Воронов Николай. На службе военной

   Уже совсем было близко 19 ноября, день решительного наступления. Мы стали измерять время уже не сутками, а часами. Артиллеристы получали от всех родов войск самые последние данные о вражеских огневых точках, наблюдательных пунктах и узлах связи. Эти сведения учитывались в планах артиллерийского наступления.
   Перед решающим сражением всегда нервничаешь, беспокоишься, думаешь о том, не упущено ли что-нибудь, все ли сделано. 48 часов, оставшихся до начала операции, я тщательно распределил: в блокноте были записаны сотни дел, отмечено, с кем встретиться, кого лишний раз подбодрить, что еще раз проверить.
   На фронте всегда много неожиданностей. Так случилось и 17 ноября: А. М. Василевского и меня срочно вызвали в Москву для доклада о готовности Сталинградской наступательной операции. Сам ли Сталин это придумал или ему кто-нибудь посоветовал, но это была совершенно никчемная затея: ведь могли и другими путями провести эту проверку, к тому же связь работала безупречно. Очень обидно отрываться от дел в такой ответственный момент. Ведь у нас здесь оставалось еще столько работы!
   В самолете я перебирал в памяти те брошенные дела, которые в какой-то мере могли повлиять на подготовку к предстоящему наступлению, и беспокоился, будут ли они без меня доведены до конца.
   Наш доклад в Ставке ничего существенного не дал. План наступления был одобрен. Я лишь получил некоторые указания о том, чтобы получше обеспечить в артиллерийском отношении намечающийся 6 - 8 декабря удар по противнику на среднем Дону силами левого крыла Воронежского и правого крыла Юго-Западного фронтов. Но ведь все эти указания можно было бы сообщить по телефону или прислать с доверенным лицом. Чувство досады стало еще острее.
   К великому сожалению, вылететь обратно 18 ноября не представилось возможным. Было обидно, что не доведется присутствовать при начале операции небывалого размаха. Так хотелось увидеть собственными глазами наступление ударной группировки Юго-Западного фронта, где мы имели общее превосходство над противником: в орудиях и танках - двукратное, в минометах - более чем трехкратное. На направлениях главных ударов армий это превосходство было еще значительнее.
   Мысленно я рисовал картины боев и больше всего беспокоился, как пройдет период артиллерийской подготовки атаки, как удастся нашим артиллеристам разделаться в этот период с артиллерией и минометами противника, насколько удачен будет переход от артподготовки к сопровождению наступающих войск... Ох, уж этот неуместный вызов в Москву!
   Все свободное время после доклада в Ставке я использовал для решения многих вопросов обеспечения последующей операции на среднем Дону. Меня атаковали ближайшие помощники, у которых накопилась уйма срочных дел.
   Порадовал меня в этот день приказ наркома обороны, имевший большое значение для артиллерии:
   "В целях улучшения руководства и повышения ответственности артиллерийских начальников за боевое применение артиллерии приказываю начальников артиллерии Красной Армии, фронта, армии, корпуса впредь именовать - командующий артиллерией Красной Армии, фронта, армии, корпуса".
   Вскоре этот приказ был распространен на начальников артиллерии дивизий и бригад.
   В дальнейшем командующие артиллерией фронтов и армий стали членами военных советов.
   Артиллерийские командиры впервые в истории отечественных вооруженных сил стали полновластными начальниками подчиненных частей и несли теперь в полном объеме ответственность за их боевые действия.
   Утром 19 ноября, выезжая на аэродром, мы с А. М. Василевским очень нервничали - в эти часы в приволжской степи уже началась мощная артиллерийская подготовка.
