Востокова Галина Сергеевна. Нефритовый слоненок

   – Нет, конечно. Мудрено пока разобраться, но они молодцы, те, кто все это организовал. Правда?
   Несколько дней погода была неустойчивой. По-летнему жаркое солнце разгоняло моросящие тучи, и опять небо становилось раскаленным и бездонным. Видно, из-за перепадов давления болела голова. А отсюда уже и тоска, кажущаяся беспричинной. По Ежику соскучилась – сил не было. Только и радости, что по ночам во сне иногда пригрезится. И то маленьким, почти грудным. Взятые у букиниста книги были перечитаны дважды. Надо бы сходить за новыми… Но там рядом дома княгини, Мими… обязательно кто-нибудь встретится. Послать в магазин Намарону? С запиской букинисту… Собралась уже было, но мальчуган принес муарово-серый конверт с вензелем княгини. А в нем приглашение на молебен по случаю дня рождения последнего императора всея Руси. Отказаться? Невозможно. Пришлось отправиться в собор.
   Епископ в праздничном облачении и митре тянул сочным баритоном:
   – Слава родившемуся и вечная память…
   – Вечная память! – ангельскими голосами выводил наверху невидимый хор.
   Пахло ладаном, темнели лики угодников в дрожащих отсветах свечей. На глаза навертывались слезы. Было жаль всех. И царя, просто как убиенного. И, немного, салон Храповицких с балами, с голубым сиянием девичьих надежд. И свою несложившуюся жизнь.
   – Горячо помолимся, – продолжал епископ, – чтобы Россия распростерлась в благоговейном покаянии перед своим преданным ею последним царем. И услышит отче наши страстные молитвы, и даст он России нового царя…
   – Аминь! – подхватили все, истово крестясь и кланяясь.
   Из собора поехали домой к генералу Дитерихсу, возглавлявшему шанхайское отделение Русского общевойскового союза.
   Столы ломились от изысканных блюд. Вместо хлеба подавали румяные пироги и расстегаи. Едва отзвучал торжественный тост генерала, в котором весна олицетворяла новые надежды на новый, сокрушительный, поход под предводительством великого князя, как бокалы были наполнены вновь. Дальше пили, не дожидаясь особого приглашения. Искусственное взбадривание упрощало жизнь.
   Кудрявый офицерик помахал над столом газетным листком:
   – Хотите послушать, что говорят нынче в Париже?
   – Дайте, я прочитаю, Новиков. Вы шепелявите, – пробасил его сосед, но, вглядевшись в текст, отшвырнул газету, словно какую-то мерзость.
   Оказывается, она была написана по новой орфографии. А это верный признак большевизма!
   – Нет уж, для меня политическая благонадежность истинного белогвардейца превыше всего!
   – Вы не правы, Смолин! Главное все-таки содержание. Ну, я читаю… А вы послушайте, послушайте… Это к вопросу о моей благонадежности: «Из России ушла не маленькая кучка людей, группировавшихся вокруг опрокинутого жизнью мертвого принципа, ушел весь цвет страны, все, в руках кого было сосредоточено руководство ее жизнью, какие бы стороны этой жизни мы ни брали. Это уже не эмиграция русских, а эмиграция России…»
   Кате на миг представилась скептическая усмешка Савельева. Он-то нашел бы доводы опровергнуть успокоительный самообман собравшихся.
   – А вы слышали, что в США открыто их представительство? Во главе с Людвигом Маршенсом?
   – Еще один из пролетариата?
   – Не совсем. Из Петербургского технологического.
   – А, все одно… Ну так что ж?
   – Говорят, к нему идут толпами наши, иммигранты. Просятся в Россию.
   – А кто они такие? Те же беспорточники, босяки. Прослышали о наших покинутых имениях, вот и ринулись, боясь упустить кусок пирога. Наши имения!!! – В голосе послышались нотки надрыва.
   Старик, сидящий напротив Кати – он подвизался где-то в сфере экономики, – уныло сказал:
   – На днях подписано торговое соглашение: Китай пшеницу в Хабаровск отправляет и зеленый чай – в красную Сибирь.
