Вулф Джин. И явилось Новое Солнце (Книги нового солнца, Книга 5)

   В тот вечер я пришел и сел на прежнее место, но когда явилась рослая женщина, на этот раз оставив лепешку и кувшин воды чуть ближе, я взял их и последовал за ней в ее дом, один из самых старых и маленьких. Она испугалась, когда я отдернул рваную циновку, служившую ей дверью, но я устроился есть и пить в углу и всячески стремился показать, что не сделаю ей ничего плохого. В ту ночь у ее очага мне было гораздо теплее, чем на улице.
   Починку дома я начал с того, что разобрал и заново сложил те участки стен, которые вот-вот готовы были обвалиться. Женщина одно время наблюдала за моей работой, потом ушла в город. Она не возвращалась до вечера.
   На следующий день я отправился следом и увидел, что она вошла в большой дом, где принялась молоть маис, стирать одежду и подметать пол. К тому времени я уже выучил названия самых простых вещей и помогал ей всякий раз, когда мне удавалось понять смысл работы.
   Этот дом принадлежал шаману. Он служил божеству, чья устрашающая статуя была установлена на востоке, сразу за городской чертой. Поработав на семью шамана несколько дней, я узнал, что основной акт богослужения совершался каждое утро перед моим приходом. Тогда я стал подниматься пораньше и приносил хворост к алтарю, где он сжигал муку и масло, а на пиру в день летнего солнцестояния перерезал глотку коипу под топот танцоров и грохот маленьких барабанчиков. Так я жил среди этих людей, стараясь по мере сил подражать их обычаям.
   Древесина здесь была в цене. Деревья не росли в пампе, они ютились лишь по краям людских полей. Очаг рослой женщины, как и все остальные, топился стеблями, кочерыжками и обертками маисовых початков пополам с высушенным на солнце навозом. Порою стебли маиса подбрасывались даже в огонь, который каждый день с песнями и заклинаниями разжигал шаман, ловя лучи Старого Солнца в свою священную чашу.
   Я перестроил стены дома рослой женщины, но, похоже, мало что мог сделать с крышей. Бревна были тонкими и старыми, некоторые из них дали опасные трещины. Одно время я думал поставить вместо подпорки каменный столб, но с ним дом стал бы слишком тесным.
   Поразмыслив, я разломал всю провисающую конструкцию и заменил ее перекрестными сводами, как те, что я видел в пастушеской хижине, где оставил некогда накидку Пелерин, - сводами из речных камней свободной кладки, сходящимися к центру дома. Запасные камни, утоптанную землю и бревна со старой крыши я использовал при сооружении своеобразных подмостков, необходимых в процессе строительства каждой арки, и укрепил стены, чтобы они выдержали распирающую силу, для чего натаскал с реки еще камней. Пока шло строительство, нам с женщиной приходилось спать под открытым небом, но она согласилась на это без единой жалобы; зато когда все было готово и я, как прежде, покрыл похожую на улей крышу землей и плетеными циновками, она получила новый дом, высокий и прочный.
   В самом начале, когда я ломал старую крышу, никто не обращал на меня особого внимания; но вот первый этап был завершен, я приступил к возведению сводов, и люди стали приходить с полей поглазеть на работу, а иные даже помогали мне. Когда же я разбирал последние подмостки, явился сам шаман, приведший с собой старейшину города.
   Они бродили вокруг дома, пока не стало ясно, что подпорки уже не держат крышу, и только тогда внесли внутрь факелы. Наконец, когда моя работа подошла к концу, они усадили меня и стали забрасывать вопросами, активно жестикулируя, поскольку я еще очень плохо знал их язык.
   Я как мог объяснил им все, для наглядности сложив на полу маленький макет из плоской гальки. Тогда они перешли к расспросам обо мне: откуда я явился и зачем поселился среди них. Я так давно не разговаривал ни с кем, кроме рослой женщины, что разом выложил им большую часть своей истории, запинаясь и чудом подбирая нужные слова. Я не ожидал, что мне поверят; достаточно было того, что меня хоть кто-то выслушал.
