То отстанет, постоит, мол, так хочу.
Не видать второму лавровый венок,
Не увидит первый лакомый кусок,
Ну, а третьему ползти на запасные пути
Сколько все-таки систем в беге нынешнем.
Он вдруг взял, да сбавил темп перед финишем.
Майку сбросил. Вот те на, не противно ли,
Поведенье бегуна неспортивное.
На дистанции четверка первачей.
Злых и добрых, бескорыстных и рвачей.
Отрываются лопатки от плечей,
И летит уже четверка первачей.
Мяч затаился в стриженой траве,
Секунда паузы на поле и в эфире.
Они играют по системе «дубль-вэ»,
А нам плевать, у нас «4-2-4».
Ох, инсайд, для него, что футбол, что балет,
И всегда он танцует по правому краю.
Справедливости в мире и на поле нет:
Почему я всегда только слева играю?
Вот инсайд гол забил, получив точный пас.
Я хочу, чтоб он встретил меня на дороге.
Не могу, меня тренер поставил в запас,
А ему сходят с рук перебитые ноги.
Мяч затаился в стриженой траве,
Секунда паузы на поле и в эфире.
Они играют по системе «дубль-вэ»,
А нам плевать, у нас «4-2-4».
Ничего, пусть сегодня я повременю,
Для меня и штрафная площадка - квартира.
Догоню, непременно его догоню,
Пусть меня не заявят на первенство мира.
Ничего, после матча его подожду,
И тогда побеседуем с ним без судьи мы.
Попаду, чует сердце мое, попаду
Со скамьи запасных на скамью подсудимых.
Мяч остановился в стриженой траве,
Секунда паузы на поле и в эфире,
Они играют по системе «дубль-вэ»,
А нам плевать, у нас «4-2-4».
Да, сегодня я в ударе, не иначе,
Надрываются в восторге москвичи,
А я спокойно прерываю передачу
И вытаскиваю мертвые мячи.
Вот судья противнику пенальти назначает…
Репортеры тучею кишат у тех ворот,
Лишь один упрямо за моей спиной скучает,
Он сегодня славно отдохнет.
Извиняюсь, вот мне бьют Головой…
Я касаюсь. Подают угловой.
Бьет десятый. Дело в том,
Что своим сухим листом
Размочить он может счет нулевой.
Мяч в моих руках. с ума трибуны сходят.
Хоть десятый его ловко завернул,
У меня давно такие не проходят,
Только сзади кто-то тихо вдруг вздохнул.
Обернул лицо, слышу голос из-за фотокамер:
«Извини, но ты мне, парень, снимок запорол.
Что тебе, ну лишний раз потрогать мяч руками,
Ну, а я бы снял красивый гол.»
Я хотел его послать, не пришлось
Еле-еле мяч достать удалось.
Но едва успел привстать,
Слышу снова: «Ну вот, опять,
Все ловить тебе, хватать, не дал снять.»
Я, товарищ дорогой, все понимаю,
Но культурно вас прошу: «Пойдите прочь!
Да, вам лучше, если хуже я играю,
Но, поверьте, я не в силах вам помочь».
Ну вот летит девятый номер с пушечным ударом,
Репортер бормочет: «Слушай, дай забить,
Я бы всю семью твою всю жизнь снимал задаром».
Чуть не плачет парень, как мне быть?
Это все-таки футбол, - говорю,
Нож по сердцу каждый гол вратарю.
«Да я ж тебе, как вратарю
Лучший снимок подарю
Пропусти, а я отблагодарю».
Гнусь, как ветка, от напора репортера,
Неуверенно иду на перехват,
Попрошу-ка потихонечку партнеров,
Чтоб они ему разбили аппарат.
Но, а он все ноет: «это, друг, бесчеловечно.
Ты, конечно, можешь взять, но только извини,
Это лишь момент, а фотография навечно,
Ну, не шевелись, подтянись».
Пятый номер, двадцать два, заменит,
Не бежит он, а едва семенит,
В правый угол мяч, звеня,
Значит, в левый от меня,
Залетает и нахально лежит.
В этом тайме мы играли против ветра,
Так что я не мог поделать ничего,
Снимок дома у меня, два на три метра,
Как свидетельство позора моего.
Проклинаю миг, когда фотографу потрафил.
Ведь теперь я думаю, когда беру мячи,
Сколько ж мной испорчено прекрасных фотографий,
Стыд меня терзает, хоть кричи.
