Страница:
На днях ко мне подошел инженер Виноградов и, немного смущаясь, сказал:
— Не могу разобраться. Когда закончилась Курская битва, стало известно, что по числу самолетов преимущество было наше, что мы воевали и прочно удерживали господство в воздухе. В боях за Харьков тоже. Над Днепром — тоже. А что получается? Как ни бой, так наших восьмерка, а немцев — шестьдесят, наших девятка, немцев — восемьдесят…
Естественно, это насторожило меня: если у инженера полка такое понятие, то о техниках, механиках, младших специалистах и говорить не приходится.
— Силен ты, — говорю, — вояка. В технике профессор, а в тактике полнейший профан. Так уж и быть, объясню. Слушай внимательно. А потом расскажи своим подчиненным. И впредь будешь рассказывать. Это заставит тебя почаще ко мне обращаться с подобными вопросами.
Действительно, почему же так получается: немецких бомбардировщиков шестьдесят-семьдесят, а наших истребителей восемь-десять? Да потому что действия малыми группами суть тактики. Малые группы подвижны, маневренны. Ударив противника в лоб, через минуту они уже развернулись и атакуют его или в хвост, или сбоку. Они могут врезаться в строй бомбовозов и, атакуя его, стреляя, развалить буквально в секунды, потому что в общем строю бомбовозы не могут вести даже ответный огонь, рискуя сразить своего же соседа.
И все— таки высокая маневренность групп — не главный ответ на вопрос. Главный в другом. Для чего вообще нужны бомбардировщики? Для поражения войск, городов, железнодорожных станций… А истребители? Для защиты этих объектов. Не допустить к объекту, сорвать прицельное бомбометание, отразить налет — вот основные задачи истребителей. Не сбить, а отразить. А это можно сделать и малыми силами, малыми средствами.
— Но вы же сбиваете, — говорит Виноградов.
— Сбиваем. И чем больше, тем лучше. Удачная атака — это гарантия, что налет будет отражен. Представь ситуацию. Девятки бомбардировщиков идут одна за другой. И вдруг появились мы — истребители. Атакуем. В головной девятке один загорелся, второй взорвался, а это возможно, если снаряд попадает в бомбоотсеки. Настроение летчиков второй девятки? Паническое. Каждый ждет, что снаряд попадет именно в его самолет, в его бомбовый люк. Что делать? Побыстрее освободиться от бомб, тем более что это не трудно — кнопку нажал, и все.
— Убедительно, — говорит Виноградов, — теперь понимаю, почему «юнкерсы» ходят огромными группами, понимаю, почему немецкое командование посылает на нас огромные группы бомбардировщиков: надеются, что кто-то из них прорвется и сбросит бомбы на цель.
— Конечно. Летать малыми группами, абсолютно бессмысленно, от них ничего не останется. Вот пример: недавний бой звена Иванова с четверкой Хе-129. Помнишь, чем он закончился? Спасся только один: успел уйти в облако.
— Помню, — подтверждает инженер, — об этом даже писала газета. Заголовок был «Три из четырех». — Помолчал, подумал. Чувствую: не все еще ясно. И точно. Спрашивает: — А как понимать, что над Курской дугой вы однажды летали в составе целого корпуса?
— Верно, — говорю, — летали. Но действовали опять истребители малыми группами: звеном, эскадрильей. Редко — полком. Только раз, на Курской дуге, мы взлетели в составе целого корпуса, но действовали опять же самостоятельно, я знал, что вместе с нашим полком дерутся другие, но даже не видел их. Иначе мы бы друг другу только мешали.
— Все ясно, — улыбается Виноградов, — теперь я подкован во всех отношениях. — Спрашивает — А как летают наши бомбардировщики? — И сам же отвечает: — Вполне очевидно, крупными группами. А немецкие истребители? Малыми, так же, как наши.
— Правильно, — говорю, — потому что хочешь не хочешь — тактика это закон, ему подчиняются все. Другое дело, что тактика не должна быть шаблонной, что она должна развиваться, совершенствоваться, видоизменяться в зависимости от ситуации, но это вопрос уже чисто летный.
— Понятно. Спасибо, — благодарит меня Виноградов, — я расскажу об этом техникам и механикам, а то, чего доброго, могут подумать, что слова — это одно, а дела — это другое. А вообще— то вы рассказали бы сами, вы летчик, вам и карты в руки.
Я согласился.
— Когда это кончится? — недовольно говорит лейтенант Коротков. — Их шестьдесят, а нас — восемь. Их семьдесят, а нас — десять. Почему только десять, а не двадцать, не тридцать?
Устал Федя Коротков. Он и так не особенно строен, а теперь и вовсе согнулся. Небритый стоит, какой-то взъерошенный. В глазах нездоровый блеск. А ведь он обладает чудесным характером. Добродушен, уступчив, честен, не гонорист, не хвастун. Всем друг. Все у него друзья.
Да, Федя устал. Но ничего, это все поправимо. Теперь я ученый. Жаль, что опыт приходит не сразу. Как говорится, век живи, век учись.
…Это случилось еще под Калинином, в начале сорок второго года. В одном из воздушных боев немцы сбили младшего лейтенанта Замяткина. Ведомый погибшего — Звягинцев, сумрачный, подавленный гибелью своего командира, сказал: «Сколько веревочка ни вейся, кончик обязательно будет — все равно собьют»… И действительно, через несколько дней погиб. О том, что он говорил, я узнал несколько позже и… пропустил это мимо внимания. Не знал, насколько страшна моральная усталость.
Откуда мне было знать? События у реки Халхин-Гол были непродолжительны — это во-первых. Во-вторых, воюя, мы понимали: у нас за спиной страна, сотни полков, которые могут прийти на помощь. В боях под Калинином обстановка была совершенно иная: мы потеряли огромную часть территории, немецко-фашистская армия стояла тогда под Москвой. Это был очень тяжелый удар по психике. Кроме того, у нас не хватало машин.
Случай, подобный тому, что был под Калинином, произошел во время боев за плацдарм Бородаевка. Иду однажды домой с командного пункта, время позднее, и вдруг — разговор. У дома, где жили мои пилоты. Подхожу. Сидят на пороге, беседуют.
— Хлопцы, — забеспокоился я, — поздно уже, пора отдыхать. Завтра — бои.
А один отвечает:
— И сегодня бои. И завтра. И послезавтра: А когда погулять? На звезды полюбоваться? Все равно ведь конец, все равно посбивают.
