Юдин Борис Петрович. Город, который сошел с ума

   – А пока ваш Новый год добирается, у нас Первомай шагает по планете! – провозгласил Кучерявый и затянул: «Не спи, вставай, кудрявая, в цехах звеня»…
   – Вань! А кто это такая кудрявая, которой вставать надо? – перебил Васильев хорошую песню дурацким вопросом.
   – Как кто? – удивился Кучерявый, – Там же русским языком говорится:
   «Страна встаёт со славою». Вот кто.
   – А я думал девушка… – разочаровался Васильев.
   – Какая девушка, Олег? – не поймал шутку бытовой юморист Кучерявый. – Там же поётся «кудрявая». А откуда у девушки кудри типа завивка? Хорошая девушка должна косы носить и быть примером, так сказать… в быту и трудовых успехов.
   – А ты почему Кучерявый, а не лысый? – неожиданно спросил Добежалов.
   – Я потому что такой… – замешкался Иван, – Родился потому что. Вот.
   – Ну, и она, девушка эта, взяла да и родилась кудрявой. – сказал Добежалов и снова уткнулся в котлету.
   – А вот, за День рождения! – заорал Хрупак и налил.
   Все, и Васильев в том числе, с удовольствием выпили и дружно спели песенку про то как бегут пешеходы по лужам.
   Васильев пел, вспоминая давно позабытые слова, и чувствовал, что ему хорошо и легко. И не хотелось уже возвращаться в сумасшедший Нью – Йорк, а хотелось чтобы это ощущение единения и взаимопонимания длилось бы и длилось.
   – Если я в аду… – рассуждал Васильев, распевая одновременно про тонкую рябину, которой хотелось прижаться да никого подходящего, кроме кола в изгороди, не было рядом. – Если я в аду, то и все тоже в аду. Как же иначе? Ну, с Добежаловым тут всё ясно – он давно умер. А остальные? Живыми же на Тот свет не берут. Значит, пока меня не было что – то произошло. Эпидемия наверное. Если бы война или что – то такое – я бы знал непременно. Надо будет спросить осторожненько.
   И пока Васильев оглядывал компашку, выбирая себе жертву, Кондратьев предложил выпить за искусство.
   – Гениально! – пропела Коврижная и подцепила вилкой килечку.
   – За бессмертное искусство! – добавил Кучерявый. Выпил и затянул про песню, которая строить и жить помогает.
   – Гениально! – поддержала его Коврижная.
   – Ага! – обрадовался Васильев, сообразив, что у неё спросить – это самый простой вариант. Тем более, что сидела она рядом. И он осторожненько взял Марию за руку. Пульса не было!
   Однако Коврижная по – своему поняла Васильевский жест. Она наклонилась и прошептала:
   – Гениально! Но сегодня ничего не выйдет, Олежка. Критические дни. Да и мой крокодил сегодня дома.
   – Я, собственно… – начал оправдываться Васильев, – Я ничего такого… вообще..
   – Хороших порывов нечего стесняться. – утешила Васильева Коврижная. – Они так редко бывают порывы эти.
   Потом она выпила рюмку и закусила килечкой.
   Васильев поднялся и под песню про комсомольцев – добровольцев пошёл в туалет, а потом в кухню на перекур. Там уже стоял у открытого окна Кондратьев и задумчиво смотрел на ночной город.
   – Скажи, Олежка, – спросил Кондратьев, не оборачиваясь, – Вот, окна горят, люди там небось… Ты мне скажи – они живут или им только кажется, что они живут?
   Васильев, подойдя поближе, взял Кондратьева за руку. И к своему удивлению, почуял тугой, нетерпеливый пульс.
   Кондратьев улыбнулся:
   – А я тебя, Олег, и щупать не буду. Я и так знаю…
   Васильев тоже улыбнулся и закурил:
   – Саша! Ты понимаешь, что тут происходит?
   – Ни хрена не понимаю. – утешил Кондратьев. – Я на съёмках в Смоленске был. Приезжаю, а тут… вся эта хренотень. Чуть крыша не съехала.
