Эй, шофер, вези в Бутырский хутор,
Где тюрьма, да поскорее мчи.
„А ты, товарищ, опоздал, ты на два года перепутал,
Разобрали всю тюрьму на кирпичи“.
Жаль, а я сегодня спозаранку
По родным решил проехаться местам,
Ну да ладно,
„Что ж, шофер, вези меня в Таганку,
Погляжу, ведь я и там бывал“.
„Разломали старую Таганку,
Подчистую всю, ко всем чертям“.
„Что ж, шофер, давай верти, крути-верти назад свою баранку,
Мы ни с чем поедем по домам.
Погоди, давай сперва закурим,
Или лучше выпьем поскорей,
Пьем за то, чтоб не осталось по России больше тюрем,
Чтоб не стало по России лагерей“.
Нам вчера прислали из рук вон плохую весть,
Нам вчера сказали, что Алеха вышел весь.
Как же так, он наде говорил, что пофартит,
Что сыграет свадьбу, на неделю загудит.
Этот свадебный гудеж
Потому что в драке налетел на чей-то нож,
Потому что плохо, хоть не первый раз уже,
Получал Алеха дырки новые в душе.
Для того ль он душу, как рубаху залатал,
Чтоб его убила в пьяной драке сволота,
Если б все в порядке, мы б на свадьбу нынче шли,
И с ножом в лопатке мусора его нашли.
Что ж, поубивается девчонка, поревет,
Чуть засомневается и слезы оботрет,
А потом без вздоха отопрет другому дверь,
Ничего, Алеха, все равно ему теперь.
Мы его схороним очень скромно, что рыдать,
Некому о нем и похоронную послать,
Потому никто не знает, где у Лехи дом,
Вот такая смерть шальная всех нас ждет потом.
Что ж, поубивается девчонка, поревет,
Чуть засомневается и слезы оботрет,
А потом без вздоха отомкнет любому дверь.
Бог простит, Алеха, все равно тебе теперь.
Что же ты, зараза, бровь себе побрила,
Ну для чего надела, падла, синий свой берет?
И куда ты, стерва, лыжи навострила,
От меня не скроешь, ты, в наш клуб второй билет.
Знаешь ты, зараза, что я души в тебе не чаю,
Для тебя готов я днем и ночью воровать,
Но в последне время чтой-то замечаю,
Что ты мне стала слишком часто изменять.
Если это Колька или даже Славка,
Супротив товарищей не стану возражать,
Но если это Витька с первой Перьяславки,
Я ж тебе ноги обломаю, бога душу мать.
Рыжая шалава, от тебя не скрою,
Если ты и дальше будешь свой берет носить,
Я тебя не трону, а душе зарою
И прикажу в столице ментам, чтобы не разрыть.
А настанет лето, ты еще вернешься,
Ну, а я себе такую бабу отхвачу,
Что тогда ты, стерва, от зависти загнешься,
Скажешь мне: „Прости“, а я плевать не захочу.
В тюрьме легко ль не перевоспитаться?
И я сказать об этом не боюсь.
Мы через час работать честно стали,
А через два вступили в профсоюз.
Работаю в артели без прогулов,
Я, бывший вор, карманник и бандит.
Мой старый друг, по прозвищу акула,
Пошел работать в винный магазин.
И грабить не имею я привычки,
Теперь угрозыску не порчу больше нервы,
Лишь иногда беру свои отмычки
И откриваю рыбные консервы.
Мне хорошо все в этой жизни новой,
Вчера я ночью лазил по карнизу.
Меня на крыше встретил участковый
И мне помог наладить телевизор.
Вся жизнь проходит как ночной патруль,
Теперь стучусь в любые двери,
Я был когда-то абсолютный нуль,
Теперь прошу исправленному верить.
Ты уехала на короткий срок,
Снова свидеться нам не дай бог,
А меня в товарный и на восток,
И на прииски в Бодайбо.
Не заплачешь ты, и не станешь ждать
Навещать не станешь родных,
Ну, а мне плевать, я здесь добывать
Буду золото для страны.
Все закончилось, смолкнул стук колес,
Шпалы кончились, рельсов нет.
Эх бы взвыть сейчас, жалко нету слез,
Слезы кончились на земле.
Ты не жди меня, ладно, бог с тобой,
А что туго мне, ты не грусти,
Только помни, не дай бог со мной
Снова встретиться на пути.
