Страница:
Ответа на это предложение я не получил.
Операция "Кольцо"
Новое задание Утром 19 декабря меня вызвал к телефону Сталин. Как обычно, первым, вопросом было:
- Какова обстановка на фронте?
Когда я доложил, последовал новый вопрос:
- А не считаете ли вы возможным закончить свою работу на этом направлении? Что, если отправиться вам в район Сталинграда, заняться разгромом и уничтожением группы войск Паулюса, координировать действия Донского и Сталинградского фронтов? Как вы смотрите на такое предложение?
Для меня это было полной неожиданностью.
- Вы не отвечаете на заданные вопросы,- послышалось в трубке.Чувствуется, вам не хочется уезжать... Как и некоторые другие, вы, видимо, недооцениваете, как нам важно быстрее ликвидировать окруженную группировку врага. Вы серьезно подумайте над этим и доложите ответ завтра.
До самого вечера я перебирал все доводы "за" и "против".
Конец моим размышлениям положил срочный документ из Ставки. В нем говорилось:
"Воронову, Василевскому, Рокоссовскому, Еременко, Ватутину.
1. Ставка Верховного Главнокомандующего считает, что тов. Воронов вполне удовлетворительно выполнил свою задачу по координации действий Юго-Западного и Воронежского фронтов, причем, после того как 6-я армия Воронежского фронта передана в подчинение Юго-Западного фронта, миссию тов. Воронова можно считать исчерпанной.
2. Тов. Воронов командируется в район Сталинградского и Донского фронтов в качестве заместителя тов. Василевского по делу ликвидации окруженных войск противника под Сталинградом.
3. Тов. Воронову как представителю Ставки и заместителю тов. Василевского поручается представить не позднее 21.12.42 г. в Ставку план прорыва обороны войск противника, окруженного под Сталинградом, и ликвидации их в течение пяти - шести дней".
А я-то мучился весь день, решал, соглашаться или не соглашаться... Теперь волновало другое: мне дано всего двое суток для представления плана, а я еще находился вдалеке от берега Волги. Еще более нереальным казалось время, отведенное для ликвидации окруженных войск.
Как можно устанавливать такие сроки!
Тем не менее надо было немедля приступать к новому делу. Заказал самолет на раннее утро. Остаток вечера и ночь ушли на сборы к отлету, на прощание с боевыми товарищами. Мы очень подружились с Ватутиным, помогали друг другу в работе, и прощание с ним было самым сердечным.
Как и следовало ожидать, в связи с неблагоприятной погодой самолет за мной на следующий день не прилетел. Напрасно я ждал его до полудня. Наконец терпение иссякло. Подготовили два "виллиса". Дорога займет теперь много часов. Длительная тряска на автомашине может снова вызвать тяжелый приступ моей "штатной" болезни, от которой врачи не знали по-прежнему никаких средств. Однако ничто не могло меня удержать на месте. Полученный мною документ требовал максимальной быстроты действий. Я проклинал в душе и плохую погоду, и медлительные "виллисы".
Со мной отправились два генерала-артиллериста И. Д. Векилов и А. К. Сивков и три офицера. В степи свистел ветер, было холодно. Брезентовые полотнища на кузовах наших машин всю дорогу оглушительно хлопали и, конечно, не спасали от холода. Моим опасением была халхин-голская бурка, наброшенная поверх шинели. Спутники мои были в обычных походных шинелях, изрядно мерзли, но терпели. Бурка переходила от одного к другому.
По дороге мы обсуждали план предстоящих действий и, естественно, возлагали большие надежды на нашу артиллерию.
Наконец пройдена половина пути. Мы делаем остановку у одинокого хутора в безлюдной степи. Увидели огонек в окошке. Постучались. Нас встретили приветливо, но хозяйка предупредила, что в доме все больны. В то время в этих краях появилась весьма неприятная болезнь - туляремия, острое инфекционное заболевание с поражением лимфатических желез. Однако мы настолько устали, проголодались и промерзли, что ничто уже было не страшно. Захватили чемоданчик с бутербродами и, стоя вокруг небольшого стола, принялись за еду. Адъютант принес наш "резерв" - бутылку коньяку. Она была очень кстати. Когда бутылка заняла почетное место на столе, у всех радостно заблестели глаза. Мои спутники стали потирать застывшие руки, чтобы, чего доброго, не уронить стопочку с живительной влагой. Сразу начались шутливые разговоры о великой роли таких "резервов" на войне, о своевременном введении этих резервов в дело... Мы спешили, бутылка быстро опустела, бутерброды съедены. Сердечно поблагодарив хозяев дома и пожелав им скорейшего выздоровления, смелее ринулись преодолевать вторую половину пути.
Стемнело, высоко в небе висела луна. Ветер еще более усилился. Даже в монгольской бурке было холодно. Трясло невыносимо.
Наконец к полуночи мы достигли села Заварыгино, беспорядочно разбросанного на значительном пространстве. Где-то здесь находилась "резиденция" Рокоссовского. Долго мы колесили от дома к дому, разыскивая коменданта штаба фронта. В конце концов наткнулись на весьма расторопного младшего командира. Он попросил нас подождать, а сам куда-то сбегал и привел младшего лейтенанта. Тот пригласил нас в тепло натопленную избу, предназначенную специально для нас. Мы тотчас же уснули крепким сном.
Утром выяснилось, что А. М. Василевский направляется для организации отпора наступавшей с юга группировке Манштейна. Мы накоротке встретились с Александром Михайловичем и простились, пожелав успеха друг Другу. Мне так и не довелось побывать у него заместителем - обязанности А. М. Василевского пали на мои плечи.
К. К. Рокоссовский встретил меня очень тепло, и мы не стали терять с ним ни минуты. Прежде всего, надо было точно установить силы и средства окруженного противника. Пригласили начальника штаба фронта М. С. Малинина и начальника разведотдела штаба. Генерал Малинин доложил о состоянии частей и соединений войск Донского фронта, их группировке. Начальник разведотдела представил справку о численности и составе немецко-фашистских войск перед Донским фронтом. По его подсчетам, общая численность вражеской группировки составляла 80 - 90 тысяч человек. Когда я попросил уточнить цифру, он смело и уверенно назвал цифру в 86 тысяч, которые составляют пять пехотных дивизий, две мотодивизии, три танковые дивизии и три каких-то боевых отряда. По данным разведки фронта, в немецкой армии личный состав различных подразделений усиления и тыловых органов являлся до некоторой степени источником для восполнения потерь, понесенных в боевых частях. Докладчик доложил, что немецкая транспортная авиация подвозит окруженным различные грузы, а на обратном пути вывозит раненых и больных, а также часть штабных офицеров для формирования новых штабов вне окруженной группировки.