И это сказал Васыль Торубалко, крепкий, выше среднего роста красавец, исключительно сильный физически, волевой, энергичный летчик из группы «Меч», имевший на личном счету шесть или восемь сбитых фашистских машин.
Я возмутился, но нашел в себе силы сдержаться, ответить спокойно.
— Поэтому, — сказал я, — и гибнут, что летают уставшими — и следовательно, не готовыми к бою. Не хватает внимания, силы, воли, сообразительности.
Поговорив в этом же духе минуту-другую, я отослал их спать. И… все. А утром немцы подбили Васыля в первом же взлете. Он покинул машину, спасся на парашюте, и только в беседе с ним я понял, как чудовищно устал этот летчик. Он говорил:
— В бою такое безразличие на меня навалилось, что я даже подумал: «Собьют, не собьют — все равно». Вижу, немец заходит в хвост, а сопротивляться не в силах. Он и снял меня, будто младенца.
Случай с Торубалко научил меня многому. Я понял, что дело командира полка не только водить летчиков в бой, увеличивать личный счет сбитых врагов, но и умело расходовать силы бойцов.
Я стал придерживать тех, кто много летает, кто перегружен. Держу его на земле, а сам наблюдаю. Летчики вернутся из боя, начинают разбор, а он безразличен, слушает краем уха. Значит, рано ему летать. Проходит еще один день. Наблюдаю.. Он уже вступил в разговор, он обсуждает атаки, действия летчиков. Проходит еще один. Он уже критикует, он уже входит в азарт, кричит, что надо было не так, а вот эдак, как он однажды сделал над Курской дугой или в бою за плацдарм. Во второй половине третьего дня он уже ходит злой, ко всем придирается, на меня глядит исподлобья: «Не доверяете…» Все, больше держать не надо. Я говорю: «Полетишь в составе шестерки. А сейчас — готовность номер один». Он бежит к самолету и пляшет. И, говоря словами пилотов, в бою держится как зверь. А недавно умолк мой заместитель, сын солнечной Грузии Шалва Нестерович Кирия. Умолк, замкнулся. Рассеянным стал, апатичным. И это при южном своем темпераменте. Он заменил Черненко в начале этого года, но на фронте давно, чуть ли не с первых дней. Очень хорошо дрался под Белгородом. Помню, в одном из воздушных боев сбил три самолета противника. Среднего роста, стройный, подтянутый, следящий за собой офицер, он как-то вдруг потускнел, угас…
— Шалва, я дам тебе отдохнуть. Недельку. Идет? Он посмотрел на меня недоверчиво, но поняв, что я не шучу, сразу воспрянул духом.
— Идет! — сказал оживленно. — У меня в тылу есть земляк, могу отдохнуть у него.
Уехал, отдохнул. Вернувшись, стал, как и прежде, веселым, бодрым, боеспособным.
Теперь я дам отдохнуть лейтенанту Короткову. Пожалуй, не только ему, но и его ведомым. Пусть отдыхают звеном, как и летают. Отправляю их в санитарную часть, там тихо, спокойно.
Плохо, что симптомы моральной усталости трудно заметить со стороны. Да и летчик, пораженный этой болезнью, тоже не замечает, как она захватила его, точит, расслабляет мышцы и волю. Больше того, храбрясь, стараясь казаться «прежним» — энергичным, волевым летчиком, — он невольно скрывает свою усталость, расслабленность, пока случай, потрясение не выведут его из этого состояния, не вызовут нервный взрыв. Так, как сегодня. Гибель Маковского — потрясение для всех, для Феди Короткова — особенно. Они были друзьями.
Я понимаю, что в такую минуту, когда сжимается сердце каждого летчика, не время говорить о делах, тем более об ошибке, допущенной летчиком в воздухе. Получается: плохо отзываешься о погибшем, да еще о таком, как Юра. Понимаю, сознаю это с болью в сердце, но приступаю к разбору полета, потому что ошибка, унесшая Юру Маковского, может унести кого-то еще: до вечера долго, еще предстоят бои.
— Смотрите, как это случилось…
Воссоздаю картину полета. Бомбардировщики шли от населенного пункта Хуши под прикрытием истребителей. От нас взлетела шестерка во главе с Юрой Маковским.
Встреча произошла за линией фронта, южнее города Яссы. Четыре девятки немецких бомбардировщиков шли одна за другой с курсом на север, справа от них — истребители. Наши зашли с востока. Положение было тактически выгодным — они прикрывались лучами солнца.
Разделив шестерку на две подгруппы, Маковский во главе четырех самолетов пошел на бомбардировщиков, а пару направил на истребителей. Решение было верным. А дальше пошли ошибки. Маковский стал торопиться. Не успев набрать высоты и достаточной скорости, он сразу пошел в атаку, хотя до линии фронта было еще далеко — около двадцати километров, а на помощь спешила еще одна группа Яков и была уже на подходе. И Маковский об этом знал.
В первую очередь надо было ударить не головное звено ведущей девятки, а то, которое ближе — идущее справа и сзади, и только потом — головное. Он же сделал наоборот, намереваясь, вполне вероятно, сбить ведущего группы. И сбил его. Но звено, идущее справа и сзади, обстреляло Маковского, сосредоточив на нем весь огонь. Ведомая пара Яков навалилась на это звено, ведущий взорвался, но было уже поздно: истребитель ведущего Маковского свалился в излучину Прута. Я говорю:
— Пятерка пилотов уже без Маковского, вместе с группой соседней части разметала, разбила вражеский строй, вынудила сбросить бомбы на свои войска, уничтожила несколько самолетов. Но это можно было бы сделать, не теряя ведущего. И нам, летчикам группы «Меч», не к лицу такие ошибки, такие потери.
Верно, конечно, что Маковский сделал ошибку, но верно и то, что ведомая пара могла бы ее исправить: открыть огонь по второму звену несколько раньше, тем самым отвлечь внимание немцев от самолета ведущего, рассредоточить огонь.
Верно и то, что наша группа стала иной, немного ослабла, потому что лишилась того костяка, на котором держалась, лишилась основного ядра. Ушел из группы Матвей Зотов. Он командует авиачастью. Чувилев тоже ушел с повышением — заместителем командира полка в другую дивизию; выбыл из строя лейтенант Иванов; погиб Коля Завражин…
— Наша задача, — говорю я пилотам, — бить врага эффективно и малой кровью. Что для этого нужно? Внезапность. Скоротечность атаки. Удар всей силой огня с короткой дистанции. Три кита, от которых зависит победа. Атака сверху на повышенной скорости — единственный способ сократить до предела время пребывания под огнем вражеских пулеметов и пушек. Но такая атака крайне сложна: секунды остаются на то, чтобы прицелиться, нажать на гашетку, отвернуть самолет, чтобы не вмазать в машину врага. Что для этого нужно?
