Востокова Галина Сергеевна. Нефритовый слоненок

   – Я понимаю.
   – Вот и хорошо. Будьте счастливы.
   Катя под колюче-торжествующим взглядом пересекла вестибюль и, придержав дверь, чтобы не хлопнула, вышла. На серую улицу. Дошла до перекрестка. Прямо пойдешь – к Храповицким придешь. Может, к Ивану? А если выбрать земскую больницу? Тогдо назад, мимо госпиталя, к департаменту. «Господи! Да если бы Савельев был рядом, я сомневалась бы, куда идти? Пусть хоть какая глухая деревенька! Или работа на износ – как на войне. Да что угодно!.. Но уехать сейчас одна я не смогу. Только не одиночество с бесконечными воспоминаниями. Да и Иван ни за что не отпустит».
   Слезы навернулись на глаза, Катя всхлипнула и сразу оглянулась: не слышит ли кто? Но нет: пожилая чета шла рядом, мирно переговариваясь, стайка гимназисток бежала навстречу, пролетка прохлюпала мимо по снежной кашице – никому до нее не было никакого дела.
   Только Лек вечером пожалел, успокоил:
   – Не переживай, Катюша. Ну, если так уж хочешь… Хочешь, я попрошу кое-кого – и тебя не только примут в этот госпиталь, тебя будут умолять оказать им честь, надев форму, и еще извинятся за столь неприветливый прием. Хочешь?
   – Нет. Хотела бы. Но не на таких условиях – я ведь рассказала вам об обстоятельствах дела. Чтобы из-за меня кто-то пострадал? Нет.
   Лек подумал, что при желании можно было бы уладить все к обоюдному удовольствию, но он этого не желал.
   – Катрин, а хотели бы вы иметь в своем распоряжении целый госпиталь?
   – О чем вы? – Катя глянула на него непонимающе.
   – Все равно от разговора не уйти.
   Он отвернулся к окну, и его голос прозвучал глуше:
   – Тогда еще один вопрос. Катрин, а как вы относитесь к электрическим вентиляторам?
   Катя с некоторым недоумением посмотрела на него. Электрический свет – это понятно. Электромобиль видела. А что такое вентилятор? Для чего он? Лек очень серьезно глядел на нее, ожидая ответа. Спросить? Тут что-то не так просто. Но раз электрический – значит, нужный.
   – Хорошо отношусь, а что?
   – Но если так, вы смогли бы спокойно переносить сиамскую жару.
   – Ваше высочество, вы приглашаете меня в гости в Бангкок? Вы уезжаете? Я все время забываю, что вам скоро уезжать.
   – Да. Через месяц. Вам стало бы недоставать меня, Катрин?
   – Конечно, принц.
   – Мы перешли на столь официальный тон… Но, может быть, так даже лучше. Я вовсе не зря спросил про вентилятор. Если бы вы ответили «нет», не знаю, решился бы я продолжить наш разговор. Я приглашаю вас не в гости… Я очень надеюсь, что вы согласитесь стать моей женой! И ваш госпиталь будет на моей, на нашей, родине. Представляете, Катрин, как Сиаму нужны люди хотя бы просто знакомые с медициной?! Врачи-иностранцы обслуживают лишь королевский двор, крупнейших сановников и тех же иностранцев. А на миллионы остальных только горстка монахов-знахарей. И там будут все возможности, чтобы проявить себя, свои силы, чтобы помочь людям… – Он торопился сказать побольше слов, привести максимум доводов до Катиного ответа, чтобы не услышать короткого «нет», и сам сознавал, что лукавит: вряд ли жене принца доведется исцелять бедняков, покрытых язвами и лишаями. Но это – потом… Потом…
   Катя, даже не давая себе отчета, давно ждала признания. Но не предложения. Если бы он был русским, Катя, пожалуй, не стала бы колебаться. И сейчас, если забыть, что он сын короля, и просто по-человечески сравнить его со всеми знакомыми ей молодыми людьми из тех, что приходили в особняк Храповицкой, посещали театральную студию, встречались в харбинском госпитале («Сережа!.. Нельзя… Не думать о нем!»), то, несомненно, Чакрабон был ближе всех. Если и хотелось видеть кого-то рядом, то именно его. Милый, добрый, заботливый Лек. Странно представлять себя замужней дамой. Катя прислушалась к себе. Счастлива? Не уверена. А рада? Конечно. Если только не думать, что ждет там, в неизвестной стране. Помочь бедным сиамцам? Она сможет! Она многое умеет! Месяцы войны не прошли даром… Пальмы, слоны. Слоненок…
   Летом, когда Катя только что приехала из Харбина и ее мучили ночные кошмары, Лек спросил: «Ты не потеряла слоненка?» – «Нет». – «Дай мне его на минутку». Он поднес нефрит к лицу и, касаясь губами, что-то зашептал, а потом сказал ей: «Я не только офицер, но и лекарь-знахарь. Положишь под подушку слоненка, будешь видеть только добрые сказки». Правда помогло.
