про гепардов?
-- В связи со скоростью, которую они развивают?
-- Полмили за сорок пять секунд, если не ошибаюсь?
-- Да, милорд.
-- Ну так вот, я сейчас разовью такую скорость, что самый резвый из
гепардов останется, считайте, просто за флагом.
-- Это будет как раз то, что требуется, милорд. Со своей стороны
замечу, что видел на туалетном столе у миссис Спотсворт небольшой футлярчик,
несомненно, содержащий искомую подвеску. Туалетный стол стоит прямо под
окном. Ваше сиятельство сразу же его увидит.
И, как всегда, Дживс оказался прав. Первое, что Билл увидел, когда,
проводил глазами процессию, состоящую из миссис Спотсворт и Дживса,
прошествовавшую вниз по лестнице, и вбежал в комнату королевы Елизаветы, был
туалетный стол. А на нем -- небольшой футлярчик, как и говорил Дживс. И в
этом футлярчике, убедился Билл, дрожащими руками открыв крышечку, находилась
та самая подвеска. Он поспешил схватить коробочку и сунуть в карман пижамной
куртки и уже направился было к двери, как вдруг в тишине, которую до той
минуты нарушало лишь его шумное дыхание, раздался оглушительный визг.
Выше уже упоминалось обыкновение собачки Помоны при виде всякого
знакомого или даже незнакомого, но чем-то ей приятного лица, выражать
радость ушераздирающим лаем. Именно такая радость охватила ее и в данную
минуту. Во время давешнего разговора на скамейке, пока Билл ворковал, она,
как все собаки, прониклась к нему горячей любовью. И, обнаружив его теперь в
неформальной обстановке, она, еще не освоившись с одиночеством, которого
терпеть не могла, даже не подумала обуздывать свои чувства.
Ее воплей по количеству и силе звука вполне хватило бы для дюжины
баронетов, найденных на полу библиотеки с кинжалами в спине. И на Билла они
произвели самое неблагоприятное воздействие. Как выразительно написал автор
"Охоты на снарка" про одного из своих главных героев,
И так велик был его испуг,
Что белым как мел стал его сюртук.
Вот и лиловая пижамная куртка Билла почти побелела.
Хоть он и симпатизировал Помоне, но не задержался для дальнейшего
братания, а бросился к двери на такой скорости, что самому атлетическому
гепарду оставалось бы только беспомощно пожать плечами, и вылетел в коридор
как раз в ту минуту, когда разбуженная шумом Джил выглянула из
комнаты-с-часами. Она увидела, как Билл на цыпочках прокрался в комнату
Генриха Восьмого, и с горечью подумала, что там ему и место.
А еще четверть часа спустя, когда Билл лежал в постели и бормотал себе
под нос: "Девятьсот девяносто восемь... Девятьсот девяносто девять...
Тысяча..." -- Дживс вошел в комнату с блюдечком в руке.
На блюдечке лежало кольцо.
-- Я только что встретил в коридоре мисс Уайверн, милорд, -- сказал он.
-- Она просила передать вашему сиятельству вот это.
Уайверн-холл, дом полковника Обри Уайверна, отца Джил, служившего
начальником полиции графства Саутмолтоншир, был расположен сразу за рекой,
протекавшей в дальнем конце сада через владения Рочестер-Эбби, и вот на
следующий день, после совершенно неудовлетворительного обеда полковник
Уайверн сердитыми шагами вышел из столовой, проследовал в свой кабинет и
позвонил дворецкого. По прошествии соответствующего времени дворецкий
явился, запнувшись о ковер у порога и воскликнув при этом: "Ах ты, чтоб
тебя!" -- что случалось с ним всякий раз, через какой бы порог он ни
переступал.
Полковник Уайверн был приземист и толст и досадовал на это, так как
хотел бы быть высоким и стройным. Но если собственная его внешность и
причиняла ему время от времени огорчение, чувство это не шло ни в какое
сравнение со страданиями, причиняемыми ему внешним видом его дворецкого. В
наше время жителю сельской местности в Англии приходится по части домашней
обслуги довольствоваться тем, что есть. Все, чем смог разжиться полковник
Уайверн, он наскреб в деревенской приходской школе. Мажордом Уайверн-холла
Булстроуд был тщедушным шестнадцатилетним юнцом, которого природа от щедрот
своих одарила таким количеством прыщей, что на лице почти не оставалось
места для его неизменной бессмысленной ухмылки.
Ухмылялся он и теперь, и опять, как при каждом таком совещании на
высшем уровне, его босс был потрясен сходством своего подчиненного с
безмозглой золотой рыбкой в стеклянном аквариуме.
-- Булстроуд, -- произнес полковник с характерной хрипотцой,
выработанной на плац-парадах.
-- Туточки я, -- мирно отозвался дворецкий.
В другое время полковник Уайверн высказался бы на тему о таком
нетрадиционном отклике, но сегодня его интересовала дичь покрупнее. Его
желудок продолжал слать наверх жалобы на низкое качество обеда, и полковник
желал видеть повара.
-- Булстроуд, -- распорядился он, -- подать мне сюда повара.
Призванный пред хозяйские очи повар оказался особой женского пола и
тоже из молодых, а именно пятнадцати лет. Она притопала в кабинет, тряся
косицами, и полковник устремил на нее недовольный взгляд.
-- Трелони! -- произнес он.
-- Туточки я, -- ответила повариха.
На этот раз полковник не стерпел. Вообще-то Уайверны не воюют с
женщинами, но бывают ситуации, когда оставаться рыцарем невозможно.
-- Не смейте говорить "Туточки я", вы, маленькое чудовище! -- рявкнул
он. -- Надо отвечать: "Да, сэр?", и притом почтительно и по-солдатски, сразу
же став по стойке "смирно" и вытянув руки вниз, так чтобы большие пальцы
касались боковых швов. Трелони, обед, который вы сегодня имели наглость мне
подать, был оскорблением для меня и позором для всякого представителя
кулинарной профессии. Я послал за вами, чтобы уведомить, что если такое
разгильдяйство и laissez faire с вашей стороны еще повторится... -- Тут
полковник смолк. Слова "я пожалуюсь вашей матери", которыми он намеревался
заключить тираду, представились ему вдруг недостаточно убедительными. --
...я вам покажу! -- этим он закончил речь и нашел, что вышло, может быть, и
не так хорошо, как хотелось бы, но все-таки придает столько огня и едкости
недожареной курице, водянистой брюссельской капусте и картофелю, который не
проколешь вилкой, что менее стойкая кухарка съежилась бы от страха.
Однако Трелони тоже сбиты из прочного материала. Такие люди не дрогнут
в минуту опасности. Юная кухарка с железной решимостью посмотрела ему в
глаза и нанесла ответный удар.
-- Гитлер! -- произнесла она и высунула язык.
Начальник полиции оторопел.
-- Это вы меня назвали Гитлером?
-- Да, вас.
