Юдин Борис Петрович. Город, который сошел с ума

Борис Юдин
Город, который сошёл с ума

   «На любой остановке сойди…»

Из песни

   «Здесь будет город заложён
   Назло…»

А. С Пушкин

ГЛАВА ПЕРВАЯ

   Васильев посмотрел на расписание движения поездов, висящее над проходом к кассам. Поезд в Город уходил через час. И было указано, что билеты в направлении Города – в кассе номер шестнадцать. Васильев прошёл в кассовый зал. Шестнадцатая располагалась у входа в зал, слева за бетонной колонной. Васильева порадовало то, что привычной очереди не было.
   – Научились работать, наконец-то! – довольно отметил Васильев и подошёл к окошечку.
   – Один до Города. – сказал Васильев и начал рыться в бумажнике.
   – А зачем Вам в Город? – спросила кассирша.
   Васильев оторопел. Потом рассердился. Потом начал считать до десяти, чтобы успокоиться. Но успел сосчитать только до восьми.
   – Я Вас русским языком спрашиваю, мужчина, – Зачем Вам в Город? —
   повторила кассирша свой нелепый вопрос и добавила ядовито, – Давай, соображай скорей. А то вас тут много таких…
   Васильев взялся соображать, но тут из – за Васильевской спины окошко кассы протянулась рука с деньгами и мужской голос пробасил:
   – Один до Города. Командировка.
   Кассирша приняла деньги, пощёлкала клавишами на загадочных аппаратах и выдала билет.
   – Вот видите, мужчина? Человек объяснил цель визита – и никаких проблем.
   – А зачем объяснять? – спросил Васильев несколько грубовато.
   – Инструкция.
   Кассирша сделалась любезной, как нянька в детском саду:
   – Город – закрытая территория. По инструкции положено спрашивать цель визита. А то… – кассирша закатила глаза в потолок.
   – А то что? – Васильев чувствовал, что сейчас сорвётся и начнёт орать.
   – А то… – терпеливая кассирша перестала рассматривать потолок и взялась рассматривать Васильева. – А то, что в противном случае Вы никуда не приедете.
   То есть, приедете, конечно. Но куда угодно, только не в Город.
   Кассирша замерла, наслаждаясь произведённым эффектом. А потом снова ожила:
   – Я Вас в который раз спрашиваю, мужчина? Глухой? Цель визита?
   Васильев замялся:
   – Да, собственно… Я родился в этом Городе… Понимаете…
   Он чуть было не обмолвился о том, что Город снится ему каждую ночь, но не успел.
   – Так что же Вы тогда молчите, что возвращенец? – заорала радостно кассирша. – Так бы сразу и сказали. А то молчит, как партизан на допросе.
   Она деловито выхватила у Васильева деньги, так же деловито потрещала загадочными клавишами, выдала билет и пожелала счастливого пути.
   Васильев взял билет и пошёл в вокзальную столовую, размышляя на ходу:
   – Что бы мог значить этот загадочный допрос в кассе?
   Уже запивая шницель по – рижски компотом он решил, что волноваться и ломать себе голову не стоит. Он уехал из Города двадцать лет тому назад, и за этот срок обязательно должно было что – то измениться. Возможно, что изменились и правила на железной дороге. Успокоив себя Васильев выбрал чемоданы из камеры хранения, вышел на перрон и даже успел покурить до прихода поезда.
   Соседи по купе подобрались скучные. Потрепаться было не с кем. Да и кому охота разговоры разговаривать с шестидесятилетним стариком? Васильева это вполне устроила. Он достал книжку. Начал было читать, но заснул, перелистнув несколько страниц, и проснулся от голоса проводника:
   – Следующая Город. Прошу приготовиться к выходу.
   Васильев уставился в окно. Уже вечерело и за окном были видны лишь цепочки огней, складывающиеся в замысловатые узоры. Васильев попробовал угадать по этим узорам знакомые места, но ничего узнать не смог. А тут сразу вывернулся вокзал с кучкой встречающих на перроне. Васильев подождал немного пока в коридоре рассосётся толпа и вышел со своими чемоданами в тёплый вечер.
