Юдин Борис Петрович. Город, который сошел с ума

   – Как же Вы это так, Олег Петрович? Как же это Вы осмелились? Это же подрыв устоев, если не сказать больше!
   Васильев и рта раскрыть не успел, как рядом стоял Иосиф Адамович:
   – Мы Ваше поведение, товарищ, немедленно рассмотрим на расширенном заседании идеологической комиссии Горкома. И мы не дадим Вам спуску, на это и не надейтесь.
   – А когда состоится это заседание? – глупо спросил Васильев.
   – Немедленно! – прокричал Иосиф Адамович.
   И Васильев очутился в конференц зале Горкома.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

   Васильев огляделся. Впереди за столом президиума восседал все зав. отделами Горкома. В зале дружной кучкой сидели работники Отдела культуры, театральное начальство и ведущие актёры. Отдельно кучковались представители прессы и, примкнувшие к ним, Косяков и Шмяк. Таня Крайняя уже успела задремать, но блокнот и авторучку из рук не выпустила.
   Васильев взял стул и устроился между президиумом и залом.
   – А вот Вы, товарищ Васильев, встаньте, когда о Вас товарищи откровенно и калёным железом! – строго сказал Иосиф Адамович, которому, судя по всему, было доверено вести заседание.
   Васильев улыбнулся:
   – Спасибо, Иосиф Адамович, мне вполне удобно.
   – Вот это, товарищи, и показало в очередной раз звериный и аморальный оскал артиста Васильева. – начал Иосиф Адамович. – Вот, именно, это неуважение коллектива, вот это неприкрытое хамство, вот этот эгоизм и привёл Васильева к идеологической диверсии и я не побоюсь сказать к моральной деградации. К нам поступило заявление от одной из жертв этого развратника, на которой Васильев пообещал жениться и коварно лишил невинности. А сколько ещё таких неопытных девушек будут искалечены этим моральным извращенцем.
   Есть мнение, что таким, как Васильев, не место в системе нашей культурно – просветительской работы.
   Хотелось бы послушать коллектив, в котором работал этот декадент и хиппи. Что Вы скажете, товарищи?
   В зале повисла тишина. Артисты поглядывали друг на друга и молчали. Наконец поднялся Владлен Гаврилович:
   – Товарищи! – голос Щепотько зазвенел от негодования, – Вы сами знаете, как я относился к Олегу Петровичу. По дружески и с уважением. Но после того, что случилось сегодня, после того как Васильев замахнулся на самое святое, что у нас есть, принизив образ Великого Поэта, я говорю, что Васильеву я руки не подам. Да, Олег Петрович, да! Я не подам Вам руки…
   – А кто тебе, мудак, руку – то пожимать собрался? – удивлённо спросил Васильев. Зал зашептался и Иосиф Адамович постучал карандашиком по графину с водой, восстанавливая тишину.
   Васильев встал со стула и, артикулируя, чётко произнёс:
   – А пошли бы вы все!… – закончить фразу по – Добежаловски у Васильева не хватило духу. Он вышел и так хлопнул дверью, что зазвенели стёкла. Васильев шёл к выходу, впервые за всё время, пока он был в Городе, ощущая себя человеком и от этого ему было хорошо и весело.
   С таким вот настроением вышел Васильев на улицу и увидел, что стёкла звенели не так просто. Окна Горкома осыпались блестящей крупой на тротуар, а из оконных проёмов воздушными шарами выплывали работники аппарата. То стайками, то по – одному они поднимались к облакам и взрывались там весёлыми феерверками.
   – Олег! Что же это происходит? – спросила Ника. Она, оказывается вышла вслед за Васильевым.
   – Дутые авторитеты были. – нашёл решение Васильев. – Вот оно и произошло.
   – А хотите, я вам стих про Городские памятники скажу? – спросил Косяков, сидящий на ветке старой липы.
   – Нет, Светлан, не хотим. – ответил Васильев.
   – Ну, не хотите, как хотите. – согласился Косяков. – Памятников на мой век хватит.