   – Господа, ну дайте же наконец пообедать спокойно! Не будем портить аппетит друг другу. Все обойдется! Вот только выберем императора, – зазвучал голос оптимиста.
   Разгорелся спор – кого бы короновать монархом? Николая? Кирилла?
   – «И поведет нас, как и встарь, одно лишь знамя – Русь и царь!»
   Катя смотрела на потные физиономии, фанатично горящие глаза и думала: «А может, они – ненормальные? Император, у которого нет даже кусочка родной земли размером со склеп». Ей почудился сладковатый запах тлена.
   – Давайте выпьем за удачу белого коня Георгия Победоносца, этим летом непременно растопчущего змия – большевика-антихриста! За нашу белую идею!
   «Белая идея, белое дело, – продолжила мысленно Катя, – белая горячка. Господи, да круг же замыкается. Белая горячка – алкогольный психоз».
   Кто-то оговорился, что генерал Слащов, герой Крыма и легендарно смелый воин, вернулся из Константинополя в советскую Москву. Катя только полмесяца назад слышала восторженные восхваления его подвигов, а теперь? Ядовитые уста превратили героя в наркомана с кокаиновой храбростью.
   Генерал-антиквар кричал:
   – Надо довериться Японии! Храбрые самураи могут стать нашими друзьями… Это они восстановят нас в законных правах и отомстят большевикам…
   – Но для начала отберут Сибирь, – продолжила Катя, не утерпев.
   – Ну и пусть им достанется кусочек Амура. Сунем его япошкам в зубы, – не успокаивался генерал, а Катя, понимая, что спорить бесполезно, думала: «Дурак он или притворяется?» – и, совсем затосковав, ушла, не дожидаясь обещанных русских блинов с икрой.
   Показалась невыносимо натужной окружающая ее суета.
 
   Катя написала Ивану письмо. Спрашивала разрешения погостить у него в Пекине. Собственно, он давно ее приглашал, можно было ехать без предупреждения, но мало ли как могли сложиться обстоятельства в его семье.
   А Намарону Пекин не прельщал вовсе. К тому же содержание ее отнимало значительную долю и без того скромных средств. Понимая это, горничная сама предложила вернуться в Парускаван:
   – Вы теперь поправились и без меня обойдетесь, а там я лишний раз за малышом нашим присмотрю. И писать буду в случае чего…
   Взяли билет на пароход.
   Осталось дождаться ответного письма из Пекина.
   И письмо пришло, но не то, которого ждали. Катя держала конверт с траурной каймой и своей фамилией, надписанной чужим почерком. Ни штемпелей, ни обратного адреса… Что за несчастье таилось в нем? И Намароны нет рядом, чтобы раскрыть конверт первой, – ушла в магазин за подарками парускаванским подругам. Еще несколько минут Катя не могла решиться, но, оттягивай момент не оттягивай, все равно беда от этого не уменьшится.
   Конверт был местный, но в нем лежала сложенная вчетверо телеграмма: «Сообщаем, что умер Ваш супруг – Чакрабон де Питсанулок. Приглашаем прибыть для проводов его высочества в последний путь. Комиссия по кремации».
   Катя опустилась в кресло. Пусто и холодно было в ее душе. Ни боли, ни жалости. О Ежике подумалось: «Бедный, за что ему-то такое?» Потом поднялась, походила по комнате, машинально перекладывая вещи с места на место.
   Если плыть с Намароной, следовало за билетом отправляться немедленно. И словно в полусне она побрела в пароходное агентство. Билетов не было. Никаких. Кате пришлось переходить от одного чиновника к другому и показывать телеграмму. Удивленные и любопытствующие взгляды отскакивали, натыкаясь на отрешенное лицо молодой женщины.
   Наконец свободное местечко отыскалось. Правда, во втором классе. Ну и ладно… Какая уж теперь разница!
   А затем будто провал наступил в ее сознании. Спросить, как доплыла, добралась до Парускавана, – не помнит.
   Только Ежик воплем «Мамочка!» привел ее в чувство.
