Впрочем было еще нечто в его жизни, к чему интерес его был прикован прочно и горел ярко и неугасаемо, это нечто заключалось в маленькой пластмассовой коробочке его пейджера, с ним он теперь не расставался ни на минуту, иногда подолгу сжимая в руке., так что ладонь начинала болеть Но пейджер молчал Иногда, правда, все реже теперь, он транслировал сообщения от каких-то людей, еще имеющих в нем нужду, но тот, кто подписывался непонятным сочетанием цифр 1001 больше не слал ему своих таинственных предупреждений.
Однако прошло недели две и все как-то поутихло Он немного пришел в себя и даже пытался работать, правда отчетливо понимая, что прежние позиции безвозвратно утрачены От него действительно многие отшатнулись и отнюдь в каждом случае — по его вине Тяжелей всего ему далось осознание того, что его прежняя компания, практически признававшая его одним из своих неформальных и негласных лидеров, компания если не близких друзей, то уж точно — добрых приятелей, отринула его очень быстро и как-то унизительно тихо, без объяснений, так из уважаемого клуба, без скандала, дабы не марать добрых имен исключают члена, совершившего нечто постыдное Ему как-то сразу перестали звонить наиболее именитые его товарищи, с ним перестали согласовывать места вечерних трапез, вследствие чего он перестал их посещать Это было не просто отлучение от приятной компании, это было изгнанием из элиты и он очень остро это чувствовал.
День подходил к концу и сто тридцать девятая партия преферанса, разыгрываемая им с собственным компьютером, стала последней Он расслабленно потянулся в кресле и на секунду закрыл глаза В ту же секунду, будто дожидаясь именно этого момента зажужжал и даже запрыгал на столе, словно от усердия, пейджер Руки у него вдруг стали холодными и мерзко — липкими от пота и он не сразу попал на нужную кнопку Маленький экран, наконец засветился зеленым светом, по нему, собираясь в слова, побежали буквы Слова были такими:.
«Диктофон необходимо взять с собой, поставить можно на двенадцать 1001».
Он не колебался не секунды. Еще в тот период когда он самолично руководил опытными офицерами спецслужб, простраивая систему своей собственной безопасности, не скупясь, они закупили огромное количество всевозможной «шпионской» техники — от простеньких микрофонов, закомуфлированных под авторучку, до суперсовременных систем наблюдения и слежения, стоящих десятки тысяч долларов Сказывалось видимо и то, что в детстве представления о красивой жизни он черпал в основном из «шпионских» фильмов, которые мог смотреть по десять раз один и тот же и помнил почти наизусть Теперь большинство этой сложной техники пылилось на складах, многое было попросту разворовано, но несколько крошечных, но очень чувствительных диктофонов валялось у него в столе, как помять о прошлых увлечениях. Он достал одни из них и тщательно поверив начал примерять в разные карманы пиджака и брюк, в казино ехать было еще рано и он не торопился Занятие это почти увлекло его, но продолжая эксперименты с диктофоном он лихорадочно соображал, в какое казино теперь поедет и сколько денег будет ставить на число двенадцать.
Зачем неизвестный рекомендует ему взять с собой диктофон, он старался не думать, поскольку за непонятным указанием, возможно и на сей раз таилось страшное..
Так и случилось, но прежде его подстерегала еще одна неожиданность Он уже собирался выезжать, когда мелодично зажурчал его мобильный телефон, номер которого был известен немногим, а посему последнее время оживал он редко Он ответил — и услыхал на том конце провода веселый и слегка нахальный тенорок Вадика — одного из бывших, как он полагал, его товарищей Тот однако говорил с ним так, словно ничего не произошло и не было двухнедельного отлучения Кирилла от компании..
— Старик, что ты думаешь по поводу порции «суши»? — имелось в виду не возражает ли Кирилл против ужина в одном из японских ресторанов, коих нынче в Москве великое множество. Компания довольно часто отдавала предпочтение японской кухне, и особенно — большому и дорогому ресторану «Токио», расположенному у самых ворот Кремля в здании некогда главной державной гостиницы «Россия».
Ничего не значащий для него каких ни будь пару недель назад. вопрос, сейчас заставил его сердце забиться много чаще нормального ритма, однако он нашел в себе силы ответить также ровно и буднично, как если бы не было этих дней.
— Годится. Если приедешь первым закажи мен порцию гребешков и двести граммов мраморного мяса.
На том конце провода обозначилась пауза — очень короткая — всего несколько мгновений, но этого было достаточно ему, чтобы понять, такой его реакции не ждали Когда же собеседник заговорил, то по его тону стало ясно — он искренне рад, что удалось избежать объяснений и миссия его, которой он очевидно тяготился, закончилась столь легко и приятно.
— Отлично! Тогда, подгребай в «Токио» минут через сорок-пятьдесят, тебе же близко До встречи, старик!.
Отключив телефон, он пытался проанализировать звонок Очевидно, что Вадик, человек в их кругу не очень значимый, так, скорее подросший мальчик на побегушках, которого взяли в компанию только для того, чтобы не обременять себя решением разного рода конфиденциальных организационных вопросов, не по собственной инициативе приглашает его вновь вернуться на их ритуальный трапезы — так решила вся компания или, по крайней мере, ее негласные лидеры Что толкнуло их на этот шаг? В поисках ответа он пытался рассуждать логически, но привычный и блестяще освоенный ранее мыслительный процесс теперь оказался для ему не по силам — мысли путались в голове, мельтеша и сбивая друг друга, кроме того в нем вдруг громко заговорила гордыня, заглушая слабый и без того голос разума " Они просто не могут обойтись без меня — слишком много «концов» в моих руках, слишком много замкнуто на мне И хватило их только-то на две недели! " В итоге он устал вслушиваться во все голоса, которые во множестве звучали теперь внутри его и предпочел услышать тот, что был всех громче, за что был жестоко наказан уже в первые минуты ужина в закрытом кабинете ресторана «Токио»..
