Вулф Джин. И явилось Новое Солнце (Книги нового солнца, Книга 5)

   - Я знала, что ты хочешь сказать ей; но разве ты не видишь, что они уже нашли настоящего? - прошептала Гунни.
   - Я именно тот, кого ты называешь настоящим, - ответил я, - и я не понимаю, что происходит. Неужели я не говорил тебе? Нет, не говорил. Во мне хранится память моих предшественников, и можно сказать, что я - это мои предшественники настолько же, насколько я лично. Старый Автарх, передавший мне свой трон, летал на Йесод. Летал точно так же, как я, или так же, как мне предстояло.
   Гунни покачала головой - я увидел, что она жалеет меня.
   - По-твоему, ты все это помнишь?
   - Я действительно это помню. Помню каждый миг его путешествия; чувствую боль от ножа, что лишил его мужества. С ним все было иначе: он сошел с корабля и был встречен с должными почестями. На Йесоде его долго испытывали и наконец признали, что он не прошел испытания.
   Я смотрел туда, где стояли женщина и ее спутники, надеясь привлечь их внимание. Пурн снова оказался рядом.
   - Так ты по-прежнему настаиваешь, что ты - настоящий Автарх?
   - Я был им, - ответил я. - И я на самом деле добуду Новое Солнце, если смогу. Ты убьешь меня за это?
   - Не здесь, - сказал он. - А может быть, и не убью вовсе. Я человек простой. Я тебе поверил. Только когда поймали настоящего, я понял, что ты меня надул. Или что у тебя мозги не в порядке. Я никогда никого не убивал и не хочу убивать человека только за его болтовню. Еще хуже - убить того, у кого проблемы с головой. Это уж совсем никуда не годится. - Он обращался к Гунни, словно меня и не было рядом. - Думаешь, он во все это верит?
   - Уверена, - ответила она. И, помолчав, добавила: - А может статься, так оно и есть. Послушай, Северьян, я уже давно тут, на борту. Это мой второй рейс к Йесоду, а значит, я была в команде, когда везли твоего старого Автарха, хотя я и не видела его, и не сходила с корабля - это произошло уже потом. Ты знаешь, что корабль входит во время и выходит из времени словно иголка? Неужели ты до сих пор не понял?
   - Да уже начинаю понимать, - сказал я.
   - Так вот, я тебя спрашиваю: а что, если мы везем двух Автархов? Тебя и кого-нибудь из твоих потомков? Предположим, ты вернешься на Урс. Ведь рано или поздно тебе придется выбрать преемника. Почему бы этому парню не быть одним из них? Или тем, кого выбрал он? Так зачем тебе самому подвергаться испытанию и терять потом то, чего ты не хотел бы потерять, если все уже позади?
   - Хочешь сказать, что бы я ни сделал, это не сможет повлиять на будущее?
   - Нет, если будущее уже перед тобой, на этой шлюпке.
   Мы разговаривали так, будто других матросов вокруг нас не было, а поступать так небезопасно - всегда приходится рассчитывать на молчаливое согласие тех, кого ты не замечаешь. Один из матросов, на которого я до того не обращал внимания, схватил меня за плечо и притянул к себе, чтобы я мог лучше видеть через прозрачные борта шлюпки.
   - Смотри! - воскликнул он. - Ты только глянь туда!
   Но несколько мгновений я смотрел именно на него, вдруг осознав, что он, в сущности, никто для меня, для себя самого является всем на свете, а я для него - лишь статист, почти пустое место, средство умножения собственной радости.
   Я взглянул туда, куда он указывал, ибо проигнорировать его призыв показалось мне своего рода предательством, и увидел, что мы поворачиваем, замедляя полет, закладывая широчайший круг над морем, над островом в безбрежном просторе голубой сверкающей воды. Очевидно, остров представлял собой вершину горы, поднимающуюся из волн и обряженную зеленью садов и белизной мрамора, а вокруг него мерцало ожерелье маленьких лодочек.