   Наш вылет затянулся из-за неполной готовности истребителей, обязанных прикрывать нас до определенного аэродрома на нашем пути. Офицер-метеоролог навел грусть и тоску, доложив, что ожидаются снегопады, туманы и очень низкая облачность. Однако мы вылетели. Через два часа самолет приземлился на каком-то аэродроме. Комендант аэродрома доложил, что из-за плохой погоды, ожидающие нас истребители подняться не могут, и поэтому он не может разрешить нам вылет без особого приказа из Москвы. Мы пытались получить такое разрешение, но связь. работала плохо и ничего добиться не удалось. Попытки убедить коменданта ни к чему не привели. Прошло еще полтора часа. Наконец раздраженный Александр Михайлович использовал свои права, отдал категорический приказ на отправку самолета без прикрытия истребителей. Мы поднялись в воздух и добрались до конечного аэродрома. Здесь ничего не знали о начавшемся наступлении. А мы еще больше волновались. Вокруг мела пурга. Будут ли удачны при такой погоде действия наших войск?
   Началось!
   Во второй половине дня мы прибыли на командно-наблюдательный пункт 21-й армии, которой командовал генерал И. М. Чистяков. Он доложил, что операция развивается строго по плану: войска прорвали оборону противника на всю тактическую глубину, продолжают двигаться вперед, отбивая вражеские контратаки. Соседи также имеют успех, и у них тоже все идет в соответствии с планом. Наши танки вышли на простор и продвигаются в южном направлении.
   Мы облегченно вздохнули. Усталости как не бывало. Сразу включились в оперативные дела. На командный пункт непрерывным потоком поступали донесения о занятии новых высот и населенных пунктов, о захвате пленных и трофеев. Получены донесения с соседнего Донского фронта: 65-я и 24-я армии с плацдарма на правом берегу Дона после мощной артиллерийской подготовки прорвали оборону противника и стали развивать успех. Я поспешил скорее передать по телефону свои поздравления генералам К. К. Рокоссовскому, П. И. Батову и И. В. Галанину.
   На одном из участков наступления некоторые наши части оказались в тылах своего соседа справа. Правда, все обошлось благополучно - они быстро опознали друг друга. А ведь могло случиться иначе, вплоть до открытия огня по своим. Виновниками оказались офицеры оперативного управления фронта, которые указали неправильную разграничительную линию между фронтами. Будь малейшая неудача нашего наступления, они понесли бы строгое наказание. Но тут желанный успех налицо, и им все простили.
   Поздно ночью подвели итоги первого дня наступления. Наши войска продвинулись вперед до 20 - 25 километров. Радостными были и перспективы следующего дня. Мы заслушали доклад командующего артиллерией армии генерала Д. И. Турбина, энергичного, храброго командира, который успел лично объехать многие части и соединения и наблюдал за ходом боев и их результатами.
   Наступление развивалось успешно. Всю ночь поступали радостные донесения.
   Мы встали еще до рассвета. Я умылся, побрился и сидел над картой, а Чистяков мылил себе голову у простого глиняного рукомойника. В это время в землянку вошел офицер штаба и доложил, что захвачены в плен два генерала командиры дивизий румынских королевских войск. Когда офицер удалился, командующий армией, забыв о своей намыленной голове, пустился в пляс.
   Вскоре пленных генералов в высоких румынских папахах привели в нашу землянку. Начался допрос. Выяснилось, что они - крупные оперативные работники румынского генерального штаба, по рекомендации немецких советников посланы командовать пехотными дивизиями. Один из них долго был военным атташе в ряде стран и, видимо, поэтому оказался более разговорчивым, чем его товарищ по несчастью. Оба предсказывали бесславную судьбу своих дивизий. Нам же было хорошо известно, что одна из них попала под наш основной удар, уже разгромлена и только несколько разрозненных подразделений продолжают оказывать сопротивление.
   Я предложил молчаливому генералу немедля отдать приказание сопротивляющимся подразделениям о сдаче в плен. Генерал отказался:
   - Не могу. Я сам учил свои войска драться до конца не щадя своей жизни.
   Весьма странно было слышать это от генерала, который сам находится в плену!
   Упрямый пленный продолжал настаивать на своем и не хотел выполнять наших требований. В это время второй генерал - бывший дипломат - несколько раз пытался по-румынски что-то сказать строптивому коллеге, но тот со злобой отмахивался при каждой его фразе.
   Видя бесполезность своих увещеваний, "дипломат" обратился ко мне.
   - Господин генерал, вы напрасно теряете время. Вы не беспокойтесь, его солдаты имеют ограниченное количество питания и патронов, ничего не нужно предпринимать, они сами к вечеру сдадутся в плен.