Его встретили настороженно и отчужденно Впрочем, внешне приличия были соблюдены, после обычного обмена приветствиями, последовал легкий треп ни о чем, в ожидании пока будет принесена еда, но едва только официанты расставили перед ними деревянные подносики с «суши» и «сашими», пиалы с «мисо-супом», корзиночки с кусками обжаренной в сухарях курицей, крохотные пиалы с соевым соусом и миниатюрные графинчики с «сакэ», прочие закуски и напитки и почтительно удалились, в воздухе повисла напряженная тишина Обычно к обсуждению серьезных дел они переходили к середине, а то и в конце ужина, но сейчас всех тяготила ситуация недосказанности и ожидания развязки, посему разговор начался сразу.
Вкратце — дело было в следующем Несколько из них, включая Кирилла, на паях владели крупным коммерческим банком., точнее очень крупным, а если быть уж совсем точным — то одним из крупнейших в стране Теперь ему без обиняков предлагалось продать свой пай одному из недавних приятелей, собственно этот вопрос был ими практически решен и обсуждению не подлежал, приглашен же он был лишь для того, чтобы обсудить условия сделки — все присутствующие числили себя людьми цивилизованными и никто не снизошел бы до грабежа, но в целом интересы его конечно же, существенно, ущемлялись, не говоря уже о том, что в части, касающейся нематериальных вопросов, его просто вышвыривали за борт, как ставший опасным балласт На какое-то время, однако, этот аспект, отошел для него на второй план, в нем заговорил предприниматель и они заспорили о чисто финансовых вопросах Аргументов у него было более чем достаточно — идея создания банка принадлежала ему, он же разрабатывал стратегию ее развития, стратегию стройную и последовательную. Здесь было все — и протаскивание своих людей на очень высокие посты в различные государственные учреждения, затем разработка сложных запутанных программ, под которые «свои» чиновники перекачивали в банк огромные суммы из государственного бюджета, затем перевод этих денег на зарубежные счета, создание целой сети компаний и банков за границей, и еще очень много чего, включая финансирование предвыборных кампаний, покупку телевизионных каналов и издательских холдингов Словом, он имел все основания отнести на свой счет львиную долю заслуг в достижении банков тех позиций, на которых он довольно прочно находился сегодня и эта доля имела четкое финансовое обозначение, далеко отстоящее от тех условий, которые ему предлагались. Они заспорили. По существу, он был безусловно прав — и это раздражало собеседников, разговор становился все напряженнее — каждый приводил в свою пользу все новые аргументы — вспоминались отдельные эпизоды, назвались фамилии, страны, банки….
В разгар спора, дверь в кабинет приоткрылась и в нее заглянул спортивного вида молодой человек, одетый строго и неброско Все замолчали Молодой человек вопросительно смотрел на одного из них — руководителя крупного торгового холдинга и, кстати, пайщика банка.
— В чем дело? — довольно резко откликнулся тот, разгоряченный спором и раздосадованный внезапной помехой Впрочем тут же пояснил присутствующим — Это мои ребята.
Молодой человек торопливо приблизился к столу, склонился к его уху и что-то коротко прошептал Выразительное полное лицо его шефа исказила гримаса сочетавшая в себе целую гамму чувств — и недоверие, и возмущение, и почти что ярость, толстые щеки вдруг приобрели багровый оттенок, а высокий лоб покрылся мелкими капельками пота.
— Ты уверен?!.
Молодой человек утвердительно кивнул головой и что-то начал тихо, но энергично говорить.
— Подожди! — шеф почти оттолкнул его пухлой рукой и в сильном волнении стукнул ею по столу, — Слушайте, мои люди утверждают, что в помещении работает записывающее или передающее устройство Я всегда проверяюсь, вы знаете…
Тишина в кабинете стала почти осязаемой Только что сказано здесь было очень много и все присутствующих в первые секунды испытали шок, лишившись на мгновение способности соображать и действовать Единственным человеком, который все понял сразу был Кирилл И он не стал дожидаться того, что неизбежно последовало бы дальше Сунув руку в карман брюк, он извлек оттуда крохотный диктофон, в котором медленно крутилась микроскопическая кассета Он отчетливо помнил, как убирал диктофон в карман, но столь же отчетливо он помнил и другое — он не собирался его включать и он его не включал Аккуратно положив диктофон на стол, от поднялся и не оборачиваясь медленно пошел к двери Никто его не остановил Но он был абсолютно уверен — этого ему никогда не простят и так не оставят.
В казино в этот вечер он не поехал, хотя ни минуты не сомневался в обещанном выигрыше.
Деньги теперь ему были ни к чему Они не нужны человеку, который в скором времени должен покинуть этот мир.
Легкий прохладный бриз залетает в мою палату, играет с тонкими занавесками на распахнутом окне, и ласково, словно боясь потревожить раны гладит мое лицо, окутывая его запахом моря и жареной рыбы Через дорогу прямо напротив моих окон на берегу океана маленькое открытое кафе Сезон еще начался, но посетители там есть каждый день — хозяин жарит для них свежую рыбу, и варит кофе — об остальном меню я судить не могу — других запахов не доносит мне ветер Несколько дней назад мне сняли основные швы и освободили, наконец, голову от тугих сильно надоевших мне повязок.
И не торчите перед зеркалом, — предупредил меня доктор Резнер. — Сейчас вы еще ничего не увидите, начнете фантазировать, или не приведи Бог, хвататься за лицо руками Нужно потерпеть, осталось совсем немного.
Он прав — разглядеть что-либо под огромными густо — лиловыми отеками, сплошь покрывающими мое лицо, невозможно Но он очень ошибается подозревая меня в нестерпимом желании его разглядывать и тем более трогать Мне, по-прежнему, безразлична моя внешность, хотя умом я понимаю что она наверное сильно изменена и, полагаю, в лучшую сторону Иногда я и в правду заглядываю в зеркало, но лишь для того, чтобы убедиться, что я действительно существую Душа моя сейчас настолько тиха и безмолвна, что иногда, особенно по утрам, когда глубокий сон уступает место чуткой тревожной дреме, полной еще неясных ночных видений, но уже отражающей звуки наступающего дня, мне начинает казаться, что я все-таки умерла Если именно это состояние души и называется покоем, то мне не совсем понятно почему так часто ставят знак равенство между ним и счастьем Мне безразлично абсолютно все, что происходит со мной, настолько, что я почти не чувствую физической боли и доктор Резнер, снимая постепенно швы с моего лица и тела, обрабатывая раны, удивляется моему терпению и хвалит за мужество.