— Научиться стрелять навскидку, — отвечает Васыль Торубалко.
— Правильно. Отныне треногу с прицелом держать на стоянке весь день. Будем учиться, тренироваться в определении дальности, ракурса цели, определении угла упреждения…
— Бьем головную девятку справа и сзади, — командует Кирия.
Крутым разворотом вправо, прикрываясь лучами солнца, шестерка выходит на курс, параллельный курсу немецких бомбардировщиков. Бесстрашный, горячий, но умеющий сдерживать себя в минуту опасности, риска, Шалва глядит на борт самолета. Его взгляд направлен влево и вниз, туда, где, тесно прижавшись друг к другу, в четком строю девяток плывет лавина немецких машин.
Шалва энергично качнул самолет с крыла на крыло. Это сигнал для ведомых: рассредоточиться, как и было сказано раньше, на две подгруппы — звено и пару, на ударную группу и группу прикрытия. Это на всякий случай: «мессершмиттов» пока не видно, но они могут прийти неожиданно, в самый горячий момент атаки и могут ее сорвать. Вот тогда и придет на помощь звену группа прикрытия — пара.
— Приготовиться! — скомандовал Шалва. Быстро оглянулся назад — все ли на месте, нет ли сзади вражеских истребителей. Снова смотрит вперед. Бросил машину в пике. — Атака!
Упругий поток холодного воздуха ударил в левую щеку, засвистел мимо кабины. Снова глянул назад. Ведомый, вторая пара и несколько сзади — третья неслись за его самолетом в длинном, остром, как пика, пеленге. Машины врага приближались. Уже видны кабины, черные в белой окантовке кресты на крыльях… Легким привычным движением ручки педалей летчик «вынес» перекрестье прицела в нужную, рассчитанную для поражения точку и, выждав еще какую-то долю секунды, открыл огонь.
Пронесшись над группой бомбардировщиков на скорости, допустимой только в бою, Яки легко от них оторвались и, выйдя вперед метров на тысячу, круто полезли вверх с разворотом в правую сторону, чтобы выйти в атаку спереди слева.
Еще в развороте Кирия глянул вправо и вниз, туда, где шла армада немецких машин, и его охватила радость и гордость. Два бомбардировщика были сбиты, а три, получив повреждения, теряя скорость, метались на пути идущей сзади девятки. Один развернулся и шел ей прямо навстречу, распуская хвост черного дыма. Не выдержав «лобовую атаку» горящей машины, немцы отпрянули влево, подставив бок атакующим.
Внезапный и точный удар разметал и вторую девятку, привел в замешательство третью, четвертую. Кто-то, уходя от огня наших пилотов, бросил машины в пике, кто-то принял это пике за сигнал для атаки наземной цели, и бомбы посыпались вниз на подходе к городу Яссы.
Мы шли в составе восьмерки. Группа прикрытия находилась справа и выше ударной на интервале триста-четыреста метров. Такое расположение групп очень удобно для боя: слегка довернувшись, идущие выше свободно могут отсечь вражеских истребителей, если они атакуют ударную группу, когда она бьет бомбардировщиков.
При подходе к линии фронта я услышал команду:
— Идите ко мне, в воздухе все спокойно.
Ее передал Боровой, заместитель командира дивизии, с выносного командного пункта. Сразу же вслед за этой командой поступила другая, на самой высокой ноте:
— Срочно на Яссы!
Оставляя Яссы немного правее — мы хорошо изучили один и тот же маршрут немецких бомбардировщиков, — я начал искать их впереди и вскоре увидел большую группу «юнкерсов». Они шли немного правее нас и точно на город, а слева светило солнце.
Я рассчитал маневр и принял решение: правым крутым разворотом выйти в хвост ведущей девятки, атаковать ее, выйти вперед, затем развернуться влево и ударить на встречном курсе вторую, затем довернуться на третью, четвертую… Представив себе змеистый путь нашей восьмерки, я бросил машину в атаку на флагмана группы, а мой напарник — на ведомого слева как самую опасную часть боевого порядка: как правило, левый ведомый первым сваливал машину в пике, первым сбрасывал бомбы.
— Сбиты два самолета! — передал Боровой, а я подумал, что это еще не все, потому что немцы пришли без прикрытия и второе мое звено, идущее сзади, тоже ударит первую группу. И точно, Боровой сообщил, что в первой девятке сбит еще один самолет, остальные бросают бомбы.
Все шло так, как и было задумано. Последовательно мы атаковали вторую девятку, третью… И вдруг удар по моей кабине. Машина содрогнулась, брызнули осколки битого плекса, будто огнем резануло по шее. «Истребители! — мелькнуло в сознании. — Увлекся, прозевал. Боровой тоже хорош: кричал, восторгался нашей работой, а как нагрянули истребители, так и не видел».
Очевидно, на какое-то время я потерял сознание и очнулся от страшного визга и свиста воздуха. Холодный, упругий поток бесновался в кабине, бил по лицу, по плечам, кровью забрызгал приборы. Я оглянулся назад, желая увидеть кого-то из летчиков, но в глазах поплыли красные круги, а в глубине сознания забилась беспокойная мысль, что сзади может быть враг и что мой самолет в прицеле.
Усилием воли я бросил машину в пике в сторону своей территории и начал крутить нисходящие бочки, имитируя штопор. Попытался открыть кабину — на всякий случай, однако не смог. Поняв, что главное в моем положении — не потерять окончательно силы, привести машину домой, посадить, я снял с сектора газа левую руку и зажал рану на шее, чтобы не вытекала кровь. Так я снижался почти до земли.
Дома меня не ждали. Падение Яка было так убедительно, что в гибель поверил не только фашистский летчик, но и наш заместитель комдива, сидевший за пультом радиостанции. Он передал в эфир о случившемся, и летчики, зная, что им никто не поможет, одни завершили разгром врага.