Когда К. К. Рокоссовский, М. С. Малинин и я приступили к оценке обстановки и выработке замысла предстоящей наступательной операции по уничтожению окруженной группировки противника, предполагалось участие двух фронтов Донского и Сталинградского. Но мне было известно мнение Ставки, что в целях облегчения выполнения поставленной задачи целесообразно иметь здесь один фронт - Донской, которому передать три армии Сталинградского фронта, действовавшие на внутреннем фронте окружения, а остальные силы этого фронта использовать на другом направлении. Я был за этот вариант.
Обсудив втроем сложившуюся обстановку, мы пришли к единодушному мнению: главный удар должен наносить Донской фронт, а вспомогательный - войска, передаваемые из Сталинградского фронта. Мы также пришли к выводу, что ликвидировать окруженную группировку в течение пяти - шести дней, как требовала Ставка, явно невыполнимо. В то же время мы отлично понимали, как важно уничтожить окруженного противника в кратчайшие сроки. Оценив начертание нашего "круглого фронта", его ограниченные ширину и глубину, местность, построенные нами летом оборонительные рубежи, занятые теперь немцами, прикинув соотношение сил и средств, учтя наши реальные наступательные возможности, мы решили мощным таранным ударом с запада на восток рассечь надвое окруженную группировку противника с попутным уничтожением ее отдельных частей. Наступлению главной группировки войск фронта должны были помогать соседние армии, которым предстояло своими активными действиями расширять фронт прорыва вражеской обороны и сматывать ее в сторону флангов. Начало операции было назначено на 6 января 1943 года, как этого требовала Ставка.
Командованию и штабам обоих фронтов было приказано немедленно приступить к разработке планов операции, соблюдая, конечно, все меры скрытности и маскировки. Мы рассчитывали, что внезапность наших ударов должна сыграть большую роль. Обеспечение прорыва обороны возлагалось в первую очередь на артиллерию и авиацию. Должное внимание уделили подготовке тыла обоих фронтов.
Словом, мы старались как можно полнее использовать опыт, накопленный в операциях у Волги и на среднем Дону.
Последующее успешное наступление войск Донского фронта подтвердило правильность принятых нами решений.
Подготовка операции, получившей название "Кольцо", шла полным ходом. Однажды мне привелось быть на командном пункте 57-й армии, у генерала Федора Ивановича Толбухина.
Погода была ясная, с очень хорошей видимостью, На фронте стояла тишина. Вдруг мы услышали вдалеке шум немецких авиационных моторов, а вскоре увидели на высоте около 3000 метров приближающуюся с юго-запада девятку транспортных самолетов противника Ю-52, медленно летевших немного в стороне от командного пункта. "Юнкерсы" шли без прикрытия истребителей. Немедленно было приказано двум ближайшим зенитным дивизионам открыть по ним огонь и не допустить самолеты к окруженной вражеской группировке. Огонь открыли с опозданием, и ни один "юнкерс" не был сбит. Наши истребители прибыли лишь тогда, когда самолеты противника уже приземлились в кольце врага. Моему возмущению и негодованию не было предела. Тут мне под горячую руку попал начальник ПВО, Я изрядно отругал его за плохое наблюдение за воздухом и оповещение, за низкую боевую готовность зенитной артиллерии и истребительной авиации и, конечно, за плохое управление и руководство всеми этими средствами. Отдал категорический приказ организовать надежную блокаду окруженного противника с воздуха. Я был настолько взвинчен в эту минуту, что предупредил генерала: если он не добьется резкого перелома в боевой готовности и высокой результативности всех средств ПВО, от его звания генерал-майор останется только майор. Впоследствии я много раз ругал себя за эту несдержанность, тем более,- что генерал быстро исправил ошибку, развил кипучую деятельность и сумел организовать настоящую блокаду окруженных немецких войск с воздуха. Вскоре гитлеровская транспортная авиация стала, нести большие потери от огня нашей зенитной артиллерии, вовсе прекратились ее дневные полеты. Одиночные транспортные самолеты противника летали теперь только с наступлением сумерек и до рассвета, сбрасывая грузы на парашютах.
31 декабря я доложил в Москву: "Работа по подготовке "Кольца" продолжается полным ходом... Частями тов. Рокоссовского за последние шесть дней захвачено несколько важных командных высот, обеспечивающих артиллерии хорошее наблюдение и удобное исходное положение для предстоящих действий.
Все попытки противника вернуть высоты отбиваются, успешно нашими частями с большими потерями для живой силы и танков противника.
Командиры и штабы проводят большую работу на местности, войска тоже готовятся".
30 декабря ночью я вернулся с бывшего Сталинградского фронта. Очень хорошо, что Вашим приказом его часть "Кольца" передана тов. Рокоссовскому. Мною на месте тт. Шумилову и Толбухину даны твердые указания. Кроме того, по моему требованию шесть среднекалиберных зенитных дивизионов с прожвзводами переброшены на западный берег Волги для перехвата транспортной авиации противника, идущей через фронт 57-й армии на высотах вне досягаемости малокалиберной зенитной артиллерии.
Приняты меры по упорядочению службы воздушного наблюдения и оповещения. Увеличено количество засад истребителей и приближены аэродромы истребительной авиации.
Задача усиления воздушной блокады окруженных выполняется еще плохо. Самолетов сбиваем мало. Временами немцы наглеют и посылают транспортные самолеты даже без прикрытия истребителями. Нами предусмотрен маневр противовоздушных средств. Выработан план изнурения противника ночью и днем авиацией и другими огневыми средствами.
Ведется активная разведка всех видов, ежедневно берутся пленные, перебежчиков же очень мало, единицы.
Времени осталось немного. Прошу приказать как можно скорее доставить сюда средства усиления, эшелоны с пополнением и транспорты с боеприпасами - все, что отпущено для Рокоссовского и Еременко для "Кольца". Я говорил и писал тов. Хрулеву, но пока все идет очень медленно и прибыло сюда очень мало. В этом вопросе прошу помощи.