Единственное, что всерьез занимает мои мысли — это сон, увиденный мною под наркозом Возможно, впрочем, что все это вовсе не было сном, но как бы там ни было, я не могу постичь увиденного и услышанного мною Кто была эта женщина, называющая меня сестрою? Как и кого просила она спасти? Что значило ее последнее — « прости и вернись», если, конечно, оно не померещилось мне, в чем я не была уверена Почти ежедневно, а точнее еженощно, ложась в постель, я начинаю думать об этом, но тяжелый сон неумолимо сковывает мои веки и впору уже сожалеть о тех временах, когда в ночи мои были ему недоступны и принадлежали мне безраздельно Днем же едва я обращаю мысли свои к этому странному то ли видению, то ли посланию мне неведомо правда от кого и для чего, удивительным образом сразу же что-то или кто-то отвлекает меня от мыслей, если же случается так, что нахожусь я совершенно одна и нет никаких помех извне, тот же сон вдруг настигает меня совершенно нежданно и не ко времени, сон глубокий и долгий, без сновидений Очнувшись после него, я чувствую себя всегда разбитой и усталой, словно во тьме его, пока рассудок спал, душа моя работала тяжело и безрадостно.
Этим утром доктор Резнер снимает мне очередную порцию швов и остается доволен.
— Должен сказать, ваша операция была не из легких для нас обоих — мне пришлось изрядно повозиться, а вы, поначалу., как мне казалось, переносите ее не очень легко Но — с удовольствием констатирую: в части вас — ошибался..
Неожиданно я вспоминаю где-то услышанный или прочитанный рассказ хирурга о том, как много интересного и неожиданного изрекают люди на операционном столе в первые минуты действия наркоза Надежда очень невелика, но вдруг доктор Резнер сможет как-то мне помочь в разгадке моего сна или настоящего видения Я вновь, как во время первой нашей встречи испытываю вдруг прилив доверия и почти любви к этому умному, ироничному человеку и спрашиваю:.
— Скажите, доктор, я что-нибудь говорила под наркозом?.
— Увы, нет. Ваши тайны остались при вас, не беспокойтесь У меня на столе пациенты не разговаривают Знаете почему? — Боятся!. — он громко и как-то очень молодо, по-мальчишески смеется, а потом уже серьезно объясняет, — как правило мои операции длятся долго — по несколько часов кряду, наркоз в этом случае дается при помощи маски, что напрочь, как вы понимаете, лишает моего клиента возможности побеседовать со мной во время операции Почему вы спросили об этом?.
Так просто, — я снова колеблюсь и желание рассказать ему если не все то хотя бы некоторую часть из того, что переживала я, пока он ваял мое новое лицо, очень велико В памяти к тому же всплывает давно прочитанная книга одного американца — в ней он собрал воспоминания нескольких десятков людей, переживших клиническую смерть Все они говорили о каком-то коридоре или туннеле, в который попадали, было что-то, помниться, и про умерших родственников и про свет, но по-моему все они видели его в отличии от меня где-то в конце туннеля Странно, но все это приходит мне в голову только сейчас Вообще мыслится мне сейчас намного легче, чем обычно — и я решаюсь:.
— Скажите, а не было ли у меня клинической смерти?.
— Что-что-что-что?! — он готов и рассердится и рассмеяться одновременно По крайней мере, мой вопрос не оставил его безразличным, это уж точно, — ничего себе, милое уточнение Спрашивайте уж прямо: доктор, а вы, случайно, не зарезали меня слегка, пока суть да дело? Что это пришло вам в голову?.
Я молчу и начинаю уже жалеть о том, что поддалась минутному порыву Но он вдруг становится очень серьезным и добрым, и в глазах его снова полощется жалость.
— Вам что-то привиделось тогда?.
Я киваю, я еще раз смотрю в его глаза, я чувствую, что в душе моей все-таки еще теплится жизнь, по крайней мере, впервые, за последнее время, с той поры, как впервые поднялась я по крученой лестнице на белую, парящую в снежном безмолвии мансарду, мне хочется плакать И я рассказываю ему все, что привиделось, как сказал он, мне во время операции.
Он слушает молча и глаза его по-прежнему печальны Я замолкаю, но какое-то еще время и он хранит молчание, подопрев голову рукой сжатой в кулак Потом он говорит, очень непривычно для меня — тихо, медленно, но главное — очень неуверенно, словно пробирается впотьмах, боясь оступиться, осторожно, как шаги, нащупывая каждое слово:.
— Простите меня, возможно я вас разочарую, но я не могу этого вам объяснить Я всего лишь хирург, человек дерзающий изменять то, что сотворено Господом — плоть другого человека Но только плоть, большего мне на дано и, слава Богу, — это был бы непосильный груз Все что произошло с вами также странно и непонятно мне, как и вам Я вам честно скажу, мне тоже страшно И знаете, что я еще вам скажу? Сейчас я должен, по логике, посоветовать вам обратиться к специалисту этого, так сказать, профиля Хотя, спрашиваю я себя, а есть ли среди нас, смертных, специалисты этого профиля? И знаете, не могу ответить однозначно Так вот Я сейчас не стану вам рекомендовать обратиться к специалисту, я вам скажу — идите в Иерусалим, святой город Это все равно — и я даже не спрашиваю вас какой вы религии и веруете ли в Бога вообще Там, поверьте мне, вы поймете, что это не важно Знаете почему? — Там есть нечто большее чем религия, вера, молитвы Понять этого не дано никому, но ощущают все Знаете, когда три крупнейших религии мира объявляют одно и то же место священным — это что-нибудь, да значит Как вы думаете, а? Езжайте, не откладывая Хотите — завтра?.