Остаток пути мотор барахлил, грозя заглохнуть совсем. И заглох, но уже на пробеге после посадки. Используя скорость, я дорулил почти до командного пункта. Машину обступили летчики, техники, попытались открыть фонарь — бесполезно, фашистский снаряд заклинил его намертво. Удивительно, что плексиглаз подвижной части фонаря оказался исключительно прочным. Остатки его пришлось удалять ножовкой, только после этого меня извлекли из кабины. «Загорись самолет, — подумалось мне, — и все, крышка. Спастись невозможно».
Мой самолет пострадал не меньше меня. Техник насчитал около девяноста пробоин. Мы оба оказались в ремонте, но едва ли теперь встретимся: нам обещают новую технику — самолеты Як-3. Полк отведен под Бельцы. Для отдыха, пополнения летным составом, получения новых машин, подготовки к новым боям. А они еще впереди и, вполне очевидно, будут тяжелыми, кровопролитными, потому что мы вышли на землю врага и враг делает все, чтобы нас задержать. Надо сказать, что местами это ему удается. На участке Кишинев — Яссы наше движение застопорилось, и чтобы пойти вперед, надо готовиться заново, надо сконцентрировать силы, возможности.
Один день Ясско-Кишиневской операции
— Не могу разобраться. Когда закончилась Курская битва, стало известно, что по числу самолетов преимущество было наше, что мы воевали и прочно удерживали господство в воздухе. В боях за Харьков тоже. Над Днепром — тоже. А что получается? Как ни бой, так наших восьмерка, а немцев — шестьдесят, наших девятка, немцев — восемьдесят…
Естественно, это насторожило меня: если у инженера полка такое понятие, то о техниках, механиках, младших специалистах и говорить не приходится.
— Силен ты, — говорю, — вояка. В технике профессор, а в тактике полнейший профан. Так уж и быть, объясню. Слушай внимательно. А потом расскажи своим подчиненным. И впредь будешь рассказывать. Это заставит тебя почаще ко мне обращаться с подобными вопросами.
Действительно, почему же так получается: немецких бомбардировщиков шестьдесят-семьдесят, а наших истребителей восемь-десять? Да потому что действия малыми группами суть тактики. Малые группы подвижны, маневренны. Ударив противника в лоб, через минуту они уже развернулись и атакуют его или в хвост, или сбоку. Они могут врезаться в строй бомбовозов и, атакуя его, стреляя, развалить буквально в секунды, потому что в общем строю бомбовозы не могут вести даже ответный огонь, рискуя сразить своего же соседа.
И все— таки высокая маневренность групп — не главный ответ на вопрос. Главный в другом. Для чего вообще нужны бомбардировщики? Для поражения войск, городов, железнодорожных станций… А истребители? Для защиты этих объектов. Не допустить к объекту, сорвать прицельное бомбометание, отразить налет — вот основные задачи истребителей. Не сбить, а отразить. А это можно сделать и малыми силами, малыми средствами.
— Но вы же сбиваете, — говорит Виноградов.
— Сбиваем. И чем больше, тем лучше. Удачная атака — это гарантия, что налет будет отражен. Представь ситуацию. Девятки бомбардировщиков идут одна за другой. И вдруг появились мы — истребители. Атакуем. В головной девятке один загорелся, второй взорвался, а это возможно, если снаряд попадает в бомбоотсеки. Настроение летчиков второй девятки? Паническое. Каждый ждет, что снаряд попадет именно в его самолет, в его бомбовый люк. Что делать? Побыстрее освободиться от бомб, тем более что это не трудно — кнопку нажал, и все.
— Убедительно, — говорит Виноградов, — теперь понимаю, почему «юнкерсы» ходят огромными группами, понимаю, почему немецкое командование посылает на нас огромные группы бомбардировщиков: надеются, что кто-то из них прорвется и сбросит бомбы на цель.
— Конечно. Летать малыми группами, абсолютно бессмысленно, от них ничего не останется. Вот пример: недавний бой звена Иванова с четверкой Хе-129. Помнишь, чем он закончился? Спасся только один: успел уйти в облако.
— Помню, — подтверждает инженер, — об этом даже писала газета. Заголовок был «Три из четырех». — Помолчал, подумал. Чувствую: не все еще ясно. И точно. Спрашивает: — А как понимать, что над Курской дугой вы однажды летали в составе целого корпуса?
— Верно, — говорю, — летали. Но действовали опять истребители малыми группами: звеном, эскадрильей. Редко — полком. Только раз, на Курской дуге, мы взлетели в составе целого корпуса, но действовали опять же самостоятельно, я знал, что вместе с нашим полком дерутся другие, но даже не видел их. Иначе мы бы друг другу только мешали.
— Все ясно, — улыбается Виноградов, — теперь я подкован во всех отношениях. — Спрашивает — А как летают наши бомбардировщики? — И сам же отвечает: — Вполне очевидно, крупными группами. А немецкие истребители? Малыми, так же, как наши.
— Правильно, — говорю, — потому что хочешь не хочешь — тактика это закон, ему подчиняются все. Другое дело, что тактика не должна быть шаблонной, что она должна развиваться, совершенствоваться, видоизменяться в зависимости от ситуации, но это вопрос уже чисто летный.
— Понятно. Спасибо, — благодарит меня Виноградов, — я расскажу об этом техникам и механикам, а то, чего доброго, могут подумать, что слова — это одно, а дела — это другое. А вообще— то вы рассказали бы сами, вы летчик, вам и карты в руки.
Я согласился.
* * *
Проходит несколько дней, и тот же вопрос задает Федя Коротков. Только в другой обстановке, в ином аспекте. В бою нашей шестерки против тридцати шести фашистских бомбардировщиков, под прикрытием истребителей, погиб Юра Маковский.— Когда это кончится? — недовольно говорит лейтенант Коротков. — Их шестьдесят, а нас — восемь. Их семьдесят, а нас — десять. Почему только десять, а не двадцать, не тридцать?
Устал Федя Коротков. Он и так не особенно строен, а теперь и вовсе согнулся. Небритый стоит, какой-то взъерошенный. В глазах нездоровый блеск. А ведь он обладает чудесным характером. Добродушен, уступчив, честен, не гонорист, не хвастун. Всем друг. Все у него друзья.
Да, Федя устал. Но ничего, это все поправимо. Теперь я ученый. Жаль, что опыт приходит не сразу. Как говорится, век живи, век учись.
