Вулф Джин. И явилось Новое Солнце (Книги нового солнца, Книга 5)

   Вряд ли звери понимают нечто большее, чем самые простые и знакомые фразы, но мне все же казалось, что массивная голова кивала мне в ответ.
   Цепь пристегивалась к ошейнику двумя пряжками размером с мою руку. Я отстегнул ее и вызволил несчастное создание, но смилодон остался рядом со мной.
   Освободить хилиарха оказалось не так легко. Я забрался на столб, обхватив его коленями, как карабкался некогда мальчишкой на сосны в некрополе. К тому времени моя звезда уже достаточно высоко поднялась над горизонтом, и я без особого труда мог снять его с крюка и бросить вниз; но я не решился идти на риск, боясь, что он сорвется в пропасть или подвергнется нападению смилодона. Света было немного, и я почти не различал зверя, но его глаза поблескивали, когда он смотрел на нас снизу.
   Наконец я накинул руки хилиарха себе на шею и спустился, как умел, наполовину слез, наполовину сполз по столбу, в итоге очутившись на твердой поверхности скалы. Я отнес его в свое укрытие, а смилодон пошел следом и лег у наших ног.
   Утром, когда семеро гвардейцев явились с пищей, водой и вином для меня и с факелами на длинных шестах, чтобы отгонять смилодона, их хилиарх был уже в полном сознании и мог есть и пить. Ужас на лицах солдат, когда они обнаружили, что хилиарх и зверь исчезли, немало позабавил нас; но вы бы поглядели на их физиономии, когда они увидели и того и другого в моем укрытии!
   - Подходите, - позвал я их. - Зверь не тронет вас, а ваш хилиарх, уверен, накажет вас только в том случае, если вы нерадиво исполняли свой долг.
   Они нерешительно приблизились, глядя на меня почти с таким же страхом, как на смилодона.
   - Вы видели, что ваш монарх сделал с хилиархом за то, что он оставил при мне оружие. Как он поступит с вами, когда узнает, что вы позволили вашему хилиарху бежать?
   - Нас всех казнят, сьер, - ответил десятник. - Воткнут еще пару столбов, и на каждом будут висеть трое или четверо из нас. - Смилодон оскалился на эти слова, и все семеро сделали шаг назад.
   - Он верно говорит, - кивнул хилиарх. - Я сам отдал бы такой приказ, если бы был при исполнении.
   - Иногда человек ломается, потеряв такую должность, - сказал я.
   - Меня еще ничто не сломало, - ответил хилиарх. - Не сломаюсь и на этот раз.
   Наверное, именно тогда я впервые посмотрел на него как на человека. Лицо его было суровым и холодным, но исполненным разума и решимости.
   - Ты прав, - сказал я ему. - Когда-нибудь - может быть, но не на этот раз. Тебе надо бежать и взять этих людей с собой. Я передаю их под твое начало.
   Он снова кивнул:
   - Миротворец, ты можешь освободить мне руки?
   - Я могу, сьер, - вмешался десятник. Он вынул ключ и сделал шаг вперед - смилодон не выразил недовольства. Когда наручники упали на камень, на котором сидел хилиарх, он поднял их и швырнул в пропасть.
   - Сцепи руки за спиной, - посоветовал я ему. - Спрячь их под накидкой. Пусть эти люди проведут тебя к флайеру. Все решат, что тебя везут куда-нибудь для дальнейших экзекуций. Вам лучше знать, где вы сможете приземлиться, не опасаясь преследования.
   - Мы присоединимся к повстанцам. Они нам будут рады. - Хилиарх встал, отдал честь, и я, тоже поднявшись, ответил ему воинским приветствием благо привык к этому, пока был Автархом.
   - Миротворец, - спросил десятник, - ты можешь освободить Урс от Тифона?
   - Мог бы, но не стану, пока нет необходимости. Убить правителя легко, очень легко. Но до чего трудно не позволить другому, худшему, занять его место.
   - Правь нами сам!
   Я покачал головой:
   - Если я скажу, что у меня есть задача поважнее, вы, чего доброго, решите, что я смеюсь над вами. Между тем это правда.
