Она печально улыбнулась. — У нас это практически невозможно. Если отец решает выдать дочь замуж, то в последнюю очередь поинтересуется ее мнением на этот счет. Да и она может, конечно, попробовать отговорить родителя, но только наедине — на людях ей надлежит делать вид, что предстоящий брак для нее — предел мечтаний. Даже если от жениха ее тошнит.
   — Да уж, у нас с этим проще, — согласился я. — И все же бывает и точно так же, как и здесь, люди вообще имеют склонность блюсти старые традиции, даже если они до смешного нелепы.
   Некоторое время она ехала молча, опустив взгляд. Я видел, что в ней идет внутренняя борьба, но ни в коей мере не собирался вмешиваться, тем более что не знал точно, о чем она думает, — это только психоаналитик будет навязчиво вытягивать слово за слово все сокровенные мысли и тайные чувства. За эту способность их ценят, но лишь с профессиональной точки зрения. Кое-что я подозревал, как же без этого, но без особой уверенности.
   — Знаешь, Стас, — тихо сказала она после долгой паузы, — когда меня выдавали замуж, никто, даже Дункан, не подумал спросить меня, а хочу ли я выходить за этого уродливого, хотя и богатого маркиза де Танкарвилля. Даже Дункан — а он всегда любил меня, может, даже больше, чем отец. Да, это была прекрасная партия, в глазах всех — кого же в таком случае будут интересовать мои чувства.
   — Ты любила другого?
   — Не знаю… нет, в тот момент нет, это точно. Потом… может быть, но… Знаешь, Стас, он никогда не относился ко мне как к женщине. Скорее как к дочери — всегда старался защитить, присмотреть. Может, потому, что он был намного старше меня.
   — Был…
   — Он погиб. Впрочем, как и все защитники замка, кроме разве что меня. И знаешь, Стас, чего я не могу понять? Берн умер почти у меня на руках, и все же последний вздох он пожелал испустить в обществе простого солдата… и я не могу понять почему. Какие наставления он давал ему или о чем просил? Я знаю, мальчик был в меня немного влюблен — это так было заметно…
   Она немного помолчала, потом добавила, положив руку на кулон:
   — Он подарил мне этот камень. — Берн?
   — Нет, тот мальчик… его звали Жан, и он был родом из тех же мест, что и я. Сказал, что нашел клад гномов…
   Я молчал. Алии требовалось выговориться — что ж, она нашла благодарного слушателя. Кони мирно ступали рядом, Рейн с Амандой совсем отстали, мы были вдвоем.
   — Я не знаю, любила ли я Берна или нет… Может быть, он просто покорил меня тем, что в нем было все, что, по моим представлениям, включало в себя понятие рыцаря без страха и упрека. Смел, честен, благороден, умен…
   — И недостаточно умен, чтобы почувствовать твое к нему отношение, — поддел я ее, хотя прием был запрещенный.
   — Может, и почувствовал… — усмехнулась она. — Знаешь, Стас, я не думаю, что наши нравы кажутся тебе слишком вольными…
   — Нет, конечно, — сказал я, а сам подумал о том, как бы Алия отреагировала на кое-что из того, чем в наше время с увлечением занимается молодежь. Компаниями. Меня это, откровенно говоря, никогда особо не привлекало, но у каждого увлечения есть свои поклонники.
   — И все же редко кто из благородных дам не имеет любовника. Но Берн, думаю, счел, что, сыграв эту роль, предаст своего господина, моего мужа. Хотя кто знает, возможно, он и действительно ничего не замечал, кроме своих солдат, тренировок и охоты — соображения морали в таких вопросах мало кого останавливали…
   — Ты невысокого мнения о людях.
   — Да нет, я не говорю, что это плохо. Любовь — это самое лучшее, что может быть у человека…
   Я остановил коня и спрыгнул на землю. Ласточка, как и положено воспитанной лошади, тут же замерла рядом со своим кавалером, который несколько удивленно скосил на меня глаз, но выказывать свое недовольство столь резким изменением ритма движения не стал.
