Юденич Марина. Дата моей смерти

   И она интересовала его отнюдь не как объект плотских забав.
   — Я некоторое время с интересом наблюдаю за вами, — дружелюбно и без намека на многозначительное всезнайство, сообщил он ей, едва только официант, принявший заказ, отошел от столика.
   — Как давно?
   — С той самой поры, как вы стали искать работу. Меня интересуют психологи, тем более профессиональные, тем более, с таким хорошим базовым образованием и происхождением, как у вас — Значит, вы наводили обо мне справки?
   — Разумеется, не стану же тратить время на беседу с каждым дающим объявление в газету.
   — Значит, вы располагаете такими возможностями?
   — Располагаю, и гораздо большими, но об этом мы поговорим позже.
   — Когда?
   — Когда вы примете мое предложение, … не связанное с интимом — он впервые за всю беседу улыбнулся. Короткая щеточка седых усов над верхней губой слабо дернулась вверх, слегка приоткрывая полосу белых ровных зубов.
   Но глаза за дымчатыми стеклами очков остались серьезными — И что же вы собираетесь мне предложить?
   — То, есть как это — что? Разве вы не ищете работу? И разве я не сказал, что просто наткнулся на ваше объявление.
   — Да, но потом…
   — Потом, это уже детали. И, как я сказал, о них позже. Что же касается работы, которую я хотел бы предложить вам, то это будет строго профессиональная деятельность, направленная на формирование определенных образов в сознании определенных людей, если говорить коротко.
   — А если подробнее…
   — А если подробнее, милая девочка, то вам очевидно известно, что из мрака тоталитаризма наша славная Родина, ступила, наконец, на светлую дорогу победившей демократии. А это значит, что шапки и шапочки, а вернее, кепочки Мономаха теперь уж не распределяют на пыльных партийных сборищах, келейно и в строгой зависимости от анкетных данных кандидата. А делят публично и гласно в ходе процедуры, именуемой всенародными выборами. В большинстве своем…
   — Вот вы о чем… — разочарованно протянула красавица. — Но это же социальная психология, а она никогда меня не привлекала. Я занимаюсь психологией личности. Причем, с учетом моего первого, базового, как вы изволили выразиться, образования и семейных традиций, в основном — психопатологиями.
   — Социальная психология! А вам самой, не кажется, что есть в этом словосочетании некий нонсенс?
   — Ну, почему? Изучение и воздействие на психику большой массы людей возможно….
   — Возможно, разумеется. Но меня и моих коллег это интересует в меньшей мере. Речь идет не тех, кто выбирает, а о тех, кого им предстоит выбирать..
   — PR?
   — PR? Любите вы, молодежь, всякую иностранщину. Ну, разумеется, работать с общественным мнением при создании образа будущего Мономаха и Мономашонков всех рангов необходимо. Причем, в обоих направлениях. И общество готовить к тому, что бы в данном конкретном кресле оно пожелало увидеть Васю или Петю. И Васю с Петей надо, как папа Карло, обстругать под тот фасон и размер, который ныне по нраву обществу. Но я крайне редко лично встречаюсь со специалистами, способными выполнить эту довольно примитивную работу, Для этого у нас есть большой штат менеджеров по работе с кадрами.
   — За что же мне такая честь? И вообще, вы несколько раз уже сказали « мы», « у нас» Вы представляете какую-ни — будь организацию?
   — Бесспорно. Это — отвечая на ваш второй вопрос. Что же касается первого — не скромничайте, вам не идет Да и вообще, скромность далеко те такое благотворное свойство для нормального развития человеческой личности, вам это должно быть известно не хуже, чем мне.
   — Да, я знаю — Так зачем эти реверансы? Хотите произвести хорошее впечатление? Уже произвели, раз я здесь. А скромностью, вернее — ложной скромностью — только подпортите общую картину.
   — А она?…
   — Вполне соответствует планам, которые я на вас возлагаю. Слушайте же, чтобы не задавать лишних вопросов.

 
   Они говорили долго и подробно.
   В конце концов красавица многое поняла не сразу, но итогами беседы осталась страшно довольна, хотя бы уже потому, что ее, наконец-то! — оценили по достоинству.
   Ее всю, начиная от блестящей внешности, хорошего воспитания, вкупе с некоторыми своеобразными принципами, заложенными на уровне подсознания в детстве родителями, преуспевающими советскими психиатрами.
