Вудхауз Пэлем Гринвел. Женщины, жемчуг и Монти Бодкин

   — Мистер Бодкин не жулик!
   — Хочешь поспорить? — сказала Мэвис. — Ладно, если даже он чист, как свежевыпавший снег, сделай милость, возьми жемчуг, отнеси в банк, положи в сейф, и пусть его охраняют люди с винтовками. До свидания, мама, мне пора. Джимми ждет. Мы собрались поиграть в гольф.
   Грейс (совершенно зря) швырнула трубку. Ее раздражало, когда она, сильная женщина, проигрывала в спорах с дочерью, что Мистер Лльюэлин отнес бы к тлетворному влиянию школы. «Отправьте девушку в школу, — говорил он, — и вам конец». Она будет слушать доводы разума с тем же вниманием, с каким режиссер, получающий десять тысяч в неделю, прислушивается к мнению массовки.
   Что касается Монти, ее чувства постоянно менялись. После разговоров с Мэвис она была готова поверить, что его давно разыскивает полиция, чтобы задать ему «пару вопросов». Но, освободившись от этого влияния, она тут же вспоминала о титулованных родственниках и к ней возвращалась прежняя уверенность. Она отказывалась верить в то, что человек так близко связанный с цветом английской аристократии, которую она благоговейно почитала, станет открывать по ночам двери и подражать бурой сове. Этого можно ждать от плебеев или изгоев, но не от тех, чьи имена красуются у Дебрета, хотя бы мелким шрифтом, по боковой линии. Не прошло и двух минут, после того как она повесила трубку, как ей стало совершенно ясно, что опасения ее дочери — полнейший вздор.
   Но в одном Мэвис права. Жемчуг надо поместить в банк, и у нее есть человек, который подошел бы для этой роли как нельзя лучше — Шерингем Адэр, частный детектив, чья работа, по-видимому, большей частью и заключалась в выполнении таких конфиденциальных заданий.
   Она за ним послала.
   — Мистер Адэр.
   — Да, мадам.
   — Надеюсь, вы умеете водить машину?
   — О да, мадам!
   — Понимаете, я хочу, чтобы вы взяли мое ожерелье, отвезли его в брайтонский банк и отдали управляющему, чтобы тот положил его в сейф.
   Только раз в жизни похожий озноб прошиб тщедушное тельце Шимпа — когда глава присяжных сказал: «Не виновен», хотя он ждал, что его посадят лет на пять. В тот раз он чуть было не запел как херувимы и серафимы, и сейчас испытал такое же желание. Мы не слишком преувеличим, сказав, что примерно это, вероятно, испытывает астроном, когда случайно открывает новую планету или могучий Кортес, когда он смотрит на Тихий океан.
   Если бы он действительно запел, то скорей всего: «Закончен тяжкий труд». Много дней напрягал он мозг, пытаясь придумать, как же ему незаметно удалиться из Меллингем-холла, прихватив с собой жемчуг, и вот ему предлагают это, как на блюдечке. Он так умилился, что не сразу смог ответить.
   Однако, наконец, он выговорил.
   — Хорошо, мадам.
   — Мне не хочется с ними расставаться, но когда грабители так и шмыгают под носом, ничего другого не придумаешь. Надо было это сделать еще в Беверли Хиллз.
   — Полностью согласен с вами, мадам.
   — Я думала, здесь все по-другому, но, видимо у вас в Сассексе столько же злодеев, как там, у нас.
   — В последнее время Англии все больше похожа на Америку, мадам.
   — Кому вы говорите! Хорошо, я сейчас его принесу. Скажите там, в банке, чтобы жизни за него не жалели.
   — Хорошо, мадам.

2

   День выдался чудесный, с голубым небом и легкими ветерками. Пчелы жужжали, птицы щебетали, белки сновали туда и сюда, все больше рыжея на солнце. Одним словом, природа улыбалась, но не так широко как Шимп, когда тот шел в гараж покурить. Его художественное чутье подсказывало, что слуге не пристало курить на людях, и, к тому же, он не мог дождаться, когда приедет Долли, чтобы рассказать ей о задании, которое ему только что поручено. По всей вероятности, думал он, она просто лопнет от злости.
