— Мне сегодня везет на Россию Пойдешь с нами.
С этими словами он поворачивается и быстро идет от нашей машины в сторону стоящего впереди большого автобуса, не выпуская моего запястья из своей твердой, словно отлитой из железа холодной руки По инерции я делаю несколько семенящих шагов за ним, но потом, запнувшись, падаю на колени. Он же просто не обращает на это внимание и волоком, как неодушевленный предмет, продолжает тащить меня за собой, не оглядываясь и не сбавляя шага.
Сзади что-то кричит Борис, из последних сил я поворачиваю голову и вижу, как он вскочив, пытается вырвать автомат из рук человека в маске., я ясно вижу кровь, заливающую его лицо — это она образовала лужицу рядом со мной на асфальте, тупо констатирует мое по-прежнему раздвоенное сознание.
Все что происходит потом я тоже вижу удивительно ясно, хотя мой похититель продолжает свой стремительный шаг. Я вижу как небрежным каким-то жестом человек в маске стряхивает Бориса со своего плеча и тот летит на землю, но прежде, чем успевает снова упасть, тот, в маске прошивает его автоматной очередью, также неспешно и даже беззлобно будто, как вдавливал своим тяжелым ботинком, мою голову в горячий асфальт дороги Больше я уже ничего не вижу — меня как чемодан зашвыривают сразу на верхнюю ступеньку автобуса, а кто-то внутри салона, подхватывает под руки и протаскивает дальше вглубь по широкому довольно проходу между креслами Несколько секунд я лежу, оглушенная, а когда открываю глаза, понимаю что сознание мое продолжает выкидывать забавные штучки — прямо над собой я вижу склоненное детское лицо с огромными зелеными глазами под длинными пушистыми соломенного цвета ресницами, не чесанная соломенная же челка низко падает на лоб этого загадочного существа, которое жалобно шмыгнув носом, шепотом обращается ко мне:.
— Тетенька, ты живая?.
Ответить я не успеваю, пол подо мной резко вздрагивает, меня швыряет куда-то вбок, под кресло и я понимаю — автобус стремительно срывается с места и, не сбавляя скорости, сворачивает с дороги в сторону.
Был уже поздний вечер, и значит, с момента начала операции прошло более двенадцати часов — половина суток такого поворота событий он не ожидал. Из всей пятерки он один пожалуй отдавал себе отчет в том, что должно было произойти после захвата ими автобуса — короткие переговоры и практически сразу за ними — штурм силами специального подразделения « Моссада» Однажды он видел этих парней в действии, но тогда он участвовал в операции лишь на вспомогательных позициях и ему удалось уйти Относительно того, что должно было произойти сегодня он иллюзий не строил и имел совершенно четкий, хорошо обдуманный план действий, который позволил бы ему выполнить задание и уйти из жизни даже с некоторым пафосом Что ж напоследок, он мог себе позволить немного покрасоваться, чтобы шумно войти историю движения и запомнится надолго. Однако происходило нечто, что сначала обрадовало его, потом заставило призадуматься, а теперь откровенно бесило — израильтяне пошли на переговоры Он был неглупым и неплохо образованным человеком и хорошо понимал, что такой поворот событий движению совершенно не нужен — на том крикливом болване, из-за собственной трусости угодившем в лапы израильтян и позволившим упрятать себя за решетку, давно поставили крест и никто всерьез не собирался добиваться его освобождения Нужна была акция, как можно более кровавая и устрашающая слабые европейские нервишки и позволяющая хотя бы отчасти обвинить Израиль в ослином упрямстве и несговорчивости накануне важных международных переговоров Сейчас она разваливалась буквально на глазах И виноват в этом был именно он Потому что именно он настоял на автобусе с русскими детьми Дети оказались сиротами, причем потерявшими родителей в различных маленьких войнах, который сотрясали теперь бывшую империю Советов и значит тоже, прошедшими через ужасы этих войн — это было уже слишком даже для твердолобых израильских спецназовцев и их воинственных генералов — на штурм они не пошли Собственно, все пошло наперекосяк ужу в первые минуты акции — ему самому и его людям пришлось сразу убить несколько человек, хотя на первом этапе этого не планировалось Напротив, они должны были всячески изображать, что не желают кровопролития Но одна из русских женщин, сопровождавших детей, увидев людей с оружием и в масках буквально осатанела. Она бросилась на одного из его бойцов и буквально изодрала на повязку на его лице вместе с кожей, едва не выцарапав глаза. Сначала ее просто швырнули на землю, но в хрупком довольно теле, казалось, действительно поселился дьявол — она вскочила и почти вырвала у него из рук автомат Он несколько лет проучился в бывшем Советском Союзе, а потом около года воевал в Чечне — русским языком владел сносно, поэтому хорошо понимал смысл оскорблений, которые не переставая выкрикивала ему в лицо и не намерен был их сносить, к тому же она подавала остальным плохой пример — пальцы его сами привычно легли на гашетку автомата — дело было сделано Позже, от нечего делать допрашивая вторую русскую, сопровождавшую детей, он узнал, то эта, бешенная, армянка из Баку, на глазах которой разъяренная толпа растерзала всю ее семью, включая двоих маленьких детей Ее приняли за труп и не тронули, но она не могла себе простить, что не вступилась за родственников и не погибла вместе с ними, теперь наверное, решила отыграться на нем Глупая женщина! Впрочем, видимо их роду было определена такая смерть, им — тогда — в Баку, ей — сейчас От судьбы не уйдешь В судьбу он верил Она, кстати, и посылала ему знаки, предостерегая от русских, но почему-то с опозданием, когда решение было уже принято и автобус остановлен Как еще можно объяснить, что в двух машинах, все же оказавшихся на дороге в момент захвата автобуса — двое оказались русскими и оба, хотя и не сильно, но осложнили проведение акции В принципе появление на пустынном участке дороги одной или даже двух машин в момент захвата они допускали В этом двоим его людям было предписано, угрожая оружием остановить их и дальше действовать в зависимости от ситуации, если людей в машине было бы немного, следовало заставить их покинуть салон и лечь на землю лицом в низ до окончания акции, после чего оставить в таком положении и присоединится к остальным в автобусе Если же случилось бы так, что людей в машине было много или они вызывали опасения, их надлежало, наоборот под дулом автомата удерживать в салоне до того момента, как автобус будет захвачен Но все произошло по-другому Появилось такси с двумя пассажирами Поначалу они не доставили хлопот и послушно растянулись на асфальте, но когда эта сумасшедшая армянка устроила свой спектакль и он вынужден был ее успокоить, часть детей в автобусе подняла рев И тогда произошла вторая неожиданность — мужик из такси, опрокинул его бойца и бросился к автобусу Он оказался русским. Более того, чуть ли не профессором, так он понял из его документов, которые они потом забрали из такси Что собирался делать русский профессор, довольно хлипкий на вид и немолодой, к тому же, без оружия, рванувшись к автобусу — ему было не ясно И, конечно, не было никакой необходимости стрелять в него, но парень, на которого он неожиданно набросился и даже опрокинул на землю, был настолько взбешен, а может быть и напуган, кто знает?., что дал по бегущему профессору очередь., ранив его в плечо В спешке, профессора зачем-то втащили в автобус и он сам ( словно ум зашел за разум! )почему-то не приказал оставить его на дороге А потом появилась другая машина, пассажирка которой тоже оказалась русской Когда его боец сообщил ему об этом, случилась еще одна странная вещь — и это был — теперь он знал точно — дурной знак судьбы, рассудок его снова будто бы помутился на мгновенье и он зачем-то поволок в автобус и ее Но и это было еще не все Маленький еврей, который до той поры тихо лежал на асфальте, вдруг тоже попытался сопротивляться — и получил свое Таким образом, в первые же минуты акции все пошло не так и двое уже были мертвы, а третий ранен.