   Выбравшись наконец на улицу, чтобы указать на солнце, я обнаружил, что, пока я распинался и царапал на грязном полу свои грубые чертежи, наступил вечер. Рослая женщина сидела у двери, и ее черные волосы трепал свежий, прохладный ветер пампы. Шаман и старейшина тоже вышли, и при свете их чадящих факелов я увидел, что она не на шутку напугана.
   Я спросил, в чем дело, но не успела она открыть рот, как шаман завел длинную речь, из которой я понимал хорошо если каждое десятое слово. Когда он закончил, эстафету принял старейшина. Привлеченные их речами, вокруг собрались жители соседних домов. Одни держали охотничьи копья - ибо это был не воинственный народ, другие - тесла и ножи. Я повернулся к женщине и спросил, что происходит.
   Она злобно зашипела в ответ, объяснив, что, по словам шамана и старейшины, я имел наглость утверждать, будто привожу с собой день и гуляю по небу. Теперь нас продержат здесь до тех пор, пока день не явится без моей помощи; когда же это случится, мы умрем. Она заплакала. Должно быть, слезы катились по ее впалым щекам; если так, то я не заметил их в мерцающем свете факелов. Удивительно, но я вообще не видел никого из этого народа плачущим, даже маленьких детей. Ее сухие частые всхлипы тронули меня больше, чем все слезы, которые я повидал в своей жизни.
   Мы долго ждали возле ее дома. Появились новые факелы; топливо и горячие угли, принесенные из соседних домов, дали нам немного света. Однако ноги мои закоченели от холода, идущего от земли.
   Единственная наша надежда заключалась в том, чтобы потянуть время и помотать нервы этим людям. Но, оглядев их лица, которые вполне могли сойти за деревянные маски, обмазанные бледно-коричневой глиной, я понял, что их терпение не истощится и за целый год, не говоря уж о короткой летней ночи.
   Если бы я только мог свободнее изъясняться на их языке, я попытался бы заронить в них страх или хотя бы втолковать, что я хотел сказать на самом деле. Слова - увы, слова не их языка, а моего - отдавались эхом в моем сознании, давая мне невольную пищу для размышлений. А знал ли я сам, что означают эти слова? Эти или какие угодно другие? Разумеется, нет.
   В отчаянии, движимый тем самым неутолимым стремлением к чистому самовыражению, что заставило меня писать и переписывать повесть, которую я отдал в переплет и схоронил в библиотеке мастера Ультана, а после вышвырнул в пустоту, я принялся жестикулировать, снова пересказывать свою историю, но на этот раз - без помощи слов. Мои руки баюкали младенца, которым был я сам, и тщетно боролись с течением Гьолла, пока ундина не спасла меня. Никто не порывался остановить меня, и вскоре я встал, дабы воспользоваться не только руками, но и ногами, изображая, как я иду пустыми гулкими коридорами Обители Абсолюта и пускаю в галоп боевого коня, который пал подо мной в Третьей Битве при Орифии.
   Казалось, я слышу музыку; и спустя некоторое время я действительно услышал ее, потому что многие из тех, кого привлекли сюда речи старейшины и шамана, принялись напевать с закрытым ртом, отбивая по земле торжественный ритм древками копий с каменными наконечниками и роговыми ручками тесел; кто-то заиграл на свирели. Пронзительные ноты роились вокруг меня словно пчелы.
   Наконец я заметил, как некоторые посматривают на небо и толкают друг друга локтями. Думая, что они завидели первые бледные лучи утренней зари, я тоже посмотрел туда, но увидел лишь Крест и Единорога - летние созвездия. Тогда шаман и старейшина распростерлись передо мной на земле. В тот же миг, по невероятно удачному совпадению, Урс обернулся к солнцу. Тень моя пала на них.