   – И что? Все покойники, кроме алкашей? – грустно спросил Васильев.
   – Нет. – равнодушно сказал Кондратьев. – Не все. Только элита наша, так сказать. Номенклатура, интеллигенция всякая и к ним примкнувшие. Я на заводах бываю с концертами. Работяги живут как жили. И ни хрена им не стало.
   – Как это не стало? – заволновался Васильев. – Вот Владлен говорил, что детей как – то… не рожают, что ли…
   – Ты Владлена больше слушай! – засмеялся Кондратьев, – Он тебе ещё не такого споёт. Они же все видят только то, что хотят видеть.
   Друзья, быть может, ещё поговорили, но в кухню бочком вошёл Ильюша Жердев и вынул из – за пазухи бутылку водки.
   – А теперь, парни, за Новый год, потому что он, сволочь, снова к нам подбирается. – и Жердев начал наливать. Он был настолько обаятелен и убедителен, что не выпить с ним было просто невозможно.
   Но Васильев удержался от соблазна, скользнул в коридорчик и ушёл не прощаясь.
   Ночь была душновата. Васильев брёл к дому и слушал как из открытых окон плыла музыка из Рязановского шедевра. И снова возникло у Васильева желание бежать из этого города как можно скорее и дальше.
   Во дворе Васильевский Запорожец всё так же сиротливо стоял на четырёх кирпичах. Только очень странно стоял, покачиваясь, как пьяный мужик. Васильев подошёл поближе. Это какая – то изобретательная парочка умудрилась открыть машину и забраться внутрь. И теперь голые девичьи ноги, упираясь в ветровое стекло, напоминали военные прожектора.
   – А что? – улыбнулся про себя Васильев, – Дело молодое…
   И тут же появился милиционер.
   – Что это Вы тут делаете, товарищ? – сурово спросил страж закона у Васильева. И не дождавшись ответа спросил ещё суровей:
   – Чьё это транспортное средство?
   – Моё это средство, – приветливо разъяснил Васильев. – И ничего я тут не делаю. Я домой из гостей иду.
   – Придётся, гражданин, пройти со мной. – сказал милиционер и положил руку на кобуру, – Сигнал был. Вам будет предъявлено обвинение в использовании транспортного средства не по прямому назначению и организации притона.
   – Чёрт тебя побери! – в сердцах ругнулся Васильев и тут же пожалел, что ругнулся, потому что из подворотни выбежал здоровенный чертяка с вилами в лапах, заговорщецки подмигнул Васильеву, и, насадив взвизнувшего милиционера на вилы, убежал назад в подворотню.
   Васильев остолбенел. И долго бы стоял неподвижно, но Запорожец, заскрипев зубами, съехал с двух кирпичей и грозил совсем перевернуться. Тогда Васильев очнулся и пошёл домой, ему не хотелось смотреть на муки старого дружка.
   Поднимаясь по лестнице Васильев думал о том, что предыдущие его догадки справедливы и он попал в ад.
   – Иначе откуда чёрт с вилами взялся? Черти в аду живут а на земле только алкоголикам показываются.
   И тут же Васильев почувствовал себя настолько пьяным, что ему пришлось сесть на ступеньку и подождать немного пока пройдёт головокружение. Васильев сидел и вспоминал сколько он выпил на Никиных посиделках. Только ничего ему не вспоминалось кроме первой и последней рюмки. Васильев укоризненно погрозил пальцем неизвестно кому, выговорил:
   – Впредь осторожней надо быть. А то… – и пошёл потихоньку, придерживаясь правой рукой за стену.
   Дома было пусто. Ни домового, ни Милки. Васильев побродил по комнатам, а потом уселся на кухне. А только сел, как почувствовал запах жареного сала. Васильев насторожился и, посидев немного, сказал:
   – А ну показывайтесь! Где вы там!
   И они показались.