И еще — эти дети! Обосновывая свой выбор, он утверждал, что с детьми справиться будет легче и в этом не лукавил Разумеется, главной причиной, о которой он умолчал, были вовсе не детский страх и послушание, на которые он действительно рассчитывал, а его отношение к их стране, нынешней современной России. Ее он теперь презирал и ненавидел Дело было даже в чеченском эпизоде его военной биографии — там в конце концов была обычная война, ничем не хуже и не лучше других, на которых он побывал Причина лежала глубже — он долгое время если не любил, то искренне уважал Советскую империю и был уверен в том, что Москва никогда не оставит их движение без своей ощутимой весьма тайной и явной помощи и международного заступничества Но там произошли разительные перемены и новые русские власти отшвырнули их, как шелудивую приблудную собаку, которую стало неудобно держать во дворе и жалко кормить, оставив один на один с израильтянами, за спиной которых по-прежнему прочно стояла всесильная самоуверенная и самовлюбленная Америка. За это он теперь презирал и ненавидел Россию. Эмоции, однако, плохие советчики в его работе Он пренебрег этим правилом и теперь, похоже, пожинал плоды своего легкомыслия В первые часы переговоров, когда израильские чины прибывшие к оливковой роще, в которую они загнали автобус, пытались вести переговоры лично с ним, он всячески пытался вывести их из себя, откровенно хамя, и нарочито жестоко обращаясь с заложниками, надеясь все же исправить свои ошибки и спровоцировать штурм автобуса спецназом « Моссада», который с самого начала прибыл на место и только ждал команды Но у него ничего не вышло Более того, вскоре с ним связался руководитель операции и довольно резко приказал прекратить всяческие контакты с израильтянами, взяв ведение переговоров на себя Он потребовал также нормально обращаться с заложниками, вплоть до поступления новых распоряжений и отключился Более на связь с ним никто не выходил и с течение м времени он начал догадываться, какими могут быть новые распоряжения — вариантов, собственно, было два Ему могли приказать отпустить заложников и сдаться властям, что для него было абсолютно неприемлемо, и это руководство операции не могло не понимать. В этом случае он вынужден будет взорвать автобус с заложниками, своими людьми и собой Тогда его наверняка объявят сумасшедшим одиночкой и отмежуются от всего что он совершил стремительно — так и будет, иллюзий на этот счет он не питал В другом случае — ему именно это и прикажут — взорваться вместе с автобусом и всеми кто в нем находится Но и тогда, его объявят маньяком-одиночкой Вешать на себя кровь детей, да еще и без того столько переживших сирот, руководство движения не захочет Это было ясно И это повергало его то в отчаяние, то в ярость.
И еще — дети Они с самого начала раздражали его и приводили в состояние некоторой растерянности даже, чего он за собой давно не замечал Это были какие-то не такие дети, и все они делали как-то не по-детски, а вернее они не делали того, что должны были делать нормальные дети Те из них, кто плакал поначалу, плакали не как дети, они скулили и выли как волчата и он видел, что не только ему, но и его людям от этого не по себе, впрочем большинство из них и не плакало вовсе Когда в самом начале происходящего он пытался вывести израильтян из себя, то демонстративно ударил одну девочку лет двенадцати, очень худенькую и бледную. Нельзя сказать, чтобы ему это доставило удовольствие, но он специально выбрал ее чтобы сильнее подействовало на израильтян, к тому же она как-то особенно прямо смотрела ему в глаза, своими прозрачными серыми глазами и это тоже его раздражало Он ударил ее не очень сильно, но голова ее отлетев назад довольно громко стукнулась о стекло автобуса «Сейчас завизжит»., — брезгливо подумал он, но закричала та молодая русская женщина, которую он сам приволок в автобус, а девчонка вдруг тихо спросила " Вы меня сожжете сейчас? " Это его потрясло настолько, что он ударил ее второй раз уже довольно сильно и не для израильтян, а потому что впал я бешенство и сам сорвался на крик.
— Дура! — закричал он, — сумасшедшая дура!.
Он осекся, поймав на себе удивленный взгляд одного из бойцов — таким они его не привыкли его видеть, нужно было взять себя в руки Он оставил странную девчонку и больше старался с детьми не общаться Но куда было спрятаться от их глаз? Это бесило его все больше Время, между тем, уже перевалило за полночь — они провели вместе уже почти сутки.