   Он пристроил чемоданы в металлическом гробике автоматической камеры хранения, а сам через боковой ход – на привокзальную площадь.
   – Чем брать такси, пройду – ка я до гостиницы пешком. Совмещу прогулку с воспоминаниями, – решил Васильев, глянув на очередь возле стоянки такси. И двинулся по старинной брусчатке. Город лежал у него под ногами. Это потому что вокзал стоял на горке, а город раскинулся внизу. Уже включили фонари и были видны тени редких прохожих.
   – А в мои годы тут по вечерам самый центр тусовки был. И встречались, и расставались, и ссорились, и мирились… – с грустью подумал Васильев, проходя мимо киоска со всякой мелочёвкой.
   – Олежка! – окликнула его продавщица киоска, – Забеги ко мне. Я тут оставила кое-что для тебя.
   Васильев сразу вспомнил, что киоскершу зовут Ольга Степановна, и что она всегда оставляла для него дефицитные сигареты с фильтром.
   Васильев толкнулся в дверь позади киоска. Тотчас дверь приоткрылась, в двери показалась рука с пакетом и раздался голос:
   – Бери скорей! Чего ждёшь? Рубль с тебя.
   Васильев взял пакет и дверь закрылась. Васильев снова обошёл киоск и, уже стоя перед стеклянной витриной, начал копаться в кошельке.
   – Как она сказала? Рубль? Шутки тут у них… рубль. – и Васильев протянул Ольге Степановне доллар.
   – Ты что? Офонарел, парень? Ты что же это мне даёшь? – Ольга Степановна так уставилась на зелёную купюру, словно Васильев подал ей вместо денег ручную гранату. Налюбовавшись, Ольга Степановна, вздохнув, отодвинула от себя странную денежку и подобрела:
   – Ладно, Олежка. Что с тебя возьмёшь? Вечно фокусничаешь. Нет денег – так и скажи. Завтра занесёшь. А то подшучивать над старухой взялся.
   Васильев посмотрел на Ольгу Степановну. И стало Васильеву нехорошо.
   Потому что за двадцать лет Ольга Степановна ни сколько не изменилась. Как была «сорок пять – баба ягодка опять», так и осталась. Васильев поблагодарил Ольгу Степановну и повернулся в сторону вокзала. И тут Васильеву стало ещё хуже. Потому что на фронтоне вокзала сиял, составленный из красных лампочек, транспарант: «Слава КПСС!».
   Васильев развернулся и пошёл вниз по улице к гостинице, думая о том, что вот так и сходят с ума. Просто и обыденно. И некому пожаловаться и рассказать о своём горе. Ну, кто в это поверит? Васильев добрёл до бывшего Городского бульвара и присел на лавочку под тополями. Он автоматически сунул руку в пакет, что вручила Ольга Степановна. В пакете лежали три пачки «Элиты». Васильев раскрыл одну пачку и закурил.
   – Эй, старик! Выдай сигаретку другану! – прохрипело слева и перед Васильевым возник бомж, лохматый и оборванный.
   Васильев присмотрелся. Перед ним стоял бывший одноклассник Колька Щукин. Только очень старый. Васильеву отлегло немного. И он решил, что съеденный шницель был не совсем хороший, и что предыдущие галлюцинации вызваны заурядным пищевым отравлением.
   – Ну что? Признал? – сказал Колька, садясь на скамейку рядом с Васильевым.
   Васильев кивнул головой.
   – Это хорошо, что признал, а то некоторые чураются. – похвалил Колька Васильева, вытряхнул несколько сигарет из пачки, что Васильев всё ещё держал в руке, и ловко рассовал эти сигареты за уши. – А то, понимаешь, спиртяга есть, а ни тебе запить, ни закурить. – и Колька показал горлышко бутылки, засунутой во внутренний карман того, что осталось от пиджака. – Будешь? Ну, как хочешь. Моё дело было предложить…
   Колька глотнул из бутылки, занюхал рукавом и только потом закурил.
   Васильев подумал, что вот как оно бывает, не виделись лет тридцать не меньше, а поговорить не о чем.
   Но Колька нашёл тему для разговора:
   – Дай – ка, парень, я тебе пульс пощупаю. Давай, давай! – Колька схватил руку Васильева своей грязной лапой и прислушался.