-- Ладно. Смотрите больше так никогда не говорите, -- строго сказал
полковник Уайверн. -- Можете идти, Трелони.
Трелони удалилась, задрав нос, а полковник повернулся к Булстроуду.
Уважающий себя человек не может сохранять спокойствие, потерпев
поражение в словесной перепалке с кухаркой, тем более если кухарка имеет
пятнадцать лет от роду и две косички, так что когда полковник Уайверн
обратился к дворецкому, в нем было что-то от бешеного слона. На протяжении
нескольких минут он говорил красно и страстно, особо останавливаясь на
привычке Булстроуда поедать свой сладкий паек, прислуживая за столом, и
когда тому наконец было дозволено последовать за Евангелиной Трелони в
нижние пределы, где эти двое служащих влачили существование, дворецкий если
и не дрожал с головы до ног, то был, во всяком случае, так угнетен, что
забыл произнести на выходе свое неизменное "Ах ты, чтоб тебя!", запнувшись
за край ковра.
Он оставил полковника, хоть и снявшего с груди отягощенной тяжесть,
давящую на сердце, но все еще погруженного в уныние. "Ихавод", -- ворчал
себе под нос начальник полиции, и притом вполне недвусмысленно. В золотые
дни до социальной революции спотыкающийся о ковры полоротый, прыщавый юнец
вроде Булстроуда мог рассчитывать в крайнем случае на место мальчика на
побегушках, сидящего в прихожей. Понятия консерватора старой закалки
оскорбляла даже сама мысль о том, чтобы этот позор Саутмолтона носил
священный титул дворецкого.
Он с тоской вспомнил свою лондонскую молодость на переломе столетий и
классических дворецких, встречавшихся ему в домах, которые он в ту пору
посещал, -- дворецких добрых двести пятьдесят фунтов весом, с тремя
подбородками и далеко выступающим животом, с выпученными зелеными глазами и
строгими, надменными манерами, каких в пятидесятые годы двадцатого века, в
нашем выродившемся мире, уже днем с огнем не сыщешь. Тогда это были
действительно дворецкие, в самом глубоком и священном смысле этого слова. А
теперь вместо них юнцы со скошенными подбородками и с обязательной карамелью
за щекой, отвечающие: "Туточки я", когда к ним обращаешься.
Человек, проживающий так близко от Рочестер-Эбби, не мог, задумавшись
над вопросом о дворецких, обойти мыслью главное украшение соседского дома, а
именно Дживса. О Дживсе полковник Уайверн думал с большим теплом. Дживс
произвел на него самое глубокое впечатление. Он находил, что Дживс -- это
настоящее сокровище. Молодой Рочестер, по мнению полковника, вообще не
жаловавшего молодежь, ничего особенного собой не представлял, но его
дворецкого, этого самого Дживса, он оценил с первого взгляда. И при мысли о
нем среди мрака, одевшего все вокруг после неприятной сцены с Евангелиной
Трелони, вдруг засиял луч света. Пусть сам начальник полиции останется со
своим Булстроудом, но зато, по крайней мере, его дочь выходит замуж за
человека, у которого есть настоящий, классический дворецкий. Мысль эта
утешала. Все-таки наш мир не так уж и плох.
Он поделился этим соображением с Джил, которая минуту спустя как раз
вошла к нему с видом холодным и гордым. но Джил вздернула подбородок и
приняла вид еще более холодный и гордый. Ну прямо Снежная королева.
-- Я не выхожу замуж за лорда Рочестера, -- кратко заявила она.
Полковнику подумалось, что, должно быть, его дочь страдает амнезией, и
он попытался оживить ее память.
-- Нет, выходишь, -- напомнил он ей. -- В "Таймс" было напечатано, я
сам читал: "Объявляется о помолвке между..."
-- Я расторгла помолвку.
Луч света, о котором говорилось чуть выше, маленький лучик, блеснувший
для полковника Уайверна во мраке, внезапно фукнул и погас, как луна на
театральном заднике, когда перегорели пробки. Начальник полиции изумленно
вытаращил глаза:
-- Расторгла помолвку?!
-- И больше с лордом Рочестером не разговариваю. Навсегда.
-- Какие глупости, -- заспорил полковник Уайверн. -- Как это не
разговариваешь? Вздор. Я так понимаю, у вас произошла маленькая размолвка;
как говорится, милые бранятся...
Но Джил не могла покорно смириться с тем, чтобы от ее беды, которая,
бесспорно, являлась самой большой трагедией со времен Ромео и Джульетты, так
легко отмахнулись. Надо все-таки подбирать подходящие слова.
-- Нет, это не маленькая размолвка! -- возразила она, с жаром
оскорбленной женщины. -- Если ты хочешь знать, почему я ее расторгла, то я
это сделала из-за его возмутительного поведения с миссис Спотсворт!
Полковник Уайверн приложил палец ко лбу:
-- Спотсворт? Спотсворт? Ах да! Та американская дама, про которую ты
давеча говорила.
-- Американская шлюха, -- холодно уточнила Джил.
-- Шлюха? -- заинтересовался полковник.
-- Я сказала именно это.
-- Но почему ты ее так называешь? Ты что, застала их на месте...
э-э-э... преступления?
-- Да, застала.
-- Господи помилуй!
Джил два раза сглотнула, словно ей что-то попало в горло.
-- По-видимому, все началось, -- проговорила она тем невыразительным
тоном, который раньше так обидел Билла, -- несколько лет назад в Каннах. Они
с лордом Рочестером купались там у Райской скалы и ездили кататься при луне.
А ты знаешь, к чему это приводит.
-- О да, еще бы не знать, -- живо подхватил полковник Уайверн. И уже
собрался было подкрепить это утверждение рассказом из своего интересного
прошлого, но Джил продолжала все таким же странным, невыразительным тоном:
-- Вчера она приехала в Рочестер-Эбби. Якобы Моника Кармойл
познакомилась с ней в Нью-Йорке и пригласила ее погостить, но я не
сомневаюсь, что у нее с лордом Рочестером все было сговорено заранее, потому
что сразу было видно, какие между ними отношения. Едва только она появилась,
как он стал крутиться и увиваться вокруг нее... любезничал с нею в саду,
танцевал с нею чарльстон, как кот на раскаленных кирпичах, и вдобавок еще,
-- заключила она совершенно как ни в чем не бывало, подобно той миссис Фиш в
Кении, которая произвела такое сильное впечатление на капитана Биггара
невозмутимостью при исполнении канкана в нижнем белье, -- в два часа ночи
вышел из ее спальни в лиловой пижаме.
Полковник Уайверн поперхнулся. Он собрался было склеить разрыв,
заметив, что человек вполне может обменяться парой-тройкой любезностей с
дамой в саду и скоротать вечером время за танцем и при этом остаться ни в
чем не повинным, -- но последнее сообщение лишило его дара речи.
-- Вышел из ее комнаты в лиловой пижаме?
-- Да.
-- Лиловой?