Сорвавшись с места автобус не сбавляя скорости мчался, как мне казалось, по свежевспаханному полю или иной сильно пересеченной местности — меня швыряло в узком проходе между креслами из стороны в сторону, подбрасывая на каждом ухабе и кочке Болела разбитая при ударе об спинку переднего кресла скула и ныл затылок, видимо человек в маске оставил на нем весомый след своего кованого ботинка Встать я не пыталась, опасаясь следующего удара или чего похуже Собственно все это происходило по-прежнему вроде бы и не со мной, а в каком-то известном боевике Я словно отматывала его кровавые кадры назад на несуществующем видеомагнитофоне и перед глазами моими то и дело возникала щуплая фигурка Бориса, прошитая в падении автоматной очередью В то же время боль и тряска были совершенно реальными и сознание мое медленно начинало воссоединяться со своей отстраненной половиной Было очевидно, что я оказалась в руках террористов Что ж, из того, что успел рассказать мне мой несчастный гид, да и в общем-то из общеизвестных фактов, можно было сделать вывод, что этого если не следовало, то вполне вероятно было ожидать Нельзя было сказать, что я была сильно испугана или потрясена случившимся Возможно здесь сказывалось само время, в котором я жила и то, что постоянно происходило в моей стране, где выстрелы, убийства, заложники и бомбы — все это были слова из ежедневных сводок новостей, поэтому шока я не испытала Но было еще и другое В тот момент, когда резкое торможение нашей машины бросило меня лицом вперед, мне показалось что кто-то схватил меня за шиворот и сильно тряхнул и эта встряска словно что-то развернула во мне в обратную строну Улетучилось восторженное ожидание чуда и светлая надежда на что-то лучшее, что непременно ждет меня впереди и ко мне вернулась сонная тупая апатия Наверное, в это трудно и почти невозможно поверить, но сейчас мне становилось опять все равно Все равно, что случится со мной, все равно, кто эти люди, захватившие меня, все равно, что и от кого они потребуют, все равно, что могут разойтись швы на лице и на теле, все равно, что болела скула и затылок Это « все равно» затягивало меня как воронка зыбучих песков в коварной пустыне, медленно и неотвратимо, однако не затянуло еще вовсе Сознание мое, уж отравленное впрыснутым наркотиком безразличия еще слабо сопротивлялось Оно и воскрешало перед глазами сцену гибели Бориса, цепляясь за нее как за соломинку, об этом я еще не могла подумать — « все равно», оно подкидывало мне вопросы, словно не давая разуму заснуть Странной была, например, русская, правда и с сильным акцентом речь, одного из террористов, по-моему, кстати, главного здесь Он запрыгнул в автобус последним, уже на ходу и сейчас сидел по-моему впереди.
Это подтвердилось уже в следующий момент, потому что, словно услышав мои мысли он поворачивается с переднего сидения, внимательно смотрит на меня своими желтыми глазами и говорит с сильным акцентом, но достаточно правильно строя предложение и вполне понятно.
— Встань и подойди ко мне.
Я подчиняюсь и ухватившись руками за подлокотники кресел с трудом поднимаюсь на ноги, делаю несколько шагов вперед по проходу и останавливаюсь возле его кресла, вцепившись в спинку, чтобы не упасть — автобус по-прежнему нещадно швыряет из стороны в сторону и теперь мне видно в окно, что он действительно мчится по распаханному полю, на котором высажены какие-то невысокие зеленые то ли деревца, то ли кустики.
— Что с твоим лицом? — бесцеремонно спрашивает он, разглядывая меня в упор.
— Пластическая операция.
— Зачем?.
— Захотелось…
— А-а-а, старая была, да? — по-моему, у него вовсе нет намерения оскорбить меня, он просто задает вопросы, которые приходят в голову, ни нимало не заботясь о соблюдении приличий Какие уж тут могут быть приличия.
— Да, — вяло соглашаюсь я и смотрю ему прямо в глаза По-моему, он этого не любит, но моя апатия все-таки берет надо мной верх и сейчас мне все равно, как он отреагирует на мою дерзость Однако он не реагирует никак, спокойно выдерживает мой взгляд и продолжает допрос.
— Откуда ты?.
— Из Москвы.
— Муж есть?.
— Нет.
— Замуж хочешь, — он позволяет себе пошутить и даже изображает на лице что-то вроде улыбки, больше похожей на оскал, но глаза не смеются — мы тебя и так взяли бы, без операции, — он презрительно фыркает, и еще раз внимательно оглядев меня, похоже, теряет ко мне всякий интерес.
— Можно мне сесть?.
— Садись, — безразлично разрешает он, — там сзади раненый русский, к нему не подходи и не разговаривай и не с кем не разговаривай. Услышу — убью Поняла? Ну, иди, садись назад.
Я разворачиваюсь, чтобы идти на указанное и место и наконец вижу весь салон автобуса Апатия моя отступает, потому что на меня смотрят дети, много детей, человек двадцать и среди них то белокурое создание с зелеными глазами, показавшееся мне видением На самом деле — это девочка лет семи, она сидит на третьем ряду с края, у прохода и смотрит на меня с тревожным ожиданием, словно от меня что-то зависит Я медленно бреду в конец автобуса и только сейчас замечаю женщину, на одном из последних рядов, на коленях у нее маленький мальчик, крепко держится ручонками за ее шею и испугано косит на меня раскосыми карими глазами Когда я подхожу к ним совсем близко она еле слышно, одними губами шепчет мне: " Он все время стонет и просит пить., но я не знаю что делать… " " Кто стонет? " — спрашиваю я довольно громко, но она только испуганно мотает головой и прижимает к себе ребенка. Но я уже и сама знаю ответ, потому что тоже слышу слабый стон и вижу на самом заднем сидении автобуса, состоящим из четырех плотно прилегающие друг к другу кресел человека, который полулежит на этом подобии дивана в какой-то неестественно позе, сильно приподняв одно плечо и неловко склонив голову набок Пошатываясь, — автобус все еще, хотя и сбавив скорость продолжает движение — я. подхожу к нему совсем близко и тогда вижу, что плечо и лацканы его светлого пиджака и футболка под ним густо пропитаны кровью Почувствовав мое приближение мужчина открывает глаза и с трудом разомкнув губы шепчет:.