Искуситель, змей, палач, как мне жить?
Так и тянет каждый мяч пропустить.
Я весь матч боролся с собой,
Видно, жребий мой такой.
Так, спокойно, подают угловой.
Комментатор из своей кабины
Кроет нас для красного словца,
Но недаром клуб «Фиорентина»
Предлагал мильйон за Бышовца.
Что ж Пеле, как Пеле,
Объясняю Зине я,
Ест Пеле крем-брюлле
Вместе с Жаирзинья.
Муром занялась прокуратура,
Что ему реклама, он и рад.
Здесь бы Мур не выбрался из МУР-а,
Если б был у нас чемпионат.
Я сижу на нуле,
Дрянь купил жене и рад,
А у Пеле «Шевроле»
В Рио-де-Жанейро.
Может, не считает и до ста он,
Но могу сказать без лишних слов:
Был бы глаз второй бы у Тостао,
Он бы вдвое больше забивал голов.
Что же Пеле, как Пеле
Объясняю Зине я,
Ест Пеле крем-брюлле
Вместе с Жаирзинья
Я сижу на нуле,
Дрянь купил жене и рад,
А у Пеле «Шевроле»
В Рио-де-Жанейро.
БЕГ ИНОХОДЦА
В желтой жаркой Африке,
В центральной ее части,
Как-то вдруг, вне графика,
Случилося несчастье.
Слон сказал, не разобрав:
- Видно быть потопу.
В общем так: один жираф
Влюбился в антилопу.
Тут поднялся галдеж и лай,
И только старый попугай
Громко крикнул из ветвей:
- Жираф большой, ему видней.
Что же, что рога у ней, -
Кричал жираф любовно, -
Нынче в нашей фауне
Равны все поголовно. если
Вся моя родня
Будет ей не рада,
Не пеняйте на меня,
Я уйду из стада.
Тут поднялся галдеж и лай,
И только старый попугай
Громко крикнул из ветвей:
- Жираф большой, ему видней.
Папе антилопьему
Зачем такого сына?
Все равно, - что в лоб ему,
Что по лбу, - все едино.
И жирафа мать брюзжит, -
Видали остолопа?
И ушли к бизонам жить
С жирафом антилопа.
Тут поднялся галдеж и лай,
И только старый попугай
Громко крикнул из ветвей:
- Жираф большой, ему видней.
В желтой жаркой Африке
Не видать идиллий.
Льют жираф с жирафихой
Слезы крокодильи.
Только горю не помочь,
Нет теперь закона…
У жирафов вышла
Дочь замуж за бизона.
Пусть жираф был неправ,
Но виновен не жираф,
А тот, кто крикнул из ветвей:
- Жираф большой, ему видней.
Змеи, змеи кругом, будь им пусто!
Человек в иступленьи кричал
И позвал на подмогу мангуста,
Чтобы, значит, мангуст выручал.
И мангусты взялись за работу,
Не щадя ни себя, ни родных,
Выходили они на работу
Без отгулов и выходных.
И в пустынях, степях и в пампасах
Даже дали наказ патрулям
Игнорировать змей безопасных
И сводить ядовитых к нулям.
Приготовьтесь, сейчас будет грустно:
Человек появился тайком
И поставил силки на мангуста,
Объявив его вредным зверьком.
Он наутро пришел, с ним собака,
И мангуста упрятал в мешок,
А мангуст отбивался и плакал,
И кричал: «Я полезный зверек»
Но мангустов в порезах и ранах,
Все швыряли в мешок, как грибы,
Одуревших от боли в капканах,
Ну и от поворота судьбы.
И гадали они: «В чем же дело?
Почему нас несут на убой?»
И сказал им мангуст престарелый
С перебитой передней ногой:
«Козы в Бельгии съели капусту,
Воробьи - рис в Китае с полей,
А в Австралии злые мангусты
Истребили полезнейших змей.»
Это вовсе не дивное диво:
Раньше были полезны, и вдруг
Оказалось, что слишком ретиво
Истребляли мангусты гадюк.
Вот за это им вышла награда
От расчетливых наших людей.
Видно люди не могут без яда,
Ну, а значит, не могут без змей.
И снова змеи кругом… будь им пусто!
Трубят рога: скорей, скорей!
И копошится свита.
Душа у ловчих без затей,
Из жил воловьих свита.
Ну и забава у людей:
Убить двух белых лебедей!
И соколы помчались,
У лучников наметан глаз.
