Страница:
Флотские товарищи, по-видимому, считали, что блокада Ленинграда продлится многие годы.
Заседание было шумным, оживленным. Выяснилось, что флот имеет большие резервы, которые используются весьма слабо. Например, обнаружилось, что моряки хранят "на черный день" огромное количество мин заграждения. Военный совет фронта принял решение немедленно использовать взрывчатое вещество этих мин для снаряжения боеприпасов, производимых на ленинградских заводах. Пришлось морякам поделиться и запасами снарядов, топлива, продовольствия.
Большое значение в те дни имела противовоздушная оборона города. Ее возглавлял генерал-майор артиллерии Ф. Я. Крюков, умелый организатор, отличный знаток своей специальности. Во время налетов авиации противника включались в борьбу с ней и береговые батареи и артиллерия боевых кораблей, стоявших в Кронштадте и на Неве. Несколько зенитных батарей располагались в Финском заливе на специально приспособленных баржах, поставленных на якоря. Противовоздушная оборона Ленинграда имела в своем распоряжении первые наши отечественные радиолокационные станции кругового обзора РУС-1 и РУС-2, которые легко обнаруживали летящие самолеты противника в любых условиях дня и ночи.
Зенитная артиллерия взаимодействовала с истребительной авиацией ПВО, хотя и не всегда четко. В октябре и ноябре зенитчики были значительно стеснены в расходе боезапаса, особенно по среднему калибру: на подвоз особенно рассчитывать не приходилось, а заводы Ленинграда еще только налаживали это новое для них производство. Тем не менее, зенитчики Ленинграда своим огнем значительно подняли потолок вражеской авиации, чем уменьшили эффективность ее налетов. Нередко вражеские летчики сбрасывали свой бомбовый груз куда попало.
Огнем зенитной артиллерии ПВО Ленинградского фронта было сбито значительное число самолетов противника.
Мужественно действовала истребительная авиация ПВО. За воздушными боями наблюдало все население города, восхищаясь героизмом наших летчиков.
На командный пункт в Смольном во время налетов вражеской авиации все время передавалась воздушная обстановка. Как было приятно слышать: "Наши истребители атакуют фашистский бомбардировщик. Вражеский самолет загорелся, падает вниз!" или: "Разрывы зениток буквально окружили самолет противника... задымил... валится на левое крыло... в месте падения взрыв!" Мы ликовали, кричали "ура", спешили от души поздравить летчиков и зенитчиков с успехом.
Дни в Смольном
Я жил в Смольном - боевом штабе обороны города. Темп работы был напряженным - все трудились днем и ночью. Гитлеровцы часто обстреливали Смольный, не раз пытались его бомбить. Для безопасности мы обычно спали в бомбоубежище, общая спальня которого напоминала строгую солдатскую казарму.
Город готовился к Октябрьской годовщине. Уполномоченный Государственного комитета обороны по продовольственному снабжению населения города и войск Ленинградского фронта Дмитрий Васильевич Павлов, много и плодотворно потрудившийся в дни блокады, пишет в своей книге: "Праздник отметили выдачей детям по 200 гр. сметаны и по 100 гр. картофельной муки, а взрослым - по пяти штук соленых помидоров. 6 ноября в сумерки, проезжая по улицам Ленинграда, я был поражен огромными очередями у городских парикмахерских - защитники города хотели получше встретить праздник. Но как-то он пройдет? Вечером гитлеровцы предприняли ожесточенный налет на город. В эти часы по радио транслировали из Москвы торжественное заседание, которое состоялось на станции метро "Маяковская".
Мы сидели в Смольном у радиоприемника и напряженно вслушивались в слова доклада. Слышимость была плохая,
Вскоре я позвонил в Москву, начальнику ГАУ Н. Д. Яковлеву. Он только что вернулся с торжественного заседания, был радостно взволнован и кричал мне в телефон:
- Новость, большая новость!
Он повторял какое-то слово, но я никак не мог его разобрать.
- Скажите по буквам! - наконец попросил я и начал записывать. И опять не поверил.
- Парад? Какой парад? Где? Когда?
В конце концов, понял, что в Москве на Красной площади завтра утром состоится праздничный военный парад. Это казалось совершенно неправдоподобным в разгар войны, в дни ожесточенных бомбардировок Москвы, Ленинграда и других городов.
Когда я рассказал об этой новости Жданову и другим товарищам, они посмотрели на меня с недоумением:
- Да что вы! Это просто пошутили над вами. Жданов пошел звонить в Москву. Вернулся к нам сияющим от радости:
- Вы оказались правы. Да, завтра парад!
7 ноября весь Ленинград ликовал. Парад в Москве многое значил. Он еще и еще раз свидетельствовал о том, что партия и правительство уверены в победе. Значит, оккупантам не сдобровать! У всех прибавилось сил и энергии.
Важнейшей заботой руководителей города была организация Дороги жизни через Ладожское озеро. Сначала возник проект проложить по льду железную дорогу. Это, конечно, выглядело заманчиво, но уже тогда казалось нереальным и, главное, весьма затяжным делом. А времени не было. Укрепление шпал на льду - этого еще никто не делал в. короткие сроки. Решили немедленно, как сомкнутся льды, проложить трассу для автомашин.
А. А. Жданов пригласил к себе ученых. Уточнили: всегда ли замерзает Ладожское озеро зимой, какая средняя толщина льда, его структура, какова его "грузоподъемность". Жданов дал ряд ценнейших советов строителям новой дороги, одобрил предложение искусственно наращивать лед на некоторых участках трассы.
Обсуждался вопрос о прикрытии ледового пути с воздуха сначала с помощью авиации и зенитных пулеметов, а когда лед станет толще, то и с помощью малокалиберной зенитной артиллерии.
В середине ноября Ладогу сковали льды. На озеро выслали пешую разведку. Командование приказало провести аэрофотосъемку будущей трассы. Все в Смольном нетерпеливо ждали результатов. Хлебные запасы в городе истощались. Люди умирали от голода. Остановились трамваи и троллейбусы. Замерзли водопроводные линии. Не хватало угля, нефти, дров. Надо было спешить. Местные жители между тем сообщали о частом торошении льдов на озере, о больших полыньях.