-- Ярко-лиловой.
-- Ну знаете ли!
Как-то в клубе один знакомый, раздосадованный своеобразными приемами
полковника Уайверна при игре в бридж, сказал про него, что он похож на
бывшего циркового лилипута, который вышел на пенсию и обжирается углеводами,
и это замечание было отчасти справедливо. Он и впрямь был, как мы уже
говорили, невысок и толст. Но когда надо было действовать, он умел
преодолеть малость роста и избыток обхвата и обрести вид значительный и
грозный. Начальник полиции величаво пересек комнату и дернул сонетку.
-- Туточки я, -- объявил Булстроуд.
Полковник Уайверн сдержался и не дал воли огненным словам, которые
рвались у него с языка. Ему надо было экономить силы.
-- Булстроуд, -- произнес он, -- принесите мой хлыст.
В чаще прыщей на лице дворецкого мелькнуло нечто живое. Это было
виноватое выражение.
-- Нету его, -- промямлил он.
Полковник поднял брови:
-- Нету? Что значит нету? Куда он делся?
Булстроуд закашлялся. Он надеялся, что расспросов удастся избежать.
Чутье подсказывало ему, что иначе возникнет неловкость.
-- В починке. Я его снес чинить. Он треснул.
-- Треснул?
-- Ага... -- ответил Булстроуд, от волнения прибавив непривычное слово:
-- ...сэр. Я щелкал им на конном дворе, и он треснул. Ну, я и снес его
чинить.
Полковник Уайверн грозно указал ему на дверь.
-- Убирайтесь вон, недостойный, -- сказал он. -- Я с вами потом
поговорю.
И сев за письменный стол, как он поступал всегда, когда надо было
поразмыслить, полковник забарабанил пальцами по ручке кресла.
-- Придется позаимствовать хлыст молодого Рочестера, -- сказал он себе
наконец и с досадой прищелкнул языком. -- Ужасно неловко явиться к человеку,
которого собираешься отхлестать, и просить у него для этой цели его же
хлыст. Однако ничего не поделаешь, -- философски заключил полковник Уайверн.
-- Другого выхода нет.
Он принадлежал к числу людей, которые всегда умеют приспособиться к
обстоятельствам.
Обед, который ели в Рочестер-Эбби, был гораздо лучше, чем в
Уайверн-холле, даже просто никакого сравнения. В то время как полковнику
Уайверну приходилось довольствоваться некомпетентным произведением
беспомощной стряпухи с косицами, воображавшей, судя по всему, что она кормит
стаю стервятников в пустыне Гоби, к рочестерскому столу подавались кушанья,
созданные первоклассным специалистом. Ранее в этой хронике уже мимоходом
упоминался высокий уровень здешнего кухмистерского руководства,
осуществляемого прославленной миссис Пиггот; вот и сегодня, выдавая на-гора
обеденные блюда, она ни в чем не изменила своим возвышенным идеалам. Трое из
четырех пирующих находили, что пища просто тает во рту, и, поглощая ее,
издавали возгласы восторга.
И только сам хозяин составлял исключение, у него во рту каждый кусок
обращался в золу. В силу разных причин -- тут и нестабильное финансовое
положение, и ночная интерлюдия с ограблением и ее катастрофический исход, и
утрата невесты, -- Билл оказался далеко не самым веселым участником этой
веселой кампании. В прежние счастливые времена ему случалось читать в
книжках про то, как персонаж за столом отодвигал тарелку, не отведав ни
кусочка, и, будучи большим любителем поесть, Билл всегда недоумевал: откуда
такая сила воли? Но за трапезой, которая сейчас подходила к концу, он сам
поступал точно так же, а то немногое, что все же попадало ему в рот,
обращалось, как сказано выше, в золу. Он сидел за столом, от нечего делать
крошил хлебный мякиш, дико озираясь и дергаясь подобно гальванизируемой
лягушке, когда к нему обращались. Ему было положительно не по себе, как
кошке в чужом переулке.
К тому же застольная беседа тоже действовала на него далеко не
успокоительно. Миссис Спотсворт то и дело поминала капитана Биггара, ей было
жаль, что его нет за пиршественным столом, и имя Белого Охотника всякий раз
производило в больной совести Билла сейсмический эффект. Вот и сейчас миссис
Спотсворт снова вернулась к той же теме.
-- Капитан Биггар мне рассказывал... -- начала было она, но ее перебил
жизнерадостный смех Рори.
-- Да? Он вам рассказывал? -- со свойственной ему тактичностью
подхватил он. -- Надеюсь, вы ему не поверили?
Миссис Спотсворт насторожилась. Ей послышался в его словах выпад против
того, кого она любила.
-- Как вы сказали, сэр Родерик?
-- Ужасный лгун этот Биггар.
-- Почему вы так думаете, сэр Родерик?
-- Да вот припомнил все эти басни, что он рассказывал вчера за ужином.
-- Его рассказы были совершенно правдивы.
-- Какое там! -- бойко возразил Рори. -- Не позволяйте ему заговаривать
вам зубы, дорогая миссис Каквастам. Все эти парни, которые жили на Востоке,
все как один -- феноменальные врали. Кажется, это результат действия
ультрафиолетовых лучей. Они там ходят без тропических шлемов, и солнце
перегревает им головы. Мне говорили знающие люди. Один часто захаживал ко
мне, когда я служил в секции "Ружья, револьверы и патроны", и мы с ним
сдружились. Раз под вечер, в подпитии, он меня предостерег, чтобы я не верил
ни единому их слову. "Посмотрите на меня, -- говорит, -- слышали вы от
кого-нибудь еще такие небылицы, как я рассказываю? Да я с детства не
произнес ни слова правды. Но восточнее Суэца вообще такие нравы, что по
сравнению с прочими меня там за правдивость прозвали Джордж Вашингтон".
-- Кофе сервирован в гостиной, милорд, -- провозгласил Дживс,
своевременно и тактично вмешавшись и тем предотвратив назревавший, судя по
блеску в глазах миссис Спотсворт, неприличный скандал.
Билл потянулся за гостями в соседнюю комнату, ощущая все возрастающую
тоску и тревогу. Казалось бы, хуже, чем сейчас, у него на душе просто не
могло быть, но, однако же, после слов Рори стало еще во сто крат тяжелее. Он
опустился в кресло, принял из рук Дживса чашку с кофе, плеснув на брюки, а к
стае стервятников, терзающих ему сердце, прибавился еще один: вдруг рассказ
капитана Биггара о происхождении подвески -- ложь? Если так, страшно
подумать, что он натворил, во что ввязался...
Как сквозь сон, Билл видел, что Рори и Моника собрали все утренние
газеты и уселись над ними с озабоченными лицами. Подходит последний срок.
Меньше чем через час начнется забег, и если ставить, то решать надо сейчас.
-- "Ипподромные известия", -- объявила Моника, призывая ко вниманию
всех присутствующих. -- Что пишут в "Ипподромных известиях", Рори?