   Вражда между Шимпом и любимой женой мистера Моллоя была давней. Да, они бывали деловыми партнерами — иногда обстоятельства складываются так, что сотрудничество просто неизбежно, — но по большей части враждовали и соперничали, а каждый, кто вступал в борьбу с Долли Моллой, должен быть очень осторожным. Когда речь шла о деньгах, вражда пробуждала в ней сходство с леди Макбет. Мы упоминали о том случае, когда она стукнула его рукояткой пистолета по голове; был и другой, когда она подмешала ему снотворного, да еще сунула ему в руку лилию, добавив тем самым к физическому вреду моральное оскорбление. Сейчас же, сидя на вершине мира, обвитый радугой, он был не прочь немножко помучить ее примерно так, как главный негодяй мучает героя в каком-нибудь триллере. Шимп Твист не привык миловать побежденных. Если он мог поиздеваться, он издевался.
   Ему не пришлось долго ждать. Долли приехала скоро. Она была привлекательной, как и всегда, но физиономист мог бы заметить, что лицо под удалой шляпкой не так уж сияет. Мы уже говорили о пчелах, птицах, небе и ветерках. Все это придавало особое очарование садам Меллингем-холла, и казалось бы, каждый его обитатель должен был испытывать особый восторг. Но душа миссис Моллой не восторгалась ввысь. Если говорить о ней, птички и пчелки старались напрасно.
   Она еще не оправилась от вчерашнего провала. Казалось бы, дело в шляпе, остается только подумать, как потратить деньги, которые им даст мистер Уиппл, скупавший у них краденное.
   Вид Шимпа добавил тот последний штрих, который так приятен судьбе, которая любит посмеяться над женским горем. Ее план провалился. Мыльный уехал, ей некому поплакать в жилетку, а тут еще придется беседовать с Шимпом, что ее не развлекало и в счастливые минуты.
   Она попыталась его не заметить, но он был не из тех, кого легко обойти,
   особенно когда он хотел над кем-нибудь поиздеваться. Подобно Аполлиону в «Пути паломника» он без зазрения совести шел к заветной цели. Конечно, хорошо бы его переехать, это заманчиво, но все-таки неразумно. Нет, дело не в совести, Долли всегда считала, что хороший Шимп — это мертвый Шимп, но она знала, как заводится полиция из-за таких поступков.
   Она нажала на тормоз, и Шимп, подойдя к окну, просунул туда голову, плечи, и омерзительную улыбку, начиная обмен любезностями с небрежной легкостью, ранившей ее как нож.
   — Привет, Долли! Что-то ты неважно выглядишь. А все потому, что не спишь по ночам. Рано ложись, рано вставай, а то конец девичьему румянцу. Провожала Мыльного?
   — Да.
   — Наверное, ему пришлось смыться? Он тебе рассказал, что с ним было ночью?
   — Да.
   — Подкачал твой план, подкачал. Мне бы тебя предупредить, что он не сработает. На бумаге — все честь честью, а на практике — чепуха. Что ж, вернемся к чертежной доске. А то — никакого проку, только у Мыльного худо с нервами. Не хочешь, засмеешься! Видела бы ты его, когда он меня заметил! Он, бедняга, думал — дело в шляпе, но забыл, что бессонный Шерингем Адэр следит за каждым его движением. У него волосы встали дыбом, сколько уж их там есть. Как его ни встречу, лысина выросла, а то ли еще будет! Ты никогда не думала, каково тебе придется с совершенно лысым Моллоем? Нет, такой мысли не выдержать.
   С непогрешимой точностью он затронул самую больную тему. Счастливую жизнь Долли омрачало одно — страх, что Мыльный совсем облысеет. Она испробовала все лосьоны и притирки, но без толку. Упустив шанс переехать Шимпа, когда она была в машине, Долли испытала острую необходимость выразить себя. Она взмахнула своей красивой ручкой, а Шимп схватился за нос, отшатнулся и стал потирать ушиб, но вскоре пришел в себя.