   Катя гладила сына, прижимала его к себе. Становилось спокойнее. Ежик тоже льнул к ней, стараясь прикоснуться лишний раз, но времени побыть наедине было очень мало.
   Король не освободил его от занятий в училище. На субботу и воскресенье забирал племянника во дворец.
   – Что вы там делали? – спрашивала Катя.
   – Играли в шахматы, обедали, пили чай, – пожимал плечами Ежик.
   – Вдвоем?
   – Да, – отвечал сын и прикусывал губу.
   Катя вглядывалась в родное лицо. Новая привычка появилась: щурится и нижнюю губу прикусывает. Будто старается от слез удержаться. В плечах раздался, вытянулся – почти с мать ростом, но мордашка детская, измученная. А давно ли был, как сытый котенок, неизменно жизнерадостен и резв?
   В общих чертах случившееся предстало перед Катей из обстоятельных или обрывочных рассказов друзей…
   Махидол говорил:
   – Лек очень много работал последнее время, затеял еще одну коренную реорганизацию сиамской армии, разрабатывал план смещения ряда высших офицерских чинов, не способных справляться со своими обязанностями, равнодушных к военной технике. Он постарел и казался таким истощенным, что на него невозможно было смотреть без жалости. Вачиравуд дал ему месячный отпуск…
   Ежик рассказывал серьезно и скорбно: – Мы поехали с папой и Джавалит на катере к Сингапуру, и вдруг ему стало плохо. Недалеко оказался китайский купец в своей рисовой лодке. Он посмотрел и сказал: «Похоже на испанку». У папы начался бред, но потом было полчаса, когда ему стало лучше, и он написал завещание, все-все оставил Джавалит, но чтобы я ни в чем не нуждался, а если она умрет, то все – мне… Джавалит плакала, плакала, я тоже сначала плакал, а потом нет, только когда с дядей Прачатипоком везли поездом тело из Сингапура и остановились возле Хуа Хина, где нас встречал король, дядя Вачиравуд поцеловал меня, а там, вдалеке, виднелись скалы около нашего домика, на которые мы забирались с тобой и с папой, – я снова плакал. Дядя Махидол меня успокаивает, а у самого тоже слезы текут…
   Вильсон дополнил картину:
   – Лек, конечно, был сильно истощен, но не все так просто. Можно было бы поверить в инфлюэнцу, переходящую в сильную пневмонию, если бы одновременно с Леком не умерли с такими же симптомами еще трое офицеров, работавших с ним над проектом последнее время. К тому же обедали они все вместе, отмечая отъезд Чакрабона в отпуск. Я настаивал на проведении расследования, но король отклонил это требование. Не хотелось бы думать, что он причастен к смерти брата… Как бы там ни было, гибель Чакрабона является бедствием для Сиама. Все люди, которых, я искренне любил, служа им, покинули Бангкок – Чулалонгкорн, Саовабха, Лек, вы, Кейти, – и мне больше нечего здесь делать. Я уезжаю в Лондон. Буду поддерживать связь с Чула-Чакрабоном. Вачиравуд собрался отправить его в Англию. Думаю, мы там встретимся и я еще ему пригожусь… Хорошо бы не как врач, а как друг. Маленькому Ноу и так досталось немало горя за последние месяцы…
   Значит, Ежика король отправит в свою разлюбезную Англию. И таким образом распорядится его судьбой. Хоть бы с матерью посоветовался! А с другой стороны, иначе он и поступить не мог. Когда Ежик был маленьким, строили планы в расчете на петербургский Пажеский корпус. По отцовским стопам. Катя заранее радовалась встрече с Россией. Но революция!.. До обучения ли тут чужеземных принцев!
   Вачиравуд не приглашал ее в гости. Понятно, конечно. Тем более если он пусть отдаленно, но виновен. Королю при понятливых слугах достаточно пожелать чего-нибудь мысленно… Катя и не настаивала бы на встрече, если б не волнение за Ежика и неопределенность всего ее будущего. Пришлось самой попросить аудиенции.