   Допрос продолжался. Мы узнали все, что нас интересовало. Командующий армией отдал приказание создать для пленных генералов хорошие условия быта. Это было выполнено в меру сил и возможностей.
   Мне и командующему армией впервые пришлось вести допрос пленных генералов. То, что удалось пленить столь важных персон, уже свидетельствовало о мощи нашего удара.
   В это утро началось наступление Сталинградского фронта. Мы были рады, когда получили краткую весточку о том, что и там все идет успешно, строго по плану. Несколько позже стало известно, что ударная группировка Сталинградского фронта прорвала оборону противника, в тот же день в прорыв были введены два механизированных корпуса, которые без промедления стали развивать успех в северо-западном направлении.
   Я получил много важных донесений с разных участков фронта. Доложил в Ставку о боевой работе нашей артиллерии:
   "19 ноября, в день активных действий войск Ватутина, артиллерия, минометы и реактивные установки выполнили поставленную боевую задачу по обеспечению наступления и прорыва нашей пехотой и танками оборонительного рубежа противника на направлениях главного удара. Результаты огня хорошие. Обработка началась мощным, внезапным для противника огневым налетом всех средств по его переднему краю и глубине. Есть данные, что этот огневой налет нанес противнику большое поражение, так как был проведен в тумане, при плохой видимости. Противник его не ожидал, и много вражеских солдат находилось вне укрытий. Хуже получилось на второстепенных и сковывающих направлениях. Здесь из-за малой плотности артиллерийских и минометных средств, хотя они и работали с большим напряжением, все-таки не удалось надежно обработать оборонительную полосу противника. Здесь на действиях нашей артиллерии, на эффективности ее огня особенно сказалась плохая видимость из-за густого тумана, а затем и снегопада. На главных направлениях эта помеха была сведена к минимуму стрельбой по площади с большой плотностью огня.
   В ночь с 19 на 20 часть артиллерии, минометов и реактивных установок была повернута в сторону флангов для расширения прорыва и уничтожения вражеских войск, которые здесь продолжали оказывать сопротивление.
   Артиллерия и минометы поддерживали продвижение пехоты, танковых корпусов и конницы.
   Для успешного взаимодействия танковых корпусов и тяжелой артиллерии были выделены танки с рациями, в них шли командиры-артиллеристы для наблюдения и вызова огня тяжелой артиллерии. Это мероприятие себя оправдало. Вчера и сегодня снарядами и минами артиллерия и минометы были обеспечены хорошо. Организую артиллеристов на выполнение предстоящих более трудных задач. Воронов".
   А. М. Василевский еще в самолете, возвращаясь из Москвы, очень беспокоился о том, насколько удастся обеспечить четкость и бесперебойность управления войсками при проведении столь сложной наступательной операции. Большие надежды он возлагал на общевойсковые штабы и войска связи, которые должны применить опыт предыдущих боев. Беспокойство А. М. Василевского передалось и мне.
   На армейском командном пункте однажды действительно возникла опасность потери управления войсками. Командующий армией внезапно решил менять свой командный пункт и двигаться вперед. Я спросил его, надежно ли работает связь, насколько четко налажено управление войсками с нового пункта, куда он собирался ехать. Стали проверять и установили, что там связь с войсками еще не налажена. Пришлось запретить командующему сниматься с места, пока не будет организовано четкое управление с нового командного пункта. На это ушло немало времени. Излишняя поспешность могла бы нанести существенный ущерб всей армии.
   Мне пришлось предупредить и артиллерийских начальников, чтобы они в ходе развивающегося наступления проявляли особую заботу о бесперебойности связи и управления частями и подразделениями.
