Мария Александровна раздвинула тарелки на столе и, обмакнув перо в чернильницу, лукаво взглянула на сына:
- Не диктуйте и не мешайте, я знаю, что надо писать.
Директору департамента полиции, - вывела она тонким
почерком. - Сын мой Владимир Ульянов, приговоренный к
ссылке, выпущен только сейчас из заключения и явился ко
мне с известием, что его обязали выехать из Петербурга
сегодня же вечером. Но вследствие того, что мне
невозможно собрать его в несколько часов (меня не
предупредили о дне высылки его), у него нет даже теплого
белья на дорогу...
Сын и дочь стояли за спиной матери и следили за бегающим пером. Анна Ильинична, прочитав последнюю строку, рассмеялась:
- Ты посмотри, Володя, сколько мама припасла тебе белья, и папину шубу, и валенки.
- Полиции это знать не обязательно, - резонно возразила Мария Александровна и продолжала писать:
...и деньги, необходимые нам на дальнюю дорогу, я
могу получить только завтра в банке...
- Мамочка, - прервал ее Владимир Ильич, - почему ты пишешь "нам", надо писать "ему".
- Погоди, я потом объясню.
...к тому же мне необходимо быть с ним завтра у
врача, я имею честь покорнейше просить Ваше
превосходительство разрешить сыну остаться в Петербурге
до вечера 17-го. Я умоляю Ваше превосходительство не
отказать мне в этой просьбе.
Мария Ульянова.
Мария Александровна осторожно приложила розовый лист промокательной бумаги и аккуратно провела по нему ладонью.
- В добрый час! - сказала она. - А теперь я объясню, почему я написала, что деньги нужны на дорогу "нам". Я еду с тобой в Сибирь и уже получила разрешение.
Владимир Ильич протестующе поднял руку.
- Да, Володюшка, это дело решенное. И поедем мы не по этапу. Говорят, это мучительная процедура - тащиться от одной пересыльной тюрьмы до другой, поедем за свой счет. В департаменте полиции приняли во внимание, что я стара, чтобы таскаться по этапам, и мы едем вместе.
Владимир Ильич смотрел на мать с чувством обожания и какой-то неосознанной вины.
- Мамочка, - сказал он решительно, - ты не можешь ехать со мной в ссылку, ты нужна здесь, а я должен следовать по этапу вместе с товарищами, я не имею права на привилегированное положение.
- Это дело решенное, - повторила мать тоном, каким говорила в детстве и который означал, что никакие разговоры по этому вопросу недопустимы. - Ты не можешь быть там один.
- А я и не буду один! Я надеюсь быть там с Надеждой Константиновной. Думаю, что ее дело тоже скоро закончится и она приедет ко мне как невеста... как жена, - произнес он тихо и нежно.
Мать почувствовала, что ее оставляют силы, что-то больно задело за сердце. Ведь она ждала и радовалась мысли, что у Володи будет жена, семья, догадывалась о любви сына к Надюше, и все же... Радость за счастье сына и горечь его потери, потери для себя. Извечная трагедия матери. Как сложно устроено материнское сердце... Но, как всегда, Мария Александровна сумела укрыть где-то в недоступном уголке души эгоистическое чувство, взглянув в глаза сыну, сказала:
- Твое счастье, Володя, - это мое счастье.
Владимир Ильич острым взглядом подметил душевное смятение матери и, когда она спросила его, может ли он выполнить ее просьбу и ехать не по этапу, понял, что это нужно ей, нужно для ее душевного покоя, что он не может огорчить ее, и твердо ответил:
- Хорошо, я поеду за свой счет.
Мать с благодарностью провела рукой по щеке сына, тоже поняла, что он поступился своими принципами ради нее.
- Надюша - прелестная девушка, умница и товарищ отличный, - ликовала Анна Ильинична. - Маняша будет в восторге, она всегда предсказывала, что вы поженитесь.
- Да, да, Надюша будет отличной подругой, лучшей жены и желать нельзя, - искренне сказала Мария Александровна и, спохватившись, заторопилась - присутственные часы в департаменте подходили к концу.
Владимир Ильич вызвался проводить ее.
К департаменту подъехали за несколько минут до конца приема.
Мария Александровна легко взбежала на второй этаж и подала дежурному офицеру визитную карточку.
- "Вдова действительного статского советника Мария Ульянова", прочитал офицер и, откозыряв, проскользнул за дубовую дверь. - Пожалуйста, не задерживайте его превосходительство, - предупредил офицер, распахнув дверь в кабинет.
- Ваше превосходительство, - обратилась Мария Александровна к генералу, - только очень спешное дело заставило меня еще раз беспокоить вас. Вы были столь любезны и разрешили мне следовать в ссылку за моим сыном Владимиром Ульяновым. Но ему приказано выехать из Петербурга сегодня, и для меня это было полной неожиданностью, я не собралась и не купила в дорогу самое неообходимое. - Она протянула прошение.
Сановник взял двумя пальцами бумагу, пробежал ее глазами и вздохнул, раздумывая.
- Ваше превосходительство, только три дня! - умоляюще воскликнула Мария Александровна.
- Хорошо, хорошо, - с раздражением ответил генерал и, передав стоявшему рядом адъютанту прошение, продиктовал: - "Ввиду отъезда с матерью, разрешить. Упомянуть об этом в бумаге градоначальнику".
Подписывая резолюцию, генерал ворчливо заметил:
- Напрасно, напрасно в ваши годы вы отправляетесь в Сибирь. Не советовал бы. Пусть сын сам несет наказание за содеянное, не стоит баловать.
- Сердечно благодарю, ваше превосходительство, - ответила Мария Александровна, думая о своем.
Владимир Ильич, едва взглянув на мать, по ее сияющим глазам понял, что разрешение получено. Три дня в Питере. Это победа, можно многое успеть, протянуть ниточки связей в далекую Сибирь, успеть поспорить, отстоять принципы, посмотреть на молодых, которым суждено продолжать их общее дело здесь, в Питере.
Владимир Ильич бережно усадил мать в санки, пристегнул полость.
- Сегодняшний вечер мы проведем вместе? - спросила мать.
- Мамочка, - шепнул Владимир Ильич, - мне необходимо сегодня же повидаться с товарищами, и мне удобнее сойти по дороге. Если филеры и следят за мной, то дежурят возле дома, а не ждут меня здесь, у полицейского департамента.
Мария Александровна подавила вздох:
- Делай как лучше, тебе виднее. Только очень прошу, не задерживайся слишком поздно. Мы с Аней будем тебя ждать. Ты ведь и пообедать как следует не успел.
