Начал спорить с крестными:
— В горло не лезет. Жареная свинина без соли — фи! Дайте солонку!
— Где прикажешь соль взять? — возмутились господа крестные. — Или не знаешь — в аду соль не водится. Где здесь море, откуда соли достать?
— Черт знает откуда! Должна быть соль, коли вы жену Лота обратили в соляной столп. Давайте, не то все блюда вам на головы опрокину!
— Не ворчи, — заластилась Лилит и поиграла пальчиком с моими усами. — Лучше поцелуй меня.
— Любовь моя, меда не надо, я соли хочу. Соли! Небо и преисподнюю переверну, Люцифера из его шкуры вытрясу!
Компании шутка понравилась. В аду ругань заменяет молитву. Тотчас бросилась свора чертей в Люциферов дворец за единственной солонкой — приватной собственностью князя тьмы. Это была большая раковина, называемая «купелью»: здесь хранилась соль, дистиллированная из бесконечных горючих слез грешников. Двое дьяволовых прислужников поднесли мне солонку, а Лилит, между тем, без ножа и вилки, собственными белоснежными зубками откусила несколько кусочков мяса, дабы пробудить мой аппетит. (Мясо, впрочем, от тех самых свиней из страны Гадаринской, в которых господь наш вогнал легион бесов.)
— Слава богу! Соль! — вскрикнул я.
При этих словах исчезло все вокруг в хаосе, шуме, грохоте. Демоны с воем заползли в землю, ведьмы, визжа, взнеслись в воздух, а сам я куда-то упал. Когда очнулся и осмотрелся — пустошь, мох в торфянике, чахлые деревья, в ста двадцати милях от Шварцвальда, где игралась свадьба.
(— Либо ты не в своем уме, либо тебе все это приснилось, — заключил князь. — Не верю ни одному слову.
— Напротив, это единственная правда среди всей абракадабры, коей молодчик потчевал нас неделями, — возразил советник. — Происшествие подлинное. О подобных событиях сообщают Майолус и Гирландинус, а также всемирно знаменитый Боккаччо. В их суждениях сомневаться нельзя. Здесь обвиняемый строго придерживался истины.
— Союз с дьяволом re ipsa e de facto [71]не состоялся. Сие нельзя считать pactum implicitum diabolicum. [72]Обвинение не состоятельно, ибо казус не имел последствий. Вычеркнуть, — рассудил князь.)
Часть двенадцатая
Волшебный талер
Супруг чужой жены
Часть тринадцатая
Вундердоктор
Часть последняя
— В горло не лезет. Жареная свинина без соли — фи! Дайте солонку!
— Где прикажешь соль взять? — возмутились господа крестные. — Или не знаешь — в аду соль не водится. Где здесь море, откуда соли достать?
— Черт знает откуда! Должна быть соль, коли вы жену Лота обратили в соляной столп. Давайте, не то все блюда вам на головы опрокину!
— Не ворчи, — заластилась Лилит и поиграла пальчиком с моими усами. — Лучше поцелуй меня.
— Любовь моя, меда не надо, я соли хочу. Соли! Небо и преисподнюю переверну, Люцифера из его шкуры вытрясу!
Компании шутка понравилась. В аду ругань заменяет молитву. Тотчас бросилась свора чертей в Люциферов дворец за единственной солонкой — приватной собственностью князя тьмы. Это была большая раковина, называемая «купелью»: здесь хранилась соль, дистиллированная из бесконечных горючих слез грешников. Двое дьяволовых прислужников поднесли мне солонку, а Лилит, между тем, без ножа и вилки, собственными белоснежными зубками откусила несколько кусочков мяса, дабы пробудить мой аппетит. (Мясо, впрочем, от тех самых свиней из страны Гадаринской, в которых господь наш вогнал легион бесов.)
— Слава богу! Соль! — вскрикнул я.
При этих словах исчезло все вокруг в хаосе, шуме, грохоте. Демоны с воем заползли в землю, ведьмы, визжа, взнеслись в воздух, а сам я куда-то упал. Когда очнулся и осмотрелся — пустошь, мох в торфянике, чахлые деревья, в ста двадцати милях от Шварцвальда, где игралась свадьба.
(— Либо ты не в своем уме, либо тебе все это приснилось, — заключил князь. — Не верю ни одному слову.
— Напротив, это единственная правда среди всей абракадабры, коей молодчик потчевал нас неделями, — возразил советник. — Происшествие подлинное. О подобных событиях сообщают Майолус и Гирландинус, а также всемирно знаменитый Боккаччо. В их суждениях сомневаться нельзя. Здесь обвиняемый строго придерживался истины.
— Союз с дьяволом re ipsa e de facto [71]не состоялся. Сие нельзя считать pactum implicitum diabolicum. [72]Обвинение не состоятельно, ибо казус не имел последствий. Вычеркнуть, — рассудил князь.)
Часть двенадцатая
В ПОТЕ ЛИЦА ТВОЕГО БУДЕШЬ ЗАРАБАТЫВАТЬ ХЛЕБ…
Волшебный талер
На следующий день обвиняемый продолжил признание:
— Абсолютным доказательством подлинности происшедшего служил талер в моем кармане. Дьявольский крестный подарил его моему брату по крови, а тот отдал мне. Тут мне вспомнилось о беде, что ведьмы пророчили хозяину харчевни. В прошлый раз он не очень-то ласково встретил благородный мой порыв, и тем не менее я решил вновь попытать счастья в добром деле.
Снова поздней ночью повторил свой путь из торфяника к харчевне, где когда-то останавливался известный караван. По счастью, харчевня была открыта, праздновали свадьбу — хозяин женился в пятый раз.
Этот с позволения сказать «жених» тут же меня приметил, не выказал ни малейшей радости, напротив, восхотел меня избить и выкинуть на улицу:
— Опять черт принес негодяя! Когда здесь проходил караван из Герцогенбуша, он поведал нам о разговоре кемпийских ведьм, и все исполнилось точно. Такого парня в дом пускать нельзя. Мало ли чего он теперь понаслышался! Расскажет, и снова беда случится. Попробуй только закаркать, ворон проклятый!
Похватали гости палки, стулья — чего под руку попадет — и пригрозили отдубасить меня до смерти, если я начну худое предсказывать.
— Успокойтесь, добрые люди, — молвил я хладнокровно. — Если б вы дружески меня встретили, я, может, и сказал бы кой-чего, что вам послушать полезно. А так лучше помолчу. Дайте кусок хлеба, сыра и кружку пива да покажите угол, где солому расстелить.
— А расплатиться есть чем? — спросил хозяин недоверчиво.
— Конечно, как же иначе, — я вытащил из поясного кармашка талер.
— А, часом, не фальшивый? — хозяин бросил монету на каменный стол. Монета зазвенела великолепно, дураку ясно — чистое серебро.
Рассвирепел я от злобного хозяйского недоверия:
— Послушайте! Я фальшивой монетой не промышляю.
— А я, что ли, промышляю, — заорал хозяин. — Забираю твой талер. Утром поеду в город, заодно отдам его на монетный двор проверить. А тебя в курятнике запру, чтоб не вздумал удрать.
Налетели на меня хозяйские дружки, потащили в курятник и дверь заперли. Место маловато — ни встать в полный рост, ни улечься. Кое-как уселся, мучимый голодом и жаждой еще с шабаша: злился более всего, что талер отдал. За добрые свои намерения снова неплохую палочную награду получил! Что ж, видать судьба такая.