Рори неторопливо и тщательно просмотрел газету:
-- Все больше про результаты скачек в Ньюмаркете. Полнейшая чушь,
разумеется. По Ньюмаркету ни о чем судить нельзя, слишком много неизвестных.
Если кто хочет знать мое мнение, то я лично не вижу никого, кто мог бы
побить Мисс Тадж-Махал. У них в конюшне одни кобылы, а этим решается все.
Жеребцы не идут с кобылами ни в какое сравнение.
-- Приятно слышать, что ты хоть и с опозданием, но отдаешь должное
моему полу.
-- Да, решено, я свои два фунта намерен поставить на Мисс Тадж-Махал.
-- Тем самым для меня Тадж-Махал исключается. Стоит тебе на кого-нибудь
поставить, и это животное сразу начинает пятиться назад. Помнишь, как было
на собачьих бегах?
Рори был вынужден с ней в этом согласиться.
-- Действительно, в тот раз моя кандидатура себя не оправдала, --
признал он. -- Но ведь когда на собаку выпускают живого кролика, знаешь, как
это может ее испугать? Тадж-Махал получает мои два кровных.
-- А я думала, ты выбрал Риторику.
-- Риторика -- это аутсайдер, на всякий случай. На нее -- десять
шиллингов.
-- А вот еще одна подсказка: Эскалатор.
-- Эскалатор?
-- Ведь "Харридж", по-моему, первый универмаг, установивший у себя
эскалаторы.
-- Точно! И мы выиграли первенство. Наш безопасный сход со ступенек
обеспечил нам преимущество в три секунды. На Оксфорд-стрит все просто
позеленели от зависти. Надо будет приглядеться к этому Эскалатору.
-- На нем скачет Лестер Пиггот.
-- Да? Тогда вопрос решен. У нас есть Л. Пиггот в секции "Кофры, сумки
и чемоданы", отличный малый. Правда, "Л." у него -- сокращение от
"Ланселота", но все равно это хороший знак.
Моника подняла голову и взглянула на миссис Спотсворт:
-- Вы, наверно, находите, что мы сумасшедшие, Розалинда?
Миссис Спотсворт снисходительно улыбнулась:
-- Ну что вы, милая, конечно, нет. Вы напомнили мне прошлое с мистером
Бессемером. Состязания -- это все, что его в жизни интересовало. Это вы
скачки Дерби так живо обсуждаете?
-- Да, маленькое развлечение раз в году. Много мы не ставим, не имеем
на это средств. В нашем положении приходится считать пенсы.
-- Неукоснительно, -- подтвердил Рори. И тут же хихикнул, потому что
ему в голову пришла забавная мысль. -- Я подумал, -- поспешил он объяснить
гостье, -- что надо бы мне вчера оставить у себя вашу подвеску, которую я
подобрал в траве, отправиться в Лондон, заложить ее и на вырученные
деньги... Что ты говоришь, старина?
Билл сглотнул:
-- Ничего.
-- А мне показалось, что ты что-то сказал.
-- Икнул просто.
-- Имеешь полное право, -- отозвался Рори. -- Если человек не может
икнуть в своем доме, в чьем же доме ему тогда икать? Итак, возвращаясь к
обсуждаемому вопросу: два фунта на Мисс Тадж-Махал. И десять шиллингов на
Эскалатора, мало ли что. Пойду дам телеграмму. Однако постойте... -- Он
остановился у порога. -- Разумно ли принимать такое ответственное решение,
не посоветовавшись с Дживсом?
-- При чем тут Дживс?
-- Моя дорогая женушка, чего Дживс не знает про скачки, того и знать не
стоит. Слышала бы ты его вчера, когда я спросил его мнение относительно
основных участников первых классических скачек Англии. Он отбарабанил все
клички, секунды и рекорды, ну прямо как епископ Кентерберийский.
На Монику это произвело впечатление.
-- Я не знала, что он такой специалист. Таланты этого чудо-человека,
похоже, не имеют пределов. Пойдем проконсультируемся у него.
Супруги вышли, и тогда Билл произнес:
-- Э-эм-м-м.
Миссис Спотсворт вопросительно посмотрела на него.
-- Э-э, Рози... Эта ваша подвеска, о которой говорил Рори...
-- Да?
-- Я вчера вечером ею любовался. В Каннах у вас ее не было, верно?
-- Верно. Я тогда еще не познакомилась с мистером Спотсвортом, а это
его подарок.
Билл подскочил. Худшие его опасения подтвердились.
-- Подарок мистера Спотс... -- задохнулся он.
Миссис Спотсворт весело рассмеялась.
-- Надо же, -- сказала она. -- Вчера я говорила о ней с капитаном
Биггаром и сказала ему, что это подарок одного из моих мужей, но не могла
вспомнить которого. Ну конечно же, мистера Спотсворта. Как же это я забыла,
ай-яй-яй!
Билл судорожно вздохнул:
-- Вы точно помните?
-- Конечно.
-- Вы не получили ее от... от одного человека на охоте в качестве...
ну, как бы на память?
Миссис Спотсворт посмотрела с недоумением:
-- Я вас не понимаю.
-- Ну, например, один человек... в благодарность за доброту... при
прощании... мог сказать: "Не согласитесь ли вы принять от меня этот
небольшой сувенир..." и так далее.
Миссис Спотсворт явно сочла такое предположение оскорбительным.
-- Вы что, думаете, я могу принять бриллиантовую подвеску в подарок от
"одного человека", как вы выразились?
-- Я, собственно...
-- Никогда в жизни! Мистер Спотсворт купил эту вещицу, когда мы были в
Бомбее. Я отлично помню, как это было. Маленькая такая лавчонка, за
прилавком толстющий китаец, и мистер Спотсворт старается объясняться
по-китайски, он тогда учил китайский. Но пока он торговался с лавочником,
произошло землетрясение. Не особенно крупное, но поднялась красная пыль и
минут десять висела в воздухе, а когда осела, мистер Спотсворт сказал:
"Уходим отсюда!" -- заплатил китайцу, сколько тот запрашивал, схватил
подвеску, и мы со всех ног бросились бежать и не останавливались, пока не
очутились в отеле.
Билла охватило черное отчаяние. Он тяжело поднялся с кресла.
-- Может быть, вы извините меня, -- проговорил он. -- Мне надо срочно
повидать Дживса.
-- Ну так позвоните.
Билл покачал головой:
-- Нет, если позволите, я, пожалуй, схожу к нему в буфетную.
Ему пришло в голову, что в буфетной у Дживса наверно найдется глоток
портвейна, а глоток портвейна или другого подкрепляющего снадобья -- это
было как раз то, чего жаждала его измученная душа.
Рори и Моника, войдя к Дживсу в буфетную, застали ее хозяина за чтением
письма. Его всегда серьезное, правильное лицо казалось сейчас еще немного
серьезнее обычного, как если бы содержание письма его встревожило.