— Но как же я поеду? У меня же лицо такое, только людей пугать И как я буду там… я ведь никогда не была раньше и ничего не знаю?.
— О, это уже начались сущие пустяки? Вы мне скажите — хотите ехать?.
— Да., — я отвечаю ему, подчиняясь какой-то неведомой силе, вдруг проснувшейся во мне, не понимая пока что она такое, но чувствуя как наливаясь ею оживает вдруг моя душа Я испытываю теперь давно забытое сильное волнение и от того, что со мной происходит и от «всяких пустяков» — как ехать куда-то с таким лицом? К кому обращаться? На чем ехать, в конце концов?.
— Завтра утром вам позвонит один нахальный весьма тип Его зовут Борис И поверьте, этот человек знает то, о чем говорит И как знает! Я вам скажу — это лучший экскурсовод в этой стране, вы сами увидите Он вас посадит в машину и отвезет куда надо.
— Но — лицо?.
— Да отстаньте вы от меня со свои лицом, что вы носитесь с ним как с писаной торбой Думаете, весь народ Израиля сбежится смотреть на ваше лицо Как же!, — лучистая улыбка вмиг стирает грусть с его лица — теперь передо мной привычный доктор Резнер, но он снова говорит серьезно, — знаете, это еще одна необъяснимая особенность Иерусалима — там никто ни на кого не обращает внимания — кого там только не увидишь! Но это не от безразличия, знаете, как в крупных городах, особенно американских, там тоже никому ни до кого нет дела Нет, здесь все по другому — это, знаете, от терпимости: "Ты — вот такой, а я — совсем другой — такой, а она — вот такая, совсем не такая как мы, но всем нам есть здесь место и мы друг другу не мешаем " Вы не верите сейчас, и правильно, я бы тоже не поверил и не верил, пока сам не увидел Это все — феномен Святого Города Но Борис вам про все это расскажет лучше меня — готовьтесь, на вас обрушится водопад премудростей.
Этой ночью, впервые за много дней, мне не спится и я снова, и снова вспоминаю свой таинственный сон Образ незнакомой женщины предстает передо мной так ясно, словно она снова пришла ко мне, я вспоминаю черты ее лица, горящие внутренним огнем огромные черные глаза, копну волос, я помню даже как они пахли — дымом костра, ее тонкие горячие ладони, которые касались моего лица Мне совсем не страшно, напротив я жду и хочу этой встречи, я даже зову ее мысленно и ловлю себя на том, что не зная имени, обращаюсь к ней — сестра Все напрасно, тишину моего одиночества нарушает только ветер, шелестящий в занавесках, да мерное тиканье часов на тумбочке у кровати.
Засыпаю я под утро и, видимо, во сне продолжаю искать встречи с загадочной незнакомкой так настойчиво, что когда сквозь сон доносится до меня громкий звонок, радостно думаю: « Это она звонит мне, как хорошо» и еще не стряхнув сна и этой беспричинной радости, хватаю трубку телефона.
— Здравствуйте, — говорит мне веселый мужской голос, — меня зовут Борис.
Четыре дня назад, под покровом ночи, тайно их перебросили в маленькую арабскую деревушку, расположенную в непосредственной близости от автомобильного шоссе, ведущего из Тель-Авива в Иерусалим Израильтяне считали ее трассой No 1, поэтому от них требовалась предельная осторожность и изобретательность Кроме того, у их руководства были некоторые основания полагать, что « Моссад» что-то пронюхал о готовящейся акции и это многократно усложняло задачу Вероятнее всего было, что им не удастся скрыться с мета совершения акции и, следовательно остаться в живых, у каждого на этот случай тщательно обдуман свой план ухода из этого мира, но это не страшило — в конце концов разве не о таком финале земного бытия мечтает любой воин Аллаха, нельзя было исключать, однако и такого варианта, при котором им не удастся осуществить задуманное, но об этом думать и уж тем более говорить не хотелось Они были «заряжены» на успех и их старший, опытный боец, имевший на своем счету не одну акцию и понюхавший пороха настоящей войны — в Чечне, постоянно заводил разговоры и щедро делился воспоминаниями, которые, по его разумению должны были поддержать и укрепить дух его команды Пока они держались достаточно бодро несмотря на жуткую духоту крохотной комнатки с забитыми наглухо окнами, пропитанной запахом пятерых, давно не знавших воды, мужских тел Хозяин, богатый араб-израильтянин, разместил их старом полуразрушенном доме, сам же с семьей размещался в большом — новом, обустроенном кондиционерами, холодильниками, душевыми и прочими благами цивилизации, им сейчас недоступными Лишь поздней ночью они выбирались на плоскую крышу своей развалюхи, чтобы подышать свежим воздухом и слегка размяться, но и это тревожило старшего — если « Моссад» и впрямь что-то заподозрил — контроль за трассой No 1 будет тотальным и с учетом всех предыдущих уловок исламских террористов, так назвали их во всем мире, сами же они просто жили в режиме «джихада» — вечной непримиримой войны с неверными, где и каким образом — было не важно, это всегда знали старшие, а им указывал Аллах.
Шел уже пятый день, и сегодня, как и все предыдущие дни подряд, едва только блекла ночная тьма, наливаясь ярким светом наступающего дня, они в полной боевой готовности рассаживались по своим углам темного вонючего пространства и начиналось длительное ожидание команды Но мобильный телефон старшего, по которому и должна была поступить команда, молчал — руководители операции чего-то ожидали, хотя по его представлению уже не один подходящий объект проплывал мимо них по раскаленному совсем не весенним солнцем асфальту дороги Здесь был пустынный участок трассы, удачно отсеченный двумя закрытыми поворотами и в некоторые ранние утренние и поздние вечерние часы, когда поток транспорта на трассе заметно иссякал, редкие машины, случалось, следовали по нему в полном одиночестве Их задача была крайне простой и дерзкой — захватить большой экскурсионный автобус, загнать его в маленькую оливковую рощицу на окраине арабской деревушки и, объявив пассажиров заложниками, требовать освобождения одного из лидеров Организации Освобождения Палестины, приговоренного недавно израильским судом к многолетнему тюремному сроку.