   От противника можно было ожидать всего - он мог предпринять воздушные налеты, а также контратаки танков с пехотой по флангам наших частей и соединений, наступавших в глубине его обороны. Я взял под свое наблюдение действия зенитной артиллерии, приданной группировке войск, развивающей успех в направлении Калача-на-Дону, следил за боевой работой истребительной авиации, выделенной для прикрытия с воздуха. Основная тяжесть в борьбе с танками противника падала на истребительно-противотанковую артиллерию, которая была правильно распределена в нашей ударной группировке и в полной боевой готовности неотступно следовала с нашей пехотой и танками. Этот вид артиллерии с первых дней войны полюбили в войсках не только за меткую стрельбу по танкам противника, но и за удары прямой наводкой по отдельным вражеским орудиям и пулеметам. Генерал Турбин рассказал мне о том, как одно из подразделений истребительно-противотанкового артиллерийского полка участвовало в захвате вражеского аэродрома. Артиллеристы открыли огонь по фашистским самолетам, пытавшимся подняться в воздух. Ни один самолет не ушел.
   В войсках был невиданный подъем. Сопротивление врага сокрушалось мощным огнем артиллерии и минометов, стремительными атаками пехоты и танков. Пожалуй, впервые нам удалось достигнуть столь четкого взаимодействия всех родов войск. Сказывалась большая подготовительная работа. Все на практике убедились, какое огромное значение имеет тщательная разработка плана операции, всесторонняя подготовка к ней войск. Суворовский принцип "каждый воин должен понимать свой маневр" теперь осуществлялся на деле. Встречи и беседы накоротке с командирами и бойцами подтверждали это. Они хорошо знали, куда и зачем будет стрелять наша артиллерия и что они должны делать в это время. Знали, куда будет перенесен огонь, когда нужно выскакивать из окопов и двигаться в атаку, хорошо представляли себе боевой порядок своего взвода и танков сопровождения, старались, наступая, не отставать от разрывов наших снарядов более чем на 200 метров. Наши замечательные бойцы теперь в тонкостях разбирались в существе непрерывного взаимодействия пехоты, артиллерии и танков.
   Обильные трофеи и пленные - первые надежные признаки победы. В эти дни я часто вел допросы пленных. Они рассказывали, что массированный огонь нашей артиллерии и реактивных снарядов нанес им большой урон. По их словам, от разрывов наших снарядов "земля качалась из стороны в сторону, а когда она закончила свое качание, перед нами появлялись бойцы с автоматами, винтовками и гранатами". Пленные офицеры признавали умелое взаимодействие советских войск и небывалое сочетание у нас огня и маневра.
   На Юго-Западном фронте появился американский генерал. Москва приказала дать ему полную возможность побывать в наших наступающих частях и соединениях. Генерал ездил всюду, куда только хотел. Он был весьма доволен, но его смущало лишь одно: в районе боев мало американской техники. Он видел только два американских "студебеккера" и три "виллиса". Да, помощь США была лишь каплей в бушующем море! Как потом выяснилось, этот американский генерал имел основной целью установить, какую роль сыграет американская техника в боях на Волге.
   Дни 19 - 23 ноября были накалены до предела. Наши мощные "клещи" неудержимо сжимались. Благоприятные сведения поступали непрерывно. Мы выслушивали доклады офицеров, прибывших из передовых частей, сами выезжали то в одну, то в другую часть, знакомились с ходом боевых действий, допрашивали пленных и все время накапливали сведения о противнике. Своими глазами мы видели результаты огня нашей артиллерии по различным оборонительным сооружениям противника, его батареям, наблюдательным и командным пунктам. Особо сильное впечатление оставляли прямые попадания во вражеские танки. Развороченная снарядом броня наглядно свидетельствовала о меткости советских артиллеристов и превосходных качествах наших орудий.
   Сколько было ликования, когда пришло долгожданное донесение о том, что войска Юго-Западного фронта в районе Калача соединились с войсками Сталинградского фронта!
   Итак, враг окружен! Ближайшая задача выполнена. Теперь нужно, как можно скорее принять все меры, чтобы окружение стало надежным, чтобы противник не смог вырваться из кольца. Нашим войскам предстояло в кратчайшие сроки создать внешний фронт против оперативных резервов противника, которые могли появиться со дня на день. Этот внешний фронт создавался на таком удалении от окруженных гитлеровских войск, чтобы любая попытка врага прорвать кольцо оказалась бесплодной.
