Вулф Джин. И явилось Новое Солнце (Книги нового солнца, Книга 5)

   Один вздох я любовался игрой моего собственного света на его бледных чертах, но тут почувствовал, что будто свет дня тронул склоны Горы Тифон всего две или три стражи назад, и жизненная сила, которую я ощутил, отбила у меня охоту разглядывать статуи или искать отдыха в какой-нибудь из уединенных беседок, разбросанных по садам. Неподалеку от меня, там, где недавно стоял олень, через потайную дверцу открывался вход во Вторую Обитель. Я подбежал к нему, тихо произнес нужное слово и проник внутрь.
   Как чудно и как приятно было снова пройтись по этим тесным коридорам! Их удушливые переходы и узенькие лестницы вызывали воспоминания о тысячах проказ и мимолетных свиданий - травлю белых волков, бичевание заключенных в вестибюле, встречи с Орингой.
   Если бы все обернулось так, как задумывал Отец Инир, и эти извилистые переходы и тесные комнатушки были бы известны лишь ему и правящему Автарху, они навевали бы такую же скуку, как любое подземелье, и, во всяком случае, утратили бы немалую долю своего очарования. Но Автархи открывали их для своих любовниц, а любовницы - своим кавалерам, и вскоре прекрасными весенними вечерами здесь разом закручивалась добрая дюжина, а то и сотня первостатейных интрижек. Провинциальный чиновник, принесший в Обитель Абсолюта свои грезы о приключениях и романах, редко догадывался, что те, быть может, именно сейчас разворачиваются всего в каком-то эле от его подушки. Занимая себя подобными мыслями, я прошел, вероятно, с пол-лиги, время от времени останавливаясь, чтобы заглянуть в общие залы или частные покои через специальные глазки, как вдруг споткнулся о труп наемного убийцы.
   Он лежал на спине, провалявшись так, без сомнения, не меньше года; иссохшаяся плоть его лица уже начала отслаиваться от черепа, и покойник ухмылялся, словно решив под конец, что смерть - всего лишь удачная шутка. Пальцы разомкнулись вокруг рукояти батардо с отравленным лезвием, и орудие убийства лежало поперек безвольной ладони. Я нагнулся, чтобы осмотреть его, и прикинул, не оцарапался ли он, случаем, сам; куда более невероятные вещи случались во Второй Обители. Нет, подумал я, скорее убийца поменялся местами со своей потенциальной жертвой - попал в засаду, выданный сообщником, или какая-нибудь рана свалила его, прежде чем он достиг безопасного места. Мгновение я колебался, не взять ли его батардо вместо ножа, которого я лишился столько тысячелетий назад, но мне претила сама мысль носить отравленное оружие.
   Мимо моего лица прожужжала муха.
   Я отмахнулся от назойливой твари и с удивлением увидел, как она зарылась в сухую плоть, а за ней - множество ее товарок.
   Я отступил на шаг назад, и, прежде чем успел отвернуться, все омерзительные стадии разложения прошли передо мной в обратном порядке, как мальчишки в приюте выталкивают вперед самого младшего: ссохшаяся плоть раздулась, вскишела червями, потом окрасилась в трупно-синий цвет и наконец приобрела почти живые оттенки и вид; бессильная прежде рука точно тиски сжала проржавевшую стальную рукоять батардо.
   Вспоминая Заму, я приготовился бежать, когда мертвец сядет, или, вырвав у него оружие, убить его заново. Быть может, эти два взаимоисключающих импульса и погасили друг друга; я не сделал ни того, ни другого, а так и остался на месте, наблюдая за происходящим.
   Он медленно поднялся и уставился на меня пустыми глазами. Я сказал:
   - Убери-ка ты эту штуку, пока не поранил кого-нибудь.
   Обычно такого рода оружие вкладывается в ножны вместе с мечом; у него же на поясе висел специальный футляр, и он последовал моему совету.