Снежная пыль мела в лицо, санки переваливались по ухабам, темнело, один за другим зажигались газовые фонари, и вокруг них роились тучи белых комаров-снежинок, загорались фонари у подъездов домов, в их свете искрились инеем гранитные цоколи. Невский выглядел торжественно и празднично в сияющем фейерверке снегов.
Поворачивая на Садовую, извозчик чуть придержал лошадей. Владимир Ильич прижал к губам руку матери, откинул полость и соскочил с подножки. Мария Александровна следила, как ее сын, подняв воротник пальто, словно растворился в косматой метелице...
500 РУБЛЕЙ
- Вы являетесь членом преступного сообщества, возмущаете умы рабочих. У вас, неимущего студента, обнаружено пятьсот рублей, - перечисляет следователь "преступления" студента Московского университета Дмитрия Ильича Ульянова.
Дмитрий Ильич молчит.
- Сознайтесь, на какие преступные цели и от кого вы получили эти деньги? - продолжает допытывать следователь.
Дмитрий Ильич молчит.
Да, он действительно состоит в тайном студенческом марксистском кружке, ведет занятия с рабочими на заводе Гужона, разъясняет им, кто повинен в их тяжкой доле, организует их на борьбу за свои права, за свободу. Даже состав членов кружка лежит перед следователем, записанный в студенческой тетради Дмитрия Ильича. Но фамилии записаны невидимыми чернилами между строчек лекции по анатомии. А пятьсот рублей студенты и рабочие собрали на организацию подпольной типографии. Утратить эти деньги нельзя. Типография должна действовать. А как их спасти, когда они уже в руках полиции?
- Кто вам дал эти деньги? - уже кричит следователь.
Дмитрий Ильич молчит и будет молчать до тех пор, пока не придумает выход из положения.
Взбешенный следователь велит увести заключенного в камеру. Не сегодня, так завтра он заставит заговорить этого студента, заставит сознаться.
"Надо написать письмо маме, - решает Дмитрий Ильич, - она выручит". Письмо будет тщательно просматриваться в тюремной канцелярии. Его надо зашифровать. Как же мама узнает, что письмо содержит шифр?
Подумав, Дмитрий Ильич садится за письмо. Пишет долго, много, пишет все, что приходит в голову. Следит только за тем, в каком слове сделать грамматическую ошибку. "Нелегко писать с ошибками! Просто невероятно трудно", - усмехается про себя Дмитрий Ильич.
Письмо послано.
Теперь он уверен, что мама выручит.
..."Что за странное письмо?" - перелистывает Мария Александровна исписанные листки. Две бессонные ночи провела она после ареста Мити - и вот это письмо. О чем только он не пишет: и о сердечных болезнях - это то, что они проходят сейчас на медицинском факультете, и воспоминания из детства, и о корове Красавке. Подробно излагает содержание книги Жюля Верна "Дети капитана Гранта". Огромное письмо, а о себе только в конце сообщает, что здоров и надеется скоро быть дома. Пишет словно не из тюрьмы, а с прогулки во время каникул. И так много ошибок, это непохоже на Митю, с огорчением думает Мария Александровна. Уж не заболел ли он? Что за нелепая фраза:
Ву
глу м ышь седит на мення глядит!
Бяда!
Мария Александровна подчеркивает ошибки, всматривается в слова и вдруг видит, что из ошибок составилось: "В углу мышь седит на мення глядит. Бяда!" "У меня..." Письмо, видно, не простое, а шифрованное.
Мария Александровна тщательно выписывает ошибки и читает подчеркнутые ею буквы. Получилось новое письмо:
"У меня отобрали пятьсот рублей. Три ассигнации по сто, четыре по пятьдесят. Предупреди Марка, что эти деньги он дал мне на обзаведение хозяйством. Пусть получит обратно".
Мария Александровна поспешно одевается и едет к Марку Тимофеевичу.
...На третий день следователь вырвал "признание" у арестованного. Дмитрий Ильич сообщил, что деньги его личные и что он получил их взаймы от мужа сестры Марка Тимофеевича Елизарова. "Признался", - сердце сжалось. А что, если мама не сумела раскрыть шифр или письмо задержали в тюремной канцелярии?
Следователь вызвал Елизарова.
- Какими средствами располагает Дмитрий Ульянов? - спросил он.
- Какие средства могут быть у студента? Никаких... - Марк Тимофеевич пожал плечами.
- Так-с, никаких, - обрадовался следователь. - Вот это нам и нужно было знать.
- Поэтому я и ссудил Дмитрию Ульянову пятьсот рублей на обзаведение хозяйством. Он студент четвертого курса. Я полагал, что он кончит университет, станет работать врачом и вернет мне деньги.
- Ульянов из университета исключен, - отрезал следователь.
- Значит, зря я ему давал, - вздохнул Елизаров. - Он, наверно, успел их истратить?
- Нет, - ответил следователь, - деньги отобраны при обыске.
- Тогда прошу вернуть их мне.
- А не помните ли вы, сколько ассигнаций вы ему дали, какого достоинства?
- Три ассигнации по сто рублей и четыре по пятьдесят, - отвечает Марк Тимофеевич, вспомнив записку, переданную ему Марией Александровной.
- Совершенно верно, - вздыхает следователь. - За получением их обратитесь в тюремную кассу.
ЦВЕТЫ В КАМЕРЕ
Мария Ильинична, сцепив руки за спиной, ходит по камере, отсчитывает тысячу утренних шагов. В последнем письме мама просила не засиживаться за вязанием, спрашивала, сколько шагов в длину ее камера, и очень просила побольше маршировать.
- Восемьсот двадцать... восемьсот тридцать... - отсчитывает Мария Ильинична шаги десятками. Отсчитывает и знает, что мама недаром спрашивала, сколько шагов в камере.
Она тоже утром делает тысячу шагов по комнате, занимается гимнастикой, делает холодные обтирания, чтобы сохранить силы, которые так нужны ее детям. Милая мамочка! С какой готовностью она пошла бы в тюрьму вместо каждого из своих детей, так же, как добровольно решила идти в ссылку с ней, дочерью.
- Восемьсот девяносто... девятьсот... - считает Мария Ильинична и ходит, ходит, нахмурив темные брови, сцепив пальцы.
Кто придумал тюрьму? Кто-то очень жестокий, с черным, волчьим сердцем. Нет тяжелее доли для революционера, чем заключение в тюрьме. И заключают его в тюрьму за то, что он очень любит свободу и к этой свободе зовет людей.