   Когда камердинер распахнул перед Катей дверь, Вачиравуд сидел в единственном кресле своего кабинета. Стульев и диванов для гостей тоже не предусматривалось. Спасибо, что он хоть встать соизволил. С видом царственно-неприступным. Разговор в таких условиях мог быть исключительно официальным и кратким.
   – Приношу вам глубокие соболезнования, Катрин, в связи с потерей Чакрабона. Я переживаю потерю брата не легче вашего. Церемония кремации будет проведена через два дня…
   Так скоро? По тайским обычаям это говорило о пренебрежении умершим, о недостаточной родовитости… Не иначе как хочет избавиться поскорее от всего связывающего с братом. Избавиться и забыть.
   – …Я скорблю, но дела остаются делами. И хочу напомнить вам, Катрин, что Парускаван всегда был не чем иным, как резиденцией для высокопоставленных гостей страны. И никто его официально не дарил Чакрабону. Это собственность короны…
   Ах, даже так! Катя по приезде поселилась во втором гостевом, доме Парускавана. Ее дом пустовал. Катя зашла туда лишь однажды. Все переставлено. В шкафу аккуратно развешаны чужие платья, воздух настоян на индийских духах, забытая пудреница… Катя показала Намароне, какие вещи она считала лично своими, и попросила перенести их в очередное временное пристанище. Набралось всего лишь два чемодана. Ну да бог с ними, с вещами… Нана прижилась у старшей кухарки. Любовно создаваемый годами рисунок парускаванского сада был после наводнения перечерчен равнодушной рукой. Катя и не смогла бы жить здесь.
   – Поэтому дворец следует освободить сразу после окончания церемонии. Я думаю, вам лучше покинуть Сиам.
   – Вместе с Ежиком? – У Кати перехватило дыхание.
   Но король недоуменно глянул на невестку:
   – При чем тут Чула-Чакрабон? Можете не беспокоиться за его судьбу. Он ни в чем не будет нуждаться. Наследство, завещанное Чакрабоном, Ноу получит по достижении совершеннолетия…
   Значит, Ежика отнимают, а ее вышвыривают! Что за будущность сына волноваться не придется, она знала и так. Блестящее европейское образование. Карьера… Король всегда прекрасно относился к племяннику. И теперь, видно не надеясь на скорое обзаведение собственным потомством, собирается подготовить из него послушного преемника. Все разложено по полочкам, на которых только для нее нет места. Хоть кричи, хоть рыдай – наткнешься только на недоумение.
   – …Я привязан к мальчику и постараюсь забыть его не вполне королевское происхождение. Что-то я не вижу радости на вашем лице. Вы должны быть счастливы таким отношением к сыну.
   – Благодарю вас, ваше величество.
   Вачиравуд сделал вид, что не заметил иронии.
   – Я не разрешаю вам переезжать вслед за сыном в Англию и не советую навещать его слишком часто. В противном случае вы будете лишены пенсии. Да, я забыл сказать, что пенсия вам будет оставлена в том размере, который вы получали от Чакрабона.
   – Благодарю вас, ваше величество.
   Условия столь жесткие… На выделяемые гроши, если и захочешь, не доедешь до Англии.
   – Ноу после кремации отца окончательно переселится в Пья Тай. И ко мне там будет ближе. Пока с ним останется Чом.
   – Позвольте, ваше величество, Намароне помогать ей. Чом совсем старенькая…
   – А кто это такая?
   Словно не знает…
   – Моя горничная.
   – А… эта… акха. У нее слишком низкое происхождение, чтобы ухаживать за принцем.
   Опять камешек в Катин огород.
   – Тем более что сразу после вашего отъезда я собираюсь присвоить племяннику титул «ваше королевское высочество».
   – Благодарю вас, ваше величество.
   Больше говорить было не о чем.
   Сухое прощание. Бесстрастное одутловатое лицо короля.
   Катя вышла, едва сдерживая слезы. Только бы не заплакать при нем. Не унизиться.
 
   Погребальную в линиях Шивы урну с телом человека, бывшего много лет мужем и самым близким другом, охватило высокое пламя церемониального костра.