   Потом он запел:
   – Летят перелётные птицы, – и улетел грустный.
   – Я пойду, Олежка. – сказала Ника. – А то мои перепугались, наверное.
   И ушла утешать встревоженный коллектив.
   Васильев направился к дому, удивляясь тому, что Город опустел. Ни одного человека не встретилось ему, пока он дошёл до площади. А на площади уже не было памятника Ленину. Вместо памятника красовалась огромная песочница, в которой сидел мальчик и лепил куличики из песка. Васильев подошёл поближе и увидел, что это не мальчик, а капитан Фесенко в шортиках и панамке.
   – Хочешь поиграть, гражданин Васильев? – спросил Фесенко. – У меня как раз запасные формочка и совочек есть. Садись. Не стесняйся.
   – Нет уж. Я лучше постою. Я как – нибудь в следующий раз.
   – Смотри. Была бы честь предложена. – сказал Фесенко. – А то бы приехал в свою Америку не просто так, а как диссидент и мученик совести. Мемуары бы написал.
   – Там мемуарщиков и без меня пруд пруди, – улыбнулся Васильев и пошёл по центральной улице.
   Васильев шёл по этой, такой знакомой улице и не узнавал её. Вместо домов стояли огромные открытки, подпёртые палочками, а некоторых зданий не было вообще.
   Возде Васильевского дома на крыльце кулинарии сидела Валентина и плакала.
   – Вы что это? – пожалел её Васильев. – Что – то случилось?
   – А Вы не видите? – Валентина заплакала в голос. – Народ исчез. Вы что, не видите? Нет в этом Городе людей! Исчезли! А у меня, между прочим, встречный план и повышенные обязательства…
   – Вы не плачьте, пожалуйста, – порылся в карманах Васильев, нашёл деньги и протянул Валентине, – А принесите мне торт и банку кильки в томате. Моя кошка эту кильку просто обожает.
   Валентина обрадовалась, и уже через пару минут входил Васильев в свою квартиру с банкой и коробкой. Но ни Константина, ни Милки не было. Васильев открыл банку, выложил содержимое в кошачью мисочку, оставил торт на столе, и снова вышел на улицу. Там всё ущё убивалась безутешная Валентина.
   – Вот это Вам. – сказал Васильев и протянул Валентине ключи на цепочке.
   – Что это? Насторожилась она.
   – Это ключи от моей квартиры. – сказал Васильев. – Живите. И дай Вам Бог хорошего мужа. Только кошку кормите и домовому иногда пирожное…
   Васильев думал, что Валентина обрадуется, а она заплакала ещё сильней.
   – Эй, залётные! – раскатился звонкий крик и к Васильеву подкатила тройка вороных, запряженная в старинные дрожки. Там сидела красавица – цыганка в таком цветастом платье, что у Васильева зарябило в глазах.
   – Это Мишкина тётка! – догадался Васильев и тут же усомнился, – Молодая что – то для тётушки.
   – А ты садись, золотой, не сомневайся! – прокричала цыганка. – Какой же русский не любит?
   И Васильев прыгнул в дрожки.
   Ох, понеслось, загремело, заухало! Звенело монисто на цыганке, ржали кони и щёлкал кнут.
   Васильев глазом не успел моргнуть как въехали в лес и остановились у аккуратного домика. И домика выбежал цыган в красной рубахе и схватил коренного под узцы.
   – Пойдём, Олег Петрович, – пригласила цыганка. Она уже стояла у дверей дома. – Заходи. Гостем будешь.
   Васильев зашёл в дом и, робея, спросил:
   – А Вас как зовут, простите?
   – Кирка меня зовут, драгоценный. – ответила цыганка, накрывая на стол.
   У Васильева прошёл мороз по коже:
   – Это из «Одиссеи», что ли? Кирка, которая людей в свиней превращала.
   – А чего их превращать – то? – удивилась цыганка. – Кто человек, тот человеком и будет, превращай его, не превращай. А свинью и превращать не нужно.