Осенью Мария Ильинична должна была ехать в Брюссель, заканчивать университет. Каникулы проводила в Москве и, конечно, не могла сидеть сложа руки: включилась в работу Московской партийной организации, стала ходить в рабочие кружки и попалась в лапы полиции. Заграничный паспорт у нее отобрали. Двери университета захлопнулись. А в московской охранке в деле Марии Ульяновой появилась следующая запись:
Мария Ульянова несомненно поддерживает
революционные традиции своей семьи, все члены коей
отличаются крайне вредными направлениями. Так, брат ее
Александр казнен в 1887 году за участие в
террористическом заговоре; Владимир сослан в Сибирь за
государственное преступление, и Дмитрий недавно подчинен
гласному надзору полиции за пропаганду
социал-демократических идей, а сестра Анна, состоящая,
как и муж ее Марк Тимофеевич Елизаров, под гласным
надзором полиции, ведет постоянные сношения с
заграничными деятелями.
- Девятьсот сорок... девятьсот пятьдесят...
Приоткрывается форточка в двери, и надзирательница бросает в камеру письмо.
Мария Ильинична поднимает с пола узкий конверт.
- От мамочки! - кладет письмо на стол и продолжает ходить.
Надо обязательно вышагать эту тысячу. Мама спросит, и обмануть ее нельзя. "В последнее свидание я заметила сильную одутловатость на лице твоем", - писала Мария Александровна в предыдущем письме. Одутловатости быть не должно. И Мария Ильинична шагает.
- Тысяча! Наконец-то! - облегченно вздыхает она, берет письмо и торопится оторвать кромку конверта.
Листок почтовой бумаги обезображен коричневыми полосами с угла на угол, вдоль и поперек. Это следы ядовитой кислоты, которой выявляют тайнопись. Сквозь ржавые полосы еще ярче проглядывают строки письма - мамин изящный ровный почерк.
Мария Ильинична с жадностью читает письмо.
Нагулялись досыта, набрали по большому букету
полевых цветов. Хотелось мне очень отвезти свой тебе,
но, к сожалению, там не берут цветов...
Эти строчки сплошь залиты кислотой. Вот здесь-то, наверно, решил полицейский чиновник, за этими цветами, и скрывается тайный смысл. К чему иначе писать в тюрьму о цветах.
Будь здорова, моя дорогая, так желает очень твоя
мама.
М.Ульянова.
Мария Ильинична перечитала еще раз дорогие строки и задумчиво смотрит на столик в камере - грубо сколоченные три доски, почерневшие от времени. И в ее воображении на столе возникает большой желтый обливной кувшин, любимый кувшин мамы, и в нем цветы. Как красиво подобран букет... Так умеет только мама. Вот клейкая полевая гвоздика, которую в поле и не заметишь, сиреневые левкои, желтый львиный зев, и чудится: в раструбе цветка копошится пчела, вытягивая хоботком сладкий нектар, кукушкины слезки дрожат на тоненьких волосках, даже красные метелки щавеля украшают букет. И как много в нем васильков - любимых цветов Марии Ильиничны. И вот уже не букет перед нею, а освещенный солнцем луг с травой по колено, и в траве цветы, цветы, а над лугом опрокинут океан воздуха, и какой это воздух! Вкус и аромат особенно умеют ценить люди, посидевшие в тюрьме. Так пахнет свобода, так благоухает сама жизнь.
Мама понимает это.
Сестра Аня понимает. "Я по сравнению с тобой прямо миллиардерша какая-то относительно воздуха. Да нет, еще богаче", - писала ей недавно Аня.
В дверях камеры визжит ключ.
- На допрос! - сонным голосом говорит надзирательница.
Мария Ильинична щурит глаза - перед нею все еще поле и солнце, жужжат пчелы, теплый ветер касается щек...
- Назовите членов преступной социал-демократической организации, в которой вы состоите, - начинает допрос следователь.
- Не знаю, - коротко отвечает Мария Ильинична. - Не знаю, - повторяет она, и в глазах играют отсветы солнца.
Следователя от нее заслоняет мамин букет - васильки, львиный зев, гвоздика. Полицейского и революционерку разделяет огромное поле, освещенное солнцем, и трава по колено, и океан воздуха.
Ничего этого не видит следователь. Не понять его жандармской душе, что простые слова матери в письме к дочери, желание послать ей в камеру букет цветов и с ними воздух полей так же сильны, как сильна вера революционерки в правоту своего дела, вера в победное завершение борьбы ради того, чтобы все люди могли наслаждаться и воздухом, и цветами, и самой свободой.
Следователь бессилен перешагнуть это поле. Он пристально смотрит на Марию Ульянову и не видит следов уныния. Что-то очень важное сообщили ей сегодня в письме, думает он, что-то очень хитро зашифрованное, отчего она так уверенно держит себя на допросе и так безмятежен ее вид, словно она на прогулке, на воле, а не в тюрьме перед ним, следователем.
- Уведите, - приказывает он надзирательнице.
КОСТРЫ
Дождь лил не переставая третий день. Цветы на клумбах полегли, в лужах плавали мелкие зеленые яблоки, сбитые ветром. Примолкли птицы. Река вздулась от дождей и плескалась у самой изгороди.
Ненастье и тревога полонили маленький бревенчатый домик. А еще недавно стояли жаркие июньские дни и в доме было светло и празднично. Вся семья Ульяновых ждала дорогого гостя - Владимира Ильича.
Мария Александровна сняла этот желтый домик в живописном месте Подмосковья, на берегу реки Пахры. Три окна смотрят на дорогу. Позади дома небольшой фруктовый сад, у крыльца развесистые ивы. В углу сада беседка, и перед ней крокетная площадка.
"Все здесь напомнит Володе детство", - думала Мария Александровна. И комнату Владимиру Ильичу приготовили в мезонине. Она такая же крохотная, какой была его комната в Симбирске.
Для себя Мария Александровна облюбовала комнату, как и всегда, окном на дорогу, на переднем крае, чтобы видеть, когда дети возвращаются домой, и хоть на несколько минут сократить ожидание, и чтобы ночью первой услышать хруст гравия под тяжелыми полицейскими сапогами и суметь предупредить детей и первой встретить опасность.
Еще десять дней назад матери казалось, что все беды миновали, дети на свободе, Владимир Ильич вернулся из трехлетней сибирской ссылки. Полиция запретила жить Ленину в промышленных центрах, и он поселился в Пскове, чтобы быть ближе к революционному Питеру. Из старинного русского города стал протягивать во все концы России нити связей с рабочими кружками, с революционерами, готовил создание общерусской партийной газеты.
В начале июня обещал приехать погостить в Подольск. Но вот пришла тревожная весть: Владимир Ильич снова арестован в Петербурге, уже вторую неделю сидит в тюрьме. Мария Александровна не вынесла нового испытания слегла. Оттого пасмурно и неуютно стало в маленьком доме и так беспокойно у всех на сердце. Даже собака Фридка приуныла, лежит у ног Дмитрия Ильича, вздрагивает чутким ухом, посматривает умным глазом на хозяина, понимает, что не до нее теперь.