   «Ну что ж, прощай, – подумала Катя, – мне не в чем винить себя».
   – А этой-то нету, – прошептала рядом Намарона.
   – Кого? – не сразу откликнулась Катя.
   – Этой… вертихвостки…
   – Да? Не видно. Может, больна?
   – Как бы не так! – тихо забормотала горничная. – Король-то… присмотрел ей жениха… из своих офицеров. Я специально ходила поглядеть на нее. Румяная и довольная. Змея!
   – Не надо сейчас о ней, Намарона. Пожалуйста!..
   – Ну и ладно. О вас же беспокоюсь. А почему вы не требуете ничего?
   – Не хочу. Все свое ношу с собой, – сказала Катя и вспомнила Вениамина.
   Ежик стоял между Вачиравудом и Махидолом, окруженными офицерами высших чинов, и, не отрывая взгляда, смотрел на огонь.
   А Катя не могла наглядеться на сына, сознавая что расстается с ним надолго, отгоняя колющую мысль «Неужели навсегда?»
   От имени короля Кате был прислан билет на ближайший пароход до Тяньцзиня. Вачиравуд, видно, посчитал, что ехать ей, кроме Пекина, некуда. Или Ежика спросил, куда она собирается отправиться. С сыном даже поговорить вволю не удалось. Король, уверенный в святой непогрешимости своих деяний, неуклонно отлучал от нее Ежика.
   Ну что ж, действительно, лучше плыть к брату. В Шанхае будет длительная остановка – можно зайти в пансионат, забрать оставленные у миссис Мэррисс вещи.
   Катя перебирала книги и бумаги. Рвала, бросала в старую коробку ненужные записи, черновики переводимых когда-то статей: Наткнулась на две тетради в глянцевых зеленых обложках. Мудрый Сунтон Пу… Неистовый Тамматибет…
   – Намарона, здесь стихи, переложенные с тайского на русский. У меня уже не осталось времени. Отнесешь их сама в русскую миссию? Может, пригодятся кому-нибудь… Хорошо?
   – Хорошо. Конечно, хорошо, хозяйка. Обязательно. Не волнуйтесь. – Она сразу спрятала тетради в сумку и махнула рукой в сторону корзины, полной фарфоровых статуэток из стеклянного шкафа: – А это куда? Жалко оставлять. Растащат ведь.
   – Возьми их себе. На память.
   Вдруг Катя увидела в разноцветной горке белый нефрит.
   – Подожди… только слоненка оставь!
   Намарона, верно, подумала, что хозяйке стало жаль безделушек.
   – А вот еще собачка, смотрите, какая красивая. И обезьянка, на нашу Наночку похожая… Хоть их возьмите.
   – Нет, милая, со слоненком просто очень многое связано. Негоже бросать его на произвол судьбы. Пусть и не много счастья он нам принес.
   Себе она его не оставит. Кроме горечи, никаких отзвуков не вызывал он в душе. Ежик! Конечно же надо отдать ему. Чтоб хранил как память об отце. Катя выглянула в окно. Скоро уезжать, а Ежика все нет. Неужели Вачиравуд настолько бессердечен, что не позволит ей проститься с сыном?
   – Намарона, передай малышу слоненка. Скажи, чтобы берег. Лек подарил его мне, когда я была не намного старше Ежика. И еще: пусть не дожидается моего письма – пишет сразу. На адрес Ивана. Хорошо?
   – Хорошо. – Намарона подошла к Кате, заглянула в глаза: – Жалко мне вас… замучились… И малыша жаль. Каково ему расти без матери?
   – Намарона, не надо, пожалуйста! Я сейчас опять разревусь.
   – А может, еще что-нибудь попытаться сделать?
   – Что?
   – Ну хотя бы украсть мальчишку.
   – Как? – Катины мысли лихорадочно закрутились вокруг шального предложения горничной. – Мне такое и в голову не приходило.
   – Значит, взяли – и смирились?
   – Как легко у тебя получается… Смирилась… А только что говорила – извелась, мол.
   – Тогда послушайте меня, хозяйка. Есть кое-какой план.