На рассвете послышалась труба и конский топот. Выстрелы, брань, проклятия — дом окружили рейтары комтура из Бильзена. Двери распахнули, сорвали в один миг. Захваченные врасплох гости и не думали о защите, рейтары безжалостно убивали всех подряд — мужчин, женщин, стариков, детей. Я наблюдал из щелей курятника чудовищную резню — до сих пор мороз по спине пробегает, как вспомню.
Когда всех уничтожили, вздумалось одному рейтару проверить курятник. Разбил он дверь секирой и вытащил меня за волосы. Я попытался его убедить:
— Не убивай меня, приятель! Я бедный солдат вроде тебя. Меня ограбили в харчевне и сюда заперли. Я не хозяйский гость, случайно забрел.
— У тебя что, нет ни гроша? — нахмурился рейтар.
— Последний талер взяли, да еще кричали — фальшивый!
— А вот поглядим, — рейтар быстро ощупал меня, засунул руку в карман: — А это что? Посмотри! (Ему удалось найти тот же самый талер.) Будешь отрицать, негодяй! — Насколько раз долбанул меня рукоятью секиры и спрятал талер в пояс.
Подошел второй солдат и сказал первому: не убивай, мол, его, парень крепкий, продадим французским вербовщикам за хорошую цену. Да и обыскать его надо, может, и еще деньги припрятал.
Я, конечно, божился, что ничего у меня нет.
Солдаты не поверили, обыскали снова и в поясе обнаружили распроклятый талер. Отколотили меня на совесть — не ври, не выкручивайся!
Подскочил третий, ту же песню запел. «Нет у меня денег, друг». — «А я говорю, есть. Снимай сапоги». — Как назло, в сапоге оказался талер, солдат монету забрал и влепил пару затрещин.
Очередному вымогателю я ответил примерно так: «Деньги, что-то есть, только не помню где, поищи сам, верней найдешь». Каждый солдат находил свой талер. И находил в самых немыслимых местах: в подкладке воротника, в шляпе, в галстуке, в заплате на колене, где-то в рукаве.
Но когда господа рейтары перед отъездом решили свалить деньги в общую кучу, началась крупная потасовка: денег не было, и каждый обвинял другого в краже.
В городе Тонгерне они продали меня за десять талеров французским вербовщикам. Французы первым делом отобрали мое платье, решив напялить на меня соответственный мундир. Рыскали в складках, подкладках — ничего не нашли. Порешили меж тем срезать длинные мои волосы, дабы стало ясно, что я наемный солдат. И вдруг из кудрей выскользнул талер. Сержант даже подпрыгнул от радости — негаданная чистая прибыль: «Теперь и выпить не грех!»
Вся компания тайных вербовщиков квартировала в предместье. Довольный сержант велел хозяину принести пива. Когда я облачился в мундир, сержант изволил взглянуть на меня:
— Ты, парень, тоже выпить хочешь? Ладно. Если тебя мучает жажда, выйди во двор, стань на страже, подними голову, открой рот — как раз и напьешься дождевой водичкой.
Что было делать? Вот и торчал на страже, пока они услаждались пивом. Только вдруг послышался шум, гомон. Хозяйка жаловалась: пока ходила туда-сюда, талер украли.
— Сознавайтесь, кто украл! — закричал сержант.
Каждый помалкивал. Приказал он всем молодцам лечь на скамью, подбодрил каждого ореховым прутом шестикратно, но талер, понятно, не появился. Затем набросились пятеро мушкетеров на своего командира и вернули долг. Пять помножить на шесть — тридцать. А талера нет и нет.
Отличная армия, великолепная дисциплина! Сначала сержант всыпал подчиненным, потом они ему. Служить здесь, надо думать, будет приятно.
На мне красовались широкие, с буфами, панталоны, принятые у французских мушкетеров. Сунул я руку в карман, и что же? Злополучный талер! Никому и в голову не пришло меня обыскать.
(— Что же, собственно, происходило? — удивился князь.
— Обычное дело, — поспешил разъяснить советник. — Волшебная монета, так называемый хекталер, всегда возвращается к владельцу, все равно, потратил он его, потерял, или его украли. Колдовство исчезает, только если владелец отдаст сей талер добровольно или подарит.)
Ах, господин советник! Почему вы раньше не раскрыли мне тайну? — вздохнул обвиняемый. — Если бы я знал своевременно!
— Абсолютным доказательством подлинности происшедшего служил талер в моем кармане. Дьявольский крестный подарил его моему брату по крови, а тот отдал мне. Тут мне вспомнилось о беде, что ведьмы пророчили хозяину харчевни. В прошлый раз он не очень-то ласково встретил благородный мой порыв, и тем не менее я решил вновь попытать счастья в добром деле.
Снова поздней ночью повторил свой путь из торфяника к харчевне, где когда-то останавливался известный караван. По счастью, харчевня была открыта, праздновали свадьбу — хозяин женился в пятый раз.
Этот с позволения сказать «жених» тут же меня приметил, не выказал ни малейшей радости, напротив, восхотел меня избить и выкинуть на улицу:
— Опять черт принес негодяя! Когда здесь проходил караван из Герцогенбуша, он поведал нам о разговоре кемпийских ведьм, и все исполнилось точно. Такого парня в дом пускать нельзя. Мало ли чего он теперь понаслышался! Расскажет, и снова беда случится. Попробуй только закаркать, ворон проклятый!
Похватали гости палки, стулья — чего под руку попадет — и пригрозили отдубасить меня до смерти, если я начну худое предсказывать.
— Успокойтесь, добрые люди, — молвил я хладнокровно. — Если б вы дружески меня встретили, я, может, и сказал бы кой-чего, что вам послушать полезно. А так лучше помолчу. Дайте кусок хлеба, сыра и кружку пива да покажите угол, где солому расстелить.
— А расплатиться есть чем? — спросил хозяин недоверчиво.
— Конечно, как же иначе, — я вытащил из поясного кармашка талер.
— А, часом, не фальшивый? — хозяин бросил монету на каменный стол. Монета зазвенела великолепно, дураку ясно — чистое серебро.
Рассвирепел я от злобного хозяйского недоверия:
— Послушайте! Я фальшивой монетой не промышляю.
— А я, что ли, промышляю, — заорал хозяин. — Забираю твой талер. Утром поеду в город, заодно отдам его на монетный двор проверить. А тебя в курятнике запру, чтоб не вздумал удрать.
Налетели на меня хозяйские дружки, потащили в курятник и дверь заперли. Место маловато — ни встать в полный рост, ни улечься. Кое-как уселся, мучимый голодом и жаждой еще с шабаша: злился более всего, что талер отдал. За добрые свои намерения снова неплохую палочную награду получил! Что ж, видать судьба такая.
На рассвете послышалась труба и конский топот. Выстрелы, брань, проклятия — дом окружили рейтары комтура из Бильзена. Двери распахнули, сорвали в один миг. Захваченные врасплох гости и не думали о защите, рейтары безжалостно убивали всех подряд — мужчин, женщин, стариков, детей. Я наблюдал из щелей курятника чудовищную резню — до сих пор мороз по спине пробегает, как вспомню.
Когда всех уничтожили, вздумалось одному рейтару проверить курятник. Разбил он дверь секирой и вытащил меня за волосы. Я попытался его убедить:
— Не убивай меня, приятель! Я бедный солдат вроде тебя. Меня ограбили в харчевне и сюда заперли. Я не хозяйский гость, случайно забрел.
