Юдин Борис Петрович. Город, который сошел с ума

   – Товарищи! – произнесла Елена Михайловна и окинула зал пристально. – Кратенько прочитаю вам сценарный план.
   Елена Михайлована снова уставилась в бумажку из зелёненькой папки и замерла. Так замирает петух, найдя зерно. То одним, то другим глазом рассматривает он драгоценную находку, сам себе не веря, что счастье всё – таки привалило. Вот так и Елена Михайловна одухотворённо и наполненно рассматривала свой же сценарный план, утверждённый уже во всех положеных инстанциях.
   Она так долго держала паузу, что Васильев не выдержал:
   – Она что там? Букву знакомую ищет? – прошептал Васильев, немного наклонившись к Щепотько.
   Но Владлен Гаврилович Васильева не только не поддержал, но наоборот прошептал свистяще на весь зал:
   – Прекратите ёрничать! И не делайте вид, что не понимаете ответственности этого мероприятия!
   После этой тирады Владлен Гаврилович демонстративно отвернулся от Васильева, всем своим видом показывая что ничего общего у него с этим отщепенцем от искусства не было, нет и быть не может.
   Васильев покрутил головой, оглядывая зал в поисках моральной опоры. Но сочувствия в коллегах не нашёл. Все сидели с каменными лицами. Один Добежанский понимающе улыбался.
   Тем временем Елена Михайловна разобралась в своих таинственных записях и, обведя взглядом зал, сообщила:
   – Значит так, товарищи. За постановочную часть ответственнен товарищ Добежанский. Костюмы и реквизит, если таковой понадобится, возложены на товарища Таранькину. Портрет Великого Поэта нам обещал нарисовать товарищ Дукст. Сценарная работа и режиссура возложена на меня. Может, я и не нравлюсь кое – кому, – и Елена Михайловна выразительно посмотрела на Васильева, – но прошу любить и жаловать.
   Значит так. Если руководители коллективов ансамбля скрипачей, духового оркестра и оркестра аккордеонистов считают, что им нужна репетиция на сцене, то сразу же после небольшого перерыва они могут начинать.
   После этого я лично поработаю с товарищем Васильевым. Ему доверено очень ответственное стихотворение и, сами понимаете, это должно быть прочитано на соответствующем уровне.
   Помогать мне в моей работе будет талантливейший мастер поэтического слова. Я не побоюсь сказать – наша гордость. Соломон Сергеевич Канарейкин.
   Соломон Сергеевич приподнялся, обозначая своё присутствие, и театрально, но с чувством собственного достоинства, поклонился.
   Человек способен признаться в чём угодно: в собственной беспомощности, в непомерном аппетите, в склонности к выпивке, в совершении преступления, и в любви. Но, вряд ли, вы отыщете человека, который признается, что ни фига не понимает в искусстве.
   В доисторические времена ниандертальский вождь, войдя в пещеру, разрисованную местными талантами, окидывал строгим взором все эти наскальные шедевры и, одобрительно урча, поднимал вверх большой палец руки.
   – Шедевр! – тут же подхватывало стадо. И художников начинали усиленно кормить и называть классиками.
   Правда, иногда вождь недовольно покачивал головой. И тогда незадачливых мазилок от искусства попросту съедали.
   Это ж надо! Сколько лет прошло, а традиции сохранились.
   Хотя, после Никиты Сергеича вожди уже оценками не занимаются. Не опускаются, так сказать. Для этого есть публика попроще. Критики все мастей и разные другие специалисты.
   Вот такими специалистами из категории «разных других» и были в Городе Елена Михайловна и Соломон Сергеевич. И к мнению их прислушивались не только простые смертные, но и там наверху. А это, сами понимаете, накладывает… так сказать… ответственность за судьбы русского искусства.
   Так вот. Как только Соломон Сергеевич кивнул лысеющей головой участникам репетиции, так сразу же Елена Михайловна объявила перерыв.