В комнате у Марии Александровны врач.
Анна Ильинична, Мария Ильинична и Дмитрий Ильич сидят в столовой, ждут, что скажет доктор, вполголоса обсуждают, как выручить брата из тюрьмы. Дмитрий Ильич перелистывает медицинский учебник - ищет способ помочь маме справиться с болезнью. Арест Владимира Ильича - огромная беда для всех, крушение планов по созданию революционной газеты. Но сестры и брат ничем помочь не могут: Мария Ильинична и Дмитрий Ильич сами недавно освободились из тюрьмы, Анна Ильинична и ее муж Марк Тимофеевич тоже находятся под наблюдением полиции...
За окном шумит дождь, по стеклам хрустальными спиралями стекают струи, листья мокрыми ладошками стучат в окна, квохчет курица под крыльцом, уговаривает глупых цыплят посидеть спокойно под теплым крылом, подождать, пока кончится несносный дождь.
Доктор Левицкий вышел из комнаты Марии Александровны. Все трое поднялись ему навстречу.
- Что вы находите, Вячеслав Александрович? - обеспокоенно спросила Анна Ильинична. - Какое лечение?
- Ничего страшного, ничего страшного. А лечение - свежий воздух, прогулки и волнения только радостные.
- Но у мамы больное сердце, ей столько пришлось пережить, - говорит Мария Ильинична.
- И шестьдесят пять лет дают о себе знать, - добавил Дмитрий Ильич.
Доктор пощипал бородку, внимательно посмотрел на книгу, которую Дмитрий Ильич держал в руках.
- Дорогой коллега, - сказал он, - не ищите! Сердце матери еще ни в одном медицинском учебнике не описано, тайны его могущества не раскрыты. А хорошая доза радости для нее самое лучшее лекарство... Да-с. Я разрешил вашей матушке вставать. Завтра снова наведаюсь. Честь имею кланяться!
Дмитрий Ильич пошел проводить доктора. Левицкий был его большим другом. Когда Дмитрий Ильич приехал в Подольск отбывать свою ссылку, никто не хотел брать на работу крамольного студента, исключенного за революционную деятельность из университета. А Левицкий согласился взять его к себе помощником и сам потянулся всем сердцем к семье Ульяновых.
Сестры направились в комнату матери, но она сама шла им навстречу одетая, причесанная.
- Мамочка! Как ты себя чувствуешь?
- Лучше, - ответила Мария Александровна. Она старалась держаться бодро, только чуть вздрагивала голова. - И сегодня я еду в Петербург.
- Но ты же больна. Нельзя тебе! - воскликнули с отчаянием сестры.
- Не могу я бездеятельно сидеть и ждать. Может быть, мне и удастся облегчить участь Володи. Подам прошение в жандармское управление... Митенька, - обратилась она к сыну, - сходи, пожалуйста, на станцию, купи мне билет третьего класса до Петербурга. Да оденься получше, главное - не промочи ноги. Такой унылый, нескончаемый дождь.
Все трое понимали, что отговаривать маму от поездки бесполезно; они пытались только убедить ее ехать во втором классе.
- Нет, нет, - возражала Мария Александровна, - деньги надо беречь. Может быть, Володе потребуется адвокат. Анечка, приведи в порядок мое визитное платье, а мы с Маняшей соберем саквояж.
Дмитрий Ильич надел плащ, прицепил поводок к ошейнику Фридки и отправился на вокзал. Анна Ильинична вынула из гардероба черное платье и стала прилаживать к нему свежий воротничок.
"Славный мамочкин боевой мундир", - подумала она с нежностью.
Не для праздных визитов было сшито это платье, а для посещений приемных жандармских управлений, генерал-губернаторов. Каждый раз, когда с кем-нибудь из детей случалась беда, мать вступала в тяжелую, упорную и терпеливую борьбу. Только платье знает, как тревожно билось сердце, а затем и вовсе замирало, слыша жестокое, холодное: "В вашей просьбе отказано". Сколько раз бросали матери упрек, раня ее в самое сердце: "Ваш старший сын повешен". Но она никогда не складывала рук, не приходила в отчаяние, а, сжав тонкими пальцами перо, вновь и вновь писала прошения, писала так, как принято было писать: "Милостивый государь! Честь имею покорнейше просить..." Сколько таких прошений хранится в архивах жандармских управлений! Сколько раз, придя домой из присутствия, мать на пороге дома засовывала взмокший от слез платок в глубокий карман платья...
...Шумит за окном дождь. Квохчет под крыльцом курица. Стучатся мокрые листья в окно.
В равномерный унылый шум врывается звон колокольчика, в передней и в комнатах словно закружился веселый летний ветер.
- Мамочка! Володя приехал! Мамочка!
- Володюшка! Володюшка! - спешит мать навстречу сыну. - Здоров? Свободен?
- Архиздоров, совершенно свободен и счастлив безмерно. - Владимир Ильич скинул мокрое пальто и обнял мать.
- По дороге на станцию встретил! - кричит восторженно Дмитрий Ильич. Вижу, кто-то спешит, шагает, не разбирая луж. Кто это может так спешить в нашем Подольске? Пригляделся - Володя!
- Володенька, братик, скажи, что я не сплю и что все это на самом деле, - теребит брата Мария Ильинична.
- Анечка, убери скорей мое визитное платье, - просит Мария Александровна. - Теперь оно мне не понадобится.
- С превеликим удовольствием, мамочка! - Анна Ильинична водворяет платье на место. Плотно-плотно закрывает шкаф, словно опасаясь, что черное платье может снова вторгнуться в их счастливую жизнь. - Дай-ка я тебя еще раз поцелую, - обнимает она брата.
Сестры собирают на стол. Дмитрий Ильич раздувает самовар, Фридка, высунув розовый язык, косится по комнатам, ластится к новому другу, трется круглой мохнатой головой, будто понимает, что тот был в большой опасности. Фридка - породистый сенбернар - не даст в обиду своего хозяина и его друзей. Она умеет помочь путешественнику, попавшему под снежный обвал в горах. В метель и стужу с сумкой красного креста на шее она бесстрашно пробирается по кручам над бездной, сильными лапами откапывает пострадавшего. Часто рискует жизнью, чтобы защитить своего друга человека.
- Ладно, ладно, - гладит Владимир Ильич по голове Фридку, - иди на место, дай знать, если сюда жандармы вздумают припожаловать.
И Фридка, словно понимает, идет в переднюю, ложится у порога, поднимает настороженное ухо.
Радость, смех снова вернулись в маленький дом.
Владимир Ильич бережно усадил Марию Александровну на диван и сел рядом с ней.