   — Нехорошо, нехорошо, — сказал он с упреком.
   Долли ответила, что с ее точки зрения это очень хорошо. Жаль только, что под рукой не оказалось гаечного ключа, пришлось использовать руку.
   — Какая же ты зараза! — сказал Шимп.
   — Не спорю, — ответила Долли.
   — Ты чуть не сломала мне нос.
   — Не спорю.
   — Когда-нибудь ты по своей стервозности угодишь за решетку.
   — Со мной все в порядке, пока всякие обезьяны, которым место в зоологическом саду, не треплются насчет Мыльного.
   — Я только сказал…
   — Сама слышала.
   — Да я просто шутил.
   Долли, перейдя к анатомии, сообщила, что бы она сделала с ним и с его шутками. Когда ее задевали за живое, она бывала и грубой.
   — А теперь сменим тему, — продолжала она. — Не мог бы ты убраться? Мне надо поставить машину в гараж.
   Тут настал звездный час для Шимпа. Он даже перестал потирать нос.
   — Не утруждай себя, — сказал он. — Она мне скоро понадобится. Миссис Лльюэлин послала меня в Брайтон положить ее жемчуг в банк.
   — Что!
   Шимп подавил зевок.
   — Я вот только думаю, доберусь ли я с ним до города. Кто его знает! Теперь ты, наверное, жалеешь, что отказалась от дележки. Если бы мы работали вместе, ты бы свое получила, пальцем не пошевельнув, потому что слово — слово, и для Шерингема Адэра уговор дороже денег. А теперь ты ни получишь ни гроша, а я уж посмеюсь.
   К несчастью, Шимп опять ухмыльнулся, вероятно — для того, чтобы иллюстрировать свои слова. Такая веселость возмутила Долли, и она проявила ярость, на которую, будь он более тактичным, она вряд ли была бы способна. Ею овладели те чувства, которые побудили Самсона разрушить храм в Газе.
   — Ни гроша? — вскричала Долли, как ни странно — сквозь зубы. — И ты не получишь! Хочешь знать, что я сейчас сделаю? Пойду к миссис Лльюэлин и скажу, что если она собирается отпустить тебя одного с ожерельем, она не в себе. «Миссис Лльюэлин, — скажу я ей, — можно вас на минутку? Хочу с вами поговорить о Шерингеме Адэре, которому вы так доверяете. Он обманщик из обманщиков. Если вы хотите знать, я тоже. Мы с этим Шерингемом провернули не одно дельце». Затем я расскажу ей вполне достаточно, чтобы, подойдя к ее дверям, ты сто раз подумал, прежде чем войти. Не удивлюсь, если она возьмет со стены нож с восточным узором и всадит тебе под ребра. На экране она всегда так делала. А может быть, она напустит на тебя кошку.
   Как мы уже говорили, Долли жалела, что не подготовилась получше к этой беседе. Особенно огорчали ее мысли о кольте, который так пригодился ей в прошлый раз. Но ей не стоило расстраиваться. Ее слова произвели на Шимпа неизгладимое впечатление. Под ударом рукоятки он покачнулся и упал, но и сейчас с ним случилось то же самое. Вся разница только в том, что на этот раз у него на голове не выросла шишка.
   Некоторое время он просто не мог говорить. Когда дар речи вернулся к нему, в голосе его звучал неописуемый ужас.
   — Ты что, меня выдашь?
   — Совершенно верно.
   — Ты не сможешь!
   — Кто тебе сказал?
   — Это же… — Шимп поискал верного слова. — Это не этично.
   — Чего-чего? Не понимаю.
   — Ну, подло. Так не делают. Нельзя стучать на делового соперника, если он тебе не угодил.
   — Очень даже можно.
   — Потом, она же тебя выгонит!
   — А зачем мне здесь торчать? Главное — чтобы тебя выгнали. Вышвырнут за шкирку, глазом моргнуть не успеешь.
   Шимп помолчал, обдумывая ее слова; и, всегда готовый к компромиссу, если иначе не получалось, сказал Долли:
   — Так насчет соглашения. А что, если шестьдесят на сорок?