   За столом рядом с Васильевым сидели Константин и два здоровенных чёрта в ватниках. У одного рога были бараньи, а у второго прямые, с красной ленточкой, завязанной бантиком на левом роге. На столе стояла початая бутылка водки. Мурка на задних лапах хлопотала у плиты. Ростом она была чуть ниже среднего человечьего. Черти Васильева не удивили. Константин тем более. Но вот, внезапно выросшая кошка… Да ещё готовит что – то.
   – А что такого? – обернулась Милка, – яичницу жарю с салом. Мужчинам закусить нужно.
   – Эх, яичница! Закуски нет полезней и прочней. Полагается по-русски чарку выпить перед ней. – процитировал Твардовского чёрт с красной ленточкой и начал наливать.
   – А вот настоечки нашей! – пододвинул к Васильеву рюмку чёрт с бараньими рогами. – Просветляет.
   – На чём настоечка? Спросил Васильев, разглядывая напиток на свет. Он уже смирился с тем, что он в аду, и ему было на всё наплевать.
   – На чертополохе, конечно. – объяснил тот, что с бантиком. – На чём же ещё? – и добавил озабоченно, – Так за что выпьем?
   – Я, конечно, выпью этой вашей чертополоховки. – сказал Васильев и очень строго посмотрел на всех. – Почему бы и не выпить в хорошей компании? Только вы мне, ребята, сначала объясните всё это… – Васильев эффектно, как ему показалось, повёл рукой вокруг.
   – Что Это, братан? – спросил тот, который без бантика. Потом выпил рюмку и подцепил вилкой ломтик сала.
   – А вот это самое. – съязвил Васильев. А потом подумал и пояснил. – Кошка с яичницей, чер… мифические существа за моим столом, чертополоховка какая – то, этот бантик на рогах в конце концов!
   – Ну, блин началось… – покачал головой тот, что с бантиком, а его сосед, закусывая, промямлил:
   – А тут и объяснять нечего, Олег Петрович. Нечего, потому что ничего и не произошло. И не происходит. И вряд ли произойдёт. Никакие мы не черти. Бывшие научные работники. У Егора Кузьмича, – он кивнул головой на чёрта с ленточкой, – кандидатская степень по славянской мифологии. Я бывший профессор. А сейчас мы теплотехниками работаем, потому что это свойственно русской интеллигенции на историческом переломе и в поисках себя. Потому что настоящий интеллигент должен быть всё время против. А рога и всякие кошки с яичницей…. Олег Петрович… Скажу честно. Мне кажется, что для пожилого человека Вы просто выпили лишнего.
   – Хорошо. Предположим. – не унимался Васильев. – А вот этот? – Васильев показал на смущённого Константина. – А эта дурь с временем? А эти покойники, живущие как ни в чём ни бывало? А то что я уехать домой не могу? А эти ваши «органы», в конце концов?
   – Да. – не морнув наглым глазом сказал чертяка. Впрочем, какой чертяка? За столом перед Васильевым сидел обычный мужик в ватнике. Только в очках. И второй, что был с ленточкой на роге, тоже оказался вполне симпатичным человеком средних лет. И кошка Милка стала обычного роста и тёрлась у ног.
   – Так вот, – продолжил бывший чёрт. – Все эти Ваши, Олег Петрович, покойники, черти, домовые и прочие заморочки – суть искривление пространства. Я бы мог много на эту тему наговорить, да Вы не поймёте или поймёте превратно. А Город? Что Город? Каждый свободный организм имеет право на чудачество, в конце концов. Согласитесь – если уж свобода, так свобода для всех.
   – Убедительно. – сказал Васильев и выпил.
   И как только выпил, так закружилось в глазах, полетело, и почуствовал Васильев, что погружается в липкое и бездонное. И слабым эхом отдавались голоса:
   – Сомлел, бедолага… Понесли на диван… А ты докладывал, что непьющий…
   Рядовая Милашкина, не крутись по ногами… Тяжёлый, гад… Сержант Константинов, за ноги бери… Какой врач?.. Если к утру не сдохнет – жить будет…
   Тогда Васильев напрягся изо всех сил, разлепил глаза, и наступило утро.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

   А утро выдалось приятным, потому что горячая вода была. Васильев встал под душ и решил, что не даром он рисковал здоровьем, принимая внутрь эту подозрительную чертополоховку. А потом вспомнились смутные голоса, величавшие Константина сержантом, но Васильев эти ненужные воспоминания отогнал, сказав весело и громко:
   – Ну и хрен с ним!