- До чего ж хорошо дома, просто прелесть! Представляю, как здесь красиво в солнечную погоду.
- Не диктуйте и не мешайте, я знаю, что надо писать.
Директору департамента полиции, - вывела она тонким
почерком. - Сын мой Владимир Ульянов, приговоренный к
ссылке, выпущен только сейчас из заключения и явился ко
мне с известием, что его обязали выехать из Петербурга
сегодня же вечером. Но вследствие того, что мне
невозможно собрать его в несколько часов (меня не
предупредили о дне высылки его), у него нет даже теплого
белья на дорогу...
Сын и дочь стояли за спиной матери и следили за бегающим пером. Анна Ильинична, прочитав последнюю строку, рассмеялась:
- Ты посмотри, Володя, сколько мама припасла тебе белья, и папину шубу, и валенки.
- Полиции это знать не обязательно, - резонно возразила Мария Александровна и продолжала писать:
...и деньги, необходимые нам на дальнюю дорогу, я
могу получить только завтра в банке...
- Мамочка, - прервал ее Владимир Ильич, - почему ты пишешь "нам", надо писать "ему".
- Погоди, я потом объясню.
...к тому же мне необходимо быть с ним завтра у
врача, я имею честь покорнейше просить Ваше
превосходительство разрешить сыну остаться в Петербурге
до вечера 17-го. Я умоляю Ваше превосходительство не
отказать мне в этой просьбе.
Мария Ульянова.
Мария Александровна осторожно приложила розовый лист промокательной бумаги и аккуратно провела по нему ладонью.
- В добрый час! - сказала она. - А теперь я объясню, почему я написала, что деньги нужны на дорогу "нам". Я еду с тобой в Сибирь и уже получила разрешение.
Владимир Ильич протестующе поднял руку.
- Да, Володюшка, это дело решенное. И поедем мы не по этапу. Говорят, это мучительная процедура - тащиться от одной пересыльной тюрьмы до другой, поедем за свой счет. В департаменте полиции приняли во внимание, что я стара, чтобы таскаться по этапам, и мы едем вместе.
Владимир Ильич смотрел на мать с чувством обожания и какой-то неосознанной вины.
- Мамочка, - сказал он решительно, - ты не можешь ехать со мной в ссылку, ты нужна здесь, а я должен следовать по этапу вместе с товарищами, я не имею права на привилегированное положение.
- Это дело решенное, - повторила мать тоном, каким говорила в детстве и который означал, что никакие разговоры по этому вопросу недопустимы. - Ты не можешь быть там один.
- А я и не буду один! Я надеюсь быть там с Надеждой Константиновной. Думаю, что ее дело тоже скоро закончится и она приедет ко мне как невеста... как жена, - произнес он тихо и нежно.
Мать почувствовала, что ее оставляют силы, что-то больно задело за сердце. Ведь она ждала и радовалась мысли, что у Володи будет жена, семья, догадывалась о любви сына к Надюше, и все же... Радость за счастье сына и горечь его потери, потери для себя. Извечная трагедия матери. Как сложно устроено материнское сердце... Но, как всегда, Мария Александровна сумела укрыть где-то в недоступном уголке души эгоистическое чувство, взглянув в глаза сыну, сказала:
- Твое счастье, Володя, - это мое счастье.
Владимир Ильич острым взглядом подметил душевное смятение матери и, когда она спросила его, может ли он выполнить ее просьбу и ехать не по этапу, понял, что это нужно ей, нужно для ее душевного покоя, что он не может огорчить ее, и твердо ответил:
- Хорошо, я поеду за свой счет.
Мать с благодарностью провела рукой по щеке сына, тоже поняла, что он поступился своими принципами ради нее.
- Надюша - прелестная девушка, умница и товарищ отличный, - ликовала Анна Ильинична. - Маняша будет в восторге, она всегда предсказывала, что вы поженитесь.
- Да, да, Надюша будет отличной подругой, лучшей жены и желать нельзя, - искренне сказала Мария Александровна и, спохватившись, заторопилась - присутственные часы в департаменте подходили к концу.
Владимир Ильич вызвался проводить ее.
К департаменту подъехали за несколько минут до конца приема.
Мария Александровна легко взбежала на второй этаж и подала дежурному офицеру визитную карточку.
- "Вдова действительного статского советника Мария Ульянова", прочитал офицер и, откозыряв, проскользнул за дубовую дверь. - Пожалуйста, не задерживайте его превосходительство, - предупредил офицер, распахнув дверь в кабинет.
- Ваше превосходительство, - обратилась Мария Александровна к генералу, - только очень спешное дело заставило меня еще раз беспокоить вас. Вы были столь любезны и разрешили мне следовать в ссылку за моим сыном Владимиром Ульяновым. Но ему приказано выехать из Петербурга сегодня, и для меня это было полной неожиданностью, я не собралась и не купила в дорогу самое неообходимое. - Она протянула прошение.
Сановник взял двумя пальцами бумагу, пробежал ее глазами и вздохнул, раздумывая.
- Ваше превосходительство, только три дня! - умоляюще воскликнула Мария Александровна.
- Хорошо, хорошо, - с раздражением ответил генерал и, передав стоявшему рядом адъютанту прошение, продиктовал: - "Ввиду отъезда с матерью, разрешить. Упомянуть об этом в бумаге градоначальнику".
Подписывая резолюцию, генерал ворчливо заметил:
- Напрасно, напрасно в ваши годы вы отправляетесь в Сибирь. Не советовал бы. Пусть сын сам несет наказание за содеянное, не стоит баловать.
- Сердечно благодарю, ваше превосходительство, - ответила Мария Александровна, думая о своем.
Владимир Ильич, едва взглянув на мать, по ее сияющим глазам понял, что разрешение получено. Три дня в Питере. Это победа, можно многое успеть, протянуть ниточки связей в далекую Сибирь, успеть поспорить, отстоять принципы, посмотреть на молодых, которым суждено продолжать их общее дело здесь, в Питере.
Владимир Ильич бережно усадил мать в санки, пристегнул полость.
- Сегодняшний вечер мы проведем вместе? - спросила мать.
- Мамочка, - шепнул Владимир Ильич, - мне необходимо сегодня же повидаться с товарищами, и мне удобнее сойти по дороге. Если филеры и следят за мной, то дежурят возле дома, а не ждут меня здесь, у полицейского департамента.
Мария Александровна подавила вздох:
- Делай как лучше, тебе виднее. Только очень прошу, не задерживайся слишком поздно. Мы с Аней будем тебя ждать. Ты ведь и пообедать как следует не успел.
Снежная пыль мела в лицо, санки переваливались по ухабам, темнело, один за другим зажигались газовые фонари, и вокруг них роились тучи белых комаров-снежинок, загорались фонари у подъездов домов, в их свете искрились инеем гранитные цоколи. Невский выглядел торжественно и празднично в сияющем фейерверке снегов.