Однако прошло недели две и все как-то поутихло Он немного пришел в себя и даже пытался работать, правда отчетливо понимая, что прежние позиции безвозвратно утрачены От него действительно многие отшатнулись и отнюдь в каждом случае — по его вине Тяжелей всего ему далось осознание того, что его прежняя компания, практически признававшая его одним из своих неформальных и негласных лидеров, компания если не близких друзей, то уж точно — добрых приятелей, отринула его очень быстро и как-то унизительно тихо, без объяснений, так из уважаемого клуба, без скандала, дабы не марать добрых имен исключают члена, совершившего нечто постыдное Ему как-то сразу перестали звонить наиболее именитые его товарищи, с ним перестали согласовывать места вечерних трапез, вследствие чего он перестал их посещать Это было не просто отлучение от приятной компании, это было изгнанием из элиты и он очень остро это чувствовал.
День подходил к концу и сто тридцать девятая партия преферанса, разыгрываемая им с собственным компьютером, стала последней Он расслабленно потянулся в кресле и на секунду закрыл глаза В ту же секунду, будто дожидаясь именно этого момента зажужжал и даже запрыгал на столе, словно от усердия, пейджер Руки у него вдруг стали холодными и мерзко — липкими от пота и он не сразу попал на нужную кнопку Маленький экран, наконец засветился зеленым светом, по нему, собираясь в слова, побежали буквы Слова были такими:.
«Диктофон необходимо взять с собой, поставить можно на двенадцать 1001».
Он не колебался не секунды. Еще в тот период когда он самолично руководил опытными офицерами спецслужб, простраивая систему своей собственной безопасности, не скупясь, они закупили огромное количество всевозможной «шпионской» техники — от простеньких микрофонов, закомуфлированных под авторучку, до суперсовременных систем наблюдения и слежения, стоящих десятки тысяч долларов Сказывалось видимо и то, что в детстве представления о красивой жизни он черпал в основном из «шпионских» фильмов, которые мог смотреть по десять раз один и тот же и помнил почти наизусть Теперь большинство этой сложной техники пылилось на складах, многое было попросту разворовано, но несколько крошечных, но очень чувствительных диктофонов валялось у него в столе, как помять о прошлых увлечениях. Он достал одни из них и тщательно поверив начал примерять в разные карманы пиджака и брюк, в казино ехать было еще рано и он не торопился Занятие это почти увлекло его, но продолжая эксперименты с диктофоном он лихорадочно соображал, в какое казино теперь поедет и сколько денег будет ставить на число двенадцать.
Зачем неизвестный рекомендует ему взять с собой диктофон, он старался не думать, поскольку за непонятным указанием, возможно и на сей раз таилось страшное..
Так и случилось, но прежде его подстерегала еще одна неожиданность Он уже собирался выезжать, когда мелодично зажурчал его мобильный телефон, номер которого был известен немногим, а посему последнее время оживал он редко Он ответил — и услыхал на том конце провода веселый и слегка нахальный тенорок Вадика — одного из бывших, как он полагал, его товарищей Тот однако говорил с ним так, словно ничего не произошло и не было двухнедельного отлучения Кирилла от компании..
— Старик, что ты думаешь по поводу порции «суши»? — имелось в виду не возражает ли Кирилл против ужина в одном из японских ресторанов, коих нынче в Москве великое множество. Компания довольно часто отдавала предпочтение японской кухне, и особенно — большому и дорогому ресторану «Токио», расположенному у самых ворот Кремля в здании некогда главной державной гостиницы «Россия».
Ничего не значащий для него каких ни будь пару недель назад. вопрос, сейчас заставил его сердце забиться много чаще нормального ритма, однако он нашел в себе силы ответить также ровно и буднично, как если бы не было этих дней.
— Годится. Если приедешь первым закажи мен порцию гребешков и двести граммов мраморного мяса.
На том конце провода обозначилась пауза — очень короткая — всего несколько мгновений, но этого было достаточно ему, чтобы понять, такой его реакции не ждали Когда же собеседник заговорил, то по его тону стало ясно — он искренне рад, что удалось избежать объяснений и миссия его, которой он очевидно тяготился, закончилась столь легко и приятно.
— Отлично! Тогда, подгребай в «Токио» минут через сорок-пятьдесят, тебе же близко До встречи, старик!.
Отключив телефон, он пытался проанализировать звонок Очевидно, что Вадик, человек в их кругу не очень значимый, так, скорее подросший мальчик на побегушках, которого взяли в компанию только для того, чтобы не обременять себя решением разного рода конфиденциальных организационных вопросов, не по собственной инициативе приглашает его вновь вернуться на их ритуальный трапезы — так решила вся компания или, по крайней мере, ее негласные лидеры Что толкнуло их на этот шаг? В поисках ответа он пытался рассуждать логически, но привычный и блестяще освоенный ранее мыслительный процесс теперь оказался для ему не по силам — мысли путались в голове, мельтеша и сбивая друг друга, кроме того в нем вдруг громко заговорила гордыня, заглушая слабый и без того голос разума " Они просто не могут обойтись без меня — слишком много «концов» в моих руках, слишком много замкнуто на мне И хватило их только-то на две недели! " В итоге он устал вслушиваться во все голоса, которые во множестве звучали теперь внутри его и предпочел услышать тот, что был всех громче, за что был жестоко наказан уже в первые минуты ужина в закрытом кабинете ресторана «Токио»..
