Войскунский Евгений. Незаконная планета

   — Мне трудно с тобой спорить, я хуже подготовлен. Но вот что скажу, Илья. Одно дело, когда Лавровский ищет методику выявления скрытых возможностей мозга, того, что дремлет в подкорке, — это поиск естественный… ищем то, что спрятано у нас же… Но другое — твоя идея о приспособлении человека к жизни вне Земли. Допустим, он впишется в чужую среду, — но сможет ли жить на Земле этот твой homo extraterra?
   — Homo universalis! Таким я его вижу. Пойми, немыслимо космическое будущее человечества без сознательной нацеленности на универсализацию… Я умолкаю, Алеша. Чего-то я устал. Сколько можно ходить в максималистах?.. Нам бы со Свеном довести до конца работу с дыханием водой, а потом…
   Буров не договорил. Вытянулся на койке, закинув руки за голову, и закрыл глаза.
   — Что потом? — спросил Морозов.
   — Не знаю.
   Дождь все барабанил по палатке. Морозов оглянулся на Витьку и встретил его пристальный взгляд.
   «Навострил уши, — подумал он. — Напрасно мы при нем…»

 

 
   К вечеру шторм утих, и наутро море опять стало гладким и светлым, светлее неба, и шхерные островки вокруг будто повисли в прозрачном воздухе.
   Морозовы пили кофе, сидя за раскладным столиком под соснами, когда раздался видеофонный вызов. Морозов вошел в прохладную полутьму палатки и взял с койки видеофон. Разговор был короткий, и, уже заканчивая его, он увидел Марту, вставшую в дверном проеме. Солнце обвело ее тело золотистым контуром. Она выжидательно смотрела на Морозова, и он, выключив видеофон, подошел, потрепал ее по плечу.
   — Все в порядке. Это Заостровцев. Представь, ему удалось уговорить Тоню, и завтра они всем семейством прилетят. Ты не против?
   — Конечно, нет.
   «Знаю, знаю, почему ты беспокоишься, — подумал Морозов, с улыбкой глядя на Марту. — Не бойся. Никуда я не полечу, не нарушу наш Великий Уговор. Ни Коннэли, ни кто другой не переубедят меня…»
   — Мартышка, — сказал он, обняв жену. — Хорошо, что ты живешь на белом свете. Хорошо, что учишь нас ходить босиком.
   — Наконец-то оценил, — тихонько засмеялась Марта.
   Потом они спустились на пляж. Витька уже лежал там на теплом песочке с книгой.
   — Команде купаться! — распорядился Морозов. — Слышишь, Витя?
   — Слышу. — Витька вскочил на ноги. — Пап, а правильно говорит Буров, что дыхание водой… ну, жидкостью, соленым раствором… что это нужно не только водолазам, но и космонавтам?
   — Теоретически это давно известно, — сказал Морозов, с удовольствием глядя на загорелое лицо сына, на его серо-зеленые, как у Марты, глаза. — Ну, к примеру, по себе знаю, как трудно выходить из зоны притяжения Юпитера. Огромное ускорение нужно, все кости трещат, лицо сидящего рядом невозможно узнать. И, несмотря на хорошую амортизацию, можно порвать легкие. Очень уязвимы легкие при больших ускорениях. А если заполнить их жидкостью, да еще и самому лечь в ванну, то перегрузку перенесешь легко. — Он стал натягивать гидрокостюм. — Почему ты не собираешься?
   — Сейчас. Пап, а вот еще. Вечером, когда я на станции был, они надо мной смеялись. Я им доказываю, что на старых торговых парусниках были вычислительные устройства, а они смеются… Правда, ведь были?
   — С чего ты взял? — удивился Морозов.
   — Были! — упрямо сказал Витька. — В твоей коллекции есть песня, я хорошо помню, там поют: «Свет не клином сошелся на одном корабле. Дай, хозяин, расчет! Кой-чему я учен в парусах и руле, как в звездах звездочет».
   — Ну и что здесь вычислительного?
   — Как что? Свет не клином сошелся — это про оптический прибор, который на этом… на принципе светового клина. Определитель расстояния, совершенно ясно. Рулевой просит: дай, хозяин, расчет. Значит, хозяин должен подготовить вычисления, это ясно даже ребенку.
   — Да нет же, Витя, — сказал Морозов, сдерживая улыбку. — Тут совсем другое…
   Он стал объяснять, что означают слова старинной матросской песни. Витька слушал, но вид у него был недоверчивый.
   Они пошли к воде.
   — Почему ты не взял ружье?
   — Не нужно ружья. Тут подводная охота запрещена.
   — Запрещена? — Морозов уставился на сына. — Вот так новость! Кто тебе сказал?
   — Вчера на станции я слышал, как Лотар, ну, этот рыженький, который здорово снимает фильмы под водой… Он говорит Свену — как бы меченых рыб не перебили.
   — Они говорили по-русски?
   — Нет, по-фински, но я немного понимаю. Финский похож на эстонский… Ну вот, а Свен отвечает — если и зацепит парочку, не страшно, можно сделать для него исключение. Для тебя, значит.
   — Все-то ты слышишь. — Морозов был неприятно удивлен. — Странные люди, почему сразу мне не сказали?
   Витька пожал плечами. Видя, что отец принялся стягивать гидрокостюм, спросил:
   — Не пойдешь купаться?
   — Расхотелось что-то. Лучше почитаю.
   Витька помолчал, морща лоб в раздумье, а потом сказал:
   — Я бы ни за что не делал исключений.
   — Правильно, — одобрил Морозов. Ему вдруг пришла в голову мысль, что Витьке не так-то просто живется.
   — Абсолютно ни для кого, — сказал Витька. — Так я пойду?
   — Далеко не заплывай. Слышишь?
   — Слышу, — буркнул Витька и вошел в воду.