   «Теперь не будет проблемы, чем занять свободное время. Постараюсь и я помочь Леку, чем смогу. Вот уж и совсем согласилась. Иван? Но это лишь отговорка. Он хорошо относится к Леку и всегда говорит, что спокоен за сестру, когда тот рядом…»
   – Лек! Но я никогда не думала… Я не ожидала…
   – Вы не хотите?..– Он поднялся с намерением попрощаться.
   – Подождите. – Катя тоже встала, заглядывая в расстроенные глаза, коснулась пальцами рукава мундира. – Я просто не готова сейчас к ответу. Вы – принц, а я даже не графиня…
   – У вас самое царственное имя России – Екатерина! – Чакрабон с надеждой улыбнулся.
   – У меня нет родителей, и без согласия брата я вряд ли решусь сказать «да». А ваши родители? Не может быть, чтобы они смирились с недостаточно знатной невесткой.
   – Я думал об этом, уверен, что знаю отца, и, хорошо разработав тактику, можно ждать благоприятного исхода.
   – Тактика боя и его исход… Разговор офицера.
   – Куда ж от этого деться, Катрин? Так вы согласны? Вы сами? Или лучше так: вы оставляете мне надежду?
   – Да, принц. Иван обещал навестить меня завтра утром. Так что до следующей встречи, Лек.
 
   Чакрабон прямо от Кати поехал к Ивану. Лесницкий, увидев его взволнованное лицо, тревожно спросил:
   – Что случилось, ваше высочество? Неприятности? Что-нибудь с Катей?
   – Нет, Иван Иванович. Все в порядке. Но сейчас вся моя жизнь зависит от вас. Мы с Катей просим вашего благословения.
   Иван, успокоившись, вздохнул:
   – Я был готов к этому разговору. Будь вы российским подданным, о лучшей партии для Катерины я бы и не мечтал. Я верю, что вы всегда будете ей надежным другом. Но что скажет император? А ваши родители?
   – Я все продумал, Иван Иванович. Взять в жены подданную Российской империи без согласия Николая Второго нельзя, и я знаю, что не получу его. Приглашая меня для обучения военному делу, император обещал отцу моему Чулалонгкорну заботиться обо мне и не дал бы согласия без ведома отца. А отец ни за что не согласится. Сейчас, во всяком случае.
   – Но что же вы предлагаете, ваше высочество? – обеспокоенно спросил Иван.
   – Я думаю, что все обойдется. Отца я поставлю перед свершившимся фактом. Мать? Мама и есть мама. Они очень любят меня. А то, что русская?.. Открою вам маленький секрет. Только пусть Катюша не знает. Два года назад, будучи в отпуске дома, еще до знакомства с вашей сестрой, я был очень увлечен своей кузиной Валиндрой и попросил отца дать разрешение на брак. Казалось бы, почему бы и нет? Королевская кровь, одна из самых знатных девушек Сиама. И отвечала мне взаимностью. Так нет. Отец отказал. Говорит, рано. Я думаю, что просто он хочет сначала женить моего старшего брата, кронпринца. А Вачиравуд, по врожденной холодности своей к женщинам или еще отчего-то, не хочет. Я давно его не видел, в письмах всего не напишешь, но я намеками спрашивал, не собирается ли он жениться в скором будущем, и получил в ответ категоричное «нет». Так что добровольного согласия отца не будет. А я люблю Катрин и уверен, что ей будет хорошо со мной.