А эти лебеди как раз
Сегодня повстречались.
Она жила под солнцем там,
Где синих звезд без счета,
Куда под силу лебедям
Высокого полета.
Вспари, едва крыла раскинь,
В пустую трепетную синь.
Скользи по божьим склонам
В такую высь, куда и впредь
Возможно будет залететь
Лишь ангелам и стонам.
Но он и там ее настиг,
И счастлив миг единый.
Но только был тот яркий миг
Их песней лебединой.
Крылатым ангелам сродни
К земле направились они,
Опасная повадка,
Из-за кустов, как из-за стен,
Следят охотники за тем,
Чтоб счастье было кратко.
Вот отирают пот со лба
Виновники поверья:
Сбылась последняя мольба
Остановись, мгновенье!
Так пелся этот вечный стих.
В той лебединой песне их,
Счастливцев одночасье.
Они упали вниз вдвоем,
Так и оставшись на седьмом,
На высшем небе счастья.
Мы древние, испытанные кони.
Победоносцы ездили на нас,
И не один великий богомаз
Нам золотил копыта на иконе.
И рыцарь-пес и рыцарь благородный
Хребты нам гнули тяжестию лат.
Один из наших, самый сумасбродный,
Однажды ввез Калигулу в сенат.
Я скачу, но я скачу иначе
По полям, по лужам, по росе…
Говорят: он иноходью скачет.
Это значит иначе, чем все.
Но наездник мой всегда на мне,
Стременами лупит мне под дых.
Я согласен бегать в табуне,
Но не под седлом и без узды!
Если не свободен нож от ножен,
Он опасен меньше, чем игла.
Вот и я - оседлан и стреножен.
Рот мой раздирают удила.
Мне набили раны на спине,
Я дрожу боками у воды.
Я согласен бегать в табуне,
Но не под седлом и без узды!
Пляшут, пляшут скакуны не старте,
Друг на друга злобу затая.
В исступленье, в бешенстве, в азарте,
И роняют пену, как и я,
Мой наездник у трибун в цене,
Крупный мастер верховой езды.
Ох, как я бы бегал в табуне,
Но не под седлом и без узды!
Нет, не будут золотыми горы,
Я последним цель пересеку,
Я ему припомню эти шпоры,
Запою, отстану на скаку!
Колокол, жокей мой на коне,
Он смеется в предвкушении мзды.
Ох, как я бы бегал в табуне,
Но не под седлом и без узды!
Что со мной, что делаю, как смею?
Потакаю своему врагу.
Я собою просто не владею,
Я придти не первым не могу!
Что же делать остается мне?
Вышвырнуть жокея моего
И скакать, как будто в табуне,
Под седлом, в узде, но без него!
Я пришел, а он в хвосте плетется
По камням, по лужам, по росе.
Я впервые не был иноходцем,
Я стремился выиграть, как все!
Рвусь из сил, и из всех сухожилий,
Но сегодня опять, как вчера,
Обложили меня, обложили,
Гонят весело на номера.
Из-за елей хлопочут двустволки,
Там охотники прячутся в тень.
На снегу кувыркаются волки,
Превратившись в живую мишень.
Идет охота на волков,
Идет охота.
На серых хищников
Матерых и щенков.
Кричат загонщики,
И лают псы до рвоты.
Кровь на снегу и пятна красные флажков.
Не на равных играют с волками
Егеря, но не дрогнет рука.
Оградив нам свободу флажками,
Бьют уверенно, наверняка!
Волк не может нарушить традиций.
Видно, в детстве, слепые щенки,
Мы, волчата, сосали волчицу
И всосали: нельзя за флажки!
Наши ноги и челюсти быстры.
Почему же, вожак, дай ответ,
Мы затравленно рвемся на выстрел
И не пробуем через запрет?
Волк не должен, не может иначе!
Вот кончается время мое:
Тот, которому я предназначен,
Улыбнулся и поднял ружье.
Рвусь из сил, и из всех сухожилий,
Но сегодня не так, как вчера.
Обложили меня, обложили,
Но остались ни с чем егеря!
Идет охота на волков,
Идет охота.
На серых хищников
Матерых и щенков,
Кричат загонщики,
И лают псы до рвоты,
Кровь на снегу и пятна красные флажков.
Словно бритва, рассвет полоснул по глазам.
Отворились курки, как волшебный сезам.
Появились стрелки, на помине легки.
И взлетели стрекозы с протухшей реки
И потеха пошла в две руки.