   Ничто так не впечатляло меня прежде, как Стена Нессуса или Башня Величия. Но по-своему этот остров производил куда более грандиозное впечатление, ибо все в нем без исключения было прекрасно и радость при виде него вздымалась выше Стены, устремляясь к грозовым тучам.
   Глядя на остров и на тупые грубые лица мужчин и женщин вокруг меня, я подумал, что есть еще нечто, чего я не видел. В памяти моей встал образ, присланный одной из тех теней, что стоят за старым Автархом, одним из тех предшественников, которых я не различаю отчетливо, а часто не вижу вовсе. То было видение прекрасной девы, одетой в многоцветные шелка и усыпанной жемчугами. Она пела на улицах Нессуса и засиживалась у его фонтанов до наступления ночи. Никто не смел тронуть ее, ибо, хотя защитник ее оставался незрим, тень его лежала вокруг, оберегая ее от осквернения.
   17. ОСТРОВ
   Если я скажу тебе, рожденному на Урсе и дышавшему всю жизнь лишь его воздухом, что флайер опустился прямо на воду, как гигантская водяная птица, ты представишь себе неуклюжий всплеск и брызги. Все обернулось совсем иначе; просто на Йесоде, как я успел разглядеть сквозь прозрачные стены флайера через миг-другой после нашего приводнения, водоплавающие птицы ныряли в волны так грациозно и изящно, что могло показаться, будто вода для них - всего лишь чуть более прохладный воздух, словно для тех маленьких птичек, которые обитают у водопадов, ныряя в струи и выхватывая оттуда рыбешек; они чувствуют себя там столь же уютно, как обычная птица в густых зарослях кустарника.
   Так и мы опустились в море и сложили огромные крылья, едва коснувшись его поверхности, грациозно покачиваясь, точно и не прерывали полета. Многие моряки стали обмениваться впечатлениями; может быть, и Гунни или Пурн заговорили бы со мной, если бы я предоставил им такую возможность. Но я молчал, поскольку хотел впитать в себя все увиденные чудеса, а еще из-за собственной уверенности, что не смогу заговорить, не ощутив настойчивой потребности открыть охранявшим пленника, кто должен быть на его месте.
   Поэтому я глядел сквозь борта (если я правильно понимал) флайера и вдыхал ветер, славный ветер Йесода, несущий чистоту и свежесть его несоленого моря и благоухание его прославленных садов, дарующих жизнь; и я вдруг обнаружил, что невидимые ранее стены стали теперь неосязаемыми - мы словно стояли на узком плоту, а крылья флайера смыкались над нами точно полог. Воистину здесь было на что посмотреть.
   Как и следовало ожидать, одна женщина из нашей команды столкнула свою подружку в воду; другие сразу же вытащили ее на длинную палубу; и хотя она громко жаловалась на холод, вода была вовсе не такой ледяной, чтобы повредить ей, как я убедился, нагнувшись и окунув в воду руки.
   Я сложил ладони лодочкой, набрал воды столько, сколько смог зачерпнуть, и выпил ее, воду Йесода; и хотя она была холодной, я только обрадовался, когда немного воды пролилось мне на грудь. Я вспомнил старинную сказку из коричневой книги, которую носил когда-то в память о Текле. В сказке говорилось про одного человека, который, заблудившись однажды ночью в глуши, встретил танцующих людей и присоединился к ним; когда пляски закончились, он пошел с ними и умыл лицо в источнике, невидимом при свете дня, и испил той воды. Его жена, по совету какой-то ведуньи, пошла через год, день в день, на то же место и услышала странную музыку, топот танцующих ног и пение мужа, но никого не увидела. Старая ведунья сказала ей, что ее муж испил воды другого мира, омылся ею и теперь никогда не вернется домой.
   Так оно и вышло.