   Они покивали, явно ничего не понимая.
   - Вот что я вам скажу. Сегодня утром я изучал эту гору и прикидывал темпы, с которыми продвигаются на ней работы. По ним я понял, что жить Тифону осталось совсем недолго. Он умрет на красном ложе, на котором лежит сейчас; а без его приказа никто не осмелится войти за ширму. Один за другим люди станут убегать отсюда. Машины, копающие за людей, явятся за новыми инструкциями, но не получат их, а в конце концов и сама ширма рассыплется в прах.
   Они смотрели на меня разинув рты. Я же продолжал:
   - Такого правителя, как Тифон - монарха множества миров, - больше не найдется. Но меньшие, те, что придут за ним, лучший и величайший из которых будет носить имя Имар, последуют его примеру, пока каждая гора в пределах видимости не обретет корону. Вот и все, что я скажу вам сейчас, да и вообще могу сказать. Вам пора идти.
   - Если хочешь, мы останемся здесь и умрем с тобой, Миротворец! воскликнул хилиарх.
   - Не хочу, - ответил я. - Да я и не умру. - Затем я попытался открыть им механизмы Времени, хотя и сам толком не понимал их. - Каждый, кто когда-либо жил, живет и сейчас где-то во времени. Но вам грозит опасность. Уходите!
   Гвардейцы попятились, а хилиарх спросил:
   - Миротворец, разве ты не дашь нам что-нибудь на память, какое-нибудь свидетельство того, что мы встречались с тобой? Знаю, я провинился, обагрив свои руки твоей кровью, да и руки Гауденция; но эти люди не сделали тебе ничего плохого.
   Его слова и подсказали мне, что именно вручить ему. Я потянул за ремешок и вынул маленький мешочек из человечьей кожи, сшитый Доркас для Когтя, где теперь хранился шип, что я вытащил из своей руки возле беспокойного Океана, шип, который пропорол мои пальцы на корабле Цадкиэля.
   - Вот это было омыто моей кровью, - сказал я.
   Положив ладонь на голову смилодона, я смотрел, как они, отбрасывая длинные тени при утреннем свете, идут по отрогу, где стояло мое укрытие. Когда они подошли к той части скалы, что так быстро становилась рукавом Тифона, хилиарх, по моему совету, спрятал запястья под накидкой. Десятник вынул пистолет, и двое солдат нацелили свое оружие в спину хилиарха.
   В таком порядке - заключенный и стража - они спустились по дальней лестнице и затерялись в мешанине дорог и подъездных путей того места, которое я еще не назвал Проклятым Городом. Я с легкостью послал их в путь, но теперь, потеряв их из виду, снова ощутил, каково это - утратить друга, ведь хилиарх тоже стал мне другом, и сердце мое, которое, как уверяли многие, затвердело точно металл, было готово наконец разорваться.
   - А теперь я должен отпустить и тебя, - обратился я к смилодону. - На самом деле следовало отослать тебя, пока не рассвело.
   Зверь глухо заворчал, что, вероятно, означало мурлыканье - звук, который нечасто слышит простой смертный. На это громогласное мурлыканье слабым эхом откликнулись небеса.
   Далеко-далеко с коленей колосса в небо поднялся флайер, сперва набирая высоту медленно - как всегда, когда подобные машины полагаются лишь на силу отталкивания Урса, - потом стрелой метнувшись прочь. Я вспомнил флайер, который видел, расставшись с Водалусом, сразу вслед за происшествием, зафиксированным в самом начале той рукописи, что я зашвырнул в вечно изменяющиеся вселенные. И я решил тогда, что, если вдруг у меня снова выдастся свободное время, я напишу новую хронику, начав ее, как и вышло, с истории избавления от предыдущей.
   Я не в силах объяснить, откуда проистекает мое неистребимое стремление оставлять за собой путаный чернильный след; но как-то я упомянул об одном событии в жизни Имара. Что ж, я разговаривал с самим Имаром, но тот случай остается столь же необъяснимым, как и упомянутое желание. Лично я предпочел бы, чтобы схожие события в моей собственной жизни не отличались такой неопределенностью.