   Был момент, когда она только начала осваивать азы новой для нее науки — психологии, ею овладела тревога, едва не переросшая в страх, от того, что именно эти принципы засевшие на подсознательном уровне не дадут ей овладеть новыми технологиями, им вроде бы совершенно чуждыми.
   Теперь оказалось: страхи ее были напрасны.
   Неожиданный благодетель под сенью уютного ресторанчика объяснил ей: они не помешают, но только помогут, усилят, избавят от ненужных сомнений.
   И она легко с ним согласилась.
   Разумеется, приняты были в расчет и прочие ее достоинства: ум, основательное образование, усидчивость и живость мысли, а также прочая, прочая, прочая… что делало очень красивую женщину очень редкой, опасной и полезной одновременно.
   Смотря для кого и при каких обстоятельствах.
   Надо ли говорить, что спустя совсем недолгое время, она уже работала не фирме, малоизвестной, но процветающей., со сложной разветвленной структурой, большим количеством сотрудников самых разных и неожиданных специальностей и обширной клиентурой, в списках которой, можно было встретить как персон широко известных и даже знаменитых, так и скромные имена говорящие о многом только очень узкому кругу людей.
   Впрочем, полный состав клиентов фирмы, тоже был известен более, чем узкому кругу людей, состоящем из двух — трех человек.
   Красавице доводилось работать с людьми очень разными и помогать им, используя свои профессиональные знания, решать самые разные проблемы: от назначения на пост руководителя крупнейшего банка страны, до успешного проведения переговоров, на кону которых стояли суммы с большим количеством нулей на конце.
   Ей приходилось выбирать клиентам галстуки, но это услуга была отнюдь не из сферы иммиджмейкера, и предлагать дату, на которую следует запланировать встречу с тем или иным лицом, отправиться в некую поездку, а то и просто подписать какой — ни — будь ничего не значащий с виду документ.
   Она вполне справлялась со своей работой, была ею увлечена и довольна.
   Ее больше не притягивали к себе закрытые двери.
   Потому что, она легко могла теперь проникнуть за любую из них.
   Но главное — в ее силах было направить течение жизни за этими плотно закрытыми дверями в любое русло, какое потребовалось бы на данный момент фирме.
   И потому земляничные поляны и реки с кисельными берегами, которые, действительно, скрывали от любопытных и завистливых глаз высокие двери, ее больше не интересовали.
   Она легко могла сделать приторный кисель горьким, а землянику превратить в смертельно опасную волчью ягоду.
   С той памятной встречи в маленьком ресторане, она всего лишь несколько раз еще встречалась с мужчиной в дымчатых очках и тонкой щеточкой седых аккуратных усов, которого мысленно стала звать Благодетелем.
   Он был, если не самым главным, то одним из руководителей приютившей ее могущественной фирмы.
   В последнем, она уже нисколько не сомневалась.
   Потому, что в стране проходили выборы; менялись министры и целые кабинеты министров; лопались, как воздушные шарики, финансовые и промышленные гиганты; олигархи, вчера еще добродушно похлопывающие по плечу президента, оказывались вдруг изгоями; а малоизвестные, серые личности триумфально занимали места на политическом и финансовом Олимпе.
   В той или иной форме, к этим переменам почти всегда имела отношение ее фирма.
   И надо было быть совсем глупой и наивной девочкой, что бы, зная это наверняка, сомневаться в ее могуществе Рядом с ней, каждый в своей области, работали такие же молодые, толковые, а порой и откровенно талантливые специалисты, и каждый знал ровно столько, сколько положено было ему знать для качественного выполнения своей работы.
   Что же касается руководителей, то немногие из них, которые иногда попадались на глаза, были чем-то неуловимо похожи на Благодетеля, а ее профессиональных знаний было более чем достаточно. чтобы понимать, что задавать вопросы людям подобного психологического типа — дело зряшное, а порой — и опасное для жизни.
   Но Благодетель однажды снова вспомнил о ней, и в трубке телефона прозвучало короткое сухое предложение где — ни — будь поужинать, правда уже не на днях, как первый раз, а именно сегодня вечером " И никакого интима! " — добавил он без тени улыбки, просто давая понять, что помнит все.
   Они встретились в другом ресторане, но удивительно напоминающем первый, таком же тихом, респектабельном, но малолюдном.
   Очевидно, он любил такие рестораны, а может, специально подбирал и коллекционировал их для подобных встреч, но как бы там ни было, все происходило почти так же, как в первый вечер.
   Зал был почти пуст, и едва официант, приняв заказ, неслышно удалился, Благодетель сразу же перешел к делу — Тобой довольны. И ты, насколько мне известно, тоже довольна работой.