— У тебя что, нет ни гроша? — нахмурился рейтар.
— Последний талер взяли, да еще кричали — фальшивый!
— А вот поглядим, — рейтар быстро ощупал меня, засунул руку в карман: — А это что? Посмотри! (Ему удалось найти тот же самый талер.) Будешь отрицать, негодяй! — Насколько раз долбанул меня рукоятью секиры и спрятал талер в пояс.
Подошел второй солдат и сказал первому: не убивай, мол, его, парень крепкий, продадим французским вербовщикам за хорошую цену. Да и обыскать его надо, может, и еще деньги припрятал.
Я, конечно, божился, что ничего у меня нет.
Солдаты не поверили, обыскали снова и в поясе обнаружили распроклятый талер. Отколотили меня на совесть — не ври, не выкручивайся!
Подскочил третий, ту же песню запел. «Нет у меня денег, друг». — «А я говорю, есть. Снимай сапоги». — Как назло, в сапоге оказался талер, солдат монету забрал и влепил пару затрещин.
Очередному вымогателю я ответил примерно так: «Деньги, что-то есть, только не помню где, поищи сам, верней найдешь». Каждый солдат находил свой талер. И находил в самых немыслимых местах: в подкладке воротника, в шляпе, в галстуке, в заплате на колене, где-то в рукаве.
Но когда господа рейтары перед отъездом решили свалить деньги в общую кучу, началась крупная потасовка: денег не было, и каждый обвинял другого в краже.
В городе Тонгерне они продали меня за десять талеров французским вербовщикам. Французы первым делом отобрали мое платье, решив напялить на меня соответственный мундир. Рыскали в складках, подкладках — ничего не нашли. Порешили меж тем срезать длинные мои волосы, дабы стало ясно, что я наемный солдат. И вдруг из кудрей выскользнул талер. Сержант даже подпрыгнул от радости — негаданная чистая прибыль: «Теперь и выпить не грех!»
Вся компания тайных вербовщиков квартировала в предместье. Довольный сержант велел хозяину принести пива. Когда я облачился в мундир, сержант изволил взглянуть на меня:
— Ты, парень, тоже выпить хочешь? Ладно. Если тебя мучает жажда, выйди во двор, стань на страже, подними голову, открой рот — как раз и напьешься дождевой водичкой.
Что было делать? Вот и торчал на страже, пока они услаждались пивом. Только вдруг послышался шум, гомон. Хозяйка жаловалась: пока ходила туда-сюда, талер украли.
— Сознавайтесь, кто украл! — закричал сержант.
Каждый помалкивал. Приказал он всем молодцам лечь на скамью, подбодрил каждого ореховым прутом шестикратно, но талер, понятно, не появился. Затем набросились пятеро мушкетеров на своего командира и вернули долг. Пять помножить на шесть — тридцать. А талера нет и нет.
Отличная армия, великолепная дисциплина! Сначала сержант всыпал подчиненным, потом они ему. Служить здесь, надо думать, будет приятно.
На мне красовались широкие, с буфами, панталоны, принятые у французских мушкетеров. Сунул я руку в карман, и что же? Злополучный талер! Никому и в голову не пришло меня обыскать.
(— Что же, собственно, происходило? — удивился князь.
— Обычное дело, — поспешил разъяснить советник. — Волшебная монета, так называемый хекталер, всегда возвращается к владельцу, все равно, потратил он его, потерял, или его украли. Колдовство исчезает, только если владелец отдаст сей талер добровольно или подарит.)
Ах, господин советник! Почему вы раньше не раскрыли мне тайну? — вздохнул обвиняемый. — Если бы я знал своевременно!
Супруг чужой жены
В новом положении волшебный талер никак не мог облегчить мне жизнь, ибо я попал в такое место, где покупать было нечего. Нас привезли в расположение французских войск, осаждавших город Лилль, и я угодил к артиллеристам, так как признался, что смыслю в этом деле. Жизнь настала попросту собачья: днем и ночью торчи в окопах, рой траншеи да наблюдай за пролетающими гранатами. Это еще куда ни шло, но от голода спасу не было. Согласно тактическому замыслу французского командующего, маркитантки к батареям не допускались, поелику пиво либо водка могли затуманить ясные головы канониров. Соответственно давали очень мало еды — меньше пить захочется. А когда я посылал сапера в кантин за кувшином двойного пива, тот всегда возвращался налегке — дескать, потерял талер по дороге. Все время, пока сапер пробирался своим путем, возвратный талер находил собственное направление к моему карману.
Голод и жажда весьма превосходили мое терпение.
Господа офицеры, напротив, не унывали и жили в своих палатках приятно и весело. В осаде участвовали все рода войск. Дамское общество отличалось не меньшим разнообразием — все офицеры обзавелись подругами, — имя им было легион. Каждая «лагерная дама» стоила сотни солдат, то есть проедала и пропивала жалованье целой сотни. Солдат получал полпорции пумперникеля, дама — двойную порцию марципана; справедливо, что и говорить.
Мой капитан также наслаждался обществом дамы, которая не приходилась ему ни сестрой, ни дочерью, и, кажется, не бабушкой и уж тем более не супругой. В длинном шелковом платье, в берете с большим пером, она скакала рядом с капитаном, когда тот посещал нашу батарею. Бабенка была что надо.
Но командующему, видать, изрядно осточертели многочисленные офицерские «семьи»: согласно его приказу женщины, не имеющие законных мужей, должны были покинуть лагерь. Капитан пожаловал ко мне на батарею, вроде бы по служебной надобности, и заговорил со мной таким манером:
— Знаешь, парень, мне кажется, ты способен на нечто большее, нежели чистить орудия и спать на голой земле.
— И жевать черствый хлеб, — уточнил я.
— Я бы хотел взять тебя в адъютанты.
— А я бы не возражал.
— Только сделаешь мне маленькое одолжение.
— Я способен на какое угодно одолжение.
— Чепуха, в сущности. Займешься кухней, будешь готовить дорогие вкусные блюда и приглашать меня на обед и ужин. Деньги — моя забота.
— Ладно. Постараюсь вам потрафить.
— Конечно, для того, чтобы принять кавалера моего ранга, необходимо присутствие в доме достойной и красивой дамы.
— Где ж мне такую достать?
— Сейчас скажу. У меня есть знакомая дама, достойная преклонения. Вот и женишься на ней.
— А почему бы вам, господин капитан, самому не жениться, если вы перед ней преклоняетесь?
— Идиот! У меня и без того есть жена.
Я несколько растерялся. Пожимал плечами, цокал зубом, как будто он болит:
— Видите ли, господин капитан, грехов на мне и без того достаточно — обманывал, воровал, грабил, но такой жалкой роли никогда играть не доводилось.
— Сообрази-ка хорошенько. Ничего не делать, вкусно есть и пить. А здесь!.. Возишься с минами, камни в земле дробишь. На сухом хлебе и воде. Полчаса тебе на размышление. Не захочешь — другого найду.
Долго тянулись эти полчаса. Что я, собственно, теряю? Честь? Где она, моя честь? Разве я не опозорил, не проиграл ее сотней способов. Верно, я глумился над ней всячески, но с оружием в руках! Меня проклинали, преследовали. А теперь? Кромсать ее остатки ножом и вилкой, запивая чужим вином! Выставить себя шутом на всеобщее обозрение?