   — Нет!
   — Это совсем неплохо.
   — Нет, плохо. Я сама упру этот жемчуг.
   — Так ты его и упрешь!
   — Упру, и очень скоро. А ты позвонишь миссис Лльюэлин и скажешь ей, что заболел корью или отравился рыбой или еще что-нибудь в этом духе, и, к большому сожалению, не можешь поехать в Брайтон.
   Шимп тяжело вздохнул. Так вздыхает проигравший.
   — Ясно?
   — Да.
   — Прямо, как будто ты женишься, и священник спрашивает «Согласен ли?..»
   — весело щебетала Долли, и Шимп, как раз думавший о том, что было бы здорово ее придушить, быстро передумал. Здесь больше подошло бы кипящее масло.
   Обычно в таких случаях последнее слово принадлежит женщине, но на этот раз оно осталось за Шимпом.
   — Еще два года, — сказал он, — и твой супруг будет лысый как новенький бильярдный шар.

3

   Не один Шимп в Меллингем-холле вспоминал недобрым словом Долли Моллой. В кабинете, который был специально выделен для создания монументальной истории «Супербы-Лльюэлин», сидел Айвор и думал о ней с не меньшей теплотой. Как и Шимп, он был бы не прочь освежевать ее тупым ножиком и погрузить в кипящее масло.
   Ему было противно даже не то, что Грейс, перед тем как пойти спать, зашла к нему, разбудила, всучила кольт тридцать восьмого калибра и отправила коротать остаток ночи в столовой на тот случай, как она объяснила, если грабитель вернется. Да, это могло отравить и более приятное настроение, но душу его, как раскаленный радиатор, жгла мысль о том, что миссис Моллой спугнула того самого человека, который избавил бы его от этой японской подделки. Подобного потрясения он не испытывал с тех пор, как Вайнштейн увел из-под носа великолепный фильм, выкупив все права на модный роман, за которым он гонялся неделями. Вот зануда, думал он! Лезет не в свое дело.
   В этом месте своих размышлений он заснул, и спал, прикорнув в кресле, когда в столовую вошла Грейс. Обнаружив, что он храпит, она ткнула его в бок левой рукой, поскольку в правой держала шкатулку с драгоценностями.
   — А?! Что?! — воскликнул Лльюэлин.
   — Проснись! — сказала Грейс, и добавила. — Спит! В такое время!
   Лльюэлин достаточно проснулся, чтобы сердиться.
   — Спасибо, что мне вообще удалось заснуть в этом доме. Вытаскиваешь меня посреди ночи, тащишь в какое-то кресло…
   — Зачем это обсуждать?
   — У меня вся спина задеревенела.
   — Сказано, зачем это обсуждать? Я не знаю что делать, — призналась Грейс. — Просто не знаю.
   Человек посильнее предложил бы ей убраться, чтобы он мог доспать, но Лльюэлин, хотя и злился, этого сделать не мог. Сейчас, уже проснувшийся, он распознал в поведении супруги некоторые признаки, указывающие на то, что она чем-то расстроена. А когда Грейс чем-то расстроена, то люди, хорошо ее знавшие (конечно, кроме Мэвис), предпочитали осторожно выбирать выражения.
   Поэтому Лльюэлин довольно кротко спросил:
   — А в чем дело?
   — У Адэра болит живот.
   Мистер Лльюэлин, почти совсем проснувшийся, обнаружил, что не в состоянии поддерживать диалог на таком высоком интеллектуальном уровне.
   — Что? У кого?
   — Живот. У Адэра. Просто корчится.
   Лльюэлин явно припомнил, о ком идет речь, и не слишком огорчился. Человек, который спрашивает с вас пять фунтов за шоколадку и десять фунтов за пирог, автоматически теряет право на сострадание. Нам безразлично, все ли у него в порядке.
   — Да?
   — Поэтому он не может ехать в Брайтон.
   И опять Лльюэлин как-то смутно почувствовал, что суть разговора от него ускользает.