— Пить, пожалуйста… И нужно остановить кровь… Уже много вытекло..
Помогите…
Тогда я поворачиваюсь и снова, но уже гораздо быстрее и увереннее иду в начало автобуса Решение формируется в моей голове очень быстро и вообще сейчас мысли мои чрезвычайно ясны и стремительны, словно кто-то завел во мне очень четкий отлаженный механизм Командир террористов встречает мое появление у своего кресла с легким удивлением., впрочем я его скорее забавляю, нежели раздражаю.
— Что надо? — лениво интересуется он у меня.
— Там сзади человек истекает кровью.
— Я знаю, — он по-прежнему спокоен, ему совершенно наплевать на истекающего кровью человека.
— Послушай, — неожиданно для самой себя говорю я ему и слова мои диктует сейчас тот самый неизвестный механизм заведенный кем-то во мне, я едва успеваю их выговаривать, — при твоей профессии с тобой такое может случится каждую минуту Правда? — спрашиваю я и не надеюсь на ответ, но он вдруг отзывается.
— Ну, правда, и что?.
— А то, что и к тебе тогда кто-нибудь может быть захочет подойти и помочь Понимаешь?.
В ответ он смеется Он, безусловно, понимает о чем я веду речь, но ему отчего-то смешно и сеется он так, словно знает нечто, что не известно мне, отчего мои слова кажутся ему глупыми Оказывается, я понимаю его смех правильно, и уже в следующее мгновенье слышу подтверждение своих мыслей.
— Глупая женщина — произносит он смеясь и больше не говорит ни слова, а, перестав смеяться, внимательно смотрит на меня И снова какая-то сумасшедшая интуиция вдруг обретенная мною подсказывает, что в этот момент он решает мою судьбу и судьбу истекающего кровью человека, а возможно и всех остальных пассажиров автобуса — детей и их напуганной воспитательницы, и еще я остро ощущаю, словно вижу почти наяву, как в нем борются два возможных ответа на мою просьбу, два решения, словно две вечно противостоящие друг другу силы Наверное выбор не занял у него много времени, этот человек из породы тех, кто решения принимает стремительно, но мне кажется что миновала вечность Наконец он небрежно роняет, продолжая сверлить меня немигающим взглядом своих светло-карих, почти желтых глаз.
— Хорошо, я добрый — иди лечи его, если умеешь, — и что-то коротко то ли сообщает, то ли приказывает своим людям.
Первое, что увидел Павлов, когда пришел в сознание были документы из его портфеля разбросанные на уровне его лица — он еще не ощущал своего тела и не понимал, в каком положении, где оно находится и вообще, что с ним происходит — только увидел небрежно разметанные бумаги на уровне глаз и ближе всех к нему — копию четвертой гравюры, драгоценный листок, бережно упакованный им перед дорогой в пергамент, теперь валялся без него и был к тому же покрыт какими-то бурыми пятнами Это Павлова возмутило и он сильно рванулся вперед, стремясь немедленно защитить свои бесценные бумаги, но испытал острую очень сильную боль, от которой на несколько мгновений в глаза померк свет Вместе с картиной окружающего мира к нему вернулось и ощущения пространства, он понял, что лежит на полу, покрытом жестким ковром с коротким туго закрученным ворсом, пол пах бензином и пылью и его пространство было ограничено с обеих сторон невысокой ступенькой над которой возвышались толстые основания кресел Это был проход между креслами с большом автобусе и едва сообразив это, Павлов вспомнил все Он еще раз попытался пошевелиться на сей раз, чтобы встать на ноги, но снова острая боль на несколько мгновений ослепила его и даже лишила сознания Очевидно он вскрикнул или застонал, потому, что сверху раздался ломкий мальчишеский голос.
— Вам больно?.
— Больно, — ответил Павлов, уже не пытаясь пошевелиться, чтобы поднять голову и взглянуть на мальчика, но тут же попросил его, — Собери, пожалуйста мои бумаги.
Он еще плохо ориентировался в происходящем и не мог оценить степени опасности своей просьбы, но бумаги и особенно гравюра для него сейчас были главным и гораздо более существенным, чем даже собственное ранение, лишавшее его возможности двигаться Мальчик послушно сполз с кресла и присев на корточки начал аккуратно собирать разбросанные по полу документы Теперь Павлов увидел его лицо — смуглое, обрамленное короткими вьющимися волосами На вид ему было лет тринадцать.
— Я сильно ранен? — спросил Павлов, немного успокоившись за судьбу своих бумаг.
Мальчик внимательно посмотрел на него и неопределенно пожал плечами.
— Крови много, рану не видно Они стреляли в спину, я видел, потом тащили в автобус, — он говорил с легким южным акцентом, более всего похожим на грузинский.
— Откуда ты? — спросил Павлов Все, что произошло с ним на дороге после слов мальчика вдруг вспомнилось ему, включая сухой треск сзади и удар в плечо «Значит, детские крики мне не почудились», подумал он, глядя как смуглый мальчик старательно укладывает собранные листы в аккуратную стопку.
— Из Цхинвали Знаете, где это?.
— Конечно Ты грузин?.
— Осетин С грузинами мы воюем — серьезно, но просто, как о деле вполне обычном, сказал мальчик.
— Как тебя зовут?.
— Таймураз А вы — еврей?.
— Нет, русский, — Это хорошо, — задумчиво сказал Таймураз.
— Почему? — Павлов не удивился его вопросу, в конце концов они были в Израиле, но глубокомысленное заключение мальчика повергло его в изумление.
— Они, может быть, вас не убьют тогда Еврея бы убили…
— Кто они? — Павлов, наконец вспомнил, что ничего не знает о террористах, в чьих руках оказался, да и вообще о том, что собственно произошло.
— Палестинцы Они с евреями воюют.
— А почему они напали на вас?.
— Мы — заложники Теперь они будут что-нибудь просить у евреев, а если они не дадут — убьют нас.
— Детей? — конечно Павлов и сам мог догадаться о смысле произошедшего в целом, но то что захвачен был автобус с российскими детьми не укладывалось в его голове, насколько он мог сейчас соображать и анализировать ситуацию подобного история еще не знала.
Мальчик же, напротив, был совсем не удивлен и вроде бы даже не испуган.