Тов. Еременко теперь перебросит всю авиацию для действий на юго-запад. Рокоссовский имеет мало истребителей для воздушной блокады. Прошу Вас усилить "Кольцо" истребительной авиацией".
Войска Донского фронта в следующие дни продолжали бои местного значения, стремясь захватить высоты, имеющие тактическое значение. Бои были неудачны. Это казалось странным и непонятным.
По данным штаба Донского фронта, у противника на ближайших высотах находилось лишь боевое охранение, а передний край главной полосы обороны располагался глубже, на следующей гряде высот. Почему же наши части не могли сбить хотя бы боевое охранение?
Неудачи раздражали. Командование одной из наших армий готовилось провести еще одну решительную операцию по захвату высот, но уже со значительно большими силами и с широким привлечением огня артиллерии: ведь нельзя оставлять боевое охранение противника там, откуда хорошо просматривалось расположение наших войск. Вот почему я одобрительно отнесся к этой новой решительной попытке овладеть высотами.
Вечером мне доложили, что сбит немецкий транспортный самолет.
Он упал в расположении наших войск. Под грудой его обломков было подобрано около 1200 писем немецких солдат и офицеров, находившихся в "котле" окружения. Среди этих писем оказалось и письмо генерал-лейтенанта фон Даниэльса, командира 376-й немецкой пехотной дивизии, адресованное жене в г. Штеммен. Оно было написано на служебном бланке. Рядом с полным титулом генерала стояла дата: 30 декабря 1942 года. В этом письме говорилось:
"Моя любимая! Сегодняшний день уже с 3 часов утра начался очень неспокойно. Русские всю ночь усиленной разведкой прощупывали все участки и в различных местах ворвались в нашу главную линию обороны. Теперь это лоскутное сооружение снова восстановлено, где можно было заткнуть - закрыли, а другие остались открытыми. К счастью, наша артиллерия стреляет так отлично, что этим многое было компенсировано. Я распорядился о двух особенных огневых налетах в 10 и в 13 часов с тем, чтобы русским отбить охоту от дальнейших атак. Кажется, это подействовало, ибо остаток послеобеденного времени прошел довольно спокойно.
Атака, начатая вчера в 22.15 вечера 24 танками, первоначально имела желанный успех, но, к сожалению, сегодня утром пехота другой дивизии снова оставила занятые нами позиции якобы в результате русской атаки на эти позиции. В действительности это был только русский разведотряд - и теперь снова такое свинство. Так проходит день за днем, всегда с волнением.
Могут ли быть и будут ли позиции удержаны? Они должны быть удержаны!
Сегодня утром я позвонил начальнику штаба армии Шмидту Билефельду и сказал ему коротко и ясно, что дальше так дело не пойдет. Он пообещал некоторую помощь, которая с сегодняшнего вечера уже в ходу". Дальнейшее содержание письма было семейным и военного значения не имело.
Я был очень благодарен этому немецкому генералу за его болтливость. Стало ясно, что нужно без промедления прекратить всякие попытки с нашей стороны, захватить высоты в полосе действий 376-й пехотной дивизии и отложить всё до дня нашего генерального наступления. Гитлеровский генерал нам подсказал, что мы имеем дело с передним краем главной полосы обороны противника, а не с боевым охранением, как считали до сих пор в штабе армии и в штабе фронта.
Я позвонил по телефону К. К. Рокоссовскому, прочел выдержки из письма немецкого генерала и высказал свои выводы и предложения. Он со мной согласился и тут же отдал приказание прекратить активные боевые действия на этом участке и сосредоточить силы на подготовке к генеральному наступлению.
Позже мне пришлось допрашивать взятого в плен под Сталинградом немецкого генерала фон Даниэльса. Я, конечно, ему не сказал, что имел возможность прочесть его письмо, адресованное 30 декабря супруге. Спросил его только:
- Как, по-вашему, откуда мы могли знать боевой порядок в обороне вашей дивизии? Он, не задумываясь, ответил:
- Путем разведки или шпионажа.
Он не мог и предполагать, что его беспечность, хвастовство, бравирование перед своей женой оказали нам немалую помощь.
Ультиматум
После Сталинградской битвы меня спрашивали: кто предложил послать к окруженным гитлеровским войскам советских парламентеров, чтобы вручить Паулюсу ультиматум с предложением прекратить сопротивление и сдаться в плен?
На Донском и Сталинградском фронтах командиры подразделений не раз по собственной инициативе делали попытки вступить через парламентеров в связь с противником с предложением о сдаче. Таким образом, мысль о посылке парламентеров во вражеские войска шла снизу: ее родила старая традиция и солдатская смекалка.
Эта мысль мне очень понравилась. В самом деле, не наступила ли пора предъявить ультиматум уже не отдельным подразделениям, а всей окруженной под Сталинградом группировке гитлеровцев и не послать ли через наших парламентеров ультиматум Паулюсу? Конечно, я не имел права решить это единолично, хотя и являлся представителем Ставки Верховного Главнокомандования.
2 января 1943 года я послал в Москву следующее донесение:
"Немецкие офицеры ведут большую разъяснительную работу среди солдат окруженных под Сталинградом немецких дивизий. По нескольку раз в день они проводят беседы с солдатами, стараются доказать возможность спасения окруженных наступлением извне, скрывая создавшуюся обстановку в связи с нашим успешным продвижением на юго-запад и запад.
Офицеры говорят солдатам, что основная цель русских уничтожить немцев, что при взятии в плен будут обязательно все расстреляны, пощады никому не будет, и этому большинство верит. Предлагают верить фюреру и богу, что они позаботятся и окажут помощь, а задача окруженных - драться, не сдаваться в плен и так далее.
Наши листовки с предложением о сдаче в плен многими немцами не считаются официальными документами, несмотря на то, что имеют две подписи наших командующих - товарища Рокоссовского и товарища Еременко.
Вся наша политическая работа пока еще не дает нужных нам результатов: перебежчиков единицы, правда, несколько лучше стало с захватом пленных.
Нам, конечно, было бы выгодно скорее решить поставленную задачу с наименьшими потерями в живой силе и боевой технике, так как все это нужно будет на других направлениях.