Вслед за пешей разведкой была выслана конная. Действительно, на Ладоге обнаружили большие полыньи, но тут же нашли обходные пути. И сразу же с восточного берега Ладоги потянулись в Ленинград первые хлебные обозы.
Дорожные батальоны, пользуясь сильными морозами, приступили к прокладке ледовой трассы, к созданию вдоль нее оборонительного пояса. К озеру двинулись тысячи машин.
В двадцатых числах ноября колонна автомашин с хлебом для ленинградцев совершила первый рейс по Дороге жизни. Ленинград облегченно вздохнул.
В эти трудные дни я не раз встречался с отцом и сестрой. Они продолжали работать и по-прежнему не хотели эвакуироваться на Большую землю. Оба готовы были перенести любые трудности, лишь бы остаться в родном городе и помочь отогнать врага.
В свободные минуты я звонил отцу по телефону. Случалось, его голос внезапно прерывался и в трубке слышался сильный грохот. Проходили томительные минуты, и снова доносилось знакомое покашливание отца. Немецкая артиллерия посылала по утрам свои плановые восемь тяжелых снарядов по квадрату, где помещалось учреждение, в котором работал отец. Он обычно рекомендовал не звонить с четверти до половины десятого.
- В эти минуты я получаю от немцев артиллерийский привет, видимо, потому, что у меня сын артиллерист,- шутил старик.
Однажды, пока мы разговаривали, снаряд разорвался поблизости от учреждения, где работал отец. В здании вылетели рамы и двери, от взрывной волны отвалилась штукатурка потолка, но отец продолжал разговор в совершенно спокойном тоне.
Вечером 1 декабря мне передали приказание Ставки - завтра же вылететь в Москву. Но ночью разбушевалась метель. Она не стихала трое суток.
Пользуясь задержкой с отлетом, я составил проект указаний Военного совета фронта о недостатках при наступлении на оборонительные позиции противника. Особое внимание хотелось обратить на необходимость сочетания огня всех видов оружия с движением пехоты и танков, посоветовать, как вести ближний бой в конкретных условиях Ленинградского фронта, закреплять достигнутые успехи, как использовать штатное артиллерийское вооружение, находящееся в пехоте, и улучшить планирование огня артиллерии. Проект был принят и в несколько расширенном виде, уже в форме приказа по фронту, пошел в войска.
На Ленинградском фронте я был очевидцем массового героизма бойцов и командиров. Не щадя своей жизни, воины шли на любой подвиг. В этих условиях важно было без промедления награждать отличившихся. У нас же был другой порядок - представление командира или красноармейца к правительственной награде очень медленно проходило через множество инстанций до Москвы. Хотелось ускорить этот процесс.
Посоветовавшись с товарищами, я внес предложение об изменении порядка награждения отличившихся в боях и предоставлении этого права военным советам фронтов и армий. Предложение было принято, и вскоре был обнародован соответствующий Указ Президиума Верховного Совета СССР.
Утром 5 декабря из Хвойной за мной прилетел наконец транспортный самолет.
Тяжело было оставлять родной город и своих земляков в столь трудном положении. Но приказ есть приказ.
С фронта на фронт
Боевые будни
Поздно вечером 5 декабря мы прилетели на подмосковный аэродром. Только я и мои спутники сели в машины, как зазвучал сигнал воздушной тревоги. Под заунывный вой сирен мы мчались по затемненному, обезлюдевшему городу. Раздались дружные залпы зениток.
Вошел в свой рабочий кабинет, где не был полтора месяца. В учреждении пусто, большинство работников эвакуировались в Куйбышев, здесь остались лишь небольшие оперативные группы. Предложили обогреться горячим чаем, но меня срочно вызвали в Ставку. Она находилась теперь в Кремле.
В Ставке, перешедшей на время воздушной тревоги в подземное убежище, заслушали мой краткий доклад о положении в Ленинграде и на Ленфронте, о героизме ленинградцев. В ответ порадовали сообщением о подготовленном на утро крупном контрнаступлении под Москвой, предложили включиться в дело и помогать всем, чем только возможно. Б. М. Шапошников бегло познакомил с замыслом и целями завтрашнего удара по немецко-фашистским войскам. С радостью, волнением слушал я Бориса Михайловича, следил за красным карандашом, которым он водил по карте с нарисованными на ней стрелами, далеко идущими на запад. Восторг мой омрачили слова Сталина: - Ставка недовольна работой начальника ГАУ. Подумайте, кто может заменить Яковлева.
Что случилось, откуда взялись такая оценка и поспешные оргвыводы? Я тут же высказал свое мнение о нежелательности замены начальника ГАУ, но Сталин не захотел даже слушать.
- Серьезно подумайте и доложите завтра свое предложение.
Когда мы с Борисом Михайловичем шли к выходу из убежища на Кремлевскую площадь, я пытался выяснить у него причины столь резкого разговора о Главном артиллерийском управлении и его начальнике. Мой собеседник глубоко вздохнул и сказал, что этот разговор и для него оказался неожиданностью. Вышли на воздух. Стрельба зениток продолжалась. В черном небе соединились в пучок лучи прожекторов, видимо нащупавших ночного разбойника.
Прибыв к. себе, я сразу же позвонил Н. Д. Яковлеву и по телефону завел с ним речь о текущих делах. Все как будто не так уж плохо.
- А какие трудности вы испытываете? Николай Дмитриевич, не задумываясь, ответил:
- Нас здесь, в Москве, небольшая оперативная группа, ГАУ в Куйбышеве. А объем работы большой, заявки и задания сыплются как из рога изобилия, и все срочные, важные. Никто не интересуется реальными возможностями и не хочет их знать.
По поводу завтрашнего контрнаступления Яковлев сказал, что обеспечить его в артиллерийском отношении стоило огромных усилий.
Сразу же все стало ясно.
Несмотря на усталость и голод, я сел за работу. Моим предложением могло быть только одно: во что бы то ни стало оставить Яковлева на его посту и вернуть ГАУ в Москву.
Во второй половине дня 6 декабря меня вызвали в Ставку по ряду вопросов, касавшихся активно действовавших фронтов. Когда эти вопросы были решены, я доложил свою оценку ГАУ и его начальника. Хотя у меня был по этому поводу подготовлен небольшой письменный доклад, мне предложили изложить его устно. Доклад мой был выслушан внимательно, без реплик и вопросов, и тут же получил утверждение. Н. Д. Яковлев остался на своем месте, а ГАУ разрешили реэвакуировать.