-- В связи со скоростью, которую они развивают?
-- Полмили за сорок пять секунд, если не ошибаюсь?
-- Да, милорд.
-- Ну так вот, я сейчас разовью такую скорость, что самый резвый из
гепардов останется, считайте, просто за флагом.
-- Это будет как раз то, что требуется, милорд. Со своей стороны
замечу, что видел на туалетном столе у миссис Спотсворт небольшой футлярчик,
несомненно, содержащий искомую подвеску. Туалетный стол стоит прямо под
окном. Ваше сиятельство сразу же его увидит.
И, как всегда, Дживс оказался прав. Первое, что Билл увидел, когда,
проводил глазами процессию, состоящую из миссис Спотсворт и Дживса,
прошествовавшую вниз по лестнице, и вбежал в комнату королевы Елизаветы, был
туалетный стол. А на нем -- небольшой футлярчик, как и говорил Дживс. И в
этом футлярчике, убедился Билл, дрожащими руками открыв крышечку, находилась
та самая подвеска. Он поспешил схватить коробочку и сунуть в карман пижамной
куртки и уже направился было к двери, как вдруг в тишине, которую до той
минуты нарушало лишь его шумное дыхание, раздался оглушительный визг.
Выше уже упоминалось обыкновение собачки Помоны при виде всякого
знакомого или даже незнакомого, но чем-то ей приятного лица, выражать
радость ушераздирающим лаем. Именно такая радость охватила ее и в данную
минуту. Во время давешнего разговора на скамейке, пока Билл ворковал, она,
как все собаки, прониклась к нему горячей любовью. И, обнаружив его теперь в
неформальной обстановке, она, еще не освоившись с одиночеством, которого
терпеть не могла, даже не подумала обуздывать свои чувства.
Ее воплей по количеству и силе звука вполне хватило бы для дюжины
баронетов, найденных на полу библиотеки с кинжалами в спине. И на Билла они
произвели самое неблагоприятное воздействие. Как выразительно написал автор
"Охоты на снарка" про одного из своих главных героев,
И так велик был его испуг,
Что белым как мел стал его сюртук.
Вот и лиловая пижамная куртка Билла почти побелела.
Хоть он и симпатизировал Помоне, но не задержался для дальнейшего
братания, а бросился к двери на такой скорости, что самому атлетическому
гепарду оставалось бы только беспомощно пожать плечами, и вылетел в коридор
как раз в ту минуту, когда разбуженная шумом Джил выглянула из
комнаты-с-часами. Она увидела, как Билл на цыпочках прокрался в комнату
Генриха Восьмого, и с горечью подумала, что там ему и место.
А еще четверть часа спустя, когда Билл лежал в постели и бормотал себе
под нос: "Девятьсот девяносто восемь... Девятьсот девяносто девять...
Тысяча..." -- Дживс вошел в комнату с блюдечком в руке.
На блюдечке лежало кольцо.
-- Я только что встретил в коридоре мисс Уайверн, милорд, -- сказал он.
-- Она просила передать вашему сиятельству вот это.
Уайверн-холл, дом полковника Обри Уайверна, отца Джил, служившего
начальником полиции графства Саутмолтоншир, был расположен сразу за рекой,
протекавшей в дальнем конце сада через владения Рочестер-Эбби, и вот на
следующий день, после совершенно неудовлетворительного обеда полковник
Уайверн сердитыми шагами вышел из столовой, проследовал в свой кабинет и
позвонил дворецкого. По прошествии соответствующего времени дворецкий
явился, запнувшись о ковер у порога и воскликнув при этом: "Ах ты, чтоб
тебя!" -- что случалось с ним всякий раз, через какой бы порог он ни
переступал.
Полковник Уайверн был приземист и толст и досадовал на это, так как
хотел бы быть высоким и стройным. Но если собственная его внешность и
причиняла ему время от времени огорчение, чувство это не шло ни в какое
сравнение со страданиями, причиняемыми ему внешним видом его дворецкого. В
наше время жителю сельской местности в Англии приходится по части домашней
обслуги довольствоваться тем, что есть. Все, чем смог разжиться полковник
Уайверн, он наскреб в деревенской приходской школе. Мажордом Уайверн-холла
Булстроуд был тщедушным шестнадцатилетним юнцом, которого природа от щедрот
своих одарила таким количеством прыщей, что на лице почти не оставалось
места для его неизменной бессмысленной ухмылки.
Ухмылялся он и теперь, и опять, как при каждом таком совещании на
высшем уровне, его босс был потрясен сходством своего подчиненного с
безмозглой золотой рыбкой в стеклянном аквариуме.
-- Булстроуд, -- произнес полковник с характерной хрипотцой,
выработанной на плац-парадах.
-- Туточки я, -- мирно отозвался дворецкий.
В другое время полковник Уайверн высказался бы на тему о таком
нетрадиционном отклике, но сегодня его интересовала дичь покрупнее. Его
желудок продолжал слать наверх жалобы на низкое качество обеда, и полковник
желал видеть повара.
-- Булстроуд, -- распорядился он, -- подать мне сюда повара.
Призванный пред хозяйские очи повар оказался особой женского пола и
тоже из молодых, а именно пятнадцати лет. Она притопала в кабинет, тряся
косицами, и полковник устремил на нее недовольный взгляд.
-- Трелони! -- произнес он.
-- Туточки я, -- ответила повариха.
На этот раз полковник не стерпел. Вообще-то Уайверны не воюют с
женщинами, но бывают ситуации, когда оставаться рыцарем невозможно.
-- Не смейте говорить "Туточки я", вы, маленькое чудовище! -- рявкнул
он. -- Надо отвечать: "Да, сэр?", и притом почтительно и по-солдатски, сразу
же став по стойке "смирно" и вытянув руки вниз, так чтобы большие пальцы
касались боковых швов. Трелони, обед, который вы сегодня имели наглость мне
подать, был оскорблением для меня и позором для всякого представителя
кулинарной профессии. Я послал за вами, чтобы уведомить, что если такое
разгильдяйство и laissez faire с вашей стороны еще повторится... -- Тут
полковник смолк. Слова "я пожалуюсь вашей матери", которыми он намеревался
заключить тираду, представились ему вдруг недостаточно убедительными. --
...я вам покажу! -- этим он закончил речь и нашел, что вышло, может быть, и
не так хорошо, как хотелось бы, но все-таки придает столько огня и едкости
недожареной курице, водянистой брюссельской капусте и картофелю, который не
проколешь вилкой, что менее стойкая кухарка съежилась бы от страха.
Однако Трелони тоже сбиты из прочного материала. Такие люди не дрогнут
в минуту опасности. Юная кухарка с железной решимостью посмотрела ему в
глаза и нанесла ответный удар.
-- Гитлер! -- произнесла она и высунула язык.
Начальник полиции оторопел.
-- Это вы меня назвали Гитлером?
-- Да, вас.