   – Но что вы предлагаете? – переспросил Лесницкий.
   – Все можно устроить достаточно просто. Никто сейчас, кроме вас и Катрин, не знает о моих планах, и, чтобы не получать отказа отца и императора, я не буду спрашивать их согласия. Еще месяц, и в чине полковника я оставлю Петербург. Катрин едет со мной. Венчание в первой же церкви за пределами России. В Константинополе. Свадебное путешествие: Каир, Цейлон. А родители… Даже если они лишат меня наследства и титула «небесного принца», я остаюсь офицером и жалованья вполне хватит для безбедного существования.
   Иван задумался. Странный человек принц, неоднозначный. Жаль, что не пришлось сблизиться раньше. Но при всей доброжелательности он всегда был отделен некоторым барьером. Черта характера или влияние «голубой крови»? Нет, превосходства, пожалуй, не чувствуется. Просто сильная личность. На первый взгляд – невысокий, изящный, но за внешней хрупкостью – уверенность, надежность, сила.
   Чакрабон не торопил Лесницкого. Даже отвернулся к окну, понимая, как сложно Ивану одним словом решить судьбу сестры.
   – Ну что ж, если все зависит только от меня, то я не против.
   – Иван Иванович, я вам очень благодарен. Но, возможно, у вас найдется сейчас два часа свободного времени, чтобы сказать это Катрин? Экипаж ждет у подъезда.
   Катя в этот вечер не находила себе места. Пыталась читать, не улавливая смысла фраз. Подходила к роялю, поднимала крышку и, постояв задумчиво, опять прикрывала черно-белую полоску.
   – Екатерина Ивановна, ваш брат пришел, – заглянула в ее комнату горничная.
   – Иван? Здравствуй. Что случилось? Ты обещал быть только завтра…
   – Катюша, я разговаривал сейчас с принцем. Он внизу, задержался, Ирина Петровна с ним…
   Катя покраснела, выжидающе глядя на брата.
   – Да. Он просил моего согласия на ваш брак. Я не против. Но, Катенька, уверена ли ты, что это именно то, что тебе нужно? На всю жизнь? Уверена ли ты в своей любви?
   – Да!.. Пожалуй…
   – Вот это «пожалуй» меня смущает. Ты осознаешь, какие могут быть трудности? Чужой язык, обычаи. Ты сможешь принять их, посчитать родными?
   – Смогу. Ты же выучил китайский, японский и английский.
   – Но мне было нужно для работы. И дело не в том, что ты не сможешь выучить сиамский… Сможешь. Сейчас поднимется Чакрабон. Ты все решила обдуманно и бесповоротно?
   – Да.
   – Катрин, извините за столь скорое возвращение. Так уж получилось. – Лек улыбался немного неуверенно и был бледнее обычного.
   – Все хорошо, ваше высочество, – постаралась его успокоить Катя, но сама почувствовала, как голос предательски задрожал.
   – Друзья мои, – подошел к ним Лесницкий, – мне, право же, никогда не приходилось никого благословлять, но я желаю вам счастья и с надеждой на него вверяю вам, ваше высочество, судьбу самого родного мне человека. – Иван перекрестил и трижды, по-русски крепко, поцеловал принца и сестру. Даже у него на глаза навернулись слезы. – Самое главное, будьте счастливы.
   Помолчали немного. Втроем говорить было больше не о чем. Следовало привыкнуть к новому положению.
   – Позвольте в честь знаменательного события пригласить вас на скромный ужин в «Англетер», – все еще скрывая волнение за официальным тоном, проговорил Чакрабон.
   – Чудесно! – Катя хлопнула в ладоши. – Я пойду скажу Ирине Петровне.