   – Всё нормально, профессор. – Колька назвал Васильева школьной кличкой. – Всё в порядке. А то… Ты выпей, брат, а то крыша протечёт, чего я тебе расскажу.
   – Щука! Ты зачем мне пульс щупал? – Васильев был насторожен и недоверчив.
   – Ты в зеркале давно себя видел, – озадачил Колька Васильева.
   Васильев посоображал немного и признался:
   – Утром… Когда брился…
   – Ты сейчас на себя посмотри, а потом с вопросами выставляйся.
   Колька порылся в своих лохмотьях и достал круглое ручное зеркальце.
   Васильев взял этот неизменный атрибут дамской косметички, и тогда ему стало так плохо, что, держа правой рукой зеркало, он левой потянулся к Колькиной бутылке и сделал пару глотков. Потому что увидел в зеркале Васильев себя самого сорокалетним. Исчезла седина, разгладились морщины и тяжёлые синеватые мешки под глазами испарились неведомо куда.
   – Вот, вот, братан! – правильно понял Колька Васильевское молчание. – А ты думал… хаханьки.
   – Что это, старина? Как это? – промямлил Васильев и для прояснения мозгов снова приложился в бутылке с тёплым разбавленным спиртом.
   – Я тебе скажу, как другу, только ты не перебивай. – у Кольки неожиданно появились менторские интонации. – Ты не перебивай. Сам видишь – я уже кривой и могу забыть что или перепутать.
   Васильев согласно кивнул и Колька начал свой рассказ:
   – Лет пять тому назад сели мы с мужиками вон там, в татарском дворе. Сидим.
   Разговор уже пошёл. А тут выскакивает какой – то ханурик и начинает права качать.
   Кричит, что он такой и сякой, и ваще сейчас в ментовку позвонит. А Синяк… Ты должен его помнить… Он в «Б» классе учился. Так вот. Синяк… А он даже слово мент не выносит, не то чтобы… Вот он схватил кол да и приложил этому ханурику по котлу. А сам – бежать. А ханурик – брык с колёс. И лежит. Я ему пульс пощупал – нету пульса! Ну, думаю, попал. Попробуй теперь от мокрухи отмазаться. А пока я думал, ханурик этот встал и пошёл. Так без пульса и пошёл себе. Я с той поры у всех пульс проверяю. И вот, что я тебе скажу, друган. Ты не поверишь, блин! Здесь у нас многие без пульса. Покойники, что ли? Но живут, как ни в чём ни бывало. И не стареют, что примечательно. Кроме таких, как я, конченых. Зря ты, брат, вернулся. Видишь сам – только приехал, а уже помолодел. А дальше? Приехать – то к нам можно, а вот уехать нельзя.
   – Как это нельзя? – спросил Васильев, которому в историю с пульсом верилось плохо: мало ли что алкашу почудится?
   – А вот так. – сказал Щука и поднялся. – Пойду – ка я в свою конуру, Олега. А то хмелеуборочная заметёт.
   Васильев посидел ещё немного, посмотрел на удаляющегося Кольку, а потом и сам поднялся. Он шёл по улице и всё думал о том, что же происходит. И, может быть, и придумал бы, но вышел на площадь, на которой стоял бетонный параллелепипед гостиницы.
   Васильев попросил у сонной дамы отдельный номер и подал свой паспорт.
   Дама посмотрела на американские «корочки» и проснулась:
   – Посидите в холле, пожалуйста, мистер. – проворковала она. – Я посмотрю для Вас что – нибудь получше. Не беспокойтесь – это займёт минут пять, не больше.
   И дама не обманула. Ровно через пять минут к Васильеву подошли двое симпатичных мужчин, показали свои удостоверения и попросили пройти с ними.
 
   Город – это живой организм. Сомнений в этом нет и быть не может. С той давней поры, как ниандертальцы, – или как там их ещё? – обнесли свои десять землянок частоколом, город родился, и, как всякий новорожденый, начал расти и развиваться.
   – Я – Город, – сказал город сам себе, – потому что я огорожен. Не то что какая-нибудь деревня…
   В детстве я никак не мог решить «деревня» – это потому что она из дерева построена, или потому что там деревья растут? Остановился, помнится, на первом варианте.