   Гром, пророкотавший вдали, прогремел вновь, теперь ближе - голос столпа черной как ночь тучи, превосходившей размерами даже руку колоссальной фигуры Тифона. Преторианцы положили еду и питье, которые принесли мне, на некотором расстоянии от моего скромного приюта. Такое обслуживание - цена вечной верности; те, кто исповедует ее, часто уступают в прилежании простым слугам, которые верны по обязанности. Я вышел в сопровождении смилодона, чтобы отнести еду под навес и сберечь от непогоды. Ветер уже затянул штормовую песню, и несколько капель дождя упали на камни вокруг нас, большие, как сливы, и холодные, словно лед.
   - Смотри, лучше возможности не представится, - сказал я зверю. - Все уже бегут в укрытие. Давай!
   Он ринулся прочь, словно ждал только моего согласия, каждым прыжком покрывая с десяток кубитов. В одно мгновение он исчез за гребнем руки. Еще через миг он появился снова, рыжевато-коричневой полоской на темном фоне промокших скал, от которой солдаты и рабочие разбегались точно кролики. Я был рад видеть это, ибо все вооружение зверя, каким бы оно ни казалось грозным, - игрушки по сравнению с людским оружием.
   Кто знает, вернулся ли он невредимым в свои охотничьи угодья, но, надеюсь, вернулся. Что до меня, то я сидел в своем укрытии, слушал бурю и уплетал хлеб и фрукты, пока неистовый ветер не сорвал брезент, натянутый у меня над головой.
   Я встал и сквозь завесу ливня увидел отряд солдат, переваливающий через руку.
   И еще я, как ни странно, увидел места, где не было ни солдат, ни дождя. Не то чтобы эти новоявленные места раскинулись там, где недавно зияла бездна. Ее жадная пустота никуда не девалась, остался похожий на водопад обрыв скалы высотою не меньше чем в лигу, осталась и темная зелень горных джунглей под ним - тех джунглей, что приютят деревню магов, через которую однажды пройдут мальчик Северьян и я.
   Скорее мне стало казаться, что привычные направления - вверх, вниз, вперед, назад, вправо, влево - раскрылись, словно бутон цветка, распустив неведомые доселе лепестки, новый Сефирот, чье существование было скрыто от меня.
   Один из солдат выстрелил. Заряд ударил по камням у моих ног, расщепив горную породу словно резец. Тогда я понял, что их послали убить меня; наверное, один из спутников хилиарха взбунтовался против собственной судьбы и сообщил о том, что случилось, хотя уже было слишком поздно, чтобы предотвратить бегство остальных.
   Другой стрелок прицелился. Спасаясь, я шагнул с влажной от дождя скалы в иное место.
   40. РУЧЕЙ ЗА ПРЕДЕЛОМ БРИИ
   Я стоял на усыпанной цветами траве, душистой и мягкой, как ни одна из тех, что я мял; над головой плыли облака, скрывавшие солнце и раскрашивавшие небеса в темно-голубые и золотые тона. До меня еще доносился отдаленный рев бури, бушевавшей на Горе Тифон. Сверкнула вспышка или скорее тень вспышки, если только можно представить себе такое, наверно, молния ударила в скалу или вновь выстрелил кто-то из преторианцев.
   Я сделал два шага, и все эти звуки и образы стали неразличимы; однако, похоже, не они вдруг исчезли, но я потерял способность - а может быть, всего лишь желание - воспринимать их, как все мы, повзрослев, не замечаем больше вещей, занимавших нас в детстве. Явно, подумал я, это не то, что зеленый человек называл Коридорами Времени. Здесь нет никаких коридоров, а только холмы, волнующееся море травы и нежный ветерок.