-- Ладно. Смотрите больше так никогда не говорите, -- строго сказал
полковник Уайверн. -- Можете идти, Трелони.
Трелони удалилась, задрав нос, а полковник повернулся к Булстроуду.
Уважающий себя человек не может сохранять спокойствие, потерпев
поражение в словесной перепалке с кухаркой, тем более если кухарка имеет
пятнадцать лет от роду и две косички, так что когда полковник Уайверн
обратился к дворецкому, в нем было что-то от бешеного слона. На протяжении
нескольких минут он говорил красно и страстно, особо останавливаясь на
привычке Булстроуда поедать свой сладкий паек, прислуживая за столом, и
когда тому наконец было дозволено последовать за Евангелиной Трелони в
нижние пределы, где эти двое служащих влачили существование, дворецкий если
и не дрожал с головы до ног, то был, во всяком случае, так угнетен, что
забыл произнести на выходе свое неизменное "Ах ты, чтоб тебя!", запнувшись
за край ковра.
Он оставил полковника, хоть и снявшего с груди отягощенной тяжесть,
давящую на сердце, но все еще погруженного в уныние. "Ихавод", -- ворчал
себе под нос начальник полиции, и притом вполне недвусмысленно. В золотые
дни до социальной революции спотыкающийся о ковры полоротый, прыщавый юнец
вроде Булстроуда мог рассчитывать в крайнем случае на место мальчика на
побегушках, сидящего в прихожей. Понятия консерватора старой закалки
оскорбляла даже сама мысль о том, чтобы этот позор Саутмолтона носил
священный титул дворецкого.
Он с тоской вспомнил свою лондонскую молодость на переломе столетий и
классических дворецких, встречавшихся ему в домах, которые он в ту пору
посещал, -- дворецких добрых двести пятьдесят фунтов весом, с тремя
подбородками и далеко выступающим животом, с выпученными зелеными глазами и
строгими, надменными манерами, каких в пятидесятые годы двадцатого века, в
нашем выродившемся мире, уже днем с огнем не сыщешь. Тогда это были
действительно дворецкие, в самом глубоком и священном смысле этого слова. А
теперь вместо них юнцы со скошенными подбородками и с обязательной карамелью
за щекой, отвечающие: "Туточки я", когда к ним обращаешься.
Человек, проживающий так близко от Рочестер-Эбби, не мог, задумавшись
над вопросом о дворецких, обойти мыслью главное украшение соседского дома, а
именно Дживса. О Дживсе полковник Уайверн думал с большим теплом. Дживс
произвел на него самое глубокое впечатление. Он находил, что Дживс -- это
настоящее сокровище. Молодой Рочестер, по мнению полковника, вообще не
жаловавшего молодежь, ничего особенного собой не представлял, но его
дворецкого, этого самого Дживса, он оценил с первого взгляда. И при мысли о
нем среди мрака, одевшего все вокруг после неприятной сцены с Евангелиной
Трелони, вдруг засиял луч света. Пусть сам начальник полиции останется со
своим Булстроудом, но зато, по крайней мере, его дочь выходит замуж за
человека, у которого есть настоящий, классический дворецкий. Мысль эта
утешала. Все-таки наш мир не так уж и плох.
Он поделился этим соображением с Джил, которая минуту спустя как раз
вошла к нему с видом холодным и гордым. но Джил вздернула подбородок и
приняла вид еще более холодный и гордый. Ну прямо Снежная королева.
-- Я не выхожу замуж за лорда Рочестера, -- кратко заявила она.
Полковнику подумалось, что, должно быть, его дочь страдает амнезией, и
он попытался оживить ее память.
-- Нет, выходишь, -- напомнил он ей. -- В "Таймс" было напечатано, я
сам читал: "Объявляется о помолвке между..."
-- Я расторгла помолвку.
Луч света, о котором говорилось чуть выше, маленький лучик, блеснувший
для полковника Уайверна во мраке, внезапно фукнул и погас, как луна на
театральном заднике, когда перегорели пробки. Начальник полиции изумленно
вытаращил глаза:
-- Расторгла помолвку?!
-- И больше с лордом Рочестером не разговариваю. Навсегда.
-- Какие глупости, -- заспорил полковник Уайверн. -- Как это не
разговариваешь? Вздор. Я так понимаю, у вас произошла маленькая размолвка;
как говорится, милые бранятся...
Но Джил не могла покорно смириться с тем, чтобы от ее беды, которая,
бесспорно, являлась самой большой трагедией со времен Ромео и Джульетты, так
легко отмахнулись. Надо все-таки подбирать подходящие слова.
-- Нет, это не маленькая размолвка! -- возразила она, с жаром
оскорбленной женщины. -- Если ты хочешь знать, почему я ее расторгла, то я
это сделала из-за его возмутительного поведения с миссис Спотсворт!
Полковник Уайверн приложил палец ко лбу:
-- Спотсворт? Спотсворт? Ах да! Та американская дама, про которую ты
давеча говорила.
-- Американская шлюха, -- холодно уточнила Джил.
-- Шлюха? -- заинтересовался полковник.
-- Я сказала именно это.
-- Но почему ты ее так называешь? Ты что, застала их на месте...
э-э-э... преступления?
-- Да, застала.
-- Господи помилуй!
Джил два раза сглотнула, словно ей что-то попало в горло.
-- По-видимому, все началось, -- проговорила она тем невыразительным
тоном, который раньше так обидел Билла, -- несколько лет назад в Каннах. Они
с лордом Рочестером купались там у Райской скалы и ездили кататься при луне.
А ты знаешь, к чему это приводит.
-- О да, еще бы не знать, -- живо подхватил полковник Уайверн. И уже
собрался было подкрепить это утверждение рассказом из своего интересного
прошлого, но Джил продолжала все таким же странным, невыразительным тоном:
-- Вчера она приехала в Рочестер-Эбби. Якобы Моника Кармойл
познакомилась с ней в Нью-Йорке и пригласила ее погостить, но я не
сомневаюсь, что у нее с лордом Рочестером все было сговорено заранее, потому
что сразу было видно, какие между ними отношения. Едва только она появилась,
как он стал крутиться и увиваться вокруг нее... любезничал с нею в саду,
танцевал с нею чарльстон, как кот на раскаленных кирпичах, и вдобавок еще,
-- заключила она совершенно как ни в чем не бывало, подобно той миссис Фиш в
Кении, которая произвела такое сильное впечатление на капитана Биггара
невозмутимостью при исполнении канкана в нижнем белье, -- в два часа ночи
вышел из ее спальни в лиловой пижаме.
Полковник Уайверн поперхнулся. Он собрался было склеить разрыв,
заметив, что человек вполне может обменяться парой-тройкой любезностей с
дамой в саду и скоротать вечером время за танцем и при этом остаться ни в
чем не повинным, -- но последнее сообщение лишило его дара речи.
-- Вышел из ее комнаты в лиловой пижаме?
-- Да.
-- Лиловой?