   И город отлично знает, что он обязан создать хоть одно каменное строение, иначе он потеряет свой статус и превратится в деревню.
   То что дома в городах возводят архитекторы и строители – заблуждение и не более. Города сами подбирают себе архитектуру, нанимают строителей, подбирают жильцов и организуют эксплутационно – ремонтные организации.
   Ах, какие модники эти города! Какие кокетки! Вот попробуйте построить дом, который городу не нравится. Попробуйте. Ничего у вас из этой затеи не получится. Строители будут запивать, подрядчики воровать, а стойматериалы исчезать со стройплощадки в неизвестном направлении. И если, не смотря ни на что, вам удастся довести строительство до конца, то дом сгорит, или взорвётся, или… Город много чего может придумать, чтобы избавиться от неполюбившегося.
   Город – организм сложный. Запутанный кишечник канализации, нервы электрических проводов и кабелей, системы отопления и водоснабжения. Непонятная никому схема поставки продуктов. И невнятная сетка улиц. Можете смотреть на карту пока в глазах не позеленеет, но если город захочет, чтобы вы заблудились – заблудитесь непременно. Даже там, где вы родились и прожили всю жизнь.
   А рождение – это вообще непонятный процесс. Каждый город убеждён, что это именно он, и никто иной родил знаменитого человека. Нет… Знаменитого – это как – то… Знаменитый – он знамя должен нести, высоко это знамя вздымая. Скажем так – Известного. А иногда и Великого. И мы, как ни странно, разделяем эти убеждения. Вот цитата из энциклопедии: «1799, 26 мая (6 июня) А. С Пушкин родился в Москве…»
   То есть сначала родился в Москве, а только потом о тех, кто его реально родил.
   Люди тоже привыкают к тому, что в их появлении на свет город играет самую главную роль. И называют себя по именам городов – москвич, бакинец, скобарь, новгородец, туляк, парижанин… О! Парижане! Величайший миф, который создал тщеславный город. Он и так пробовал, и этак… И революции придумывал, и Луёв бесчисленных, и Наполеона… И успокоился только тогда, когда стальным фаллосом взметнулась над городом Эйфелева башня и возник миф, что это город любви. Берлин может свои Парады любви ещё сто лет проводить – всё будет зря! Потому что место занято. Париж со своими костлявыми женщинами и некормленными мужчинами арабского происхождения был, есть и будет городом любви, моды и прочих плотских удовольствий.
   Жители некоторых городов, вообще, позабыли своих родителей. И появились Ростов – папа, Одесса – мама… Но всех переплюнул Киев, присвоивший себе странный титул – Мать городов русских… После этого горожанин любого городишки просто обязан считать себя киевлянином.
   И только генетические бродяги – американцы привязаны не к городам, а к работе. Скажите любому «среднему американцу» что на необитаемом острове он получит хорошую работу. Максимум через два часа он будет готов к отъезду. А месяца через три уже будет на этом необитаемом острове в собственном доме смотреть бейсбол по телевизору и пить пиво «Бадвайзер».
   Что касается рождения самих городов, то они возникают только в определённых местах. И мест этих уже не меняют никогда. Войны и стихийные бедствия ни на что не влияют – город, стёртый, казалось, с лица земли, упорно вырастает на прежнем месте. Ну, чтобы отойти в сторону немного? Там и место покрасивее, и безопасней. Нет. Ни на шаг! Великая загадка исчезновения городов майя объясняется просто – они были построены не там, где им хотелось.
   У каждого города – свой характер. И у жителей разных городов характеры свои. Вот попробуй тут разберись – горожане формируют характер города, или город характер горожан? Я склонен думать, что город.
   Здесь не лишне вспомнить феномен Одессы. Боже ж ты мой! Куда бы жизнь не заносила человека, рождённого в Одессе, он будет отличаться от рождённых в иных городах, как чукча от англичанина. И, не дай Бог, соберутся где – то хотя бы три одессита. Они обязательно самоизолируются от остальных недостойных жителей и назовут свой микрорайончик «Маленькая Одесса». И сразу же начнут там растить, холить и лелеять несуществующий нигде, кроме Одессы, еврейский акцент и откровенное хамство, называемое Одесским юмором.