Срок закончится, я уж вытерплю,
И на волю выйду, как пить,
Но пока я в зоне на нарах сплю,
Я постараюсь все позабыть.
Здесь леса кругом гнутся по ветру
Синева кругом, как не выть,
А позади шесть тысяч километров,
А впереди семь лет синевы.
У тебя глаза как нож,
Если прямо ты взглянешь,
Я забываю, кто я есть и где мой дом,
А если косо ты взглянешь,
Как по сердцу полоснешь
Ты холодным острым серым тесаком.
Я здоров, к чему скрывать,
Я пятаки могу ломать,
А недавно головой быка убил.
Но с тобой жизнь скоротать
Не подковы разгибать,
А прибить тебя морально нету сил.
Вспомни, было ль хоть разок,
Чтоб я из дому убег,
Ну, когда же надоест тебе гулять?
С гаражу я прихожу,
Язык за спину завожу
И бегу тебя по городу шукать.
Я все ноги исходил,
Велосипед себе купил,
Чтоб в страданьях облегчение была.
Но налетел на самосвал,
К Склифосовскому попал,
Навестить меня ты даже не пришла.
И хирург, седой старик,
Он весь обмяк и как-то сник,
Он шесть суток мою рану зашивал,
А когда кончился наркоз,
Стало больно мне до слез,
Для кого ж своей я жизнью рисковал.
Ты не радуйся, змея,
Скоро выпишут меня,
Отомщу тебе тогда без всяких схем.
Я тебе точно говорю:
Остру бритву навострю
И обрею тебя наголо совсем.
Красное, зеленое, желтое, лиловое,
Самое красивое на твои бока,
А если что дешевое - то новое, фартовое,
А ты мне только водку, ну и реже коньяка.
Бабу ненасытную, стерву неприкрытую
Сколько раз я спрашивал: „Хватит ли, мой свет?“
А ты всегда испитая, здоровая, небитая
Давала мене водку и кричала: „Еще нет“.
На тебя, отраву, деньги словно с неба сыпались.
Крупными купюрами, займом золотым,
Но однажды всыпались и сколько мы не рыпались,
Все прошло, исчезло, словно с яблонь белый дым.
А бог с тобой, с проклятою, с твоею верной клятвою,
О том, что будешь ждать меня ты долгие года,
А ну тебя, проклятую, тебя саму и мать твою,
Живи себе, как хочешь, я уехал навсегда.
Такова уж воровская доля.
В нашей жизни часто так бывает:
Мы навеки расстаемся с волей,
Но наш брат нигде не унывает.
Может, кто погибель мне готовит,
Солнца луч блеснет на небе редко,
Дорогая, ведь ворон не ловят
Только соловьи сидят по клеткам.
Свой первый срок я выдержать не смог,
Мне год добавят, а может быть четыре.
Ребята, напишите мне письмо,
Как там дела в свободном вашем мире.
Что вы там пьете? Ведь мы почти не пьем,
У нас тут снег при солнечной погоде.
Ребята, напишите обо всем,
А то здесь ничего не происходит.
Мне очень-очень не хватает вас,
Хочу увидеть Нюру и Сережу.
Как там Надюха? С кем она сейчас?
Одна? - Тогда пускай напишет тоже.
Ну что страшнее? Только страшный суд.
Мне ваши письма кажутся лишь нитью.
Его, быть может, мне не отдадут,
Но все равно, ребята, напишите.
Здесь сидел ты, валет, тебе счастия нет,
Тебе карта всегда не в цвет.
Наши общие дни ты в душе сохрани,
И за карты меня, и за карты меня извини.
На воле теперь вы меня забываете,
Расползлись все по семьям, домам.
Мои товарищи по старой памяти,
Я с вами веду разговор по душам.
Гром прогремел, реляция идет,
Губернский розыск рассылает телеграммы,
Что вся Одесса переполнена ворами,
И что настал критический момент,
И заедает темный элемент.
Не тот расклад, начальники грустят,
По всем притонам пьют не вина, а отравы,
По всему городу убийства и облавы,
Они приказ дают идти ва-банк,
И применить запасный вариант.
Вот мент идет, идет в обход,
Губернский розыск рассылает телеграммы,
Что вся Одесса переполнена ворами,
И что настал критический момент,
И заедает вредный элемент.
А им в ответ дают такой совет:
Имейте каплю уваженья к этой драме,
Четыре сбоку, ваших нет в Одессе-маме,
Пусть мент идет, идет себе в обход,
Расклад не тот, и номер не пройдет.