…Это случилось еще под Калинином, в начале сорок второго года. В одном из воздушных боев немцы сбили младшего лейтенанта Замяткина. Ведомый погибшего — Звягинцев, сумрачный, подавленный гибелью своего командира, сказал: «Сколько веревочка ни вейся, кончик обязательно будет — все равно собьют»… И действительно, через несколько дней погиб. О том, что он говорил, я узнал несколько позже и… пропустил это мимо внимания. Не знал, насколько страшна моральная усталость.
Откуда мне было знать? События у реки Халхин-Гол были непродолжительны — это во-первых. Во-вторых, воюя, мы понимали: у нас за спиной страна, сотни полков, которые могут прийти на помощь. В боях под Калинином обстановка была совершенно иная: мы потеряли огромную часть территории, немецко-фашистская армия стояла тогда под Москвой. Это был очень тяжелый удар по психике. Кроме того, у нас не хватало машин.
Случай, подобный тому, что был под Калинином, произошел во время боев за плацдарм Бородаевка. Иду однажды домой с командного пункта, время позднее, и вдруг — разговор. У дома, где жили мои пилоты. Подхожу. Сидят на пороге, беседуют.
— Хлопцы, — забеспокоился я, — поздно уже, пора отдыхать. Завтра — бои.
А один отвечает:
— И сегодня бои. И завтра. И послезавтра: А когда погулять? На звезды полюбоваться? Все равно ведь конец, все равно посбивают.
И это сказал Васыль Торубалко, крепкий, выше среднего роста красавец, исключительно сильный физически, волевой, энергичный летчик из группы «Меч», имевший на личном счету шесть или восемь сбитых фашистских машин.
Я возмутился, но нашел в себе силы сдержаться, ответить спокойно.
— Поэтому, — сказал я, — и гибнут, что летают уставшими — и следовательно, не готовыми к бою. Не хватает внимания, силы, воли, сообразительности.
Поговорив в этом же духе минуту-другую, я отослал их спать. И… все. А утром немцы подбили Васыля в первом же взлете. Он покинул машину, спасся на парашюте, и только в беседе с ним я понял, как чудовищно устал этот летчик. Он говорил:
— В бою такое безразличие на меня навалилось, что я даже подумал: «Собьют, не собьют — все равно». Вижу, немец заходит в хвост, а сопротивляться не в силах. Он и снял меня, будто младенца.
Случай с Торубалко научил меня многому. Я понял, что дело командира полка не только водить летчиков в бой, увеличивать личный счет сбитых врагов, но и умело расходовать силы бойцов.
Я стал придерживать тех, кто много летает, кто перегружен. Держу его на земле, а сам наблюдаю. Летчики вернутся из боя, начинают разбор, а он безразличен, слушает краем уха. Значит, рано ему летать. Проходит еще один день. Наблюдаю.. Он уже вступил в разговор, он обсуждает атаки, действия летчиков. Проходит еще один. Он уже критикует, он уже входит в азарт, кричит, что надо было не так, а вот эдак, как он однажды сделал над Курской дугой или в бою за плацдарм. Во второй половине третьего дня он уже ходит злой, ко всем придирается, на меня глядит исподлобья: «Не доверяете…» Все, больше держать не надо. Я говорю: «Полетишь в составе шестерки. А сейчас — готовность номер один». Он бежит к самолету и пляшет. И, говоря словами пилотов, в бою держится как зверь. А недавно умолк мой заместитель, сын солнечной Грузии Шалва Нестерович Кирия. Умолк, замкнулся. Рассеянным стал, апатичным. И это при южном своем темпераменте. Он заменил Черненко в начале этого года, но на фронте давно, чуть ли не с первых дней. Очень хорошо дрался под Белгородом. Помню, в одном из воздушных боев сбил три самолета противника. Среднего роста, стройный, подтянутый, следящий за собой офицер, он как-то вдруг потускнел, угас…
— Шалва, я дам тебе отдохнуть. Недельку. Идет? Он посмотрел на меня недоверчиво, но поняв, что я не шучу, сразу воспрянул духом.
— Идет! — сказал оживленно. — У меня в тылу есть земляк, могу отдохнуть у него.
Уехал, отдохнул. Вернувшись, стал, как и прежде, веселым, бодрым, боеспособным.
Теперь я дам отдохнуть лейтенанту Короткову. Пожалуй, не только ему, но и его ведомым. Пусть отдыхают звеном, как и летают. Отправляю их в санитарную часть, там тихо, спокойно.
Плохо, что симптомы моральной усталости трудно заметить со стороны. Да и летчик, пораженный этой болезнью, тоже не замечает, как она захватила его, точит, расслабляет мышцы и волю. Больше того, храбрясь, стараясь казаться «прежним» — энергичным, волевым летчиком, — он невольно скрывает свою усталость, расслабленность, пока случай, потрясение не выведут его из этого состояния, не вызовут нервный взрыв. Так, как сегодня. Гибель Маковского — потрясение для всех, для Феди Короткова — особенно. Они были друзьями.
Я понимаю, что в такую минуту, когда сжимается сердце каждого летчика, не время говорить о делах, тем более об ошибке, допущенной летчиком в воздухе. Получается: плохо отзываешься о погибшем, да еще о таком, как Юра. Понимаю, сознаю это с болью в сердце, но приступаю к разбору полета, потому что ошибка, унесшая Юру Маковского, может унести кого-то еще: до вечера долго, еще предстоят бои.
— Смотрите, как это случилось…
Воссоздаю картину полета. Бомбардировщики шли от населенного пункта Хуши под прикрытием истребителей. От нас взлетела шестерка во главе с Юрой Маковским.
Встреча произошла за линией фронта, южнее города Яссы. Четыре девятки немецких бомбардировщиков шли одна за другой с курсом на север, справа от них — истребители. Наши зашли с востока. Положение было тактически выгодным — они прикрывались лучами солнца.
Разделив шестерку на две подгруппы, Маковский во главе четырех самолетов пошел на бомбардировщиков, а пару направил на истребителей. Решение было верным. А дальше пошли ошибки. Маковский стал торопиться. Не успев набрать высоты и достаточной скорости, он сразу пошел в атаку, хотя до линии фронта было еще далеко — около двадцати километров, а на помощь спешила еще одна группа Яков и была уже на подходе. И Маковский об этом знал.