   Города разумны. Это неоспоримо. Это надо воспринимать, как данность. Коллективные умишки различных социальных групп сливаются в городе воедино и формируют городской интеллект.
   И согласитесь со мной – любое разумное существо однажды может сойти с ума…

ГЛАВА ВТОРАЯ

   Город спал. Сладко посапывали, а иногда и храпели, в своих кроватях взрослые и дети, рабочие и служащие, не говоря уже об интеллигенции, которая, не смотря на то, что своей сути всего лишь прослойка, но тоже спать хочет. Спали собаки, кто в будках, кто на хозяйских ковриках, а кто и на голой земле. Спали умные вороны на ветвях столетних тополей. Спали сторожа в своих будках. Спали любовники, натешившись от души. Спали супруги, отложившие под предлогом головной боли исполнение своего долга на потом. Спали следователи Васильева, довольные тем, что поймали наконец – то вражину, так ловко таившего свой звериный оскал под маской простого туриста. Спали все. Только Васильев всё ходил по камере одиночке от стены к стене и пытался понять, что происходит.
   И, конечно, он был очень испуган. Он вспоминал, как зять отговаривал его от поездки, утверждая, что Васильева непременно арестуют, как американского шпиона. И вот пожалуйста! Зять был прав. А вдруг ещё и пытать начнут? С них ведь станется.
   После того как прошагал Васильев километров тридцать, он устал. И присел на нары, чтобы перекурить. И тут же возникла новая проблема. Васильев не умел крутить самокрутки. А после ареста у него не только изъяли часы, документы и деньги, но и разломили каждую сигарету на части. А вместо зажигалки выдали коробок спичек и газету. Табак, выпотрошенный из сигарет был аккуратно завёрнут в кулёчек и со словами: «Бери, блин! Мы же не звери какие.» – и выдан ошеломлённому Васильеву.
   Васильев несколько раз видел в кино – идейные крестьяне, перед тем как изречь что – нибудь мудрое, ловко крутили самокрутки. Васильев оторвал кусок газеты, насыпал на этот обрывок табаку и начал стараться. Но не простое это было дело. Ох, не простое. Табак просыпался на пол, газета рвалась в самый ответственный момент… И Васильеву хотелось плакать от беспомощности. Но в конце концов хитрое сооружение было выстроено и Васильев закурил. А затянувшись несколько раз, начал рассматривать жалкие останки «средства массовой информации», что выдали ему в дежурной части. Васильев прочитал название «Красное знамя» и только потом дату выхода – 29 апреля 1981 года. Дальше он читать не стал, а просто курил и тупо смотрел на дату. И как только докурил, так сразу его и осенила простая, казалось, но по сути гениальная мысль:
   – Это у меня бред! Это у меня пищевое отравление и я в реанимации. И я просто – напросто брежу.
   Потом вспомнил Васильев, что в том здании, где было расположено сначала НКВД, потом Гестапо, потом снова НКВД, уже много лет находится женское общежитие Пединститута и немного успокоился, потому что вряд ли его там пытать будут.
   – И даже если мне пригрезится, что меня пытают, то это тоже будет всего лишь бред. Такой же, как и всё остальное здесь. Эта мысль так понравилась Васильеву, что он совершенно успокоился, сходил на парашку, и заснул на нарах сладким сном человека, который только что решил теорему Квадратуры круга.
   Утром Васильева поднял мрачный сержант, сводил оправиться, а потом выдал кружку кипятку, два кусочка сахара рафинада и ломоть чёрного хлеба. Васильев с удовольствием позавтракал, повозился с самокруткой и закурил, довольно отметив про себя, что в этот раз мучений было меньше.
   – А действительно. Чего я переживаю? – утешал себя Васильев. – Современная медицина творит чудеса. И рано или поздно я приду в сознание. И этот бред закончится.
   Тут снова сержант прогремел металлической дверью и повёл Васильева на допрос. В кабинете, куда привели Васильева, следователей было двое. Один очень любезный, но суетливый. Он сразу же предложил Васильеву сесть и спросил какой кофе сварить – покрепче или послабее. Второй молча сидел за столом под чёрно – белым портретом Дзержинского и причёсывался. У него была ровненькая, детская чёлочка, закрывающая не только лоб, но и брови. И он время от времени доставал расчёску и проводил ею по волосам. Потом энергично фукал на расчёску и прятал её в нагрудный карман пиджака.