   50. ТЬМА В ОБИТЕЛИ ДНЯ
   Мы с рослой женщиной переселились в дом шамана и заняли в нем лучшую комнату. Работать мне больше не позволяли. Ко мне приносили для лечения раненых и больных; некоторых я исцелял, как исцелил Деклана или благодаря способности членов нашей гильдии продлевать жизнь клиентам. Другие умирали у меня на руках. Наверное, я мог бы и воскрешать мертвых, как вернул к жизни бедного Заму, но я никогда не пробовал это делать.
   Дважды на нас нападали кочевники. В первом же бою пал старейшина. Я возглавил его воинов, и мы отогнали кочевников прочь. Был выбран новый старейшина, но он, похоже, рассматривал себя - и так считали все остальные - в качестве моего подданного. Во втором бою именно я повел основные силы, а он ударил кочевникам с тыла во главе небольшого отряда отборных лучников. Вместе мы согнали их в кучу и перебили как овец, и больше нас никто не тревожил.
   Вскоре люди приступили к постройке нового здания, гораздо более внушительного, чем все то, что они строили прежде. Его толстые стены и прочные своды производили впечатление, но я все же боялся, что они не выдержат веса крыши из земли и соломы; тогда я научил женщин обжигать глиняную черепицу на примере обжига горшков и показал, как класть ею кровлю. Когда работа подошла к концу, я узнал крышу, на которой погибнет Иолента, и понял, что сам буду похоронен под ней.
   Звучит неправдоподобно, но вплоть до этого времени я редко задумывался об ундине и об указанных ею направлениях, предпочитая мысленно навещать Урс Старого Солнца в пору моего детства или же в период моей автархии. Теперь я прочесывал более свежие воспоминания, ибо, как я ни боялся их, я понял, что смерть страшит меня еще больше.
   Сидя на скалистом уступе, выдававшемся из склона Горы Тифон, и глядя на приближавшихся ко мне солдат Тифона, я видел луг за пределом Брии так же ясно, как видел теперь наши маисовые поля. Но тогда я был Новым Солнцем и мог привлечь к себе все силы моей звезды, пусть даже очень далекой. Теперь я не имел ничего общего с Новым Солнцем, а правление Старого Солнца было в самом разгаре. Пару раз, когда я балансировал на грани сна, мне казалось, что в одном из углов нашей комнаты сходятся Коридоры Времени. Но стоило мне пуститься в бега, как я немедленно просыпался и обнаруживал вокруг лишь каменные стены да бревна крыши над головой.
   Однажды я снова спустился в овраг и прошел в обратном, восточном направлении весь проделанный мною путь. Наконец я наткнулся на жалкое каменное заграждение, которое я соорудил, услышав фырканье дикой кошки, и пошел было дальше, но в тот же день вернулся в каменный город.
   В конце концов, когда я уже потерял счет годам, мне пришло в голову, что если я не могу заново открыть вход в Коридоры Времени - а я определенно не мог, - то мне следует найти Ютурну; а чтобы найти ее, я должен сперва отыскать море.
   На рассвете следующего дня я завернул в тряпицу несколько лепешек и немного сушеного мяса и, оставив каменный город, двинулся на запад. Ноги слушались меня все хуже; и когда после семи или восьми страж непрерывной ходьбы я упал и вывихнул колено, мне показалось, что я снова стал тем Северьяном, который взошел на борт корабля Цадкиэля. Как и он, я не повернул назад, а упрямо держался выбранного направления. Я давно привык к жару Старого Солнца, да и год уже был на исходе.
   Новоизбранный старейшина во главе отряда горожан нагнал меня, когда Урс уже смотрел на Старое Солнце слева. Они хватали меня за руки и чуть ли не силой пытались заставить вернуться; я отказался, сказав им, что иду к Океану и, надеюсь, не вернусь никогда.
   Я сел, но ничего не увидел. На миг я почти уверился, что ослеп.
   В голубом сиянии появился Оссипаго со словами:
   - Мы здесь, Северьян.