   – Нет, нет, Катенька, не надо никому ничего говорить. И ей тоже. Иначе завтра все будет известно императору. Я потом объясню тебе подробнее свои планы.
   Она взглянула на брата. Иван подтверждающе кивнул:
   – Да, сестричка, не стоит… И еще я забыл сказать, у меня есть возможность выбора места для службы в нескольких посольствах. Вовремя все определилось. Сейчас я могу еще выбрать Китай и буду все-таки ближе к тебе. И я хочу, чтобы ты знала: что бы ни случилось, у тебя есть брат и ты в любой момент можешь вернуться в Киев или приехать ко мне.
   – Я очень надеюсь, что у Катрин не появится в этом необходимости.
 
   Официант на серебряном подносе подал Леку записку. Он прочитал, оглядел зал, заметил через несколько столов великого князя Андрея с Матильдой Кшесинской, неохотно встал, извинившись перед Катей.
   С князем он уже встречался утром, поэтому ограничился кивком, Кшесинской поцеловал руку. Впрочем, без должного пыла, что ее удивило.
   – Матильда Феликсовна, какими судьбами? Я думал, вы все еще в Каннах.
   – Да, хотела переждать эту заварушку подальше от Петербурга… Не можете до сих пор навести порядок. Была бы я на вашем месте… То света нет, то на железной дороге забастовки. Еле добралась. – Она с упреком посмотрела на мужчин. – Пришлось из-за брата приехать. Умудрился прослыть смутьяном. Выгнали из балетной труппы. Сергей Михайлович пробовал помочь его восстановлению, да безуспешно. Ради меня и не мог расстараться!..
   – Малечка, ты должна тоже его понять. Где это видано? Великий князь хлопочет за революционера. Это было бы странно в сложившейся ситуации. Серж и так сделал все возможное, – сказал князь Андрей.
   – Нашли тоже революционера. Бред какой-то. Кшесинскому захотелось выбить некоторые блага у дирекции, и он попытался сделать это под современной маркой. А Теляковский взъерепенился. Назло мне. Потому что я далеко. Не достану. Везде враги и завистники.
   Лек из вежливости послушал несколько минут обсуждение козней дирекции императорских театров против оскорбленной и несчастной Кшесинской. Такую обидишь!
   Матильда была на своем коньке. В уставшей от бездеятельности темноволосой головке закипали планы грандиозных интриг.
   – Кажется, вы наскучались и отдохнули на безмятежных средиземноморских берегах. Сколько энергии!.. Мне даже жаль Теляковского. Вы сметете его с лица земли.
   Матильда самодовольно усмехнулась:
   – Да, они думают, меня уж нет. Не было в Петербурге, так это не значит, что я умерла!.. Отдали мои балеты… Все той же Павловой…
   «Что ж я в ней находил? – думал Лек. – Бездна апломба! Не столько красива, сколько уверена в своей красоте. Разве что силой характера интересна да своеобразием ума. Нет, пожалуй, уже не интересна. Все одно и то же».
   – Лек, а что это за женщина с тобой за столиком? – И, не давая ему ответить, Кшесинская продолжала: – Мне не понравилось, как ты на нее смотрел. Она не стоит твоего внимания.
   – Ну, Малечка, что тебе за дело до увлечений Чакрабона?
   – Мне до всего есть дело. Ты и за это тоже любишь меня, а не какую-нибудь ограниченную клушку, не правда ли?
   Неизвестно, кого она имела в виду, но посмотрела при этом на Катрин.
   Первым побуждением Лека было резко оборвать ее, но он взял себя в руки. И так очень некстати встреча с ними. Ни к чему сейчас лишние разговоры. Царь… Андрей Владимирович… Кшесинская… и рикошетом их вопросы «между прочим». Но на них сложно ответить правдой, а отгораживаться от Катрин, даже из тактических соображений, не хотелось, казалось противоестественным.
   – Ну, я не буду вам мешать. – Чакрабон поднялся.
   Ни Иван, ни Катя не спросили, о чем шел разговор.