Его встретили настороженно и отчужденно Впрочем, внешне приличия были соблюдены, после обычного обмена приветствиями, последовал легкий треп ни о чем, в ожидании пока будет принесена еда, но едва только официанты расставили перед ними деревянные подносики с «суши» и «сашими», пиалы с «мисо-супом», корзиночки с кусками обжаренной в сухарях курицей, крохотные пиалы с соевым соусом и миниатюрные графинчики с «сакэ», прочие закуски и напитки и почтительно удалились, в воздухе повисла напряженная тишина Обычно к обсуждению серьезных дел они переходили к середине, а то и в конце ужина, но сейчас всех тяготила ситуация недосказанности и ожидания развязки, посему разговор начался сразу.
Вкратце — дело было в следующем Несколько из них, включая Кирилла, на паях владели крупным коммерческим банком., точнее очень крупным, а если быть уж совсем точным — то одним из крупнейших в стране Теперь ему без обиняков предлагалось продать свой пай одному из недавних приятелей, собственно этот вопрос был ими практически решен и обсуждению не подлежал, приглашен же он был лишь для того, чтобы обсудить условия сделки — все присутствующие числили себя людьми цивилизованными и никто не снизошел бы до грабежа, но в целом интересы его конечно же, существенно, ущемлялись, не говоря уже о том, что в части, касающейся нематериальных вопросов, его просто вышвыривали за борт, как ставший опасным балласт На какое-то время, однако, этот аспект, отошел для него на второй план, в нем заговорил предприниматель и они заспорили о чисто финансовых вопросах Аргументов у него было более чем достаточно — идея создания банка принадлежала ему, он же разрабатывал стратегию ее развития, стратегию стройную и последовательную. Здесь было все — и протаскивание своих людей на очень высокие посты в различные государственные учреждения, затем разработка сложных запутанных программ, под которые «свои» чиновники перекачивали в банк огромные суммы из государственного бюджета, затем перевод этих денег на зарубежные счета, создание целой сети компаний и банков за границей, и еще очень много чего, включая финансирование предвыборных кампаний, покупку телевизионных каналов и издательских холдингов Словом, он имел все основания отнести на свой счет львиную долю заслуг в достижении банков тех позиций, на которых он довольно прочно находился сегодня и эта доля имела четкое финансовое обозначение, далеко отстоящее от тех условий, которые ему предлагались. Они заспорили. По существу, он был безусловно прав — и это раздражало собеседников, разговор становился все напряженнее — каждый приводил в свою пользу все новые аргументы — вспоминались отдельные эпизоды, назвались фамилии, страны, банки….
В разгар спора, дверь в кабинет приоткрылась и в нее заглянул спортивного вида молодой человек, одетый строго и неброско Все замолчали Молодой человек вопросительно смотрел на одного из них — руководителя крупного торгового холдинга и, кстати, пайщика банка.
— В чем дело? — довольно резко откликнулся тот, разгоряченный спором и раздосадованный внезапной помехой Впрочем тут же пояснил присутствующим — Это мои ребята.
Молодой человек торопливо приблизился к столу, склонился к его уху и что-то коротко прошептал Выразительное полное лицо его шефа исказила гримаса сочетавшая в себе целую гамму чувств — и недоверие, и возмущение, и почти что ярость, толстые щеки вдруг приобрели багровый оттенок, а высокий лоб покрылся мелкими капельками пота.
— Ты уверен?!.
Молодой человек утвердительно кивнул головой и что-то начал тихо, но энергично говорить.
— Подожди! — шеф почти оттолкнул его пухлой рукой и в сильном волнении стукнул ею по столу, — Слушайте, мои люди утверждают, что в помещении работает записывающее или передающее устройство Я всегда проверяюсь, вы знаете…
Тишина в кабинете стала почти осязаемой Только что сказано здесь было очень много и все присутствующих в первые секунды испытали шок, лишившись на мгновение способности соображать и действовать Единственным человеком, который все понял сразу был Кирилл И он не стал дожидаться того, что неизбежно последовало бы дальше Сунув руку в карман брюк, он извлек оттуда крохотный диктофон, в котором медленно крутилась микроскопическая кассета Он отчетливо помнил, как убирал диктофон в карман, но столь же отчетливо он помнил и другое — он не собирался его включать и он его не включал Аккуратно положив диктофон на стол, от поднялся и не оборачиваясь медленно пошел к двери Никто его не остановил Но он был абсолютно уверен — этого ему никогда не простят и так не оставят.
В казино в этот вечер он не поехал, хотя ни минуты не сомневался в обещанном выигрыше.
Деньги теперь ему были ни к чему Они не нужны человеку, который в скором времени должен покинуть этот мир.
Легкий прохладный бриз залетает в мою палату, играет с тонкими занавесками на распахнутом окне, и ласково, словно боясь потревожить раны гладит мое лицо, окутывая его запахом моря и жареной рыбы Через дорогу прямо напротив моих окон на берегу океана маленькое открытое кафе Сезон еще начался, но посетители там есть каждый день — хозяин жарит для них свежую рыбу, и варит кофе — об остальном меню я судить не могу — других запахов не доносит мне ветер Несколько дней назад мне сняли основные швы и освободили, наконец, голову от тугих сильно надоевших мне повязок.
И не торчите перед зеркалом, — предупредил меня доктор Резнер. — Сейчас вы еще ничего не увидите, начнете фантазировать, или не приведи Бог, хвататься за лицо руками Нужно потерпеть, осталось совсем немного.
Он прав — разглядеть что-либо под огромными густо — лиловыми отеками, сплошь покрывающими мое лицо, невозможно Но он очень ошибается подозревая меня в нестерпимом желании его разглядывать и тем более трогать Мне, по-прежнему, безразлична моя внешность, хотя умом я понимаю что она наверное сильно изменена и, полагаю, в лучшую сторону Иногда я и в правду заглядываю в зеркало, но лишь для того, чтобы убедиться, что я действительно существую Душа моя сейчас настолько тиха и безмолвна, что иногда, особенно по утрам, когда глубокий сон уступает место чуткой тревожной дреме, полной еще неясных ночных видений, но уже отражающей звуки наступающего дня, мне начинает казаться, что я все-таки умерла Если именно это состояние души и называется покоем, то мне не совсем понятно почему так часто ставят знак равенство между ним и счастьем Мне безразлично абсолютно все, что происходит со мной, настолько, что я почти не чувствую физической боли и доктор Резнер, снимая постепенно швы с моего лица и тела, обрабатывая раны, удивляется моему терпению и хвалит за мужество.