Стою я раз на стреме, держуся за карман,
И вдруг ко мне подходит незнакомый мне граждан.
Он говорит мне тихо: „Куда бы нам пойти,
Где б можно было лихо нам время провести“.
А я ему отвечаю: „Такие, мол, дела,
Последнюю малину забили мусора.“
А он говорит: „В Марселе такие кабаки,
Такие там девчоночки, такие бардаки.
Там девочки танцуют голые, там дамы в соболях,
Лакеи носят вина, а воры носят фрак“
Он предложил мне денег и жемчуга стакан,
Чтоб я ему передал советского завода план.
Мы сдали того субчика властям НКВД,
С тех пор его по тюрьмам я не встречал нигде.
Меня благодарили власти, жал руку прокурор,
А после посадили под усиленный надзор.
С тех пор, друзья и братцы, одну имею цель,
Чтоб как-нибудь пробраться в этот солнечный Марсель,
Где девочки танцуют голые, где дамы в соболях,
Лакеи носят вина, а воры носят фрак.
У нас вчера, позавчера
Шла спокойная игра,
Козырей в колоде каждому хватало,
И сходились мы на том,
Что оставались при своем,
Расходились, а потом давай сначала.
Но вот явились к нам они, сказали: „Здрасьте“,
Мы их не ждали, а ои уже пришли.
А в колоде как всегда четыре масти,
Они давай хватать тузы и короли.
И пошла у нас с утра
Неудачная игра,
Не мешайте и не хлопайте дверями,
И шерстят они нас в пух,
Им успех, а нам испуг,
Но тузы, они ведь бьются козырями.
Но вот явились к нам они, сказали: „Здрасьте“,
Мы их не ждали, а ои уже пришли.
А в колоде как всегда четыре масти,
Они давай хватать тузы и короли.
Неудачная игра,
Одолели шулера,
Карта прет им, ну а вам, пойду покличу,
Зубы щелкают у них,
Видно каждый хочет вмиг
Кончить дело и начать делить добычу.
Но вот явились к нам они, сказали: „Здрасьте“,
Мы их не ждали, а ои уже пришли.
А в колоде как всегда четыре масти,
Они давай хватать тузы и короли.
Только зря они шустры,
Не сейчас конец игры,
Жаль, что вечер на дворе такой безлунный,
Мы плетемся наугад,
Нам фортуна кажет зад,
Но ничего, мы рассчитаемся с фортуной.
И вот явились к нам они, сказали: „Здрасьте“,
Мы их не ждали, а они уже пришли,
Но в колоде все равно четыре масти,
И нам достанутся тузы и короли.
У меня гитара есть, расступитесь стены…
Век свободы не видать из-за злой фортуны.
Перережьте горло мне, пережьте вены,
Только не порвите серебряные струны.
Я зароюсь в землю, сгину в одночасье.
Кто бы заступился за мой возраст юный.
Влезли ко мне в душу и рвут ее на части,
Только б не порвали серебряные струны.
Но гитару унесли с ней свободу.
Упирался я, кричал - сволочи, паскуды.
Вы втопчите меня в грязь, бросьте меня в воду,
Но только не порвите серебряные струны.
Что же это, братцы, не видать мне, что ли
Ни денечков светлых, ни ночей безлунных.
Загубили душу мне отобрали волю,
А теперь порвали… серебряные струны.
За меня невесты отрыдают честно,
За меня ребята отдадут долги,
За меня другие отдадут все песни…
И быть может выпьют за меня… враги.
Не дают мне больше интересных книжек,
И моя гитара - без струны,
И нельзя мне выше, и нельзя мне ниже,
И нельзя мне солнца, и нельзя луны…
Мне нельзя на волю, не имею права,
Можно лишь от двери до стены.
Мне нельзя налево, мне нельзя направо,
Можно только неба кусок, можно только сны…
Сны про то, как выйду, как замок мой снимут,
Как мою гитару отдадут…
Кто меня там встретит… как меня обнимут
И какие песни мне споют…
Помню, я однажды и в очко, и в стос играл,
С кем играл - не помню этой стервы.
Я ему тогда двух сук из зоны проиграл…
Эх, зря пошёл я в пику, а не в черву!
Я ему тогда двух сук из зоны проиграл…
Зря пошёл я в пику, а не в черву!
