Страница:
В начале июля группа летчиков во главе с Героем Советского Союза Сергеем Грицевцем направлялась в тыл на базу за получением машин новой конструкции. Прошло не более недели, и наша авиация в районе боев пополнилась новыми самолетами И-153, которые внешне, особенно если смотреть на них издали, мало чем отличались от самолета И-15-бис, ранее принимавшего участие в боевых вылетах и показавшего себя не с самой лучшей стороны. Ограниченная скорость И-15-бис не позволяла ему эффективно вести бой на вертикальном маневре, преследовать противника. Японцы охотно вступали в бой с нашими летчиками, летавшими на нескоростных самолетах.
Неудачи в сражении за высоту Баин-Цаган не отрезвили японское командование. Пополнив и перегруппировав свои войска, оно снова бросило их в наступление с задачей отбросить за реку советско-монгольские наземные войска и захватить плацдарм на ее левом берегу. Боям на земле, как правило, предшествовали крупные воздушные сражения истребительной авиации. С переходом войск противника в наступление обстановка в воздухе еще больше накалилась. В этот период впервые вышла на боевое задание группа на самолетах И-153. Самолет «Чайка» — так мы его назвали — был высокоманевренный. Мощный мотор и убирающиеся шасси значительно увеличили подъемную и горизонтальную скорость. Машина послушно пикировала и легко выполняла вертикальный и горизонтальный маневры, что повысило ее боевые качества по сравнению с И-15-бис. Самолет был вооружен четырьмя крупнокалиберными пулеметами, установленными на подмоторной раме, стреляющими через воздушный винт (пропеллер), что создавало высокую кучность огня и повышало его эффективность.
Для первой встречи подняли 12 самолетов (четыре звена). Группу новых самолетов повел сам командир майор Грицевец. Подходя к линии фронта, «Чайки» набрали трехкилометровую высоту. С командного пункта сигнальной стрелой им указали направление в сторону противника, навстречу группе японских самолетов И-97. Эскадрилья на самолетах И-16 шла несколько выше, в стороне и позади группы «Чаек». Готовые помочь нашим летчикам, летевшим на новых самолетах, если в этом будет необходимость, мы внимательно следили за воздушной обстановкой. Таким образом, боевой порядок смешанной группы получился двухъярусный и растянутый в колонну.
Вот «Чайки» подошли к границе, развернулись влево, пошли вдоль нее. Замысел ясен: пока не ходить на этих самолетах на территорию врага. Но вот из района озера Буир-Нур появилась группа японских истребителей. Нам не терпелось увидеть «Чаек» в воздушном бою. Мы спешили сократить расстояние между группами и зашли с солнечной стороны. По поведению японцев было видно, что группа Грицевца противником обнаружена, и он пошел на сближение. Мы поняли, что японцы, заметив группу И-153, приняли их за самолеты, над которыми они сравнительно легко одерживали победу. Но вот «Чайки» развернулись и направились в обратную сторону. Мы не сразу поняли замысел их командира. Было похоже на то, что он уклонился от боя, но мы в это не верили, потому что знали Сергея Грицевца как волевого и боевого командира. Он что-то задумал, видимо, хотел оттянуть противника в глубь своей территории или подвести его ближе к командному пункту группы войск, чтобы понаблюдали с земли товарищи Жуков, Смушкевич, Лакеев, Гусев и другие за воздушным боем и оценили достоинство новой машины.
Так и оказалось. Это был маневр заманивания, важный и нужный для боя и наблюдения с земли, с командного пункта. Вот «Чайки» энергично развернулись навстречу идущим к ним вражеским самолетам, резко взмыли вверх и с полупереворота стремительно, как коршуны, бросились на врага. Японцы не любили удара сверху, да и кому это может нравиться? Самолеты сразу закружились, заработало оружие. Вот уже один самолет противника, охваченный пламенем, и другой с черным дымом провалились вниз и, словно боясь опоздать, на большой скорости, обгоняя друг друга, пошли к земле. Третий упал листом с крыла на крыло. А вот и парашютист появился. Несмотря на то что бой шел над нашей территорией, японец рискнул выброситься с парашютом, видимо, забыл про самурайский дух.
— Вот это удар, — показал большой палец командир звена Николай Гринев.
После первой атаки противник как-то сник, видимо, летчики поняли, что встретились с новой, ранее неизвестной машиной, и допустили промашку. Помощь наша оказалась излишней. Мы радовались за успех товарищей, которые славно разбросали группу самонадеянных японских пиратов. Я знал, что в составе этой группы сражается мой друг Толя Орлов. С ним два года жил в одной комнате в нашем гарнизоне. Хороший летчик, очень любил свое дело. Его брат Леонид тоже был с нами.
Я внимательно посмотрел в сторону линии фронта: как и предполагали мы, со стороны противника шло новое подкрепление на выручку попавшим в беду. Ну что ж, мы готовы, настал и наш черед. Капитан Чистяков подал команду «внимание», и мы бросились в атаку и пошли выписывать всякие кривые в воздушных просторах монгольского небосвода. Теперь мы вместе с летчиками «Чаек» зажали хваленых летчиков Японии, да так зажали, что небу стало жарко. Высота за нами, а на горизонтальной плоскости они тоже не без внимания, под огнем советских летчиков на новых машинах. Японцы крутились, как караси на сковородке. Мы им показали силу оружия, боевое мастерство, слаженность в бою и волевые качества летчиков Страны Советов, которых пропаганда Японии всячески пыталась принизить и высмеять. Бой был не только жаркий, но и интересный. Валились к земле горящие и беспорядочно падающие белые самолеты с красными кругами на плоскостях, болтались на стропах своих парашютов японские асы.
На земле Толя Орлов рассказывал о новой машине больше и увлеченнее, нежели в свое время о любимой невесте, которая, увы, так и не дождалась его. Имя Анатолия Орлова золотыми буквами написано на памятнике летчикам Советского Союза, установленном нашими друзьями-монголами. Спасибо им за сердечную память о тех, кто в 1939 году отдал свою жизнь во имя победы в небе Халхин-Гола.