Нам, по моему мнению, нужно поставить вопрос о сдаче официально, поставить в трудное положение командование и офицерский состав окруженных войск противника.
Мое предложение:
1. 4 или 5 января вручить командованию немецких окруженных войск ультиматум о сдаче, установить жесткий срок, дать в ультиматуме гарантии оставить всех сдавшихся в плен живыми, обещать нормальные условия жизни в плену и возвращение после войны на родину. Сказать о безнадежности сопротивления. Сказать о наших силах и средствах. Ответственность за уничтожение, при отказе принять наши условия, возложить на командование окруженных.
2. Заготовить одновременно большим тиражом этот ультиматум на немецком языке, дать краткие комментарии к нему и сказать солдатам, что их генералы и офицеры не приняли ультиматум, решили поставить их под удары наших войск, ведут их на верную гибель. Сдавайтесь или будете уничтожены.
При отказе сдаться, начать "Кольцо", разбрасывая одновременно массу листовок с нашими предложениями о сдаче.
Первый этап "Кольца" должен дать, несомненно, нужные нам результаты.
Прошу Ваших указаний".
Как только этот документ был отправлен в Москву, я тотчас же принялся за составление проекта ультиматума. О своей затее я рассказал К. К. Рокоссовскому, который, как всегда, внимательно выслушал и отнесся к этому предложению положительно. Он был очень занят подготовкой к предстоящей операции и не мог поэтому принять деятельного участия в разработке проекта ультиматума. Впрочем, еще не было известно, как отнесется к этому предложению Ставка.
Меня и К. К. Рокоссовского весьма беспокоило, что на фронт опаздывают многие эшелоны с войсками и транспорты с вооружением и боеприпасами. А без них рискованно начинать нашу операцию 6 января. Мы решили за вечер и ночь собрать точные сведения о подходе эшелонов и транспортов, а утром вместе с начальником штаба фронта выработать согласованное решение"
Каждого из нас тревожила мысль: неужели завтра опять придется ставить вопрос о переносе сроков начала наступления? Разве нас поймут в Ставке? Разве будут считаться с тем, что отсрочка происходит не по нашей вине? На первый взгляд, виноват тыл и работа железнодорожного транспорта, а в действительности, их тоже винить нельзя - ведь тыловики и транспортники заранее не знали многих новых задач, поставленных им только в последнюю декаду декабря 1942 года. Новые сверхплановые задачи было очень трудно выполнить в столь сжатые сроки. Эти оправдания были лишь валериановыми каплями, они не приносили облегчения. Ставка все равно будет спрашивать с нас!
В тот же вечер начальник штаба фронта генерал М. С. Малинин доложил обстановку на фронте, ход нашей подготовки к наступлению и, конечно, горько печалился по поводу возникающих трудностей. Я позвонил в Москву Народному комиссару путей сообщения и начальнику тыла Красной Армии Андрею Васильевичу Хрулеву и стал взывать о срочной помощи. Он дал твердое обещание сделать все от него зависящее. Я верил ему, ибо у нас была с ним твердая договоренность о том, что я никогда с какими-либо пустяками к нему обращаться не стану. Уж если я звоню, значит, дело принимает серьезный оборот. Так мы с ним всегда и работали. Теперь я всерьез рассчитывал на его помощь.
Утром 3 января ко мне зашли К. К. Рокоссовский и М. С. Малинин, чтобы определить нашу реальную готовность к наступлению и сроки его начала. Опаздывали железнодорожные эшелоны и транспорты с оружием. Выяснилось, что мы не готовы начать операцию "Кольцо" в назначенный срок, 6 января. Наши подсчеты показывали, что нужно еще 6-7 суток. Вместе с тем было ясно, что Ставка на это не пойдет. Решили просить перенести начало наступления хотя бы на четверо суток.
Я позвонил в Москву. Верховный молчаливо выслушал меня и, не давая никакого ответа, сказал лишь "до свидания" и положил трубку.
Я сразу же написал следующее донесение Верховному Главнокомандующему:
"Приступить к выполнению "Кольца" в утвержденный Вами срок не представляется возможным из-за опоздания с прибытием к местам выгрузки на 4 5 суток частей усиления, эшелонов с пополнением и транспортов с боеприпасами.
В целях ускорения их подхода пришлось согласиться на разгрузку многих эшелонов и транспортов в большом удалении от предусмотренных планом мест выгрузки.
Это мероприятие потребовало дополнительного времени на подтягивание выгружаемых частей, пополнения, и боеприпасов к фронту.
Наш правильно рассчитанный план был нарушен также внеочередным пропуском эшелонов и транспортов; для левого крыла тов. Ватутина. Тов. Рокоссовский просит срок изменить на плюс четыре. Все расчеты проверены мною лично.
Все это заставляет просить Вас утвердить начало. "Кольца" плюс 4.
Прошу Ваших указаний.
Воронов".
Донесение было сразу же передано в Москву. Вскоре меня вызвали к телефону. Сильно раздраженный Сталин, не здороваясь, стал обвинять меня во всех смертных грехах. Из многих его фраз мне запомнилась одна:
- Вы там досидитесь, что вас и Рокоссовского немцы в плен возьмут! Вы не соображаете, что можно, а что нельзя! Нам нужно скорей кончать, а вы умышленно затягиваете!
Он потребовал доложить ему, что значит в моем донесении фраза "плюс четыре". Я пояснил:
- Нам нужно еще четыре дня для подготовки. Мы просим разрешения начать операцию "Кольцо" не 6, а 10 января.
Последовал ответ:
- Утверждается.
Тут телефонистка спросила меня: "Хорошо ли было слышно?" Поблагодарив ее за хорошую связь, я вместе, с тем подумал: "Как было бы хорошо не слышать девять десятых этого разговора... Но все же наша взяла!"
Я рассказал о решении Верховного К. К. Рокоссовскому, порадовал его. Мне не хотелось передавать ему все содержание этого неприятного разговора, чтобы не причинять Константину Константиновичу огорчений в такое серьезное время.
Так было добыто знаменитое "плюс четыре"!
На следующий день утром меня вызвала к телефону Москва. Сказали, что Ставка одобряет предложение о вручении ультиматума командованию окруженных немецких войск. Однако правильнее будет вручить ультиматум не накануне, а на вторые сутки нашего наступления. Предложили 5 января представить проект ультиматума на рассмотрение и утверждение Ставки.