   Васильев вышел на улицу. Там кучковались, временно выпущенные на волю, участники репетиции. Причём, отдельными группками стояли духовики и аккордеонисты. Между ними прогуливался Добежалов. Увидев Васильева он обрадовался, но, похоже, больше Добежалова обрадовался неутомимый Яша Коган. Он схватил Васильева за рукав и забормотал:
   – Господи! Вот, наконец – то, нормальный человек попался. Образованный. Не то что эти лабухи и поцы. Вот скажите, Олег Петрович?.. Тут вопрос возник, так я могу его задать?
   – Задавай. – неосторожно сказал Васильев и тут же спохватился, увидев, что Добежалов жестикулирует за Яшиной спиной. Но было поздно.
   – Вот, скажите мне, Олег, как культурный человек, – начал Яша и вцепился в Васильевский пиджак мёртвой хваткой. – Вот, скажите мне, куда они в туалет ходили?
   – Кто? – недоуменно спросил Васильев.
   – Как кто? – обрадовался Яша. – Дворяне эти. Пушкинские. Балы – шмалы, ля, ля – тру, ля, ля – это понятно. Непонятно, где у них туалет был. Вот, Вы в Михайловском были? И я был. Вы там туалет видели? И я не видел. А дамские платья ихние на картинках видели? А, если видели, Олег, скажите мне мыслимое ли дело задрать подол такого платья и не описать потом его в процессе, так сказать? Правильно. В одиночку задрать подол невозможно. Так же, как и не описать невозможно. Ну, ладно. В деревне – это я понимаю. В кусты можно сходить, или в домик типа сортир. А в городе? Нет, Олег! Вы скажите мне куда в городе сходить, если на балу пара сотен людей и все хочут?
   Васильев затосковал было, но Добежалов пришёл на выручку:
   – А пошёл бы ты, Яша, посрать. Там заодно и найдёшь ответы на поставленные вопросы.
   – Вы жлоб, Добежалов! – обиделся Яша. – Мыслящий человек Вам не пара, потому что Вы жлоб и шмаэзл.
   И Яша отошёл с гордо вздёрнутой головой.
   – Спасибо, Игорь! – улыбнулся Васильев. – Ты настоящий друг.
   Покурили, помолчали. И Васильев неожиданно спросил:
   – А действительно, как же они с этими делами управлялись?
   – Ты, блин, думай лучше, как из нежных лап Елены Михайловны живым вывернуться. – посоветовал Добежалов. – А то перекур уже заканчивается. Ну, ладно. Соображу что – нибудь. Что только не сделаешь для спасения товарища, а по выходным друга и собутыльника?
   Добежалов пошёл к аккордеонистам, а Васильев в зал.
   Там уже сидели в полной боевой готовности Елена Михайловна и Соломон Сергеевич. Елена Михайловна сосредоточенно выискивала нечто в своей заветной папочке, а Соломон Сергеевич восседал рядом. И столько брезгливости, презрения и ненависти к штукарям от искусства было на лице Соломона Сергеевича, что, казалось, дай ему Маузер – он тут же перестрелял бы этих дилетантов и извращенцев. И рука бы у него не дрогнула.
   Васильев тоже с нескрываемой брезгливостью поднялся на сцену, выдержал паузу и произнёс значительно:
   – Александр Сергеевич Пушкин. «Пророк».
   – Стоп. – рявкнула Елена Михайловна. – Вы, Олег Петрович выходите на сцену, прямо скажу, какой – то несобранный. Вот, как – то, не чувствуется, что Вы сейчас будете читать великие строки.
   Васильев понимающе кивнул и ушёл в кулису. Там он потоптался немного и только потом торжественно выплыл на сцену. При этом Васильев был так наполнен чувством ответственности, что боялся это чувство расплескать.
   – Александр Сергеевич Пушкин. – провозгласил Васильев. Потом выдержал паузу и добавил:
   – «Пророк».
   После этого Васильев снова взял паузу. Только более продолжительную и эффектную, чем в первый раз. И только потом начал читать:
   – Духовной жаждою томим,
   В пустыне мрачной я влачился…
   – Стоп! – закричала Елена Михайловна. – Олег Петрович! Дорогой! Я не вижу мрачной пустыни. Как – то, пропадает у Вас такой эффектный образ. И жажды не чувствуется…
   – Нет проблем. – согласился Васильев. – Будет жажда.