Видимо, результаты боя советских летчиков на новых машинах, в котором был проявлен героизм, мастерство, преданность советско-монгольской дружбе, обеспокоили японское командование, так как в их газете «Иомиури» была опубликована корреспонденция об этих событиях. Японцы писали, что у «красных» появился самолет новой конструкции. Нашу «Чайку» они окрестили как И-17, а летчиков, которые летали на этих самолетах, «сущими дьяволами».
На второй день после боевого вылета, возвратившись на свой аэродром, я вышел из самолета и увидел, что в моем направлении идет легковая машина М-1. Из машины вышел секретарь парторганизации капитан Кравченко и спросил:
— Не будешь возражать, если у твоего самолета проведем заседание партбюро?
— Какое может быть возражение? — ответил я. А сам не мог понять, почему заседание партбюро у моего самолета.
И тут на заседании в короткое время и в деловой обстановке было рассмотрено мое заявление с просьбой о приеме в партию. Не успело закончиться бюро, как в воздух взвилась зеленая ракета, и я с разрешения его членов снова сел в самолет и поднялся в воздух, но уже как член Коммунистической партии, партии Ленина. После возвращения меня горячо поздравили секретарь партбюро полка, комиссар полка, батальонный комиссар Калачев и командир полка майор Кравченко. Высказали мне несколько добрых напутствий в связи с вступлением в партию. Я заверил, что не пожалею сил и оправдаю доверие членов партбюро и не уроню чести коммуниста.
В период халхин-гольских боевых действий помимо воздушных боев мы наносили штурмовые удары по наземным войскам противника, особенно там, где срочно нужна была помощь монгольским или нашим войскам. Помню, после воздушного боя техники не успели заправить самолеты горючим и боеприпасами, как снова зеленая ракета и снова вылет. Солнце светило прямо в глаза. В Монголии было так солнечно, что от света уставали глаза. Я летел за командиром, а какая задача на сей раз — пока не знал, но оружие к бою приготовил — не на прогулку же летели. Проследили за направлением полета, и хотя ориентиров в монгольских степях никаких, но по компасу, по положению солнца можно было определить примерный маршрут. Но почему в этот раз летели не так, как всегда, а шли юго— западнее озера Буир— Нур? Пролетели начало озера, потом его южную сторону, пошли вдоль берега. И вдруг командир качнул с крыла на крыло — сигнал «внимание» — и резко перевел свою машину в пикирование. Не отставая, поспешил за ним и стал искать самолеты противника ниже нашей группы, мельком увидел, что какое-то стадо вытянулось вдоль озера в колонну, но оно пока не привлекало моего внимания. «Где же самолеты и почему я их не вижу, куда и зачем пикирует Чистяков? — подумал я. — Если бы они были, я б увидел сразу, глаз мой зоркий. Вижу далеко и всегда обнаруживаю воздушного противника не позже других, но сейчас не вижу». Всмотрелся до боли в глазах — нет, нет цели, к которой я привык. Но что это?
Командир выстрелил, стадо животных заметалось. Какой же я растяпа! Оказывается, надо не только видеть, но и соображать. «Это же японская конница на полном аллюре спешила выйти в тыл нашим войскам, монгольской дивизии!» — догадался я. Нет, не бывать этому, не видать вам легкой победы. И я тоже стал стрелять. Бил просто в кучу лошадей и всадников. Падали и те, и другие. Эскадрилья выполнила три или четыре захода в атаку, и, пикируя в последний раз, я увидел, как скачет последний японский всадник на белой лошади. «Ну, от меня не уйдешь», — подумал я и открыл огонь. Лошадь перекувырнулась через голову, и всадник упал на землю замертво. Так закончился бой с кавалерией.
Едва успели набрать высоту, идя в сторону своего аэродрома, как к нам на пересекающихся курсах устремились истребители противника. Сближение — и наша группа пошла в атаку. Бой был интересен тем, что противник нас искал ниже себя, но просчитался. Понеся потери, японцы вышли из боя.
На аэродроме нас встречали боевые друзья-техники. Пока заправляли самолеты (так как до конца дня еще много времени, и сколько будет вылетов — трудно сказать), нас пригласили на обед.
Обед, может, и вкусный, но аппетита никакого, хотелось очень спать. Только принесла официантка Тамара котлеты — в это время тревога, и мы снова оказались в воздухе, и снова бой не на жизнь, а на смерть. Японец напористо «вцепился» в хвост самолета командира эскадрильи, я поспешил на выручку, но меня опередил кто-то другой из наших и атаковал противника. Трассы огня летели в его сторону, но тот не реагировал, словно его это не касалось. Самолеты сходились все ближе и ближе, и оба вели беспрерывный огонь. И тут наш самолет ударил самолет японца. Тот перевернулся и закрутился штопором до земли.
После посадки мы узнали, что самолет противника таранил заместитель командира нашей эскадрильи старший лейтенант Скобарихин Витт Федорович и сам на поврежденной машине прилетел на аэродром и благополучно приземлился. Осматривая самолет Скобарихина, мы увидели в его левой плоскости кусок покрышки от колеса японского самолета. Наша машина получила сильное повреждение левого крыла и требовала капитального ремонта. Летчик оказался невредимым.
Не успели мы обсудить происшедшее, как снова прозвучал сигнал на вылет. И снова встреча с истребителями. С небольшим доворотом влево я пошел в атаку. Загорелся один самолет, второй, кого-то из наших сбили, бой был в разгаре. Атаковал и свою цель, и враг покинул поле боя. Переключился на второго, точнее прицелился и нажал на гашетки, пушки сработали, самолет противника метнулся влево. Попал я в него или нет? Пока не было ясности, устремился за ним и вдруг почувствовал сильный удар по правой ноге. Она так и соскочила с педали, а бензин хлынул мне в лицо и залил очки. Меня сразу обожгла мысль: «Пожар, надо прыгать». Еще мгновение для уточнения обстановки, и, вращая влево, я увожу самолет от повторного удара и направляю в сторону аэродрома. Ремни я отстегнул, но прыгать в пустыне с подбитой ногой? Расстояние до аэродрома не менее сотни километров. Я не скоро мог бы добраться до своей части. Решение было принято: пока есть горючее, если не будет пожара, лечу на аэродром. Но самолет мог вспыхнуть с минуты на минуту, а мое обмундирование пропиталось насквозь бензином, который залил очки, видимости никакой, дышать стало совсем сложно, так как бензиновые пары вызывали удушье. А что с ногой? Перебита. Заниматься ею не было времени. Самолетом управлял одной ногой. Время, кажется, остановилось, но надо было не прозевать вспышки пожара или остановки двигателя. То и другое приведет к печальным результатам.