   - Ты немного растерян, - сказал я ему. - Будет лучше, если ты останешься здесь, пока не придешь в себя окончательно. Не ходи за мной.
   Он ничего не ответил, да я и не ждал ответа. Я проскользнул мимо него и пошел дальше так быстро, как только мог. Отойдя шагов на пятьдесят, я услышал его неверную поступь; тогда я побежал, стараясь производить по возможности меньше шума и то и дело меняя направление.
   Сколько времени это продолжалось, я не могу сказать. Моя звезда еще по-прежнему восходила, и мне казалось, что я способен обежать вокруг всего Урса и не выбиться из сил. Я стремглав проносился мимо множества странных дверей и не открыл ни одной из них, будучи уверен, что любая так или иначе выведет меня из Второй Обители в Обитель Абсолюта. Наконец я оказался перед проемом, не закрытым дверью; сквозняк донес до меня звук женского плача, я остановился и шагнул через порог.
   Я оказался в лоджии с арками на три стороны. Всхлипы женщины слышались откуда-то слева; я подошел к левой арке и выглянул наружу. Из нее открывался вид на ту просторную и продуваемую сквозняками галерею, что мы называли Воздушной Тропой. Сама лоджия была одной из тех деталей интерьера, которые, имея декоративную внешность, на самом деле служат нуждам Второй Обители.
   Тени на мраморном полу далеко внизу намекали на то, что женщину кольцом окружает дюжина едва различимых преторианцев, один из которых держит ее под руку. Сначала я не видел ее глаз, опущенных к полу и скрытых черными, с блестящим отливом локонами.
   Потом (не знаю уж, по какой причине) она подняла взгляд вверх, прямо на меня. Ее прекрасное лицо было того цвета, который принято называть оливковым, и формой ровного овала также напоминало оливку. В нем имелось нечто такое, отчего мое сердце рвалось на части, и, хотя оно было мне незнакомо, я снова испытал ощущение повтора. Я чувствовал, что в какой-то затерянной жизни я уже стоял там, где стою, и в той жизни я смотрел на нее сверху вниз, как смотрю теперь.
   Вскоре женщина и тени преторианцев почти скрылись из виду. Я переходил от одной арки к другой, удерживая их в поле зрения, а она все смотрела на меня, пока наконец последний мой взгляд не запечатлел ее обернувшейся через плечо, прикрытое бледной тканью платья.
   С первого до последнего взгляда она была одинаково хороша и неизвестна. Ее красота сама по себе являлась достаточной причиной для внимания, проявленного любым мужчиной; но почему она смотрела на меня? Если я вообще верно прочитал выражение ее лица, то в нем смешались надежда и страх, а быть может, и ее посетило ощущение, что эта драма разыгрывается не впервые.
   Сотню раз я прокручивал в памяти свои бегства и переделки во Второй Обители - и Теклой, и Северьяном и Теклой в одном лице, и Старым Автархом. Я не мог восстановить нужного момента - и все же он был; и тогда на ходу я начал рыться в тех сумеречных жизнях, что лежат за последней, в воспоминаниях, о которых я, наверное, и не заикался в этой повести, чем глубже, тем более смутных и странных, тянущихся, быть может, к Имару или еще дальше, в Легендарный Век.
   Но сквозь все эти призрачные жизни - и несравнимо более живая, как во всех подробностях, вплоть до выражения глаз просматривается гора, когда лес у ее подножия погружается в зеленую дымку, - мчалась белая звезда, иначе говоря - я сам. Я был и там и видел перед собой внешне еще очень далекое (хотя я знал, что оно гораздо ближе, чем кажется) багровое солнце, которому спустя множество веков предстояло обернуться моей гибелью и моим апофеозом. По обе стороны от него доблестный Скальд и угрюмая Вертанди смотрелись никчемными лунами. Черная как ночь точка Урса ползла поперек его лика, почти незаметная на крапчатой поверхности; и в последние мгновения этой ночи под землей блуждал я, смущенный и теряющийся в догадках.