Поворачивая на Садовую, извозчик чуть придержал лошадей. Владимир Ильич прижал к губам руку матери, откинул полость и соскочил с подножки. Мария Александровна следила, как ее сын, подняв воротник пальто, словно растворился в косматой метелице...
500 РУБЛЕЙ
- Вы являетесь членом преступного сообщества, возмущаете умы рабочих. У вас, неимущего студента, обнаружено пятьсот рублей, - перечисляет следователь "преступления" студента Московского университета Дмитрия Ильича Ульянова.
Дмитрий Ильич молчит.
- Сознайтесь, на какие преступные цели и от кого вы получили эти деньги? - продолжает допытывать следователь.
Дмитрий Ильич молчит.
Да, он действительно состоит в тайном студенческом марксистском кружке, ведет занятия с рабочими на заводе Гужона, разъясняет им, кто повинен в их тяжкой доле, организует их на борьбу за свои права, за свободу. Даже состав членов кружка лежит перед следователем, записанный в студенческой тетради Дмитрия Ильича. Но фамилии записаны невидимыми чернилами между строчек лекции по анатомии. А пятьсот рублей студенты и рабочие собрали на организацию подпольной типографии. Утратить эти деньги нельзя. Типография должна действовать. А как их спасти, когда они уже в руках полиции?
- Кто вам дал эти деньги? - уже кричит следователь.
Дмитрий Ильич молчит и будет молчать до тех пор, пока не придумает выход из положения.
Взбешенный следователь велит увести заключенного в камеру. Не сегодня, так завтра он заставит заговорить этого студента, заставит сознаться.
"Надо написать письмо маме, - решает Дмитрий Ильич, - она выручит". Письмо будет тщательно просматриваться в тюремной канцелярии. Его надо зашифровать. Как же мама узнает, что письмо содержит шифр?
Подумав, Дмитрий Ильич садится за письмо. Пишет долго, много, пишет все, что приходит в голову. Следит только за тем, в каком слове сделать грамматическую ошибку. "Нелегко писать с ошибками! Просто невероятно трудно", - усмехается про себя Дмитрий Ильич.
Письмо послано.
Теперь он уверен, что мама выручит.
..."Что за странное письмо?" - перелистывает Мария Александровна исписанные листки. Две бессонные ночи провела она после ареста Мити - и вот это письмо. О чем только он не пишет: и о сердечных болезнях - это то, что они проходят сейчас на медицинском факультете, и воспоминания из детства, и о корове Красавке. Подробно излагает содержание книги Жюля Верна "Дети капитана Гранта". Огромное письмо, а о себе только в конце сообщает, что здоров и надеется скоро быть дома. Пишет словно не из тюрьмы, а с прогулки во время каникул. И так много ошибок, это непохоже на Митю, с огорчением думает Мария Александровна. Уж не заболел ли он? Что за нелепая фраза:
Ву
глу м ышь седит на мення глядит!
Бяда!
Мария Александровна подчеркивает ошибки, всматривается в слова и вдруг видит, что из ошибок составилось: "В углу мышь седит на мення глядит. Бяда!" "У меня..." Письмо, видно, не простое, а шифрованное.
Мария Александровна тщательно выписывает ошибки и читает подчеркнутые ею буквы. Получилось новое письмо:
"У меня отобрали пятьсот рублей. Три ассигнации по сто, четыре по пятьдесят. Предупреди Марка, что эти деньги он дал мне на обзаведение хозяйством. Пусть получит обратно".
Мария Александровна поспешно одевается и едет к Марку Тимофеевичу.
...На третий день следователь вырвал "признание" у арестованного. Дмитрий Ильич сообщил, что деньги его личные и что он получил их взаймы от мужа сестры Марка Тимофеевича Елизарова. "Признался", - сердце сжалось. А что, если мама не сумела раскрыть шифр или письмо задержали в тюремной канцелярии?
Следователь вызвал Елизарова.
- Какими средствами располагает Дмитрий Ульянов? - спросил он.
- Какие средства могут быть у студента? Никаких... - Марк Тимофеевич пожал плечами.
- Так-с, никаких, - обрадовался следователь. - Вот это нам и нужно было знать.
- Поэтому я и ссудил Дмитрию Ульянову пятьсот рублей на обзаведение хозяйством. Он студент четвертого курса. Я полагал, что он кончит университет, станет работать врачом и вернет мне деньги.
- Ульянов из университета исключен, - отрезал следователь.
- Значит, зря я ему давал, - вздохнул Елизаров. - Он, наверно, успел их истратить?
- Нет, - ответил следователь, - деньги отобраны при обыске.
- Тогда прошу вернуть их мне.
- А не помните ли вы, сколько ассигнаций вы ему дали, какого достоинства?
- Три ассигнации по сто рублей и четыре по пятьдесят, - отвечает Марк Тимофеевич, вспомнив записку, переданную ему Марией Александровной.
- Совершенно верно, - вздыхает следователь. - За получением их обратитесь в тюремную кассу.
ЦВЕТЫ В КАМЕРЕ
Мария Ильинична, сцепив руки за спиной, ходит по камере, отсчитывает тысячу утренних шагов. В последнем письме мама просила не засиживаться за вязанием, спрашивала, сколько шагов в длину ее камера, и очень просила побольше маршировать.
- Восемьсот двадцать... восемьсот тридцать... - отсчитывает Мария Ильинична шаги десятками. Отсчитывает и знает, что мама недаром спрашивала, сколько шагов в камере.
Она тоже утром делает тысячу шагов по комнате, занимается гимнастикой, делает холодные обтирания, чтобы сохранить силы, которые так нужны ее детям. Милая мамочка! С какой готовностью она пошла бы в тюрьму вместо каждого из своих детей, так же, как добровольно решила идти в ссылку с ней, дочерью.
- Восемьсот девяносто... девятьсот... - считает Мария Ильинична и ходит, ходит, нахмурив темные брови, сцепив пальцы.
Кто придумал тюрьму? Кто-то очень жестокий, с черным, волчьим сердцем. Нет тяжелее доли для революционера, чем заключение в тюрьме. И заключают его в тюрьму за то, что он очень любит свободу и к этой свободе зовет людей.