   Зная, что он - механизм, слуга и в то же время господин Барбатуса и Фамулимус, я ответил:
   - Со светом... бог из машины. Что-то в этом роде говорил мастер Мальрубиус при своем появлении.
   Во тьме раздался приятный баритон Барбатуса:
   - Ты в сознании. Что ты помнишь?
   - Все, - ответил я. - Я никогда ничего не забываю.
   В воздухе витал запах разложения, зловоние гниющей плоти.
   - За это тебя и избрали, Северьян, - пропела Фамулимус. - Тебя и только тебя из многих правителей. Тебе одному суждено спасти свой род из Леты.
   - А затем отказаться от него, - произнес я.
   Никто мне не ответил.
   - Я думал об этом, - сказал я им. - И вернулся бы раньше, если бы знал как.
   Голос Оссипаго был таким низким, что я скорее ощущал, чем слышал его.
   - Ты понимаешь, почему не мог вернуться?
   Я кивнул, чувствуя себя довольно глупо:
   - Потому что для возвращения во времени я пользовался силами Нового Солнца, пока само Новое Солнце не перестало существовать. Когда-то я верил, что вы трое - боги, а иерархи - боги высшего порядка. Так автохтоны принимали меня за бога и боялись, что я брошусь в западное море, оставив их в вечной зимней ночи. Но нет Бога, кроме Предвечного, который зажигает и гасит действительность. Все мы, остальные, даже Цадкиэль, можем только обладать созданными им силами. - Мне никогда не удавалось проводить удачные аналогии, и следующую я отыскал с большим трудом: - Я был похож на армию, которая при отступлении далеко оторвалась от собственного лагеря. Следующие слова родились сами собой. - На побежденную армию.
   - На войне ни одна армия не побеждена, Северьян, пока горнист не протрубит капитуляцию. До тех пор, даже уничтоженная, она не побеждена.
   - И кто посмеет утверждать, что это не к лучшему? - заметил Барбатус. Все мы - лишь инструменты в его руках.
   - Я понял и еще кое-что, - сказал я ему, - то, чего я в общем-то не понимал до сих пор: зачем мастер Мальрубиус говорил мне о преданности Божественной Сущности, о преданности персоне правителя. Он хотел сказать, что мы должны довериться, не пытаться отвергнуть неизбежное. Ведь это вы подослали его?
   - Все равно то были его собственные слова - теперь ты должен узнать и это. Как и иерограмматы, мы вызываем людей прошлого из воспоминаний; и, как и иерограмматы, мы не посягаем на их подлинность.
   - Но я еще столько всего не знаю. Когда мы встретились на корабле Цадкиэля, вы не были знакомы со мной, и отсюда я заключил, что это наша последняя встреча. Однако вы тут как тут, все трое.
   - Мы удивлены не меньше, Северьян, - нежно пропела Фамулимус, встретив тебя здесь, у истоков человечества. Хотя мы проследили нить времени так далеко вспять, целые эпохи мира прошли с момента нашей последней встречи.
   - И все же вы знали, что я буду здесь?
   - Ты сам сказал нам, - ответил Барбатус, выступив из темноты. - Разве ты забыл, что мы были твоими советниками? Ты рассказал нам, как погиб человек по имени Хильдегрин, и мы присмотрели для тебя это место.
   - И я. Я тоже погиб. Автохтоны... мой народ... - Я умолк, но никто не проронил ни слова. Наконец я промолвил: - Оссипаго, прошу тебя, посвети туда, где стоит Барбатус.
   Механизм направил свои сонсоры на Барбатуса, но сам не сдвинулся с места.
   - Барбатус, - пропела тихо Фамулимус, - боюсь, теперь не обойтись без твоего напутствия. Воистину наш Северьян должен знать. Разве можно требовать, чтобы он с достоинством нес свое бремя, если даже мы не обращаемся с ним, как с мужчиной?