Операция "Кольцо"
Новое задание Утром 19 декабря меня вызвал к телефону Сталин. Как обычно, первым, вопросом было:
- Какова обстановка на фронте?
Когда я доложил, последовал новый вопрос:
- А не считаете ли вы возможным закончить свою работу на этом направлении? Что, если отправиться вам в район Сталинграда, заняться разгромом и уничтожением группы войск Паулюса, координировать действия Донского и Сталинградского фронтов? Как вы смотрите на такое предложение?
Для меня это было полной неожиданностью.
- Вы не отвечаете на заданные вопросы,- послышалось в трубке.Чувствуется, вам не хочется уезжать... Как и некоторые другие, вы, видимо, недооцениваете, как нам важно быстрее ликвидировать окруженную группировку врага. Вы серьезно подумайте над этим и доложите ответ завтра.
До самого вечера я перебирал все доводы "за" и "против".
Конец моим размышлениям положил срочный документ из Ставки. В нем говорилось:
"Воронову, Василевскому, Рокоссовскому, Еременко, Ватутину.
1. Ставка Верховного Главнокомандующего считает, что тов. Воронов вполне удовлетворительно выполнил свою задачу по координации действий Юго-Западного и Воронежского фронтов, причем, после того как 6-я армия Воронежского фронта передана в подчинение Юго-Западного фронта, миссию тов. Воронова можно считать исчерпанной.
2. Тов. Воронов командируется в район Сталинградского и Донского фронтов в качестве заместителя тов. Василевского по делу ликвидации окруженных войск противника под Сталинградом.
3. Тов. Воронову как представителю Ставки и заместителю тов. Василевского поручается представить не позднее 21.12.42 г. в Ставку план прорыва обороны войск противника, окруженного под Сталинградом, и ликвидации их в течение пяти - шести дней".
А я-то мучился весь день, решал, соглашаться или не соглашаться... Теперь волновало другое: мне дано всего двое суток для представления плана, а я еще находился вдалеке от берега Волги. Еще более нереальным казалось время, отведенное для ликвидации окруженных войск.
Как можно устанавливать такие сроки!
Тем не менее надо было немедля приступать к новому делу. Заказал самолет на раннее утро. Остаток вечера и ночь ушли на сборы к отлету, на прощание с боевыми товарищами. Мы очень подружились с Ватутиным, помогали друг другу в работе, и прощание с ним было самым сердечным.
Как и следовало ожидать, в связи с неблагоприятной погодой самолет за мной на следующий день не прилетел. Напрасно я ждал его до полудня. Наконец терпение иссякло. Подготовили два "виллиса". Дорога займет теперь много часов. Длительная тряска на автомашине может снова вызвать тяжелый приступ моей "штатной" болезни, от которой врачи не знали по-прежнему никаких средств. Однако ничто не могло меня удержать на месте. Полученный мною документ требовал максимальной быстроты действий. Я проклинал в душе и плохую погоду, и медлительные "виллисы".
Со мной отправились два генерала-артиллериста И. Д. Векилов и А. К. Сивков и три офицера. В степи свистел ветер, было холодно. Брезентовые полотнища на кузовах наших машин всю дорогу оглушительно хлопали и, конечно, не спасали от холода. Моим опасением была халхин-голская бурка, наброшенная поверх шинели. Спутники мои были в обычных походных шинелях, изрядно мерзли, но терпели. Бурка переходила от одного к другому.
По дороге мы обсуждали план предстоящих действий и, естественно, возлагали большие надежды на нашу артиллерию.
Наконец пройдена половина пути. Мы делаем остановку у одинокого хутора в безлюдной степи. Увидели огонек в окошке. Постучались. Нас встретили приветливо, но хозяйка предупредила, что в доме все больны. В то время в этих краях появилась весьма неприятная болезнь - туляремия, острое инфекционное заболевание с поражением лимфатических желез. Однако мы настолько устали, проголодались и промерзли, что ничто уже было не страшно. Захватили чемоданчик с бутербродами и, стоя вокруг небольшого стола, принялись за еду. Адъютант принес наш "резерв" - бутылку коньяку. Она была очень кстати. Когда бутылка заняла почетное место на столе, у всех радостно заблестели глаза. Мои спутники стали потирать застывшие руки, чтобы, чего доброго, не уронить стопочку с живительной влагой. Сразу начались шутливые разговоры о великой роли таких "резервов" на войне, о своевременном введении этих резервов в дело... Мы спешили, бутылка быстро опустела, бутерброды съедены. Сердечно поблагодарив хозяев дома и пожелав им скорейшего выздоровления, смелее ринулись преодолевать вторую половину пути.
Стемнело, высоко в небе висела луна. Ветер еще более усилился. Даже в монгольской бурке было холодно. Трясло невыносимо.
Наконец к полуночи мы достигли села Заварыгино, беспорядочно разбросанного на значительном пространстве. Где-то здесь находилась "резиденция" Рокоссовского. Долго мы колесили от дома к дому, разыскивая коменданта штаба фронта. В конце концов наткнулись на весьма расторопного младшего командира. Он попросил нас подождать, а сам куда-то сбегал и привел младшего лейтенанта. Тот пригласил нас в тепло натопленную избу, предназначенную специально для нас. Мы тотчас же уснули крепким сном.
Утром выяснилось, что А. М. Василевский направляется для организации отпора наступавшей с юга группировке Манштейна. Мы накоротке встретились с Александром Михайловичем и простились, пожелав успеха друг Другу. Мне так и не довелось побывать у него заместителем - обязанности А. М. Василевского пали на мои плечи.
К. К. Рокоссовский встретил меня очень тепло, и мы не стали терять с ним ни минуты. Прежде всего, надо было точно установить силы и средства окруженного противника. Пригласили начальника штаба фронта М. С. Малинина и начальника разведотдела штаба. Генерал Малинин доложил о состоянии частей и соединений войск Донского фронта, их группировке. Начальник разведотдела представил справку о численности и составе немецко-фашистских войск перед Донским фронтом. По его подсчетам, общая численность вражеской группировки составляла 80 - 90 тысяч человек. Когда я попросил уточнить цифру, он смело и уверенно назвал цифру в 86 тысяч, которые составляют пять пехотных дивизий, две мотодивизии, три танковые дивизии и три каких-то боевых отряда. По данным разведки фронта, в немецкой армии личный состав различных подразделений усиления и тыловых органов являлся до некоторой степени источником для восполнения потерь, понесенных в боевых частях. Докладчик доложил, что немецкая транспортная авиация подвозит окруженным различные грузы, а на обратном пути вывозит раненых и больных, а также часть штабных офицеров для формирования новых штабов вне окруженной группировки.