Осенью Мария Ильинична должна была ехать в Брюссель, заканчивать университет. Каникулы проводила в Москве и, конечно, не могла сидеть сложа руки: включилась в работу Московской партийной организации, стала ходить в рабочие кружки и попалась в лапы полиции. Заграничный паспорт у нее отобрали. Двери университета захлопнулись. А в московской охранке в деле Марии Ульяновой появилась следующая запись:
Мария Ульянова несомненно поддерживает
революционные традиции своей семьи, все члены коей
отличаются крайне вредными направлениями. Так, брат ее
Александр казнен в 1887 году за участие в
террористическом заговоре; Владимир сослан в Сибирь за
государственное преступление, и Дмитрий недавно подчинен
гласному надзору полиции за пропаганду
социал-демократических идей, а сестра Анна, состоящая,
как и муж ее Марк Тимофеевич Елизаров, под гласным
надзором полиции, ведет постоянные сношения с
заграничными деятелями.
- Девятьсот сорок... девятьсот пятьдесят...
Приоткрывается форточка в двери, и надзирательница бросает в камеру письмо.
Мария Ильинична поднимает с пола узкий конверт.
- От мамочки! - кладет письмо на стол и продолжает ходить.
Надо обязательно вышагать эту тысячу. Мама спросит, и обмануть ее нельзя. "В последнее свидание я заметила сильную одутловатость на лице твоем", - писала Мария Александровна в предыдущем письме. Одутловатости быть не должно. И Мария Ильинична шагает.
- Тысяча! Наконец-то! - облегченно вздыхает она, берет письмо и торопится оторвать кромку конверта.
Листок почтовой бумаги обезображен коричневыми полосами с угла на угол, вдоль и поперек. Это следы ядовитой кислоты, которой выявляют тайнопись. Сквозь ржавые полосы еще ярче проглядывают строки письма - мамин изящный ровный почерк.
Мария Ильинична с жадностью читает письмо.
Нагулялись досыта, набрали по большому букету
полевых цветов. Хотелось мне очень отвезти свой тебе,
но, к сожалению, там не берут цветов...
Эти строчки сплошь залиты кислотой. Вот здесь-то, наверно, решил полицейский чиновник, за этими цветами, и скрывается тайный смысл. К чему иначе писать в тюрьму о цветах.
Будь здорова, моя дорогая, так желает очень твоя
мама.
М.Ульянова.
Мария Ильинична перечитала еще раз дорогие строки и задумчиво смотрит на столик в камере - грубо сколоченные три доски, почерневшие от времени. И в ее воображении на столе возникает большой желтый обливной кувшин, любимый кувшин мамы, и в нем цветы. Как красиво подобран букет... Так умеет только мама. Вот клейкая полевая гвоздика, которую в поле и не заметишь, сиреневые левкои, желтый львиный зев, и чудится: в раструбе цветка копошится пчела, вытягивая хоботком сладкий нектар, кукушкины слезки дрожат на тоненьких волосках, даже красные метелки щавеля украшают букет. И как много в нем васильков - любимых цветов Марии Ильиничны. И вот уже не букет перед нею, а освещенный солнцем луг с травой по колено, и в траве цветы, цветы, а над лугом опрокинут океан воздуха, и какой это воздух! Вкус и аромат особенно умеют ценить люди, посидевшие в тюрьме. Так пахнет свобода, так благоухает сама жизнь.
Мама понимает это.
Сестра Аня понимает. "Я по сравнению с тобой прямо миллиардерша какая-то относительно воздуха. Да нет, еще богаче", - писала ей недавно Аня.
В дверях камеры визжит ключ.
- На допрос! - сонным голосом говорит надзирательница.
Мария Ильинична щурит глаза - перед нею все еще поле и солнце, жужжат пчелы, теплый ветер касается щек...
- Назовите членов преступной социал-демократической организации, в которой вы состоите, - начинает допрос следователь.
- Не знаю, - коротко отвечает Мария Ильинична. - Не знаю, - повторяет она, и в глазах играют отсветы солнца.
Следователя от нее заслоняет мамин букет - васильки, львиный зев, гвоздика. Полицейского и революционерку разделяет огромное поле, освещенное солнцем, и трава по колено, и океан воздуха.
Ничего этого не видит следователь. Не понять его жандармской душе, что простые слова матери в письме к дочери, желание послать ей в камеру букет цветов и с ними воздух полей так же сильны, как сильна вера революционерки в правоту своего дела, вера в победное завершение борьбы ради того, чтобы все люди могли наслаждаться и воздухом, и цветами, и самой свободой.
Следователь бессилен перешагнуть это поле. Он пристально смотрит на Марию Ульянову и не видит следов уныния. Что-то очень важное сообщили ей сегодня в письме, думает он, что-то очень хитро зашифрованное, отчего она так уверенно держит себя на допросе и так безмятежен ее вид, словно она на прогулке, на воле, а не в тюрьме перед ним, следователем.
- Уведите, - приказывает он надзирательнице.
КОСТРЫ
Дождь лил не переставая третий день. Цветы на клумбах полегли, в лужах плавали мелкие зеленые яблоки, сбитые ветром. Примолкли птицы. Река вздулась от дождей и плескалась у самой изгороди.
Ненастье и тревога полонили маленький бревенчатый домик. А еще недавно стояли жаркие июньские дни и в доме было светло и празднично. Вся семья Ульяновых ждала дорогого гостя - Владимира Ильича.
Мария Александровна сняла этот желтый домик в живописном месте Подмосковья, на берегу реки Пахры. Три окна смотрят на дорогу. Позади дома небольшой фруктовый сад, у крыльца развесистые ивы. В углу сада беседка, и перед ней крокетная площадка.
"Все здесь напомнит Володе детство", - думала Мария Александровна. И комнату Владимиру Ильичу приготовили в мезонине. Она такая же крохотная, какой была его комната в Симбирске.
Для себя Мария Александровна облюбовала комнату, как и всегда, окном на дорогу, на переднем крае, чтобы видеть, когда дети возвращаются домой, и хоть на несколько минут сократить ожидание, и чтобы ночью первой услышать хруст гравия под тяжелыми полицейскими сапогами и суметь предупредить детей и первой встретить опасность.
Еще десять дней назад матери казалось, что все беды миновали, дети на свободе, Владимир Ильич вернулся из трехлетней сибирской ссылки. Полиция запретила жить Ленину в промышленных центрах, и он поселился в Пскове, чтобы быть ближе к революционному Питеру. Из старинного русского города стал протягивать во все концы России нити связей с рабочими кружками, с революционерами, готовил создание общерусской партийной газеты.
В начале июня обещал приехать погостить в Подольск. Но вот пришла тревожная весть: Владимир Ильич снова арестован в Петербурге, уже вторую неделю сидит в тюрьме. Мария Александровна не вынесла нового испытания слегла. Оттого пасмурно и неуютно стало в маленьком доме и так беспокойно у всех на сердце. Даже собака Фридка приуныла, лежит у ног Дмитрия Ильича, вздрагивает чутким ухом, посматривает умным глазом на хозяина, понимает, что не до нее теперь.