Мельком вспомнил босоногое детство, наш лес, зверей в нем, купание в море. От бензиновых паров голова пошла кругом, что создало новую опасность. Изредка на мгновение снимал, даже не снимал, а приподнимал очки и смотрел вперед, по сторонам. Чувствовал, что скоро аэродром, но в местности без надежных ориентиров, как над морем, отыскать его было не так-то просто. А в моем сложном положении и вообще мог не выйти в желаемую точку. Бензиновые пары, жидкость обожгли глаза. Временами я ничего не видел. Опустил очки — и видимость сократилась до нуля, все в тумане.
Еще раз поднял очки кверху и увидел на земле самолет, а дальше — юрты. Опознал. Наш центральный аэродром Там— цаг— Булак. И в это время мотор заглох. Одной ногой управляя самолетом и не выпуская шасси, я направил машину к земле. И вот уже самолет коснулся колесами травы аэродрома, замедлил ход и остановился. Я подтянулся на руках и выполз из кабины. У меня было желание как можно скорее осмотреть самолет. Но подоспевший комкор Герой Советского Союза Денисов приказал мне лечь на землю и ждать медицинской помощи.
И вот я лежу на операционном столе, куда меня принесли на носилках. Кто нес меня, не видел. Обожженные бензином глаза закрылись, и открывать их было больно. Я слышал, как врачи говорили: «Ножницы». А зачем ножницы, не мог понять. И тут почувствовал, что режут правый сапог, комбинезон и штаны на правой ноге. Открыли ногу, и врач сказал:
— Пять отверстий в ноге, а больше нигде нет. Одна пуля застряла, а остальные навылет.
После этого врач спросил меня:
— Нигде не чувствуете боли?
— Болит только нога, — ответил я ему. Вытащил хирург пулю и подал ее мне:
— Возьмите на память трофей.
— Выбросите ее в мусор, — сказал я.
…Прошли годы, нога зажила, а боль не прекращается, и только через 45 лет осколок сам вылез наружу.
Много времени пролетело после халхин— голь— ских событий, а все помнится до мелочей. Мне не забыть монгольские просторы, голубое небо и яркое-яркое солнце…
Здесь, в Молдавии, нам пришлось впервые вступить в бой с авиацией фашистской Германии.
С 10 по 20 июня 1941 года немецкие летчики вели активные полеты с пересечением нашей государственной границы, несмотря на предупреждающие действия советских самолетов.
Пришел воскресный день 22 июня. Многие командиры, предполагая, что в выходные ничего не случится, решили отдохнуть. Но не все так думали. Мы рассредоточили истребители нашего полка по аэродрому таким образом, чтобы взлететь сразу при нападении противника.
И вот перед рассветом послышался гул со стороны Румынии — появился разведывательный немецкий самолет. Наши летчики тут же взлетели и сбили его. За ним в небе показались 50 немецких бомбардировщиков. Все 30 истребителей нашего полка встретили фашистов в воздухе и сбили 18 фрицев. С нашей стороны был потерян 1 самолет. Беспорядочно сбросив бомбы, немцы ретировались восвояси. Предприняв в этот день еще два массированных налета, фашисты все же не добились успеха.
Так началась Великая Отечественная война, которая для меня длилась все годы до самого дня Победы 9 мая 1945 года.
Рождение группы
Неудачи в сражении за высоту Баин-Цаган не отрезвили японское командование. Пополнив и перегруппировав свои войска, оно снова бросило их в наступление с задачей отбросить за реку советско-монгольские наземные войска и захватить плацдарм на ее левом берегу. Боям на земле, как правило, предшествовали крупные воздушные сражения истребительной авиации. С переходом войск противника в наступление обстановка в воздухе еще больше накалилась. В этот период впервые вышла на боевое задание группа на самолетах И-153. Самолет «Чайка» — так мы его назвали — был высокоманевренный. Мощный мотор и убирающиеся шасси значительно увеличили подъемную и горизонтальную скорость. Машина послушно пикировала и легко выполняла вертикальный и горизонтальный маневры, что повысило ее боевые качества по сравнению с И-15-бис. Самолет был вооружен четырьмя крупнокалиберными пулеметами, установленными на подмоторной раме, стреляющими через воздушный винт (пропеллер), что создавало высокую кучность огня и повышало его эффективность.
Для первой встречи подняли 12 самолетов (четыре звена). Группу новых самолетов повел сам командир майор Грицевец. Подходя к линии фронта, «Чайки» набрали трехкилометровую высоту. С командного пункта сигнальной стрелой им указали направление в сторону противника, навстречу группе японских самолетов И-97. Эскадрилья на самолетах И-16 шла несколько выше, в стороне и позади группы «Чаек». Готовые помочь нашим летчикам, летевшим на новых самолетах, если в этом будет необходимость, мы внимательно следили за воздушной обстановкой. Таким образом, боевой порядок смешанной группы получился двухъярусный и растянутый в колонну.
Вот «Чайки» подошли к границе, развернулись влево, пошли вдоль нее. Замысел ясен: пока не ходить на этих самолетах на территорию врага. Но вот из района озера Буир-Нур появилась группа японских истребителей. Нам не терпелось увидеть «Чаек» в воздушном бою. Мы спешили сократить расстояние между группами и зашли с солнечной стороны. По поведению японцев было видно, что группа Грицевца противником обнаружена, и он пошел на сближение. Мы поняли, что японцы, заметив группу И-153, приняли их за самолеты, над которыми они сравнительно легко одерживали победу. Но вот «Чайки» развернулись и направились в обратную сторону. Мы не сразу поняли замысел их командира. Было похоже на то, что он уклонился от боя, но мы в это не верили, потому что знали Сергея Грицевца как волевого и боевого командира. Он что-то задумал, видимо, хотел оттянуть противника в глубь своей территории или подвести его ближе к командному пункту группы войск, чтобы понаблюдали с земли товарищи Жуков, Смушкевич, Лакеев, Гусев и другие за воздушным боем и оценили достоинство новой машины.