   Я прошел чуть дальше, и мне стало казаться, что все вокруг знакомо, что я попал туда, где некогда уже был, хотя и не мог вспомнить, куда именно. Нет, это не наш некрополь с его мавзолеями и кипарисами. Не открытые поля, по которым я шел когда-то с Доркас и наткнулся на сцену доктора Талоса, те поля простирались под Стеной Нессуса, а здесь не было никаких стен. Не сады Обители Абсолюта, изобилующие рододендронами, гротами и фонтанами. Если бы не цвет неба, я бы скорее сравнил здешние места с весенней пампой.
   Потом я услышал пение бегущей воды, а спустя мгновение увидел ее серебристое мерцание. Я бросился к ручью, вспоминая на бегу о своей былой хромоте и о том, как я пил из ручья в Орифии, а потом вдруг заметил рядом с собой следы смилодона; между глотками я улыбался, думая, что сейчас они бы нисколько не напугали меня.
   Я поднял голову и увидел не смилодона, а миниатюрную женщину с разноцветными крыльями, которая, точно желая остудить ноги в прохладном потоке, легко шагала по омываемым водой камням чуть выше по течению.
   - Цадкиэль! - воскликнул я, после чего онемел от смущения, вспомнив наконец это место.
   Она помахала мне рукой и улыбнулась, потом неожиданно вспорхнула от воды и полетела, а радужные крылья ее затрепетали, точно лоскутки цветастой ткани.
   Я встал на колени.
   Продолжая улыбаться, она опустилась на берег рядом со мной.
   - Похоже, ты раньше не видел, как я летаю.
   - Видел однажды - вернее, твое изображение, - ты зависла, раскинув огромные крылья, в межзвездной пустоте.
   - Да, там я могу летать благодаря отсутствию притяжения. Здесь же мне приходится значительно уменьшаться. Ты знаешь, что такое гравитационное поле?
   Она обвела луг рукой не длиннее моей ладони, и я ответил:
   - Я вижу это поле, могучий иерограммат.
   Она рассмеялась музыкальным смехом, похожим на перезвон маленьких колокольчиков.
   - Мы ведь встречались?
   - Могучий иерограммат, я - нижайший из твоих рабов.
   - Тебе, должно быть, неудобно стоять на коленях; и, вероятно, ты встречал другую меня с тех пор, как я отделилась от нее. Садись и расскажи мне об этом.
   Так я и сделал. Легко и приятно было мне сидеть на берегу ручья, время от времени освежая натруженное горло его холодной чистой водой, и пересказывать Цадкиэль, как я впервые увидел ее меж страниц книги Отца Инира, как гонялся за ней на борту ее собственного корабля, как она обернулась мужчиной по прозвищу Зак и как ухаживала за мной, когда я получил ранение. Но тебе, мой читатель (если только ты и вправду существуешь), уже известны все эти факты, ибо я записал их выше, не пропустив ничего или самую малость.
   Здесь, у ручья, занимая Цадкиэль своей историей, я бы постарался быть по возможности кратким, если б не моя слушательница, которая заставляла меня вдаваться в различные подробности и совершать всевозможные отступления, пока я не рассказал ей о маленьком ангеле, повстречавшемся с Гавриилом (случай, вычитанный мною в коричневой книге), и о детских годах, проведенных в Цитадели, на вилле моего отца и в селении под названием Фамулорум возле Обители Абсолюта.
   Наконец, когда я, наверное, в тысячный раз остановился перевести дух, Цадкиэль произнесла:
   - Неудивительно, что я приняла тебя: во всей твоей истории нет ни слова лжи.
   - Я часто лгал по необходимости и даже тогда, когда никакой нужды в этом не было. - Она усмехнулась, но ничего не ответила. Я добавил: - И солгал бы тебе, могучий иерограммат, если бы считал, что моя ложь спасет Урс.
   - Ты уже спас его; ты начал еще на борту моего корабля, а закончил в нашей сфере, на поверхности и внутри мира, который ты также "зовешь Йесодом. Наверное, Агилюсу, Тифону и многим другим сражавшимся с тобой казалось, что силы неравны. Если бы они были поумней, то поняли бы, что борьба уже завершена, в ином месте и в иное время; но если бы они были умней, они бы признали в тебе нашего слугу и вовсе не стали бы бороться против тебя.