Когда К. К. Рокоссовский, М. С. Малинин и я приступили к оценке обстановки и выработке замысла предстоящей наступательной операции по уничтожению окруженной группировки противника, предполагалось участие двух фронтов Донского и Сталинградского. Но мне было известно мнение Ставки, что в целях облегчения выполнения поставленной задачи целесообразно иметь здесь один фронт - Донской, которому передать три армии Сталинградского фронта, действовавшие на внутреннем фронте окружения, а остальные силы этого фронта использовать на другом направлении. Я был за этот вариант.
Обсудив втроем сложившуюся обстановку, мы пришли к единодушному мнению: главный удар должен наносить Донской фронт, а вспомогательный - войска, передаваемые из Сталинградского фронта. Мы также пришли к выводу, что ликвидировать окруженную группировку в течение пяти - шести дней, как требовала Ставка, явно невыполнимо. В то же время мы отлично понимали, как важно уничтожить окруженного противника в кратчайшие сроки. Оценив начертание нашего "круглого фронта", его ограниченные ширину и глубину, местность, построенные нами летом оборонительные рубежи, занятые теперь немцами, прикинув соотношение сил и средств, учтя наши реальные наступательные возможности, мы решили мощным таранным ударом с запада на восток рассечь надвое окруженную группировку противника с попутным уничтожением ее отдельных частей. Наступлению главной группировки войск фронта должны были помогать соседние армии, которым предстояло своими активными действиями расширять фронт прорыва вражеской обороны и сматывать ее в сторону флангов. Начало операции было назначено на 6 января 1943 года, как этого требовала Ставка.
Командованию и штабам обоих фронтов было приказано немедленно приступить к разработке планов операции, соблюдая, конечно, все меры скрытности и маскировки. Мы рассчитывали, что внезапность наших ударов должна сыграть большую роль. Обеспечение прорыва обороны возлагалось в первую очередь на артиллерию и авиацию. Должное внимание уделили подготовке тыла обоих фронтов.
Словом, мы старались как можно полнее использовать опыт, накопленный в операциях у Волги и на среднем Дону.
Последующее успешное наступление войск Донского фронта подтвердило правильность принятых нами решений.
Подготовка операции, получившей название "Кольцо", шла полным ходом. Однажды мне привелось быть на командном пункте 57-й армии, у генерала Федора Ивановича Толбухина.
Погода была ясная, с очень хорошей видимостью, На фронте стояла тишина. Вдруг мы услышали вдалеке шум немецких авиационных моторов, а вскоре увидели на высоте около 3000 метров приближающуюся с юго-запада девятку транспортных самолетов противника Ю-52, медленно летевших немного в стороне от командного пункта. "Юнкерсы" шли без прикрытия истребителей. Немедленно было приказано двум ближайшим зенитным дивизионам открыть по ним огонь и не допустить самолеты к окруженной вражеской группировке. Огонь открыли с опозданием, и ни один "юнкерс" не был сбит. Наши истребители прибыли лишь тогда, когда самолеты противника уже приземлились в кольце врага. Моему возмущению и негодованию не было предела. Тут мне под горячую руку попал начальник ПВО, Я изрядно отругал его за плохое наблюдение за воздухом и оповещение, за низкую боевую готовность зенитной артиллерии и истребительной авиации и, конечно, за плохое управление и руководство всеми этими средствами. Отдал категорический приказ организовать надежную блокаду окруженного противника с воздуха. Я был настолько взвинчен в эту минуту, что предупредил генерала: если он не добьется резкого перелома в боевой готовности и высокой результативности всех средств ПВО, от его звания генерал-майор останется только майор. Впоследствии я много раз ругал себя за эту несдержанность, тем более,- что генерал быстро исправил ошибку, развил кипучую деятельность и сумел организовать настоящую блокаду окруженных немецких войск с воздуха. Вскоре гитлеровская транспортная авиация стала, нести большие потери от огня нашей зенитной артиллерии, вовсе прекратились ее дневные полеты. Одиночные транспортные самолеты противника летали теперь только с наступлением сумерек и до рассвета, сбрасывая грузы на парашютах.
31 декабря я доложил в Москву: "Работа по подготовке "Кольца" продолжается полным ходом... Частями тов. Рокоссовского за последние шесть дней захвачено несколько важных командных высот, обеспечивающих артиллерии хорошее наблюдение и удобное исходное положение для предстоящих действий.
Все попытки противника вернуть высоты отбиваются, успешно нашими частями с большими потерями для живой силы и танков противника.
Командиры и штабы проводят большую работу на местности, войска тоже готовятся".
30 декабря ночью я вернулся с бывшего Сталинградского фронта. Очень хорошо, что Вашим приказом его часть "Кольца" передана тов. Рокоссовскому. Мною на месте тт. Шумилову и Толбухину даны твердые указания. Кроме того, по моему требованию шесть среднекалиберных зенитных дивизионов с прожвзводами переброшены на западный берег Волги для перехвата транспортной авиации противника, идущей через фронт 57-й армии на высотах вне досягаемости малокалиберной зенитной артиллерии.
Приняты меры по упорядочению службы воздушного наблюдения и оповещения. Увеличено количество засад истребителей и приближены аэродромы истребительной авиации.
Задача усиления воздушной блокады окруженных выполняется еще плохо. Самолетов сбиваем мало. Временами немцы наглеют и посылают транспортные самолеты даже без прикрытия истребителями. Нами предусмотрен маневр противовоздушных средств. Выработан план изнурения противника ночью и днем авиацией и другими огневыми средствами.
Ведется активная разведка всех видов, ежедневно берутся пленные, перебежчиков же очень мало, единицы.
Времени осталось немного. Прошу приказать как можно скорее доставить сюда средства усиления, эшелоны с пополнением и транспорты с боеприпасами - все, что отпущено для Рокоссовского и Еременко для "Кольца". Я говорил и писал тов. Хрулеву, но пока все идет очень медленно и прибыло сюда очень мало. В этом вопросе прошу помощи.