Думал, думал, согласился. Через полчаса ответил капитану: ладно, вот моя рука. И сдержанно протянул руку. Он — свою, тоже сдержанно. На полпути руки застыли и опустились. Каждый, вероятно, решил: другая рука погрязней будет.
Женился я на капитанской даме сердца, в тот же день обвенчал нас полковой священник. Передал ей одно из многочисленных моих имен без угрызений совести: кто из нас больше смошенничал — неизвестно.
Тешил я плоть свою, вряд ли совесть обитает в желудке. И спокойно проедал жалованье сотни солдат. И положение приобрел, как никак. Адъютант! Правда, называли меня «адъютантом» всегда с усмешкой. Жену я свою встречал, естественно, только за столом. Что касается нарядов… нарядов хватало лишь на нее. От дрянной экипировки сотни солдат. Иногда капитан из своих разъездов по окрестностям возвращался не с пустыми руками, и жена моя получила новое платье или ожерелье, или браслет. Каждый раз какой-нибудь сюрприз.
И случился однажды такой сюрприз: капитан потерял свою голову. Полез он сдуру на позицию, где из пушек стреляли, и встретилась его голова с каким-то глупым ядром. Глупым, потому что умное неверняка бы обогнуло капитана. И принесли домой бездыханный труп.
Вот уж беда, в особенности для меня! Одно звание потерял, другое приобрел. Теперь мог смело именоваться не адъютантом, а супругом «адъютантши». Должность, надо признаться, нелегкая, ибо деньги дождем не падают, а мадам привыкла к приятной жизни. Золотые украшения, подаренные капитаном, уплыли одно за другим, и в конце концов не осталось денег на приличную еду. Мадам начала хныкать и браниться — чурбан, мол, дубина, жену не может прокормить, не то что капитан — вот уж истинный был кавалер!
Вспомнился мне волшебный талер. Выручай, покажи свою силу. И я благородно отдал его жене — бери, покупай, что хочешь! Ох, жалко не знал я тогда секрета, который сообщил господин советник, а именно: подаренный хекталер обратно не возвращается. Я думал его через часик в кармане найти. Куда там! Ни в воротнике, ни в кошельке, ни в сапоге, ни в шляпе. Может, вернулся талер к жене, поскольку ей ведь был подарен? Нет, не вернулся, и теперь понимаю, почему. Она с моим талером в лавку не пошла, а подарила молодому знаменосцу — своему поклоннику еще с капитанских времен. Пропал хекталер навсегда.
На мою долю остались нищета, стыд и женщина, что вышла за меня и на которой я, в сущности, не женился. Как поступить? Три дня ломал голову. Бежать? Стать клятвопреступником? Дважды клятвопреступником? Нарушить верность присяге и верность супруге? Ведь и там и там провозгласил «да поможет мне бог!».
Три дня терпел шипение жены и насмешки офицеров. На третий день сбежал.
(— Я бы в первый же день сбежал, — князь стукнул кулаком по столу.
— Стало быть, вычеркивается грех клятвопреступления, — иронически прищурился советник.
— Quod dixi, dixi! [73])
Голод и жажда весьма превосходили мое терпение.
Господа офицеры, напротив, не унывали и жили в своих палатках приятно и весело. В осаде участвовали все рода войск. Дамское общество отличалось не меньшим разнообразием — все офицеры обзавелись подругами, — имя им было легион. Каждая «лагерная дама» стоила сотни солдат, то есть проедала и пропивала жалованье целой сотни. Солдат получал полпорции пумперникеля, дама — двойную порцию марципана; справедливо, что и говорить.
Мой капитан также наслаждался обществом дамы, которая не приходилась ему ни сестрой, ни дочерью, и, кажется, не бабушкой и уж тем более не супругой. В длинном шелковом платье, в берете с большим пером, она скакала рядом с капитаном, когда тот посещал нашу батарею. Бабенка была что надо.
Но командующему, видать, изрядно осточертели многочисленные офицерские «семьи»: согласно его приказу женщины, не имеющие законных мужей, должны были покинуть лагерь. Капитан пожаловал ко мне на батарею, вроде бы по служебной надобности, и заговорил со мной таким манером:
— Знаешь, парень, мне кажется, ты способен на нечто большее, нежели чистить орудия и спать на голой земле.
— И жевать черствый хлеб, — уточнил я.
— Я бы хотел взять тебя в адъютанты.
— А я бы не возражал.
— Только сделаешь мне маленькое одолжение.
— Я способен на какое угодно одолжение.
— Чепуха, в сущности. Займешься кухней, будешь готовить дорогие вкусные блюда и приглашать меня на обед и ужин. Деньги — моя забота.
— Ладно. Постараюсь вам потрафить.
— Конечно, для того, чтобы принять кавалера моего ранга, необходимо присутствие в доме достойной и красивой дамы.
— Где ж мне такую достать?
— Сейчас скажу. У меня есть знакомая дама, достойная преклонения. Вот и женишься на ней.
— А почему бы вам, господин капитан, самому не жениться, если вы перед ней преклоняетесь?
— Идиот! У меня и без того есть жена.
Я несколько растерялся. Пожимал плечами, цокал зубом, как будто он болит:
— Видите ли, господин капитан, грехов на мне и без того достаточно — обманывал, воровал, грабил, но такой жалкой роли никогда играть не доводилось.
— Сообрази-ка хорошенько. Ничего не делать, вкусно есть и пить. А здесь!.. Возишься с минами, камни в земле дробишь. На сухом хлебе и воде. Полчаса тебе на размышление. Не захочешь — другого найду.
Долго тянулись эти полчаса. Что я, собственно, теряю? Честь? Где она, моя честь? Разве я не опозорил, не проиграл ее сотней способов. Верно, я глумился над ней всячески, но с оружием в руках! Меня проклинали, преследовали. А теперь? Кромсать ее остатки ножом и вилкой, запивая чужим вином! Выставить себя шутом на всеобщее обозрение?
Думал, думал, согласился. Через полчаса ответил капитану: ладно, вот моя рука. И сдержанно протянул руку. Он — свою, тоже сдержанно. На полпути руки застыли и опустились. Каждый, вероятно, решил: другая рука погрязней будет.
Женился я на капитанской даме сердца, в тот же день обвенчал нас полковой священник. Передал ей одно из многочисленных моих имен без угрызений совести: кто из нас больше смошенничал — неизвестно.
Тешил я плоть свою, вряд ли совесть обитает в желудке. И спокойно проедал жалованье сотни солдат. И положение приобрел, как никак. Адъютант! Правда, называли меня «адъютантом» всегда с усмешкой. Жену я свою встречал, естественно, только за столом. Что касается нарядов… нарядов хватало лишь на нее. От дрянной экипировки сотни солдат. Иногда капитан из своих разъездов по окрестностям возвращался не с пустыми руками, и жена моя получила новое платье или ожерелье, или браслет. Каждый раз какой-нибудь сюрприз.
И случился однажды такой сюрприз: капитан потерял свою голову. Полез он сдуру на позицию, где из пушек стреляли, и встретилась его голова с каким-то глупым ядром. Глупым, потому что умное неверняка бы обогнуло капитана. И принесли домой бездыханный труп.
Вот уж беда, в особенности для меня! Одно звание потерял, другое приобрел. Теперь мог смело именоваться не адъютантом, а супругом «адъютантши». Должность, надо признаться, нелегкая, ибо деньги дождем не падают, а мадам привыкла к приятной жизни. Золотые украшения, подаренные капитаном, уплыли одно за другим, и в конце концов не осталось денег на приличную еду. Мадам начала хныкать и браниться — чурбан, мол, дубина, жену не может прокормить, не то что капитан — вот уж истинный был кавалер!