   - Значит, я не могу потерпеть поражение?
   - Скажи лучше - не потерпел поражение. Ты мог проиграть на корабле и потом; но ты не мог умереть до испытания, как не можешь и сейчас, до завершения своего дела. В противном случае ты умер бы от побоев, от прямого попадания из того орудия в башне, да мало ли от чего еще. Но скоро твое дело будет завершено. Сила твоя, как ты знаешь, исходит от твоей же звезды. Когда она войдет в ваше Старое Солнце и вызовет рождение нового...
   - Я слишком часто хвастался, что не боюсь смерти, чтобы теперь дрожать при мысли об этом, - сказал я.
   - Что ж, хорошо, - кивнула она. - Брия - не вечный дом.
   - Но это место - Брия или часть ее. Вернее, проход в твоем корабле, тот, который ты показала мне, когда вела меня в отдельную каюту.
   - Если так, значит, когда ты встретился со мной на нашем корабле, вы были недалеки от Йесода. Это Ручей Мадрегот, и он течет из Йесода в Брию.
   - Из одной вселенной в другую? - переспросил я. - Разве такое возможно?
   - А разве может быть иначе? Энергия всегда стремится к низшему состоянию; проще говоря, Предвечный жонглирует вселенными.
   - Но ведь это всего лишь речушка, - настаивал я, - такая же, как все реки Урса!
   Цадкиэль кивнула:
   - Они тоже представляют собой энергию, стремящуюся к низшему состоянию, а что ты видишь, зависит от того, чем ты смотришь. Если бы у тебя были другие глаза или иной разум, ты бы видел все иначе.
   Я поразмыслил над этим некоторое время и наконец спросил:
   - А как я бы видел тебя, Цадкиэль?
   Она сидела рядом со мной на берегу ручья; теперь она улеглась на траву, подперев руками подбородок, и ее яркие крылья поднимались из-за головы, словно два веера, расписанные узорами в виде глаз.
   - Ты назвал эти поля гравитационными, и они, помимо всего прочего, действительно являются таковыми. Ты знаешь поля Урса, Северьян?
   - Я никогда не ходил за плугом, но знаю их так, как может знать горожанин.
   - Именно. И что можно найти по краям ваших полей?
   - Частоколы из жердей или живые изгороди, чтобы не пускать скотину. В горах - стенки из сложенных валунов, отваживающих ланей.
   - И все?
   - Больше ничего в голову не приходит, - признался я. - Хотя, вероятно, я смотрел на наши поля не тем, чем надо.
   - Ты смотришь именно тем, чем нужно для тебя, поскольку благодаря этим органам сформировалась твоя личность. Вот еще один закон. Ну, так как больше ничего?
   Я вспомнил шпалеры и воробьиное гнездо, которое как-то видел в одной из них.
   - Еще - сорняки и всякий самосев.
   - Здесь то же самое. Я как раз такой самосев, Северьян. Ты, может быть, думаешь, что я посажена тут в помощь тебе. Я хотела бы, чтобы это было так, и потому помогу тебе, если смогу; но я - лишь собственная часть, давным-давно отторгнутая, задолго до того, как ты впервые встретил меня. Может быть, когда-нибудь великанша, которую ты зовешь Цадкиэль, - хотя это и мое имя, - захочет, чтобы я снова стала с ней одним целым. До тех пор я останусь здесь, между притяжениями Йесода и Брии... Отвечая на твой вопрос - если бы ты смотрел чем-нибудь иным, то мог бы увидеть меня, как видит меня она; тогда ты смог бы объяснить мне, за что меня изгнали. Но пока ты не видишь подобные вещи, я знаю не больше твоего. Не хочешь ли теперь вернуться в свой мир Урса?
   - Хочу, - ответил я. - Но не в то время, которое я покинул. Как я говорил тебе, когда я вернулся на Урс, я думал, что ему суждено замерзнуть до появления Нового Солнца; с какой бы скоростью я ни увлекал к себе мою звезду, она так далеко, что, прежде чем она достигнет цели, в мире пролетят целые века. Потом я понял, что попал в неведомую эпоху и мне предстоит томительное ожидание. Теперь же я вижу...