   42. ДИНЬ-ДИНЬ-ДОН!
   Проникая во Вторую Обитель, я едва ли знал, куда именно направляюсь. Или скорее навряд ли сознавал это; но, как выяснилось впоследствии, неосознанно я направил свои стопы именно к Гипогею Амарантовому. Мне хотелось узнать, кто сейчас сидит на Троне Феникса, и, если удастся, самому заявить права на него. Когда явится Новое Солнце, нашему Содружеству не помешает правитель, который бы понимал, что происходит, так я думал.
   Одна из дверей Второй Обители открывалась за бархатные гобелены, висевшие за троном. Я запечатал ее собственным словом в первый год своего правления; и я же завесил тесное пространство между гобеленами и стеной колокольчиками, дабы ни одна живая душа не могла пройти здесь незаметно для того, кто восседает на троне.
   Дверь по моей команде отворилась легко и бесшумно. Я прошел и закрыл ее за собой. Маленькие колокольчики, подвешенные на шелковых нитях, чуть слышно звякнули; над ними большие колокола, к чьим языкам были привязаны те нити, зашушукали бронзовыми голосами и уронили вниз крупные хлопья пыли.
   Я застыл на месте, прислушиваясь. Наконец колокола смолкли, но не прежде, чем в их перезвоне я различил смех крошки Цадкиэль.
   - Что это звенит? - спросил старушечий голос, надтреснутый и тонкий.
   Ей ответил низкий мужской голос. Но я не смог разобрать слова.
   - Колокола! - воскликнула старуха. - Мы слышали колокола. Ты, наверное, оглох, хилиарх, раз смеешь утверждать обратное.
   Сейчас я и вправду пожалел, что не прихватил батардо, которым мог бы прорезать гобелен и подглядеть в щелку; снова раздался низкий голос, и мне пришло вдруг в голову, что сходное желание да острый нож в придачу могли оказаться у кого-нибудь еще, кто стоял когда-то на моем месте. Я провел по гобелену пальцами.
   - Говорят тебе, звонили колокола! Пошли кого-нибудь разузнать.
   Разрезов, похоже, было немало, ибо я почти сразу же нашел один, проделанный неизвестным соглядатаем на высоте чуть ниже моих глаз. Приникнув к нему, я обнаружил, что стою шагах в трех правее трона. Мне были видны лишь подлокотник и рука, возлежащая на нем, - тонкая, как у скелета, обтянутая паутиной голубых вен и усыпанная самоцветами.
   Перед троном, опустив голову, склонилась фигура, такая огромная, что на миг я принял ее за Цадкиэль, капитана корабля. На спутанных волосах этого создания запеклась кровь.
   За ним стоял строй призрачных стражников, а еще дальше - офицер без шлема, чьи знаки отличия и почти совершенно невидимый доспех выдавали в нем хилиарха преторианцев, хотя это, разумеется, был не тот хилиарх, что занимал сей пост во время моего правления, и не тот, которого я снял со столба в эпоху, ныне невообразимо далекую.
   Прямо перед троном и, следовательно, почти вне поля моего зрения на резной посох опиралась оборванная женщина. Как только я обратил на нее внимание, она нарушила молчание:
   - Они звонят, приветствуя Новое Солнце, Автархиня. Весь Урс готовится к его приходу.
   - В детстве, - заговорила старуха на троне, - мы только и делали, что штудировали историю. Выходит, мы знаем, что таких пророков, как ты, моя бедная сестра, всегда были тысячи - да нет, сотни тысяч. Сотни тысяч обезумевших нищих, воображавших себя великими риторами и желавших стать столь же великими правителями.
   - Автархиня, - отвечала оборванная женщина, - неужели ты не выслушаешь меня? Ты говоришь о тысячах и сотнях тысяч. Тысячу раз уже, не меньше, я слышала подобные возражения; но ты еще не знаешь, что я скажу.
   - Что ж, говори, - сказала та, что сидела на троне. - Можешь болтать, пока это забавляет нас.