Вспомнился мне волшебный талер. Выручай, покажи свою силу. И я благородно отдал его жене — бери, покупай, что хочешь! Ох, жалко не знал я тогда секрета, который сообщил господин советник, а именно: подаренный хекталер обратно не возвращается. Я думал его через часик в кармане найти. Куда там! Ни в воротнике, ни в кошельке, ни в сапоге, ни в шляпе. Может, вернулся талер к жене, поскольку ей ведь был подарен? Нет, не вернулся, и теперь понимаю, почему. Она с моим талером в лавку не пошла, а подарила молодому знаменосцу — своему поклоннику еще с капитанских времен. Пропал хекталер навсегда.
На мою долю остались нищета, стыд и женщина, что вышла за меня и на которой я, в сущности, не женился. Как поступить? Три дня ломал голову. Бежать? Стать клятвопреступником? Дважды клятвопреступником? Нарушить верность присяге и верность супруге? Ведь и там и там провозгласил «да поможет мне бог!».
Три дня терпел шипение жены и насмешки офицеров. На третий день сбежал.
(— Я бы в первый же день сбежал, — князь стукнул кулаком по столу.
— Стало быть, вычеркивается грех клятвопреступления, — иронически прищурился советник.
— Quod dixi, dixi! [73])
Часть тринадцатая
ОБМЕН ТЕЛАМИ
Вундердоктор
(— Ну, богоотступник, — начал в день следующего заседания советник, — регистр преступлений твоих подходит к концу. Ты отлично показал нам, как утроить семь смертных грехов, ловко перетасовать, перекрутить и в результате получить ноль из двадцати одного. Нелепыми, за волосы притянутыми россказнями ты вытянул пять месяцев и две недели, предполагая, разумеется, что французы возьмут крепость и вызволят тебя. Сего не произошло. Остается последнее преступление — твоя подлая измена в Кобленце. Здесь я держу тебя крепко. Хотел бы знать, как ты на сей раз вывернешься.)
— Попытаюсь, — ответил обвиняемый и вознес молитвы своей музе, — ведь с ее помощью он день за днем оставался на роковой черте, отделяющей сей прекрасный мир от царства теней.
Вам хорошо известно, милостивые господа, что я после бегства из французского лагеря поступил сюда на службу и долг свой исполнял точно и добросовестно, как полагается хорошему солдату.
(— Надо признать, ты был лучшим констаблером в моей артиллерии, — объявил князь.)
Однажды, когда у себя в каземате я углубился в канонирские свои штудии, часовые привели бродячего торговца, который стоял перед укреплениями и утверждал, будто бы я послал его на вражеские позиции и теперь он вернулся с важным донесением. Чушь, никого я с поручением не посылал. Тем не менее я велел его позвать.
Коренастый, плотный малый с хитрой, довольно зловещей физиономией. На его спине уместилась целая аптека — деревянный шкафчик с двумя дверцами, набитый всевозможными снадобьями, мазями, чудодейственными пилюлями. Малый ухмыльнулся и фамильярно подмигнул;
— Не узнаешь меня?
— Признаться, впервые твою рожу наблюдаю.
— Я твою тоже не видел, однако узнал тебя, Бельфегор!
— Ты, Бегерик? — спросил я встревоженно. Стражу пришлось услать, надо было поговорить без свидетелей.
— Ну и дела! Ты ведь никогда не видел меня без маски.
— Экая важность. Я ношу два волшебных кольца — одно на правом мизинце, другое на левом. Камни повернуты к ладони. Например, говорю себе: хочу повидать Бельфегора — брата по крови. Одно кольцо поворачивается, указывает дорогу — никакие перепутья и перекрестки не страшны. Если оба кольца поворачиваются камнями вверх — значит, я у цели, и Бельфегор здесь.
Объяснение довольно туманное, и все-таки не мог я запросто отмахнуться от дьяволова приспешника: был он верным товарищем, и не зря каждый выпил струйку крови из вены другого. Моя кровь текла в его жилах, его — в моих.
— Что привело тебя? Здесь, кроме раскаленных ядер, нечем поживиться.
— Я пришел поменяться с тобой телом.
— Зачем это?
— По приказу инициатора.
— Так ты все еще рыцарь козла?
— Равно как и ты. От болезни можно излечиться, со службы уйти, одежду скинуть, женщину бросить, но кто стал рыцарем козла, тот вечно им останется.
— Но ведь я заложил только тело, не душу.
— Мне и нужно тело. Жалкую свою душонку оставь себе да колену Авраамову. Но мы обменяемся телами. И пусть душа твоя творит в моем теле что хочет.
— К чему мне твое тело? Что делать с ним прикажешь?
— Займешься моим ремеслом. Будешь разным простакам продавать териак, мышьяк, lapis nephriticus, nostoc Paracelsi, [74]опопонакс и саламандровую мазь. Работенка пустяковая, талеры веские.
— Но я ни черта не понимаю во всех этих снадобьях. Откуда мне знать, каким от какой болезни пользуют?
— Голову ломать нет нужды. Посмотри-ка в шкафчик. Все стоит на полочках красиво, аккуратно, в тиглях, колбах, оловянных коробочках. И с названиями. А здесь, под каждым лекарством, крохотными буквами — только в сильную лупу и разглядеть — его свойства и от какой хворости помогает. Пациент придет, указание прочти и продавай себе за хорошую, разумную цену.
— И долго мне в твоей шкуре торчать? И надолго ли ты примешь благородное мое обличье?
— Покуда нас обоих не потянет на прежнее место. Вот, бери одно кольцо, другое себе оставлю. Когда придет момент и мы одновременно повернем кольцо на мизинце, каждый почувствует себя в натуральном своем теле. Надевай кольцо, кликни солдат. Пусть выведут меня к воротам крепости и отпустят. Впрочем, налей-ка стакан шнапса.
Я позвал стражу, отдал соответствующий приказ, налил шнапса и протянул стакан Бегерику. И тут реально ощутил себя в его теле — шнапс обжег мне горло.
Это ощущение еще раз подтвердилось в ту же минуту. Вошел канонир и доложил: треснуло второе орудие третьей батареи. Я и услышал, как мои губы зашевелились и произнесли:
— Сварите клей да залейте трещину. Обмотайте ствол прочным канатом, чтоб трещины дальше не пошли.
Часовой и канонир переглянулись и давай хихикать в ладонь. «Ну и дела», — подумал я и шепнул Бегерику:
— Поменяемся снова на минутку.
Мы повернули наши кольца. Придя в себя, я приказал канониру:
— Отнеси ствол в литейную. Достань из четвертой камеры бронзовую длинноствольную пушку. Чего зубы скалишь, дурак!
И опять поменялся с Бегериком.
И вышел из крепости в теле Бегерика и пошел какой-то дорогой. Разумеется, попал в расположение осаждающих войск и, разумеется, меня задержали. И тут, изумленный, я понял, что не знаю французского языка. Это я-то, владевший латынью, английским, французским, польским, русским, индусским, голландским! Ничего не различало глупое ухо Бегерика, а губы что-то бормотали на швабском диалекте. Привели меня к французскому командующему, и объясняться я мог только через переводчика.
— Ты был в крепости?
— Да.