   Потом выпил кофе и покурил. Хотел было позавтракать, но, заглянув в холодильник, понял, что затракать – то нечем.
   – Константин, блин горелый! Совсем за хозяйством не следишь! – проворчал Васильев и поднял телефонную трубку. Звонила неутомимая Елена Михайловна. Поставленным меццо – сопрано она торжественно напомнила, что сегодня в четыре сбор актёров, занятых в Пушкинском вечере. Васильев посмотрел было на часы, а потом спохватился – времени – то нет. Впрочем, это даже и хорошо: никогда не опоздаешь.
   Васильев решил перекусить в кулинарии, что была расположена на первом этаже.
   – Чем – нибудь накормят. – подумал Васильев, надевая куртку, – Не может быть, чтобы у них совсем ничего не было. А потом еды раздобуду.
   И Васильев сунул в карман плетёную авоську.
   В кулинарии, на которую так расчитывал голодный Васильев, было тоскливо. К лиловой стене был приколот кнопками плакат, призывающий пить соки, и утверждающий, что это кладовая витаминов. В застеклённой витрине на подносе из нержавеющей стали лежали два бутерброда с сыром. У стеллажа, сидя на табурете, продавщица в кружевной наколке на голове увлечённо читала журнал «Огонёк ».
   Васильев потоптался у прилавка. Он понимал, что мешает даме расти духовно и ему было совестно. Но всё же, дождавшись, когда продавщица начала переворачивать страницу, он вякнул негромко:
   – Простите, девушка…
   – Я Вам не девушка, – парировала продавщица, не отрываясь от журнала.
   Васильев устыдился:
   – Хм… Товарищ…
   – И не товарищ. – тут же ответила образованная продавщица. Потом подняла глаза, долго рассматривала из – за журнального барьера Васильева и наконец смилостивилась:
   – Я работник общепита. Чё надо?
   – Да я… Как – то… Вот… – начал было мяться Васильев, но работник общепита тут же эти интеллигентские мямли обрубила:
   – Короче.
   – Да я поесть хотел, а у вас… – и Васильев обречённо показал рукой на сиротские бутерброды.
   – Что ж жена не кормит? – заинтересовалась продавщица и даже отложила «Огонёк» в сторону.
   – Я неженатый. – сказал Васильев и не соврал ни на грамм, потому что жена осталась в далёком и недосягаемом уже Нью-Йорке.
   – Это ж надо! – продавщица подошла, наконец-то, к прилавку. – В первый раз за тридцать лет неженатого мужчину вижу. Что? Больной, или после отсидки, или ваще тю-тю. – она выразительно покрутила указательным пальцем возле виска.
   Васильев даже обиделся:
   – Я Вас не понимаю. Почему же это раз неженатый, так непременно тю, тю? Я вполне нормальный… во всех местах. Просто времени как – то не было. Всё учёба, знаете… работа…
   Вот тут Васильев определённо и нагло врал. Но его можно было и понять и простить.
   – А кем же Вы, такой учёный, работаете? – спросила работник общепита и начала возиться со своим, загадочным для Васильева, инвентарём, – Вам кофе с молоком?
   – Мне чёрный. – тут же ответил Васильев. И добавил, торопясь, – И с сахаром!
   И только потом негромко, но гордо, забыв, как клял ещё позавчера свою профессию, добавил:
   – Артистом я работаю.
   – Скажите пожалуйста! – деланно удивилась продавщица, – Вам яишенку, или блинчики соорудить?
   – Блинчики тоже. – с достоинством ответил Васильев, взял свой кофе и понёс к столику.