Так и оказалось. Это был маневр заманивания, важный и нужный для боя и наблюдения с земли, с командного пункта. Вот «Чайки» энергично развернулись навстречу идущим к ним вражеским самолетам, резко взмыли вверх и с полупереворота стремительно, как коршуны, бросились на врага. Японцы не любили удара сверху, да и кому это может нравиться? Самолеты сразу закружились, заработало оружие. Вот уже один самолет противника, охваченный пламенем, и другой с черным дымом провалились вниз и, словно боясь опоздать, на большой скорости, обгоняя друг друга, пошли к земле. Третий упал листом с крыла на крыло. А вот и парашютист появился. Несмотря на то что бой шел над нашей территорией, японец рискнул выброситься с парашютом, видимо, забыл про самурайский дух.
— Вот это удар, — показал большой палец командир звена Николай Гринев.
После первой атаки противник как-то сник, видимо, летчики поняли, что встретились с новой, ранее неизвестной машиной, и допустили промашку. Помощь наша оказалась излишней. Мы радовались за успех товарищей, которые славно разбросали группу самонадеянных японских пиратов. Я знал, что в составе этой группы сражается мой друг Толя Орлов. С ним два года жил в одной комнате в нашем гарнизоне. Хороший летчик, очень любил свое дело. Его брат Леонид тоже был с нами.
Я внимательно посмотрел в сторону линии фронта: как и предполагали мы, со стороны противника шло новое подкрепление на выручку попавшим в беду. Ну что ж, мы готовы, настал и наш черед. Капитан Чистяков подал команду «внимание», и мы бросились в атаку и пошли выписывать всякие кривые в воздушных просторах монгольского небосвода. Теперь мы вместе с летчиками «Чаек» зажали хваленых летчиков Японии, да так зажали, что небу стало жарко. Высота за нами, а на горизонтальной плоскости они тоже не без внимания, под огнем советских летчиков на новых машинах. Японцы крутились, как караси на сковородке. Мы им показали силу оружия, боевое мастерство, слаженность в бою и волевые качества летчиков Страны Советов, которых пропаганда Японии всячески пыталась принизить и высмеять. Бой был не только жаркий, но и интересный. Валились к земле горящие и беспорядочно падающие белые самолеты с красными кругами на плоскостях, болтались на стропах своих парашютов японские асы.
На земле Толя Орлов рассказывал о новой машине больше и увлеченнее, нежели в свое время о любимой невесте, которая, увы, так и не дождалась его. Имя Анатолия Орлова золотыми буквами написано на памятнике летчикам Советского Союза, установленном нашими друзьями-монголами. Спасибо им за сердечную память о тех, кто в 1939 году отдал свою жизнь во имя победы в небе Халхин-Гола.
Видимо, результаты боя советских летчиков на новых машинах, в котором был проявлен героизм, мастерство, преданность советско-монгольской дружбе, обеспокоили японское командование, так как в их газете «Иомиури» была опубликована корреспонденция об этих событиях. Японцы писали, что у «красных» появился самолет новой конструкции. Нашу «Чайку» они окрестили как И-17, а летчиков, которые летали на этих самолетах, «сущими дьяволами».
На второй день после боевого вылета, возвратившись на свой аэродром, я вышел из самолета и увидел, что в моем направлении идет легковая машина М-1. Из машины вышел секретарь парторганизации капитан Кравченко и спросил:
— Не будешь возражать, если у твоего самолета проведем заседание партбюро?
— Какое может быть возражение? — ответил я. А сам не мог понять, почему заседание партбюро у моего самолета.
И тут на заседании в короткое время и в деловой обстановке было рассмотрено мое заявление с просьбой о приеме в партию. Не успело закончиться бюро, как в воздух взвилась зеленая ракета, и я с разрешения его членов снова сел в самолет и поднялся в воздух, но уже как член Коммунистической партии, партии Ленина. После возвращения меня горячо поздравили секретарь партбюро полка, комиссар полка, батальонный комиссар Калачев и командир полка майор Кравченко. Высказали мне несколько добрых напутствий в связи с вступлением в партию. Я заверил, что не пожалею сил и оправдаю доверие членов партбюро и не уроню чести коммуниста.
В период халхин-гольских боевых действий помимо воздушных боев мы наносили штурмовые удары по наземным войскам противника, особенно там, где срочно нужна была помощь монгольским или нашим войскам. Помню, после воздушного боя техники не успели заправить самолеты горючим и боеприпасами, как снова зеленая ракета и снова вылет. Солнце светило прямо в глаза. В Монголии было так солнечно, что от света уставали глаза. Я летел за командиром, а какая задача на сей раз — пока не знал, но оружие к бою приготовил — не на прогулку же летели. Проследили за направлением полета, и хотя ориентиров в монгольских степях никаких, но по компасу, по положению солнца можно было определить примерный маршрут. Но почему в этот раз летели не так, как всегда, а шли юго— западнее озера Буир— Нур? Пролетели начало озера, потом его южную сторону, пошли вдоль берега. И вдруг командир качнул с крыла на крыло — сигнал «внимание» — и резко перевел свою машину в пикирование. Не отставая, поспешил за ним и стал искать самолеты противника ниже нашей группы, мельком увидел, что какое-то стадо вытянулось вдоль озера в колонну, но оно пока не привлекало моего внимания. «Где же самолеты и почему я их не вижу, куда и зачем пикирует Чистяков? — подумал я. — Если бы они были, я б увидел сразу, глаз мой зоркий. Вижу далеко и всегда обнаруживаю воздушного противника не позже других, но сейчас не вижу». Всмотрелся до боли в глазах — нет, нет цели, к которой я привык. Но что это?
Командир выстрелил, стадо животных заметалось. Какой же я растяпа! Оказывается, надо не только видеть, но и соображать. «Это же японская конница на полном аллюре спешила выйти в тыл нашим войскам, монгольской дивизии!» — догадался я. Нет, не бывать этому, не видать вам легкой победы. И я тоже стал стрелять. Бил просто в кучу лошадей и всадников. Падали и те, и другие. Эскадрилья выполнила три или четыре захода в атаку, и, пикируя в последний раз, я увидел, как скачет последний японский всадник на белой лошади. «Ну, от меня не уйдешь», — подумал я и открыл огонь. Лошадь перекувырнулась через голову, и всадник упал на землю замертво. Так закончился бой с кавалерией.