Я был искренне рад за Николая Дмитриевича и то учреждение, которым он руководил. И все же было горько. Как часто Сталин принимал решения не по разумению, а по настроению!
Вскоре ГАУ полностью вернулось из эвакуации. Я принял все меры, чтобы другие центральные управления установили более тесный контакт с этим учреждением.
Контрнаступление под Москвой развивалось. Наши войска успешно продвигались вперед.
Эфир заполнился немецкими докладами, переговорами и сообщениями без всякого кода. В стане врага царила паника. Приятно было читать радиоперехваты. Противник смертельно напуган, отступает, бросая боевую технику. Штабы гитлеровских частей и соединений потрясены внезапностью нашего мощного наступления на столь широком фронте.
Я связывался с командованием фронтов, выяснял. в чем испытывается нужда, какая требуется помощь. Фронты просили подбросить орудия, пулеметы, минометы, винтовки, автоматы, тягачи и автомашины. И, конечно, боеприпасы, от них никто не отказывался.
Между тем изо дня в день увеличивались трудности с артиллерийским снабжением, пути подвоза растягивались, а возможности далеко не соответствовали все возрастающим потребностям. В заявках, которые мы получали, как в зеркале отражались характеры командующих фронтами. Одни требовали с явным "запасом", старались урвать побольше, другие, понимая наши трудности, просили лишь то, без чего нельзя было обойтись. У меня сохранилась небольшая, на клочке бумаги, записка:
"Дорогой Николай Николаевич, - привет! Прошу помощи: тысячи три винтовок, десятка четыре пулеметов и минометов. С товарищеским приветом. Захаркин. 9.12.41".
Прислал мне ее генерал-лейтенант И. Г. Захаркин, командующий армией, прославившейся в боях под Москвой. Более чем скромная заявка для армии, уже четвертые сутки продолжавшей наступление.
А в Ставке тем временем решались самые разнообразные вопросы. Так вдруг неожиданно было принято решение о производстве миномета-лопаты.
История этого оружия началась за год до войны. Весной 1940 года во время большого учения в Московском военном округе один из младших командиров обратился к Народному комиссару обороны С. К. Тимошенко с предложением превратить малую саперную лопату в миномет, сделав ручку стальным стволом. Немалого труда стоило убедить изобретателя в малой эффективности предложенного им оружия.
Теперь, во время войны, автор изобретения сумел вновь поднять вопрос о реализации своего предложения. Кто-то его поддержал, делу дали ход. Мне пришлось выехать на испытания малютки-миномета. Толку от него, конечно, было мало. И не оружие, и не лопата. Крохотная 37-миллиметровая мина была очень слаба. О точности стрельбы и говорить не приходилось. Но вопрос уже был предрешен, возражений наших никто не слушал. Начальник ГАУ Н. Д. Яковлев спросил, в каком же количестве надо производить эти минометы-лопаты.
- Миллион штук! - был короткий ответ. Яковлев только головой покачал:
- А вы представляете, сколько тогда понадобится заготовить для них мин? Сто миллионов! Причем это только на первый случай...
Присутствовавших товарищей поразила такая большая цифра, и они сразу же стали уменьшать заказ.
Дело с производством минометов-лопат закипело, и они стали поступать в войска. Однако новое оружие не оправдало себя и вскоре от него пришлось отказаться. Но труда, металла и времени эта затея отняла много.
В конце декабря 1941 года в мой адрес поступил акт об испытании миномета-лопаты. Проводил его по собственной инициативе начальник артиллерии 53-й стрелковой дивизии. В документе приводились результаты стрельб на дистанции от 100 до 300 метров. Оценка дана, к моему удивлению, положительная, с указанием, что "миномет-лопата применим при наступательном и оборонительном бое в групповом использовании". А далее, читая акт, я был потрясен до глубины души: "Начартдив 53 пробовал произвести выстрел с живота - в результате сильная боль. С живота стрелять нельзя..." Вот до чего доводит излишнее рвение! Тут же удалось прикинуть примерную динамическую силу удара во время выстрела из миномета-лопаты. К нашему удивлению, она оказалась равной почти половине тонны. Хорошо, что испытатель стрелял стоя, а не лежа, иначе на этом и закончилось бы его участие в Великой Отечественной войне...
Вскоре Ставке стало известно, что на Западном фронте неправильно использовалась артиллерия особой мощности. Огромные орудия применялись для борьбы с танками противника, дорогие снаряды тратились попусту. Мне предложили немедленно выехать на этот фронт, разобраться и строго наказать виновных. Я побывал на батареях и убедился, что в неправильном использовании мощной артиллерии повинны общевойсковые и артиллерийские начальники. Пришлось провести немалую разъяснительную работу и с этими начальниками, преподать им урок бережного отношения к дорогостоящей технике, с таким трудом созданной нашей промышленностью.
После войны я получил письмо от гвардии капитана Халемского, которое начиналось такой фразой: "Это письмо пишет Вам гвардии капитан, на батарее которого в декабре 1941 года под Москвой Вы сказали, что надо, беречь наши тяжелые орудия - из них мы будем бить по Берлину. И эти Ваши слова, сказанные в трудные декабрьские дни 1941 года, блестяще подтвердились".
В боях под Москвой с успехом показало себя и наше "секретное оружие" реактивные минометы. О них впервые в полный голос рассказала фронтовая газета "На разгром врага", напечатав слова песни "Гвардейская катюша", написанные солдатом-гвардейцем Анатолием Скобло. Песня, возможно, и преувеличивала возможности нового оружия, но хорошо передавала веру бойцов в его мощь:
"Шли бои на море и на суше,
Над землей гудел снарядов вой,
Выезжала из лесу "катюша"
На рубеж знакомый, огневой.
Выезжала, мины заряжала
Против немца-изверга, врага.
Ахнет раз - и роты не бывало,
Бахнет два - и нет уже полка..."
Так воспевались боевые подвиги знаменитой "катюши", начинавшей свое грозное шествие по полям сражений,
В Ставке состоялся просмотр хроникального кинофильма "Битва под Москвой". Фильм забраковали: плохо отражал боевую работу советской артиллерии. Там же при просмотре кинофильма обязали председателя комитета кинематографии тов. Большакова связаться со мной и правдиво показать нашу артиллерию путем дополнительных съемок. Пришлось артиллеристам оказать некоторую помощь киноработникам. Фильм вскоре был выпущен на экраны.