 

 
   — Лиза, Галя, сейчас же прекратите беготню! — закричала Тоня. — Идите сюда, посидите в тени.
   Подбежала толстенькая девочка лет десяти-одиннадцати. У нее было оживленное лицо, озорные карие глазки.
   — Мама, мы играем в сепст-футбол, — сообщила она скороговоркой. — У меня уже два раза выпадала семерка, разреши, мы еще немного…
   — Нет, — сказала Тоня, вытирая ей лоб платком. — Ты вся потная, сядь в тень. Галя! Я кому говорю?
   Прибежала еще девочка, очень похожая на первую, за ней примчался Витька. Они шумно препирались, Витька доказывал, что не задел мяч ногой, а девочка твердила, что задел.
   Вообще с тех пор, как прилетели Заостровцевы, этот островок стал наверняка самым шумным в архипелаге. Близняшки — Лиза и Галя — ни минуты не могли усидеть на месте, они были неистощимы на выдумки, затевали всякие состязания — кто кого перегонит, переплюнет, перетанцует, перекричит. И Витька, глядя на девочек, тоже стал какой-то шальной.
   Они уселись в тени и принялись строить друг другу рожи.
   — Перестаньте сейчас же! — прикрикнула Тоня.
   Марта сказала ей вполголоса:
   — До чего девочки похожи на тебя…
   — На меня в молодости, — уточнила Тоня. И добавила озабоченно: — Я очень растолстела, правда?
   — Ты прекрасно выглядишь.
   — Да, да, как же! Посмотри, какие руки стали. А ноги! — Тоня вздохнула. — Вот ты действительно прекрасно выглядишь.
   — Свен говорит, что рачки, которых они здесь разводят, забыла, как называются, очень способствуют обмену веществ и препятствуют отложению жиров.
   — Правда? Надо с ним поговорить. Лиза, прекрати вертеться! По-моему, он в тебя влюблен.
   — Кто? — Марта уставилась на Тоню.
   — Свен. Знаю, ты будешь возражать, мне всегда возражают, когда я что-нибудь говорю, но я всегда оказываюсь права. Тот, на турбазе, который распределяет приезжих по островам, ну, у него такое имя, на «К»…
   — Вейкко?
   — Да, Вейкко. Он тоже в тебя влюблен.
   — Полно тебе! — Марта засмеялась.
   — В тебя все всегда были влюблены.
   Тоня встала, легко и плавно поднялась на скалу и заглянула вниз, на полоску пляжа.
   — Володя! — крикнула она. — Ты все еще под солнцем?
   — Вместе со всем Восточным полушарием, — донеслось с пляжа.
   — Сейчас же перейди в тень! Слышишь? — Тоня вернулась к Марте, села рядом. — Восточное полушарие! — сказала она, болтая полными ножками. — Прямо как маленький. Глаз нельзя с них спускать.
   — Ну, ты уж слишком, Тоня, дрожишь над ним. На таком солнце, как здесь, не опасно, хоть целый день.
   — Кому не опасно, а кому… — Тоня запнулась. — Ты не представляешь, Марта, сколько у меня забот. В прошлом, нет, позапрошлом году меня звали на студию «Интерлинг-радио», им позарез был нужен мой голос, но разве я могу пойти? Мои просто пропадут без меня. Как ты думаешь, Инна счастлива?