   Я протянул руки навстречу Алии. Она спрыгнула прямо в мои объятия, и я поймал ее, не торопясь опускать на землю. Сейчас ее губы были так близко от моих, что я не смог удержаться и коснулся их. Маркиза робко ответила на поцелуй, — совсем не так, как ночью, это, был невинный, легкий поцелуй — но по всему телу пробежала приятная теплая волна, а душа затрепетала от любви и нежности к этой изумительной девушке…
   — Алия, я… — Слова застревали в горле, я замялся, все еще держа ее в объятиях и боясь хоть на мгновение отпустить. — Прости, я, конечно, беден как церковная крыса, мое благородное происхождение является плодом твоей фантазии, я бываю груб и неотесан… и все же я был бы бесконечно рад и счастлив, если бы ты… если бы ты согласилась стать моей женой.
   Ну вот и все. Слова сказаны… я всегда думал о браке как о чем-то совершенно далеком и меня ни с какой стороны не касающемся. Для десантника даже устойчивая длительная связь всегда тяжела, а уж брак — и подавно. Официально это, разумеется, запрещено не было, но что-то я ни разу ни о чем подобном не слышал. Раньше — и не раз — я слышал от женщин об их планах на предстоящее замужество, где мне отводилась весьма немаловажная роль — и это обычно становилось началом конца наших отношений.
   Сейчас же я мечтал об этом больше всего на свете — я готов был горы свернуть ради того, чтобы услышать вырвавшееся из этих нежных губ заветное слово.
   Но боялся я другого — подумаешь, проведенная вместе ночь.
   Что бы я ни думал о наших нравах, здесь тоже пуритане и близко не ночевали — те же Рейн с Амандой… Да, выглядело это как связь мачехи и пасынка, так что, кто-то их осудил? Да черта с два!
   Никому до этого нет никакого дела, разве что упомянут ненароком да понимающе ухмыльнутся. Нет, это не повод… а в остальном — я сказал истинную правду. Кто я? Известно кто — никто, и звать меня никак. Все, что есть за душой, — меч, конь, латы… Так и то в общем-то не свое, а так, с неба свалившееся.
   Наши глаза встретились — два ослепительно-голубых озера, окаймленные длинными черными ресницами, смотрели на меня тепло и нежно. Нежный шелк волос, разбросанных по плечам, водопадом расплавленного золота спускался к талии, щекоча мои руки, эту талию сжимающие. Ее чувственные полные губы слегка приоткрылись…
   — Да.
   — Алия?
   — Да, Стас… я согласна стать твоей женой. Более того, если бы ты молчал еще час, я сама сделала бы тебе предложение, тем более что, по твоим словам, у вас так бывает… не перебивай! Я люблю тебя, я давно люблю тебя, наверное, с самой нашей первой встречи. И брак… он не был бы мне так желанен, я ведь в любом случае твоя, вся, без остатка, но… ты сам понимаешь, этот наш поход… ты сам понимаешь, он вполне может закончиться плохо для нас… для всех нас или не для всех. И если мне придется умереть — что ж, это судьба, а против судьбы не пойдешь, но мне будет не так страшно умирать, если я буду знать, что ты мой навеки. Нет в этом мире силы, которая может расторгнуть брак, только смерть разлучит нас.
   — Любовь моя. — Мое горло перехватило, и я заметил, что впервые за последние годы что-то влажное застилает мне глаза, и эти слезы вызваны не ветром или песком, а совсем другим. — Милая, не надо говорить о смерти. Я смогу защитить тебя от всего, что только посмеет встать на пути нашего счастья.
   Она прильнула к моим губам, на этот раз страстно и жарко, я чувствовал, как прижимается ко мне ее нежное тело, как ее руки обвивают мои плечи, как счастье переполняет все мое существо.
   Прошла, наверное, вечность, прежде чем мы смогли оторваться друг от друга. Но и потом наши губы не смогли слишком долго находиться вдали друг от друга и слились в поцелуе снова, а затем еще раз и еще…
   — Э-э… я, конечно, извиняюсь. — По голосу Рейна было совершенно ясно, что раскаяния он не испытывает ни в малейшей степени, а напротив, откровенно злорадствует. — Но позволительно ли мне будет спросить, чем вызвана остановка посреди дороги, кроме столь очевидных проявлений нежностей?
   — Да вот, вас поджидали, — ответил я с ехидцей. — Вы же, если мне не изменяет память, хозяин этих земель, верно?
   Рейн, похоже, был этим вопросом несколько огорошен, не ожидал — и только молча кивнул, вовремя не найдя подходящей к случаю фразы.
   — И как далеко, любезный граф, простираются ваши полномочия?