   И Васильев начал сначала. Произнося первую строку он сделал такое изнурённое лицо и так мучительно проглотил слюну, что каждому должно было быть понятно – вот человек, умирающий от жажды.
   – Хорошо! – одобрила Елена Михайловна.
   – А я не верю. – вмешался Канарейкин. – Это жажда пива, а не духовная жажда. Духовная жажда – это нечто высокое.
   И Соломон Сергеич собрался было сам изобразить духовную жажду, но тут на сцену начал выплывать оркестр аккордеонистов. Музыканты строго и молча выходили из кулисы, держа в одной руке стул, а во второй пюпитр. Аккордеоны уже были пристёгнуты к груди ремнями.
   – Что это? Как такое? Кто позволил? – разъярилась Елена Михайловна.
   – Спокойно! Только без драки, пожалуйста! – охладил её пыл руководитель оркестра Ходулин. Во первых мы по графику, Вами же, Елена Михайловна, составленному. А во вторых, у нас концерт в подшефном колхозе и автобус уже пришёл. Когда же, позвольте Вас спросить, нам сцену попробовать?
   – Это полное безобразие, не не творческий процесс! Я буду ставить вопрос. – взвился было Соломон Сергеевич, но практичная Елена Михайловна его тактично осадила:
   – Что тут поделаешь, Соломон Сергеевич – товарищи в графике. – и тут же испортила Васильеву настроение окончательно:
   – С Вами, Олег Петрович, мы ещё поработаем. Я прошу Вас явиться за час до начала. И мы непременно найдём уголок для уединения.
   – А дома, Олег Петрович, Вы непременно задумайтесь над пророческой ролью Поэта, над его великой миссией, так сказать. – Вставил Соломон Сергеевич свои пять копеек. И вид у него при этом был такой грозный и величавый, что если у кого – то и были сомнения насчёт пророческой роли и миссии, то теперь эти сомнения развеялись, как дым.
   Васильев скривился, но, скривившись, покорно кивнул головой и вышел в фойе. Там уже гулял довольный Добежалов.
   – Вот какие чудеса творит натуральный обмен! – изрёк Добежалов.
   Васильев не понял:
   – Какой обмен, Игорь? Что на что и когда?
   – Какой ты… – улыбнулся Добежалов. – наивный. Я дал Ходулину на водку, чтобы он порепетировал со своими орлами. Вот и получается, что я выменял твою драгоценную свободу на банальную бутылку.
   Вышли на улицу. Похоже, что прошёл краткий дождь. Пахло свежестью и на асфальте лежали мутные зеркала луж. В одну из них Васильев ступил, задумавшись. А когда отматерился и вытер грязь с ботинка клоком травы, сорванной с газона, то спросил сам у себя:
   – И какого хрена они в этом «Пророке» нашли? Банальный стишок. Если я правильно помню, даже перевод откуда – то.
   – Э-э-э-э, братец! – подхватил тему Добежалов. – Тут ты в корне не прав.
   Мелко берёшь. А ты глубже копай! Глубже. Стих этот для Пушкина в самом деле этапный. По Александру Сергеевичу так государственная машина прокатилась, что ему стало не до романтики. Ведь сразу после «Пророка» он напишет:
   – Нет, я не льстец, когда царю
   Хвалу свободную слагаю:
   Я смело чувства выражаю,
   Языком сердца говорю.
   – А потом? – Спросил Васильев.
   – А потом. Что потом? – задумался Добежалов. – Потом было всё, как положено.
   Но весь остаток жизни преследовал Пушкина Медный всадник, с грозно протянутой рукой.
   – Это уж… Да. – загрустил Васильев, но тут же грустить перестал, потому что стояли друзья уже у входа в единственный в Городе пивной бар.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

   Васильев толкнул тяжёлую дверь, вошёл вовнутрь и тут же остановился.