— Передал констаблеру, что я велел?
— Да.
— Что он ответил?
— Все исполнит в точности.
Сунул мне командующий пятьдесят талеров. За какие такие заслуги? Махнул рукой — уходи, дескать, больше не нужен.
Я повернулся и двинулся куда глаза глядят, странствуя из одного города в другой, пока не достиг Магдебурга. Заработал прилично на сомнительных своих медикаментах, купил повозку с лошадью, дабы не таскать на спине аптечный ящик, нанял даже зазывалу: пока я располагался на рыночной пощади, парень то в барабан бил, то в трубу дудел. Понравилась мне беззаботная бродячая жизнь, и на ум даже не приходило затребовать свое тело обратно. Коли Бегерику охота, пусть себе палит из пушек в Эренбрейтштейне. Очень разумным и удобным оказалось тело Бегерика, и душа моя чувствовала себя в нем отменно. Правда, я хорошо о нем заботился, питал и насыщал, как свое собственное. Я вполне мог себе это позволить. Все доктора Магдебурга приуныли с тех пор, как я появился, — люди желали лечиться только у меня. Мои снадобья творили чудеса.
Но однажды случилась беда. Когда я торговал на рынке, ткнул какой-то проходимец — наверняка подкупленный завистливым доктором — пучок горящей соломы в ухо моей лошади: бедная скотина понеслась как безумная, повозка опрокинулась, все медикаменты посыпались на дорогу. Хорошо хоть шею себе не сломал. А плохо, что я теперь не знал, как расположить лекарства: рассовал наудачу обратно в ящик и, конечно же, многие перепутал.
Уйма недоразумений возникла, даже и говорить не хочется. К примеру, лечил синдика — у него одна нога была короче другой. А я был малость с перепоя после приятного французского вина и сдуру натер растяжительной мазью ноги и без того длинную. Вот и результат: ложился синдик спать, а ногу приходилось возлагать на шкаф; вставал — голова упиралась в потолок. Понятно, возненавидел он меня на всю жизнь.
Другой казус: с президентом торговой палаты случился удар — ноги отнялись и передвигался он на костылях. Имелось у меня чудодейственное средство. Только вот в чем штука: снадобья требовалось с горошину, а я, по глупости, употребил для растирания чуть не половину тигля. Вселился в президента дух беспокойной быстроты, пришлось почтенному пожилому господину служить гонцом у курфюрста бранденбургского — ноги ходить отказывались, только бежать соглашались. Сидеть он мог только за ткацким станком, беспрерывно дрыгая коленями, а во сне его привязывали к ступенчатому мельничному колесу.
Много несчастий произошло из-за путаницы с медикаментами, и вконец испортилась моя врачебная репутация. Имелись у меня замечательные мази. С помощью одной на лысой голове появлялась пышная шевелюра; с помощью другой вместо выпавших зубов вырастали новые — надо только губы намазать. Вследствие злосчастного приключения лекарства на полке поменялись местами.
И что же. У одного моего пациента выросли на лбу огромные клыки, которые всякий принимал за рога — представляете, какой конфуз для женатого человека! А некая несчастная дама вместо недостающих зубов украсилась роскошными усами на зависть любому тамбурмажору.
И однако все это пустяки в сравнении с тем, как я обошелся с супругой главного судьи. Беременная госпожа не могла избавиться от икоты даже с помощью целого консилиума докторов. Конечно, у меня было хорошее средство от подобной напасти, только я и на сей раз сплоховал — выдал ей парочку пилюль, что немало способствует курам в их благородном и натуральном занятии. Через несколько недель уважаемая фрау родила семерых здоровых детей.
(— Нет, в последний случай ни за что не поверю, — воскликнул князь, у которого от беспрестанного смеха пояс чуть не лопался. — Признайся, тут ты несколько заврался.
— Позвольте, ваше сиятельство, — вмешался советник. — Подобный факт отмечен в одной венгерской хронике. Некому графу Микбанусу жена чудесным образом преподнесла семерых сыновей. Все благополучно выросли.
— Дама, надо полагать, тоже угостилась парочкой куриных пилюль.)
Мои роковые ошибки возбудили сильное недовольство, но все несчастья увенчало дело с бургомистром. Я владел двумя чудесными эликсирами: один удалял красноту с носа, другой превращал серебряные предметы в золотые. Бургомистр обладал большой серебряной табакеркой и основательным красным носом. Однажды он тайно вызвал меня и велел — если мои средства действительно столь уникальны — произвести опыт: превратить серебряную табакерку в золотую, а также удалить с носа красноту. Проклятая неразбериха! Эликсиры поменялись местами, и в результате… бургомистр обзавелся золотым носом, а серебряная табакерка вообще пропала.
(Последний опыт так понравился его сиятельству, что он, устав смеяться, махнул рукой:
— Ладно. Хватит на сегодня. Вредно столько веселиться, оставим на завтра.)
Вспыхнул серьезный конфликт. Бургомистр, в принципе, не имел ничего против золотого носа, его удручала пропажа серебряной табакерки. Он откровенно подозревал меня в воровстве. Если б он хоть чуть-чуть разбирался в химии! Ведь одни элементы прямо-таки рвутся уничтожить другие: argentum vivum пожирает золото и aqua fortis [75]набрасывается на серебро, словно голодная корова на ячмень. Это и есть «оккультные свойства». Жители Магдебурга, к сожалению, ничего не разумели в проблемах столь трансцендентальных. Дело передали старшине, затем фогту, который имел в зятьях некоего doctor medicinae et magister chirurgiae. [76]Из чистой зависти и злобы вынесли вердикт: должно меня, как вундердоктора и колдуна, живущего на пагубу честным христианам, привязать к позорному столбу и предать бичеванию.
Тут и настало время сказать: ну, любезный друг Бегерик, твое тело вполне устраивало меня, пока я мог насыщать оное устрицами да гусиным паштетом. Сейчас предстоит мне свидание с кошкой-девятихвосткой — давай-ка поменяемся, может, и тебе наскучила телесная моя кондиция. Привязали к столбу, палач спину оголил и при сем обнаружил многочисленные следы плетей. Я, понятным образом, ничего не ведал о такой картине Бегериковой спины. Значит, плети для Бегерика были отнюдь не внове. Подумал палач и взял бич потяжелей, украшенный кривыми гвоздями. Нет, дорогой кровный братец, изволь сам терпеть.
Обе мои руки привязали так, словно я обнимал столб. Все же удалось повернуть кольцо и… в ту же секунду я очутился в каземате Эренбрейтштейна. Передо мной стоял его милость советник, совал под нос письмо, показывал на «огненный кувшин» и требовал объяснений.
Я сообразил, для какого злодейства брат по крови использовал мое тело. Французы — союзники рыцарей козла — послали его ради гнусного предательства. И когда мой приятель понял, что попался и козни его раскрыты, он долго раздумывать не стал, а справедливо решил: забирай-ка, Бельфегор, свое тело обратно, мне сейчас в моем получше будет. Крутанул свое колечко, и… Могу представить его изумление: только свиделся с собственным телом, как палач угостил его со свиданьицем — кожа на спине пропорота в семи местах. До сих пор от всего сердца хохочу, как представлю его физиономию.
Вот правдивая история последнего смертного греха.
— Попытаюсь, — ответил обвиняемый и вознес молитвы своей музе, — ведь с ее помощью он день за днем оставался на роковой черте, отделяющей сей прекрасный мир от царства теней.