   - Я пришла не ради забавы, а сказать тебе, что Новое Солнце часто являлось и раньше, но всякий раз его видел всего один человек или жалкая кучка. Ты должна помнить Коготь Миротворца, ведь он исчез в наше время.
   - Его украли, - пробормотала старуха. - Мы его так и не видели.
   - А я видела! - воскликнула нищенка с посохом. - В детстве, когда я была смертельно больна, я видела его в руках у ангела. Сегодня ночью, по дороге сюда, я снова видела его в небе. Его видели и твои солдаты, хотя они боятся признаться тебе в этом. Видел его и этот великан, который, как и я, пришел, чтобы предупредить тебя, и за это претерпел мучения. Увидишь его и ты, Автархиня, если только выйдешь из этого склепа.
   - Такие знамения бывали и раньше. Они ничего не меняли. Чтобы переубедить нас, требуется нечто большее, чем просто бородатая звезда.
   Я прикинул, не выступить ли мне на сцену и прекратить спектакль, но остался на месте, задумавшись, на потеху кому разыгрываются подобные спектакли? Ведь это был спектакль, и даже пьесу эту я уже видел раньше, хотя ни разу не смотрел ее из зрительного зала. Это была пьеса доктора Талоса, и старуха на троне исполняла роль, которую доктор приберегал для себя, а женщина с посохом - одну из моих ролей.
   Я написал, что решил не выходить из своего укрытия, и это правда. Но в процессе принятия решения я, должно быть, еле заметно шевельнулся. Снова залились смехом маленькие колокольчики, а большой колокол, на чьем языке они висели, тихо, но отчетливо пробил один раз.
   - Колокола! - снова воскликнула старуха. - Сестра, ведьма или как ты там себя называешь - убирайся прочь! У нашей двери стоит охрана. Скажи начальнику караула, что мы желаем знать, почему звонят колокола.
   - Я не уйду отсюда по твоей прихоти, - сказала женщина. - А на твой вопрос я уже ответила.
   Великан окровавленными руками отвел от глаз длинные гладкие волосы.
   - Если и вправду звонят колокола, то это потому, что грядет Новое Солнце, - пророкотал он голосом таким низким, что едва можно было различить слова. - Я не слышу колоколов, но мне и не нужно их слышать.
   Я не верил своим глазам, но это был Балдандерс собственной персоной.
   - По-твоему, мы сошли с ума?
   - Мой слух не так остер. Когда-то я изучал звук, а чем больше знаешь о нем, тем меньше слышишь его. Кроме того, мои барабанные перепонки теперь слишком велики и плотны. Но я слышал ток воды по темным рвам и шум прибоя у вашего берега.
   - Молчать! - прикрикнула старуха.
   - Волнам не прикажешь замолчать, госпожа, - ответил Балдандерс. - Они надвигаются, и они горьки от соли. - Один из преторианцев ударил его в висок прикладом своей фузеи; удар получился гулкий, словно был нанесен колотушкой. Балдандерс, казалось, не почувствовал его. - Вслед за волнами идут войска Эребуса, и они отомстят за все свои поражения, что потерпели от твоего мужа.
   Благодаря этим словам я узнал Автархиню, и шок, который я испытал, увидев вновь Балдандерса, был ничем по сравнению с новым потрясением. Вероятно, я вздрогнул, ибо маленькие колокола громко зазвонили, а большой ударил дважды.
   - Слышите? - вскрикнула Валерия своим надтреснутым старческим голосом.
   - Слышу, Автархиня! - У хилиарха был озадаченный вид.
   - Я могу все объяснить, - пророкотал Балдандерс. - Ты выслушаешь меня?
   - И я могу, - вмешалась женщина с посохом. - Они звонят в честь Нового Солнца, как и сказал тебе великан.
   - Пусть говорит великан, - молвила Валерия.