-- Ярко-лиловой.
-- Ну знаете ли!
Как-то в клубе один знакомый, раздосадованный своеобразными приемами
полковника Уайверна при игре в бридж, сказал про него, что он похож на
бывшего циркового лилипута, который вышел на пенсию и обжирается углеводами,
и это замечание было отчасти справедливо. Он и впрямь был, как мы уже
говорили, невысок и толст. Но когда надо было действовать, он умел
преодолеть малость роста и избыток обхвата и обрести вид значительный и
грозный. Начальник полиции величаво пересек комнату и дернул сонетку.
-- Туточки я, -- объявил Булстроуд.
Полковник Уайверн сдержался и не дал воли огненным словам, которые
рвались у него с языка. Ему надо было экономить силы.
-- Булстроуд, -- произнес он, -- принесите мой хлыст.
В чаще прыщей на лице дворецкого мелькнуло нечто живое. Это было
виноватое выражение.
-- Нету его, -- промямлил он.
Полковник поднял брови:
-- Нету? Что значит нету? Куда он делся?
Булстроуд закашлялся. Он надеялся, что расспросов удастся избежать.
Чутье подсказывало ему, что иначе возникнет неловкость.
-- В починке. Я его снес чинить. Он треснул.
-- Треснул?
-- Ага... -- ответил Булстроуд, от волнения прибавив непривычное слово:
-- ...сэр. Я щелкал им на конном дворе, и он треснул. Ну, я и снес его
чинить.
Полковник Уайверн грозно указал ему на дверь.
-- Убирайтесь вон, недостойный, -- сказал он. -- Я с вами потом
поговорю.
И сев за письменный стол, как он поступал всегда, когда надо было
поразмыслить, полковник забарабанил пальцами по ручке кресла.
-- Придется позаимствовать хлыст молодого Рочестера, -- сказал он себе
наконец и с досадой прищелкнул языком. -- Ужасно неловко явиться к человеку,
которого собираешься отхлестать, и просить у него для этой цели его же
хлыст. Однако ничего не поделаешь, -- философски заключил полковник Уайверн.
-- Другого выхода нет.
Он принадлежал к числу людей, которые всегда умеют приспособиться к
обстоятельствам.
Обед, который ели в Рочестер-Эбби, был гораздо лучше, чем в
Уайверн-холле, даже просто никакого сравнения. В то время как полковнику
Уайверну приходилось довольствоваться некомпетентным произведением
беспомощной стряпухи с косицами, воображавшей, судя по всему, что она кормит
стаю стервятников в пустыне Гоби, к рочестерскому столу подавались кушанья,
созданные первоклассным специалистом. Ранее в этой хронике уже мимоходом
упоминался высокий уровень здешнего кухмистерского руководства,
осуществляемого прославленной миссис Пиггот; вот и сегодня, выдавая на-гора
обеденные блюда, она ни в чем не изменила своим возвышенным идеалам. Трое из
четырех пирующих находили, что пища просто тает во рту, и, поглощая ее,
издавали возгласы восторга.
И только сам хозяин составлял исключение, у него во рту каждый кусок
обращался в золу. В силу разных причин -- тут и нестабильное финансовое
положение, и ночная интерлюдия с ограблением и ее катастрофический исход, и
утрата невесты, -- Билл оказался далеко не самым веселым участником этой
веселой кампании. В прежние счастливые времена ему случалось читать в
книжках про то, как персонаж за столом отодвигал тарелку, не отведав ни
кусочка, и, будучи большим любителем поесть, Билл всегда недоумевал: откуда
такая сила воли? Но за трапезой, которая сейчас подходила к концу, он сам
поступал точно так же, а то немногое, что все же попадало ему в рот,
обращалось, как сказано выше, в золу. Он сидел за столом, от нечего делать
крошил хлебный мякиш, дико озираясь и дергаясь подобно гальванизируемой
лягушке, когда к нему обращались. Ему было положительно не по себе, как
кошке в чужом переулке.
К тому же застольная беседа тоже действовала на него далеко не
успокоительно. Миссис Спотсворт то и дело поминала капитана Биггара, ей было
жаль, что его нет за пиршественным столом, и имя Белого Охотника всякий раз
производило в больной совести Билла сейсмический эффект. Вот и сейчас миссис
Спотсворт снова вернулась к той же теме.
-- Капитан Биггар мне рассказывал... -- начала было она, но ее перебил
жизнерадостный смех Рори.
-- Да? Он вам рассказывал? -- со свойственной ему тактичностью
подхватил он. -- Надеюсь, вы ему не поверили?
Миссис Спотсворт насторожилась. Ей послышался в его словах выпад против
того, кого она любила.
-- Как вы сказали, сэр Родерик?
-- Ужасный лгун этот Биггар.
-- Почему вы так думаете, сэр Родерик?
-- Да вот припомнил все эти басни, что он рассказывал вчера за ужином.
-- Его рассказы были совершенно правдивы.
-- Какое там! -- бойко возразил Рори. -- Не позволяйте ему заговаривать
вам зубы, дорогая миссис Каквастам. Все эти парни, которые жили на Востоке,
все как один -- феноменальные врали. Кажется, это результат действия
ультрафиолетовых лучей. Они там ходят без тропических шлемов, и солнце
перегревает им головы. Мне говорили знающие люди. Один часто захаживал ко
мне, когда я служил в секции "Ружья, револьверы и патроны", и мы с ним
сдружились. Раз под вечер, в подпитии, он меня предостерег, чтобы я не верил
ни единому их слову. "Посмотрите на меня, -- говорит, -- слышали вы от
кого-нибудь еще такие небылицы, как я рассказываю? Да я с детства не
произнес ни слова правды. Но восточнее Суэца вообще такие нравы, что по
сравнению с прочими меня там за правдивость прозвали Джордж Вашингтон".
-- Кофе сервирован в гостиной, милорд, -- провозгласил Дживс,
своевременно и тактично вмешавшись и тем предотвратив назревавший, судя по
блеску в глазах миссис Спотсворт, неприличный скандал.
Билл потянулся за гостями в соседнюю комнату, ощущая все возрастающую
тоску и тревогу. Казалось бы, хуже, чем сейчас, у него на душе просто не
могло быть, но, однако же, после слов Рори стало еще во сто крат тяжелее. Он
опустился в кресло, принял из рук Дживса чашку с кофе, плеснув на брюки, а к
стае стервятников, терзающих ему сердце, прибавился еще один: вдруг рассказ
капитана Биггара о происхождении подвески -- ложь? Если так, страшно
подумать, что он натворил, во что ввязался...
Как сквозь сон, Билл видел, что Рори и Моника собрали все утренние
газеты и уселись над ними с озабоченными лицами. Подходит последний срок.
Меньше чем через час начнется забег, и если ставить, то решать надо сейчас.
-- "Ипподромные известия", -- объявила Моника, призывая ко вниманию
всех присутствующих. -- Что пишут в "Ипподромных известиях", Рори?