Единственное, что всерьез занимает мои мысли — это сон, увиденный мною под наркозом Возможно, впрочем, что все это вовсе не было сном, но как бы там ни было, я не могу постичь увиденного и услышанного мною Кто была эта женщина, называющая меня сестрою? Как и кого просила она спасти? Что значило ее последнее — « прости и вернись», если, конечно, оно не померещилось мне, в чем я не была уверена Почти ежедневно, а точнее еженощно, ложась в постель, я начинаю думать об этом, но тяжелый сон неумолимо сковывает мои веки и впору уже сожалеть о тех временах, когда в ночи мои были ему недоступны и принадлежали мне безраздельно Днем же едва я обращаю мысли свои к этому странному то ли видению, то ли посланию мне неведомо правда от кого и для чего, удивительным образом сразу же что-то или кто-то отвлекает меня от мыслей, если же случается так, что нахожусь я совершенно одна и нет никаких помех извне, тот же сон вдруг настигает меня совершенно нежданно и не ко времени, сон глубокий и долгий, без сновидений Очнувшись после него, я чувствую себя всегда разбитой и усталой, словно во тьме его, пока рассудок спал, душа моя работала тяжело и безрадостно.
Этим утром доктор Резнер снимает мне очередную порцию швов и остается доволен.
— Должен сказать, ваша операция была не из легких для нас обоих — мне пришлось изрядно повозиться, а вы, поначалу., как мне казалось, переносите ее не очень легко Но — с удовольствием констатирую: в части вас — ошибался..
Неожиданно я вспоминаю где-то услышанный или прочитанный рассказ хирурга о том, как много интересного и неожиданного изрекают люди на операционном столе в первые минуты действия наркоза Надежда очень невелика, но вдруг доктор Резнер сможет как-то мне помочь в разгадке моего сна или настоящего видения Я вновь, как во время первой нашей встречи испытываю вдруг прилив доверия и почти любви к этому умному, ироничному человеку и спрашиваю:.
— Скажите, доктор, я что-нибудь говорила под наркозом?.
— Увы, нет. Ваши тайны остались при вас, не беспокойтесь У меня на столе пациенты не разговаривают Знаете почему? — Боятся!. — он громко и как-то очень молодо, по-мальчишески смеется, а потом уже серьезно объясняет, — как правило мои операции длятся долго — по несколько часов кряду, наркоз в этом случае дается при помощи маски, что напрочь, как вы понимаете, лишает моего клиента возможности побеседовать со мной во время операции Почему вы спросили об этом?.
Так просто, — я снова колеблюсь и желание рассказать ему если не все то хотя бы некоторую часть из того, что переживала я, пока он ваял мое новое лицо, очень велико В памяти к тому же всплывает давно прочитанная книга одного американца — в ней он собрал воспоминания нескольких десятков людей, переживших клиническую смерть Все они говорили о каком-то коридоре или туннеле, в который попадали, было что-то, помниться, и про умерших родственников и про свет, но по-моему все они видели его в отличии от меня где-то в конце туннеля Странно, но все это приходит мне в голову только сейчас Вообще мыслится мне сейчас намного легче, чем обычно — и я решаюсь:.
— Скажите, а не было ли у меня клинической смерти?.
— Что-что-что-что?! — он готов и рассердится и рассмеяться одновременно По крайней мере, мой вопрос не оставил его безразличным, это уж точно, — ничего себе, милое уточнение Спрашивайте уж прямо: доктор, а вы, случайно, не зарезали меня слегка, пока суть да дело? Что это пришло вам в голову?.
Я молчу и начинаю уже жалеть о том, что поддалась минутному порыву Но он вдруг становится очень серьезным и добрым, и в глазах его снова полощется жалость.
— Вам что-то привиделось тогда?.
Я киваю, я еще раз смотрю в его глаза, я чувствую, что в душе моей все-таки еще теплится жизнь, по крайней мере, впервые, за последнее время, с той поры, как впервые поднялась я по крученой лестнице на белую, парящую в снежном безмолвии мансарду, мне хочется плакать И я рассказываю ему все, что привиделось, как сказал он, мне во время операции.
Он слушает молча и глаза его по-прежнему печальны Я замолкаю, но какое-то еще время и он хранит молчание, подопрев голову рукой сжатой в кулак Потом он говорит, очень непривычно для меня — тихо, медленно, но главное — очень неуверенно, словно пробирается впотьмах, боясь оступиться, осторожно, как шаги, нащупывая каждое слово:.
— Простите меня, возможно я вас разочарую, но я не могу этого вам объяснить Я всего лишь хирург, человек дерзающий изменять то, что сотворено Господом — плоть другого человека Но только плоть, большего мне на дано и, слава Богу, — это был бы непосильный груз Все что произошло с вами также странно и непонятно мне, как и вам Я вам честно скажу, мне тоже страшно И знаете, что я еще вам скажу? Сейчас я должен, по логике, посоветовать вам обратиться к специалисту этого, так сказать, профиля Хотя, спрашиваю я себя, а есть ли среди нас, смертных, специалисты этого профиля? И знаете, не могу ответить однозначно Так вот Я сейчас не стану вам рекомендовать обратиться к специалисту, я вам скажу — идите в Иерусалим, святой город Это все равно — и я даже не спрашиваю вас какой вы религии и веруете ли в Бога вообще Там, поверьте мне, вы поймете, что это не важно Знаете почему? — Там есть нечто большее чем религия, вера, молитвы Понять этого не дано никому, но ощущают все Знаете, когда три крупнейших религии мира объявляют одно и то же место священным — это что-нибудь, да значит Как вы думаете, а? Езжайте, не откладывая Хотите — завтра?.
— Но как же я поеду? У меня же лицо такое, только людей пугать И как я буду там… я ведь никогда не была раньше и ничего не знаю?.