   – Про Ежика?
   – Да.
   – Ну… скорее…
   – Может, рассердитесь? Но теперь уже Тьита во дворце.
   – При чем тут кухарка?
   – А у нее сын моряк. На «Мажестике», на котором вы поплывете.
   – И что? – Катя начала догадываться, в чем дело.
   – Я с ним договорилась – спрячет Ноу у себя. Риск, конечно, но вознаграждение стоит риска. Только бы обошлось!
   – Ох! А у меня совсем мало денег!
   – Не ваша забота. Это от меня подарок. Или нет, какой уж подарок! Парускаван беспризорным остается. Но одна лишь серебряная ваза с топазами, помните, куда Нана голову засунула… за нее четыре билета до Пекина купить можно. Я ее и еще поднос инкрустированный припрятала. Пусть. Пригодятся. А не хватит – у меня и на черный день кое-что отложено.
   – Ты – про Ежика!.. Спрячут его, ладно. Но как сейчас малыша вызволить? Король его ни на шаг не отпускает.
   – Я и говорю, Тьита за ним отправилась. Понесла Чом любимые лакомства, а заодно и для Ежика девчачью одежду.
   – Господи, да его любой прислужник узнает!
   – Подкрасим. Панамку – на голову.
   – Ой, не знаю… – Катя почувствовала, как ее затряс озноб, накинула на плечи шелковый шарф и, не в силах спокойно выжидать, заметалась между дверью и окном.
 
   Ежик рассеянно перелистывал страницы «Острова сокровищ». Уж казалось бы, куда интереснее, но сосредоточиться на приключениях не удавалось. Дядя Вачиравуд не разрешил без своего ведома покидать дворец, не ответил на просьбу – позволить проводить маму. А вдруг она уедет, и он ее даже не поцелует на прощание? Он вскочил, заглянул в соседнюю комнату. Тихо. Только Чом в полудреме перебирает четки.
   Ежик дотронулся до ее плеча:
   – Бабушка, пожалуйста, напомните королю, что пароход скоро отчалит. Может, он забыл?
   – Король ничего не забывает, Ноу. И если он считает, что тебе лучше не ехать в порт, значит, так тому и быть.
   Ежик всхлипнул:
   – Но мама же!.. – И подумал: «Сбегу – и все! Пусть потом наказывают как хотят!»
   Тут в комнату вошла Тьита.
   – Госпожа Чом, я принесла пирожные, ванильные и ореховые. Напекла побольше, чтобы и миссис Катрин хватило в дорогу. И вам с Ноу. Вот, его любимые.
   – Спасибо, голубушка. Так что, Ноу, не хнычь, будем сейчас чай пить.
   Нахохлившийся Ежик сидел в углу, не поднимая глаз.
   Чом позвонила в колокольчик, и, пока она отдавала распоряжения горничной, Тьита успела шепнуть ему:
   – Скажи, что тебе нужно в туалет, и выпрыгнешь оттуда в сад. Так нужно. Я буду ждать.
   – К маме?
   Тьита кивнула ему и направилась к двери:
   – Госпожа Чом, я иду домой. Вам ничего не надо передать в Парускаван?
   – Нет. Хотя… Если застанешь еще Катрин, передай, что пусть не волнуется за сына. Я присмотрю. Пусть уезжает со спокойной душой. И спасибо, Тьита. На вид твои пирожные просто восхитительны. Ноу, придвигайся к столику. Давай-ка отведаем…
   Тьита вышла в коридор.
   Ежик спустя минуту пробормотал:
   – Бабушка, я сейчас… – и, многозначительно кивнув, скрылся в туалетной комнате. Там – в окошко.
   Тьита уже подбегала к нему:
   – Ноу, вот одежда. Быстренько переодевайся.
   – А потом? – спросил он, протягивая руку к корзине.
   – На пароход. Там мой сын тебя спрячет. В Шанхае передаст миссис Катрин. Только скорее!
   – А Махидол? Я не попрощался с ним…
   – Не мешкай. Ни секунды нет!
   – Сейчас. Я только саблю дедушкину захвачу и «Остров сокровищ».