   — Да. Спасибо.
   — Не за что. Я также, как и ты, стараюсь добросовестно делать свою работу. И теперь намерен продолжить.
   — Новое направление?
   — Можно сказать, и так. Сколько тебе лет? Прости, мы говорим как коллеги.
   — Ничего. Скоро — тридцать.
   — И ты не замужем — Вы же знаете про меня все.
   — А почему?
   — А некогда. И, если честно, не интересно.
   — Верю. Это издержки профессии. Какой смысл выходить замуж за кусок глины.
   — Как это?
   — Но ты же можешь из кого угодно вылепить что угодно, я не прав?
   — Ну-у, звучит, конечно, лестно, но если без ложной скромности…. Как вы учили.
   — Само-собой, без нее — Тогда — верно. Могу.
   — И потому скучно?
   — Наверное. Я как-то не задумывалась над этим.
   — А пора.
   — Вы меня сватаете?
   — Не за себя — Это понятно — Да, увы, это понятно.
   — Но направление, которое я хочу предложить тебе, это как раз из этой области — Надо стать чьей-то женой?
   — Совершенно верно.
   — Для того, чтобы к чему-то кого-то подготовить?
   — Снова — в точку.
   — А без женитьбы — никак?
   — Подготовить — возможно, но дальнейшее — нет.
   — То есть, с ним надо будет работать все то время, пока он будет занимать нужный пост?
   — Умница. Ты меня радуешь.
   — А потом?
   — Потом? «Потом», я думаю, наступит не скоро, и к тому времени ты сама, скорее всего, захочешь оставить все, как есть.
   — Вы думаете, я влюблюсь?
   — Это — вряд ли. Но обязательно родишь детей, и вообще, тебе должно быть комфортно в этой роли.
   — Кем он должен стать?
   — Браво! Ты даже не спрашиваешь, какой он из себя и сколько ему, по меньшей мере, лет?
   — Но это ведь ничего не изменит, если решение принято?
   — Верно. Знаешь, я должен восторгаться тобой.
   — Но вам отчего-то не хочется?
   — Да. Мне отчего-то не восторгается…
   — Отчего?
   — Не знаю — Сказать?
   — Скажи. А впрочем — не надо. Я знаю, и ты знаешь, что я знаю. Так?
   — Так.
   — Ну и ладно. Пока я начальник, бояться мне тебя нечего, а до той поры, как мы поменяемся местами, еще очень много воды утечет…
   — Но я вряд ли захочу вам зла — Без комментариев…
   — Хорошо. Так, кем же он должен стать?
   — А догадайся? Но без ложной скромности.
   — Господи! Но они все какие-то убогие…
   — Ну почему — они? Они, иными словами, те, кто сейчас уже известен в качестве претендентов, действительно не должны вызывать симпатии у такой девицы, как ты. Но ведь я не случайно начал с возраста: смотри вперед. Время твое, и того, кто должен составить тебе пару, еще не пришло. Потому пусть «они» тебя не смущают. Он же намного приличнее, поверь, намного. Но работать с ним надо уже сейчас. И, скажу тебе сразу, это очень непростая работа.
   Потому что мы намереваемся вручить тебе отнюдь не кусок глины.
   — А что же — скалу?
   — Почти — И мне ее — грызть?
   — Фу! Ты же не грызун. Ты — творец, скульптор, Пигмалион в юбке. Тебе ваять. Доротею.
   — В штанах — В брюках, в костюме для гольфа, в смокинге, в бриджах для верховой езды… И далее — по списку…
   — Но он-то хоть — ничего?
   — Слава Богу! Я уж думал, мы тебя совсем заморозили. Ничего. Очень даже ничего. Но придется поработать — Женат?
   — Да. И жену, хотя она и старше его, любит.
   — Любит?
   — Любит. Не иронизируй, потому что мы анализировали. Видишь, какая волнующая тема: даже я заговорил стихами.
   — Дети?
   — К счастью — нет. Но должны будут быть. У тебя. Потому, что он детей иметь не может.
   — Мило.
   — Ну, это детали. Однако, есть еще одно обстоятельство. Это, чтобы ты очень уж не задавалась.
   — Интересно…
   — Выбор пал на тебя на основе анализа, как ты понимаешь, многих факторов, но в числе прочих, один тебе не понравится. Это точно.
   — Какой же?
   — Твоя сестра.
   — Машка? И что же она, влюблена в него?