Приближался новый, 1942 год. Вечером 31 декабря, когда я занимался многими неотложными делами, вдруг позвонили из Ставки. Сказали, что два лыжных батальона должны срочно отправиться на фронт, но у них нет ни одного автомата, их надо вооружить в срочном порядке. Я попросил дать мне разобраться с нашими возможностями. Выявилось, что в нашем распоряжении в этот момент имелось всего 250 автоматов - таковы были у нас тогда резервы стрелкового вооружения! Я доложил Ставке наши "автоматные возможности". В ответ получил распоряжение:
- Срочно выдайте лыжным батальонам сто шестьдесят автоматов, а девяносто имейте в своем резерве.
Так мы встретили 1942 год. Хоть и скромны были тогда наши возможности, но мы глубоко верили, что и на нашей улице, настанет праздник!
На опыте боев под Москвой возникла важная директива Ставки от 10 января 1942 года о так называемом артиллерийском наступлении, которая сыграла большую роль в оперативно-тактическом использовании всех видов советской артиллерии, ее массированном применении и более тесном взаимодействии с другими родами войск. Документ этот приобрел большую популярность в войсках и помог дальнейшему укреплению мощи нашей артиллерии.
Самые поразительные неожиданности встречались в моей работе. Отрывая от прямых обязанностей, Ставка беспрерывно посылала меня своим представителем на разные фронты и в то же время строго спрашивала за малейшие недостатки в артиллерии и ее снабжении.
Так случилось и в январе 1942 года, когда на Волховский фронт прибыла из резерва Ставки общевойсковая армия, которой командовал генерал-лейтенант Галанин. Армия была только что сформирована в глубоком тылу и далеко не полностью снабжена вооружением. Тем не менее, Ставка и Генеральный штаб приняли решение передислоцировать ее из глубокого тыла на фронт. Транспорты с оружием и техникой для нее все еще шли по старому адресу. Внезапная передислокация армии потребовала срочного изменения маршрутов бесчисленных вагонов и платформ. Где-то на станциях надо было искать эти грузы и срочно посылать в обратном направлении. Естественно, что армия прибыла на фронт без самого необходимого. Артиллерия ее оказалась без средств связи, без оптических приборов. Тем не менее, армию сразу же ввели в бой. Конечно, тотчас же обнаружилась весьма низкая эффективность огня ее артиллерии. Излишняя поспешность привела к ненужным потерям.
Ночью мне позвонили из Ставки. Сказали, что я должен срочно отправиться на Волховский фронт и принять все необходимые меры, чтобы артиллерия армии стала боеспособной.
В это время на Волховском фронте находился по поручению Ставки Л. 3. Мехлис. По своему обыкновению, он бил тревогу шифровками и телефонными звонками.
Утром выяснилось, что все недостающее для артиллерии этой армии находится в пути, но когда прибудет, никому не известно. Я приказал загрузить несколько вагонов телефонными аппаратами, полевым кабелем и другими средствами связи, а также артиллерийскими приборами наблюдения и стрельбы.
Поздно вечером поезд тронулся по "зеленой улице". Я приехал на Волховский фронт очень быстро и сразу же попал на совещание, которое проводил командующий. Увидя меня, Мехлис с язвительной усмешкой сказал:
- Ну вот, прибыл главный виновник, приславший сюда артиллерию, которая стрелять не может. Посмотрим, как он будет оправдываться.
Не хотелось вступать с ним в полемику. Ведь ему было невдомек, что меня даже не поставили в известность об отправке армии из тыла на фронт.
Я как ни в чем не бывало попросил ознакомить меня с обстановкой, конкретным решением командования фронта по предстоящей операции, а потом объявил, что командиры артиллерийских частей могут немедленно выслать приемщиков на станцию Будогощь и получить все недостающие средства связи и артиллерийские приборы.
Мои слова были встречены с недоверием, а представители снабжения заявили, что на этой станции ничего нет и быть не может. Поверили, лишь когда съездили туда. Такой прием оказания "скорой помощи" всем пришелся по душе.
Начались хлопоты по обеспечению артиллерии фронта боеприпасами. На прифронтовых железнодорожных путях все время образовывались "пробки", терялись не только вагоны, но и целые эшелоны. Мне говорили, что легче эшелон "протолкнуть" из Москвы, чем вытащить его из "пробок" фронта.
Условия ведения войны здесь были очень трудными. Леса и болота, плохие пути сообщения, постоянные туманы раздражали всех, особенно артиллеристов. Мягкий грунт снижал поражающее действие снарядов и мин.
К тому же у наших войск не было опыта наступления в лесисто-болотистой местности. Широкие оперативные замыслы командования вступали в явное противоречие с имеющимися возможностями. Было ясно, что здесь неуместна спешка в развитии наступательных действий. Требовалось сначала тщательно и всесторонне подготовить к ним войска. Но, как всегда, Ставка торопила... Ох, как дорого нам обходилась эта ненужная торопливость!
Нередко случалось и обратное: мы медлили, когда надо было спешить. В феврале и марте 1942 года с фронтов стали поступать сообщения о появлении у немцев новых танков с более толстой броней. Эти данные заставили нас, артиллеристов, вновь серьезно подумать о создании более мощных противотанковых орудий и снарядов с повышенной бронепробиваемостью.
На одном из заседаний Государственного комитета обороны я вновь поставил вопрос об усилении нашей противотанковой артиллерии. Свои предложения обосновывал данными о появлении на фронтах новых танков противника.
Сталин неожиданно взял мои доводы и предложения под сомнение, стал даже обвинять меня в паникерстве. Он заявил, что никаких новых орудий производить никто не будет, и предложил запретить мне ставить в ГКО вопросы о танковой опасности.
С заседания Комитета обороны я уходил с камнем на сердце. Было очень больно, что не удалось доказать свою правоту, но еще больнее было то, что меня никто не поддержал. А данные о новых танках противника все поступали, подтверждая, что мои выводы правильны: нам обязательно нужны более мощные орудия ПТО.