   Барбатус кивнул, и Оссипаго переместился к нему поближе, туда, где он стоял, когда я очнулся. И тут подтвердились мои самые худшие опасения - я увидел труп человека, которого автохтоны прозвали Главой Дня. Золотые ленты обвивали его руки, оранжевыми гиацинтами и зелеными изумрудами мерцали браслеты.
   - Расскажите мне, как вы сделали это, - потребовал я.
   Барбатус молча теребил свою бороду.
   - Ты знаешь, кто наставлял тебя возле беспокойного моря и кто сражался за тебя, когда Урс лежал на чаше весов, - промолвила Фамулимус.
   Я взглянул на нее. Лицо ее оставалось таким же красивым и нечеловеческим, как всегда, - нет, оно не было лишено выражения, но выражало нечто, имеющее мало общего с человечеством и его заботами.
   - Я - фантом? Призрак? - Я поглядел на свои руки в надежде, что их осязаемость успокоит меня. Руки мои тряслись, и, чтобы умерить дрожь, я зажал их между коленями.
   - То, что ты называешь фантомами, - вовсе не призраки, - сказал Барбатус, - а существа, жизнь которых поддерживает какой-то внешний источник энергии. То, что ты называешь материей, в действительности есть лишь связанная энергия. Единственная разница в том, что отдельные вещи поддерживают" материальную форму благодаря собственной энергии.
   В тот миг единственным и самым сильным желанием в моей жизни было желание расплакаться.
   - Действительность? Так ты думаешь, что на самом деле существует какая-то действительность?
   Слезы облегчения обернулись бы для меня блаженством; но суровое воспитание брало свое, и эти слезы так и не были пролиты. Мелькнула вдруг безумная мысль: а могут ли вообще фантомы плакать?
   - Ты говоришь о том, что реально, Северьян; значит, ты все еще хватаешься за реальность. А ведь мы только что говорили о создателе. В вашем народе простецы называют его Богом, а ты, грамотей, зовешь его Предвечным. Чем ты был всегда, как не его фантомом?
   - А кто сейчас поддерживает мое существование? Оссипаго? Можешь отдохнуть, Оссипаго!
   - Я не подчиняюсь твоим приказам, Северьян, - проворчал Оссипаго в ответ. - Тебе давно это известно.
   - Наверное, даже если бы я наложил на себя руки, Оссипаго мог бы вернуть меня к жизни.
   Барбатус покачал головой, хотя и не так, как это сделал бы человек.
   - Нет смысла - ведь ты мог бы убить себя снова. Если ты вправду хочешь умереть - валяй. Здесь полно подручных средств - вот, например, каменные ножи. Оссипаго принесет тебе один из них.
   Я почувствовал себя реальнее, чем когда бы то ни было, и, порывшись в своей памяти, как прежде, нашел там Валерию, Теклу, Старого Автарха и мальчика Северьяна, который был просто Северьяном.
   - Нет, - сказал я. - Мы будем жить.
   - Так я и думал, - улыбнулся Барбатус. - Мы знаем тебя половину нашей жизни, Северьян, и ты из той травы, что лучше растет, когда ее топчешь.
   Оссипаго будто прокашлялся:
   - Если вы хотите беседовать дальше, я перенесу нас во время получше. У меня есть связь с устройством на нашем судне.
   Фамулимус покачала благородной головой, а Барбатус посмотрел на меня.
   - Я бы предпочел, чтобы мы поговорили здесь, - сказал я. - Барбатус, когда мы были на корабле, я свалился в колодец. Падение там замедлено, я знаю; но я летел довольно долго, должно быть, к самому центру. Я сильно разбился, и Цадкиэль ухаживал за мной. - Я помолчал, припоминая все подробности.
   - Продолжай, - попросил Барбатус. - Мы не знаем, что ты собираешься рассказать нам.
   - Там я нашел мертвеца со шрамом на щеке, как у меня. Нога его много лет назад была повреждена в точности, как моя. Он лежал, спрятанный между двумя машинами.
   - Хочешь сказать, его припрятали для тебя, Северьян? - спросила Фамулимус.