   Остановился, потому что попал он явно не туда, куда хотел. В задымленном зале вместо привычных «стояков «стояли столы, вокруг которых и сидели, и стояли мужики. У дверей на полу устроился инвалид в бескозырке – играл на гармони и пел жалостливо:
   – Ой, товарищи! Расскажу я вам. Этот случай был в прошлом году. Зверь отец убил дочку родную. Я про это вам песню спою.
   Васильев постоял, постоял, и вышел на улицу.
   – Что – то тут не то, Игорёк. – задумчиво сказал Васильев. – Что – то не так…
   – Ты просто забыл, Олежка, что пивбар не тут. – пояснил Добежалов. – Здесь сейчас столовая «Берёзка «, а пивбар на Солнечной, нынешняя Горького, где раньше булочная была.
   – Точно! – обрадовался Васильев. И тотчас же вспомнил эту булочную. Там надо было сначала выстоять очередь и только потом получить фунт тёплого ещё хлеба. Тёплого – потому что он просто не успевал остыть. И самое интересное было в том, что фунт редко отвешивали одним куском. Обычно получался и небольшой ломоток, который назывался довесок. И этот довесок можно было съесть по дороге к дому. И это тоже было радостно.
   И вот с таким ощущением, что радость, всё – таки, была, да позабылась, вошёл Васильев в Городской пивбар, где плавали клубы дыма, вонь прокисшего пива и мочи. Васильев встал к стойке, чтобы место занять, а Добежалов в очередь за пивом. Очередь была совсем небольшая. Не то что в конце дня, когда мужики после работы позволяют себе оттяжку. Так что Васильев даже не успел толком перекурить как Добежалов уже пришёл с четырьмя поллитровыми кружками и тарелкой, на которой в окружении луковых колечек красовались несколько кусков нечищеной сельди иваси.
   – За свободу! – улыбнулся Добежалов и приподнял свою кружку.
   – За свободу. – согласился Васильев и тоже к кружке приложился.
   А когда отпили немного Добежалов достал бутылку водки и соорудил ерша.
   – Не круто будет? – озаботился Васильев. Но Добежалов утешил:
   – По системе Станиславского положено, чтобы нервную систему в порядок привести.
   И друзья глотнули за здоровую нервную систему.
   – Что – то не так, Игорь. – сказал Васильев после того как закусили селёдочкой. – Не понимаю, но чую, что что – то не так.
   – Слушай, Олег! – задумался Добежалов. – А ты уверен, что находишься в реальном Городе?
   Васильев подумал, глотнул ещё ершика и признался:
   – Нет. Не уверен. Слишком тут много такого, что быть не может, потому что быть не может никогда. Но, с другой стороны, где – то же я есть?
   – Где – то есть. – согласился Добежалов.
   – И вот из этого самого Где – то я вырваться не могу. Понимаешь?
   – Понимаю. – сказал Добежалов шёпотом.
   – Ты пойми, – тоже зашептал Васильев, – Я никогда в этой сраной эмиграции не пил столько, сколько здесь пью. И, что страшно и странно, это мне нравится всё больше и больше. И избавиться от этого я тоже не могу.
   – А ты пробовал? – усомнился Добежалов.
   – Что пробовал? – собрался обидеться Васильев.
   – Избавиться пробовал?
   – Нет! – признался Васильев. – Не пробовал, но твёрдо знаю, что ничего не выйдет.
   – Тогда да. – согласился Добежалов. – Тогда конечно… Что уж тогда?..
   И Добежалов ещё плеснул водочки в пивко, чтобы нить разговора не терялась. Плеснул и тут же отвлёкся:
   – Олег! Хочешь, я тебя с настоящим пророком познакомлю? Шутка, шуткой, но чем чёрт не шутит? Может, он и вправду что – то знает?
   – А что? Действительно. – Васильев внимательно присмотрелся к любителям пива. – Только не спеши. Я хочу сам угадать этого пророка.