Полегли на живот и убрали клыки.
Даже тот, даже тот, кто нырял под флажки,
Чуял волчие ямы подушками лап,
Тот, кого даже пуля догнать не могла б,
Тоже в страхе взопрел, и прилег, и ослаб.
Чтобы жизнь улыбалась волкам - не слыхал.
Зря мы любим ее, однолюбы.
Вот у смерти - красивый широкий оскал
И здоровые, крепкие зубы.
Улыбнемся же волчьей улыбкой врагу,
Псам еще не намылены холки.
Но - на татуированном кровью снегу
Наша роспись: мы больше не волки!
Мы ползли, по-собачьи хвосты подобрав,
К небесам удивленные морды задрав:
Либо с неба возмездье на нас пролилось,
Либо света конец и в мозгах перекос…
Только били нас в рост из железных стрекоз.
Кровью вымокли мы под свинцовым дождем
И смирились, решив: все равно не умрем!
Животами горячими плавили снег.
Эту бойню затеял - не бог - человек!
Улетающих - влет, убегающих - в бег…
Свора псов, ты за стаей моей не вяжись
В равной сваре за нами удача.
Волки мы! Хороша наша волчья жизнь.
Вы - собаки, и смерть вам - собачья.
Улыбнемся же волчьей ухмылкой врагу,
Чтобы в корне пресечь кривотолки.
Но - на татуированном кровью снегу
Наша роспись: мы больше не волки!
К лесу! Там хоть немногих из вас сберегу,
К лесу, волки! Труднее убить на бегу!
Уносите же ноги! Спасайте щенков!
Я мечусь на глазах полупьяных стрелков
И скликаю заблудшие души волков.
Те, кто жив, - затаились на том берегу.
Что могу я один? Ничего не могу.
Отказали глаза. притупилось чутье.
Где вы, волки, былое лесное зверье?
Где же ты, желтоглазое племя мое?!
Я живу. Но теперь окружают меня
Звери, волчьих не знавшие кличей.
Эти псы - отдаленная наша родня,
Мы их раньше считали добычей.
Улыбаюсь я волчьей улыбкой врагу,
Обнажаю гнилые осколки.
Но - на татуированном кровью снегу
Тает роспись: мы больше не волки!
Прошла пора вступлений и прелюдий,
Все хорошо, не вру, без дураков!
Меня к себе зовут большие люди,
Чтоб я им пел охоту на волков.
Быть может, запись слышал из окон,
А может быть, с детьми ухи не сваришь,
Как знать, но приобрел магнитофон
Какой-нибудь ответственный товарищ.
И, предаваясь будничной беседе
В кругу семьи, где свет торшера тускл,
Тихонько, чтоб не слышали соседи,
Он взял, да и нажал на кнопку «пуск».
И там, не разобрав последних слов
(Прескверный дубль достали на работе),
Услышал он охоту на волков
И кое-что еще на обороте.
И все прослушав до последней ноты,
И разозлясь, что слов последних нет,
Он поднял трубку: автора «Охоты…»
Ко мне пришлите завтра в кабинет.
Я не хлебнул для храбрости винца,
И подавляя частую икоту,
С порога, от начала до конца
Я проорал ту самую охоту.
Его просили дети, безусловно,
Чтобы была улыбка на лице,
Но он меня прослушал благосклонно
И даже аплодировал в конце.
И об стакан бутылкою звеня,
Которую извлек из книжной полки,
Он выпалил: да это ж про меня!
Про всех про нас, какие, к черту волки?!
Ну все, теперь, конечно что-то будет:
Уже три года в день по пять звонков.
Меня к себе зовут большие люди,
Чтоб я им пел охоту на волков.
Грязь сегодня еще непролазней,
Сверху мразь, словно бог без штанов,
К черту дождь, у охотников праздник,
Нам сегодня стрелять кабанов.
Били в ведра и гнали к болоту,
Вытирая промокшие лбы,
Презирали лесов позолоту,
Поклонялись азарту пальбы.
Вы егерей за кровожадность не пинайте,
Вы охотников носите на руках.
Любим мы кабанье мясо в карбонате,
Обожаем кабанов в окороках.
И неважно, рычанье ли, плач ли,
Дух охотников неистребим,
Третий номер сегодня удачлив,
Три подранка лежат перед ним.
Кабанов не тревожила дума,
Почему и за что, как в плену.
Кабаны убегали от шума,
Чтоб навек обрести тишину.