Едва успели набрать высоту, идя в сторону своего аэродрома, как к нам на пересекающихся курсах устремились истребители противника. Сближение — и наша группа пошла в атаку. Бой был интересен тем, что противник нас искал ниже себя, но просчитался. Понеся потери, японцы вышли из боя.
На аэродроме нас встречали боевые друзья-техники. Пока заправляли самолеты (так как до конца дня еще много времени, и сколько будет вылетов — трудно сказать), нас пригласили на обед.
Обед, может, и вкусный, но аппетита никакого, хотелось очень спать. Только принесла официантка Тамара котлеты — в это время тревога, и мы снова оказались в воздухе, и снова бой не на жизнь, а на смерть. Японец напористо «вцепился» в хвост самолета командира эскадрильи, я поспешил на выручку, но меня опередил кто-то другой из наших и атаковал противника. Трассы огня летели в его сторону, но тот не реагировал, словно его это не касалось. Самолеты сходились все ближе и ближе, и оба вели беспрерывный огонь. И тут наш самолет ударил самолет японца. Тот перевернулся и закрутился штопором до земли.
После посадки мы узнали, что самолет противника таранил заместитель командира нашей эскадрильи старший лейтенант Скобарихин Витт Федорович и сам на поврежденной машине прилетел на аэродром и благополучно приземлился. Осматривая самолет Скобарихина, мы увидели в его левой плоскости кусок покрышки от колеса японского самолета. Наша машина получила сильное повреждение левого крыла и требовала капитального ремонта. Летчик оказался невредимым.
Не успели мы обсудить происшедшее, как снова прозвучал сигнал на вылет. И снова встреча с истребителями. С небольшим доворотом влево я пошел в атаку. Загорелся один самолет, второй, кого-то из наших сбили, бой был в разгаре. Атаковал и свою цель, и враг покинул поле боя. Переключился на второго, точнее прицелился и нажал на гашетки, пушки сработали, самолет противника метнулся влево. Попал я в него или нет? Пока не было ясности, устремился за ним и вдруг почувствовал сильный удар по правой ноге. Она так и соскочила с педали, а бензин хлынул мне в лицо и залил очки. Меня сразу обожгла мысль: «Пожар, надо прыгать». Еще мгновение для уточнения обстановки, и, вращая влево, я увожу самолет от повторного удара и направляю в сторону аэродрома. Ремни я отстегнул, но прыгать в пустыне с подбитой ногой? Расстояние до аэродрома не менее сотни километров. Я не скоро мог бы добраться до своей части. Решение было принято: пока есть горючее, если не будет пожара, лечу на аэродром. Но самолет мог вспыхнуть с минуты на минуту, а мое обмундирование пропиталось насквозь бензином, который залил очки, видимости никакой, дышать стало совсем сложно, так как бензиновые пары вызывали удушье. А что с ногой? Перебита. Заниматься ею не было времени. Самолетом управлял одной ногой. Время, кажется, остановилось, но надо было не прозевать вспышки пожара или остановки двигателя. То и другое приведет к печальным результатам.
Мельком вспомнил босоногое детство, наш лес, зверей в нем, купание в море. От бензиновых паров голова пошла кругом, что создало новую опасность. Изредка на мгновение снимал, даже не снимал, а приподнимал очки и смотрел вперед, по сторонам. Чувствовал, что скоро аэродром, но в местности без надежных ориентиров, как над морем, отыскать его было не так-то просто. А в моем сложном положении и вообще мог не выйти в желаемую точку. Бензиновые пары, жидкость обожгли глаза. Временами я ничего не видел. Опустил очки — и видимость сократилась до нуля, все в тумане.
Еще раз поднял очки кверху и увидел на земле самолет, а дальше — юрты. Опознал. Наш центральный аэродром Там— цаг— Булак. И в это время мотор заглох. Одной ногой управляя самолетом и не выпуская шасси, я направил машину к земле. И вот уже самолет коснулся колесами травы аэродрома, замедлил ход и остановился. Я подтянулся на руках и выполз из кабины. У меня было желание как можно скорее осмотреть самолет. Но подоспевший комкор Герой Советского Союза Денисов приказал мне лечь на землю и ждать медицинской помощи.
И вот я лежу на операционном столе, куда меня принесли на носилках. Кто нес меня, не видел. Обожженные бензином глаза закрылись, и открывать их было больно. Я слышал, как врачи говорили: «Ножницы». А зачем ножницы, не мог понять. И тут почувствовал, что режут правый сапог, комбинезон и штаны на правой ноге. Открыли ногу, и врач сказал:
— Пять отверстий в ноге, а больше нигде нет. Одна пуля застряла, а остальные навылет.
После этого врач спросил меня:
— Нигде не чувствуете боли?
— Болит только нога, — ответил я ему. Вытащил хирург пулю и подал ее мне:
— Возьмите на память трофей.
— Выбросите ее в мусор, — сказал я.
…Прошли годы, нога зажила, а боль не прекращается, и только через 45 лет осколок сам вылез наружу.
Много времени пролетело после халхин— голь— ских событий, а все помнится до мелочей. Мне не забыть монгольские просторы, голубое небо и яркое-яркое солнце…
* * *
После выздоровления командование направило меня к новому месту службы — в 67-й истребительный авиационный полк на должность заместителя командира полка.Здесь, в Молдавии, нам пришлось впервые вступить в бой с авиацией фашистской Германии.
С 10 по 20 июня 1941 года немецкие летчики вели активные полеты с пересечением нашей государственной границы, несмотря на предупреждающие действия советских самолетов.
Пришел воскресный день 22 июня. Многие командиры, предполагая, что в выходные ничего не случится, решили отдохнуть. Но не все так думали. Мы рассредоточили истребители нашего полка по аэродрому таким образом, чтобы взлететь сразу при нападении противника.