   — Да нет, вроде бы… Она, по-моему, не очень влюбчива? А если, и влюбчива, то без расчета на взаимность Я не прав?
   — Без комментариев, можно?
   — Можно. К делу это не относится, значит, можно Она просто вхожа в его дом, и дружит с его женой.
   — Ну, она со многими женами дружит — Это известно. Но в данном случае, она должна будет облегчить тебе задачу. Он умен, расчетлив, подозрителен. Чужих — к себе, практически, не подпускает.
   — И при этом — влюблен? Не очень — то складывается.
   — И при этом — влюблен. Бывают, знаешь ли, в этой области, нелогичности…
   — Не знаю.
   — Ну, так поверь на слово — Хорошо. Но я никогда не хожу с Машкой на их сборища. Это сразу привлечет внимание. И если он так уж подозрителен…
   — Нет, речь не о том, чтобы вторгаться в семейный круг. Это, действительно, удивит и вызовет разговоры. Задача иная. Машка, как ты ее называешь, должна будет слезно попросить его взять тебя на работу. Я думаю, он не откажет. Во-первых, он почему-то терпимо относится к твоей сестре.
   Прочих бывших подруг и приятелей жены наш герой очень технично разогнал — Ничего удивительного! Она — бесхребетная, полезная во всем, и никакой потенциальной опасности… Чувствуют все, даже самые эмоционально тупые.
   — Ну, он далеко не туп эмоционально.
   — Тем более. К тому же для жены — видимость: вот, не всех выгнал, осталась же при тебе Муся. Тоже ход.
   — Да. Кстати, они все, действительно, называют ее Муся…
   — Ненавижу….
   — Почему?
   — Муся — это бедная родственница, приживалка, сиделка, прислуга. Они ее и воспринимают в таком качестве, и никто не хочет видеть большего.
   — Да, понимаю тебя. Но в нашей ситуации — это только на руку. Если он видит твою сестру именно так, вряд ли сумеет ей отказать. Тем паче, она ведь никогда никого не обременяет просьбами.
   — Вы хорошо осведомлены.
   — Просто помни иногда, что тебя окружают такие же профессионалы, как и ты, только каждый — в своей отрасли — Уяснила.
   — Так вот, он наверняка не откажет ей. А она попросит за тебя. Сестру.
   Молодую. Красивую — опустим. Умную. Добрую. И умеющую быть преданной, так же, как и твоя Муся. То есть, прости, Маша. Безработную. Но классного специалиста.
   — Тогда почему безработного?
   — Фирма обанкротилась. Фирму мы тебе подготовим. Он же, как раз думает расширять отдел рекламы. Тут тебе и карты в руки…
   — Да, поначалу, все, действительно, просто…
   — Потом — тоже будет просто. Потому, что мы вооружим тебя одной маленькой тайной. Его тайной.
   — Уже интересно. Скелет в шкафу? Бриллианты в стульях? Убиенный младенец?
   — Нет, « одна, но пламенная страсть», как говорил поэт — Больше, чем жена?
   — Ты должна постараться, чтобы стала больше, много больше. Пока она только тлеет, но материал подходящий, горючий, дунешь — и…

 
   … И судьба наша с Егором была решена.
   Дальше все происходило в точности так, как и планировал человек с тонкой полоской седых усов.
   Мне хорошо известно теперь его имя, и название могущественной фирмы, которую он возглавлял с парой таких же, как он, пожилых, респектабельных мужчин, умеющих виртуозно играть на чужих слабостях, будь то слабости человеческие или целого огромного государства.
   Но из этих моих знаний не следует ровным счетом ничего Потому все прозвучавшее выше излагается всего лишь как сказка — страшная сказка, вырвавшаяся в наш мир из лабиринтов своего зазеркалья.

 
   Трое очень непохожих друг на друга мужчин продолжают вместе со мной обсуждать ее печальные итоги.
   Впрочем, если бы не своевременное вмешательство каждого из них итоги могли оказаться куда более страшными Разговор начат некоторое время назад и то, что это своего рода финал, понимают все, от того, наверное каждый, считает своим долгом сказать то, что не успел сказать раньше, или объяснить что-то, что по, его разумению должны напоследок узнать присутствующие — Пожалуй, я единственный из всех, кто не сумел выполнить функции, возложенные на меня до конца — с некоторым скептицизмом, в котором, тем не менее, отчетливо звучит грусть, произносит высокий сухопарый мужчина, сутулый, с усталыми умными глазами, пронзительными и насмешливыми одновременно. Этого человека зовут Михаил Сергиевский. Он адвокат, один из лучших московских, и приглашен был в команду по настоянию другого моего гостя — швейцарского банкира Гвидо фон Голденберга, всем своим видом, являющим полную противоположность своему протеже.