   – Давай! – согласился Добежалов и Олег Петрович начал угадывать. И через минуту, другую нашёл подходящую кандидатуру. На полу неподалёку от двери в туалет сидел мужик в рваном ватнике. Волосы на голове этого мужика стояли принципиально дыбом, напоминая не то Бетховена, не то Эйнштейна. И это странное поведение волос, по мнению Васильева, и было несомненным признаком гениальности.
   – Вот он, Игорёк! – показал Васильев на эту радость парикмахера. – Этот Самый фактурный. Этот как раз то, что надо.
   – Согласен. – кивнул Добежалов. И крикнул в другой конец зала:
   – Фима! Подойди!
   – Пить сегодня, парни, много не могу. – повинился Фима, подойдя. – Только что из дурки. Ещё не отошёл.
   Васильев с удивлением смотрел на Фиму. Потому что был этот Фима типичным мальчиком из хорошей семьи. Белая рубашечка, галстучек, очки в роговой оправе, смущённая улыбка.
   – А мы много и не дадим. – утешил Фиму Добежалов. – Нам самим мало. Тут вот какая штука. Вот у Олега ощущение, что он не может от Города избавиться…
   – Какое ощущение, блин? – перебил Васильев. – Тут полный дурдом. Я уезжаю, а вместо этого оказываюсь в «Конторе» на допросе. Черти, домовые, и вообще.
   – Пуповину надо рвать. – забормотал Фима и закатил глаза. – Рви пуповину, иначе никак. Иначе ребёнок не родится….
   – Ты, Фима, остынь. Ты не горячись так. Не убивайся. – налил Добежалов Фиме.
   Тот выпил, выдохнул воздух, пожевал губами и пришёл в себя.
   – А ты не горюй. – сказал Фима Васильеву. – Будешь человеком, всё само собой утрясётся.
   И пошёл к своему стояку.
   Правда, отойдя немного, обернулся и крикнул:
   – И вовсе не дурдом, а дургород!
   Васильев помолчал немного, а потом попил ёршика и спросил Добежалова:
   – Как это рвать? Какую пуповину? И кому, главное?
   Добежалов только пожал плечами.
   А Васильев завёлся:
   – Я вот сейчас спрошу этого вашего Пророка. Я строго спрошу, если на то пошло. Что же это за пророчество? Это хуже прогноза погоды!
   – Спроси, если так уж загорелось. – равнодушно ответил Добежалов и занялся куском селёдки, которая норовила выпрыгнуть из тарелки. – Только, думаю, лучше не будет.
   – Это почему же не будет? Я имею полное право спросить.
   – Конечно, имеешь. – обрадовался Добежалов. Он как раз исхитрился наколоть на вилку упрямый деликатес. – Только понятней тебе не будет. Чем больше вопросов, тем меньше понимания. Закон Архимеда.
   – Какого это Архимеда? – опять «не догнал» Васильев. – Это у которого штаны на все стороны равны?
   – Ну, не хочешь Архимеда, тогда пусть будет Бойля – Мариота.
   – Смейся, паяц! – съехидничал Васильев. Отпил ещё из кружки и глубоко вздохнул, приподняв плечи. – Ты смейся, иронизируй, а я пошёл рожать истину, которая только в споре.
   Васильев оторвался от стойки и почувствовал, что пьян он более, чем ожидал. Пришлось собраться, выпрямить и спину. И только потом на странно – негнущихся ногах двинуться на поиски истины.
   Но Васильев, несмотря ни на что, добрёл до загадочного Фимы. И Фима оказался не таким уж и загадочным, как думалось Васильеву вначале. Фима этот двумя руками держал лапищу здоровенного мужика, просяще заглядывал этому мужику в глаза и заискивающе щебетал.
   – Господи! – ужаснулся Васильев. – И тут от голубых деться некуда! Ладно уж Нью – Йорк. Там, понятно и естественно. Но тут!
   Правда, Васильев тут же спохватился:
   – А не один ли мне хрен. Кто я им такой, чтобы указывать как жопу использовать?
   Родив такую ценную мысль, Васильев собрался внутренне и выдал:
   – Простите, Фима, но я хотел бы… Это… вот… как бы…
   И, пока Васильев формулировал, Фимин бойфренд протянул огромную лапищу и схватил Васильева за лацкан пиджака:
   – Тебе, мужик, чего, короче? В рог хочешь?