   — Да, — сказала Марта, с трудом поспевавшая за Тониными переключениями. — Безусловно.
   — Мам, я уже сухая, — заныла Лиза. — Мы все высохли, разреши нам поиграть.
   — Только не бегайте, как угорелые, — разрешила Тоня. И снова обратилась к Марте: — Я бы не могла так, как она.
   — Как кто?
   — Инна. Она же в полном подчинении у Ильи.
   — Ну нет. Может, так было раньше, но теперь у них по-другому. Илья очень переменился.
   — А почему она полетела с ним в Таллин? Ей же не хотелось, а он только сделал вот так, — Тоня поджала губы, — и она сразу согласилась.
   — Ей действительно не хотелось, но полетела она не потому, что Илья поджал губу. Ее пригласили в какой-то тамошний институт для консультации. Инна ведь крупный микробиолог, и когда Илья звонил в Таллин по своим делам, там узнали, что Инна на Аландах, и попросили ее приехать на неделю. Вот и все.
   — А я не заметила, чтобы Илья переменился. Скажу тебе. Марта, по правде: мне он никогда не нравился. Уж очень насмешлив.
   — Его многие за это не любят. Но он не злой, а за последнее время и вспыльчивость его приугасла. Люди же меняются с возрастом.
   — Меняются, это верно.
   Тоня снова поднялась на скалу и убедилась, что Заостровцев с Морозовым перебрались в тень.
   — Странное какое судно, — сказала она, глядя в юго-восточном направлении. — Похоже на швейную машину. Что они там делают?
   — Поднимают подводную лодку.
   — Подводную лодку?
   — Витька обнаружил ее на дне. Бог знает, сколько она там пролежала, наверно, со второй мировой войны.
   — А-а. — Тоня сделала упражнение для мышц живота, потом спустилась к Марте. — Не понимаю, как ты можешь ходить по камням босиком, — сказала она. — Ну, что такое, Галя?
   Одна из близняшек бежала к ней с плачем.
   — Я же говорила, что этим кончится. — Тоня поставила девочку между колен, вытерла ей слезы. — Ты упала? Нет? Так что же случилось?
   Галя жалобно всхлипывала и не отвечала. Тут выступил вперед Витька.
   — Я щелкнул ее по носу, — сказал он.
   Марта потребовала объяснений, но Витька не пожелал входить в детали, упрямо молчал. Вдруг Галя заговорила плачущим голосом:
   — Он первый начал… он сказал, я толстая и поэтому мне трудно прыгать вверх… а я сказала, ты на себя посмотри… а он говорит, первый раз вижу таких толстух, а я сказала… я сказала, ты вантарик …
   — Что, что? — спросила Марта. — Вантарик? Это что еще за слово?
   Но Галя опять залилась слезами. Лиза с некоторой снисходительностью объяснила:
   — Вантарик — это так говорят, если про родителей в газетах пишут и по теле показывают, а он задается.
   Марта переглянулась с Тоней.
   — Как тебе не стыдно, — сказала она Витьке, — на девочку руку поднимать?
   — Я не поднимал руку, — сухо ответил Витька. — Я ее щелкнул. Не больно, чуть-чуть.
   — Да-а, не бо-ольно! — крикнула сквозь слезы Галя.