И вот перед рассветом послышался гул со стороны Румынии — появился разведывательный немецкий самолет. Наши летчики тут же взлетели и сбили его. За ним в небе показались 50 немецких бомбардировщиков. Все 30 истребителей нашего полка встретили фашистов в воздухе и сбили 18 фрицев. С нашей стороны был потерян 1 самолет. Беспорядочно сбросив бомбы, немцы ретировались восвояси. Предприняв в этот день еще два массированных налета, фашисты все же не добились успеха.
Так началась Великая Отечественная война, которая для меня длилась все годы до самого дня Победы 9 мая 1945 года.
Рождение группы
Год сорок третий, июль, аэродром Васильевский, а вернее, полевая площадка на восточном берегу неглубокой живописной реки Оскол в районе Курского выступа.
Мы сидим под разлапистым деревом невдалеке от самолетной стоянки: я, мои летчики и приехавший к нам Подгорный — командир авиакорпуса. Он высок, худощав, строен и молод: ему тридцать — тридцать один, не больше. Для генерала, командира корпуса, это немного. Вероятно, он где-то отличился, но мне об этом пока неизвестно.
— Знаете, как назовем вашу группу? — говорит командир авиакорпуса. — «Меч»!
Раньше у нас с генералом был разговор. Он решил создать специальную авиагруппу, резерв для решения важных и внезапно возникших задач, небольшую группу-кулак, которую можно бросить на выручку связанных боем подразделений, на их усиление, бросить туда, где надо сорвать удар вражеской авиации по нашим наземным войскам, в корне изменить обстановку в какой— то момент борьбы за господство в воздухе.
Честь организовать такую авиагруппу выпала мне, командиру полка. Приятно, но какая ответственность! Справимся ли? Вдруг опозоримся? Окажемся самыми что ни на есть рядовыми, обычными или, хуже того, будем биты в первой же схватке. Это будет провал не только тактический, но и психологический. Это будет моральное поражение.
Надо все глубоко продумать, все взвесить, оценить свои силы, возможности. Поразмыслив, я принял решение: в состав авиагруппы включить шестнадцать наиболее сильных летчиков. Две восьмерки, две наиболее маневренные группы. Неплохо бы и больше, но остальные еще недостаточно опытны.
Генерал разрешил подобрать из других полков, но я отказался. Не хотелось обижать своих летчиков, отсылать их в другие части в обмен на более сильных, более подготовленных. Не хотелось обижать командиров братских полков, отнимать у них лучших пилотов, ослаблять боеспособность их коллективов. Подумав, решил, что лучше всего иметь небольшую, но действительно крепкую группу своих, как говорят, доморощенных летчиков, которых уже изучил, лично проверил в бою и знаю, кто и на что способен.
Группа должна иметь отличительный знак, видный и броский. В нашем полку не принято малевать на бортах истребителей «ягуаров», «драконов» и «змей», означающих якобы символ победы. Лучше всего, подумалось мне, ярко-красный нос самолета от винта до кабины. Он будет как революционное знамя, символ борьбы за свободу трудового народа. Об этом сказал пилотам и техникам. Все со мной согласились.
Группе нужно не только имя. В понятии немцев мастерство воздушных бойцов, громкое имя и броский опознавательный знак группы неотделимы одно от другого. В авиагруппы германских военно-воздушных сил под названием «Мельдера», «Рихтгофен», «Удэт» входили отборные летчики-асы. Наши пилоты справлялись с ними успешно, но факт остается фактом: навредили они немало. Поэтому необычная раскраска наших машин и громкое имя, подкрепленное для начала парой эффективных ударов, воздействуют на фашистов психологически.
И последнее: став командиром особой группы, я остаюсь и командиром «полка. Как я смогу совместить эти две обязанности? Возможно, что особую группу в полном или неполном составе будут бросать с точки на точку, с одного участка фронта на другой. Какая польза полку, если я во главе восьмерки буду летать по фронту, и не слишком ли роскошной станет моя боевая жизнь: малочисленной группой, состоящей из лучших воздушных бойцов, командовать легче, проще, чем целым полком. Отсюда и вывод: в группе, кроме меня, командира, должен быть постоянный ведущий. Оценив боевые возможности наиболее опытных летчиков части, решил, что лучше всего на эту роль подойдет штурман полка капитан Матвей Зотов, зрелый воздушный боец, а его заместителем будет командир первой эскадрильи — лучшей в полку — Павел Чувилев.
Свое мнение я доложил командиру авиакорпуса. Он со мной согласился, решение утвердил, и мы обговорили детали, связанные с применением группы, ее управлением.
Неплохо, если группа получит другие, более совершенные истребители. Я имел в виду самолеты Як-3, они только что появились на фронте, легкие, скоростные, маневренные. Мы же летаем на Як-1, к тому же еще и потрепанных, не раз побывавших в воздушных боях и ремонтах. Пользуясь случаем, я изложил свою мысль генералу, но он ответил решительным «нет». Я понял, что он не имеет возможности, что надо выбирать из имевшихся Як-1 самые лучшие, с самым большим ресурсом.
— Назовем вашу группу «Меч», — повторил генерал. — Согласны?
Удачно, соответствует замыслу, подумалось мне. Гляжу на своих пилотов, вижу, им тоже понравилось. Отвечаю сразу за всех: «Согласны!»
— Хорошо. Быть тому, — утверждает Подгорный, — на подготовку даю три дня. Летать будете здесь. Думаю, немцы не помешают.
Здесь — значит здесь. Правда, от линии фронта до нашей площадки километров двадцать, не больше, что составляет пятнадцать минут полета, но в боевой обстановке, когда над тобой и гремит, и стреляет только периодически, не с утра и до вечера, такое место считается чуть ли не тылом.
Мысль о создании специальной авиагруппы пришла не случайно.
* * *
Получив жесточайший удар у стен Сталинграда, немцы стали готовить реванш уже здесь, под Курском. К весне сорок третьего года линия фронта, зацепившись за Белгород, Рыльск, Малоархан-гельск, образовала так называемый Курский выступ, и немцы, оценив обстановку, разработали план наступления: отрезать, окружить, уничтожить наши войска, занимавшие выступ.
Период затишья, когда немцы готовились к наступлению, а мы к обороне, длился три месяца, до 5 июля. Но затишье было лишь относительным.