   - То, что я хочу сказать, не слишком существенно. Но я скажу, чтобы потом ты выслушала то, что действительно важно. Наша вселенная - не высшая, но и не низшая. Стоит здесь материи стать слишком плотной, и она прорывается в высшую вселенную. Мы не видим этого, потому что все движется от нас. Тогда мы говорим о черных дырах. Если же материя становится слишком плотной в низшей вселенной, то она прорывается в нашу. Мы видим сильный всплеск энергии и называем это Белым Фонтаном. То, что пророчица именует Новым Солнцем, и есть такой фонтан.
   - В нашем саду был фонтан, который мог предсказывать будущее, пробормотала Валерия, - и я слышала, что давным-давно кто-то назвал его Белым Фонтаном. Но как со всем этим связаны колокола?
   - Терпение, - попросил великан. - За один вздох ты узнаешь то, к чему я стремился всю свою жизнь.
   - Это хорошо, - сказала женщина с посохом. - Нам остались считанные вздохи. Быть может, тысяча или меньше.
   Великан бросил на нее взгляд, прежде чем снова обратиться к Валерии:
   - Противоположности объединяются и исчезают. Возможность того и другого остается всегда. Это один из принципов, лежащих в основе порядка вещей. В центре нашего солнца есть такая черная дыра. Чтобы заполнить ее, через пустоту на протяжении многих тысяч лет мчится Белый Фонтан. На лету он вращается, и его движение поднимает гравитационные волны...
   - Что? Волны? - переспросила Валерия. - Да ты и впрямь безумен, хилиарх сказал нам правду!
   Великан пропустил ее слова мимо ушей.
   - Эти волны слишком слабы, чтобы вызвать у нас головокружение. Но Океан ощущает их и порождает новые приливы и свежие течения. Я слышал их, о чем уже говорил тебе. Они и привели меня сюда...
   - И если Автархиня прикажет, - проворчал хилиарх, - мы вышвырнем тебя обратно.
   - Колокола чувствуют то же самое. Их масса, как и у Океана, находится в зыбком равновесии. Поэтому они звонят, предвещая приближение Нового Солнца, как и говорит эта женщина. - Я собирался уже выйти из-за гобелена, но увидел, что Балдандерс еще не закончил. - Если ты, госпожа, смыслишь что-нибудь в науке, ты должна знать, что вода - всего лишь лед, которому придали энергии. - Со своего места я не видел головы Валерии, но она, вероятно, кивнула. - Легенда об огненных горах - не просто легенда. В те эпохи, когда люди были всего лишь высшими из животных, такие горы действительно существовали. Их огненной рвотой был камень, расплавленный от избытка энергии, как плавится лед, превращаясь в воду. Так мир подземный, преисполненный энергии, прорывался в наш мир, ибо миры подчиняются тем же законам, что и вселенные. В те века юный Урс был всего лишь парящей в пространстве каплей такого разжиженного камня; люди жили на его зыбкой накипи и мнили себя в безопасности.
   Валерия вздохнула:
   - Когда мы сами были молоды, мы, за неимением ничего лучшего, день за днем просиживали над подобным скучным чтивом. Но когда наш Автарх пришел за нами и мы пробудились к жизни, обнаружилось, что во всей массе прочитанного нет ни капли толка.
   - Теперь есть, госпожа. Та сила, что заставила звонить ваши колокола, снова согрела холодное сердце Урса. Ныне перезвон ваших колоколов знаменует гибель континентов.
   - И ты пришел рассказать нам эту новость, великан? Если погибнут целые континенты, кто же тогда спасется?
   - Те, кто окажется на кораблях, - возможно. Те, чьи корабли будут в воздухе или в пустоте, - наверняка. Те, кто сейчас и так живет под водой, как я прожил уже пятьдесят лет. Но это не имеет значения. Вот...
   Торжественную речь Балдандерса прервал звук хлопнувшей двери в дальнем конце Гипогея Амарантового и топот бегущих ног. Отсалютовав на бегу, к хилиарху быстро приблизился младший офицер; Балдандерс и женщина с посохом повернулись к нему.