   - Может быть. Я знал, что это сделал Зак. А Зак был Цадкиэлем или частью Цадкиэля; но тогда я этого не понимал.
   - Теперь понимаешь. Самое время объясниться.
   Я не знал, что еще сказать, и сбивчиво закруглился:
   - Лицо того мертвеца было разбито, но оно очень походило на мое. Я сказал себе, что не могу умереть там и не умру, поскольку я был уверен, что меня положат в мавзолее в нашем некрополе. Я говорил вам об этом.
   - И не раз, - проворчал Оссипаго.
   - Посмертная бронзовая маска очень похожа на меня, похожа на то, как я выгляжу сейчас. Потом был Апу-Пунхау. Когда он появился... Кумеана, она была иеродулом, как вы. Отец Инир говорил мне.
   Фамулимус и Барбатус кивнули.
   - Когда появился Апу-Пунхау, он был мной. Я знал это, но не понимал.
   - Мы - тоже, - сказал Барбатус, - когда ты рассказывал об этом. Но, кажется, теперь я понимаю.
   - Так объясни мне!
   Он указал на труп.
   - Вот Апу-Пунхау.
   - Ну да, я давно это понял. Они называли меня этим именем, и я присутствовал при строительстве этого здания. Его отвели под храм, Храм Дня, Старого Солнца. Но я - и Северьян, и Апу-Пунхау, Глава Дня. Как могло мое тело восстать из мертвых? Как я вообще мог здесь умереть? Кумеана сказала, что это не гробница, а ее дом. - При этих словах мне показалось, что я вижу ее, мудрую змею в обличье старухи.
   - Она говорила тебе также, что не знает той эпохи, - пропела Фамулимус. Я кивнул. - Как могло умереть теплое солнце, которое восходило каждый день? И как мог умереть ты, который был этим солнцем? Твой народ оставил тебя здесь с торжественными песнопениями. И замуровал твою дверь, чтобы ты жил вечно.
   - Мы знаем, что когда-нибудь ты принесешь Новое Солнце, Северьян, сказал Барбатус. - Мы прошли сквозь это время, как и сквозь многие другие, вплоть до встречи с тобой в замке великана, которую мы считали нашей последней встречей. Но знаешь ли ты, когда было создано Новое Солнце? Солнце, которое ты привел в эту систему, чтобы исцелить ее старое светило?
   - Я приземлился на Урсе в эпоху Тифона, когда придали облик первой великой горе. Но до того я был на корабле Цадкиэля.
   - А он порою плывет быстрее, чем ветры, которые несут его, - проворчал Барбатус. - Выходит, ты ничего не знаешь.
   - Если хочешь получить от нас совет, - пропела Фамулимус, - расскажи все подробно. Из нас не выйдет хороших проводников, если мы сами будем передвигаться вслепую.
   И, начав с убийства моего стюарда, я пересказал все, что случилось со мной с того времени и до последнего мгновения, которое я помнил перед тем, как очнулся в Доме Апу-Пунхау. Я никогда не умел отделять важные подробности от прочих (что тебе, мой читатель, должно быть хорошо известно), отчасти потому, что мне все подробности кажутся важными. Еще хуже мне это удалось в тот раз, когда я был вынужден работать языком, а не пером; я рассказал им очень многое из того, что не занес в эту рукопись.
   Пока я говорил, через какую-то щель пробился солнечный лучик; так я понял, что вернулся к жизни ночью, а теперь начался новый день.
   И я по-прежнему говорил, когда заскрипели гончарные круги и мы услышали болтовню женщин, спешивших к реке, которая покинет их город, стоит лишь остыть солнцу.
   Наконец я сказал:
   - Вот и все, что я знаю, а теперь знаете и вы. Можете вы теперь, выслушав меня, разгадать тайну Апу-Пунхау?
   Барбатус кивнул:
   - Думаю, нам это по силам. Ты уже знаешь, что, когда корабль на всем ходу проносится меж звезд, мгновения и дни на его борту могут обернуться годами и столетиями на Урсе.