   Наши войска все время держали в напряжении, сдавливали окруженную группировку, заставляли ее нести потери в живой силе, вооружении и технике.
   Крупнейшая победа на Волге и Дону значила много. Это коренной перелом в ходе войны. Стало ясно, что Советская Армия перешла в новый качественный этап - ее бойцы и командиры научились воевать и одерживать победы. В условиях, когда обе стороны находятся в обороне и созданы сплошные фронты, только путем прорыва обороны противника возможно начать и развивать наступление.
   Все воочию убедились, как велика роль артиллерии в современной войне. Ей по силам сокрушать любую оборону противника. Наступление может быть успешным при условии, когда основная масса вражеской огневой системы будет уничтожена или максимально подавлена. При этом еще раз подтвердилось, что наша артиллерия (орудия, минометы и реактивные установки) при умелом ее боевом применении способна не только наносить врагу большой урон, но и подавлять его волю к сопротивлению.
   Впервые совместными усилиями общевойсковых и артиллерийских командиров в столь широком масштабе было организовано артиллерийское наступление. Полностью оправдались наши расчеты на мощные артиллерийские резервы Ставки и их первенцев - артиллерийские дивизии. Наличие этих резервов облегчило создание сильных артиллерийских группировок.
   Успешно была решена трудная проблема перерастания тактических успехов в оперативные в столь крупной, небывалой в истории наступательной операции трех фронтов.
   Еще раз пришлось убедиться в значении всех средств современной артиллерийской разведки, надежно обеспечивающей высокую эффективность огня. Не напрасно мы уделяли ей так много внимания и постоянно добивались ее оснащения новейшей техникой.
   В сталинградских боях были четко организованы управление артиллерией, работа ее технических средств связи и тыла. Подавляющее большинство командиров, безусловно, поняли роль и значение артиллерийского тыла, стали больше уделять ему внимания, помогать в налаживании его бесперебойной работы, лучше обеспечивать транспортом.
   Опыт, накопленный в Сталинградской битве, сразу же стал передаваться войскам других фронтов.
   И такие бывали полеты...
   В конце ноября А. М. Василевский сообщил, что Ставка приказала ему, мне и командующему Военно-воздушными силами А. А. Новикову провести рекогносцировку района предстоящей наступательной операции на среднем Дону. Мы должны вылететь туда рано утром следующего дня на транспортном самолете.
   В назначенный срок мы были на аэродроме. Вместе с офицерами для поручений нас оказалось семь человек был туман. Вскоре объявили, что самолет из-за плохой погоды не прибудет. Мы насели на А. А. Новикова, категорически настаивая на полете. Командующий авиацией вызвал семь самолетов У-2. Они вскоре появились, и мы тотчас же отправились в путь.
   Летели на малой высоте. Курс полета пролегал вдоль фронта, без промежуточных посадок. Мы должны были прибыть на аэродром вблизи командного пункта Воронежского фронта.
   Через 20 - 25 минут погода еще более ухудшилась. В тумане не различались даже соседние самолеты: сначала пропал один, потом другой, третий. Земли не видно. Никаких ориентиров.
   Мотор самолета, на котором я летел, стал вдруг работать с перегрузкой, машину начало встряхивать. Тряска нарастала. Я много летал на разных самолетах, но ничего подобного никогда не испытывал. Вскоре по наклону самолета стало понятно, что мы идем на посадку. Сквозь туман показалась земля. Кругом степь, покрытая небольшим слоем снега. Никаких аэродромных знаков не видно.
   Сильно качающийся и трясущийся самолет коснулся земли, немного пробежал и остановился. Тут только я обратил внимание, что плоскости, стойки между ними и растяжки покрылись толстым слоем льда.
   - Ну, вот и приземлились! - сказал летчик, показывая на безлюдную степь.
   - Что будем делать? - спросил я его.
   - Сначала стрельнем из ракетницы, чтобы обозначить, где находимся. Может быть, кто-нибудь откликнется, - ответил спокойно летчик.