 

 
   Мощные магниты спасательного судна приподняли подводную лодку над грунтом. Растревоженный ил расползся гигантским облаком, непроглядной мутью окутал лодку. С судна сбросили виброшашки, вокруг них заклубился ил, собираясь в плотные шары и оседая на дно под собственной тяжестью. Лодка все более отчетливо проступала из глубинной мглы на экране в операторской рубке. Вихри воды смывали с ее корпуса вековые наносы.
   — «Щука», — сказал старший оператор.
   — То есть как — щука? — спросил Морозов.
   Он сидел в рубке, не сводя с экрана любопытного взгляда: первый раз он видел, как работают спасатели. Рядом сидел Володя Заостровцев, узколицый, невозмутимый, несколько сонный на вид. Над плечом Морозова жарко дышал Витька. В стороне стоял, скрестив на груди бронзовые руки и прислонясь к переборке, Свен. Это по его просьбе спасатели пустили посторонних в операторскую рубку.
   — «Щука» — так называли советские подводные лодки типа «Щ», — объяснил старший оператор, немолодой человек со старомодными вислыми усами. — Великую Отечественную войну по курсу истории проходили?
   — Конечно, — сказал Морозов. — Сороковые годы прошлого века.
   Старший оператор увеличил изображение, внимательно осмотрел корпус лодки. Теперь стали видны рваные пробоины и разошедшиеся швы в носовой части, полуразрушенная боевая рубка. Пушка позади рубки была задрана почти вертикально.
   — Сейчас мы ее маленько подлатаем, — сказал старший и проделал серию манипуляций на приборной доске.
   Некоторое время старший молча работал. Потом, когда красные волчки ушли вверх, он повернулся в крутящемся кресле к зрителям.
   — Ну вот, заклеили дырки. В военном отделе Музея истории есть уже несколько поднятых субмарин той эпохи, что ж, добавим еще одну. Может, по архивам восстановят ее номер и фамилии экипажа. Иногда удается это сделать.
   Морозов сказал:
   — Один из моих предков был военным моряком и погиб в ту войну на Балтике.
   — Он был подводником?
   — Точно не знаю. — Морозов подумал, что следовало бы знать точно.
   — Почему «Щука» утонула? — раздался напряженный Витькин голос.
   — Она погибла в бою, — сказал старший оператор и потеребил свой ус. — По ней стреляли из артиллерии и бомбили с воздуха. Вон как разворотили рубку. А носовую пушку и вовсе снесло взрывом. У нас в Таллине есть специалисты по истории флота, они разберутся. Мое дело — поднять и доставить.
   — Они узнают все про этот бой? — спросил Витька.
   — Нет. Просто установят причину гибели. Все узнать невозможно. Никто не знает, как гибли подводники.
   И тут Витька насел на старшего. В школе они еще не добрались до истории двадцатого века, представление о тогдашних войнах, потрясавших земной шар, у Витьки было смутное. Он смотрел старшему в рот. И он узнал, как в грозные сороковые годы из блокированного, голодного Ленинграда и Кронштадта уходили в море подводные лодки. Как они прорывались сквозь барьеры из десятков тысяч мин и противолодочных сетей — барьеры, перегородившие Финский залив, — и топили фашистские корабли по всей Балтике. И каких нечеловеческих мук, какого неслыханного героизма требовал каждый такой поход.
   Жадное Витькино любопытство далеко еще не было удовлетворено, когда вдруг в разговор вмешался Заостровцев. Этого интересовало другое: двигатели, стоявшие на субмаринах тех времен, емкость аккумуляторных батарей, система погружения и всплытия. Старший терпеливо отвечал — на те вопросы, на которые мог ответить.