В первую очередь надо было ударить не головное звено ведущей девятки, а то, которое ближе — идущее справа и сзади, и только потом — головное. Он же сделал наоборот, намереваясь, вполне вероятно, сбить ведущего группы. И сбил его. Но звено, идущее справа и сзади, обстреляло Маковского, сосредоточив на нем весь огонь. Ведомая пара Яков навалилась на это звено, ведущий взорвался, но было уже поздно: истребитель ведущего Маковского свалился в излучину Прута. Я говорю:
— Пятерка пилотов уже без Маковского, вместе с группой соседней части разметала, разбила вражеский строй, вынудила сбросить бомбы на свои войска, уничтожила несколько самолетов. Но это можно было бы сделать, не теряя ведущего. И нам, летчикам группы «Меч», не к лицу такие ошибки, такие потери.
Верно, конечно, что Маковский сделал ошибку, но верно и то, что ведомая пара могла бы ее исправить: открыть огонь по второму звену несколько раньше, тем самым отвлечь внимание немцев от самолета ведущего, рассредоточить огонь.
Верно и то, что наша группа стала иной, немного ослабла, потому что лишилась того костяка, на котором держалась, лишилась основного ядра. Ушел из группы Матвей Зотов. Он командует авиачастью. Чувилев тоже ушел с повышением — заместителем командира полка в другую дивизию; выбыл из строя лейтенант Иванов; погиб Коля Завражин…
— Наша задача, — говорю я пилотам, — бить врага эффективно и малой кровью. Что для этого нужно? Внезапность. Скоротечность атаки. Удар всей силой огня с короткой дистанции. Три кита, от которых зависит победа. Атака сверху на повышенной скорости — единственный способ сократить до предела время пребывания под огнем вражеских пулеметов и пушек. Но такая атака крайне сложна: секунды остаются на то, чтобы прицелиться, нажать на гашетку, отвернуть самолет, чтобы не вмазать в машину врага. Что для этого нужно?
— Научиться стрелять навскидку, — отвечает Васыль Торубалко.
— Правильно. Отныне треногу с прицелом держать на стоянке весь день. Будем учиться, тренироваться в определении дальности, ракурса цели, определении угла упреждения…
* * *
— Шестерке Кирия! Воздух! — поступила команда. Пары взлетают одна за другой, собираются, быстро уходят вверх, направляясь к линии фронта. В синей дымке виднеются Яссы, южнее — Васлуй, с запада на фоне земли появляется группа бомбардировщиков.— Бьем головную девятку справа и сзади, — командует Кирия.
Крутым разворотом вправо, прикрываясь лучами солнца, шестерка выходит на курс, параллельный курсу немецких бомбардировщиков. Бесстрашный, горячий, но умеющий сдерживать себя в минуту опасности, риска, Шалва глядит на борт самолета. Его взгляд направлен влево и вниз, туда, где, тесно прижавшись друг к другу, в четком строю девяток плывет лавина немецких машин.
Шалва энергично качнул самолет с крыла на крыло. Это сигнал для ведомых: рассредоточиться, как и было сказано раньше, на две подгруппы — звено и пару, на ударную группу и группу прикрытия. Это на всякий случай: «мессершмиттов» пока не видно, но они могут прийти неожиданно, в самый горячий момент атаки и могут ее сорвать. Вот тогда и придет на помощь звену группа прикрытия — пара.
— Приготовиться! — скомандовал Шалва. Быстро оглянулся назад — все ли на месте, нет ли сзади вражеских истребителей. Снова смотрит вперед. Бросил машину в пике. — Атака!
Упругий поток холодного воздуха ударил в левую щеку, засвистел мимо кабины. Снова глянул назад. Ведомый, вторая пара и несколько сзади — третья неслись за его самолетом в длинном, остром, как пика, пеленге. Машины врага приближались. Уже видны кабины, черные в белой окантовке кресты на крыльях… Легким привычным движением ручки педалей летчик «вынес» перекрестье прицела в нужную, рассчитанную для поражения точку и, выждав еще какую-то долю секунды, открыл огонь.
Пронесшись над группой бомбардировщиков на скорости, допустимой только в бою, Яки легко от них оторвались и, выйдя вперед метров на тысячу, круто полезли вверх с разворотом в правую сторону, чтобы выйти в атаку спереди слева.
Еще в развороте Кирия глянул вправо и вниз, туда, где шла армада немецких машин, и его охватила радость и гордость. Два бомбардировщика были сбиты, а три, получив повреждения, теряя скорость, метались на пути идущей сзади девятки. Один развернулся и шел ей прямо навстречу, распуская хвост черного дыма. Не выдержав «лобовую атаку» горящей машины, немцы отпрянули влево, подставив бок атакующим.
Внезапный и точный удар разметал и вторую девятку, привел в замешательство третью, четвертую. Кто-то, уходя от огня наших пилотов, бросил машины в пике, кто-то принял это пике за сигнал для атаки наземной цели, и бомбы посыпались вниз на подходе к городу Яссы.
* * *
Вот это я отдохнул! Месяц, даже немного побольше. Май на исходе, а подбили меня двадцать восьмого апреля. Этот день и этот полет не забудешь годы и годы. И теперь, спустя чуть ли не тридцать лет, это событие, несмотря на пласты наслоений новых дум, забот, впечатлений, оживает в памяти ярким, не теряющим краски воспоминанием.Мы шли в составе восьмерки. Группа прикрытия находилась справа и выше ударной на интервале триста-четыреста метров. Такое расположение групп очень удобно для боя: слегка довернувшись, идущие выше свободно могут отсечь вражеских истребителей, если они атакуют ударную группу, когда она бьет бомбардировщиков.
При подходе к линии фронта я услышал команду:
— Идите ко мне, в воздухе все спокойно.
Ее передал Боровой, заместитель командира дивизии, с выносного командного пункта. Сразу же вслед за этой командой поступила другая, на самой высокой ноте:
— Срочно на Яссы!
Оставляя Яссы немного правее — мы хорошо изучили один и тот же маршрут немецких бомбардировщиков, — я начал искать их впереди и вскоре увидел большую группу «юнкерсов». Они шли немного правее нас и точно на город, а слева светило солнце.
Я рассчитал маневр и принял решение: правым крутым разворотом выйти в хвост ведущей девятки, атаковать ее, выйти вперед, затем развернуться влево и ударить на встречном курсе вторую, затем довернуться на третью, четвертую… Представив себе змеистый путь нашей восьмерки, я бросил машину в атаку на флагмана группы, а мой напарник — на ведомого слева как самую опасную часть боевого порядка: как правило, левый ведомый первым сваливал машину в пике, первым сбрасывал бомбы.