С этими словами он поворачивается и быстро идет от нашей машины в сторону стоящего впереди большого автобуса, не выпуская моего запястья из своей твердой, словно отлитой из железа холодной руки По инерции я делаю несколько семенящих шагов за ним, но потом, запнувшись, падаю на колени. Он же просто не обращает на это внимание и волоком, как неодушевленный предмет, продолжает тащить меня за собой, не оглядываясь и не сбавляя шага.
Сзади что-то кричит Борис, из последних сил я поворачиваю голову и вижу, как он вскочив, пытается вырвать автомат из рук человека в маске., я ясно вижу кровь, заливающую его лицо — это она образовала лужицу рядом со мной на асфальте, тупо констатирует мое по-прежнему раздвоенное сознание.
Все что происходит потом я тоже вижу удивительно ясно, хотя мой похититель продолжает свой стремительный шаг. Я вижу как небрежным каким-то жестом человек в маске стряхивает Бориса со своего плеча и тот летит на землю, но прежде, чем успевает снова упасть, тот, в маске прошивает его автоматной очередью, также неспешно и даже беззлобно будто, как вдавливал своим тяжелым ботинком, мою голову в горячий асфальт дороги Больше я уже ничего не вижу — меня как чемодан зашвыривают сразу на верхнюю ступеньку автобуса, а кто-то внутри салона, подхватывает под руки и протаскивает дальше вглубь по широкому довольно проходу между креслами Несколько секунд я лежу, оглушенная, а когда открываю глаза, понимаю что сознание мое продолжает выкидывать забавные штучки — прямо над собой я вижу склоненное детское лицо с огромными зелеными глазами под длинными пушистыми соломенного цвета ресницами, не чесанная соломенная же челка низко падает на лоб этого загадочного существа, которое жалобно шмыгнув носом, шепотом обращается ко мне:.
— Тетенька, ты живая?.
Ответить я не успеваю, пол подо мной резко вздрагивает, меня швыряет куда-то вбок, под кресло и я понимаю — автобус стремительно срывается с места и, не сбавляя скорости, сворачивает с дороги в сторону.
Был уже поздний вечер, и значит, с момента начала операции прошло более двенадцати часов — половина суток такого поворота событий он не ожидал. Из всей пятерки он один пожалуй отдавал себе отчет в том, что должно было произойти после захвата ими автобуса — короткие переговоры и практически сразу за ними — штурм силами специального подразделения « Моссада» Однажды он видел этих парней в действии, но тогда он участвовал в операции лишь на вспомогательных позициях и ему удалось уйти Относительно того, что должно было произойти сегодня он иллюзий не строил и имел совершенно четкий, хорошо обдуманный план действий, который позволил бы ему выполнить задание и уйти из жизни даже с некоторым пафосом Что ж напоследок, он мог себе позволить немного покрасоваться, чтобы шумно войти историю движения и запомнится надолго. Однако происходило нечто, что сначала обрадовало его, потом заставило призадуматься, а теперь откровенно бесило — израильтяне пошли на переговоры Он был неглупым и неплохо образованным человеком и хорошо понимал, что такой поворот событий движению совершенно не нужен — на том крикливом болване, из-за собственной трусости угодившем в лапы израильтян и позволившим упрятать себя за решетку, давно поставили крест и никто всерьез не собирался добиваться его освобождения Нужна была акция, как можно более кровавая и устрашающая слабые европейские нервишки и позволяющая хотя бы отчасти обвинить Израиль в ослином упрямстве и несговорчивости накануне важных международных переговоров Сейчас она разваливалась буквально на глазах И виноват в этом был именно он Потому что именно он настоял на автобусе с русскими детьми Дети оказались сиротами, причем потерявшими родителей в различных маленьких войнах, который сотрясали теперь бывшую империю Советов и значит тоже, прошедшими через ужасы этих войн — это было уже слишком даже для твердолобых израильских спецназовцев и их воинственных генералов — на штурм они не пошли Собственно, все пошло наперекосяк ужу в первые минуты акции — ему самому и его людям пришлось сразу убить несколько человек, хотя на первом этапе этого не планировалось Напротив, они должны были всячески изображать, что не желают кровопролития Но одна из русских женщин, сопровождавших детей, увидев людей с оружием и в масках буквально осатанела. Она бросилась на одного из его бойцов и буквально изодрала на повязку на его лице вместе с кожей, едва не выцарапав глаза. Сначала ее просто швырнули на землю, но в хрупком довольно теле, казалось, действительно поселился дьявол — она вскочила и почти вырвала у него из рук автомат Он несколько лет проучился в бывшем Советском Союзе, а потом около года воевал в Чечне — русским языком владел сносно, поэтому хорошо понимал смысл оскорблений, которые не переставая выкрикивала ему в лицо и не намерен был их сносить, к тому же она подавала остальным плохой пример — пальцы его сами привычно легли на гашетку автомата — дело было сделано Позже, от нечего делать допрашивая вторую русскую, сопровождавшую детей, он узнал, то эта, бешенная, армянка из Баку, на глазах которой разъяренная толпа растерзала всю ее семью, включая двоих маленьких детей Ее приняли за труп и не тронули, но она не могла себе простить, что не вступилась за родственников и не погибла вместе с ними, теперь наверное, решила отыграться на нем Глупая женщина! Впрочем, видимо их роду было определена такая смерть, им — тогда — в Баку, ей — сейчас От судьбы не уйдешь В судьбу он верил Она, кстати, и посылала ему знаки, предостерегая от русских, но почему-то с опозданием, когда решение было уже принято и автобус остановлен Как еще можно объяснить, что в двух машинах, все же оказавшихся на дороге в момент захвата автобуса — двое оказались русскими и оба, хотя и не сильно, но осложнили проведение акции В принципе появление на пустынном участке дороги одной или даже двух машин в момент захвата они допускали В этом двоим его людям было предписано, угрожая оружием остановить их и дальше действовать в зависимости от ситуации, если людей в машине было бы немного, следовало заставить их покинуть салон и лечь на землю лицом в низ до окончания акции, после чего оставить в таком положении и присоединится к остальным в автобусе Если же случилось бы так, что людей в машине было много или они вызывали опасения, их надлежало, наоборот под дулом автомата удерживать в салоне до того момента, как автобус будет захвачен Но все произошло по-другому Появилось такси с двумя пассажирами Поначалу они не доставили хлопот и послушно растянулись на асфальте, но когда эта сумасшедшая армянка устроила свой спектакль и он вынужден был ее успокоить, часть детей в автобусе подняла рев И тогда произошла вторая неожиданность — мужик из такси, опрокинул его бойца и бросился к автобусу Он оказался русским. Более того, чуть ли не профессором, так он понял из его документов, которые они потом забрали из такси Что собирался делать русский профессор, довольно хлипкий на вид и немолодой, к тому же, без оружия, рванувшись к автобусу — ему было не ясно И, конечно, не было никакой необходимости стрелять в него, но парень, на которого он неожиданно набросился и даже опрокинул на землю, был настолько взбешен, а может быть и напуган, кто знает?., что дал по бегущему профессору очередь., ранив его в плечо В спешке, профессора зачем-то втащили в автобус и он сам ( словно ум зашел за разум! )почему-то не приказал оставить его на дороге А потом появилась другая машина, пассажирка которой тоже оказалась русской Когда его боец сообщил ему об этом, случилась еще одна странная вещь — и это был — теперь он знал точно — дурной знак судьбы, рассудок его снова будто бы помутился на мгновенье и он зачем-то поволок в автобус и ее Но и это было еще не все Маленький еврей, который до той поры тихо лежал на асфальте, вдруг тоже попытался сопротивляться — и получил свое Таким образом, в первые же минуты акции все пошло не так и двое уже были мертвы, а третий ранен.