   И не успел он толком устроиться и полюбоваться на пыльный букетик искусственных ромашек в пластмассовой вазочке как премудрая работница общепита стояла рядом, а глазунья из двух яиц на столе.
   – Ну, раз так, давайте знакомиться, – весело сказала общепитовская дама, вытерла руку о передник и протянула Васильеву:
   – Валя.
   Васильева несколько смутил такой поворот событий, но всё же он пожал плотную дощечку Валиной руки и представился:
   – Олег.
   – А по батюшке? – закокетничала Валя. – А то неудобно как – то. Артист всё – таки. Не хухры – мухры.
   Васильев закокетничал:
   – Отчество у меня простое. Петрович. А профессия самая никчемная. Артиста каждый обидеть может.
   – Это Вы напрасно. – огорчилась Валя. – Всё – таки несёте, так сказать, искусство в массы. И деньги за это платят, я думаю. И не вагоны грузите, как-никак.
   – Это да. – согласился Васильев. – Вагоны не гружу.
   Тут Васильев загордился тем, что вагоны не грузит, и достал бумажник:
   – Что там с меня будет, Валечка?
   Официантка уточкой, переваливаясь с ноги на ногу, прошла за прилавок, пощёлкала кассовым аппаратом и грустно сказала:
   – Один рубль тридцать восемь копеечек с Вас.
   Васильев тоже подошёл к прилавку, и, отсчитывая деньги, спросил:
   – А не подскажете ли Вы мне где тут продуктов купить можно. А то сегодня заглянул в холодильник – пустота.
   – Вопрос, конечно, интересный. – улыбнулась Валентина и посмотрела на Васильева особенным взглядом. Так изучающе – сочуственно психиатр смотрит на пациента.
   Насмотревшись вдоволь, она подвела итог:
   – Что с Вами сделаешь? Придётся помочь. Но имейте ввиду – от себя отрываю.
   И тут же набрала номер на телефоне:
   – Алло! Муся?.. Это Валюха. Слушай внимательно, блин! Тут к тебе человек подойдёт от меня… Отоварь… Да… Да… Неееет!… А пошла ты!
   После такого загадочного монолога Валентина наклонилась к Васильеву через прилавок и прошептала:
   – Зайдёте в райпрофсожевский магазин. Это рядом тут. Найдёте, я думаю. Спросите Мусю. Скажете, что от меня. Понятно?
   – Понятно. – сказал Васильев. И начал испуганно пятиться к двери, – Спасибо Вам, Валя, за всё.
   – А Вы заглядывайте почаще. – пригласила Валентина и загадочно улыбнулась.
   Васильев вышел на улицу, прислонился к стене слева от крылечка кулинарии и закурил. Он затягивался горьковатым дымом и с грустным интересом всматривался в окружавший его мир. И мир этот был сегодня до неприличия обнажённым. И в обнажённости этой была жестокая правда, которой Васильев ранее не замечал. Как будто пелена с глаз спала.
   – Ну что ж? – думал Васильев. – Будем жить. Раз уж так карта легла. И не надо обманывать себя тем, что удастся отсюда вырваться. Не надо. Вот, научусь крутиться – вертеться. Продукты доставать или что – нибудь ещё. Вот, Валентину эту охмурять начну. Да мало ли ещё что? А все эти заморочки?.. Нужно ещё понять были они или не были. Мало ли что я мог нафантазировать? В конце концов, каждый из нас видит то, что хочет видеть. Значит где – то в подсознании у меня сложился именно такой облик Города, а не какой – нибудь другой. Город, как город. И нечего… Возьми да прослушай пульс у жителей Токио или… да любого города. Тоже удивлялок будут полные штаны.
   Васильев бросил окурок, сплюнул и двинулся в сторону нужного магазина.