— Сбиты два самолета! — передал Боровой, а я подумал, что это еще не все, потому что немцы пришли без прикрытия и второе мое звено, идущее сзади, тоже ударит первую группу. И точно, Боровой сообщил, что в первой девятке сбит еще один самолет, остальные бросают бомбы.
Все шло так, как и было задумано. Последовательно мы атаковали вторую девятку, третью… И вдруг удар по моей кабине. Машина содрогнулась, брызнули осколки битого плекса, будто огнем резануло по шее. «Истребители! — мелькнуло в сознании. — Увлекся, прозевал. Боровой тоже хорош: кричал, восторгался нашей работой, а как нагрянули истребители, так и не видел».
Очевидно, на какое-то время я потерял сознание и очнулся от страшного визга и свиста воздуха. Холодный, упругий поток бесновался в кабине, бил по лицу, по плечам, кровью забрызгал приборы. Я оглянулся назад, желая увидеть кого-то из летчиков, но в глазах поплыли красные круги, а в глубине сознания забилась беспокойная мысль, что сзади может быть враг и что мой самолет в прицеле.
Усилием воли я бросил машину в пике в сторону своей территории и начал крутить нисходящие бочки, имитируя штопор. Попытался открыть кабину — на всякий случай, однако не смог. Поняв, что главное в моем положении — не потерять окончательно силы, привести машину домой, посадить, я снял с сектора газа левую руку и зажал рану на шее, чтобы не вытекала кровь. Так я снижался почти до земли.
Дома меня не ждали. Падение Яка было так убедительно, что в гибель поверил не только фашистский летчик, но и наш заместитель комдива, сидевший за пультом радиостанции. Он передал в эфир о случившемся, и летчики, зная, что им никто не поможет, одни завершили разгром врага.
Остаток пути мотор барахлил, грозя заглохнуть совсем. И заглох, но уже на пробеге после посадки. Используя скорость, я дорулил почти до командного пункта. Машину обступили летчики, техники, попытались открыть фонарь — бесполезно, фашистский снаряд заклинил его намертво. Удивительно, что плексиглаз подвижной части фонаря оказался исключительно прочным. Остатки его пришлось удалять ножовкой, только после этого меня извлекли из кабины. «Загорись самолет, — подумалось мне, — и все, крышка. Спастись невозможно».
Мой самолет пострадал не меньше меня. Техник насчитал около девяноста пробоин. Мы оба оказались в ремонте, но едва ли теперь встретимся: нам обещают новую технику — самолеты Як-3. Полк отведен под Бельцы. Для отдыха, пополнения летным составом, получения новых машин, подготовки к новым боям. А они еще впереди и, вполне очевидно, будут тяжелыми, кровопролитными, потому что мы вышли на землю врага и враг делает все, чтобы нас задержать. Надо сказать, что местами это ему удается. На участке Кишинев — Яссы наше движение застопорилось, и чтобы пойти вперед, надо готовиться заново, надо сконцентрировать силы, возможности.
Один день Ясско-Кишиневской операции
20 августа, утро. Сидим в боевой готовности, ждем. Знаю, пройдет какое-то время — двадцать-сорок минут, не больше, и все загудит, загрохочет и, наверное, содрогнется земля. Я это услышу, почувствую — линия фронта рядом, в двадцати километрах. Сначала послышится гул канонады — штурм укрепленных позиций врага начнет артиллерия; потом в сопровождении истребителей пойдут полковые группы бронированных Илов; вслед за ними, а может, одновременно — бомбардировщики, и тоже под прикрытием истребителей. И все — в направлении Ясс, в направлении удара войск 2-го Украинского фронта.
А мы будем сидеть, будем дожидаться минуты, пока к линии фронта с той, вражеской, стороны не пойдут бомбовозы, пока с командного пункта полка не послышится голос:
— Группе «Меч», воздух!
И тогда мы взлетим. И первый воздушный бой будет экзаменом нашей боеготовности, боеспособности. Потому что все у нас новое: и самолеты, и летчики. Разлетелись мои орлы по полкам, по дивизиям, но принцип боевого применения прежний: группа «Меч» вылетает только по вызову, только на бой, группа «Меч» — резерв командира авиакорпуса, особая группа.
Я немного волнуюсь, но это волнение сущий пустяк в сравнении с тем, что было на Курской дуге, когда группа только еще создавалась, когда ей предстояло себя показать, завоевать свое право на такое название. Теперь все иначе: у нас новейшей марки машины, мой опыт и двухмесячный срок подготовки пилотов к боям.
Разве можно сравнить истребитель Як-3 с Як-1, развитием которого он и явился, его дальнейшей модификацией! Внешне они отличаются. У новой машины меньше размах крыла. Фонарь кабины пилота облагорожен. Маслорадиатор убран в крыло, водяной предельно утоплен в фюзеляж, убрано и костыльное колесо. Самолет не только красив, обтекаем, он и значительно легче, обладает огромной — до семисот километров — скоростью, мощным оружием.
Короче, это самый легкий, самый маневренный, самый скоростной истребитель Великой Отечественной войны. Он весит 2650 килограммов , «мессершмитты» всех серий — более трех тысяч, а «фокке-вульфы» — около четырех.
Получив эти машины, я понял, что на них придется драться не только за Бессарабию, но и освобождать от фашизма Румынию, Венгрию, Чехословакию. Может, придется и завершать войну, потому что создать что-то иное, еще более совершенное трудно, а может, и невозможно. В самом деле, самолет Як-1 был создан еще до войны, в 1940 году, Як-3 — спустя три года, а к нам он попал только сейчас, в сорок четвертом. Причем первая серия самолета Як— 3 с мотором ВК-105 имела максимальную скорость 660 километров в час, и, чтобы достичь 700, пришлось снабдить машину новым, еще более сильным мотором ВК-107, и на это ушел целый год. А время не ждет, время не терпит, и самым лучшим решением «сверху», пожалуй, будет одно — как можно быстрее обеспечить фронтовые полки новой машиной.
Подумав о том, что дальнейший наш путь вперед пойдет по чужой территории, что миссия наша гуманная — освобождение от фашизма, я понял, что летчики группы «Меч» должны быть не только сильными тактиками, но и более, чем другие, политиками, идейно убежденными, особо глубоко понимающими свою роль и место в решении стоящих перед нами задач. Короче, группа «Меч» должна быть группой политбойцов. В этом плане и шел подбор летчиков.