   Гвидо свеж и подтянут.
   Даже в идеально сидящем деловом костюме, он кажется спортсменом, только что сошедшим с дистанции. Так мускулисто его тренированное тело. А щеки покрыты свежим альпийским загаром, словно за плечами у него не три недели в хмуром московском межсезонье, а сплошной лыжный марафон на сияющих склонах его родных Альп.
   — Ну, я не думаю, что еще кто-то из присутствующих придерживается подобного мнения — живо реагирует он на уничижительное признание адвоката.
   Все поддерживают его молчаливым согласием.
   — Спасибо. Но я остаюсь при своем. Следствие, в котором я представлял интересы потерпевших, как вам известно, зашло в тупик, и закрыто со стандартной формулировкой « за отсутствием состава преступления»
   — Хорошо, что не события — вставляю я. — Отсутствие состава, насколько я понимаю, не отрицает факта самого преступления?
   — Браво! Вы овладеваете юридической грамотой прямо на лету. Не отрицает, но и не позволяет привлечь виновных к ответственности, да и вообще не дает нам основания назвать кого — то виновным.
   — Я бы сказал, не дает нам права, — снова вмешивается банкир, проявляя отменные знания и юриспруденции, и русского языка, — но отнюдь не лишает основания.
   — Да, это, пожалуй так, но что толку?
   — То есть как это, что толку? — снова парирую я, — А целостная картина преступления, которое, хотя и не доказана с точки зрения закона, но совершенно ясна нам. И потом, оно пресечено, что тоже немало.
   — Но какой ценой!

 
   Цена действительно заплачена огромная — жизнь Егора.
   Причем заплачена им самим, добровольно, с полным и ясным сознанием того, на что идет.
   Это моя часть умозаключений, но с ней согласились и Гвидо, и Михаил, хотя доказательств именно в этой части воссозданной нашими общими усилиями картины, как раз менее всего.
   Однако я уверена, в том что, полностью включившись поначалу в исполнение плана несуществующей ныне фирмы, он шел по этому заманчивому пути довольно долго, совершая непростительные шаги.
   Говоря об этом, я имею в виду отнюдь не то, что он оставил меня.
   Это моя вечная боль и скорбь, и унижение, и бессонные ночи, почти потеря рассудка.
   Но все это принадлежит только мне, и мною прощено.
   Сейчас я веду речь о других шагах.
   Делая их, он безжалостно растаптывал все, к чему пришел самостоятельно, методом долгих проб и ошибок, и чем по праву гордился.
   Он растоптал, отдал на поругание, вплоть до физического устранения свою Команду, которую сам всегда обозначал именно так — с большой буквы и подолгу объяснял мне, как это важно, чтобы тебя всегда окружала небольшая но сплоченная и преданная, « твоя» команда, где каждый занимает свое место, им доволен и не мечтает рано или поздно взгромоздиться на твое.
   Он допустил посторонних, пусть и очень толковых, на первый взгляд, людей, к окончательному решению своих собственных проблем, чего не допускал никогда. " Решения я всегда принимаю сам, на том стою, и стоять буду! " — в его устах это была не просто фраза, это был девиз, выстраданный и незыблемый. Он отшвырнул его в сторону, как отслужившее свое ненужную вещицу.
   Наконец, он позволили подчинить всю свою жизнь одной идее, что всегда осуждал в других, относя к категории глупого опасного упрямства. Мы не раз спорили с ним на эту тему, поскольку мне не все представители рода человеческого, положившие свои жизни на алтарь одной единственной цели, казались опасными безумцами. Он высмеивал их и меня вкупе с ними, и заявлял, цитируя свою бабушку — крестьянку, что « если уж все яйца нельзя носить в одной корзине», то доверять ей целиком всю отмеренную тебе жизнь — совершенное безумие. И он оказался, как всегда, оказался прав, доказав свою правоту своей же жизнью.
   Однако, довольно.
   Мне не так уж легко дается перечисление смертельных шагов Егора, неуклонно ведущих его к тому зверскому повороту коварной альпийской Дьяволицы.
   Их было еще несколько.
   Но, в конечном итоге, каким бы трагически он не казался, был и некий светлый момент.
   Потому что настал тот час, когда Егор понял!
   Все ли понял он или только отдельные догадки начали складываться в его голове в целостную картину, мы уже не узнаем никогда.