   – Нет. Не хочу. – заявил Васильев, пытаясь освободиться. – Я просто хотел кое – что уточнить у товарища Пророка.
   – Не понял. Кто тут их нас тебе товарищ Пророков?
   – Это я, Иванушка. Это я. – Признался Фима и великодушно разрешил:
   – А Вы спрашивайте, не бойтесь. Это Иванушка. Он только кажется таким. А на самом деле он не такой.
   – Пророк, блин? – удивился Фимин жлоб и выпустил Васильевский лацкан на волю. – Это обосраться и не жить! Фимка – пророк. Писец всему, короче!
   – Васильев встряхнулся, как воробей, купающийся в луже:
   – Вот, Фима! Вы говорили, что пуповину рвать и прочее… А как это рвать? И, главное, кому?
   – Себе, противный, себе. – заворковал Фима и снова уставился в лицо партнёра. – Ты что, думаешь, в настоящем Городе живёшь? Ты в ностальгии своей живёшь. И осбободишься, как только лопнут те провода, что тебя с этим Городом связывают.
   – Как это в ностальгии? – растерялся Васильев. – Вы, товарищ пророк, хотите сказать, что я всё вот это выдумал?
   – Хочу. – признался Фима.
   – А если я ещё чего такого выдумаю? – завёлся Васильев. – Вот… Вот, возьму сейчас и выдумаю, что въезжаю я в Город, как победитель, на белом коне! Что тогда?
   Ох, зря это Васильев так разошёлся. Ох, напрасно. Потому что, как только он загнул про белого коня, так тут же оказался на спине этого коня. Спина у коня оказалась широкой, как диван, и Васильеву пришлось раскорячиться по самое, как не надо. И Васильев не только раскорячился, но и вцепился двумя руками в гриву этого животного. А конь начал себя вести, как скотина. Присев на задние ноги, он стукнул правой передней в грудь Фиминому хахалю. А потом, выложив на пол солидную кучу пахучих конских каштанов, направился к выходу.
   – Петрович! Скажи этому коню! – закричал Добежалов.
   – Что я ему скажу, когда он по – русски не понимает? – захрипел в ответ Васильев.
   – Кто не понимает? Это я не понимаю? – повернул голову конь и заржал. – Я на всех языках понимаю, включая суахили. И это благодаря тому, что трепетно и с должным уважением отношусь к высокому искусству.
   Васильеву стало очень не по себе. Потому что у этого образованного коня было лицо Соломона Сергеевича Канарейкина.
   Васильев собрался было спросить у Соломона Сергеевича, как это он стал таким благородным животным, но не успел. Конь уже выбил витринное стекло и оказался на улице.
   И тут же грянули оркестры!
   Васильев приподнял голову. Прямо перед ним кастрированной египетской пирамидой высился Мавзолей, на трибуне которого среди незнакомых Васильеву людей стоял товарищ Сталин и делал Васильеву ручкой.
   Потрясённый увиденным Васильев сделал неимоверное усилие и обернулся. Позади него простирались бескрайние солдатские ряды. Моросил дождь и солдаты были строги и угрюмы.
   – Ты куда это завёз? – зашептал Васильев Соломону Сергеевичу в волосатое ухо. – Ты чокнулся или как? Ну, прям, не конь а козёл.
   – Куда надо, туда и завёз. – огрызнулся Соломон Сергеевич. – Сам же хотел, чтоб на белом коне.
   – Это же Парад Победы, остолоп! – Уже не зашептал, а закричал Васильев. – Я так не играю.
   – Экие мы капризные! – огорчился конь и лязгнул копытом по брусчатке. Из – под копыта вырвался феерверочный сноп искр и Красная площадь сменилась Городской площадью им. В. И. Ленина. Васильев, увидев знакомые места, воспрял духом.
   На площади вдоль мрачного куба Дома Культуры в две шеренги стояли не менее мрачные горожане.