   — Но при таких батареях в аккумуляторных ямах должен был неизбежно выделяться водород, — тихим голосом продолжал выспрашивать Заостровцев. — Это очень опасно.
   — У них были, если не ошибаюсь, палладиевые катализаторы для сжигания водорода. Но вообще случались и взрывы аккумуляторных батарей.
   — А что за выступ под килем? Какая-то коробка.
   — Обтекатель, — ответил старший. — Он прикрывает базу приемников шумопеленгаторной станции.
   И они заговорили о том, как сложно происходило преобразование звуковых колебаний в электрические на этих старинных станциях, — до того сложно, что требовался специально обученный матрос-акустик для классификации принимаемых шумов.
   Заостровцев замолчал столь же неожиданно, как и вступил в разговор. Он прикрыл глаза красноватыми веками и словно бы заснул. «Все-таки странности у него остались», — подумал Морозов.
   — Ну что ж, спасибо вам, — сказал он старшему. — Было очень интересно. Сейчас вы начнете поднимать ее в судовой док?
   — Нет. Пусть еще немного прополощется.
   — Тогда, если не возражаете, мы поплаваем вокруг субмарины. Посмотрим поближе.
   — Она сейчас в сильном магнитном поле. — Старший взглянул на приборы. — Впрочем, напряженность можно уменьшить до санитарной нормы. Ладно. Только попрошу не больше сорока минут.
   Он проводил гостей на водолазную площадку. Морозов, Свен и Витька живо натянули гидрокостюмы. Заостровцев стоял в нерешительности, сонно моргал.
   — Ты не пойдешь? — спросил Морозов.
   — Не хочется.
   Трое один за другим спустились по отвесному трапу и скрылись под водой. Заостровцев проводил их взглядом, потом спросил у старшего:
   — У этих приемников какая полоса пропускаемости частот?
   — Если не ошибаюсь, от двухсот до восьми тысяч герц. А что?
   — Просто так, — сказал Заостровцев. И, помедлив немного, добавил: — Пожалуй, пойду и я… Давно не нырял…
   Субмарина висела в зеленой воде Между днищем спасательного судна и грунтом. Вблизи ее корпус оказался весь в подтеках ржавчины. Сквозь прозрачную пленку пластыря темнели рваные пробоины.
   Морозов подплыл к рубке, заглянул сверху в круглый провал люка. На дне этого черного колодца что-то смутно белело. Морозову стало жутковато. Он огляделся. Куда Витька исчез? И Свена не видно. Он позвал их, но не услышал ответа. Сильными гребками он поплыл вдоль лодки к корме и тут увидел под собой Свена и Витьку. Витька держался обеими руками за баллер руля. Морозов окликнул его и тотчас услышал:
   — Я здесь.
   — Почему ты раньше не ответил?
   — Раньше ничего… — Витькин голос оборвался.
   Гидрофоны барахлят, подумал Морозов и вспомнил, как однажды вот так же потерял связь с Витькой под водой. Масса намагниченного железа, что ли, поглощает сигналы? Не теряя Витьку из виду, он медленно поплыл под лодкой, потом поднялся метра на два и увидел еще одного ныряльщика. Это был не Свен и не Витька — те плавали ниже.
   — Володя, ты? — спросил он, но не получил ответа.
   Ныряльщик, раскинув в стороны руки и ноги, неподвижно висел над рубкой субмарины. Морозов поплыл к нему. Приблизившись, он увидел сквозь прозрачный шаровой шлем лицо Заостровцева — странно искаженное, с полузакрытыми глазами.
   Пальцы Заостровцева слабо шевелились — будто ощупывали воду…