Однажды меня вызвали в Государственный комитет обороны. Сталин встретил словами:
Заседание было шумным, оживленным. Выяснилось, что флот имеет большие резервы, которые используются весьма слабо. Например, обнаружилось, что моряки хранят "на черный день" огромное количество мин заграждения. Военный совет фронта принял решение немедленно использовать взрывчатое вещество этих мин для снаряжения боеприпасов, производимых на ленинградских заводах. Пришлось морякам поделиться и запасами снарядов, топлива, продовольствия.
Большое значение в те дни имела противовоздушная оборона города. Ее возглавлял генерал-майор артиллерии Ф. Я. Крюков, умелый организатор, отличный знаток своей специальности. Во время налетов авиации противника включались в борьбу с ней и береговые батареи и артиллерия боевых кораблей, стоявших в Кронштадте и на Неве. Несколько зенитных батарей располагались в Финском заливе на специально приспособленных баржах, поставленных на якоря. Противовоздушная оборона Ленинграда имела в своем распоряжении первые наши отечественные радиолокационные станции кругового обзора РУС-1 и РУС-2, которые легко обнаруживали летящие самолеты противника в любых условиях дня и ночи.
Зенитная артиллерия взаимодействовала с истребительной авиацией ПВО, хотя и не всегда четко. В октябре и ноябре зенитчики были значительно стеснены в расходе боезапаса, особенно по среднему калибру: на подвоз особенно рассчитывать не приходилось, а заводы Ленинграда еще только налаживали это новое для них производство. Тем не менее, зенитчики Ленинграда своим огнем значительно подняли потолок вражеской авиации, чем уменьшили эффективность ее налетов. Нередко вражеские летчики сбрасывали свой бомбовый груз куда попало.
Огнем зенитной артиллерии ПВО Ленинградского фронта было сбито значительное число самолетов противника.
Мужественно действовала истребительная авиация ПВО. За воздушными боями наблюдало все население города, восхищаясь героизмом наших летчиков.
На командный пункт в Смольном во время налетов вражеской авиации все время передавалась воздушная обстановка. Как было приятно слышать: "Наши истребители атакуют фашистский бомбардировщик. Вражеский самолет загорелся, падает вниз!" или: "Разрывы зениток буквально окружили самолет противника... задымил... валится на левое крыло... в месте падения взрыв!" Мы ликовали, кричали "ура", спешили от души поздравить летчиков и зенитчиков с успехом.
Дни в Смольном
Я жил в Смольном - боевом штабе обороны города. Темп работы был напряженным - все трудились днем и ночью. Гитлеровцы часто обстреливали Смольный, не раз пытались его бомбить. Для безопасности мы обычно спали в бомбоубежище, общая спальня которого напоминала строгую солдатскую казарму.
Город готовился к Октябрьской годовщине. Уполномоченный Государственного комитета обороны по продовольственному снабжению населения города и войск Ленинградского фронта Дмитрий Васильевич Павлов, много и плодотворно потрудившийся в дни блокады, пишет в своей книге: "Праздник отметили выдачей детям по 200 гр. сметаны и по 100 гр. картофельной муки, а взрослым - по пяти штук соленых помидоров. 6 ноября в сумерки, проезжая по улицам Ленинграда, я был поражен огромными очередями у городских парикмахерских - защитники города хотели получше встретить праздник. Но как-то он пройдет? Вечером гитлеровцы предприняли ожесточенный налет на город. В эти часы по радио транслировали из Москвы торжественное заседание, которое состоялось на станции метро "Маяковская".
Мы сидели в Смольном у радиоприемника и напряженно вслушивались в слова доклада. Слышимость была плохая,
Вскоре я позвонил в Москву, начальнику ГАУ Н. Д. Яковлеву. Он только что вернулся с торжественного заседания, был радостно взволнован и кричал мне в телефон:
- Новость, большая новость!
Он повторял какое-то слово, но я никак не мог его разобрать.
- Скажите по буквам! - наконец попросил я и начал записывать. И опять не поверил.
- Парад? Какой парад? Где? Когда?
В конце концов, понял, что в Москве на Красной площади завтра утром состоится праздничный военный парад. Это казалось совершенно неправдоподобным в разгар войны, в дни ожесточенных бомбардировок Москвы, Ленинграда и других городов.
Когда я рассказал об этой новости Жданову и другим товарищам, они посмотрели на меня с недоумением:
- Да что вы! Это просто пошутили над вами. Жданов пошел звонить в Москву. Вернулся к нам сияющим от радости:
- Вы оказались правы. Да, завтра парад!
7 ноября весь Ленинград ликовал. Парад в Москве многое значил. Он еще и еще раз свидетельствовал о том, что партия и правительство уверены в победе. Значит, оккупантам не сдобровать! У всех прибавилось сил и энергии.
Важнейшей заботой руководителей города была организация Дороги жизни через Ладожское озеро. Сначала возник проект проложить по льду железную дорогу. Это, конечно, выглядело заманчиво, но уже тогда казалось нереальным и, главное, весьма затяжным делом. А времени не было. Укрепление шпал на льду - этого еще никто не делал в. короткие сроки. Решили немедленно, как сомкнутся льды, проложить трассу для автомашин.
А. А. Жданов пригласил к себе ученых. Уточнили: всегда ли замерзает Ладожское озеро зимой, какая средняя толщина льда, его структура, какова его "грузоподъемность". Жданов дал ряд ценнейших советов строителям новой дороги, одобрил предложение искусственно наращивать лед на некоторых участках трассы.
Обсуждался вопрос о прикрытии ледового пути с воздуха сначала с помощью авиации и зенитных пулеметов, а когда лед станет толще, то и с помощью малокалиберной зенитной артиллерии.
В середине ноября Ладогу сковали льды. На озеро выслали пешую разведку. Командование приказало провести аэрофотосъемку будущей трассы. Все в Смольном нетерпеливо ждали результатов. Хлебные запасы в городе истощались. Люди умирали от голода. Остановились трамваи и троллейбусы. Замерзли водопроводные линии. Не хватало угля, нефти, дров. Надо было спешить. Местные жители между тем сообщали о частом торошении льдов на озере, о больших полыньях.
Вслед за пешей разведкой была выслана конная. Действительно, на Ладоге обнаружили большие полыньи, но тут же нашли обходные пути. И сразу же с восточного берега Ладоги потянулись в Ленинград первые хлебные обозы.