Вылетали из ружей жаканы,
Без разбору разя наугад,
Будто радостно бил в барабаны
Боевой пионерский отряд.
Вы егерей за кровожадность не пинайте,
Вы охотников носите на руках.
Любим мы кабанье мясо в карбонате,
Обожаем кабанов в окороках.
Шум, костер и тушенка из банок,
И охотничья водка на стол.
Только полз присмиревший подранок,
Завороженно глядя на ствол.
А потом спирт плескался в канистре,
Спал азарт, будто выигран бой.
Снес подранку полчерепа выстрел,
И рога протрубили отбой.
Вы егерей за кровожадность не пинайте,
Вы охотников носите на руках.
Любим мы кабанье мясо в карбонате,
Обожаем кабанов в окороках.
Мне сказали они про охоту
Над угольями тушу вертя:
«Стосковались мы, видно, по фронту,
По атакам, да и по смертям».
Это вроде мы снова в пехоте,
Это вроде мы снова в штыки,
Это душу отводят в охоте
Уцелевшие фронтовики.
Вы егерей за кровожадность не пинайте,
Вы охотников носите на руках.
Любим мы кабанье мясо в карбонате,
Обожаем кабанов в окороках.
Вдоль обрыва по-над пропастью, по самому краю
Я коней своих нагайкою стегаю, погоняю.
Что-то воздуху мне мало, ветер пью, туман глотаю,
Чую, с гибельным восторгом, пропадаю.
Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее,
Вы тугую не слушайте плеть!
Но что-то кони мне попались привередливые,
И дожить не успел, мне допеть не успеть!
Я коней напою, я куплет допою,
Хоть немного еще постою на краю.
Сгину я, меня пушинкой ураган сметет с ладони,
И в санях меня галопом повлекут по снегу утром.
Вы на шаг неторопливый перейдите, мои кони,
Хоть немного, но продлите путь к последнему приюту!
Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее,
Не указчики вам кнут и плеть.
Но что-то кони мне попались привередливые,
И дожить не успел, мне допеть не успеть.
Я коней напою, я куплет допою,
Хоть немного еще постою на краю.
Мы успели. в гости к богу не бывает опозданий,
Так, что ж там ангелы поют такими злыми голосами?
Или это колокольчик весь зашелся от рыданий,
Или я кричу коням, чтоб не несли так быстро сани!
Чуть помедленнее кони, чуть помедленнее,
Умоляю вас, вскачь не лететь!
Но что-то кони мне достались привередливые.
Коль дожить не успел, так хотя бы допеть!
Я коней напою, я куплет допою,
Хоть немного еще постою на краю.
У домашних и диких зверей
Есть человечий вкус и запах.
А целый век ходить на задних лапах
Это грустная участь людей.
Сегодня зрители, сегодня зрители
Не желают больше видеть укротителя.
А если хочется поукрощать,
Работай в органах, там благодать.
У немногих приличных людей
Есть человеческий вкус и запах.
А каждый день ходить на задних лапах
Это грустная участь зверей.
Сегодня жители, сегодня жители
Не желают больше видеть укротителя.
А если хочется поукрощать,
Работай в цирке, там благодать.
Жили были в Индии с древней старины
Дикие огромные серые слоны.
Слоны слонялись в джунглях без маршрута.
Один из них был белый почему-то.
Добрым глазом, тихим нравом отличался он,
И имел он масти благородной.
Средь своих собратьев белый слон
Был, конечно, белою вороной.
И владыка Индии, были времена,
Мне из уважения подарил слона.
«Зачем мне слон?», - спросил я иноверца,
А он сказал: «в слоне большое сердце».
Слон мне делал реверанс, а я ему поклон,
Речь моя была не злой и тихой,
Потому что этот самый белый слон
Был к тому жу белою слонихой.
Я прекрасно выглядел, сидя на слоне,
Ездил я по Индии, сказочной стране,
Ах, где мы только вместе не скитались
И в тесноте отлично уживались.
И бывало шли мы в ночь под чей-нибудь балкон,
Дамы так и прыгали из спален.
Надо вам сказать, что этот белый слон
Был необычайно музыкален.
Карту мира видели вы наверняка,
Знаете, что в Индии тоже есть река.
Мой слон и я питались соком манго
И как-то потерялись в дебрях Ганга.
Я метался по реке, забыв покой и сон,
Безвозвратно потерял здоровье.
А потом сказали мне: «Твой белый слон
Встретил стадо белое слоновье».