Время затишья на фронте мы не теряли напрасно. Летали. Тренировались. Пилотаж на малых и средних высотах. Полеты строем: в составе пары, звена, восьмерки. Учебный воздушный бой, одиночный и в группе, на средних и предельно малых высотах, на предельно больших перегрузках. На бой я летал с каждым из летчиков. Сам оценивал их мастерство, сам отбирал их в группу. Требовал жестко, браковал безжалостно. Решение было только одно: годен или не годен, быть в группе «Меч» или не быть.
Время, свободное от полетов, мы проводили в классе, на самолетной стоянке — изучали новую технику. Занимались много, может, и больше, чем нужно. Но я был твердо уверен: окупится. Доказано жизнью: при прочих равных условиях победа в бою всегда за технически грамотным летчиком. Почему в учебном воздушном бою один побеждает, другой терпит поражение? А подготовка у них одинакова, самолеты у них однотипные и примерно равный ресурс моторов. Почему? Да потому что в бою даже «лишние» пять километров скорости нужны как воз— дух, а «выжать» эти пять километров может лишь тот, кто в совершенстве знает машину.
Мы готовы. Мы ждем. Мы сидим на самом боевом направлении фронта. Наши машины стоят в капонирах. Никого, кроме нашей особой группы, здесь нет. Это Забота Подгорного. Чтобы нам никто не мешал. Чтобы мы уходили на взлет прямо из укрытий, не тратя драгоценное время, не боясь помешать посадкам и взлетам других самолетов.
Утро тихое, ясное. Летное поле — будто зеленый ковер. Но это все временно. Через несколько дней, а может, и раньше — завтра сядут сюда и «серые», и другие полки, будут летать с утра и до вечера, выбьют густую траву на взлетно-посадочной, серой, взбунтовавшейся пылью покроют стоянки, близлежащий кустарник, наши капониры.
А мы будем сидеть, будем дожидаться минуты, пока к линии фронта с той, вражеской, стороны не пойдут бомбовозы, пока с командного пункта полка не послышится голос:
— Группе «Меч», воздух!
И тогда мы взлетим. И первый воздушный бой будет экзаменом нашей боеготовности, боеспособности. Потому что все у нас новое: и самолеты, и летчики. Разлетелись мои орлы по полкам, по дивизиям, но принцип боевого применения прежний: группа «Меч» вылетает только по вызову, только на бой, группа «Меч» — резерв командира авиакорпуса, особая группа.
Я немного волнуюсь, но это волнение сущий пустяк в сравнении с тем, что было на Курской дуге, когда группа только еще создавалась, когда ей предстояло себя показать, завоевать свое право на такое название. Теперь все иначе: у нас новейшей марки машины, мой опыт и двухмесячный срок подготовки пилотов к боям.
Разве можно сравнить истребитель Як-3 с Як-1, развитием которого он и явился, его дальнейшей модификацией! Внешне они отличаются. У новой машины меньше размах крыла. Фонарь кабины пилота облагорожен. Маслорадиатор убран в крыло, водяной предельно утоплен в фюзеляж, убрано и костыльное колесо. Самолет не только красив, обтекаем, он и значительно легче, обладает огромной — до семисот километров — скоростью, мощным оружием.
Короче, это самый легкий, самый маневренный, самый скоростной истребитель Великой Отечественной войны. Он весит 2650 килограммов , «мессершмитты» всех серий — более трех тысяч, а «фокке-вульфы» — около четырех.
Получив эти машины, я понял, что на них придется драться не только за Бессарабию, но и освобождать от фашизма Румынию, Венгрию, Чехословакию. Может, придется и завершать войну, потому что создать что-то иное, еще более совершенное трудно, а может, и невозможно. В самом деле, самолет Як-1 был создан еще до войны, в 1940 году, Як-3 — спустя три года, а к нам он попал только сейчас, в сорок четвертом. Причем первая серия самолета Як— 3 с мотором ВК-105 имела максимальную скорость 660 километров в час, и, чтобы достичь 700, пришлось снабдить машину новым, еще более сильным мотором ВК-107, и на это ушел целый год. А время не ждет, время не терпит, и самым лучшим решением «сверху», пожалуй, будет одно — как можно быстрее обеспечить фронтовые полки новой машиной.
Подумав о том, что дальнейший наш путь вперед пойдет по чужой территории, что миссия наша гуманная — освобождение от фашизма, я понял, что летчики группы «Меч» должны быть не только сильными тактиками, но и более, чем другие, политиками, идейно убежденными, особо глубоко понимающими свою роль и место в решении стоящих перед нами задач. Короче, группа «Меч» должна быть группой политбойцов. В этом плане и шел подбор летчиков.
Время затишья на фронте мы не теряли напрасно. Летали. Тренировались. Пилотаж на малых и средних высотах. Полеты строем: в составе пары, звена, восьмерки. Учебный воздушный бой, одиночный и в группе, на средних и предельно малых высотах, на предельно больших перегрузках. На бой я летал с каждым из летчиков. Сам оценивал их мастерство, сам отбирал их в группу. Требовал жестко, браковал безжалостно. Решение было только одно: годен или не годен, быть в группе «Меч» или не быть.
Время, свободное от полетов, мы проводили в классе, на самолетной стоянке — изучали новую технику. Занимались много, может, и больше, чем нужно. Но я был твердо уверен: окупится. Доказано жизнью: при прочих равных условиях победа в бою всегда за технически грамотным летчиком. Почему в учебном воздушном бою один побеждает, другой терпит поражение? А подготовка у них одинакова, самолеты у них однотипные и примерно равный ресурс моторов. Почему? Да потому что в бою даже «лишние» пять километров скорости нужны как воз— дух, а «выжать» эти пять километров может лишь тот, кто в совершенстве знает машину.
Мы готовы. Мы ждем. Мы сидим на самом боевом направлении фронта. Наши машины стоят в капонирах. Никого, кроме нашей особой группы, здесь нет. Это Забота Подгорного. Чтобы нам никто не мешал. Чтобы мы уходили на взлет прямо из укрытий, не тратя драгоценное время, не боясь помешать посадкам и взлетам других самолетов.
Утро тихое, ясное. Летное поле — будто зеленый ковер. Но это все временно. Через несколько дней, а может, и раньше — завтра сядут сюда и «серые», и другие полки, будут летать с утра и до вечера, выбьют густую траву на взлетно-посадочной, серой, взбунтовавшейся пылью покроют стоянки, близлежащий кустарник, наши капониры.