   Я держался чуть в стороне от матросов, когда мы двинулись по белой улице, что вела от гавани к зданию на вершине горы, подойдя к троице в плащах и их пленнику ближе, чем осмеливались остальные. Но и мне самому не хватило смелости сказать им, кто я, хоть я и порывался по меньшей мере сотню раз. Наконец я раскрыл рот, но спросил только, состоится ли суд сегодня или завтра.
   Женщина, разговаривавшая с нами, посмотрела на меня и улыбнулась.
   - Тебе так не терпится насладиться видом его крови? - спросила она. Придется потерпеть. Иерограммат Цадкиэль сегодня не восседает на Престоле Правосудия, поэтому мы проведем лишь предварительное слушание. При необходимости его можно устраивать и в его отсутствие.
   Я покачал головой.
   - Я повидал немало крови, поверьте мне, госпожа, и не горю желанием насладиться видом новой.
   - Тогда зачем ты здесь? - поинтересовалась она, продолжая улыбаться.
   - Я считал, что в этом мой долг, - сказал я ей правду, хотя и не всю. Но что, если Цадкиэль не воссядет на престол и завтра? Позволят ли нам дожидаться его здесь? Разве все вы не иерограмматы? И откуда вы знаете наш язык? Я был так удивлен, услышав его из твоих уст.
   Я шел в полшаге за ней, и она, соответственно, говорила со мной через плечо. Теперь же, улыбнувшись шире, она приотстала от остальных и взяла меня за руку.
   - Столько вопросов! Как мне все их запомнить, не говоря уже о том, чтобы ответить?
   Мне стало неловко, я принялся бормотать какие-то извинения; но прикосновение ее руки, теплой, с готовностью скользнувшей в мою ладонь, так сбило меня с толку, что я почти лишился дара речи.
   - И все же ради тебя я попробую. Цадкиэль будет здесь завтра. Ты боишься, что придется слишком надолго оторваться от своих канатов и бочек?
   - Нет, госпожа. Если бы я мог, я бы остался здесь навсегда.
   Улыбка сошла с ее лица.
   - Ты пробудешь на острове не больше дня после того, как все будет кончено. Ты - мы, если угодно, - должны сделать все, что в наших силах, за это время.
   - Я тоже этого хочу, - ответил я и не солгал. Я сказал, что на вид она была обыкновенной женщиной среднего возраста, и она вполне подходила под это описание: невысокая, с морщинками в уголках глаз и губ, прядью волос, тронутых инеем. Но в ней присутствовало нечто, против чего я не мог устоять. Быть может, всего лишь дух этого острова - ведь многие простолюдины считают всех экзультанток красавицами. Возможно, ее глаза, большие и лучистые, цвета синего-синего моря, против которого бессильно время, или же что-то другое, ощущаемое неосознанно, но я вновь почувствовал себя таким, каким был давным-давно, когда встретился с Агией. Я испытал желание столь сильное, что оно казалось более одухотворенным, чем любая вера, - все плотское сгорало в собственном жгучем вожделении...
   - После предварительного слушания, - сказала она.
   - Да, конечно, - ответил я. - Конечно. Госпожа, я твой раб. - И сам толком не понял, с чем согласился.
   Перед нами с воздушной легкостью облачного вала выросла лестница с широкими белокаменными ступенями и фонтанами по краям. Женщина взглянула вверх с дразнящей улыбкой, которая окончательно покорила меня.
   - Если бы ты и вправду был моим рабом, я бы велела пронести меня по этой лестнице, не посмотрев на твою хромоту.
   - С радостью, - ответил я и нагнулся, будто желая взять ее на руки.
   - Нет-нет! - Она начала подниматься сама, легко, как девочка. - Что подумают твои товарищи?
   - Что мне выпала большая честь, госпожа.
   Продолжая улыбаться, она прошептала:
   - А не подумают они, что ты бросил Урс ради нас? Ладно, у нас есть еще немного времени перед тем, как мы дойдем до суда, и я отвечу, как смогу, на твои вопросы. Не все из нас иерограмматы. Разве на Урсе дети саньясинов поголовно отличаются святостью? Я не говорю на твоем языке, и никто из нас не говорит. Впрочем, и ты не говоришь так, как мы.