Долго был в обиде я, только вот те на:
Мне владыка Индии вновь прислал слона.
Он в виде украшения на трости,
Белый слон, но из слоновой кости.
Говорят, что семь слонов иметь - хороший тон,
На шкафу, как средство от напасти.
Пусть гуляет лучше в белом стаде белый слон,
Пусть он лучше не приносит счастья.
Дайте собакам мясо,
Может они подерутся.
Дайте похмельным кваса,
Авось перебьются.
Чтоб не жалеть, воронам
Ставьте побольше пугал.
А чтоб любить, влюбленным
Дайте укромный угол.
В землю бросайте зерна.
Может появятся всходы.
Ладно, я буду покорным,
Дайте же мне свободу.
Псам мясные ошметки
Дали, а псы не подрались,
Дали пьяницам водки,
А они отказались.
Люди ворон пугают,
Но воронье не боится.
Пары соединяют,
А им бы разъединиться.
Лили на землю воду,
Нету колосьев, чудо.
Мне вчера дали свободу,
Что я с ней делать буду.
В заповеднике, вот в каком забыл,
Жил да был козел, роги длинные,
Хоть с волками жил - не по-волчьи выл,
Блеял песенки, да все козлиные.
И пощипывал он травку, и нагуливал бока,
Не услышать от него худого слова.
Толку было с него, правда, как с козла молока,
Но вреда, однако, тоже никакого.
Жил на выпасе, возле озерка,
Не вторгаясь в чужие владения.
Но заметили скромного козлика
И избрали в козла отпущения.
Например, медведь, баламут и плут,
Обхамил кого-нибудь по-медвежьему,
Враз козла найдут, приведут и бьют,
По рогам ему, и промеж ему…
Не противился он, серенький,
Насилию со злом,
А сносил побои весело и гордо,
Сам медведь сказал: «Ребята, я горжусь козлом,
Героическая личность, козья морда!»
Берегли козла, как наследника.
Вышло даже в лесу запрещение
С территории заповедника
Отпускать козла отпущения.
А козел себе все скакал козлом,
Но пошаливать он стал втихимолочку,
Он как-то бороду завязал узлом,
Из кустов назвал волка сволочью.
А когда очередное отпущенье получал,
Все за то, что волки лишку откусили,
Он, как будто бы случайно, по-медвежьи зарычал,
Но внимания тогда не обратили…
Пока хищники меж собой дрались,
В заповеднике крепло мнение,
Что дороже всех медведей и лис
Дорогой козел отпущения.
Услыхал козел, да и стал таков:
Эй, вы, бурые, - кричит, - светлопегие.
Отниму у вас рацион волков
И медвежие привилегии.
Покажу вам козью морду
Настоящую в лесу,
Распишу туда-сюда по трафарету.
Всех на роги намотаю и по кочкам разнесу,
И ославлю по всему по белу свету.
Не один из вас будет землю жрать,
Все подохнете без прощения.
Отпускать грехи кому - уж это мне решать
Это я, козел отпущения.
В заповеднике, вот в каком забыл,
Правит бал козел не по-прежнему,
Он с волками жил и по-волчьи выл,
И орет теперь по-медвежьему.
А козлятушки-ребятки засучили рукава
И пошли шерстить волчишек в пух и клочья.
А чего теперь стесняться, если их глава
От лесного льва имеет полномочья.
Ощутил он вдруг остроту рогов
И козлиное вдохновение.
Россомах и лис, медведей, волков
Превратил в козлов отпущения.
Бегают по лесу стаи зверей
Не за добычей, не на водопой.
Денно и нощно они егерей
Ищут веселой толпой.
Звери забыв вековечные страхи,
С твердою верой, что все по плечу,
Шкуры рванув на груди, как рубахи,
Падают навзничь: бери - не хочу.
Сколько их в кущах,
Сколько их в чащах,
Ревом ревущих.
Рыбы пошли косяком против воды,
Черпай руками, иди по ним вброд.
Столько желающих прямо на стол,
Прямо на блюдо и в рот.
Рыба - мясо, она хладнокровней,
В Сеть норовит, на крючок, в невода.
Рыбы погреться хотят на жаровне,
Море - не жабры, вода - не вода.
Сколько их в дебрях,
Сколько их в чащах,
Сколько ползущих,
Сколько летящих.
Птица на дробь устремляет полет,
Птица на выдумки стала хитра.
Чтобы им яблоки сунуть в живот,