   В дом вошёл Николай, управившийся, видно, с лошадьми:
   – У нас тут ферма целая, – похвастался он, – на мясокомбинат сдаём. Большая выгода от этого.
   – Что? И меня на мясокомбинат? – ужаснулся Васильев.
   – Надо бы, голубчик, мой, надо бы. – заворковала Кирка, – посвинячил ты в жизни, как надо быть. Правда, народ говорит, что в последнее время, вроде, и человеком был. Поэтому садись, ешь, пей и ни о чём таком не думай. Полночь пробьёт – дадим тебе шанс. Обернёшься ты чёрным кабаном. Если убежишь от Николая, значит убежишь. Нет – не обижайся. Чёрным кабаном и останешься.
   – Сейчас как раз дичь в цене, – сказал Николай, накладывая в тарелку варёную картошку.
   Васильев собрался было возмутиться, но часы на стене начали звонко отбивать двенадцать, и Васильев увидел как покрывается он кабаньей щетиной. А Николай тут же обернулся горячим жеребцом и прокричал:
   – Минуту форы даю, а потом, уж, не сетуй, родимый!
   И Васильев рванул в чащу!
   Он нёсся напролом, сердце выпрыгивало, дышать становилось нечем, а Васильев мысленно ругал себя:
   – Спортом нало было заниматься, дурачина, а не литрболом! Тренироваться надо было!
   И вот, когда позади уже доносилось радостное ржание Николая, что – то лопнуло у Васильева внутри, зазвенело гитарной струной, и Васильев очутился на, мокрой от росы, скамейке автобусной остановки.
   Звук лопнувшей струны всё ещё жил в занимающемся утре и Васильев подумал:
   – Вот и финал «Вишнёвого сада». Лакей Фирс умер.
   Потом посмотрел расписание автобусов. Экспресс «Ленинград – Рига» останавливался здесь в пять пятнадцать утра. Васильев глянул на часы. Они не только ходили, но и показывали что сейчас четыре сорок восемь. Ждать оставалось недолго. Васильев закурил и проверил карманы. Паспорт и обратный билет на Нью – Йорк были при нём. Васильев облегчённо вздохнул и почесал левую ногу, которая зудела до невозможности. Но вместо своей ноги он обнаружил кабанью с раздвоенным копытцем.
   – Ладно, что так. – утешил себя Васильев. – Мне бы только до дома добраться, а там придумаем. Ваксинг, или пластическую операцию… Только бы добраться, а там решим.
   Беззвучно подкатил автобус. Васильев поднялся по ступенькам и обратился к водителю:
   – Мне один билет до Риги.
   – А с какой целью Вы едете в Город? – оскалился шофер волчьими клыками.
   Васильев онемел. Но Водитель тут же превратился в нормального и выдал билет.
 
   – Это что у вас за обувь такая странная, сэр? – спросил у Васильева чёрный таможенник в аэропорту Кеннеди, рассматривая Васильевское копыто.
   – Это национальная обувь, сэр. – гордо ответил Васильев.
   – И что? В Вашей стране все так ходят? – усомнился таможенник.
   – Нет, конечно, сэр. Только те, кто сохраняет традиции.
   – Понятно… – уважительно протянул таможенник и жестом показал Васильеву, что он может проходить.
 
   Васильев уже вышел из ванной и переоделся, когда пришла жена, обвешанная пакетами.
   – Олежка! – закричала она с порога, – я тут тебе всё купила, что надо. Такой сейл был, такой сейл! Так что о сувенирах беспокоиться не нужно.
   – О каких сувенирах? – насторожился Васильев.
   – Как о каких? – удивилась жена, выкладывая на стол маечки, кепочки прочее барахло. – Ты же завтра в Город улетаешь. Забыл? Вот и билеты под телефоном лежат.
   Тогда Васильев собрал все эти сувениры в пакет и понёс выбрасывать в мусоропровод. И, уже возвращаясь обратно увидел, что кабанья нога исчезла и осталась его родная.
   Васильев взял билеты, внимательно рассмотрел их, потом порвал на мелкие кусочки, сложил обрывки в пепельницу и поджёг.