   - Сьер... - Офицер смотрел на своего начальника, но то и дело косился испуганным взглядом на Валерию.
   - В чем дело?
   - Еще великанша, сьер...
   - Еще великаны? - Валерия, должно быть, подалась на троне вперед. Я заметил вспышку самоцветов, рассыпанных на пучке седых волос.
   - Женщина, Автархиня! Нагая женщина!
   Я не видел ее лица, но, судя по всему, со следующим вопросом Валерия обратилась к Балдандерсу:
   - А что ты скажешь об этом? Может быть, к нам пожаловала твоя жена?
   Тот покачал головой; я же, вспомнив алую комнату в его замке, задумался о том, как он живет в своих морских пещерах у подножия берега, и не смог представить себе ничего путного.
   - Начальник караула поведет великаншу на допрос, - сказал младший офицер.
   - Хочешь увидеть ее, Автархиня? - спросил хилиарх. - Если нет, я лично займусь расследованием.
   - Мы устали. Теперь мы удалимся. Утром расскажешь нам, что узнал.
   - Она... Она гов-ворит, - заикаясь, произнес младший офицер, - ч-что какие-то к-какогены высадили с одного из своих кораблей мужчину и женщину.
   На мгновение я вообразил, что речь идет о нас с Бургундофарой; но Абайя и его ундины вряд ли могли ошибаться на столько веков.
   - Что еще? - сурово спросила Валерия.
   - Больше ничего, Автархиня. Клянусь, ничего!
   - Я вижу новость в твоих глазах. Если ты немедленно не скажешь ее, она будет похоронена вместе с тобой.
   - Это всего лишь беспочвенный слух, Автархиня. Никто из наших людей не подтверждает это официально.
   - Выкладывай!
   Младший офицер выглядел напуганным.
   - Говорят, снова видели Северьяна Хромого, Автархиня. В садах, Автархиня...
   Сейчас или никогда, решил я. Подняв гобелен, я выступил вперед, и маленькие колокола рассмеялись, а большой над ними ударил трижды.
   43. ВЕЧЕРНИЙ ПРИЛИВ
   - Что ж, наша встреча удивляет меня не меньше, чем вас, - обратился я к ним. И по меньшей мере для троих присутствующих это было правдой.
   Балдандерс (вот уж никак не ожидал увидеть его после того памятного нырка в озеро и все же видел, когда он сражался за меня перед Престолом Правосудия Цадкиэля), точно такой, каким я запомнил его по предыдущей встрече, теперь вырос настолько, что я уже не мог считать его человеком; лицо его еще больше отяжелело и расплылось, а кожа побелела, как у той водяной женщины, которая некогда спасла меня, когда я тонул.
   Девушка, чей брат выпрашивал у меня подаяние возле их хижины, стала теперь женщиной лет шестидесяти с лишним, и отпечаток прожитых лет лег на нее поверх худобы и загара. Прежде она опиралась на посох так, как будто он был не только атрибутом ее профессии; теперь же она выпрямилась, точно молодая ива, и глаза ее сверкали.
   О Валерии не напишу ничего - кроме того, что я узнал бы ее тотчас и где угодно. Глаза ее ничуть не изменились. Это были все те же ясные глаза девушки, которая, закутавшись в меха, шла ко мне через Атриум Времени, и Время не имело над ними власти.
   Хилиарх отдал мне честь и упал на колени, как когда-то кастелян Цитадели, и после нехорошо затянувшейся паузы солдаты и молодой офицер последовали его примеру. Я жестом велел им подняться и, чтобы дать Валерии время прийти в себя (я испугался, что она упадет в обморок или что похуже), спросил хилиарха, не был ли он младшим офицером, когда я сидел на Троне Феникса.
   - Нет, Автарх. Тогда я был еще юнцом.
   - Однако ты явно помнишь меня.