   А магазин оказался совсем рядом. Стоило только улицу перейти и, свернув налево, протопать полквартала. И было в этом магазинчике чисто и прохладно. На стеллажах из нержавеющей стали покоились банки с маринованными помидорами, окостеневшие пачки соли и пакеты с перловой крупой. У кассы грузная дама в белом лениво переругивалась со старухой, которая утверждала, что её нагло обсчитали на девять копеек. Васильев не успел толком рассмотреть ассортимент магазинчика, как кассирша прекратила дискуссию. Она выдала бабке спорные девять копеек, посоветовав ей отложить эти деньги на похороны, и уставилась на Васильева.
   – Простите, мадам! – заегозил Васильев. – Могу ли я поговорить с Мусей?
   – Муся! – закричала кассирша в загадочную глубину подсобных помещений. – Тут тебя мужчина хочет.
   – Пусть пройдёт. – донёсся голос. – Это Валькин новый кадр. Пусть пройдёт, а мы оценим.
   – Проходите, мужчина. – сказала кассирша.
   Ухмыльнулась и, откинув вверх крышку прилавка, крикнула:
   – Вроде ничего себе.
   Васильев унизительно засуетился и прошёл, вернее козликом проскакал, вглубь магазина. Там, протиснувшись в коридорчике между мешков с сахаром, он очутился в чистенькой комнатке со столом и двумя мрачными сейфами. За столом и сидела Муся, оказавшаяся вопреки ожиданиям сухощавой, как спортсмен – марафонец.
   – Ну, ну, – сказала Муся и подпёрла ладонью правую щёку. – Покажитесь, покажитесь. Интересно, кого в этот раз Валюха подцепила?
   Васильев молчал.
   Васильев молчал, а поджарая Муся любовалась. А налюбовавшись, подвела итог предварительного осмотра:
   – Ладно. Годится. Надо Вальке помочь, а то всё в девках мается.
   Это было определённо одобрение Васильева, как перспективного жениха. Васильев открыл было рот чтобы вякнуть, но вспомнил пустой холодильник и вякать не стал.
   – Ну, так что же хочет наш артист? – спросила Муся, всё ещё не сводя с Васильева буравящего взгляда.
   – Да я… собственно… – начал мяться Васильев. – Мне бы… как бы… еды. Вот.
   – Ладно. – Муся раскрыла, лежащую на столе амбарную книгу. – Короче. Как записать?
   – Васильев я. Олег Петрович.
   Васильев вдруг ощутил унизительность происходящего и, чтобы вернуть испарившееся неведомо куда собственное достоинство, уселся на стул и закурил.
   – Миша, зайди! – закричала Муся и тоже закурила. А закурив, достала бутылку коньяка и две рюмки.
   – Я не пью! – замахал руками Васильев. – Вернее, пью, конечно. Но сейчас не могу – у меня репетиция.
   – У Вас репетиция, а у нас спектакль. – проворчала Муся, наполняя рюмки. А пока она наливала да нарезала невесть откуда появившийся лимон, в дверях появился странный человечек. Маленького роста, подозрительно похожий на домового Константина, только без бороды. Но с такими же колючими глазками и в точно такой же зимней шапке.
   – Вызывали? – спросил человечек и почесался.
   – Это наш Миша. – представила человечка Муся и тут же спросила:
   – Васильев Олег Петрович. Знаешь такого?
   – Как не знать? – ответил Миша и снова почесался. – Улица Ленина, дом семьдесят четыре, квартира девять. К ним раньше Константин был приставлен, но начальство решило, что не нужно. Чтоб голая реальность потому что.
   – Это у них пусть будет голая, а у нас в штанах. – засмеялась Муся и подняла рюмку. – Ну, Петрович, за людей, которые умеют эту самую реальность создавать.
   Васильев тоже поднял свою рюмашку, выпил и зажевал лимончиком. Коньяк был хороший.
   А Муся тут же налила по второй и поставила почёсывающемуся Мише задачу:
   – Короче, Миша. Обслужишь клиента по высшему.
   – Есть! – По военному рявкнул Миша и исчез.
   – Вот так вот, Олег. – снова подняла рюмку Муся. – Будешь человеком и с тобой будут по – человечески. А говном будешь – так не обижайся. С тебя полтишок. Будет сдача верну.