Он сперва как следует колоду стасовал,
А потом я сделал ход неверный.
Он рубли с Кремлём кидал, а я слюну глотал…
И пошёл я в пику, а не в черву!
Руки задрожали, будто кур я воровал,
Будто сел играть я в самый первый…
Он сперва для понта мне полсотни проиграл -
И пошёл я в пику, а не в черву!..
Ставки повышались, всё шло слишком хорошо,
Но потом я сделал ход неверный.
Он поставил на кон этих двух - и я пошёл…
И пошёл я в пику, а не в черву!..
Я тогда по-новой всю колоду стасовал,
А потом не выдержали нервы.
Делать было нечего - и я его прибрал…
Ох, зря пошёл я в пику, а не в черву!..
Делать было нечего - и я его прибрал…
Зря пошёл я в пику, а не в черву!..
Так оно и есть словно встарь, словно встарь…
Если шел вразрез на фонарь, на фонарь.
Если воровал значит сел, значит сел.
А если много знал под расстрел, под расстрел.
Думал я, конец, не увижу я скоро лагерей, лагерей…
Но попал в этот пыльный, расплывчатый город без людей, без людей…
Бродят толпы людей, на людей не похожих, равнодушных, слепых.
Я заглядывал в черные лица прохожих не своих, не чужих.
Так зачем проклинал свою горькую долю, видно зря, видно зря.
Так зачем я так долго стремился на волю в лагерях, в лагерях.
Бродят толпы людей, на людей не похожих, равнодушных, слепых.
Я заглядывал в черные лица прохожих не своих, не чужих.
Но так оно и есть, словно встарь, словно встарь…
Если шел вразрез на фонарь, на фонарь.
Если воровал значит сел, значит сел.
А если много знал под расстрел, под расстрел.
Я был слесарь 6-го разряда,
Я получку на ветер кидал.
А получал я всегда сколько надо
И плюс премию в каждый квартал.
Если пьешь, понимаете сами,
Должен что-то и есть человек.
И кроме невесты в Рязани,
У меня две шалавы в Москве.
Шлю посылки и письма в Рязань я,
А шалавам себя и вино.
Каждый вечер одно наказанье
И всю ночь истезанье одно.
Вижу я, что здоровие тает,
На работе все брак и скандал.
Никаких моих сил не хватает
И плюс премии в каждый квартал.
Синяки и морщины на роже,
И сказал я тогда им без слов:
«На… вас, мне здоровье дороже,
Оищите других фраеров.»
Если б знали насколько мне лучше,
Как мне чудно, хоть бы кто увидал.
Я один пропиваю получку
И плюс премию в каждый квартал.
В наш бедный круг не каждый попадал
И я однажды, проклятая дата,
Его привел с собою и сказал:
„Со мною он, нальем ему, ребята.“
Он пил, как все, и был, как-будто рад,
А мы его, мы встретили, как брата,
А он назавтра продал всех подряд.
Ошибся я, простите мне, ребята.
Суда не помню, было мне не в мочь
Потом барак холодный, как могила.
Казалось мне - кругом сплошная ночь,
Тем более, что так оно и было.
Я сохраню, хотя б остаток сил,
Он думает отсюда нет возврата.
Он слишком рано нас похоронил,
Ошибся он, поверьте мне, ребята.
И день наступит, ведь ночь не на года
Я попрошу, когда придет расплата.
Ведь это я, привел его тогда,
И вы его отдайте мне, ребята.
Я женщин не бил до семнадцати лет -
В семнадцать ударил впервые, -
С тех пор на меня просто удержу нет:
Направо - налево
я им раздаю "чаевые".
Но как же случилось, что интеллигент,
Противник насилия в быте,
Так низко упал я - и в этот момент,
Ну если хотите,
себя оскорбил мордобитьем?
А было все так: я ей не изменил
За три дня ни разу, признаться, -
Да что говорить - я духи ей купил! -
Французские, братцы,
За тридцать четыре семнадцать.
Но был у нее продавец из «ТЭЖЕ» -
Его звали Голубев Слава, -
Он эти духи подарил ей уже, -
Налево-направо
моя улыбалась шалава.
Я был молодой, и я вспыльчивый был -
Претензии выложил кратко -
Сказал ей: "Я Славку вчера удавил, -
Сегодня ж, касатка,
тебя удавлю для порядка!"
Я с дрожью в руках подошел к ней впритык,
Зубами стуча "Марсельезу", -
К гортани присох непослушный язык -
И справа, и слева
я ей основательно врезал.
С тех пор все шалавы боятся меня -
И это мне больно, ей-богу!
Поэтому я - не проходит и дня -
Бью больно и долго, -
но всех не побьешь - их ведь много
Был побег на рывок, наглый, глупый, дневной.
Вологодского с нос, и вперед головой…
И запрыгали двое, так сопя на бегу…
На виду у конвоя, да по пояс в снегу.
Положен строй в порядке образцовом,
И взвыла „Дружба“ - старая пила,
И осенила знаменьем свинцовым
С очухавшихся вышек три ствола.
Все лежали плашмя, в снег уткнувши носы.
А за нами двумя бесноватые псы!
9 Граммов горячие, как вам тесно в стволах,
Мы на мушках корячились, словно как на колах!
Нам добежать до берега, до цели…
Но свыше с вышек все предрешено.
Там у стрелков мы дергались в прицеле.
Умора просто, до чего смешно!
Вот бы мне посмотреть, с кем отправился в путь,
С кем рискнул помереть, с кем затеял рискнуть!
Где-то виделись будто… чуть очухался я,
Прохрипел: „Какм зовут-то? И какая статья?“
Но поздно - зачеркнули его пули,
Крестом: затылок, пояс, два плеча.
А я бежал и думал: „Добегу ли?“
И даже не заметил сгоряча.
Я к нему чудаку: „Почему, мол, отстал?“
Ну а он на боку и мозги распластал…
Пробрало! телогрейка аж просохла на мне,
Лихо бьет трехлинейка, прямо как на войне!
Как за грудки держался я за камни.
Когда собаки близко - не беги!
Псы покрошили землю языками
И разбрелись, слизав его мозги.
Приподнялся и я, белый свет стервеня.
И гляжу кумовья поджидают меня.
И мы прошли, ткнули труп: „Сдох, скотина!“
Нету прока с него.
За поимку - полтина, а за смерть - ничего!“
И мы прошли гуськом перед бригадой.
Потом за вах ту, отряхнувши снег.
Они обратно в зону за наградой,
А я за новым сроком - за побег.
Я сначала грубил, а потом перестал.
Целый взвод меня бил, аж два раза устал!
Зря пугают тем светом, тут с дубьем, там с кнутом!
Врежут там - я на этом!
Врежут здесь - я на том!
Вот и сказке конец
Зверь бежал на ловца!
Снес, как срезал, ловец
Беглецу поллица…
Беглецу поллица…
Как в селе большие вилы,
Где еще сгорел сарай,
Жили-были два громилы
Огромадной буйной силы,
Братья Проф и Николай.
Николай, что понахальней,
По ошибке лес скосил.
Ну а Проф в опочивальне
Рушил стены и сносил.
Как братья не вяжут лыка,
Пьют отвар из чаги,
Все от мала до велика
Прячутся в овраге.
В общем, лопнуло терпенье,
Ведь добро свое, не чье.
Начинать вооруженье
И идти на них сраженьем
Порешило мужичье.
Николай, что понахальней,
В этот миг быка ломал.
Ну а Проф в какой-то спальне
Смаху стену прошибал.
- Эй, братан, гляди - ватага,
С кольями, да слышь, ты,
Что-то нынче из оврага
Рановато вышли.
Неудобно сразу драться,
Наш мужик так не привык,
Вот и стали задираться:
- Для чего, скажите, братцы,
Нужен вам безрогий бык?
Николаю это странно:
- Если жалко вам быка,
С удовольствием с братаном
Можем вам намять бока.
Где-то в поле замер заяц,
Постоял и ходу.
Проф ломается, мерзавец,
Сотворивши шкоду:
- Только кто попробуй, вылезь,
Вмиг разделаюсь с врагом…
Мужики перекрестились,
Всей ватагой навалились
Кто с багром, кто с батогом.
Николай, печась о брате,
Первый натиск отражал.
Ну а проф укрылся в хате
И оттуда хохотал.
От могучего напора
Развалилась хата.
Проф оттяпал ползабора
Для спасенья брата.
Хватит, брат, обороняться,
Пропадать, так пропадать.
Коля, нечего стесняться,
Колья начали ломаться,
Надо, Коля, нападать!
По мужьям, да по ребятам
Будут бабы слезы лить…
Но решили оба брата
С наступленьем погодить.
- Гляди в оба, братень,
Со спины заходят.
- Может оборотень?
- Не похоже, вроде.
Дело в том, что к нам в селенье
Напросился на ночлег
И остался до успенья,
А потом на поселенье
Никчемушний человек.
И сейчас вот из-за крика
Ни один не услыхал,
Как вот этот горемыка
Что-то братьям приказал.
Кровь уже лилась ручьями,
Так о чем же речь-то?
Бей братьев! Но тут с братьями
Сотворилось нечто.
Братьев как-то подкосило,
Стали братья отступать,
Будто вмиг лишились силы.
Мужичье их попросило
Больше бед не сотворять.
Долго думали, гадали,
Что блаженный им сказал.
Но как затылков ни чесали,
Ни один не угадал.
И решили: он заклятьем
Обладает, видно.
Ну, а он сказал лишь: „Братья!
Как же вам не стыдно!“
Мне ребята сказали про такую „наколку“…
На окраине, там даже нет фонарей.
Если выгорит дело, обеспечусь надолго,
Обеспечу себя я и лучших друзей.
Но в 12 часов людям хочется спать,
Им назавтра вставать на работу.
Не могу им мешать, не пойду воровать,
Мне их сон прерывать неохота.
Мне ребята сказали, что живет там артистка,
Что у ней там брильянты, золотишко, деньга.
И что все будет тихо, без малейшего риска,
Ну, а после, конечно, мы рискнем на бегах.
Но в 12 часов людям хочется спать,
И артисты идут на работу.
Не хочу им мешать, не пойду воровать,
Мне ей сон прерывать неохота.
Говорил мне друг Мишка,
Что у ней есть сберкнижка.
Быть не может, не может, наш артист не богат.
Но у ней подполковник,
Он ей полюбовник.
Этим доводом Мишка убедил меня, гад.
А в 12 часов людям хочется спать,
Им назавтра вставать на работу.
Ничего, не поспят, я пойду воровать.
Хоть их сон нарушать неохота.
Говорил я ребятам,
Что она небогата,
Бриллианты - подделка,
Подполковник сбежал.
Ну, а этой артистке
Лет примерно под триста,
Не прощу себе в жизни, что ей спать помешал.
Но в 12 часов людям хочется спать,
Им назавтра вставать на работу.
Не могу им мешать, не пойду воровать,
Мне их сон прерывать неохота.
Вот и разошлись пути-дороги вдруг.
Один на север, другой - на запад.
Грустно мне, когда уходит друг
Внезапно, внезапно.
Ушел - невелика потеря
Для многих людей.
Но все-таки я верю,
Верю в друзей.
Наступило время неудач.
Следы и души заносит вьюга.
Все из рук-вон плохо, плачь - не плачь,
Нет друга, нет друга.
Ушел - невелика потеря
Для многих людей.
Не знаю, как другие, а я верю,
Верю в друзей.
А когда вернется он назад
И скажет: „Ссора была ошибкой.“
Бросим мы на прошлое с ним взгляд
С улыбкой, с улыбкой.
Что, мол, невелика потеря
Для многих людей.
Но все-таки я верю,
Верю в друзей.
ЗАРИСОВКИ
В Ленинграде-городе,
У Пяти Углов
Получил по морде
Саня Соколов.
Пел немузыкально,
Скандально,
Значит, в общем правильно,
Что дали.
В Ленинграде-городе
Тишь и благодать.
Где шпана и воры где?
Нет их не видать.
Не сравнить с Афинами,
Прохладно.
Правда шведы с финнами,
Ну ладно.
В Ленинграде-городе, как везде - такси.
Но не остановятся, даже не проси.
Если сильно водку пьешь - по пьянке,
Не захочешь, отойдешь
К стоянке.
Ах, милый Ваня, я гуляю по Парижу
И то, что слышу, и то, что вижу,
Пишу в блокноте, впечатлениям вдогонку,
Когда состарюсь - издам книжонку.
Про то, что Ваня, Ваня Ваня, мы в Париже
Нужны, как в бане пассатижи.
Все эмигранты тут второго поколенья,
От них сплошные недоразуменья
Они все путают, и имя, и названья,
И ты бы, Ваня, у них выл в ванне я.
А в общем, Ваня, Ваня, Ваня, мы в Париже
Нужны, как в русской бане лыжи.
Я там завел с француженкою шашни,
Мои друзья теперь и Пьер, и Жан,