   Нет, никто не отозвался на нашу ракету. Тогда летчик вручил мне гаечный ключ, и мы вдвоем начали скалывать лед с самолета. Вскоре машина приняла нормальный вид. Потом летчик занялся мотором, а я взялся подготовить "аэродром" для взлета: прошел вперед и проложил "взлетную полосу", проверяя, нет ли на пути ям или других препятствий.
   Мы сели, мотор затарахтел, и самолет благополучно поднялся в воздух, опять погрузившись в белый, как молоко, туман. Вскоре он снова обледенел, и трясти его стало пуще прежнего. Сквозь туман показалась заснеженная земля с полосами бурьяна, бурьян быстро приближался, все кругом загремело, казалось, самолет разламывается на части. Но последовал не очень сильный удар о землю. Мы оба были целы и невредимы, самолет - тоже.
   К нам подбежали два красноармейца в летной форме и крепко обругали за то, что мы сели не на аэродром, а в бурьян вблизи от него. Летчик, как и я, никакого аэродрома, конечно, при посадке не видел, а в бурьян садился умышленно, чтобы смягчить удар о землю.
   К нам подошел старшина и сказал, что такой же У-2 только что врезался в провода и разбился, но тут же добавил:
   - Не беспокойтесь, генерал и летчик отделались ушибами, чувствуют себя нормально и уже выпили по сто граммов, чтобы согреться.
   Я сел в грузовик и через несколько минут обнимался с Александром Александровичем Новиковым, которого застал за скромной трапезой.
   Связь не работала. О наших остальных самолетах ничего не было известно. Мы были очень обеспокоены. К тому же в двух пропавших самолетах были важные оперативные документы. На легковой автомашине направились в районный центр, чтобы оттуда начать розыски исчезнувших самолетов. Перед самым отъездом поступили сведения о нескольких вынужденных посадках У-2, причем с человеческими жертвами. К нашему удивлению, этих самолетов насчитывалось уже полдюжины.
   С тяжелым чувством мы двинулись в путь. Ехали долго, дорога оказалась очень утомительной, а наши нервы были сильно напряжены.
   Вот и районный центр. Остановились у домика, к которому сходились пучки проводов. Там мы совершенно неожиданно встретили А. М. Василевского. Александр Михайлович тоже совершил вынужденную посадку и на розвальнях добрался до ближайшей почты. Он много пережил, беспокоясь за нашу жизнь и важные документы. Мы решили переночевать в селе, поставить в известность командование Воронежского фронта о месте нашего пребывания и просить прислать на рассвете автомашины, ибо ненастная погода исключала всякие надежды на продолжение полета.
   Вскоре связь была налажена и мы начали собирать информацию об У-2. Оказывается, в этот район в те часы, когда мы были в воздухе, перебазировался авиаполк на таких же самолетах и многие машины совершили вынужденные посадки на широких просторах степи. Вместе с ними и мы попали в сводки чрезвычайных происшествий.
   Плохо, если и до Москвы дойдут эти несуразные сведения. Мы немедленно составили в спокойных тонах краткое донесение о случившемся. Оставалось ждать серьезной "нахлобучки" за наше легкомысленное поведение. До глубокой ночи мы сидели у телефона, но никто не позвонил.
   Сон был тревожным. К утру нашлись еще три самолета, не было только самолета с моим офицером для поручений А. И. Митериным. Мы уже числили его в списках разбившихся, но, когда наступил рассвет, пришло сообщение, что Митерин жив и здоров.
   Впоследствии стало известно, что о нашем столь неудачном перелете Ставка узнала очень быстро. Наше исчезновение основательно перепугало всех. По всем средствам связи из Москвы велись розыски, но самолет Новикова, порвав при вынужденной посадке провода, на длительное время нарушил связь. Вынужденные посадки целого авиаполка У-2 и жертвы в этом полку отнесли на наш счет. Полную ясность и успокоение внесло наше "коммюнике". Оно и оградило нас от многих неприятностей.
   Мы прибыли на командный пункт Воронежского фронта. Командующий фронтом генерал Ф. И. Голиков и член Военного совета генерал Ф. Ф. Кузнецов рассказывали, как тревожно чувствовали они себя, ведя усиленные розыски пропавших генералов и много раз отвечая Москве, что поиски не увенчались успехом.