— О, это уже начались сущие пустяки? Вы мне скажите — хотите ехать?.
— Да., — я отвечаю ему, подчиняясь какой-то неведомой силе, вдруг проснувшейся во мне, не понимая пока что она такое, но чувствуя как наливаясь ею оживает вдруг моя душа Я испытываю теперь давно забытое сильное волнение и от того, что со мной происходит и от «всяких пустяков» — как ехать куда-то с таким лицом? К кому обращаться? На чем ехать, в конце концов?.
— Завтра утром вам позвонит один нахальный весьма тип Его зовут Борис И поверьте, этот человек знает то, о чем говорит И как знает! Я вам скажу — это лучший экскурсовод в этой стране, вы сами увидите Он вас посадит в машину и отвезет куда надо.
— Но — лицо?.
— Да отстаньте вы от меня со свои лицом, что вы носитесь с ним как с писаной торбой Думаете, весь народ Израиля сбежится смотреть на ваше лицо Как же!, — лучистая улыбка вмиг стирает грусть с его лица — теперь передо мной привычный доктор Резнер, но он снова говорит серьезно, — знаете, это еще одна необъяснимая особенность Иерусалима — там никто ни на кого не обращает внимания — кого там только не увидишь! Но это не от безразличия, знаете, как в крупных городах, особенно американских, там тоже никому ни до кого нет дела Нет, здесь все по другому — это, знаете, от терпимости: "Ты — вот такой, а я — совсем другой — такой, а она — вот такая, совсем не такая как мы, но всем нам есть здесь место и мы друг другу не мешаем " Вы не верите сейчас, и правильно, я бы тоже не поверил и не верил, пока сам не увидел Это все — феномен Святого Города Но Борис вам про все это расскажет лучше меня — готовьтесь, на вас обрушится водопад премудростей.
Этой ночью, впервые за много дней, мне не спится и я снова, и снова вспоминаю свой таинственный сон Образ незнакомой женщины предстает передо мной так ясно, словно она снова пришла ко мне, я вспоминаю черты ее лица, горящие внутренним огнем огромные черные глаза, копну волос, я помню даже как они пахли — дымом костра, ее тонкие горячие ладони, которые касались моего лица Мне совсем не страшно, напротив я жду и хочу этой встречи, я даже зову ее мысленно и ловлю себя на том, что не зная имени, обращаюсь к ней — сестра Все напрасно, тишину моего одиночества нарушает только ветер, шелестящий в занавесках, да мерное тиканье часов на тумбочке у кровати.
Засыпаю я под утро и, видимо, во сне продолжаю искать встречи с загадочной незнакомкой так настойчиво, что когда сквозь сон доносится до меня громкий звонок, радостно думаю: « Это она звонит мне, как хорошо» и еще не стряхнув сна и этой беспричинной радости, хватаю трубку телефона.
— Здравствуйте, — говорит мне веселый мужской голос, — меня зовут Борис.
Четыре дня назад, под покровом ночи, тайно их перебросили в маленькую арабскую деревушку, расположенную в непосредственной близости от автомобильного шоссе, ведущего из Тель-Авива в Иерусалим Израильтяне считали ее трассой No 1, поэтому от них требовалась предельная осторожность и изобретательность Кроме того, у их руководства были некоторые основания полагать, что « Моссад» что-то пронюхал о готовящейся акции и это многократно усложняло задачу Вероятнее всего было, что им не удастся скрыться с мета совершения акции и, следовательно остаться в живых, у каждого на этот случай тщательно обдуман свой план ухода из этого мира, но это не страшило — в конце концов разве не о таком финале земного бытия мечтает любой воин Аллаха, нельзя было исключать, однако и такого варианта, при котором им не удастся осуществить задуманное, но об этом думать и уж тем более говорить не хотелось Они были «заряжены» на успех и их старший, опытный боец, имевший на своем счету не одну акцию и понюхавший пороха настоящей войны — в Чечне, постоянно заводил разговоры и щедро делился воспоминаниями, которые, по его разумению должны были поддержать и укрепить дух его команды Пока они держались достаточно бодро несмотря на жуткую духоту крохотной комнатки с забитыми наглухо окнами, пропитанной запахом пятерых, давно не знавших воды, мужских тел Хозяин, богатый араб-израильтянин, разместил их старом полуразрушенном доме, сам же с семьей размещался в большом — новом, обустроенном кондиционерами, холодильниками, душевыми и прочими благами цивилизации, им сейчас недоступными Лишь поздней ночью они выбирались на плоскую крышу своей развалюхи, чтобы подышать свежим воздухом и слегка размяться, но и это тревожило старшего — если « Моссад» и впрямь что-то заподозрил — контроль за трассой No 1 будет тотальным и с учетом всех предыдущих уловок исламских террористов, так назвали их во всем мире, сами же они просто жили в режиме «джихада» — вечной непримиримой войны с неверными, где и каким образом — было не важно, это всегда знали старшие, а им указывал Аллах.
Шел уже пятый день, и сегодня, как и все предыдущие дни подряд, едва только блекла ночная тьма, наливаясь ярким светом наступающего дня, они в полной боевой готовности рассаживались по своим углам темного вонючего пространства и начиналось длительное ожидание команды Но мобильный телефон старшего, по которому и должна была поступить команда, молчал — руководители операции чего-то ожидали, хотя по его представлению уже не один подходящий объект проплывал мимо них по раскаленному совсем не весенним солнцем асфальту дороги Здесь был пустынный участок трассы, удачно отсеченный двумя закрытыми поворотами и в некоторые ранние утренние и поздние вечерние часы, когда поток транспорта на трассе заметно иссякал, редкие машины, случалось, следовали по нему в полном одиночестве Их задача была крайне простой и дерзкой — захватить большой экскурсионный автобус, загнать его в маленькую оливковую рощицу на окраине арабской деревушки и, объявив пассажиров заложниками, требовать освобождения одного из лидеров Организации Освобождения Палестины, приговоренного недавно израильским судом к многолетнему тюремному сроку.