И еще — эти дети! Обосновывая свой выбор, он утверждал, что с детьми справиться будет легче и в этом не лукавил Разумеется, главной причиной, о которой он умолчал, были вовсе не детский страх и послушание, на которые он действительно рассчитывал, а его отношение к их стране, нынешней современной России. Ее он теперь презирал и ненавидел Дело было даже в чеченском эпизоде его военной биографии — там в конце концов была обычная война, ничем не хуже и не лучше других, на которых он побывал Причина лежала глубже — он долгое время если не любил, то искренне уважал Советскую империю и был уверен в том, что Москва никогда не оставит их движение без своей ощутимой весьма тайной и явной помощи и международного заступничества Но там произошли разительные перемены и новые русские власти отшвырнули их, как шелудивую приблудную собаку, которую стало неудобно держать во дворе и жалко кормить, оставив один на один с израильтянами, за спиной которых по-прежнему прочно стояла всесильная самоуверенная и самовлюбленная Америка. За это он теперь презирал и ненавидел Россию. Эмоции, однако, плохие советчики в его работе Он пренебрег этим правилом и теперь, похоже, пожинал плоды своего легкомыслия В первые часы переговоров, когда израильские чины прибывшие к оливковой роще, в которую они загнали автобус, пытались вести переговоры лично с ним, он всячески пытался вывести их из себя, откровенно хамя, и нарочито жестоко обращаясь с заложниками, надеясь все же исправить свои ошибки и спровоцировать штурм автобуса спецназом « Моссада», который с самого начала прибыл на место и только ждал команды Но у него ничего не вышло Более того, вскоре с ним связался руководитель операции и довольно резко приказал прекратить всяческие контакты с израильтянами, взяв ведение переговоров на себя Он потребовал также нормально обращаться с заложниками, вплоть до поступления новых распоряжений и отключился Более на связь с ним никто не выходил и с течение м времени он начал догадываться, какими могут быть новые распоряжения — вариантов, собственно, было два Ему могли приказать отпустить заложников и сдаться властям, что для него было абсолютно неприемлемо, и это руководство операции не могло не понимать. В этом случае он вынужден будет взорвать автобус с заложниками, своими людьми и собой Тогда его наверняка объявят сумасшедшим одиночкой и отмежуются от всего что он совершил стремительно — так и будет, иллюзий на этот счет он не питал В другом случае — ему именно это и прикажут — взорваться вместе с автобусом и всеми кто в нем находится Но и тогда, его объявят маньяком-одиночкой Вешать на себя кровь детей, да еще и без того столько переживших сирот, руководство движения не захочет Это было ясно И это повергало его то в отчаяние, то в ярость.
И еще — дети Они с самого начала раздражали его и приводили в состояние некоторой растерянности даже, чего он за собой давно не замечал Это были какие-то не такие дети, и все они делали как-то не по-детски, а вернее они не делали того, что должны были делать нормальные дети Те из них, кто плакал поначалу, плакали не как дети, они скулили и выли как волчата и он видел, что не только ему, но и его людям от этого не по себе, впрочем большинство из них и не плакало вовсе Когда в самом начале происходящего он пытался вывести израильтян из себя, то демонстративно ударил одну девочку лет двенадцати, очень худенькую и бледную. Нельзя сказать, чтобы ему это доставило удовольствие, но он специально выбрал ее чтобы сильнее подействовало на израильтян, к тому же она как-то особенно прямо смотрела ему в глаза, своими прозрачными серыми глазами и это тоже его раздражало Он ударил ее не очень сильно, но голова ее отлетев назад довольно громко стукнулась о стекло автобуса «Сейчас завизжит»., — брезгливо подумал он, но закричала та молодая русская женщина, которую он сам приволок в автобус, а девчонка вдруг тихо спросила " Вы меня сожжете сейчас? " Это его потрясло настолько, что он ударил ее второй раз уже довольно сильно и не для израильтян, а потому что впал я бешенство и сам сорвался на крик.
— Дура! — закричал он, — сумасшедшая дура!.
Он осекся, поймав на себе удивленный взгляд одного из бойцов — таким они его не привыкли его видеть, нужно было взять себя в руки Он оставил странную девчонку и больше старался с детьми не общаться Но куда было спрятаться от их глаз? Это бесило его все больше Время, между тем, уже перевалило за полночь — они провели вместе уже почти сутки.