   - Но, госпожа...
   - Ты не понимаешь.
   - Не понимаю. - Я хотел сказать что-то еще, но ее слова показались мне настолько бессмысленными, что я не нашелся с ответом.
   - Я все объясню после слушания. А сейчас я должна попросить тебя об одолжении.
   - Все, что угодно, госпожа.
   - Благодарю тебя. В таком случае ты отведешь эпитома на лобное место.
   Я посмотрел на нее с изумлением.
   - Мы испытываем его и сейчас будем слушать его дело - с согласия народов Урса, которые послали его на Йесод как своего представителя. Чтобы подтвердить это, человек с Урса, такой же представитель своего мира, как и он, хотя и с меньшей долей ответственности, должен привести его на суд.
   Я кивнул.
   - Ради тебя, госпожа, я повинуюсь, если ты объяснишь мне, куда я должен его привести.
   - Отлично.
   Она повернулась к мужчине и другой женщине со словами:
   - У нас есть провожатый.
   Они закивали, и она, взяв пленника за руку и притянув к себе (хотя он без особого труда мог бы оказать ей сопротивление), подвела его ко мне.
   - Мы отведем твоих товарищей во Дворец Правосудия, где я объясню всем, что будет дальше. Думаю, тебе это объяснение навряд ли понадобится. Ты же... как твое имя?
   Я замешкался, не зная, известно ли ей, как должны звать эпитома.
   - Ну что, разве это такая тайна?
   Скоро мне все равно пришлось бы раскрыть себя, хотя я и надеялся присутствовать на предварительном слушании, чтобы быть лучше подготовленным, когда настанет мой черед. Мы приостановились в дверях, и я сказал:
   - Мое имя Северьян, госпожа. Будет ли мне позволено узнать твое?
   Ее улыбка оказалась столь же обезоруживающей, как и в тот раз, когда я увидел ее впервые.
   - Между собой у нас нет нужды в подобных вещах, но раз уж теперь я познакомилась с тем, кому до этого есть дело, назовусь Афетой. - Заметив мое смущение, она добавила: - Не бойся: те, кому ты назовешь мое имя, поймут, о ком идет речь.
   - Благодарю тебя, госпожа.
   - Теперь возьми его. Вы должны пойти под арку направо. - Она указала жестом. - Там будет длинный изогнутый коридор. Вы не собьетесь с пути, потому что сворачивать некуда, в том коридоре нет дверей. Проведи его до конца и доставь в Палату Слушаний. Взгляни на его руки - видишь, как он закован?
   - Да, госпожа.
   - В той Палате ты увидишь кольцо, к которому следует прикрепить его оковы. Сопроводи его туда и посади на цепь - там скользящий замок, ты разберешься быстро, - а потом займи свое место среди свидетелей. Когда слушание закончится, дождись меня. Я покажу тебе все чудеса нашего острова.
   Ее голос ясно давал понять, что именно она имеет в виду. Я поклонился и произнес:
   - Госпожа, я совершенно недостоин.
   - Об этом буду судить я. Теперь ступай. Сделай, как тебе ведено, и получишь свою награду.
   Снова поклонившись, я повернулся и взял великана за руку. Я уже говорил, что ростом он был выше любого экзультанта, и тут я не погрешил против истины. Он чуть не дорос до Балдандерса, но зато был стройнее, моложе и подвижнее (так же молод, как и я, подумалось мне, в тот день, когда я покинул Цитадель через Дверь Мертвых Тел, унося с собой "Терминус Эст"). Чтобы пройти под аркой, ему пришлось нагнуться, но он шел за мной, как годовалый баран на поводу у мальчишки-пастуха, который приручил его, а теперь собирается продать какой-нибудь семье, чтобы те охолостили беднягу и откормили для своего праздника.