   Васильев суетливо выпил, отсчитал пятьдесят рублей и вышел на волю.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

   – Вот оно оказывается как просто! – думал Васильев, идя по раздолбанному тротуару, – Нужно всего навсего человеком быть. И всё. И вся житейская премудрость. Как это мне раньше в голову не приходило? Впрочем, как всё это придти могло, когда я бытом – то никогда не занимался. Всё жена. А я, как человек творческий, так сказать, самоустранился.
   Васильев вспомнил о жене, оставленной в Нью – Йорке, и устыдился. И так вот, угрызаясь, дошёл потихоньку до музучилища, в зале которого была назначена репетиция.
   Когда Васильев приоткрыл осторожно дверь в зал и в образовавшуюся щель просунул голову, он увидел, что опоздал безнадёжно. Приглашённые на первую репетицию уже сидели с отпечатками пристального внимания на лицах, а по помещению раскатывался командирский голос Иосифа Адамовича Морока. Иосиф Адамович до того как был назначен Зав. Отделом агитации и пропаганды Горкома командовал политотделом авиаполка и очень этим гордился.
   – Значит так, товарищи! – вещал Иосиф Адамович. – Партия доверяет вам организацию и проведение ответственнейшего мероприятия. Юбилей со дня смерти Великого Поэта – это вам не танцульки какие – нибудь. Тут надо со всей ответственностью и засучив рукава. Чтобы не было потом мучительно, так сказать, больно. Мы, доверив вам, товарищи, это мероприятие, уверены, что вы мобилизуете не только все ваши силы, но и, я не побоюсь сказать, резервы.
   Васильев приоткрыл дверь ещё немного и протиснулся, вернее протёк в зал. И в этом перетекании он напоминал слизняка. А оказавшись в зале Васильев пригнулся, вжал голову в плечи и на цыпочках поскакал к стульям. Всем своим существом демонстрировал Васильев, что не хочет нарушать священную и, безусловно, рабочую атмосферу репетиции. Только старался он зря. Острый глаз Иосифа Адамовича уже узрел нарушителя дисциплины.
   – Вот, товарищи, как происходит. – резюмировал Иосиф Адамович. – Мы тут с вами не жалея сил, так сказать, а артист Васильев позволяет себе приходить когда захочет. Вы что же это такое себе позволяете, товарищ Васильев?
   – Да я вот… Как – то… Сами понимаете… – мямлил Васильев, а сам думал, – Что за фигня происходит? Если времени у них нет, то как я мог опоздать?
   А Иосиф Адамович не унимался:
   – Елена Михайловна! – Обратился он к Кудрик, которая отвечала за художественную часть. – Что у нас поручено Олегу Петровичу?
   Елена Михайловна деловито порылась в папочке, лежавшей у неё на коленях:
   – Олег Петрович читает у нас «Пророка».
   – Ага! – Обрадовался Иосиф Адамович. – Он у нас «Пророка» читает, а сам себе позволяет опаздывать. Вы уж, Елена Михайловна поработайте с ним как следует, чтобы осознал подтексты, так сказать, и великий смысл. А я, при случае, тоже поработаю.
   – Попал, блин! – сказал сам себе Васильев и уселся наконец – то на спасительное кресло.
   Оказавшийся по – соседству Владлен Гаврилович Щепотько, вместо того чтобы поздороваться начал так сосредоточенно внимать Иосифу Адамовичу, что даже человеку случайному стало бы понятно – вот как осознаёт серьёзность происходящего Владлен Гаврилович. А пока Владлен Гаврилович старался, Иосиф Адамович захлопнул красную папку, в которой лежали загадочные для непосвящённого бумаги, и с достоинством удалился.
   Он удалился, но место на трибуне тут же оказалось занято. Там уже стояла вдохновенная и серьёзная Елена Михайловна и сосредоточенно перебирала бумаги. Правда, бумаги у неё были не в красной папке, а зелёненькой, и не в кожаной, а в дермантиновой. Но это вовсе не умаляло важность и ответственность момента.