Сорвавшись с места автобус не сбавляя скорости мчался, как мне казалось, по свежевспаханному полю или иной сильно пересеченной местности — меня швыряло в узком проходе между креслами из стороны в сторону, подбрасывая на каждом ухабе и кочке Болела разбитая при ударе об спинку переднего кресла скула и ныл затылок, видимо человек в маске оставил на нем весомый след своего кованого ботинка Встать я не пыталась, опасаясь следующего удара или чего похуже Собственно все это происходило по-прежнему вроде бы и не со мной, а в каком-то известном боевике Я словно отматывала его кровавые кадры назад на несуществующем видеомагнитофоне и перед глазами моими то и дело возникала щуплая фигурка Бориса, прошитая в падении автоматной очередью В то же время боль и тряска были совершенно реальными и сознание мое медленно начинало воссоединяться со своей отстраненной половиной Было очевидно, что я оказалась в руках террористов Что ж, из того, что успел рассказать мне мой несчастный гид, да и в общем-то из общеизвестных фактов, можно было сделать вывод, что этого если не следовало, то вполне вероятно было ожидать Нельзя было сказать, что я была сильно испугана или потрясена случившимся Возможно здесь сказывалось само время, в котором я жила и то, что постоянно происходило в моей стране, где выстрелы, убийства, заложники и бомбы — все это были слова из ежедневных сводок новостей, поэтому шока я не испытала Но было еще и другое В тот момент, когда резкое торможение нашей машины бросило меня лицом вперед, мне показалось что кто-то схватил меня за шиворот и сильно тряхнул и эта встряска словно что-то развернула во мне в обратную строну Улетучилось восторженное ожидание чуда и светлая надежда на что-то лучшее, что непременно ждет меня впереди и ко мне вернулась сонная тупая апатия Наверное, в это трудно и почти невозможно поверить, но сейчас мне становилось опять все равно Все равно, что случится со мной, все равно, кто эти люди, захватившие меня, все равно, что и от кого они потребуют, все равно, что могут разойтись швы на лице и на теле, все равно, что болела скула и затылок Это « все равно» затягивало меня как воронка зыбучих песков в коварной пустыне, медленно и неотвратимо, однако не затянуло еще вовсе Сознание мое, уж отравленное впрыснутым наркотиком безразличия еще слабо сопротивлялось Оно и воскрешало перед глазами сцену гибели Бориса, цепляясь за нее как за соломинку, об этом я еще не могла подумать — « все равно», оно подкидывало мне вопросы, словно не давая разуму заснуть Странной была, например, русская, правда и с сильным акцентом речь, одного из террористов, по-моему, кстати, главного здесь Он запрыгнул в автобус последним, уже на ходу и сейчас сидел по-моему впереди.
Это подтвердилось уже в следующий момент, потому что, словно услышав мои мысли он поворачивается с переднего сидения, внимательно смотрит на меня своими желтыми глазами и говорит с сильным акцентом, но достаточно правильно строя предложение и вполне понятно.
— Встань и подойди ко мне.
Я подчиняюсь и ухватившись руками за подлокотники кресел с трудом поднимаюсь на ноги, делаю несколько шагов вперед по проходу и останавливаюсь возле его кресла, вцепившись в спинку, чтобы не упасть — автобус по-прежнему нещадно швыряет из стороны в сторону и теперь мне видно в окно, что он действительно мчится по распаханному полю, на котором высажены какие-то невысокие зеленые то ли деревца, то ли кустики.
— Что с твоим лицом? — бесцеремонно спрашивает он, разглядывая меня в упор.
— Пластическая операция.
— Зачем?.
— Захотелось…
— А-а-а, старая была, да? — по-моему, у него вовсе нет намерения оскорбить меня, он просто задает вопросы, которые приходят в голову, ни нимало не заботясь о соблюдении приличий Какие уж тут могут быть приличия.
— Да, — вяло соглашаюсь я и смотрю ему прямо в глаза По-моему, он этого не любит, но моя апатия все-таки берет надо мной верх и сейчас мне все равно, как он отреагирует на мою дерзость Однако он не реагирует никак, спокойно выдерживает мой взгляд и продолжает допрос.
— Откуда ты?.
— Из Москвы.
— Муж есть?.
— Нет.
— Замуж хочешь, — он позволяет себе пошутить и даже изображает на лице что-то вроде улыбки, больше похожей на оскал, но глаза не смеются — мы тебя и так взяли бы, без операции, — он презрительно фыркает, и еще раз внимательно оглядев меня, похоже, теряет ко мне всякий интерес.
— Можно мне сесть?.
— Садись, — безразлично разрешает он, — там сзади раненый русский, к нему не подходи и не разговаривай и не с кем не разговаривай. Услышу — убью Поняла? Ну, иди, садись назад.
Я разворачиваюсь, чтобы идти на указанное и место и наконец вижу весь салон автобуса Апатия моя отступает, потому что на меня смотрят дети, много детей, человек двадцать и среди них то белокурое создание с зелеными глазами, показавшееся мне видением На самом деле — это девочка лет семи, она сидит на третьем ряду с края, у прохода и смотрит на меня с тревожным ожиданием, словно от меня что-то зависит Я медленно бреду в конец автобуса и только сейчас замечаю женщину, на одном из последних рядов, на коленях у нее маленький мальчик, крепко держится ручонками за ее шею и испугано косит на меня раскосыми карими глазами Когда я подхожу к ним совсем близко она еле слышно, одними губами шепчет мне: " Он все время стонет и просит пить., но я не знаю что делать… " " Кто стонет? " — спрашиваю я довольно громко, но она только испуганно мотает головой и прижимает к себе ребенка. Но я уже и сама знаю ответ, потому что тоже слышу слабый стон и вижу на самом заднем сидении автобуса, состоящим из четырех плотно прилегающие друг к другу кресел человека, который полулежит на этом подобии дивана в какой-то неестественно позе, сильно приподняв одно плечо и неловко склонив голову набок Пошатываясь, — автобус все еще, хотя и сбавив скорость продолжает движение — я. подхожу к нему совсем близко и тогда вижу, что плечо и лацканы его светлого пиджака и футболка под ним густо пропитаны кровью Почувствовав мое приближение мужчина открывает глаза и с трудом разомкнув губы шепчет:.
— Пить, пожалуйста… И нужно остановить кровь… Уже много вытекло..