   Лек заглянул в синие глаза девушки, и сразу стало спокойно на душе, словно глотнул живой родниковой воды.
   – Все хорошо, Катюша.
 
   Катя гуляла по Петербургу, надолго прощаясь с его величием. В душе не возникало чувства близкой утраты. Слишком холодным, рассудочным и неуютным казался ей этот город с прямолинейными проспектами и серыми громадами домов после взбалмошного и улыбчивого Киева.
   Вещи были уложены. Лек убедил ее взять только самое необходимое и поменьше теплых вещей: «Катенька, в Сиаме же лед только в дворцовых подвалах – для шампанского».
   Ирина Петровна удивилась Катиному решению вернуться в Киев, но, видно почувствовав подвох, не стала уговаривать ее остаться. Лишь попросила зайти к ней перед сном в последний петербургский день. И когда Катя спустилась поздним вечером в спальню Храповицкой, вдохнув особый запах французских духов, пудры, крема и еще чего-то неуловимо будуарного, Ирина Петровна начала сразу, без вступлений и реверансов:
   – Надумала ехать, и ладно. Чакрабон уезжает тоже. – Она внимательно глянула на Катю. – Он вчера давал прощальный банкет. Ты знаешь?
   – Да. Лек приглашал меня, но я себя неважно чувствовала.
   – Это я так, к слову. Поступай как знаешь. Не маленькая. Дело не в этом. – Она взяла со столика знакомую сафьяновую коробочку. – Вот ожерелье. Оно твое. Я надеюсь, ты не станешь отказываться теперь и ставить меня в совершенно неловкое положение.
   – Не стану. – Катя поцеловала мадам в гладкую, ухоженную щеку. – Спасибо вам за все.
   – Только, ради бога, не шмыгай носом. Без мелодрам. Знаешь ведь, не люблю. И на вокзал потому же не пойду. Брат проводит. Но смотри, если захочешь вернуться, приезжай в любое время. А теперь иди спать. Спокойной ночи.
 
   Курьерский поезд вторые сутки шел на юг. Длинный пульмановский вагон мягко покачивался, сияя медным вензелем Екатерины. Лек и Катя занимали два соседних купе первого класса, каждое с ярко-синими бархатными диванами и сетками для багажа, с зеркалами и голубыми шелковыми занавесками. Когда Катя надела дорожное платье, переложила на столик мелочи, необходимые в пути, и начала уже скучать, поглядывая на предвесенние леса северной России, вошел Чакрабон. Она впервые видела его в штатской одежде. В темно-сером, прекрасно сшитом костюме он казался выше и еще изящнее.
   – Катенька, до Сингапура забудь, что я «высочество». Мы с тобой праздные туристы. Инкогнито. Иначе придется наносить официальные визиты всем, начиная с турецкого султана. Не хочу. Ни к чему. У меня может быть просто свадебное путешествие? Не осложненное обязанностями, которые непременно сопутствуют передвижению «небесного принца»?
   – Может, Лек, – улыбнулась она. – Ты же знаешь, я сама недолюбливаю парадные обеды.
   – Катюша, я, собственно, зашел сказать, что не хотел бы стеснять тебя никоим образом, поэтому я не буду часами сидеть в твоем купе, а давай договоримся, что я в любую минуту счастлив тебя видеть и ты сама приходи ко мне, как только заскучаешь. Ладно? – И он тихонько прикрыл дверь.
   Так и повелось. Катя почти все время проводила в его купе. Им было интересно смотреть вместе на пробегающие леса и города, удивительно хорошо говорить первое, что взбредет в голову, и знать, что сидящий рядом человек поймет все, что другой сказал или только хотел сказать.
   Когда темный мартовский вечер притушил все краски и лишь редкие отсветы станционных огней мелькали на лицах Кати и Лека, он произнес:
   – Пора спать, девочка. Ты утомилась сегодня. Иди ложись. Я зайду чуть погодя – проверить, удобно ли тебе.
   Катя переоделась и, свернувшись клубочком под мягким одеялом, вслушивалась в перестук колес.