 

 
   Монотонный голос:
   — Шум винтов катера по пеленгу тридцать пять… Шум по пеленгу сто двадцать…
   Глухой взрыв. Тишина.
   — Четвертые сутки пошли, как лежим на грунте.
   — Ну, как ты, Сергей?
   — Дышу…
   — Держись, моряк… Выберемся… Кровь у тебя из ушей. Дай вытру…
   Взрыв. Взрыв. Еще. Сильный взрыв. Скрежет, звон разбитого стекла.
   — Вцепились, проклятые…
   — Шум винтов по пеленгу сто шестьдесят.
   Тишина.
   — Не жалеют на нас глубинных бомб.
   — Ну, мы им крепко влепили. Три транспорта за один поход…
   — Прекратить разговоры. Берегите силы.
   Тишина. Слабый плеск воды. Еще взрывы.
   — Товарищ командир, из первого отсека докладывают: пробоины заделаны, течи нет.
   — Добро.
   — Ну, как, Сергей?
   — Дышу пока…
   Долгая пауза. Глухие взрывы. Чье-то хриплое, свистящее дыхание.
   — Скоро рассвет… что будем делать, комиссар? Цэ-о-два сверх всяких норм.
   — Надо решать, Алексей Иваныч. Иначе — задохнемся.
   — Всплывать и драться. Дать ход дизелями. Другого выхода не вижу.
   — Что ж, будем всплывать и драться.
   — Артрасчеты в центральный пост. По местам стоять, к всплытию!
   — В носу-у! По местам стоять, к всплытию! Артрасчеты в центральный! В кор-рме! По местам стоять, к всплытию!
   — Товарищи! Братья! Вы сражались храбро, как положено балтийским подводникам. Сейчас предстоит последний бой. Победим или умрем!
   После короткой паузы:
   — Продуть среднюю!
   Резкое шипение воздуха. Звонок.
   — Приготовить правый дизель на продувание главного балласта!
   Плеск волн. Неясные голоса. Отдаленный гул моторов.
   — Продуть главный балласт! Комендоры, к бою!

 

 
   …Морозов подплыл к Заостровцеву, тронул его за плечо. Сорок минут истекли, пора было подниматься. Но Заостровцев даже головы не повернул.
   Свен и Витька уходили вверх. Морозов помахал им рукой, сказал:
   — Мы немного задержимся.
   Он знал: лучше Заостровцеву не мешать, если… если с ним сейчас творится то же, что и в том памятном рейсе к Юпитеру…

 

 
   — Огонь! Огонь, комендоры!
   Орудийные выстрелы, выстрелы. Гул моторов. Разрывы снарядов. Пулеметные очереди.
   — Еще один катер горит! Молодцы!
   Яростный грохот боя.
   — Товарищ командир, пятый заливает водой!
   — Носовая! Почему замолчали? Огонь по самолету!
   Нарастающий рев моторов.
   — Серега, Серега, ты что? Куда тебя?..
   Тяжкий взрыв. Лязг, оборвавшийся стон.
   — Заряжай!
   — Первый и второй заливает…
   Еще выстрел, последний…
   — Прощай, Алексей Иваныч, дорогой… Друзья, прощайте! Умрем, как положено! «Вставай, проклятьем заклейменный…»
   «Интернационал» заглушает грохот боя. И вдруг — тишина. Плеск волн…

 