   – Не успеем. Все пропадет! – шепнула вслед ему Тьита, но мальчик не слушал, рванулся обратно. Заскочил в свою комнату, сдернул со стены сабельку, подаренную Чулалонгкорном, книгу… И, выбегая, столкнулся в дверях с Махидолом. Тот обнял его, весело закружил по комнате:
   – Попался? Ты чего такой взъерошенный?
   – Оставь его, Махидол, – подошла к ним Чом. – Пейте чай, поторапливайтесь. Ноу, при встрече не забудь поблагодарить короля. Он позволил тебе проводить маму. Правда, под присмотром офицеров своей охраны. Ну хоть так… Махидол, ты почему не садишься?
   – Некогда, добрая вы наша Чом. Привезу Ноу обратно, и будем чаевничать весь вечер.
   – Ой! – Ежик скривился и прижал руки к животу: – Что-то заболело.
   – Ноу, малыш, что с тобой? – засуетилась старушка.
   – Ничего…
   Ежик кинулся к туалету… к окошку…
   Тьиты нигде не было. Ушла… Почему? Испугалась? Не дождалась…
   Он постоял, не зная, что делать.
   – Ноу, Ноу, ты куда запропастился? – звал его Махидол. Выглянул в сад, удивился: – Ты что тут делаешь?
   – Я?.. Кузнечик, очень красивый, сидел на стекле и в кусты перелетел. Я хотел поймать…
   – Ноу, я тебя не узнаю… Пароход уплывает!
   – Очень красивый… – повторил мальчик и, приняв протянутую руку, залез обратно на подоконник…
   Тьита, запыхавшись, вбежала в комнату Катрин.
   – Госпожа, жалость какая: не успели. Все вроде хорошо складывалось, в сад он выбрался, но приспичило ему еще саблю и сокровища какие-то захватить. Вернулся. А тут – Махидол. За ним приехал. Да не один. Еще Вильсон и два здоровенных детины из охраны короля. Ну, думаю, плохи наши дела. А тут Махидол с Ноу заговорил. Значит, уже не отпустит от себя. И садовник, как назло, подошел, спрашивает: «Чего это ты, Тьита, здесь делаешь?» Заметил. Раскрылось бы. И до порта не добрались бы. Головы не сносить… Не сердитесь, госпожа! Я так старалась! Не получилось… А вазу верну! Сейчас прямо принесу.
   – Не надо, – махнула рукой Катя, – пусть останется. За верность.
   Тьита ушла, охая и благодаря.
   – Все. Теперь уже все. – Катя, поникнув, замерла у окна.
   – Ах, беда-то какая. Продумали, подготовились… – запричитала Намарона.
   – Перестань. Значит, не судьба.
   – Вы, верно, проклинаете меня!
   – За что? Ты же от всей души хотела, как лучше. А знаешь, Намарона, может, даже хорошо, что ничего не получилось с похищением. – И, натолкнувшись на недоумевающий взгляд, пояснила: – Если бы речь шла лишь обо мне, я согласилась бы на любые лишения. Только бы Ежик был рядом. Я бы пошла сама в горничные, в посудомойки… Добралась бы с ним до России. Но что придется пережить ему? Ни денег, ни крыши над головой… Что я могу дать ему кроме любви? Но бог с ним, с богатым наследством, с лучшим европейским образованием. Хуже всего, что его пришлось бы лишить родины. Здесь все родное для Ежика. Не знаю, не знаю… – Катя сжала ладонями виски и качнула головой.
   – Ну будет, будет… – гладила ее по плечам Намарона. – Успокойтесь. А и вправду, чего ж ему из дворца уезжать? Спокойно, сытно, все любят. Бог даст, все устроится. Подрастет – и свидитесь. Глядишь, самостоятельным станет скоро, наследство получит. И вас к себе выпишет. И будете в старости у сыночка жить.
   – Спасибо тебе, Намарона, за слова добрые, – сквозь слезы улыбнулась Катя. – Наперед знаешь, что да как. Отчего ж тогда Ежика хотела для меня похитить?