   – Можно, Катенька? – Лек включил свет, переложил вещи, чтобы ничего не упало с полок, поправил одеяло и, присев на краешек дивана, поцеловал ее в лоб, тронул губами пушистые ресницы. – Спи спокойно, Катюша.
   Она вытащила из-под подушки слоненка:
   – Со мной талисман. Значит, сны будут хорошие. Утром расскажу.
   …Синее и безоблачнее становилось небо. Празднично-вкусным казался весенний воздух после желтых туманов Петербурга.
   Если поезд нагоняла короткая гроза, она была бесшабашно веселой и крупные радужные капли приплясывали на перронах.
   Легкая грусть расставания примешивалась к радости – убегали на север знакомые с детства выбеленные хатки, крытые чуть лохматыми шапками соломы, окошки, обведенные синькой, проглядывали сквозь пену зацветающих вишен, глиняные горшки вразнобой мелькали на кольях плетней.
   …Одесса, умытая, ясноглазая, встретила и проводила их. Только солнечный луч блеснул на синем куполе городского театра и голубом – Ботанической церкви.
   К обычной портовой разноголосице добавлялся шум строительных работ – это восстанавливались эстакады, сожженные во время прошлогодней революции. Замызганные буксирные катера сновали между громадами пароходов. Красавец «Алеко» ждал путешественников.
   Катя и Лек заняли, как в поезде, соседние каюты, только обивка диванов оказалась не синей, а буро-зеленой да окошко иллюминатора было слишком мало, чтобы глядеть в него вдвоем, и рассматривать, собственно, было нечего… Катя поставила в стакан темно-лиловый бархатистый букетик пармских фиалок, купленных Леком на углу Дерибасовской и Екатерининской, и застоявшийся воздух каюты стал по-весеннему нежным.
   – Катенька, пойдем на палубу. Сейчас отчаливаем, – позвал ее Лек.
   Они долго провожали взглядом панораму порта с белоснежным удлиненным колоколом маяка. Слева за карантинным молом виднелся еще берег, увенчанный старыми крепостными верками. Правее амфитеатром сбегала к волнам Одесса, а еще правее тянулся плоский берег Пересыпи, отделяющей море от Куяльницких лиманов.
   – Ну, девочка, ты что-то у меня совсем запечалилась. – Лек посмотрел в особенно синие от набежавших слез глаза. – А я платок в каюте оставил… Нас никто не видит? – Он оглянулся по сторонам и, притянув к себе Катину головку, поцеловал мокрые глаза.
   – Тебе хорошо, ты на родину едешь, – вздохнула она.
   – А ты куда? Ты же моя жена… Ну будешь через день женой… И ты едешь в свой, в наш дом. Все будет хорошо. Ты мне веришь? Тогда улыбнись! Пожалуйста… Ну вот и умница!
   Зазвенел гонг, приглашая пассажиров первого класса к ужину.
 
   В Константинопольском порту по сходням парохода, сбивая пассажиров, на палубу ворвалась толпа комиссионеров, предлагающих отели. Лек подозвал двух, кричащих: «Royal»! «Royal!»– и передал им вещи. Процедура таможенного досмотра оказалась на удивление короткой: по два щелчка замками чемодана – открыли и закрыли.
   – Так быстро! – обрадовалась Катя.
   – Дитя! Каждому досмотрщику по пять франков – и можешь везти чемодан алмазов и опиума. Мы уже в царстве бакшиша, перед которым российские подачки на чай и водку выглядят вполне невинно.
   Экипаж, тесный, душный, с такими ветхими стенами, что их боязно было задеть – рассыплются, вез их по невзрачной Галате, и панорама города, величественная издали, вблизи разменивалась на житейскую прозу Востока с неугомонной уличной жизнью, неопрятностью и пестротой. Мельком Катя увидела вывеску «Русского общества пароходства и торговли». Левее на склоне горы огромным карандашом торчала Галатская башня, дальше тянулись неуклюжие турецкие дома. Гортанно кричали разносчики, пищали кондукторские рожки, грохотали по невозможно узким мостовым конки, пугая зазевавшихся прохожих.