Дорожные батальоны, пользуясь сильными морозами, приступили к прокладке ледовой трассы, к созданию вдоль нее оборонительного пояса. К озеру двинулись тысячи машин.
В двадцатых числах ноября колонна автомашин с хлебом для ленинградцев совершила первый рейс по Дороге жизни. Ленинград облегченно вздохнул.
В эти трудные дни я не раз встречался с отцом и сестрой. Они продолжали работать и по-прежнему не хотели эвакуироваться на Большую землю. Оба готовы были перенести любые трудности, лишь бы остаться в родном городе и помочь отогнать врага.
В свободные минуты я звонил отцу по телефону. Случалось, его голос внезапно прерывался и в трубке слышался сильный грохот. Проходили томительные минуты, и снова доносилось знакомое покашливание отца. Немецкая артиллерия посылала по утрам свои плановые восемь тяжелых снарядов по квадрату, где помещалось учреждение, в котором работал отец. Он обычно рекомендовал не звонить с четверти до половины десятого.
- В эти минуты я получаю от немцев артиллерийский привет, видимо, потому, что у меня сын артиллерист,- шутил старик.
Однажды, пока мы разговаривали, снаряд разорвался поблизости от учреждения, где работал отец. В здании вылетели рамы и двери, от взрывной волны отвалилась штукатурка потолка, но отец продолжал разговор в совершенно спокойном тоне.
Вечером 1 декабря мне передали приказание Ставки - завтра же вылететь в Москву. Но ночью разбушевалась метель. Она не стихала трое суток.
Пользуясь задержкой с отлетом, я составил проект указаний Военного совета фронта о недостатках при наступлении на оборонительные позиции противника. Особое внимание хотелось обратить на необходимость сочетания огня всех видов оружия с движением пехоты и танков, посоветовать, как вести ближний бой в конкретных условиях Ленинградского фронта, закреплять достигнутые успехи, как использовать штатное артиллерийское вооружение, находящееся в пехоте, и улучшить планирование огня артиллерии. Проект был принят и в несколько расширенном виде, уже в форме приказа по фронту, пошел в войска.
На Ленинградском фронте я был очевидцем массового героизма бойцов и командиров. Не щадя своей жизни, воины шли на любой подвиг. В этих условиях важно было без промедления награждать отличившихся. У нас же был другой порядок - представление командира или красноармейца к правительственной награде очень медленно проходило через множество инстанций до Москвы. Хотелось ускорить этот процесс.
Посоветовавшись с товарищами, я внес предложение об изменении порядка награждения отличившихся в боях и предоставлении этого права военным советам фронтов и армий. Предложение было принято, и вскоре был обнародован соответствующий Указ Президиума Верховного Совета СССР.
Утром 5 декабря из Хвойной за мной прилетел наконец транспортный самолет.
Тяжело было оставлять родной город и своих земляков в столь трудном положении. Но приказ есть приказ.
С фронта на фронт
Боевые будни
Поздно вечером 5 декабря мы прилетели на подмосковный аэродром. Только я и мои спутники сели в машины, как зазвучал сигнал воздушной тревоги. Под заунывный вой сирен мы мчались по затемненному, обезлюдевшему городу. Раздались дружные залпы зениток.
Вошел в свой рабочий кабинет, где не был полтора месяца. В учреждении пусто, большинство работников эвакуировались в Куйбышев, здесь остались лишь небольшие оперативные группы. Предложили обогреться горячим чаем, но меня срочно вызвали в Ставку. Она находилась теперь в Кремле.
В Ставке, перешедшей на время воздушной тревоги в подземное убежище, заслушали мой краткий доклад о положении в Ленинграде и на Ленфронте, о героизме ленинградцев. В ответ порадовали сообщением о подготовленном на утро крупном контрнаступлении под Москвой, предложили включиться в дело и помогать всем, чем только возможно. Б. М. Шапошников бегло познакомил с замыслом и целями завтрашнего удара по немецко-фашистским войскам. С радостью, волнением слушал я Бориса Михайловича, следил за красным карандашом, которым он водил по карте с нарисованными на ней стрелами, далеко идущими на запад. Восторг мой омрачили слова Сталина: - Ставка недовольна работой начальника ГАУ. Подумайте, кто может заменить Яковлева.
Что случилось, откуда взялись такая оценка и поспешные оргвыводы? Я тут же высказал свое мнение о нежелательности замены начальника ГАУ, но Сталин не захотел даже слушать.
- Серьезно подумайте и доложите завтра свое предложение.
Когда мы с Борисом Михайловичем шли к выходу из убежища на Кремлевскую площадь, я пытался выяснить у него причины столь резкого разговора о Главном артиллерийском управлении и его начальнике. Мой собеседник глубоко вздохнул и сказал, что этот разговор и для него оказался неожиданностью. Вышли на воздух. Стрельба зениток продолжалась. В черном небе соединились в пучок лучи прожекторов, видимо нащупавших ночного разбойника.
Прибыв к. себе, я сразу же позвонил Н. Д. Яковлеву и по телефону завел с ним речь о текущих делах. Все как будто не так уж плохо.
- А какие трудности вы испытываете? Николай Дмитриевич, не задумываясь, ответил:
- Нас здесь, в Москве, небольшая оперативная группа, ГАУ в Куйбышеве. А объем работы большой, заявки и задания сыплются как из рога изобилия, и все срочные, важные. Никто не интересуется реальными возможностями и не хочет их знать.
По поводу завтрашнего контрнаступления Яковлев сказал, что обеспечить его в артиллерийском отношении стоило огромных усилий.
Сразу же все стало ясно.
Несмотря на усталость и голод, я сел за работу. Моим предложением могло быть только одно: во что бы то ни стало оставить Яковлева на его посту и вернуть ГАУ в Москву.
Во второй половине дня 6 декабря меня вызвали в Ставку по ряду вопросов, касавшихся активно действовавших фронтов. Когда эти вопросы были решены, я доложил свою оценку ГАУ и его начальника. Хотя у меня был по этому поводу подготовлен небольшой письменный доклад, мне предложили изложить его устно. Доклад мой был выслушан внимательно, без реплик и вопросов, и тут же получил утверждение. Н. Д. Яковлев остался на своем месте, а ГАУ разрешили реэвакуировать.