   Коридор являл форму яйца, какие чародеи ставят стоймя на столе. Потолок его сходился высоким, почти заостренным сводом, стены были разведены овально, а под ногами он становился чуть более плоским. Госпожа Афета сказала, что в коридор не выходит никаких дверей, но по обеим стенам его тянулись окна. Это озадачило меня, поскольку я предполагал, что он огибает зал суда, который расположен в центре здания.
   Я стал выглядывать из окон направо и налево, сперва из любопытства, чтобы оглядеть Остров Йесода, потом с легким трепетом, видя, как он похож на Урс, и наконец с изумлением. Ибо покрытые снегом горы и луга уступили место странным помещениям, будто из каждого окна я заглядывал в совсем другое здание. В одном из них я увидел просторный пустой зал, уставленный рядами зеркал, еще один, побольше, где на полках в беспорядке стояли книги, тесную камеру с высоким зарешеченным окном и соломой на полу и темный узкий коридор с рядом металлических дверей.
   Повернувшись к своему спутнику, я сказал:
   - Они ждали меня, это ясно. Я вижу камеру Агилюса, подземелье под Башней Сообразности и прочие места. Но они думают, что ты - это я, Зак.
   Словно его имя разрушило какие-то чары, он бросился на меня, тряхнув длинными волосами и открыв горящие глаза. Он попытался разорвать оковы. Мышцы на его руках напряглись, будто были готовы вот-вот вырваться из-под кожи. Почти машинально я подставил подножку и бросил его через бедро, как учил меня давным-давно мастер Гурло.
   Он упал на белый камень, точно бык, свалившийся на арене, и казалось, от этого удара вздрогнуло все здание; но в тот же миг он снова оказался на ногах, связанный или нет, я не разобрал, и пустился бежать по коридору.
   18. СЛУШАНИЕ
   Я ринулся за ним и скоро понял, что шаги его хоть и широки, но неуклюжи - Балдандерс и то бегал лучше, - а кроме того, ему мешали связанные за спиной руки.
   Но не один он испытывал затруднения. Казалось, к моей хромой ноге прицеплена гиря, и наверняка наша гонка была для меня куда болезненнее, чем для него его падение. Окна - может, колдовские, а может, просто виртуозно сработанные - нависали надо мной, пока я ковылял мимо. В некоторые я заглядывал, по остальным лишь пробегал взором, но все они оставались со мной, в пыльном чертоге, что находится за, а быть может, под моим сознанием. Была там плаха, на которой я некогда заклеймил и обезглавил одну женщину, темный берег реки и крыша гробницы.
   Я посмеялся бы над этими окнами, если бы уже не смеялся ради того, лишь бы не заплакать. Эти иерограмматы, правящие вселенной и тем, что за ее пределами, не только приняли другого за меня, но еще и пытаются теперь напомнить мне, никогда и ничего не забывающему, события из моей же жизни, и делают они это (насколько я мог судить) гораздо менее искусно, чем моя собственная память. Ибо, хотя учтены были все мелочи, в каждой картине присутствовала неуловимая неточность.
   Я не мог остановиться, по крайней мере мне так казалось; но наконец я все же повернул голову, хромая мимо одного из этих окон, и рассмотрел его с пристрастием, как не рассматривал ни одно другое. Оно открывалось в летний домик в увеселительном саду Абдиеса, где я допрашивал, а потом освободил Кириаку; и в одном этом долгом взгляде на окно мне вдруг открылось наконец, что я видел все эти места не так, как видел и запомнил их лично, но глазами Кириаки, Иоленты, Агии и других. Я ощущал, например, глядя в этот летний домик, присутствие за рамой окна чего-то страшного и в то же время милостивого - себя самого.
   Это было последнее окно. Сумрачный коридор закончился, и передо мной встала вторая арка, сверкающая солнечным светом. При виде ее я проникся той тошнотворной уверенностью, понятной лишь членам нашей гильдии, что упустил клиента.