   Наконец экипаж въехал в европейский район – Пера после патриархальной Галаты щеголяла признаками изящества и благоустройства – и остановился у отеля, слегка чопорного на вид, но привлекательного своей опрятностью.
   – Катюша, ты очень устала? – задержал ее на лестнице Лек. – Если ты скажешь «нет», я все равно не поверю. Но послушай мой план: нужно поторопиться, если мы хотим обвенчаться сегодня. А ждать до завтра?.. Я больше не могу, не хочу. Катенька, здесь недалеко константинопольский пассаж «Аu bon marche». Поедем купим тебе свадебное платье, и ты потом будешь долго-долго, целых два часа, отдыхать, пока я съезжу в церковь и обо всем договорюсь.
   – А нас обвенчают? Ты же не христианин… И где мы возьмем шафера? – В Катиных словах звучала еле скрываемая тревога.
   – Не надо об этом волноваться. Что я тебе говорил про бакшиш, помнишь? А теперь пятнадцать минут на то, чтобы подняться в номер и умыться с дороги. Я буду ждать тебя у ворот.
   Вернувшись из магазина, Катя попробовала задремать, чтобы не выглядеть слишком утомленной, но карусельное мельтешение мыслей отгоняло сон. Она выкупалась, переплела косы и, подумав, уложила их корзиночкой. Полежала еще немного, потом забеспокоилась – вдруг Лек сейчас приедет, а она еще не собрана – и позвонила горничной, чтобы та помогла ей одеться. С трудом подбирая слова – девушка говорила только по-английски, – они стали примерять фату, расправлять воланы платья, и только Катя успела в заключительном штрихе коснуться волос пальцами, смоченными «Кер де флер», вошел Лек.
   – Как ты прелестна, Катрин!
   Она последний раз оглядела себя в огромном зеркале – жемчужно-белый струящийся шелк платья, нитку жемчуга на шее, фату с восковым флердоранжем, – встретила свой отраженный смятенный взгляд и обернулась к Леку: «Пойдем!»
   Экипаж, новенький и просторный, не то что утренний, вез их мимо зеленого поля школы верховой езды, мимо военного училища и стен госпиталя к холму с вознесшейся на нем русской церковью.
   – Если бы ты была сиамской девушкой, я, по обычаю, сказал бы: «Моя постель наполовину свободна, мне не справиться с едой одному. Моя пылающая комета одиноко летит по небу. Ах, почему у нее нет товарища?..» Катрин, у тебя есть еще несколько минут, чтобы передумать.
   – Нет, Лек.
   Их встретили несколько нарядных мужчин и женщин.
   – Кто эти люди? – шепотом спросила Катя.
   – Русский госпиталь рядом. Мы проезжали мимо. Свободные врачи и сестры… Я попросил… – так же тихо ответил Лек. – Ты их, вероятно, больше никогда не увидишь, так что и знакомиться не стоит… Формальность.
   На каменных плитах церковного пола, на стенах лежали теплые полосы закатного света.
   Старенький священник, благообразный и бесплотный, вложил холодную Катину ладонь в горячую руку Лека. Шафера держали венцы над русой и темной головами. Торжественно, поглощенно прошли они за священником вокруг аналоя, вместе ступив на белую атласную церковную полоску. Пламя свечей, бесцветное в последних солнечных лучах и яркое по притемненным углам, трепетало в потоке вечернего ветерка. Только сейчас Катя услышала стройное пение хора.
   На обратной дороге Лек спросил:
   – Катюша, праздничный ужин в ресторане?.. Или попросим накрыть в номере?
   – Если бы мы были с друзьями и родственниками, тогда бы, конечно, в ресторане, а так какая разница? Все равно только мы одни. Пусть подадут наверх.
   – Не одни, а вдвоем, Катенька. Вроде одно и то же, а оттенок другой. – Он поднес к губам прохладные пальцы. – Ты замерзла? Днем было жарко…
   Лек накинул пелеринку ей на плечи.