   — Ему нужно в Брайтон?
   — Это я хотела его туда послать, чтоб он положил в банк мой жемчуг. Что же еще делать, когда вокруг столько воров?
   Пока она говорила, в холле зазвонил телефон, и она ушла, оставив Лльюэлина созерцать шкатулку. Он чувствовал облегчение, сравнимое только с тем, которое пришло к Шимпу, когда тот услышал из уст присяжных: «Не виновен». По правде сказать, он еще не до конца выкарабкался из того супа, который еще недавно грозил его поглотить, но короткий отдых был ему обеспечен. Жемчуг из банка не достанешь, но сейчас, благодаря спасительной боли у его слуги, всегда есть шанс, что в Меллингем-холл нанесет визит более удачливый воришка. Небольшая, а все-таки надежда. Надежда же, мы уже замечали, легко рождается во время скорби.
   Лльюэлин с нежностью думал о желудочном соке, который уж точно сделал то, что надо; но тут обладатель этого сока внезапно появился в окне. Несчастный киномагнат удивился. Тут удивишься! Человека корчит, а он прогуливается и заглядывает в окна.
   Вероятно, Лльюэлин выразил бы свои чувства, если бы Шимп не заговорил первым.
   — Эй, приятель! — сказал он. Сейчас, когда они с Лльюэлином перешли на короткую ногу, он отбросил те велеречивые формы, которые употреблял при общении с Грейс. При новых отношениях формальность была неуместна. — На выпивку есть?
   Если бы какой-нибудь сопляк обратился к нему в таком тоне на студии, разговор с ним был бы короткий, но в тех стесненных обстоятельствах, в которые он сейчас попал, он не мог отвергать всякого, кто задает такие вопросы. Лишенный спиртного с той ночи в «Креветке», он стремился к нему, как олень к источнику вод. Ему не нравились манеры Шимпа, но кому они нравились? И он вполне приветливо ответил, что на выпивку у него есть.
   — Достал шампанского, — сказал Шимп. — Могу уступить за сорок фунтиков.
   Должно быть, совершенно естественно, что мистер Лльюэлин на какое-то мгновение заколебался. Сорок фунтов за бутылку он все-таки платить не привык, да и небольшой запас наличности стремительно таял. Но он вспомнил, как приятно шампанское, а что до денег, всегда можно положиться на бездонный кошелек своего друга Бодкина.
   Он решил проверить почву:
   — А бутылка маленькая?
   — Большая.
   — Это дело!
   — Я уже ее отнес и поставил в комод, в верхний ящик.
   — А лед?
   — В ванной.
   — Вас никто не заметил?
   — Меня никто никогда не замечает. Я — как тень.
   Сделка состоялась, и Лльюэлин из чистой вежливости спросил Шимпа о здоровье.
   — Вам лучше?
   — Что?
   — Я слышал, вам было плохо.
   По уродливому лбу Шимпа пробежало облако. Ему не нравилось всякое напоминание о разговоре с Долли.
   — То хуже, то лучше, — сказал он.
   — Всегда так.
   — Сейчас я чувствую себя хорошо!
   Лльюэлин подумал, еще бы ему не чувствовать, когда он продал бутылку шампанского за сорок фунтов; однако сохранил миролюбие.
   — У меня тоже бывают боли.
   — Да?
   — Схватывает вот здесь.
   — Говорят, висмут помогает.
   — Да, я тоже слышал.
   Можно было бы сказать, что беседа достигла той степени дружественности, после которой идут одни комплименты, но Шимп испортил идиллию неуместным замечанием:
   — Ну, где они?
   — А?
   — Мои сорок фунтиков.
   — Я позже заплачу.
   — Нет. Или наличные, или все насмарку.
   — Я должен достать деньги из тайника.
   — Хорошо, подожду.
   — И увидите, где я их прячу? Нет уж!
   Шимп согласился со справедливостью его слов. У него тоже были свои тайнички.
   — Хорошо, — сказал он. — Я зайду за деньгами.