Я был искренне рад за Николая Дмитриевича и то учреждение, которым он руководил. И все же было горько. Как часто Сталин принимал решения не по разумению, а по настроению!
Вскоре ГАУ полностью вернулось из эвакуации. Я принял все меры, чтобы другие центральные управления установили более тесный контакт с этим учреждением.
Контрнаступление под Москвой развивалось. Наши войска успешно продвигались вперед.
Эфир заполнился немецкими докладами, переговорами и сообщениями без всякого кода. В стане врага царила паника. Приятно было читать радиоперехваты. Противник смертельно напуган, отступает, бросая боевую технику. Штабы гитлеровских частей и соединений потрясены внезапностью нашего мощного наступления на столь широком фронте.
Я связывался с командованием фронтов, выяснял. в чем испытывается нужда, какая требуется помощь. Фронты просили подбросить орудия, пулеметы, минометы, винтовки, автоматы, тягачи и автомашины. И, конечно, боеприпасы, от них никто не отказывался.
Между тем изо дня в день увеличивались трудности с артиллерийским снабжением, пути подвоза растягивались, а возможности далеко не соответствовали все возрастающим потребностям. В заявках, которые мы получали, как в зеркале отражались характеры командующих фронтами. Одни требовали с явным "запасом", старались урвать побольше, другие, понимая наши трудности, просили лишь то, без чего нельзя было обойтись. У меня сохранилась небольшая, на клочке бумаги, записка:
"Дорогой Николай Николаевич, - привет! Прошу помощи: тысячи три винтовок, десятка четыре пулеметов и минометов. С товарищеским приветом. Захаркин. 9.12.41".
Прислал мне ее генерал-лейтенант И. Г. Захаркин, командующий армией, прославившейся в боях под Москвой. Более чем скромная заявка для армии, уже четвертые сутки продолжавшей наступление.
А в Ставке тем временем решались самые разнообразные вопросы. Так вдруг неожиданно было принято решение о производстве миномета-лопаты.
История этого оружия началась за год до войны. Весной 1940 года во время большого учения в Московском военном округе один из младших командиров обратился к Народному комиссару обороны С. К. Тимошенко с предложением превратить малую саперную лопату в миномет, сделав ручку стальным стволом. Немалого труда стоило убедить изобретателя в малой эффективности предложенного им оружия.
Теперь, во время войны, автор изобретения сумел вновь поднять вопрос о реализации своего предложения. Кто-то его поддержал, делу дали ход. Мне пришлось выехать на испытания малютки-миномета. Толку от него, конечно, было мало. И не оружие, и не лопата. Крохотная 37-миллиметровая мина была очень слаба. О точности стрельбы и говорить не приходилось. Но вопрос уже был предрешен, возражений наших никто не слушал. Начальник ГАУ Н. Д. Яковлев спросил, в каком же количестве надо производить эти минометы-лопаты.
- Миллион штук! - был короткий ответ. Яковлев только головой покачал:
- А вы представляете, сколько тогда понадобится заготовить для них мин? Сто миллионов! Причем это только на первый случай...
Присутствовавших товарищей поразила такая большая цифра, и они сразу же стали уменьшать заказ.
Дело с производством минометов-лопат закипело, и они стали поступать в войска. Однако новое оружие не оправдало себя и вскоре от него пришлось отказаться. Но труда, металла и времени эта затея отняла много.
В конце декабря 1941 года в мой адрес поступил акт об испытании миномета-лопаты. Проводил его по собственной инициативе начальник артиллерии 53-й стрелковой дивизии. В документе приводились результаты стрельб на дистанции от 100 до 300 метров. Оценка дана, к моему удивлению, положительная, с указанием, что "миномет-лопата применим при наступательном и оборонительном бое в групповом использовании". А далее, читая акт, я был потрясен до глубины души: "Начартдив 53 пробовал произвести выстрел с живота - в результате сильная боль. С живота стрелять нельзя..." Вот до чего доводит излишнее рвение! Тут же удалось прикинуть примерную динамическую силу удара во время выстрела из миномета-лопаты. К нашему удивлению, она оказалась равной почти половине тонны. Хорошо, что испытатель стрелял стоя, а не лежа, иначе на этом и закончилось бы его участие в Великой Отечественной войне...
Вскоре Ставке стало известно, что на Западном фронте неправильно использовалась артиллерия особой мощности. Огромные орудия применялись для борьбы с танками противника, дорогие снаряды тратились попусту. Мне предложили немедленно выехать на этот фронт, разобраться и строго наказать виновных. Я побывал на батареях и убедился, что в неправильном использовании мощной артиллерии повинны общевойсковые и артиллерийские начальники. Пришлось провести немалую разъяснительную работу и с этими начальниками, преподать им урок бережного отношения к дорогостоящей технике, с таким трудом созданной нашей промышленностью.
После войны я получил письмо от гвардии капитана Халемского, которое начиналось такой фразой: "Это письмо пишет Вам гвардии капитан, на батарее которого в декабре 1941 года под Москвой Вы сказали, что надо, беречь наши тяжелые орудия - из них мы будем бить по Берлину. И эти Ваши слова, сказанные в трудные декабрьские дни 1941 года, блестяще подтвердились".
В боях под Москвой с успехом показало себя и наше "секретное оружие" реактивные минометы. О них впервые в полный голос рассказала фронтовая газета "На разгром врага", напечатав слова песни "Гвардейская катюша", написанные солдатом-гвардейцем Анатолием Скобло. Песня, возможно, и преувеличивала возможности нового оружия, но хорошо передавала веру бойцов в его мощь:
"Шли бои на море и на суше,
Над землей гудел снарядов вой,
Выезжала из лесу "катюша"
На рубеж знакомый, огневой.
Выезжала, мины заряжала
Против немца-изверга, врага.
Ахнет раз - и роты не бывало,
Бахнет два - и нет уже полка..."
Так воспевались боевые подвиги знаменитой "катюши", начинавшей свое грозное шествие по полям сражений,
В Ставке состоялся просмотр хроникального кинофильма "Битва под Москвой". Фильм забраковали: плохо отражал боевую работу советской артиллерии. Там же при просмотре кинофильма обязали председателя комитета кинематографии тов. Большакова связаться со мной и правдиво показать нашу артиллерию путем дополнительных съемок. Пришлось артиллеристам оказать некоторую помощь киноработникам. Фильм вскоре был выпущен на экраны.