   - У тебя даже лицо проясняется, когда ты говоришь об этом, - прервала меня маленькая Цадкиэль. - Теперь мне ясно, как в тебе распознали чудо. Ты явишь Новое Солнце, прежде чем заснешь.
   - Да, если смогу.
   - И ты хочешь, чтобы я помогла тебе. - Она помолчала, оглядев меня с серьезностью, которой я никак не ожидал от нее. - Много раз меня называли обманщицей, Северьян, но я бы помогла тебе, если бы это было в моих силах.
   - Но ты бессильна?
   - Вот что я скажу тебе: Мадрегот течет от великолепия Йесода, - она указала рукой вверх по течению, - к гибели Брии, вон туда. - Она снова подкрепила слова жестом. - Ступай следом за водой и окажешься во времени ближе к приходу твоей звезды.
   - Если я - не проводник... Но я же и звезда. Или по крайней мере был ею. Не могу... я словно частично оцепенел...
   - Но ведь сейчас ты не в Брие, помнишь? Вернувшись туда, ты снова узнаешь свое Новое Солнце - если оно еще существует.
   - Должно существовать! - воскликнул я. - Ему... Мне... нужны мои глаза и уши, чтобы рассказывать ему, что происходит на Урсе.
   - Тогда не стоит заходить слишком далеко вниз по течению, - заметила маленькая Цадкиэль. - Наверно, лучше сделать всего несколько шагов.
   - Когда я появился здесь, я не видел ручья. Вряд ли я направлялся прямиком к его руслу.
   Она пожала маленькими плечиками, ее миниатюрные груди совершенной формы приподнялись и опустились.
   - Тогда и говорить не о чем, верно? Любое место одинаково сгодится.
   Я встал, припоминая, как я впервые увидел ручей.
   - Ручей протекал точно поперек моего пути, - сказал я наконец. - Нет, пожалуй, я последую твоему совету и сделаю несколько шагов по течению.
   Она тоже поднялась с травы и вспорхнула в воздух:
   - Кто знает, куда может завести единственный шаг?
   - Однажды я слышал басню о петухе, - произнес я. - Человек, рассказывавший ее, уверял, что это просто глупая сказка на потеху детям, но, по-моему, в ней содержится кое-какая мудрость. Там говорилось, что семь - счастливое число. Восемь для петушка обернулось перебором.
   Я отсчитал семь шагов.
   - Что-нибудь видишь? - спросила маленькая Цадкиэль.
   - Только тебя, ручей и траву.
   - Значит, надо отойти от него. Не перепрыгивай на тот берег, не то окажешься невесть где. Отходи медленно.
   Я повернулся спиной к воде и сделал шаг.
   - Что ты видишь теперь? Смотри вниз, на стебли и корни травы.
   - Темнота.
   - Тогда шагни еще раз.
   - Огонь... Море искр...
   - Еще! - Она парила возле меня, словно раскрашенный воздушный змей.
   - Только стебли, как у обычной травы.
   - Отлично! Теперь полшага.
   Я осторожно ступил вперед. Все то время, что мы беседовали на лугу, мы находились в тени; теперь, казалось, лик солнца скрылся за черной тучей, и передо мной стояла полоса тьмы, не шире моих протянутых рук, но очень густая.
   - Что теперь?
   - Передо мной сумрак, - сказал я. И потом, хотя я; скорее ощутил, чем увидел ее: - Темная дверь. Мне войти в нее?
   - Это тебе решать.
   Я подался вперед, и тут мне почудилось, что луг как-то странно наклонился, предстал в том ракурсе, в каком я видел его из своего укрытия на горе. Я сделал всего три шага, но Мадрегот журчал уже где-то совсем далеко.
   Из сумрака выплыли неясные буквы; не сразу я понял, что они перевернуты и что самые крупные складываются в мое имя.