   - Так и должно быть, - согласился я, - если время изначально мерилось по приходу и уходу света.
   - Поэтому твоя звезда, Белый Фонтан, родилась раньше и наверняка задолго до правления Тифона. Полагаю, это время уже не за горами.
   Фамулимус, казалось, улыбнулась - возможно, это и была обыкновенная улыбка:
   - Разумеется, это так, Барбатус, раз его забросила сюда собственная сила звезды. Покидая свое время, он бежит, пока не вынужден остановиться, а останавливается здесь, поскольку не может бежать дальше.
   Если Барбатусу и не понравилось, что его перебили, то он никак не выказал недовольства.
   - Быть может, твоя сила вернется, когда свет твоей звезды впервые упадет на Урс. В таком случае со временем Апу-Пунхау проснется, если только ему захочется покинуть то место, где он обнаружил себя.
   - Пробудиться к смерти в жизни? - переспросил я. - Ужасно!
   - Скажи лучше "прекрасно", Северьян, - не согласилась Фамулимус. - От смерти к жизни, чтобы помочь людям, которые любили его.
   Некоторое время я размышлял над этим, пока вся троица терпеливо ожидала рядом. Наконец я сказал:
   - Должно быть, смерть ужасает нас лишь тем, что пролегает между кошмаром и чудом жизни. Мы видим лишь кошмар, который остается позади.
   - Мы надеемся на это, Северьян, - прогудел Оссипаго, - не меньше твоего.
   - Но если Апу-Пунхау - это я, то чье же тело я нашел на корабле Цадкиэля?
   Почти шепотом Фамулимус пропела:
   - Тот, кого ты видел мертвым, был рожден твоей матерью. По крайней мере так я заключила из твоих слов. Я заплакала бы о ней, если бы могла плакать, но, наверное, не о тебе, который все еще живет здесь. Могучий Цадкиэль совершил для тебя там то, что мы проделали ради тебя здесь: взял память из твоего мертвого сознания и вылепил твое сознание и тебя самого заново.
   - Хочешь сказать, что, когда я стоял перед Престолом Правосудия Цадкиэля, я был фантомом, которого сотворил сам Цадкиэль?
   - "Сотворил" - слишком сильное слово, - проговорил Оссипаго, - если только я постиг твой язык настолько, насколько мне хотелось бы думать. Сделал осязаемым, вероятно.
   Озадаченный, я перевел взгляд с Оссипаго на Фамулимус.
   - Ты был мыслью, запечатленной в твоем мертвом сознании. Он зафиксировал образ, дополнил его и залатал твою смертельную рану.
   - Превратил меня в мое же ходячее и говорящее изображение. - Я выговаривал слова, но с трудом заставлял себя думать о том, что они означают. - Падение убило меня, как убил меня здесь мой народ.
   Я нагнулся, чтобы ближе рассмотреть труп Апу-Пунхау.
   - По-моему, задушен, - пробормотал Барбатус.
   - Почему же Цадкиэль не мог воскресить меня, как я воскресил Заму? Исцелить, как исцелил я Херену? Почему мне пришлось умереть?
   Никогда не приходилось мне так удивляться, как в следующий миг: Фамулимус опустилась на колени и поцеловала пол у моих ног. Барбатус произнес:
   - Почему ты думаешь, что Цадкиэль обладает такими силами? Фамулимус, Оссипаго и я - ничто перед ним, но мы не его рабы; и как ни велик он сам, не он является главой и спасителем своей расы.
   Несомненно, я должен был почувствовать себя польщенным. На деле же я был лишь ошеломлен и испытывал мучительное смущение. Я бросился поднимать Фамулимус, воскликнув:
   - Но вы же ходите по Коридорам Времени!
   Как только Фамулимус поднялась, передо мной распростерся Барбатус. Фамулимус пропела:
   - Недолго, Северьян - только чтобы говорить с тобой и проделывать простые вещи. Стрелки наших часов вращаются против движения обоих ваших солнц.