   Я бросился под арку и увидел, что он стоит, растерянный, в портике Зала Правосудия, в окружении толпы. В тот же миг он заметил меня и попытался протолкаться к главному входу.
   Я крикнул: "Остановите его!", но люди расступались перед ним и явно собирались задержать меня. Мне показалось, что я попал в один из тех снов, которые снились мне в бытность мою ликтором Тракса, и сейчас я проснусь, задыхаясь, с Когтем, впечатывающимся мне в грудь.
   Какая-то маленькая женщина метнулась из толпы и схватила Зака за руку. Он стряхнул ее, как встряхивается бык, чтобы избавиться от дротиков в боку. Она упала, но вцепилась ему в лодыжку.
   Этого оказалось достаточно. Я поймал его, и хотя здесь, где жадное притяжение Йесода почти не уступало притяжению Урса, я снова стал колченогим, но все же был силен, а он - скован. Взяв Зака рукой за горло, я согнул его как лук. Он сразу обмяк, и тем таинственным чувством, которым мы ощущаем намерения другого человека, стоит лишь прикоснуться к нему, я понял, что он больше не в силах сопротивляться. Я отпустил его.
   - Драться не буду, - произнес он. - Хватит беготни.
   - Хорошо, - сказал я и поднял на ноги женщину, которая помогла мне. Тут только я узнал ее и почти машинально глянул на ее ногу. Нога была совершенно здоровой, то есть полностью зажила.
   - Спасибо, - пробормотал я. - Спасибо, Ханна.
   Она смотрела на меня, вытаращив глаза:
   - Я думала... Мне показалось, ты - моя хозяйка...
   Мне часто приходится силой воли удерживать голос Теклы. Сейчас я позволил ему раздаться. Мы сказали еще раз:
   - Спасибо, - и, улыбнувшись ее замешательству, добавили: - Ты не ошиблась.
   Качая головой, она скрылась в толпе, а я краем глаза увидел, как высокая женщина с черными локонами появилась в той самой арке, откуда вышли мы с Заком. Даже спустя столько лет я безошибочно узнал ее, безошибочно и сразу. Мы попытались вспомнить ее имя. Оно застряло в нашем горле, и мы остались немы и бессильны.
   - Не плачь, - сказал Зак, и его низкий голос прозвучал как-то по-мальчишески. - Не надо, пожалуйста. Уверен, все будет хорошо.
   Я повернулся к нему, чтобы объяснить, что не плачу, и почувствовал слезы на собственных щеках. Если я и плакал раньше, то лишь таким малолеткой, что едва помню это - ученикам положено сдерживать слезы, в противном случае остальные затравят их до смерти. Текла иногда плакала, а в своей камере - довольно часто, но я только что увидел Теклу.
   - Я плачу потому, - признался я, - что хотел бы последовать за ней, а нам надо идти внутрь.
   Зак кивнул, и я, взяв его за руку, повел в Палату Слушаний. Коридор, который указала нам госпожа Афета, действительно чертил вокруг него окружность, и я провел Зака по широкому проходу между сидений, а матросы глядели на нас со скамей, расставленных по обеим сторонам. Мест на скамьях было много больше, чем матросов, поэтому они расселись в первых рядах.
   Перед нами возвышался Престол Правосудия, куда более величественный и строгий, чем все виденные мною судейские престолы на Урсе. Трон Феникса был - или остался, если он еще существует сейчас где-то под волнами, огромным золоченым креслом, на спинке которого красовалось изображение этой птицы, символ бессмертия, созданный из золота, жадеита, сердолика и ляпис-лазури; на его сиденье (страшно неудобном самом по себе) лежала бархатная подушка с золотыми кистями.
   Престол Правосудия иерограммата Цадкиэля отличался от него так разительно, как только можно себе представить, и был, собственно, не троном, а огромной глыбой белого камня, отшлифованного временем, напоминая трон не больше, чем облака, в которых мы видим лицо возлюбленной или голову какого-нибудь паладина, напоминают предмет наших мечтаний.