Помогите…
Тогда я поворачиваюсь и снова, но уже гораздо быстрее и увереннее иду в начало автобуса Решение формируется в моей голове очень быстро и вообще сейчас мысли мои чрезвычайно ясны и стремительны, словно кто-то завел во мне очень четкий отлаженный механизм Командир террористов встречает мое появление у своего кресла с легким удивлением., впрочем я его скорее забавляю, нежели раздражаю.
— Что надо? — лениво интересуется он у меня.
— Там сзади человек истекает кровью.
— Я знаю, — он по-прежнему спокоен, ему совершенно наплевать на истекающего кровью человека.
— Послушай, — неожиданно для самой себя говорю я ему и слова мои диктует сейчас тот самый неизвестный механизм заведенный кем-то во мне, я едва успеваю их выговаривать, — при твоей профессии с тобой такое может случится каждую минуту Правда? — спрашиваю я и не надеюсь на ответ, но он вдруг отзывается.
— Ну, правда, и что?.
— А то, что и к тебе тогда кто-нибудь может быть захочет подойти и помочь Понимаешь?.
В ответ он смеется Он, безусловно, понимает о чем я веду речь, но ему отчего-то смешно и сеется он так, словно знает нечто, что не известно мне, отчего мои слова кажутся ему глупыми Оказывается, я понимаю его смех правильно, и уже в следующее мгновенье слышу подтверждение своих мыслей.
— Глупая женщина — произносит он смеясь и больше не говорит ни слова, а, перестав смеяться, внимательно смотрит на меня И снова какая-то сумасшедшая интуиция вдруг обретенная мною подсказывает, что в этот момент он решает мою судьбу и судьбу истекающего кровью человека, а возможно и всех остальных пассажиров автобуса — детей и их напуганной воспитательницы, и еще я остро ощущаю, словно вижу почти наяву, как в нем борются два возможных ответа на мою просьбу, два решения, словно две вечно противостоящие друг другу силы Наверное выбор не занял у него много времени, этот человек из породы тех, кто решения принимает стремительно, но мне кажется что миновала вечность Наконец он небрежно роняет, продолжая сверлить меня немигающим взглядом своих светло-карих, почти желтых глаз.
— Хорошо, я добрый — иди лечи его, если умеешь, — и что-то коротко то ли сообщает, то ли приказывает своим людям.
Первое, что увидел Павлов, когда пришел в сознание были документы из его портфеля разбросанные на уровне его лица — он еще не ощущал своего тела и не понимал, в каком положении, где оно находится и вообще, что с ним происходит — только увидел небрежно разметанные бумаги на уровне глаз и ближе всех к нему — копию четвертой гравюры, драгоценный листок, бережно упакованный им перед дорогой в пергамент, теперь валялся без него и был к тому же покрыт какими-то бурыми пятнами Это Павлова возмутило и он сильно рванулся вперед, стремясь немедленно защитить свои бесценные бумаги, но испытал острую очень сильную боль, от которой на несколько мгновений в глаза померк свет Вместе с картиной окружающего мира к нему вернулось и ощущения пространства, он понял, что лежит на полу, покрытом жестким ковром с коротким туго закрученным ворсом, пол пах бензином и пылью и его пространство было ограничено с обеих сторон невысокой ступенькой над которой возвышались толстые основания кресел Это был проход между креслами с большом автобусе и едва сообразив это, Павлов вспомнил все Он еще раз попытался пошевелиться на сей раз, чтобы встать на ноги, но снова острая боль на несколько мгновений ослепила его и даже лишила сознания Очевидно он вскрикнул или застонал, потому, что сверху раздался ломкий мальчишеский голос.
— Вам больно?.
— Больно, — ответил Павлов, уже не пытаясь пошевелиться, чтобы поднять голову и взглянуть на мальчика, но тут же попросил его, — Собери, пожалуйста мои бумаги.
Он еще плохо ориентировался в происходящем и не мог оценить степени опасности своей просьбы, но бумаги и особенно гравюра для него сейчас были главным и гораздо более существенным, чем даже собственное ранение, лишавшее его возможности двигаться Мальчик послушно сполз с кресла и присев на корточки начал аккуратно собирать разбросанные по полу документы Теперь Павлов увидел его лицо — смуглое, обрамленное короткими вьющимися волосами На вид ему было лет тринадцать.
— Я сильно ранен? — спросил Павлов, немного успокоившись за судьбу своих бумаг.
Мальчик внимательно посмотрел на него и неопределенно пожал плечами.
— Крови много, рану не видно Они стреляли в спину, я видел, потом тащили в автобус, — он говорил с легким южным акцентом, более всего похожим на грузинский.
— Откуда ты? — спросил Павлов Все, что произошло с ним на дороге после слов мальчика вдруг вспомнилось ему, включая сухой треск сзади и удар в плечо «Значит, детские крики мне не почудились», подумал он, глядя как смуглый мальчик старательно укладывает собранные листы в аккуратную стопку.
— Из Цхинвали Знаете, где это?.
— Конечно Ты грузин?.
— Осетин С грузинами мы воюем — серьезно, но просто, как о деле вполне обычном, сказал мальчик.
— Как тебя зовут?.
— Таймураз А вы — еврей?.
— Нет, русский, — Это хорошо, — задумчиво сказал Таймураз.
— Почему? — Павлов не удивился его вопросу, в конце концов они были в Израиле, но глубокомысленное заключение мальчика повергло его в изумление.
— Они, может быть, вас не убьют тогда Еврея бы убили…
— Кто они? — Павлов, наконец вспомнил, что ничего не знает о террористах, в чьих руках оказался, да и вообще о том, что собственно произошло.
— Палестинцы Они с евреями воюют.
— А почему они напали на вас?.
— Мы — заложники Теперь они будут что-нибудь просить у евреев, а если они не дадут — убьют нас.
— Детей? — конечно Павлов и сам мог догадаться о смысле произошедшего в целом, но то что захвачен был автобус с российскими детьми не укладывалось в его голове, насколько он мог сейчас соображать и анализировать ситуацию подобного история еще не знала.
Мальчик же, напротив, был совсем не удивлен и вроде бы даже не испуган.