   Аманда мельком взглянула на Алию, затем на меня, и, очевидно, сделав какие-то одной ей известные выводы, тоже вопросительно уставилась на Рейна. Тот, попав в перекрестье взглядов, замялся.
   — Ну… я даже не знаю, как далеко. Наверное, как угодно далеко.
   — Как угодно далеко… — глубокомысленно протянул я, давая ему возможность самому осмыслить сказанное. — То есть безгранично, так? Казнить и миловать, строить и разрушать, дарить и отбирать, быть полководцем, правителем, священником, заступником, карателем. Вершить церковные обряды и пользоваться правом первой ночи, защищать страну от захватчиков, и самому выступать в этой роли, осыпать кого-то милостями, а других отправлять на дыбу — я ничего существенного не забыл?
   — Так, мелочи, — с холодком произнес Рейн, несколько задетый моим задиристым тоном. — У меня еще, как и у любого дворянина, есть неотъемлемое право вызвать на поеди— нок любого нахала, который…
   Аманда заразительно расхохоталась, ей тут же вторила Алия. Граф недоуменно уставился на свою подругу, которая честно пыталась остановиться и никак не могла, слезы текли из глаз.
   — Что… почему… Связно ответить на столь ясно и понятно поставленный вопрос Аманда в данный момент не могла. Пришлось мне взять разговор в свои руки, поскольку поставленная цель была достигнута — я узнал все, что хотел, и попутно достал-таки мальчика, о чем втайне мечтал с самого начала нашего знакомства — уж очень часто он действовал мне на нервы.
   — Ну, это просто прекрасно, глубокоуважаемый граф, что вы здесь и в самом деле столь абсолютный властелин, каковым я вас и считал. — Я замер перед Рейном в глубоком поклоне, хотя и вложив в него некоторую долю иронии, надеюсь, не слишком заметную. — В таком случае, мой лорд, вам совсем не трудно будет воспользоваться одной из Дарованных вам господом, законом и правом наследования привилегий, а именно…
   — А именно… — все еще давясь от смеха, перебила меня Аманда, — сочетать благородного рыцаря Стаса де Бурга… и маркизу Алию де Танкарвилль… законным браком.
   Рейн ошалело уставился на нее, затем недоуменно перевел взгляд на меня, снова на нее — эта пантомима привела к очередному приступу смеха его подруги, и даже я, наблюдая за совершенно сбитым с толку графом, делал над собой героические усилия, чтобы хотя бы внешне сохранять серьезность:
   Наконец до него дошло, что, несмотря на общее веселье, никто не шутит.
   — Я… я, право, не знаю… этот обряд вообще-то должен проводить священник, а я… — мямлил он, но Аманда, отсмеявшись, взяла ход событий в свои руки.
   — Ну, милый мой, ведь Стас совершенно прав. Ты здесь представляешь верховную власть во всех ее ипостасях. И хотя право провозгласить кого-либо мужем и женой всегда было неотъемлемой прерогативой священников, но в определенных ситуациях власть светская вполне может подменить собой власть духовную…
   Рейн беспомощно посмотрел на Алию в поисках поддержки. Мда-а… уж там-то он ее точно не дождется. Маркиза утвердительно кивнула и послала графу милую улыбку, в которой ехидства было куда больше, чем всего остального. И он понял, что от навязанной ему роли священнослужителя отвертеться сегодня не удастся…
   — Властью, данной мне богом и людьми, объявляю вас мужем и женой… Отныне сэр Стас де Бург имеет право именоваться также маркизом де Танкарвиллем, а маркиза де Танкарвилль имеет право именоваться также леди де Бург… хотя я бы ей этого не советовал. Вы можете поцеловать невесту, Стас, а мы дружно сделаем вид, что у вас с ней это впервые.
   Я благоразумно пропустил шпильку мимо ушей — раз уж мальчику так хочется оставить за собой последнее слово, не стоит лишать его такого невинного удовольствия. К тому же дело свое он сделал старательно, прилагая немало усилий, чтобы на протяжении этого процесса оставаться .серьезным. Временами ему это даже удавалось… так или иначе, церемония, совершенная среди степи, имела должную степень торжественности и меня вполне удовлетворила. И вообще — обращать внимание на колкости графа было некогда, в настоящий момент у меня было занятие куда интереснее — целовать мою несравненную супругу, чем я и занимался с должным старанием и усердием — подозреваю, губы у маркизы порядком опухнут. И у меня тоже, но оно того стоит.