Узнав, что в районе Орла, Белгорода, Харькова враг сосредоточил более двух тысяч боевых самолетов, наши военно-воздушные силы фронтов провели две боевых операции.
Первый внезапный удар по аэродромам противника нанесли 6 мая. Повторили седьмого и восьмого.
Потеряв более пятисот самолетов, немцы в долгу не остались, нанесли ответный удар. Особенно напряженными были бои 2 июня, во время налета на Курск. Бомбовозы шли волнами с Белгородского и Орловского направлений под сильным прикрытием истребителей. Шли грозно, неотвратимо. Казалось, что с запада надвигаются черные тучи — так их было много. И все-таки их повернули. Схватка произошла на рассвете. В сражении приняли участие истребители нескольких полков нашего фронта. Пятьдесят восемь немецких машин осталось на поле боя.
За первой волной бомбовозов появилась вторая, третья, четвертая… Они потеряли 145 самолетов, но к Курску все же прорвались.
8 июня началась наша вторая воздушная операция. Как и первая, она продолжалась три дня. Бомбардировке подвергались аэродромы, с которых совершались ночные полеты на важнейшие промышленные центры нашей страны: Горький, Саратов, Ярославль. Удар был сокрушительным: сожжено и разбито около шестисот самолетов. Немцы утихли — полеты в наш тыл прекратились.
5 июля немцы пошли в наступление, как и предполагалось, с двух направлений. Мы ждали. На Орлов-ско-Курском направлении упредили врага мощной артиллерийской контрподготовкой, на Белгород-ско-Курском — ударами авиации по аэродромам. Враг захлебнулся кровью и сдал. Это случилось через пять дней, но эти пять дней не забудешь всю жизнь.
Наш 427-й истребительный авиаполк сражался на южном участке фронта — под Белгородом. Я видел бои, в которых участвовало до двухсот самолетов одновременно. Страшное зрелище. Горели и падали те и другие, и немцы и наши. В небе было настолько тесно, что возможность столкнуться с врагом или другом была самой реальной. За эти пять дней жесточайших боев враг потерял 330 своих машин. Из них 60 приходилось на нашу долю, на долю пилотов 427-го полка. И это всего за три напряженнейших дня: пятого, шестого, седьмого, правда, трое наших товарищей осталось на поле битвы, но это не умаляет наши заслуги, нашу победу. Об этой победе писала наша фронтовая газета.
Я сказал, что враг остановился 10-го. Остановился потому, что не мог наступать, потому что наши войска встали живой стеной и остановили дальнейшее продвижение войск фашистов. Но бои продолжались. На северной части Курского выступа, можно сказать недолго — два дня. На южном, там, где стоял над полк, — целых тринадцать. И за это страшное время, начиная с 5 июля, было сбито в воздушных боях и сожжено на земле более двух с половиной тысяч машин. Из них 1500 — немецких.
Таковы итоги борьбы за господство в воздухе. И надо сказать, что господства мы пока не добились. Мы дрались с переменным успехом, и господство, как жезл, было то в наших руках, то во вражеских.
На фронте наступило относительное затишье. Немцы готовятся к новому наступлению, мы — к контрнаступлению. Перегруппировка войск идет с той и другой стороны. Назревают события, напряженные воздушные схватки, в которых, как я понял! Подгорного, нашей группе предназначена особая роль. Наш генерал будет держать ее под рукой, как группу-кулак, как группу-резерв на случай экстренно важный, на случай решительных действий.
Мы сидим под разлапистым деревом невдалеке от самолетной стоянки: я, мои летчики и приехавший к нам Подгорный — командир авиакорпуса. Он высок, худощав, строен и молод: ему тридцать — тридцать один, не больше. Для генерала, командира корпуса, это немного. Вероятно, он где-то отличился, но мне об этом пока неизвестно.
— Знаете, как назовем вашу группу? — говорит командир авиакорпуса. — «Меч»!
Раньше у нас с генералом был разговор. Он решил создать специальную авиагруппу, резерв для решения важных и внезапно возникших задач, небольшую группу-кулак, которую можно бросить на выручку связанных боем подразделений, на их усиление, бросить туда, где надо сорвать удар вражеской авиации по нашим наземным войскам, в корне изменить обстановку в какой— то момент борьбы за господство в воздухе.
Честь организовать такую авиагруппу выпала мне, командиру полка. Приятно, но какая ответственность! Справимся ли? Вдруг опозоримся? Окажемся самыми что ни на есть рядовыми, обычными или, хуже того, будем биты в первой же схватке. Это будет провал не только тактический, но и психологический. Это будет моральное поражение.
Надо все глубоко продумать, все взвесить, оценить свои силы, возможности. Поразмыслив, я принял решение: в состав авиагруппы включить шестнадцать наиболее сильных летчиков. Две восьмерки, две наиболее маневренные группы. Неплохо бы и больше, но остальные еще недостаточно опытны.
Генерал разрешил подобрать из других полков, но я отказался. Не хотелось обижать своих летчиков, отсылать их в другие части в обмен на более сильных, более подготовленных. Не хотелось обижать командиров братских полков, отнимать у них лучших пилотов, ослаблять боеспособность их коллективов. Подумав, решил, что лучше всего иметь небольшую, но действительно крепкую группу своих, как говорят, доморощенных летчиков, которых уже изучил, лично проверил в бою и знаю, кто и на что способен.
Группа должна иметь отличительный знак, видный и броский. В нашем полку не принято малевать на бортах истребителей «ягуаров», «драконов» и «змей», означающих якобы символ победы. Лучше всего, подумалось мне, ярко-красный нос самолета от винта до кабины. Он будет как революционное знамя, символ борьбы за свободу трудового народа. Об этом сказал пилотам и техникам. Все со мной согласились.
Группе нужно не только имя. В понятии немцев мастерство воздушных бойцов, громкое имя и броский опознавательный знак группы неотделимы одно от другого. В авиагруппы германских военно-воздушных сил под названием «Мельдера», «Рихтгофен», «Удэт» входили отборные летчики-асы. Наши пилоты справлялись с ними успешно, но факт остается фактом: навредили они немало. Поэтому необычная раскраска наших машин и громкое имя, подкрепленное для начала парой эффективных ударов, воздействуют на фашистов психологически.