   Оставшись один, Лльюэлин подошел к окну. Из него открывался красивый вид на парк, тем самым — и на аллею. По ней расхаживал Монти. Голова у него была опущена, брови — нахмурены, что типично для человека, размышляющего о своих сердечных проблемах. Взглянув на него, Лльюэлин ощутил одно из тех внезапных озарений, которые так поражали его сподвижников в Лльюэлин Сити.
   — Эй, Бодкин! Иди сюда!
   Монти подошел к окну. Вчера вечером они с мистером Лльюэлином расстались не совсем мирно, но призывающий его голос был вполне дружелюбным, и он решил не поминать старое. Вероятно, Лльюэлин дал солнцу сесть в его гневе, но при свете все выправилось.
   Более того, даже если что-то недоброе все еще теплилось в груди у Лльюэлина, Монти был уверен, что любой огонь угаснет, как только он кое-что узнает. Утром Санди обрисовала надежнейший план спасительных действий, который мог прийти только в такую голову, как у нее; и Монти, без колебаний, назвал его блестящим. Мистер Лльюэлин не знал, что делать, и сам Монти не знал, что делать, Макиавелли — и тот не знал бы, окажись он рядом, а вот Санди нашла выход! Итак, стремясь поделиться вестью, он заглянул в окно.
   Но первым заговорил мистер Лльюэлин:
   — Бодкин, у меня есть идея!
   — И у меня! — ответил Бодкин. — Или, скорей, у Санди, и вы не ошибетесь, если назовете это озарением. Ее доброе сердце было так тронуто вашей бедой, что она стала искать выход, и сегодня нашла. Вы гадаете, что сказать миссис Лльюэлин, когда она обнаружит, что жемчуг фальшивый и это вы его подменили.
   День выдался жарким, но по широкой спине Лльюэлина пробежал холодок.
   — Вряд ли я много скажу. Говорить будет она.
   — Ну, когда она будет переводить дух.
   — Скорее всего, не будет.
   — Хорошо, предположим, что она все-таки его переведет. Что вы тогда сделаете? Скажете, что это она подменила жемчуг! Не хотела расставаться с ним, отдавать Мэвис — и продала. Сами знаете, как она любит деньги. Вся красота этого плана в том, что тут не возразишь. Попробовать, конечно, можно, но кто ей поверит?
   Они долго молчали. Монти испугался, поскольку ожидал услышать от хозяина что-нибудь вроде «Гип-гип-ура!», а тот выглядел примерно так, как бывало там, на студии, когда кто-то, зазевавшись, не успевал ему поддакнуть.
   Наконец он заговорил:
   — Недомерок это придумал?
   — Да, целиком и полностью.
   — Ей бы надо сходить к психиатру.
   — Вам не нравится? — спросил потрясенный Монти.
   — Ни в малейшей степени. Да за кого она меня принимает? За укротителя, который заходит в клетку и одним свои взглядом вгоняет в дрожь царя зверей? Я бы не решился разговаривать так с Грейс по международной. Даже если я в Париже, а она — на Гонолулу.
   Монти благоразумно промолчал. Был миг, когда он чуть не сказал: «Лльюэлин, вы человек или мышь?», но удержался. Хотя теперь они подружились, он никогда не терял к Лльюэлину того почтения, которое обрел в Голливуде. Когда-то он сказал Санди, что хозяин напоминает ему одно из наименее приятных чудищ Апокалипсиса, и с тех пор никогда не был уверен, что это сходство не вернется. Поэтому он промолчал, а Лльюэлин продолжил помягче:
   — Пойми меня правильно, Бодкин. Я не говорю, что недомерок плохо придумал. Просто мне это не по плечу. Тут подошел бы кто-нибудь вроде Орландо Маллигена, хотя и он вряд ли справился бы, если бы вдрызг не напился, что с ним часто бывало. Санди не видела Грейс, когда та по-настоящему разбушуется. Я слышал от ее бывших мужей, что ничего подобного не было с землетрясения в Сан-Франциско в тысяча девятьсот шестом году. Когда мы снимали «Страсть в Париже», от нее сбежали три режиссера, два помрежа и ассистентка. Так и не оправились. Конечно, мы выдадим недомерку поощрительную премию, но плана не примем, его осуществить нельзя. Да и вообще, у меня есть идея, плод долгих напряженных раздумий. Вот это — дело верное. Ты берешь футляр с ожерельем, чтобы отвезти в банк, и по дороге бросаешь его в первый попавшийся пруд или омут, где он и останется, пока рак не свистнет. А хочешь, можешь его зарыть.