Тов. Еременко теперь перебросит всю авиацию для действий на юго-запад. Рокоссовский имеет мало истребителей для воздушной блокады. Прошу Вас усилить "Кольцо" истребительной авиацией".
Войска Донского фронта в следующие дни продолжали бои местного значения, стремясь захватить высоты, имеющие тактическое значение. Бои были неудачны. Это казалось странным и непонятным.
По данным штаба Донского фронта, у противника на ближайших высотах находилось лишь боевое охранение, а передний край главной полосы обороны располагался глубже, на следующей гряде высот. Почему же наши части не могли сбить хотя бы боевое охранение?
Неудачи раздражали. Командование одной из наших армий готовилось провести еще одну решительную операцию по захвату высот, но уже со значительно большими силами и с широким привлечением огня артиллерии: ведь нельзя оставлять боевое охранение противника там, откуда хорошо просматривалось расположение наших войск. Вот почему я одобрительно отнесся к этой новой решительной попытке овладеть высотами.
Вечером мне доложили, что сбит немецкий транспортный самолет.
Он упал в расположении наших войск. Под грудой его обломков было подобрано около 1200 писем немецких солдат и офицеров, находившихся в "котле" окружения. Среди этих писем оказалось и письмо генерал-лейтенанта фон Даниэльса, командира 376-й немецкой пехотной дивизии, адресованное жене в г. Штеммен. Оно было написано на служебном бланке. Рядом с полным титулом генерала стояла дата: 30 декабря 1942 года. В этом письме говорилось:
"Моя любимая! Сегодняшний день уже с 3 часов утра начался очень неспокойно. Русские всю ночь усиленной разведкой прощупывали все участки и в различных местах ворвались в нашу главную линию обороны. Теперь это лоскутное сооружение снова восстановлено, где можно было заткнуть - закрыли, а другие остались открытыми. К счастью, наша артиллерия стреляет так отлично, что этим многое было компенсировано. Я распорядился о двух особенных огневых налетах в 10 и в 13 часов с тем, чтобы русским отбить охоту от дальнейших атак. Кажется, это подействовало, ибо остаток послеобеденного времени прошел довольно спокойно.
Атака, начатая вчера в 22.15 вечера 24 танками, первоначально имела желанный успех, но, к сожалению, сегодня утром пехота другой дивизии снова оставила занятые нами позиции якобы в результате русской атаки на эти позиции. В действительности это был только русский разведотряд - и теперь снова такое свинство. Так проходит день за днем, всегда с волнением.
Могут ли быть и будут ли позиции удержаны? Они должны быть удержаны!
Сегодня утром я позвонил начальнику штаба армии Шмидту Билефельду и сказал ему коротко и ясно, что дальше так дело не пойдет. Он пообещал некоторую помощь, которая с сегодняшнего вечера уже в ходу". Дальнейшее содержание письма было семейным и военного значения не имело.
Я был очень благодарен этому немецкому генералу за его болтливость. Стало ясно, что нужно без промедления прекратить всякие попытки с нашей стороны, захватить высоты в полосе действий 376-й пехотной дивизии и отложить всё до дня нашего генерального наступления. Гитлеровский генерал нам подсказал, что мы имеем дело с передним краем главной полосы обороны противника, а не с боевым охранением, как считали до сих пор в штабе армии и в штабе фронта.
Я позвонил по телефону К. К. Рокоссовскому, прочел выдержки из письма немецкого генерала и высказал свои выводы и предложения. Он со мной согласился и тут же отдал приказание прекратить активные боевые действия на этом участке и сосредоточить силы на подготовке к генеральному наступлению.
Позже мне пришлось допрашивать взятого в плен под Сталинградом немецкого генерала фон Даниэльса. Я, конечно, ему не сказал, что имел возможность прочесть его письмо, адресованное 30 декабря супруге. Спросил его только:
- Как, по-вашему, откуда мы могли знать боевой порядок в обороне вашей дивизии? Он, не задумываясь, ответил:
- Путем разведки или шпионажа.
Он не мог и предполагать, что его беспечность, хвастовство, бравирование перед своей женой оказали нам немалую помощь.
Ультиматум
После Сталинградской битвы меня спрашивали: кто предложил послать к окруженным гитлеровским войскам советских парламентеров, чтобы вручить Паулюсу ультиматум с предложением прекратить сопротивление и сдаться в плен?
На Донском и Сталинградском фронтах командиры подразделений не раз по собственной инициативе делали попытки вступить через парламентеров в связь с противником с предложением о сдаче. Таким образом, мысль о посылке парламентеров во вражеские войска шла снизу: ее родила старая традиция и солдатская смекалка.
Эта мысль мне очень понравилась. В самом деле, не наступила ли пора предъявить ультиматум уже не отдельным подразделениям, а всей окруженной под Сталинградом группировке гитлеровцев и не послать ли через наших парламентеров ультиматум Паулюсу? Конечно, я не имел права решить это единолично, хотя и являлся представителем Ставки Верховного Главнокомандования.
2 января 1943 года я послал в Москву следующее донесение:
"Немецкие офицеры ведут большую разъяснительную работу среди солдат окруженных под Сталинградом немецких дивизий. По нескольку раз в день они проводят беседы с солдатами, стараются доказать возможность спасения окруженных наступлением извне, скрывая создавшуюся обстановку в связи с нашим успешным продвижением на юго-запад и запад.
Офицеры говорят солдатам, что основная цель русских уничтожить немцев, что при взятии в плен будут обязательно все расстреляны, пощады никому не будет, и этому большинство верит. Предлагают верить фюреру и богу, что они позаботятся и окажут помощь, а задача окруженных - драться, не сдаваться в плен и так далее.
Наши листовки с предложением о сдаче в плен многими немцами не считаются официальными документами, несмотря на то, что имеют две подписи наших командующих - товарища Рокоссовского и товарища Еременко.
Вся наша политическая работа пока еще не дает нужных нам результатов: перебежчиков единицы, правда, несколько лучше стало с захватом пленных.
Нам, конечно, было бы выгодно скорее решить поставленную задачу с наименьшими потерями в живой силе и боевой технике, так как все это нужно будет на других направлениях.
Нам, по моему мнению, нужно поставить вопрос о сдаче официально, поставить в трудное положение командование и офицерский состав окруженных войск противника.