Рори неторопливо и тщательно просмотрел газету:
-- Все больше про результаты скачек в Ньюмаркете. Полнейшая чушь,
разумеется. По Ньюмаркету ни о чем судить нельзя, слишком много неизвестных.
Если кто хочет знать мое мнение, то я лично не вижу никого, кто мог бы
побить Мисс Тадж-Махал. У них в конюшне одни кобылы, а этим решается все.
Жеребцы не идут с кобылами ни в какое сравнение.
-- Приятно слышать, что ты хоть и с опозданием, но отдаешь должное
моему полу.
-- Да, решено, я свои два фунта намерен поставить на Мисс Тадж-Махал.
-- Тем самым для меня Тадж-Махал исключается. Стоит тебе на кого-нибудь
поставить, и это животное сразу начинает пятиться назад. Помнишь, как было
на собачьих бегах?
Рори был вынужден с ней в этом согласиться.
-- Действительно, в тот раз моя кандидатура себя не оправдала, --
признал он. -- Но ведь когда на собаку выпускают живого кролика, знаешь, как
это может ее испугать? Тадж-Махал получает мои два кровных.
-- А я думала, ты выбрал Риторику.
-- Риторика -- это аутсайдер, на всякий случай. На нее -- десять
шиллингов.
-- А вот еще одна подсказка: Эскалатор.
-- Эскалатор?
-- Ведь "Харридж", по-моему, первый универмаг, установивший у себя
эскалаторы.
-- Точно! И мы выиграли первенство. Наш безопасный сход со ступенек
обеспечил нам преимущество в три секунды. На Оксфорд-стрит все просто
позеленели от зависти. Надо будет приглядеться к этому Эскалатору.
-- На нем скачет Лестер Пиггот.
-- Да? Тогда вопрос решен. У нас есть Л. Пиггот в секции "Кофры, сумки
и чемоданы", отличный малый. Правда, "Л." у него -- сокращение от
"Ланселота", но все равно это хороший знак.
Моника подняла голову и взглянула на миссис Спотсворт:
-- Вы, наверно, находите, что мы сумасшедшие, Розалинда?
Миссис Спотсворт снисходительно улыбнулась:
-- Ну что вы, милая, конечно, нет. Вы напомнили мне прошлое с мистером
Бессемером. Состязания -- это все, что его в жизни интересовало. Это вы
скачки Дерби так живо обсуждаете?
-- Да, маленькое развлечение раз в году. Много мы не ставим, не имеем
на это средств. В нашем положении приходится считать пенсы.
-- Неукоснительно, -- подтвердил Рори. И тут же хихикнул, потому что
ему в голову пришла забавная мысль. -- Я подумал, -- поспешил он объяснить
гостье, -- что надо бы мне вчера оставить у себя вашу подвеску, которую я
подобрал в траве, отправиться в Лондон, заложить ее и на вырученные
деньги... Что ты говоришь, старина?
Билл сглотнул:
-- Ничего.
-- А мне показалось, что ты что-то сказал.
-- Икнул просто.
-- Имеешь полное право, -- отозвался Рори. -- Если человек не может
икнуть в своем доме, в чьем же доме ему тогда икать? Итак, возвращаясь к
обсуждаемому вопросу: два фунта на Мисс Тадж-Махал. И десять шиллингов на
Эскалатора, мало ли что. Пойду дам телеграмму. Однако постойте... -- Он
остановился у порога. -- Разумно ли принимать такое ответственное решение,
не посоветовавшись с Дживсом?
-- При чем тут Дживс?
-- Моя дорогая женушка, чего Дживс не знает про скачки, того и знать не
стоит. Слышала бы ты его вчера, когда я спросил его мнение относительно
основных участников первых классических скачек Англии. Он отбарабанил все
клички, секунды и рекорды, ну прямо как епископ Кентерберийский.
На Монику это произвело впечатление.
-- Я не знала, что он такой специалист. Таланты этого чудо-человека,
похоже, не имеют пределов. Пойдем проконсультируемся у него.
Супруги вышли, и тогда Билл произнес:
-- Э-эм-м-м.
Миссис Спотсворт вопросительно посмотрела на него.
-- Э-э, Рози... Эта ваша подвеска, о которой говорил Рори...
-- Да?
-- Я вчера вечером ею любовался. В Каннах у вас ее не было, верно?
-- Верно. Я тогда еще не познакомилась с мистером Спотсвортом, а это
его подарок.
Билл подскочил. Худшие его опасения подтвердились.
-- Подарок мистера Спотс... -- задохнулся он.
Миссис Спотсворт весело рассмеялась.
-- Надо же, -- сказала она. -- Вчера я говорила о ней с капитаном
Биггаром и сказала ему, что это подарок одного из моих мужей, но не могла
вспомнить которого. Ну конечно же, мистера Спотсворта. Как же это я забыла,
ай-яй-яй!
Билл судорожно вздохнул:
-- Вы точно помните?
-- Конечно.
-- Вы не получили ее от... от одного человека на охоте в качестве...
ну, как бы на память?
Миссис Спотсворт посмотрела с недоумением:
-- Я вас не понимаю.
-- Ну, например, один человек... в благодарность за доброту... при
прощании... мог сказать: "Не согласитесь ли вы принять от меня этот
небольшой сувенир..." и так далее.
Миссис Спотсворт явно сочла такое предположение оскорбительным.
-- Вы что, думаете, я могу принять бриллиантовую подвеску в подарок от
"одного человека", как вы выразились?
-- Я, собственно...
-- Никогда в жизни! Мистер Спотсворт купил эту вещицу, когда мы были в
Бомбее. Я отлично помню, как это было. Маленькая такая лавчонка, за
прилавком толстющий китаец, и мистер Спотсворт старается объясняться
по-китайски, он тогда учил китайский. Но пока он торговался с лавочником,
произошло землетрясение. Не особенно крупное, но поднялась красная пыль и
минут десять висела в воздухе, а когда осела, мистер Спотсворт сказал:
"Уходим отсюда!" -- заплатил китайцу, сколько тот запрашивал, схватил
подвеску, и мы со всех ног бросились бежать и не останавливались, пока не
очутились в отеле.
Билла охватило черное отчаяние. Он тяжело поднялся с кресла.
-- Может быть, вы извините меня, -- проговорил он. -- Мне надо срочно
повидать Дживса.
-- Ну так позвоните.
Билл покачал головой:
-- Нет, если позволите, я, пожалуй, схожу к нему в буфетную.
Ему пришло в голову, что в буфетной у Дживса наверно найдется глоток
портвейна, а глоток портвейна или другого подкрепляющего снадобья -- это
было как раз то, чего жаждала его измученная душа.
Рори и Моника, войдя к Дживсу в буфетную, застали ее хозяина за чтением
письма. Его всегда серьезное, правильное лицо казалось сейчас еще немного
серьезнее обычного, как если бы содержание письма его встревожило.