   Лльюэлин остановился, явно довольный тем, что нашел выход там, где другие провалились. Он был так доволен собой, что Монти было очень неудобно спрашивать, словно он критикует дитя долгих раздумий. Однако он собрался с духом и сказал:
   — А дальше что?
   — Бодкин, я тебя не понимаю.
   — Вы говорите, пока рак не свистнет. Он-то не свистнет, а я вернусь домой.
   — Все равно не понимаю.
   — Что я скажу? Я ухожу с ожерельем, прихожу без него и без справки из банка. Разве миссис Лльюэлин ни о чем не спросит?
   Лльюэлин отмахнулся от проблемы беззаботным жестом. Он всегда гордился тем, что быстро придумывает выход.
   — Ну и что? Что-нибудь наплетешь.
   — Э-э-э… Что именно?
   — Скажем, на тебя напали разбойники. Поймали, связали и отобрали жемчуг.
   — А откуда они про него узнали?
   — У них повсюду шпионы.
   Монти все равно не успокоился.
   — Вы думаете, миссис Лльюэлин этому поверит?
   — Она не сможет возразить.
   — Но сможет рассердиться.
   — Да она всегда сердится!
   — Так и вижу, что меня посадят в тюрьму.
   Лльюэлин отмахнулся от этого возражения еще одним беззаботным жестом.
   — А что такого? Больше года, ну, двух не дадут, а тюрьмы сейчас — это просто санатории. Концерты, лекции, фильмы. Тебе понравится. И вот еще, ты все ломал голову, как удрать от твоей хоккеистки к нашему недомерку. Как ты думаешь, хоккеистка будет терпеть, что ты в каталажке? Поймет и простит, да?
   Монти задрожал от соломенных волос до подошв. Он полагал, что изучил все стороны вопроса, но это от него ускользнуло; и взглянул на Лльюэлина с благоговейным трепетом. Сатирики, думал он, рады посмеяться над хозяевами киностудий, но когда вы в безвыходном положении, за разумным советом вы идете именно к ним. Дрожащим от волнения голосом Монти произнес:
   — А ведь верно! Вы правы.
   — Я всегда прав.
   — Она не выйдет замуж за арестанта.
   — Ни в коем случае.
   — Хорошо. Я еду.
   — Вот это разговор! Вот это дух нашей студии!
   — Давайте мне жемчуг. Пойду заводить машину, — сказал Монти, а Шимп, который приблизился в своей обычной, бесшумной манере, чтобы получить сорок фунтов, причитающиеся ему за шампанское, остановился, словно зачарованный. Тем самым, он отчетливо услышал слова Лльюэлина: «Не спеши. Давай повторим весь сценарий, чтобы ничего не перепутать».
   Шимп услышал достаточно. Все ясно. Монти доверили ту работу, которая предназначалась для него. Если бы не Долли, он сейчас бы ее и выполнял.
   В баре «Веселая креветка» мистер Лльюэлин, говорил, что Шимп своего не упустит, и был прав. Когда у Шимпа появлялась возможность разжиться, он действовал как молния. В настоящем случае и стратегию, и тактику он создал за рекордное временя.
   Ему понравилось, что Лльюэлин просил Монти не спешить, потому что первым делом он должен был вывести из строя «кадиллак». Тогда Монти придется ехать в микроавтобусе. Шимп, каким бы маленьким он ни был, не спрятался бы в «кадиллаке», а в микроавтобусе это легче легкого.
   Возвратившись в дом и перепрыгивая по три ступеньки за раз, он побежал к себе за револьвером. Потом с такой же скоростью помчался в гараж поколдовать над «кадиллаком».