   Не дано нам узнать, что за картина открылась перед его глазами.
   То ли мечта всей жизни отчетливо проступила на холсте, уродливая, отталкивающая, возможно, внушившая ужас.
   То ли мечта осталась мечтою, но он понял, что ему никто не собирается вручать ее в безраздельное пользование. Нет! Всего лишь дадут подержать, как переходящее красное знамя в комсомольской юности, позволят примерить, как царское убранство в музейных запасниках, и заберут немедленно, чтобы отдать в вечное пользование совсем другим людям. Он же так и останется комсомольцем, который, по праздникам выносит знамя, в силу своего гренадерского роста и неплохой успеваемости.
   Возможно, ему открылось нечто совсем иное, чего мы не смогли даже смутно себе представить.
   Но что-то все же произошло.
   И Егор перестал следовать заданному программой курсу, или начал вносить в него коррективы, или…
   Словом, я опять должна признаться: в наших умозаключениях образовался существенный пробел — мы не знаем, чего не стал, или, напротив, что стал делать Егор.
   Но это нечто заставило влекущих его за собой людей, насторожиться.
   Справедливости ради, следует отметить, что они имели на это некоторое право.
   Личный счет Егора, как утверждает Гвидо, начал стремительно расти именно около полутора лет назад, то есть, начиная с того момента, когда он подписал свой договор с дьяволом или теми, кто был уполномочен действовать от его имени.
   Последний тезис — плод моей абсолютной выстраданной уверенности.
   Остальные трое его не оспаривают, но возможно только из сострадания ко мне.
   Следовательно, они аккумулировали свои средства на его счету для достижения, разумеется, своих же целей.
   Вернее, они предоставляли ему ранее недоступные возможности заработать, а он был не настолько идеалистом, чтобы их упускать.
   Меня в этой весьма щекотливой части нашей истории несколько успокаивает только одно: теперь, когда я приняла решение наследовать не только деньги Егора, но и его дело, я вижу, как стремительно тают эти «нечаянные» средства, и не очень сожалею об этом.
   Более того, я с нетерпением жду часа, когда на моем, теперь уже счету, не останется ни одного из этих дьявольских пиастров, можно будет спокойно подводить итоги, и с помощью Гвидо строить новые схемы.
   Согласно первому распоряжению Егора, в случае его смерти, все эти средства переходили частично — его вдове, частично — хорошо известной нам фирме. У них, очевидно, не принято было доверять до конца друг другу, и для того имелись веские основания.
   Но именно здесь начинается самый страшный и самый загадочный эпизод нашей сказки, над которым мы, по-прежнему дружно ломаем головы.
   — Стала ли гибель Егора следствием несчастного случая, возможно и хладнокровно заложенного в его подсознание, что в принципе, допустили, приглашенные нами эксперты? Или же его банально убили, каким-то дьявольским способом столкнув с опасной кручи? — Я все же склоняюсь к первой версии. — Егор был отменным спортсменом и очень крепким физически человеком. Попытайся кто, действительно напасть на него, следы борьбы были бы неизбежны — но Гвидо перебивает меня — Тогда зачем понадобился этот фокус с запоздалой отправкой электронной почты? Нет, он чувствовал опасность. Возможно, догадывался о том, что покушение запланировано именно на тот проклятый день, и решил обмануть их напоследок. Если бы все обошлось, то через три часа он был бы уже в номере и спокойно мог отменить отправку распоряжения. Если бы его худшие подозрения оправдались, что собственно и произошло, через три часа уже некому было отменить отправку почты, и умная машина сделала свое дело.
   — Да, — соглашается с ним Михаил. Он был в Швейцарии, и наблюдал за повторным, более тщательным расследованием гибели, которое проводило уже частное агентство по моему настоянию. — Там тоже не все гладко. Нет ни каких следов, это правда. Но существуют десятки способов вырубить человека на несколько секунд, даже не попадаясь ему на глаза: лазеры, и прочие электронные штучки. А на таком вираже на секунду ослабленное внимание может оказаться фатальным. К тому же есть, некое косвенное доказательство. На подъемнике заметили, что вместе с Егором в последнюю вагонетку запрыгнул некто в красном костюме инструктора. Это даже несколько успокоило людей на подъемнике. Потому что близилось ненастье, и одинокий лыжник подвергал себя риску, хотя остановить его еще не было законных оснований: заперт пришел через насколько минут, после того, как вагонетка достигла вершины. Но вот «красный» лыжник куда-то пропал.