Приближался новый, 1942 год. Вечером 31 декабря, когда я занимался многими неотложными делами, вдруг позвонили из Ставки. Сказали, что два лыжных батальона должны срочно отправиться на фронт, но у них нет ни одного автомата, их надо вооружить в срочном порядке. Я попросил дать мне разобраться с нашими возможностями. Выявилось, что в нашем распоряжении в этот момент имелось всего 250 автоматов - таковы были у нас тогда резервы стрелкового вооружения! Я доложил Ставке наши "автоматные возможности". В ответ получил распоряжение:
- Срочно выдайте лыжным батальонам сто шестьдесят автоматов, а девяносто имейте в своем резерве.
Так мы встретили 1942 год. Хоть и скромны были тогда наши возможности, но мы глубоко верили, что и на нашей улице, настанет праздник!
На опыте боев под Москвой возникла важная директива Ставки от 10 января 1942 года о так называемом артиллерийском наступлении, которая сыграла большую роль в оперативно-тактическом использовании всех видов советской артиллерии, ее массированном применении и более тесном взаимодействии с другими родами войск. Документ этот приобрел большую популярность в войсках и помог дальнейшему укреплению мощи нашей артиллерии.
Самые поразительные неожиданности встречались в моей работе. Отрывая от прямых обязанностей, Ставка беспрерывно посылала меня своим представителем на разные фронты и в то же время строго спрашивала за малейшие недостатки в артиллерии и ее снабжении.
Так случилось и в январе 1942 года, когда на Волховский фронт прибыла из резерва Ставки общевойсковая армия, которой командовал генерал-лейтенант Галанин. Армия была только что сформирована в глубоком тылу и далеко не полностью снабжена вооружением. Тем не менее, Ставка и Генеральный штаб приняли решение передислоцировать ее из глубокого тыла на фронт. Транспорты с оружием и техникой для нее все еще шли по старому адресу. Внезапная передислокация армии потребовала срочного изменения маршрутов бесчисленных вагонов и платформ. Где-то на станциях надо было искать эти грузы и срочно посылать в обратном направлении. Естественно, что армия прибыла на фронт без самого необходимого. Артиллерия ее оказалась без средств связи, без оптических приборов. Тем не менее, армию сразу же ввели в бой. Конечно, тотчас же обнаружилась весьма низкая эффективность огня ее артиллерии. Излишняя поспешность привела к ненужным потерям.
Ночью мне позвонили из Ставки. Сказали, что я должен срочно отправиться на Волховский фронт и принять все необходимые меры, чтобы артиллерия армии стала боеспособной.
В это время на Волховском фронте находился по поручению Ставки Л. 3. Мехлис. По своему обыкновению, он бил тревогу шифровками и телефонными звонками.
Утром выяснилось, что все недостающее для артиллерии этой армии находится в пути, но когда прибудет, никому не известно. Я приказал загрузить несколько вагонов телефонными аппаратами, полевым кабелем и другими средствами связи, а также артиллерийскими приборами наблюдения и стрельбы.
Поздно вечером поезд тронулся по "зеленой улице". Я приехал на Волховский фронт очень быстро и сразу же попал на совещание, которое проводил командующий. Увидя меня, Мехлис с язвительной усмешкой сказал:
- Ну вот, прибыл главный виновник, приславший сюда артиллерию, которая стрелять не может. Посмотрим, как он будет оправдываться.
Не хотелось вступать с ним в полемику. Ведь ему было невдомек, что меня даже не поставили в известность об отправке армии из тыла на фронт.
Я как ни в чем не бывало попросил ознакомить меня с обстановкой, конкретным решением командования фронта по предстоящей операции, а потом объявил, что командиры артиллерийских частей могут немедленно выслать приемщиков на станцию Будогощь и получить все недостающие средства связи и артиллерийские приборы.
Мои слова были встречены с недоверием, а представители снабжения заявили, что на этой станции ничего нет и быть не может. Поверили, лишь когда съездили туда. Такой прием оказания "скорой помощи" всем пришелся по душе.
Начались хлопоты по обеспечению артиллерии фронта боеприпасами. На прифронтовых железнодорожных путях все время образовывались "пробки", терялись не только вагоны, но и целые эшелоны. Мне говорили, что легче эшелон "протолкнуть" из Москвы, чем вытащить его из "пробок" фронта.
Условия ведения войны здесь были очень трудными. Леса и болота, плохие пути сообщения, постоянные туманы раздражали всех, особенно артиллеристов. Мягкий грунт снижал поражающее действие снарядов и мин.
К тому же у наших войск не было опыта наступления в лесисто-болотистой местности. Широкие оперативные замыслы командования вступали в явное противоречие с имеющимися возможностями. Было ясно, что здесь неуместна спешка в развитии наступательных действий. Требовалось сначала тщательно и всесторонне подготовить к ним войска. Но, как всегда, Ставка торопила... Ох, как дорого нам обходилась эта ненужная торопливость!
Нередко случалось и обратное: мы медлили, когда надо было спешить. В феврале и марте 1942 года с фронтов стали поступать сообщения о появлении у немцев новых танков с более толстой броней. Эти данные заставили нас, артиллеристов, вновь серьезно подумать о создании более мощных противотанковых орудий и снарядов с повышенной бронепробиваемостью.
На одном из заседаний Государственного комитета обороны я вновь поставил вопрос об усилении нашей противотанковой артиллерии. Свои предложения обосновывал данными о появлении на фронтах новых танков противника.
Сталин неожиданно взял мои доводы и предложения под сомнение, стал даже обвинять меня в паникерстве. Он заявил, что никаких новых орудий производить никто не будет, и предложил запретить мне ставить в ГКО вопросы о танковой опасности.
С заседания Комитета обороны я уходил с камнем на сердце. Было очень больно, что не удалось доказать свою правоту, но еще больнее было то, что меня никто не поддержал. А данные о новых танках противника все поступали, подтверждая, что мои выводы правильны: нам обязательно нужны более мощные орудия ПТО.
Однажды меня вызвали в Государственный комитет обороны. Сталин встретил словами: