.. Не та передача, задняя! Громко хрустнула клетка, заверещал в истерике индюк... А мотора не слышно. Неужели заглох?! Вот, теперь - та, передняя... Нет. Что, боковые передачи тоже бывают? Эта оказалась правая. От удара бампером фанерная времянка сложилась, как книжка-игрушка: хлоп! Толстая тетка в короткой белой комбинации ловила руками одеяло, убегавшее от нее вместе со стеной, и орала. Теперь Слава понял, наконец, что кругом стоит дикий шум поэтому кажется, что мотороа не слышно. Через капот злобным глобусом перекатился индюк, он тоже орал хриплым фальцетом, заглушая выстрелы... Выстрелы? Да, по багажнику что-то чавкнуло, но к выстрелам как раз Слава уже привык. Мотора не слышно, и это неудобно... Еще одна передача... Теперь мотор взвыл, а машина остановилась. Нейтраль, наверное. На плоско-желтом фоне окна закачались силуэты, испуская беспорядочные огоньки: стреляют. Попробовать эту передачу... Вперед! Справа по каким-то неясным завалам темноты скакал индюк, выписывал петли красным носом похожий на разжиревший блуждающий огонек. Или - на ангела-горбунка. Слава беспорядочно крутил руль, хотел включить фары - но забыл, как это делается. Пуля пробила заднее стекло. Еще одна. Третья попадет в голову... Вот. Весь мир стал черно-серым - и темнота. Только - индюк... Ага, опять. При свете следующего взрыва (это не пуля, вот здорово!) Слава увидел ворота и ринулся к ним, но промазал и выехал со двора прямо сквозь эфемерный серебристый плетень. Оказавшись один на один с узкой кривой улицей, Слава растерялся: срочно хотелось вытереть ладони о штаны, гадкие скользкие ладони с трудом удерживали вихляющееся колесо руля. Машину несколько раз снесло, но вот показался перекресток с моргающим глазом желтого светофора. Теория-теорией, но без окриков и подзатыльников брата за рулем сидеть было неуютно и как-то туго. Хотя... Хотя, пока брат не видит, можно и по газам вдарить, и машину разбить не так страшно - не своя. Бандитская... Бандиты! Погоня!.. Свернув в третий раз, Слава оглянулся, ожидая погони, но ее не было. Посмотрел на заднее сиденье - там болталась канистра, автомат и вылезшая из бумаги копченая курица. Он расмеялся: - Цы-ы-ыпле-е-енок жа-ареный, цыпленок па-а-ареный... - По-ошел на речку погулять, - подхватил с боку чей-то голос. Довольный мальчишка сидел рядом, зажав в руках бутылку с пивом, - открыть бы, а? Его поймали, арестовали. Велели паспор-рр-т показать!!! - Он по-деловому откинул бардачок и стал шарить внутри. - Во дают!!! - держа в руках пистолет, только присвистнул. - А открывалок нет. Они их что, зубами? - он попытался пристроить крышку к железной загогулине на дверце. - Притормози, а? - Не могу, - у Славы слабо стучали зубы. - Забыл. - Что забыл? - не понял Сашок. - Как тормозить. Тормоза-то - где? Где?! - слезы вдруг побежали из глаз. - Тогда направо давай! Это можешь? Так, ништяк, а теперь налево и прямо жми, на проселочную, понял, шеф?... Ну, ты даешь!!! Там они нас до утра не найдут. Пока соображать станут. А как пиво-то открыть? - Сука, ты меня к какой машине привел?! - Слава боялся оторвать руки от гладкой поверхности руля, а глаза от дороги. - Так ее обойти же надо было, я ж рисовал! А круто ты их!!! Класс! Сашок восхищенно вертел пистолетом. - Смотри-ка, заряжен. Ух ты! - Убери. Положи на место! Дурак, - Слава наконец стал приходить в себя, - где девчонка? - Не знаю, в той машине ее тоже не было. Я проверил, пока ты веркин двор громил, - он весело расхохотался. - Эй-эээй, тормози, козел!!! Машину дернуло, грохнуло под самым ухом, на стекле медленно потекли извивы трещин, морозным узором, потом узор рухнул вокруг ровного кружочка и переднее окно стекло вниз, вперед и на колени тысячами мелких брызг. Слава навалился на руль, впечатав в пол левую педаль: не знаешь, что нажать - нажимай сцепление. - Эй, парень... Живой?! - что-то шипучее, с резким приятным запахом лилось ему на голову: "Пиво," - пронеслась в голове сумасшедшая мысль. - Ну, глазки-то открой, Гюльчатай! - Сашок нагло допивал из бутылки последний глоток. - Давай, давай! Нам еще отсюдова часа полтора до дому топать. Скоро эти углы припрутся, или менты. Давай вставай, ноги делать будем, - он поднялся, отряхивая штаны, - а то узнают, вломить могут. Тут народ крутой. Меня-то мать не заложит, сама отдерет, а вот тебя не знаю... Приподнявшись на локтях, Слава увидел машину - цела почти. Легко отделались. Проверил ребра, ничего. Надо сумку забрать. - Слышь, - уставился колючими глазами Сашок, - светает уже. Пошли на трассу, вон, километра два, - он кивнул вправо. - Нет, там человека убить хотят, - Слава потряс головой для ясности, но лучше бы было этого не делать... - Что там у них еще в машине есть? курицу точно следовало взять с собой, - Слушай, а в канистре-то что? - Дай нюхну! - сунув острый нос в дырку, Сашок хмыкнул. - Нормально. Самогон. Больше ничего интересного в салоне не обнаружилось, возиться с багажником было лень - Слава прихватил только аптечку, курицу упаковал понадежнее и, подумав, втиснул рядом пистолет. А кробочку патронов запихал в карман. - Все, пошли, - он с сомнением оглядел растерзанный жигуль: по всем правилам надо его сжечь, как это делали бандиты. От воспоминаний передернуло плечи: "А ну их, эти отпечатки пальцев!" Потихоньку стало сереть небо, чернота отступала, всасывалась в щели домов, забивалась в канавы, как талый снег весной. Сашок заметно торопился, Слава еле успевал за ним, дурацкая сумка вконец натерла плечи, чего он с ней носится? Нырнув в очередной поворот, пацан пролез под забор, велел обождать. Слава присел на скошенную лавочку. Тело казалось сделанным из тяжелого усталого теста. Огромное молодое солнце вызывало восторг и одновременно почему-то рвоту: яркий свет окончательно вымел, опустошил неестественно легкую голову, и от этого в животе что-то резко перекатилось, потом еще и еще раз, сложило вчетверо, как тетрадный лист. Совершенно ослепший, Слава ввалился в ближайшую калитку, где уже слышалось начало дня - кто-то покашливал, хамски орал петух. Дверь в сортир была открыта настежь - скорее, закрыть. С утра в сортире чисто и даже уютно, только запах хлорки непривычно отбивает обоняние... - Бек, какая свинья так долго срет? - громыхали голоса совсем рядом; казалось, чуть громче - и его картонный домик рухнет. - Что, Фомич, не терпится шоколадный цех прочистить? - Братва, что за шухер-то вчера был? - А ты у Жоры спроси! Ему виднее, - тяжелый кулак нескоько раз опустился на струганные доски двери. - Ну и погром! Бек, ты буянил, больше некому! - И машину тоже угнал, - кулак опять прошелся по хлипкой фанере. - И там я сечас сижу... - М-м-ммуж-жики, поссать д-дайте, ей богу... - Что, Кузнечик, неужто и тебя Жора в такую рань смог растолкать?! Ну, дела! - Слышь, мужики, а товар-то у нас в той был, в этой пусто... - Жора, погоди. Мы и арсенал весь туда сложили... - Да, как ты сказал, так все и сделали! Жора, ты бабу-то хорошо знаешь? Ты всю ночь с ней в доме был...ой, Жор, брюки одни... ой, по почке не бей!... Падла в сортире засел... я ж не отстираюсь!!! - Гей, мужики, вы тут погром устроили, - раскатистый женский голос перекрыл все остальные, - Индюка подавили, да что это такое! Забор снесли... На тыщ сто убытку старыми - забор снесли, сарай покорежен!!! Не открою сортир!!! Хоть режь не открою! Плати, давай, или выметайтесь, чтоб духу не было!!! Через пять минут. Вон, участковый пришел, - голос прервался на минуту, - Степаныч, беда у меня: хулиганы у постояльцев машину увели, погром-то какой! Сам посмотри! Степаныч, родненький, да ей богу же я не причем... - женский голос удалился, завывая. - Так, ребята, машина ваша, значит, у проселка, уберите с глаз долой, как говориться. Нас тут ОМОН центральный проверяет, сами понимаете. Доложить-то мы доложим, а лишний шум ни к чему, так что давайте поскорее отсюда... - Ну, Степаныч, ты дорогой наш. Ну, выручил, ну, спасибо... - "Спасибу" на хлеб не намажешь... - Ясное дело, держи. Хватит?.. Голоса стихли, донесся звук отъезжающей машины. - Слав, выходи, - Сашок осторожно поскреб дверь, - нашел я ее. - Ох, - согнувшись пополам, Слава еле выполз наружу, - Сальмонеллез у меня, наверное. Помираю. - Да ты, че?! - подхватив друга, мальчишка втащил его в пристройку и осторожно уложил на постель. - Вот, отдохни, - перетряхнул сумку, - ты ж ихнюю аптечку брал... Волокордин, димедрол, ага - ношпа! Нормальные люди, на хрена им столько ношпы? Десять банок! - Ой, не могу, - попытавшись встать, Слава чуть не расстался с собственным телом, которое и не думало шевелиться. - На, глотай. Мать меня всегда ей кормит. Только у нас она желтая. Может тебе еще одну? Жива твоя, жива-здорова! Эти жлобы ее бросили, спит. У Верки в комнате... - Уходить нам надо. Скорее! - Че, разбудить ее? - Да. - Ну, ты как, не сдохнешь? - Не. - Смотри, помрешь - с меня мать шкуру спустит. Боль потихоньку отступала, спазмы прекратились и прешли сначала в легкую тошноту, потом холмик тошноты стал рассасываться, но не исчез, а равномерно распределился по всему ватному организму... Или - механизму? Вот в чем дело: мы все - машины, типа того паровозика. Так и есть! Человек не мог произойти от обезьяны сам собой: тут видна рука Мастера. Старый мудрый Мастер проплыл мимо на красивом обтекаемом облаке и сказал прямо в лицо Славе: "Тебя украли! Сейчас же возвращайся обратно в свой магазин! Ты нужен детям!" Изо рта у Мастера пахло деревенским сортиром и хлоркой. Солнышко ласково просвечивало сквозь волосы Мастера, стекало по широким провалам зрачков и прыгало оттуда прямо в славин мозг, пытаясь выесть там местечко - но на этот раз мозг был заперт... или куда-то пропал? Так или иначе - на этот раз номер не пройдет. Тогда Солнышко рассердилось и стало раскачивать мир, отрывать от него куски и лепить из них небольшие круглые катышки. Широко проплыли ярко-досчатые заборы, канава по краю раздолбанных камней дороги и два каких-то лица. "Все, я умираю. - подумалось вскользь, - Меня черти хоронить в ад ведут, наверное нужно упираться," - но сил совершенно не оставалось... - Чой-то развезло его? Помрет? - Ты ему, дурак, какой дозняк дал? - Да не давал я ему ничо, даже бурды той из канистры не давал... - Передоз у него, - отдаленные хлопки застряли в мировых катышках, не дойдя до полноты ощущения, - точно, кинется... - Может к доктору надо? - Тащи в вагон, там разбе... - темный провал проглотил искорки света, вокруг завертелась вьюга, утаскивая куда-то вперед и вдаль, вверх, выше и выше, пока, наконец, не выбросила на неприятную жесткость скамейки. Из стороны в сторону качало. По проходу прошла группа шумных, толстых женщин, одетых весьма странно. Они осели у противоположного тамбура, ведя разговор на каком-то своем непонятном языке. Следом за ними чумазая девочка вела чумазого братишку; не дойдя до теток одной скамейки, цыганенок вывернулся и прибежал обратно, уселся напротив. Пару раз глянув на Славу, взял сумку и сунул туда руку. - Дай, - Слава легко отобрал сумку обратно, достал украденный Милой в универмаге пластмассовый паровозик, завел и пустил по скамейке. Паровозик запищал, весело покатился и вывалился в проход. - Вот, возьми. Это можно. А воровать нехорошо, некрасиво. Даже если очень надо. Нельзя, ты это запомни! Подхватив игрушку, малыш взял еще курицу и, не торопясь, двинулся к своим с видом римского триумфатора... Навстречу из тамбура вышел Сашок, лениво сплюнул, выдернул курицу и стукнул ею цыганенка по голове - тот обиженно запищал, разряженные тетки что-то закудахтали. - Куда мы едем, Мила? - он разглядывал в окне море - огромную воду, отбрасывающую яркий голубой свет. - Мила, ты жива? Ты здесь? Милка?! Слава почти крикнул, испуганно озираясь в этой чужой стране, пока не нашел родную угловато-темную фигуру. - Хорош орать, командир. - по-хозяйски развалившись на лавочке, Сашок припрятал под голову сумку. - Ты как, оклимался? - отодрав от куриной тушки солидный кус ноги, протянул остальное девочке. - Жрать еще не хочешь? Пивка бы! - Сашок, колись, ты чем юриста накормил? - Мила подозрительно принюхивалась к начинающей пованивать курице, - Этим? - Ну, ношпой, монелез у него. Сам сказал, усрался весь, - скинув обглоданные косточки под лавку, Сашок потянулся за следующей порцией. - в аптечке из машины, ее там много... - он рыгнул, поковырял в зубах, - белая такая и воняет. - Ну-ка, покажи, - внимательно осмотрев этикетку, Мила открыла крышку и высыпала на ладонь пару кругляшек, - Пиз-дец! Героин кажется. Это отдать надо. Бек с нас три шкуры сдерет... или с них со всех. Бедный Жора! усмехнувшись чему-то своему, она весело укусила потрепанное мясо. - Девять надо отдать, а одну мы потеряем, - она весело подмигнула Славе. Сейчас Мила больше всего была похожа ни детскую игрушку-зверушку или любимого, слегка отощавшего хомячка. Перекатывающиеся коричневые щечки со слегка лоснящейся от жира кожей оттенял легкий пушок, смешно встопорщенный солнечным светом. Поезд тащил и тащил вперед, а воздух - даже не воздух, а окружающий эфир - липко держался за землю. Было очень трудно прорываться сквозь вязкое прозрачное тело мирового эфира вслед за неповоротливым поездом. Слава попытался ущипнуть себя за ухо, но эфир сопротивлялся и ухо оставалось вне досягаемости. "Как на солнце перегрелся, - нечаянно вспомнилось детство, далекое-предалекое, в деревне у бабушки, - сейчас бы мороженного." От этой мысли сразу резануло в животе... - Тебе плохо? - Мила нежно провела рукой по его покрывшемуся потом лицу, - потерпи, это полуфабрикат. Если сразу не кинулся, будешь жить. Просто расслабься. От него дня два тащит, если жрать. Это не очищенный. Здорово тебя долбануло, мы почти приехали... - При?.. - Слава разглядывал непонятно откуда взявшихся людей, их было неприятно много. Сашок, оказывается, вовсе не развалился на пустой лавке, а сидел тихонько, зажатый в углу, между толстой теткой и тощим высохшим дядькой, и спал. Поезд натужно дернуло, пахнуло духотой, зноем и чем-то еще очень муторным, люди засуетились, пробираясь на выход. За окном проплыли театральные декорации - витой камень, ослепительно-белый гипс, круглая тумба с афишами - на фоне шелкового открыточного моря. Декорации двигались, словно обреченные фигурки в тире, и вдруг замерли. "Тир испортился," - понял Слава. Он с удивлением оглядывал сказочный город своей мечты: набережную с белыми кораблями, улицы, очерченные, как на детском рисунке, двухэтажными домами - брусчатка, цепи, музей Айвазовского, сплошные "Алые паруса" и Зурбаган. Цветные вывески - время нэпа, киоски, жалкие, временные строения под навесами, умирающие каждый вечер и каждое утро оживающие вновь, как насекомые неизвестной породы... И запах сосисок. Вот оно что! Как я сразу не понял!.. Недаром все так похоже на декорацию. Это все и есть декорация, настоящий только гипс, он дешевый, а вместо камней - картон, голимый картон! И стекло, наверное... Но стекло можно разбить. Разбить! РАЗБИТЬ!!! Вот она, чертовка, ублюдок африканский, кикимора: она меня заманила... Куда? ВНУТРЬ ОГРОМНОГО ХОТ-ДОГА! И сейчас будет жрать. Не на того напала, сука!.. Вместе с решением пришло спокойствие, Слава почти равнодушно ударил туда, откуда на него испуганно смотрели огромные темные глаза. - Ты что?! - не замечая потекшей из разбитого носа крови, Мила ощетинилась, вся готовая к отражению следующего удара. "У нее был нож!" Слава тупо уставился на зажатую в ее смуглой руке сосиску с хлебом: - Откуда у тебя деньги? Ты опять что-то украла? - его кулак, плохо собранный и мягкий, ударил наотмашь и не попал. Ноги окончательно подкосились, и Слава осел на бетонгный парапет соломенным мешком. - В голове моей опилки, да. Но ворчалки и сопилки... иногда... Да! - На-ка, лучше пивка попей! - Сашок поднес к трескающимся губам мокрое горлышко бутылки, - Попей-попей, полегчает... - Ты зачем детей бьешь? Детей бить нехорошо, некрасиво! - привалившись к грязному рюкзаку на раме, промямлил какой-то непонятный тип, похожий на жука-скарабея. Слава отметил, что пиво Сашок брал именно у него и что их, таких людей, много - гора сваленных вещей неприятно напоминала навозную кучу, увенчанную зачехленной гитарой. - Где же ты такую загорелую подхватил, да еще без паспорта? - нудил скрабей-навозник. - Да ладно, мужик, отцепись от человека, - сдунув с сосисок песок, Сашок протянул одну другу, - паспорт-фигаспорт.. Мы тут все родственники. А это наш старший брат. Ну, двоюродный. Тебе-то что? Каникулы у нас. Понял? Не торопясь, мужик-скарабей поднялся, стряхнул с задницы пыль и направился в сторону, где высокая тощая девица в нескладных очках утешала Милу. Важно обняв девушек за плечи, мужик заговорил с подошедшим милиционером. - Зря ты, - привалясь рядом и закуривая, сказал Сашок. - Баб, их конечно, бить надо. Но за дело, а не просто так. Проси теперь у ней прошенья! Тьфу, - он наигранно сплюнул. - Ты ее для этого спасал? Эй, ты че, ты опять отъехал, что ль?! Ты, это, держись. Еще час до катера. Смотри, не сдохни! Оставив Милу с высокой девушкой в тени на лавке, странный мужик подошел к кассе, заглянул внутрь и что-то спросил. Испытывая неловкое чувство раскаяния, Слава поднялся и, пошатываясь, побрел в тень, тяжело сел на скамейку рядом: - Мила, объясни мне, пожалуста, куда мы едем? - Куда едите вы, я не знаю, - верхняя разбитая губа ее дрожала, на глаза наворачивались слезы. Почему-то это было Славе приятно, он считал себя внутренне правым и был удовлетворен. - Куда я еду - дело мое! - она отвернулась. - Ты опять хамишь! Медленно развернувшись обратно, она попыталась выдержать внушительную паузу, но не смогла и закричала фальцетом, как голодная чайка: - Ты меня ударил!!! Опять ударил! Убирайся, я тебя ненавижу! - слезинка сама выскочила из глаза и побежала вниз по щеке на прикушенную нижнюю губу, выкаченную вперед. Прищурившись, она собиралась сказать что-нибудь необыкновенно гадкое, но не успела. - Меня? - опять, уже привычно, гудел в голове военный набат, ему понравилось ее бить, поэтому он сжал тонкие пальцы девочки, как тогда, в первый раз, и вывернул кисть. - Во что ты меня втравила?! Удара Слава не запомнил. Когда очнулся с заломанной за спину рукой, то был прислонен к дереву, росшему между кассой и чугунными палочками забора, отгораживавшего железнодорожные пути. Осознав зеленый электровоз на рельсах и того странного мужика-скарабея, который говорил, что детей бить нельзя, Слава попытался остановить вертящуюся каруселью вселенную... В целом он был с мужиком согласен: Милу бить точно нельзя, потому что она стояла сзади, за широкой спиной мужика и лупила по ней изо всех сил кулаками. - Пусти! Пусти его!! Пусти!!! Не смей его трогать! Ментов позову!!! Но мужик держал жестко: - Дело, ребята, конечно ваше, - еще раз ткнул слегка под ребра кулаком, - но мой вам добрый совет - вести себя тихо, прилично. Ну, ты как, понял? - Угу, - Слава помнил, что правильно ответить надо бы как-то по-другому, но сообразить, как будет правильно, все же не мог... Внимательнее присмотревшись к его лицу, мужик ласково ослабил хватку. - Парень, тебе сейчас светиться вообще не стоит, - потом обернулся и кивнул Миле. - Давно он такой? - Второй день. - И куда же вы, милая барышня, с этакой компанией отправляетесь? - ему приходилось поддерживать выскальзывавшего Славу плечом. - Нам вроде по-пути? - Не знаю. Отпустите его, пожалуйста. - Не могу - упадет. Мила подхватила разомлевшего вконец Славу с другой стороны: - Может на лавочку посадим? - кокетливо глянула на мужика, - Меня Милой зовут, а вас? - Милочка, скоро посадка. Катерок-то уж стоит, а ваш приятель еле ноги волочет. Кой черт его пивом поили? - Сашок в тонкостях не сечет. Вы не могли бы нам помочь? - Помогать вам папа с мамой должны. - Так мы ж сиротинушки! Может и ваши детки где-то пропадают.. Возьмите нам три билета, а? Два же детские... Мне в Планерское. Увидеть и умереть! Не вру, ей-богу! Мужик легко рассмеялся и пошел к зеленому ларьку кассы. - М-мм-мммму, - Славе сейчас было хорошо и свободно, солнце радовало глаз, в сердце огнем бушевало счастье. Хотелось сделать что-нибудь доброе, красивое, никогда ему не было так светло, как сейчас... - Ублюдок! - дернула локтем Мила, стараясь попасть ему под дых. - Милочка! Какая ты красивая и не мертвая совсем. Хорошо, что не мертвая. Они мертвые, знаешь, какие страшные все! - Знаю. Хоть раз ударишь - сам таким станешь! Я не шучу. Зарежу, - она серьезно нахмурилась, Слава не поверил. - Ты не сможешь. Если сразу не смогла, значит никогда не сможешь! - он зачем-то ухватил ее пушистый затылок и крепко поцеловал искусанные губы, зубки были крепко сжаты, но все равно... Мила вцепилась ему в лицо ногтями, Слава поймал ее руки и, шутя, стал, как ему показалось, нежно покусывать тонкие пальцы. Она закричала и, вырываясь, стукнула его головой о бетонный парапет... Определив свое место, солнце, наконец, бросило его на угловатые жесткие колени, маска лица смотрела перед собой прямо, не моргая. Сверху сыпались алмазными камушками брызги, и небо ходило ходуном, перекрываемое разворотами птиц, то приближающихся, то - наоборот: птицы были привязаны к лучам за шейки, лучи натягивались, и лица у птиц становились синие. Потом лучи резко сокращались, забирая кувыркающиеся птичьи тушки назад, в небеса. Визгливые их крики неприятно резали слух - потому просто, что тушки не должны кричать. - Мы все-таки туда едем? - пришлось повторять фразу несколько раз, прежде чем она кивнула. - Ты не боишься? - Боюсь, - кутаясь в нелепую куртку, она попыталась задранным воротником прикрыть шею. - Я всегда и всего боюсь. Пойдем внутрь, здесь так холодно, - кожа на животе, под крупной сеткой хламиды, была влажная и покрывалась маленькими пупырышками-мурашками, между которыми застряли случайные капли. Где-то хором лихо отпевали судьбу человека, у которого комиссар увел жену и коня, но внутри, в помещении, все было спокойно и тепло, даже душно. Здесь, в основном, сидели степенные отдыхающие со среднего возраста детьми, тихая публика, и все места оказались занятыми. Пришлось снова идти наружу. Вода внизу была зеленая - очень чистая и очень красивая, но совсем не приветливая: в глубине под внешней чистотой пряталась опасная муть, а в воздухе на уровне лица летали злые брызги. Брызги казались частью общего шума, поддержанного басом движка и струнной оркестровкой ветра; у самого борта стоял коренастый алкаш со сломанным носом, обняв за талию улыбчивого смуглого паренька, и радостно пел шевчуковскую "Осень". Паренек подпевал. Остальные тоже пели, но что-то другое, не про осень и уже не про комиссара: "Нас было двадцать восемь в танке, в живых остался я один..." Возле основной поющей тусовки притерся Сашок, по правую руку от него сквозь море и небо росли невнятные лысые горы, похожие на холмы. Катерок пробирался вдоль щели между миром сотворенной земли, зависшей в плоскости, и бессмысленно-пустым горизонтом, в бесконечной потенции имеющим другой иррациональный берег.
   Бабушка Нгуэн была в ярости. Разумеется, ярость никак не отражалась на ее вечно гладком лице цвета светлого воска, но ладошки ее были плотно прижаты друг к другу, а в голосе слышался горячий, почти раскаленный металл. - Господин Цеппелин, вам следует окончательно решить, кто от выс убежал дочка или заложница. Если она заложница, то ее следует убить, но немножечко, тихо-тихо, чтобы наш друг Иосиф об этом не прознал. Иначе она будет в конце-концов иметь великое удовольствие вернуться к своему отцу. Если она дочка, то убивать ее не следует, хоть это и поведет нас всех по длинной дороге печали и испытаний. И ваше испытание будет состоять в том, чтобы убить нашего друга Иосифа. В любом случае я очень скорблю. Отвечайте, пожалуйста. Цеппелин нервно ерзал в своем кресле. Кресло было для него слишком узким - за последнее время он очень располнел. И абсолютно облысел. Только астмы не хватало ему, чтобы окончательно смахивать на дона Темпесту. Дон Темпеста к своей полноте давно привык и сидел в своем кресле спокойно. Да и волноваться ему, собственно, было абсолютно не о чем: возникший скандал не затрагивал его сфер влияния. Зато отец Грубер ерзал почти так же нервно, как и Цеппелин. Четки мелькали в его длинных белых пальцах. Кресло Бар Аввана пустовало. Все кресла стояли вокруг большого пятиугольного стола, украшенного инкрустированной панелью в виде карты мира. Больше в комнате не было никакой мебели. И окон тоже не было. Комната скрывалась за стенами одинокого ветхого бунгало посреди пустынного плато в Аппаллачах. Зачем бабушка Нгуэн назначила встречу там, где могут орудовать люди Иосифа? Неужели она успела тайно с ним о чем-то договориться? Будто почувствовав общее подозрение, бабушка Нгуэн сделала успокаивающий жест рукой: - Я договорилась с нашим другом Иосифом, и не хочу делать из этого тайны. Я договорилась с ним именно для того, чтобы это не было тайной. - Поясните, пожалуйста, свои мудрые слова, - прохрипел дон Темпеста. - Разумеется, но после того, как господин Цеппелин пояснит свою позицию. Цеппелин перестал ерзать. Пожевал губами. И ответил одним словом: - Дочь. - Вы только что так решили? - мягко спросил отец Грубер. - Да. Только что. И я очень благодарен бабушке Нгуэн за то, что она заставила меня, наконец, определиться с этим вопросом. - Ну что же, - улыбнулась бабушка Нгуэн, - теперь вам осталось определиться еще с одним вопросом. Немножечко другого характера. Я заслужила любовь нашего друга Иосифа тем, что сообщила ему все адреса, по которым могут находиться его бывшие, а ваши нынешние, господин Цеппелин, жена и дочь. Наш друг Иосиф отправился на охоту. Но истинная мудрость судьбы должна заключаться в том, что охотник станет жертвой. Вашей жертвой, господин Цеппелин. Он непременно вас найдет, а вы непременно его убьете. Или он непременно убьет вас. И мы все возрадуемся. В комнате повисло молчание, нарушаемое иногда булькающим дыханием дона Темпесты и легким постукиванием четок отца Грубера. Цеппелин перестал ерзать, замер. И вдруг улыбнулся. Бабушка Нгуэн сделала вид, что расценила это, как согласие. - Чему конкретно вы возрадуетесь? - улыбаясь, спросил Цеппелин. - Любой исход принесет умиротворение, - проворковала бабушка, - либо Иосиф займет ваше место, либо вы займете место Иосифа. Если Цеппелин, казалось, успокоился, то отец Грубер забеспокоился еще сильнее. Он перестал мусолить четки и уставился на бабушку Нгуэн. - Кстати об умиротворении. Я слышал, в войну включились новые силы. Некто по имени Рыбак. - Местная шпана... - хохотнул Цеппелин. - Великая скорбь, когда местная шпана вдруг перестает быть местной шпаной, - ответила бабушка Нгуэн. - Я предложила нашему коллеге Бар Аввану договориться с этой местной шпаной. В настоящее время он как раз там, в России. - Я уже договорился, - Цеппелин глянул на часы, - в данный момент на одну из моих квартир как раз должны привезти новую мебель, а заодно - труп этого самого Рыбака и кассету с цифровой записью информации по всем его группам. - Вот эту? - отец Грубер вытащил из внутреннего кармана видеокассету. Цеппелин напрягся. - Да, такую. Видеокассета с цифровой записью. Но откуда... - Мне ее передал некто Николас. - А, "ниндзя-черепашка", - снова улыбнулся Цеппелин. - Не приуменьшайте его возможностей. Николас прошел прекрасную школу в Китае, Японии и на Памире, в России. Одно время он работал у меня... Наконец, заволновался и дон Темпеста. Он даже привстал, а голос его с хрипа перешел на еле понятный свист: - Николас Хорхе Луис Кесарес? Иностранный легион? Орден Иезуитов? Но ведь это - мой человек! Почему я... - А почему - я?! - вдруг спросила громко бабушка Нгуэн. От ярости она тоже привстала со своего места. - Почему я ничего не знаю? Цеппелин, может, Николас и на вас работает? - Ну, пару раз... - промямлил Цеппелин. - Боюсь, теперь он работает на самого себя, - подвел итог отец Грубер, это меня и беспокоит. Он, правда, не отказывается от сотрудничества. В частности, мне он по старой дружбе сообщил, что в дело включились российские спецслужбы. - Та-а-ак! - бабушка Нгуэн села на место. Снова плотно сложила ладошки. И гневно вперилась в Цеппелина. - Господин Цеппелин. Вы не смогли понять, за кем гонитесь, за дочерью или за заложницей. Вы наделали очень много шума. Вы подняли со дна реки слишком много ила. И мне теперь кажется... Неожиданно Цеппелин резво вскочил со своего кресла и запрыгнул на стол. Он сделал это как раз вовремя: между подлокотниками его опустевшего кресла с оглушительным хлопком проскочила толстая электрическая искра. Запахло озоном. Цеппелин прошелся по столу и встал вплотную перед бабушкой Нгуэн. - Я смотрел фильмы про Джеймса Бонда. Я готов к таким штучкам - лучше, чем вы думаете. Во-первых, домик заминирован. Отец Грубер снова принялся мусолить четки, дон Темпеста затаил дыхание. Бабушка Нгуэн сомкнула челюсти с такой силой, что ее лицо потеряло цвет воска и приобрело цвет бумаги. А Цеппелин продолжил: - Если я не появлюсь отсюда через пятнадцать минут, в Аппаллачах появится новый вулкан. Прямо здесь. Это раз. И еще два. Я собрал сведения не только о Рыбаке. У меня есть полное досье на рыбок. На акул. На вас всех. Регионы, связи, каналы - все! Вы друг о друге и сами о себе того не знаете, что теперь знаю я. Тринадцать лет ушло на работу, тринадцать лет! Но я не собираюсь толккаться жопой, у меня просто сил нет контролировать еще и ваши регионы. Моя цель - сохранить ситуацию в ее теперешнем виде. Правда, на роль хранителя теперь претендую я - вместо нашей уважаемой бабушки. Цеппелин обвел взглядом остальных. Ногами в аккуратных рыжих бтиночках он стоял на изображении Австралии. Потом переместился к центру стола и стал топтать Северный Полюс. Бабушка Нгуэн злобно процедила: - Ваше предложение надо обсудить отдельно. - Разумеется. Приглашаю всех в Ливадию через неделю. И Бар Аввану передайте... Его прервал резкий писк зуммера. Дверь открылась, и на пороге с поклоном появился низенький вьетнамец. Он что-то прощебетал бабушке Нгуэн на своем языке. - Повтори для всех по-английски, - приказала бабушка. Вьетнамец еще раз поклонился и сообщил: - Только что над плато пролетел самолет, и с него нам скинули посылку. Мы проверили посылку. Ничего опасного. Но много печали. И вьетнамец поставил на стол, к ногам Цеппеллина, ящик. Ящик был открыт. На дне ящика, выставив к потолку огромный холеный нос, лежала отрубленная голова Бар Аввана. Бабушка Нгуэн посмотрела на Цеппелина и улыбнулась - левым уголком рта. - Говоришь, убили Рыбака? Дур-рак!