И последнее: став командиром особой группы, я остаюсь и командиром «полка. Как я смогу совместить эти две обязанности? Возможно, что особую группу в полном или неполном составе будут бросать с точки на точку, с одного участка фронта на другой. Какая польза полку, если я во главе восьмерки буду летать по фронту, и не слишком ли роскошной станет моя боевая жизнь: малочисленной группой, состоящей из лучших воздушных бойцов, командовать легче, проще, чем целым полком. Отсюда и вывод: в группе, кроме меня, командира, должен быть постоянный ведущий. Оценив боевые возможности наиболее опытных летчиков части, решил, что лучше всего на эту роль подойдет штурман полка капитан Матвей Зотов, зрелый воздушный боец, а его заместителем будет командир первой эскадрильи — лучшей в полку — Павел Чувилев.
Свое мнение я доложил командиру авиакорпуса. Он со мной согласился, решение утвердил, и мы обговорили детали, связанные с применением группы, ее управлением.
Неплохо, если группа получит другие, более совершенные истребители. Я имел в виду самолеты Як-3, они только что появились на фронте, легкие, скоростные, маневренные. Мы же летаем на Як-1, к тому же еще и потрепанных, не раз побывавших в воздушных боях и ремонтах. Пользуясь случаем, я изложил свою мысль генералу, но он ответил решительным «нет». Я понял, что он не имеет возможности, что надо выбирать из имевшихся Як-1 самые лучшие, с самым большим ресурсом.
— Назовем вашу группу «Меч», — повторил генерал. — Согласны?
Удачно, соответствует замыслу, подумалось мне. Гляжу на своих пилотов, вижу, им тоже понравилось. Отвечаю сразу за всех: «Согласны!»
— Хорошо. Быть тому, — утверждает Подгорный, — на подготовку даю три дня. Летать будете здесь. Думаю, немцы не помешают.
Здесь — значит здесь. Правда, от линии фронта до нашей площадки километров двадцать, не больше, что составляет пятнадцать минут полета, но в боевой обстановке, когда над тобой и гремит, и стреляет только периодически, не с утра и до вечера, такое место считается чуть ли не тылом.
Мысль о создании специальной авиагруппы пришла не случайно.
* * *
Получив жесточайший удар у стен Сталинграда, немцы стали готовить реванш уже здесь, под Курском. К весне сорок третьего года линия фронта, зацепившись за Белгород, Рыльск, Малоархан-гельск, образовала так называемый Курский выступ, и немцы, оценив обстановку, разработали план наступления: отрезать, окружить, уничтожить наши войска, занимавшие выступ.
Период затишья, когда немцы готовились к наступлению, а мы к обороне, длился три месяца, до 5 июля. Но затишье было лишь относительным.
Узнав, что в районе Орла, Белгорода, Харькова враг сосредоточил более двух тысяч боевых самолетов, наши военно-воздушные силы фронтов провели две боевых операции.
Первый внезапный удар по аэродромам противника нанесли 6 мая. Повторили седьмого и восьмого.
Потеряв более пятисот самолетов, немцы в долгу не остались, нанесли ответный удар. Особенно напряженными были бои 2 июня, во время налета на Курск. Бомбовозы шли волнами с Белгородского и Орловского направлений под сильным прикрытием истребителей. Шли грозно, неотвратимо. Казалось, что с запада надвигаются черные тучи — так их было много. И все-таки их повернули. Схватка произошла на рассвете. В сражении приняли участие истребители нескольких полков нашего фронта. Пятьдесят восемь немецких машин осталось на поле боя.
За первой волной бомбовозов появилась вторая, третья, четвертая… Они потеряли 145 самолетов, но к Курску все же прорвались.
8 июня началась наша вторая воздушная операция. Как и первая, она продолжалась три дня. Бомбардировке подвергались аэродромы, с которых совершались ночные полеты на важнейшие промышленные центры нашей страны: Горький, Саратов, Ярославль. Удар был сокрушительным: сожжено и разбито около шестисот самолетов. Немцы утихли — полеты в наш тыл прекратились.
5 июля немцы пошли в наступление, как и предполагалось, с двух направлений. Мы ждали. На Орлов-ско-Курском направлении упредили врага мощной артиллерийской контрподготовкой, на Белгород-ско-Курском — ударами авиации по аэродромам. Враг захлебнулся кровью и сдал. Это случилось через пять дней, но эти пять дней не забудешь всю жизнь.
Наш 427-й истребительный авиаполк сражался на южном участке фронта — под Белгородом. Я видел бои, в которых участвовало до двухсот самолетов одновременно. Страшное зрелище. Горели и падали те и другие, и немцы и наши. В небе было настолько тесно, что возможность столкнуться с врагом или другом была самой реальной. За эти пять дней жесточайших боев враг потерял 330 своих машин. Из них 60 приходилось на нашу долю, на долю пилотов 427-го полка. И это всего за три напряженнейших дня: пятого, шестого, седьмого, правда, трое наших товарищей осталось на поле битвы, но это не умаляет наши заслуги, нашу победу. Об этой победе писала наша фронтовая газета.
Я сказал, что враг остановился 10-го. Остановился потому, что не мог наступать, потому что наши войска встали живой стеной и остановили дальнейшее продвижение войск фашистов. Но бои продолжались. На северной части Курского выступа, можно сказать недолго — два дня. На южном, там, где стоял над полк, — целых тринадцать. И за это страшное время, начиная с 5 июля, было сбито в воздушных боях и сожжено на земле более двух с половиной тысяч машин. Из них 1500 — немецких.
Таковы итоги борьбы за господство в воздухе. И надо сказать, что господства мы пока не добились. Мы дрались с переменным успехом, и господство, как жезл, было то в наших руках, то во вражеских.
На фронте наступило относительное затишье. Немцы готовятся к новому наступлению, мы — к контрнаступлению. Перегруппировка войск идет с той и другой стороны. Назревают события, напряженные воздушные схватки, в которых, как я понял! Подгорного, нашей группе предназначена особая роль. Наш генерал будет держать ее под рукой, как группу-кулак, как группу-резерв на случай экстренно важный, на случай решительных действий.