Вам хорошо известно, милостивые господа, что я после бегства из французского лагеря поступил сюда на службу и долг свой исполнял точно и добросовестно, как полагается хорошему солдату.
(— Надо признать, ты был лучшим констаблером в моей артиллерии, — объявил князь.)
Однажды, когда у себя в каземате я углубился в канонирские свои штудии, часовые привели бродячего торговца, который стоял перед укреплениями и утверждал, будто бы я послал его на вражеские позиции и теперь он вернулся с важным донесением. Чушь, никого я с поручением не посылал. Тем не менее я велел его позвать.
Коренастый, плотный малый с хитрой, довольно зловещей физиономией. На его спине уместилась целая аптека — деревянный шкафчик с двумя дверцами, набитый всевозможными снадобьями, мазями, чудодейственными пилюлями. Малый ухмыльнулся и фамильярно подмигнул;
— Не узнаешь меня?
— Признаться, впервые твою рожу наблюдаю.
— Я твою тоже не видел, однако узнал тебя, Бельфегор!
— Ты, Бегерик? — спросил я встревоженно. Стражу пришлось услать, надо было поговорить без свидетелей.
— Ну и дела! Ты ведь никогда не видел меня без маски.
— Экая важность. Я ношу два волшебных кольца — одно на правом мизинце, другое на левом. Камни повернуты к ладони. Например, говорю себе: хочу повидать Бельфегора — брата по крови. Одно кольцо поворачивается, указывает дорогу — никакие перепутья и перекрестки не страшны. Если оба кольца поворачиваются камнями вверх — значит, я у цели, и Бельфегор здесь.
Объяснение довольно туманное, и все-таки не мог я запросто отмахнуться от дьяволова приспешника: был он верным товарищем, и не зря каждый выпил струйку крови из вены другого. Моя кровь текла в его жилах, его — в моих.
— Что привело тебя? Здесь, кроме раскаленных ядер, нечем поживиться.
— Я пришел поменяться с тобой телом.
— Зачем это?
— По приказу инициатора.
— Так ты все еще рыцарь козла?
— Равно как и ты. От болезни можно излечиться, со службы уйти, одежду скинуть, женщину бросить, но кто стал рыцарем козла, тот вечно им останется.
— Но ведь я заложил только тело, не душу.
— Мне и нужно тело. Жалкую свою душонку оставь себе да колену Авраамову. Но мы обменяемся телами. И пусть душа твоя творит в моем теле что хочет.
— К чему мне твое тело? Что делать с ним прикажешь?
— Займешься моим ремеслом. Будешь разным простакам продавать териак, мышьяк, lapis nephriticus, nostoc Paracelsi, [74]опопонакс и саламандровую мазь. Работенка пустяковая, талеры веские.
— Но я ни черта не понимаю во всех этих снадобьях. Откуда мне знать, каким от какой болезни пользуют?
— Голову ломать нет нужды. Посмотри-ка в шкафчик. Все стоит на полочках красиво, аккуратно, в тиглях, колбах, оловянных коробочках. И с названиями. А здесь, под каждым лекарством, крохотными буквами — только в сильную лупу и разглядеть — его свойства и от какой хворости помогает. Пациент придет, указание прочти и продавай себе за хорошую, разумную цену.
— И долго мне в твоей шкуре торчать? И надолго ли ты примешь благородное мое обличье?
— Покуда нас обоих не потянет на прежнее место. Вот, бери одно кольцо, другое себе оставлю. Когда придет момент и мы одновременно повернем кольцо на мизинце, каждый почувствует себя в натуральном своем теле. Надевай кольцо, кликни солдат. Пусть выведут меня к воротам крепости и отпустят. Впрочем, налей-ка стакан шнапса.
Я позвал стражу, отдал соответствующий приказ, налил шнапса и протянул стакан Бегерику. И тут реально ощутил себя в его теле — шнапс обжег мне горло.
Это ощущение еще раз подтвердилось в ту же минуту. Вошел канонир и доложил: треснуло второе орудие третьей батареи. Я и услышал, как мои губы зашевелились и произнесли:
— Сварите клей да залейте трещину. Обмотайте ствол прочным канатом, чтоб трещины дальше не пошли.
Часовой и канонир переглянулись и давай хихикать в ладонь. «Ну и дела», — подумал я и шепнул Бегерику:
— Поменяемся снова на минутку.
Мы повернули наши кольца. Придя в себя, я приказал канониру:
— Отнеси ствол в литейную. Достань из четвертой камеры бронзовую длинноствольную пушку. Чего зубы скалишь, дурак!
И опять поменялся с Бегериком.
И вышел из крепости в теле Бегерика и пошел какой-то дорогой. Разумеется, попал в расположение осаждающих войск и, разумеется, меня задержали. И тут, изумленный, я понял, что не знаю французского языка. Это я-то, владевший латынью, английским, французским, польским, русским, индусским, голландским! Ничего не различало глупое ухо Бегерика, а губы что-то бормотали на швабском диалекте. Привели меня к французскому командующему, и объясняться я мог только через переводчика.
— Ты был в крепости?
— Да.
— Передал констаблеру, что я велел?
— Да.
— Что он ответил?
— Все исполнит в точности.
Сунул мне командующий пятьдесят талеров. За какие такие заслуги? Махнул рукой — уходи, дескать, больше не нужен.
Я повернулся и двинулся куда глаза глядят, странствуя из одного города в другой, пока не достиг Магдебурга. Заработал прилично на сомнительных своих медикаментах, купил повозку с лошадью, дабы не таскать на спине аптечный ящик, нанял даже зазывалу: пока я располагался на рыночной пощади, парень то в барабан бил, то в трубу дудел. Понравилась мне беззаботная бродячая жизнь, и на ум даже не приходило затребовать свое тело обратно. Коли Бегерику охота, пусть себе палит из пушек в Эренбрейтштейне. Очень разумным и удобным оказалось тело Бегерика, и душа моя чувствовала себя в нем отменно. Правда, я хорошо о нем заботился, питал и насыщал, как свое собственное. Я вполне мог себе это позволить. Все доктора Магдебурга приуныли с тех пор, как я появился, — люди желали лечиться только у меня. Мои снадобья творили чудеса.
Но однажды случилась беда. Когда я торговал на рынке, ткнул какой-то проходимец — наверняка подкупленный завистливым доктором — пучок горящей соломы в ухо моей лошади: бедная скотина понеслась как безумная, повозка опрокинулась, все медикаменты посыпались на дорогу. Хорошо хоть шею себе не сломал. А плохо, что я теперь не знал, как расположить лекарства: рассовал наудачу обратно в ящик и, конечно же, многие перепутал.
Уйма недоразумений возникла, даже и говорить не хочется. К примеру, лечил синдика — у него одна нога была короче другой. А я был малость с перепоя после приятного французского вина и сдуру натер растяжительной мазью ноги и без того длинную. Вот и результат: ложился синдик спать, а ногу приходилось возлагать на шкаф; вставал — голова упиралась в потолок. Понятно, возненавидел он меня на всю жизнь.
Другой казус: с президентом торговой палаты случился удар — ноги отнялись и передвигался он на костылях. Имелось у меня чудодейственное средство. Только вот в чем штука: снадобья требовалось с горошину, а я, по глупости, употребил для растирания чуть не половину тигля. Вселился в президента дух беспокойной быстроты, пришлось почтенному пожилому господину служить гонцом у курфюрста бранденбургского — ноги ходить отказывались, только бежать соглашались. Сидеть он мог только за ткацким станком, беспрерывно дрыгая коленями, а во сне его привязывали к ступенчатому мельничному колесу.