   – Здравствуйте товарищи горожане! – прокричал Васильев.
   Строй настороженно молчал.
   – Поздравляю вас с моим возвращением! – продолжал Васильев надрываться.
   Но публика молчала. Потом послышался голос из второго ряда:
   Так это артист Васильев! То – то я смотрю, что мудак на коне сидеть не умеет.
   Тут конь Соломон Сергеевич встал на дыбы и Васильев, как ни цеплялся за гриву, всё же соскользнул на землю.
   Горько было и гнусно. Васильев на четвереньках подошёл к памятнику Ленину и уселся на гранитной ступеньке. Шеренга встречающих уже исчезла. Только странный конь гарцевал по площади. Сделав два круга он образовал из спины два крыла, взмахнул этими крылами и Пегасом поднялся в облака.
   А Васильев сидел на ступеньке и горько плакал.
   Потом к нему подошла собака непонятной породы, лизнула лицо горячим языком и сказала:
   – Что ж ты плачешь, миленький. Мы с тобой скоро мальчика родим, а ты плачешь.

ГЛАВА ОДИНАДЦАТАЯ

   Васильев зарыдал и проснулся от этих рыданий. Проснулся, и когда сообразил, что он не на площади имени Вождя, а в своей кровати, то обрадовался. Только напрасно он это делал. Потому что нависала над ним пахучей плотью Валентина из кулинарии. И из всей одежды была на этой Валентине одна кружевная наколка на голове.
   – А вот, золотой ты мой, мы сейчас пивка. – сладко запела Валентина, протягивая Васильеву банку чешского пива. – Мы пивка глотнём и всё у нас пройдёт, как и не было.
   Валентина щебетала и умилялась, как старая дева над коляской с чужим ребёнком.
   – Как Вы тут? – прохрипел Васильев, но банку с пивом взял. – Кто Вы?
   Ну, это Васильев лукавил, скажем откровенно. Потому что прекрасно он узнал вчерашнюю кулинарную работницу Валентину. А вот почему он к ней не признался – пусть это лежит на Васильевской совести мрачным чернильным пятном, или, того хуже, тяжким грузом.
   – Где я? – продолжал хитрить Васильев и играть наивняка.
   – Дома, котик! – просюсюкала Валентина. – В своей постельке. Не надо бояться, миленький – я тебя в обиду не дам.
   – А Вы, собственно… – усомнился Васильев в правомочности присутствия этой случайной знакомой в своей квартире. – Да… собственно… как Вы тут оказались?
   – Очень просто. – вздохнула Валентина и начала одеваться. – Иду с работы – смотрю у подъезда мужичок валяется. Вроде ничейный. Присмотрелась – это же утренний клиент! Не могла же я тебя на асфальте бросить, как окурок какой? Ключи у тебя в кармане были. Вот принесла. Уложила. Ох, и страстный же ты мужчина! – Валентина почмокала губами, изображая восхищение. – Раньше я думала такие только в кино бывают.
   – Какая страсть! – возмутился Васильев – у меня даже обувь не снята… И носки тоже.
   – Глупый! – ненатурально восхитилась Валентина. – Это дело не ногами делают. Можно носки и не снимать. Это дело вполне и в валенках можно.
   Потом Валентина обулась и посерьёзнела:
   – Сейчас, маленький, я на работу пойду. А завтра мы с тобой в ЗАГС двинем заявление подавать. Так что собирайся с духом. Я уже отгул взяла.
   Васильев остолбенел. Но довольно быстро пришёл в себя:
   – В какой это такой ЗАГС, интересно мне? Я что, предложение Вам делал? И ваще я женат. Причём, дважды.
   Валентина только рассмеялась:
   – Как же! Дождёшься от вас, кобелюк, предложения! Вас надо хватать за яйцы и в ЗАГС волочь, пока не опомнились. А что ты думал, донжуан хренов? Попользовался девушкой и в кусты? Нееет! Не на такую напал. А насчёт жён своих – не надо сказок. У меня в руках документ. Называется паспорт. Понял? А там нет ни одной отметочки о законном браке.