Мое предложение:
1. 4 или 5 января вручить командованию немецких окруженных войск ультиматум о сдаче, установить жесткий срок, дать в ультиматуме гарантии оставить всех сдавшихся в плен живыми, обещать нормальные условия жизни в плену и возвращение после войны на родину. Сказать о безнадежности сопротивления. Сказать о наших силах и средствах. Ответственность за уничтожение, при отказе принять наши условия, возложить на командование окруженных.
2. Заготовить одновременно большим тиражом этот ультиматум на немецком языке, дать краткие комментарии к нему и сказать солдатам, что их генералы и офицеры не приняли ультиматум, решили поставить их под удары наших войск, ведут их на верную гибель. Сдавайтесь или будете уничтожены.
При отказе сдаться, начать "Кольцо", разбрасывая одновременно массу листовок с нашими предложениями о сдаче.
Первый этап "Кольца" должен дать, несомненно, нужные нам результаты.
Прошу Ваших указаний".
Как только этот документ был отправлен в Москву, я тотчас же принялся за составление проекта ультиматума. О своей затее я рассказал К. К. Рокоссовскому, который, как всегда, внимательно выслушал и отнесся к этому предложению положительно. Он был очень занят подготовкой к предстоящей операции и не мог поэтому принять деятельного участия в разработке проекта ультиматума. Впрочем, еще не было известно, как отнесется к этому предложению Ставка.
Меня и К. К. Рокоссовского весьма беспокоило, что на фронт опаздывают многие эшелоны с войсками и транспорты с вооружением и боеприпасами. А без них рискованно начинать нашу операцию 6 января. Мы решили за вечер и ночь собрать точные сведения о подходе эшелонов и транспортов, а утром вместе с начальником штаба фронта выработать согласованное решение"
Каждого из нас тревожила мысль: неужели завтра опять придется ставить вопрос о переносе сроков начала наступления? Разве нас поймут в Ставке? Разве будут считаться с тем, что отсрочка происходит не по нашей вине? На первый взгляд, виноват тыл и работа железнодорожного транспорта, а в действительности, их тоже винить нельзя - ведь тыловики и транспортники заранее не знали многих новых задач, поставленных им только в последнюю декаду декабря 1942 года. Новые сверхплановые задачи было очень трудно выполнить в столь сжатые сроки. Эти оправдания были лишь валериановыми каплями, они не приносили облегчения. Ставка все равно будет спрашивать с нас!
В тот же вечер начальник штаба фронта генерал М. С. Малинин доложил обстановку на фронте, ход нашей подготовки к наступлению и, конечно, горько печалился по поводу возникающих трудностей. Я позвонил в Москву Народному комиссару путей сообщения и начальнику тыла Красной Армии Андрею Васильевичу Хрулеву и стал взывать о срочной помощи. Он дал твердое обещание сделать все от него зависящее. Я верил ему, ибо у нас была с ним твердая договоренность о том, что я никогда с какими-либо пустяками к нему обращаться не стану. Уж если я звоню, значит, дело принимает серьезный оборот. Так мы с ним всегда и работали. Теперь я всерьез рассчитывал на его помощь.
Утром 3 января ко мне зашли К. К. Рокоссовский и М. С. Малинин, чтобы определить нашу реальную готовность к наступлению и сроки его начала. Опаздывали железнодорожные эшелоны и транспорты с оружием. Выяснилось, что мы не готовы начать операцию "Кольцо" в назначенный срок, 6 января. Наши подсчеты показывали, что нужно еще 6-7 суток. Вместе с тем было ясно, что Ставка на это не пойдет. Решили просить перенести начало наступления хотя бы на четверо суток.
Я позвонил в Москву. Верховный молчаливо выслушал меня и, не давая никакого ответа, сказал лишь "до свидания" и положил трубку.
Я сразу же написал следующее донесение Верховному Главнокомандующему:
"Приступить к выполнению "Кольца" в утвержденный Вами срок не представляется возможным из-за опоздания с прибытием к местам выгрузки на 4 5 суток частей усиления, эшелонов с пополнением и транспортов с боеприпасами.
В целях ускорения их подхода пришлось согласиться на разгрузку многих эшелонов и транспортов в большом удалении от предусмотренных планом мест выгрузки.
Это мероприятие потребовало дополнительного времени на подтягивание выгружаемых частей, пополнения, и боеприпасов к фронту.
Наш правильно рассчитанный план был нарушен также внеочередным пропуском эшелонов и транспортов; для левого крыла тов. Ватутина. Тов. Рокоссовский просит срок изменить на плюс четыре. Все расчеты проверены мною лично.
Все это заставляет просить Вас утвердить начало. "Кольца" плюс 4.
Прошу Ваших указаний.
Воронов".
Донесение было сразу же передано в Москву. Вскоре меня вызвали к телефону. Сильно раздраженный Сталин, не здороваясь, стал обвинять меня во всех смертных грехах. Из многих его фраз мне запомнилась одна:
- Вы там досидитесь, что вас и Рокоссовского немцы в плен возьмут! Вы не соображаете, что можно, а что нельзя! Нам нужно скорей кончать, а вы умышленно затягиваете!
Он потребовал доложить ему, что значит в моем донесении фраза "плюс четыре". Я пояснил:
- Нам нужно еще четыре дня для подготовки. Мы просим разрешения начать операцию "Кольцо" не 6, а 10 января.
Последовал ответ:
- Утверждается.
Тут телефонистка спросила меня: "Хорошо ли было слышно?" Поблагодарив ее за хорошую связь, я вместе, с тем подумал: "Как было бы хорошо не слышать девять десятых этого разговора... Но все же наша взяла!"
Я рассказал о решении Верховного К. К. Рокоссовскому, порадовал его. Мне не хотелось передавать ему все содержание этого неприятного разговора, чтобы не причинять Константину Константиновичу огорчений в такое серьезное время.
Так было добыто знаменитое "плюс четыре"!
На следующий день утром меня вызвала к телефону Москва. Сказали, что Ставка одобряет предложение о вручении ультиматума командованию окруженных немецких войск. Однако правильнее будет вручить ультиматум не накануне, а на вторые сутки нашего наступления. Предложили 5 января представить проект ультиматума на рассмотрение и утверждение Ставки.