   Я шагнул в тень, и луг исчез; я потерялся в ночи. Руками я нашарил камень. Я толкнул его, и он подался - сперва неохотно, потом плавнее, но все же мне приходилось преодолевать сопротивление огромного веса.
   Будто у самого моего уха хрустальным перезвоном раздался смех маленькой Цадкиэль.
   41. СЕВЕРЬЯН ИЗ СВОЕГО КЕНОТАФА
   Прокричал петух; отодвинув камень, я увидел звездное небо и одну яркую звезду, благодаря стремительному движению приобретшую теперь голубой оттенок, - ту, что была мной. Мы снова стали одним целым. И она была близка! Ясный Скальд, восходящий с рассветом, сиял не так ярко и не мог похвастаться столь объемным диском.
   Долгое время - по крайней мере время, показавшееся мне долгим, - я глядел на ту свою часть, что неслась еще далеко за кругом Диса. Однажды или дважды мне послышались невнятные голоса, но меня не слишком заботило их происхождение; а когда я наконец оглянулся, вокруг никого не было.
   Или почти никого. С вершины невысокого холма на меня смотрел рогатый олень; его глаза слегка поблескивали, а тело растворялось в темноте под сенью деревьев, венчавших холм. Слева на меня незрячими глазами уставилась статуя. Еще стрекотал последний сверчок, но трава уже серебрилась инеем.
   Как и на лугу возле Мадрегота, мне вновь казалось, что я бывал здесь раньше, но я никак не мог распознать это место. Я стоял на камне, и дверь, только что отворенная мной, тоже была из камня. Три узкие ступеньки вели на аккуратно подстриженную лужайку. Я спустился по ним, и дверь, беззвучно закрывшаяся за моей спиной, похоже, в движении поменяла свою сущность; затворившись, она и вовсе перестала восприниматься как дверь.
   Я очутился в очень маленькой, всего каких-то тысячу шагов от края до края, лощине, приютившейся меж холмов с отлогими склонами. В холмах были проделаны двери, одни - не шире дверного проема обычной жилой комнаты, другие - внушительней каменных дверей обелиска за моей спиной. По дверям и мощеным дорожкам, протянувшимся от них, я понял, что нахожусь в угодьях Обители Абсолюта. Длинную тень от обелиска отбрасывала не полная луна, а недавно появившийся узкий серп солнца; и эта тень словно стрела указывала прямо на меня. Я виднелся на западе - через стражу, а то и меньше, горизонт поднимется и скроет меня.
   На мгновение я пожалел, что отдал хилиарху Коготь; мне захотелось прочитать надпись на каменной двери. Потом я вспомнил, как осматривал Деклана в его темной хижине, и, подойдя поближе, прибегнул к помощи своих глаз.
   В честь СЕВЕРЬЯНА ВЕЛИКОГО
   Автарха Нашего Содружества
   по праву Первого Человека Урса
   Вечная память
   Памятник представлял собой высокую стену голубого халцедона и, признаться, производил сильное впечатление. Меня считали мертвым, по крайней мере это не вызывало сомнений; и сей радующей глаз долине доверено изображать место моего упокоения. Лично я предпочел бы некрополь возле Цитадели - именно там я должен найти настоящий или хотя бы мнимый покой либо каменный город, в котором более убедительно смотрелась бы первая часть надписи.
   Это заставило меня задуматься о своем конкретном местонахождении - в пределах угодий Обители Абсолюта, а также поразмыслить, кто именно, если не Отец Инир, воздвиг мне сей монумент. Я закрыл глаза, позволив воспоминаниям течь своим чередом, и, к своему удивлению, обнаружил ту маленькую сцену, которую мы с Доркас и Балдандерсом сколотили для доктора Талоса. Это было то самое место, и мой нелепый памятник стоял именно там, где однажды я старательно притворялся, что принял великана Нода за статую. Вспомнив это, я бросил взгляд на статую, которую первым делом увидел, шагнув обратно в Брию, и распознал в ней, как и следовало ожидать, одно из тех безобидных полуживых существ. Сейчас оно медленно двигалось ко мне, и на губах его играла древняя улыбка.