   Афета сказала мне лишь, что я найду в палате кольцо, и некоторое время, пока мы с Заком медленно продвигались вдоль длинного прохода, я искал его глазами. Кольцом оказалось то, что я сперва принял за единственное украшение Престола Правосудия: кованый железный обруч, державшийся на большой железной скобе на высоте поднятых рук. Я поискал взглядом скользящий замок, о котором говорила Афета; его не было видно, но, несмотря на это, я вел Зака к кольцу, уверенный, что у самой цели кто-нибудь выйдет и поможет мне.
   Никто не поспешил мне на помощь, но, оглядев оковы, я понял все, как и предсказывала Афета. Замок был прямо на них; когда я раскрыл его, мне показалось, что он слишком легок и Зак мог бы освободиться одним пальцем. Запор соединял звенья цепи, державшей его запястья, поэтому, стоило мне снять замок, все оковы упали на пол. Я подобрал их, просунул запястья в наручники, поднял руки над головой, чтобы продеть кольцо в замок, и стал ждать слушания своего дела.
   Слушание, правда, все не начиналось. Матросы смотрели на меня разинув рты. Я попросил, чтобы кто-нибудь взял Зака, не то он убежит. Никто не подошел к нему. Он сел на полу у моих ног, не скрестив ноги, как сел бы в его положении я, а устроившись на корточках, напомнив мне сперва собаку, потом атрокса или какую-нибудь другую большую кошку.
   - Я - эпитом Урса и всех его народов, - обратился я к матросам. Как я понял уже после, это была та самая речь, которую произнес Старый Автарх, хотя его испытание происходило совсем иначе. - Я здесь потому, что все они во мне - мужчины и женщины, дети, бедняки и богачи, старые и молодые, те, кто спас бы наш мир, если бы мог, и те, кто ради собственной наживы уничтожил бы последнюю жизнь на нем.
   Непрошеные слова поднимались на поверхность моего сознания.
   - Я здесь также потому, что по праву являюсь правителем Урса. У нас есть много народов, некоторые из них многочисленнее и сильнее, чем население Содружества; но мы, Автархи, думаем не только о наших собственных землях, мы знаем, что ветры колышут каждое дерево, а волны омывают все берега. Я доказал это тем, что стою здесь. И своим присутствием я доказываю, что имею на это право.
   Матросы выслушали все это молча; я же, произнося свою речь, смотрел за их спины, стремясь разглядеть хотя бы госпожу Афету и ее спутников. Их не было видно.
   Но там появились другие слушатели. В портике, через который мы с Заком проникли в зал, выросло множество людей; когда я закончил, они стали медленно проходить в Палату Слушаний, продвигаясь не по главному проходу, как прошествовали мы и как наверняка прошли матросы, а разделившись на две колонны, которые стали пробираться между скамьями и стенами.
   Тут у меня перехватило дыхание, ибо среди них была Текла, и в ее глазах я увидел такую жалость и печаль, что сердце мое сжалось. Я не часто пугаюсь, но сейчас я знал, она жалеет меня и печалится по мне, и меня напугала глубина ее чувств.
   Наконец она отвернулась от меня, а я - от нее. Тогда я увидел в толпе Агилюса и Морвенну, темноволосую и с заклейменными щеками.
   С ними явились десятки других: узники нашего подземелья и Винкулы Тракса, преступники, которых я бичевал в провинциальных магистратах, убийцы, принявшие смерть от моей руки. И еще десятки других: асциане, рослая Идас и угрюмо сжавшая губы Касдо с маленьким Северьяном на руках, Гуазахт и Эрблон с нашим зеленым боевым знаменем...
   Я поник головой, глядя в пол и ожидая первого вопроса.
   Вопросов не было. Долго - если бы я написал, каким долгим показалось мне это время или хотя бы как долго оно тянулось на самом деле, мне никто бы не поверил. Все молчали, пока солнце не опустилось в ярком небе Йесода и ночь не протянула свои длинные черные пальцы к острову.