   - Мой долг - знать Обитель Абсолюта, Автарх. Здесь повсюду расставлены твои изображения и бюсты.
   - Они... - Голос был таким слабым, что я едва расслышал его. Я обернулся, чтобы удостовериться, что это и впрямь говорит Валерия. - Они совсем не похожи на тебя в прошлом. Они такие, каким, я думала... - Я ждал, что она скажет. Она махнула рукой. Это был совершенно старушечий жест. - Такие, каким, я думала, ты вернешься ко мне, вернешься в нашу фамильную башню в Старой Цитадели. Они похожи на тебя сейчас. - Она рассмеялась и заплакала.
   По контрасту с ее голосом слова великана прогрохотали, как колеса телеги:
   - Ты такой же, каким был всегда, - сказал он. - Многие лица стерлись из моей памяти, Северьян, но твое я помню.
   - Ты говорил, что нам нужно уладить между собой одно дело. Я бы предпочел оставить все как есть и протянуть тебе руку.
   Балдандерс поднялся, чтобы пожать ее, и я увидел, что теперь он стал вдвое выше меня.
   - Свободен ли он в Обители Абсолюта, Автарх? - спросил хилиарх.
   - Свободен. Он и в самом деле творение зла; но таковы и мы с тобой.
   - Я не сделаю тебе ничего плохого, Северьян, - пророкотал Балдандерс. И никогда не делал. Когда я выбросил твой камень, я поступил так потому, что ты верил в него. А это было плохо или так я тогда думал.
   - Плохо, но и хорошо; впрочем, все уже позади. Давай забудем об этом, если сможем.
   - Он причинил вред, - вмешалась пророчица, - когда говорил здесь, что ты принесешь с собой погибель. Я же говорила им правду - ты принесешь с собой перерождение, но они не поверили мне.
   - Он тоже говорил правду, - сказал я, - как и ты. Необходимое условие рождения нового - это разрушение старого. Тот, кто сажает хлеб, выкорчевывает сорную траву. Вы оба - пророки, хотя и разного рода; и каждый из вас прорицает то, чему научил его Предвечный.
   Тут в самом дальнем конце Гипогея Амарантового распахнулись огромные двери из лазурита и серебра - двери, которые в мое правление открывались только для торжественных процессий и церемониальных представлений иноземных послов - и уже не одинокий офицер, а десятка четыре солдат с фузеями или сверкающими копьями в руках проникли в помещение. Солдаты отступали, повернувшись спиной к Трону Феникса.
   На мгновение они приковали мое внимание настолько, что я даже забыл, как много лет прошло с момента нашей последней встречи с Валерией, - ибо для меня это время измерялось не годами, а какой-то сотней дней, если не меньше. Поэтому я выговорил уголком рта, по старой привычке, закрепленной в процессе частых и нескончаемых церемоний, тихо и незаметно, как я научился еще мальчишкой, шушукаясь за спиной мастера Мальрубиуса:
   - Похоже, сейчас будет на что посмотреть.
   Она охнула, я оглянулся на нее и увидел заплаканное лицо и весь тот урон, что нанесло ему время. Сильнее всего мы любим тогда, когда осознаем, что у предмета нашей любви ничего иного не осталось; думаю, я никогда не любил Валерию сильнее, чем в то мгновение.
   Я положил руку ей на плечо, и хотя ни момент, ни место не подходили для романтических сцен, я не жалею, что сделал это, ибо ни на что другое времени не было. В дверь вползала великанша: сначала ладонь, словно пятиногая тварь, потом вся рука. Она была толще стволов многих считавшихся древними деревьев и белая, как морская пена, но изуродованная огромным ожогом, покрытым коркой, которая на наших глазах растрескалась и стала кровоточить.
   Я услышал, как пророчица пробормотала какую-то молитву, оканчивавшуюся упоминанием Миротворца и Нового Солнца. Забавно слышать, как тебе молятся, и еще забавнее вдруг осознать, что молящийся забыл о твоем присутствии.