 
   Свен на катере доставил их к маленькому островному пирсу. Они пошли наверх по крутой тропинке, петляющей меж скал. Заостровцев держался неплохо — куда лучше, чем полтора часа назад, когда Морозов еле выволок его из-под воды. Хорошо еще, подоспел Свен, обеспокоенный их долгим отсутствием, и они вдвоем втащили Заостровцева на верхнюю палубу судна. Заостровцев повалился в шезлонг и долго лежал в полном оцепенении. Пульс у него был нормальный, дыхание — ровное, но он не отвечал на вопросы, хотя и слышал их прекрасно. «Первый раз вижу такое полное отключение», — сказал Свен.
   Они шли вчетвером по тропинке. Заостровцев переставлял ноги, как автомат, и держался неестественно прямо, а когда навстречу выскочили близняшки, он улыбнулся и слабо помахал им рукой.
   Но Тоню ему провести не удалось, у Тони глаз был наметанный.
   Морозов ожидал, что она накинется на Заостровцева с упреками, — ничуть не бывало. Она сразу уложила Володю на койку и промассировала ему виски, а потом напоила каким-то экстрактом. И все это спокойно, без суеты, без лишних слов.
   — Теперь постарайся уснуть, — сказала она и вышла из палатки.
   Она велела детям не шуметь. Молча выслушала рассказ Морозова о случившемся.
   — Сама виновата, — сказала она. — С него нельзя глаз спускать.
   — Почему? — удивился Свен.
   — Потому что нельзя.
   И тут же Тоня стала расспрашивать его о рачках, улучшающих обмен веществ, и Свен обещал подарить ей аквариум с этими рачками.
   Наступил вечер — тихий, прохладный, пахнущий дождем. Опускался туман, на ближних островках и на фарватере зажглись огни.
   В палатке Морозовых Витька приставил к экрану портативного телевизора увеличитель, и юное население острова, рассевшись по койкам, с азартом включилось в викторину «Знаешь ли ты Солнечную систему?».
   Морозов сидел в палатке Заостровцева. А Марта с Тоней устроились в шезлонгах под скалой. Скала еще хранила тепло ушедшего дня. Над головой слабо шелестели, перешептывались сосны. Где-то невдалеке каркнула ворона, запоздавшая с ночлегом.
   — Тебе не холодно босиком? — спросила Тоня и, не ожидая ответа, заявила: — Завтра мы улетим домой.
   — Почему так скоро? Вы же собирались пробыть здесь две недели.
   — Володя лучше всего чувствует себя дома. В привычной обстановке.
   — Ну, знаешь ли! — Марту возмутила такая безапелляционность. — Не понимаю, почему ты вечно выставляешь его больным и беспомощным.
   Тоня не ответила.
   Потянуло холодом. Марта пошла к себе в палатку, надела туфли, накинула на плечи жакет. Вернувшись к скале, она услышала сдавленный всхлип.
   — Тоня, что с тобой?
   В темноте не видно было Тониного лица. Марта присела на подлокотник ее шезлонга, обняла Тоню за вздрагивающие теплые плечи.
   — Я тебя чем-нибудь обидела?
   — Никто… никто не хочет понять, как мне тяжело, — проговорила Тоня сквозь слезы. — Все думают, я вздорная наседка… — Ее затрясло от подступившего рыдания.
   — Милая, ну, не надо, — растерянно утешала ее Марта. — Никто так не думает. Успокойся… — Она гладила Тоню по голове, как ребенка. — Принести тебе витаколу?
   — Нет. — Тоня вскинула голову, выпрямилась, прерывисто вздохнула. — Ничего… сейчас пройдет. — Она повернула к Марте лицо, и в ее глазах Марте почудилась враждебность. — Вот ты говоришь, я выставляю Володю больным. Ничего я не выставляю. Но он не такой, как все. Как же можно его не оберегать?
   — Если ты говоришь о той старой истории у Юпитера, то ведь у Володи это прошло…
   — Ничего не прошло! Просто он скрывает от всех. Даже от меня… Только напрасно, все равно я вижу… И сегодня опять случилось…
   — По-моему, сегодня Володя просто перекупался.
   — По-твоему! — Тоня отодвинулась от Марты, поправила волосы. — С ним это случается редко, но каждый… не знаю, как назвать… каждый приступ обходится ему дорого. Поэтому я стараюсь всегда быть с ним.
   Марта мягко сказала:
   — Тоня, милая, прости, что я…
   — Ничего, — прервала Тоня. — Ты благополучная, тебе, конечно, не понять. Да я и не требую понимания. Не обращай внимания на мою вспышку.
   «Да, да, как же, — подумала Марта. — Я благополучная. Я такая благополучная женщина, каких еще на свете не бывало. А какое благополучие мне еще предстоит…»
   — Я живу как на вулкане, — продолжала Тоня тихим и печальным голосом. — Сколько лет мне удавалось оберегать Володю… Каждый день, каждый час я была настороже, чтобы ничто не нарушало привычного ритма. Никто не знает, какого мне стоило напряжения… Да один Лавровский! Пока я добилась, чтобы он оставил Володю в покое, я чуть не сошла с ума. А теперь — Надя…