В комнате у Марии Александровны врач.
Анна Ильинична, Мария Ильинична и Дмитрий Ильич сидят в столовой, ждут, что скажет доктор, вполголоса обсуждают, как выручить брата из тюрьмы. Дмитрий Ильич перелистывает медицинский учебник - ищет способ помочь маме справиться с болезнью. Арест Владимира Ильича - огромная беда для всех, крушение планов по созданию революционной газеты. Но сестры и брат ничем помочь не могут: Мария Ильинична и Дмитрий Ильич сами недавно освободились из тюрьмы, Анна Ильинична и ее муж Марк Тимофеевич тоже находятся под наблюдением полиции...
За окном шумит дождь, по стеклам хрустальными спиралями стекают струи, листья мокрыми ладошками стучат в окна, квохчет курица под крыльцом, уговаривает глупых цыплят посидеть спокойно под теплым крылом, подождать, пока кончится несносный дождь.
Доктор Левицкий вышел из комнаты Марии Александровны. Все трое поднялись ему навстречу.
- Что вы находите, Вячеслав Александрович? - обеспокоенно спросила Анна Ильинична. - Какое лечение?
- Ничего страшного, ничего страшного. А лечение - свежий воздух, прогулки и волнения только радостные.
- Но у мамы больное сердце, ей столько пришлось пережить, - говорит Мария Ильинична.
- И шестьдесят пять лет дают о себе знать, - добавил Дмитрий Ильич.
Доктор пощипал бородку, внимательно посмотрел на книгу, которую Дмитрий Ильич держал в руках.
- Дорогой коллега, - сказал он, - не ищите! Сердце матери еще ни в одном медицинском учебнике не описано, тайны его могущества не раскрыты. А хорошая доза радости для нее самое лучшее лекарство... Да-с. Я разрешил вашей матушке вставать. Завтра снова наведаюсь. Честь имею кланяться!
Дмитрий Ильич пошел проводить доктора. Левицкий был его большим другом. Когда Дмитрий Ильич приехал в Подольск отбывать свою ссылку, никто не хотел брать на работу крамольного студента, исключенного за революционную деятельность из университета. А Левицкий согласился взять его к себе помощником и сам потянулся всем сердцем к семье Ульяновых.
Сестры направились в комнату матери, но она сама шла им навстречу одетая, причесанная.
- Мамочка! Как ты себя чувствуешь?
- Лучше, - ответила Мария Александровна. Она старалась держаться бодро, только чуть вздрагивала голова. - И сегодня я еду в Петербург.
- Но ты же больна. Нельзя тебе! - воскликнули с отчаянием сестры.
- Не могу я бездеятельно сидеть и ждать. Может быть, мне и удастся облегчить участь Володи. Подам прошение в жандармское управление... Митенька, - обратилась она к сыну, - сходи, пожалуйста, на станцию, купи мне билет третьего класса до Петербурга. Да оденься получше, главное - не промочи ноги. Такой унылый, нескончаемый дождь.
Все трое понимали, что отговаривать маму от поездки бесполезно; они пытались только убедить ее ехать во втором классе.
- Нет, нет, - возражала Мария Александровна, - деньги надо беречь. Может быть, Володе потребуется адвокат. Анечка, приведи в порядок мое визитное платье, а мы с Маняшей соберем саквояж.
Дмитрий Ильич надел плащ, прицепил поводок к ошейнику Фридки и отправился на вокзал. Анна Ильинична вынула из гардероба черное платье и стала прилаживать к нему свежий воротничок.
"Славный мамочкин боевой мундир", - подумала она с нежностью.
Не для праздных визитов было сшито это платье, а для посещений приемных жандармских управлений, генерал-губернаторов. Каждый раз, когда с кем-нибудь из детей случалась беда, мать вступала в тяжелую, упорную и терпеливую борьбу. Только платье знает, как тревожно билось сердце, а затем и вовсе замирало, слыша жестокое, холодное: "В вашей просьбе отказано". Сколько раз бросали матери упрек, раня ее в самое сердце: "Ваш старший сын повешен". Но она никогда не складывала рук, не приходила в отчаяние, а, сжав тонкими пальцами перо, вновь и вновь писала прошения, писала так, как принято было писать: "Милостивый государь! Честь имею покорнейше просить..." Сколько таких прошений хранится в архивах жандармских управлений! Сколько раз, придя домой из присутствия, мать на пороге дома засовывала взмокший от слез платок в глубокий карман платья...
...Шумит за окном дождь. Квохчет под крыльцом курица. Стучатся мокрые листья в окно.
В равномерный унылый шум врывается звон колокольчика, в передней и в комнатах словно закружился веселый летний ветер.
- Мамочка! Володя приехал! Мамочка!
- Володюшка! Володюшка! - спешит мать навстречу сыну. - Здоров? Свободен?
- Архиздоров, совершенно свободен и счастлив безмерно. - Владимир Ильич скинул мокрое пальто и обнял мать.
- По дороге на станцию встретил! - кричит восторженно Дмитрий Ильич. Вижу, кто-то спешит, шагает, не разбирая луж. Кто это может так спешить в нашем Подольске? Пригляделся - Володя!
- Володенька, братик, скажи, что я не сплю и что все это на самом деле, - теребит брата Мария Ильинична.
- Анечка, убери скорей мое визитное платье, - просит Мария Александровна. - Теперь оно мне не понадобится.
- С превеликим удовольствием, мамочка! - Анна Ильинична водворяет платье на место. Плотно-плотно закрывает шкаф, словно опасаясь, что черное платье может снова вторгнуться в их счастливую жизнь. - Дай-ка я тебя еще раз поцелую, - обнимает она брата.
Сестры собирают на стол. Дмитрий Ильич раздувает самовар, Фридка, высунув розовый язык, косится по комнатам, ластится к новому другу, трется круглой мохнатой головой, будто понимает, что тот был в большой опасности. Фридка - породистый сенбернар - не даст в обиду своего хозяина и его друзей. Она умеет помочь путешественнику, попавшему под снежный обвал в горах. В метель и стужу с сумкой красного креста на шее она бесстрашно пробирается по кручам над бездной, сильными лапами откапывает пострадавшего. Часто рискует жизнью, чтобы защитить своего друга человека.
- Ладно, ладно, - гладит Владимир Ильич по голове Фридку, - иди на место, дай знать, если сюда жандармы вздумают припожаловать.
И Фридка, словно понимает, идет в переднюю, ложится у порога, поднимает настороженное ухо.
Радость, смех снова вернулись в маленький дом.
Владимир Ильич бережно усадил Марию Александровну на диван и сел рядом с ней.
- До чего ж хорошо дома, просто прелесть! Представляю, как здесь красиво в солнечную погоду.