Много несчастий произошло из-за путаницы с медикаментами, и вконец испортилась моя врачебная репутация. Имелись у меня замечательные мази. С помощью одной на лысой голове появлялась пышная шевелюра; с помощью другой вместо выпавших зубов вырастали новые — надо только губы намазать. Вследствие злосчастного приключения лекарства на полке поменялись местами.
И что же. У одного моего пациента выросли на лбу огромные клыки, которые всякий принимал за рога — представляете, какой конфуз для женатого человека! А некая несчастная дама вместо недостающих зубов украсилась роскошными усами на зависть любому тамбурмажору.
И однако все это пустяки в сравнении с тем, как я обошелся с супругой главного судьи. Беременная госпожа не могла избавиться от икоты даже с помощью целого консилиума докторов. Конечно, у меня было хорошее средство от подобной напасти, только я и на сей раз сплоховал — выдал ей парочку пилюль, что немало способствует курам в их благородном и натуральном занятии. Через несколько недель уважаемая фрау родила семерых здоровых детей.
(— Нет, в последний случай ни за что не поверю, — воскликнул князь, у которого от беспрестанного смеха пояс чуть не лопался. — Признайся, тут ты несколько заврался.
— Позвольте, ваше сиятельство, — вмешался советник. — Подобный факт отмечен в одной венгерской хронике. Некому графу Микбанусу жена чудесным образом преподнесла семерых сыновей. Все благополучно выросли.
— Дама, надо полагать, тоже угостилась парочкой куриных пилюль.)
Мои роковые ошибки возбудили сильное недовольство, но все несчастья увенчало дело с бургомистром. Я владел двумя чудесными эликсирами: один удалял красноту с носа, другой превращал серебряные предметы в золотые. Бургомистр обладал большой серебряной табакеркой и основательным красным носом. Однажды он тайно вызвал меня и велел — если мои средства действительно столь уникальны — произвести опыт: превратить серебряную табакерку в золотую, а также удалить с носа красноту. Проклятая неразбериха! Эликсиры поменялись местами, и в результате… бургомистр обзавелся золотым носом, а серебряная табакерка вообще пропала.
(Последний опыт так понравился его сиятельству, что он, устав смеяться, махнул рукой:
— Ладно. Хватит на сегодня. Вредно столько веселиться, оставим на завтра.)
Вспыхнул серьезный конфликт. Бургомистр, в принципе, не имел ничего против золотого носа, его удручала пропажа серебряной табакерки. Он откровенно подозревал меня в воровстве. Если б он хоть чуть-чуть разбирался в химии! Ведь одни элементы прямо-таки рвутся уничтожить другие: argentum vivum пожирает золото и aqua fortis [75]набрасывается на серебро, словно голодная корова на ячмень. Это и есть «оккультные свойства». Жители Магдебурга, к сожалению, ничего не разумели в проблемах столь трансцендентальных. Дело передали старшине, затем фогту, который имел в зятьях некоего doctor medicinae et magister chirurgiae. [76]Из чистой зависти и злобы вынесли вердикт: должно меня, как вундердоктора и колдуна, живущего на пагубу честным христианам, привязать к позорному столбу и предать бичеванию.
Тут и настало время сказать: ну, любезный друг Бегерик, твое тело вполне устраивало меня, пока я мог насыщать оное устрицами да гусиным паштетом. Сейчас предстоит мне свидание с кошкой-девятихвосткой — давай-ка поменяемся, может, и тебе наскучила телесная моя кондиция. Привязали к столбу, палач спину оголил и при сем обнаружил многочисленные следы плетей. Я, понятным образом, ничего не ведал о такой картине Бегериковой спины. Значит, плети для Бегерика были отнюдь не внове. Подумал палач и взял бич потяжелей, украшенный кривыми гвоздями. Нет, дорогой кровный братец, изволь сам терпеть.
Обе мои руки привязали так, словно я обнимал столб. Все же удалось повернуть кольцо и… в ту же секунду я очутился в каземате Эренбрейтштейна. Передо мной стоял его милость советник, совал под нос письмо, показывал на «огненный кувшин» и требовал объяснений.
Я сообразил, для какого злодейства брат по крови использовал мое тело. Французы — союзники рыцарей козла — послали его ради гнусного предательства. И когда мой приятель понял, что попался и козни его раскрыты, он долго раздумывать не стал, а справедливо решил: забирай-ка, Бельфегор, свое тело обратно, мне сейчас в моем получше будет. Крутанул свое колечко, и… Могу представить его изумление: только свиделся с собственным телом, как палач угостил его со свиданьицем — кожа на спине пропорота в семи местах. До сих пор от всего сердца хохочу, как представлю его физиономию.
Вот правдивая история последнего смертного греха.
Часть последняя
БЕЛЫЙ ГОЛУБЬ
По окончании дела приговор трибунала гласил: «Вследствие недостаточной ясности обстоятельств капитальных преступлений в количестве двадцати одного суд воздерживается от какого-либо вердикта по этому поводу и признает ответчика виновным в двадцать втором преступлении — государственной измене. Однако, принимая во внимание, что, по собственному заявлению подсудимого, предателем является его брат по крови, с коим произошел обмен телами, суд признает душу ответчика непричастной к злодеянию. Душа его освобождается и предается на милость божью. Тело же, схваченное на месте преступления, приговаривается к обычному в таких случаях наказанию — расстрелу лицом к стене».
Авантюрист смиренно поблагодарил за справедливый приговор и многократно явленное снисхождение высокого суда. И больше не требовал отсрочки.
Когда его привели на место казни, он спокойно разделся и попросил только об одном; не связывать руки, дабы он мог сотворить молитву. Потом опустился на колени и громко прочитал «отче наш».
Сказав «аминь», он повернул голову и крикнул мушкетерам, что уже держали зажженные фитили:
— Прошу вас, друзья, когда откроете огонь, постарайтесь убить черного ворона — машет, проклятый, крылами надо мной.
Пугливо взглянув на левое плечо, он вдруг воскликнул:
— Нет, нет! Это не черный ворон, это белый голубь вернулся ко мне. Ты сжалился надо мной, мой голубь, мой ангел! Моя добрая Мада! Моя единственная возлюбленная, прижмись к моей груди, возьми, возьми мою душу к себе!
Прогремело двенадцать выстрелов, и унес его белый голубь!
Авантюрист смиренно поблагодарил за справедливый приговор и многократно явленное снисхождение высокого суда. И больше не требовал отсрочки.
Когда его привели на место казни, он спокойно разделся и попросил только об одном; не связывать руки, дабы он мог сотворить молитву. Потом опустился на колени и громко прочитал «отче наш».
Сказав «аминь», он повернул голову и крикнул мушкетерам, что уже держали зажженные фитили:
— Прошу вас, друзья, когда откроете огонь, постарайтесь убить черного ворона — машет, проклятый, крылами надо мной.
Пугливо взглянув на левое плечо, он вдруг воскликнул:
— Нет, нет! Это не черный ворон, это белый голубь вернулся ко мне. Ты сжалился надо мной, мой голубь, мой ангел! Моя добрая Мада! Моя единственная возлюбленная, прижмись к моей груди, возьми, возьми мою душу к себе!
Прогремело двенадцать выстрелов, и унес его белый голубь!