   — И все же я должен напомнить счастливым новобрачным, — несколько желчно заметил Рейн, которого слегка задело полное мое равнодушие к его насмешкам, — что дорога у нас впереди еще довольно длинная, а провести вашу… э-э-э… первую брачную ночь на траве и на сквозняке я бы не назвал отличной идеей. К тому же, хотя любезный маркиз де Танкарвилль и не является моим подданным и право лорда здесь, в данном конкретном случае, в полной мере и неприменимо, я тем не менее должен отметить, что…
   Сверкнувшая из глаз Аманды молния способна была спалить если и не город, то уж пару деревень наверняка. Рейн, впрочем, это тоже заметил — в глубине души он, возможно, и верил в хорошо развитое чувство юмора своей подруги, но намек понял и должные выводы сделал.
   — …что нам уже пора двигаться дальше.
   Дальше так дальше, кто бы спорил. Разумеется, и я не горел желанием снова ночевать под открытым небом, тем более, как справедливо заметил граф, впереди была самая настоящая и у каждою в жизни единственная Первая Брачная Ночь, каковая должна проистекать так, чтобы запомниться на всю оставшуюся жизнь.
   Прежний порядок следования возобновился, и мы снова двинулись вперед по пустынной дороге. Медленно уплывали назад вспаханные поля, редко кое-где копошились крестьяне, что, кстати, мало вязалось с уверениями трактирщика насчет замеченных в окрестностях орков — как-то уж очень спокойны были местные жители, я бы даже сказал — недопустимо спокойны. В конце концов, независимо от степени правдивости нашего излишне предупредительного хозяина, орки здесь действительно водились, стараниями братца графа, если и не сейчас, то в очень недалеком прошлом, и так откровенно расслабляться, пожалуй, не следовало.
   Отсюда я сделал вывод, неправильный, как оказалось вскорости, что вокруг царит исключительно мир и благодать. Пора было бы привыкнуть, что за такими скоропалительными выводами обычно тут же следует какая-нибудь особо изощренная пакость.
   Солнце уже почти стояло в зените, когда мы наконец достигли опушки леса. К тому времени я начал несколько сожалеть о том, что на мне не надеты доспехи, как бы глупо это ни звучало. Конечно, лишние полета килограмм еще никому самочувствия не улучшали, но, с другой стороны, подарок барона фон Ридерау благодаря своим древним магическим особенностям здорово напоминал скафандр с терморегулировкой, а вот в кольчуге, надетой поверх стеганой куртки, я порядком запарился — лето на дворе… ну, почти лето.
   Алия остановилась перед первыми же деревьями, на ее лице отражалась напряженная работа мысли. Сомневаюсь, чтобы мою колдунью озаботила какая-то не стоящая внимания мелочь, поэтому я придержал Голиафа и, не вмешиваясь в процесс, стал ждать, когда к нам подтянутся наши спутники.
   — В чем дело? — поинтересовался Рейн.
   — Крикун… — задумчиво ответила маркиза.
   — Да, слышу, — безразлично пожал он плечами. — И что?
   — С чего это он разорался?
   — Мало ли… медведь, волк. Вы, маркиза, становитесь излишне мнительной, вам не кажется?
   — Не кажется, — отрезала она. С моей точки зрения, это прозвучало несколько грубовато.
   — Меня никто не хочет просветить, в чем дело? — поинтересовался я.
   — Ах, простите, Стас… все время забываю, что вы здесь человек относительно новый. — Рейн усмехнулся, разводя руками. — Здесь водится одна интересная птичка. Сама по себе она ни малейшей ценности не представляет, да и мелка, одни кости. Но наглая — слов нет. Как встречает на своей территории какую живность крупнее собаки, начинает громогласно изъявлять протест. Слышите, звуки из лесу доносятся?
   Звуки я слышал, разумеется, — если смешать карканье смертельно обиженной вороны со скрипом железа по стеклу, то получится жалкое подобие этого, простите, “пения”.
   — Да уж, явно не соловей.
   — Это у вас там образец благозвучия, как я понимаю? Вот именно, сладкоголосым крикуна не назовешь. Одна радость, его территория обычно невелика, несколько рядом стоящих деревьев. Охотники обычно к нему относятся благосклонно — во-первых, крупную дичь издалека, можно сказать, слышно, и, во-вторых, за этим бедламом самого охотника зверь не услышит, разве что учует.