   Оба следователя были в штатском.
   – Ну что? Признаваться будем или как? – недружелюбно спросил тот, что с чёлочкой.
   – Я – старший следователь капитан Фисенко. И мне поручено вести расследование твоих преступлений.
   Васильев подумал немного, а потом сказал:
   – Я – гражданин Соединённых Штатов Америки Олег Петрович Васильев. Я требую консула и адвоката.
   – Требуй. Твоё право. – согласился Фисенко. – А где мы тебе этого консула возьмём? Родим, что ли?
   Второй следователь радостно засмеялся и поставил на стол перед Васильевым чашку кофе. Потом подумал и добавил пачку сигарет. Васильев не стал отказываться от халявы. И кофейку глотнул, и закурил.
   – Ну, так что? – Фисенко начал писать на бланке. – Так и запишем – Олег Петрович Васильев. – потом почесал шариковой ручкой подбородок, – С какой целью прибыл в Город? Организация диверсий? Сбор разведданных? Организация шпионской подпольной сети?.. Зачем, короче, приехал?
   Васильева такая масса идиотских вопросов стала раздражать:
   – Вы что? Чокнулись тут массово? Я родился в Городе. Имею я право посетить родительские могилы?
   И тут зазвонил телефон. Фисенко взял трубку:
   – Старший следователь капитан Фисенко слушает…. Есть… Понял… Слушаюсь… Есть…
   Потом он нажал кнопку селектора и прорычал:
   – Фисенко говорит. Вещи временно задержанного Васильева немедленно ко мне!
   После этого Фисенко в очередной раз пригладил расчёской чёлочку, встал из – за стола, пошептал на ухо коллеге и сказал:
   – Разбирайся сам, лейтенант. – и вышел, хлопнув дверью.
   Весёлый лейтенант тут же занял освободившееся место во главе стола, покрутил задом, устраиваясь поудобнее на стуле и представился:
   – Лейтенант Савин.
   Потом помолчал немного для торжественности момента и продолжил:
   – Значит так, гражданин Васильев. Дело Ваше закрыто. Был звонок сверху.
   Оказывается, Город Вас помнит, как работника идеологического фронта, так сказать, и выражает уверенность, что и в дальнейшем Вы приложите все силы, знания, и я не побоюсь сказать, талант для воспитания подрастающего поколения, так сказать, в духе… и прочее… сами понимаете. На прежней работе в Бюро оркестров Вы уже восстановлены. Кстати, завтра Первое мая. И Вам доверено с группой товарищей вести Первомайский репортаж с площади Ленина. Текст репортажа и пропуск на площадь уже у Вас дома. А вот и ключи… – лейтенант Савин достал из ящика стола ключи на брелоке и торжественно выложил на стол.
   Сказать, что Васильев растерялся – это ничего не сказать. Пока лейтенант двигал свою речь в голове Васильева возникло не менее сотни вопросов. Но задал он только один:
   – Как же это – Первое мая? Я, как помню, в августе сюда приехал…
   – Не волнуйтесь зря, гражданин. – Савин был просто счастлив, заметив Васильевское недоумение. – Просто, в Городе на практике осуществилась великая мечта всего человечества, и сказка стала былью. Вот, поживёте немного у нас… освоитесь… сами поймёте что к чему. Теперь, что касается Первого мая. Согласитесь, что у трудящихся, у нашего доблестного рабочего класса должны быть и праздники, а не только будни. И чем больше этих праздников, тем лучше. Вот, к примеру, завтра Первое мая, а послезавтра – Новый год.
   – Какой Новый год? – снова возник Васильев. – Новый год зимой, а сейчас лето.
   – А у нас всё время лето. – объяснил Савин Васильеву, как неразумному ребёнку. Поэтому Новый год мы празднуем когда захотим. Да! Вот ещё! – спохватился следователь. – Совсем Вы меня заболтали. Вот Ваши вещи, изъятые при аресте. – он пододвинул поближе к Васильеву пакет. – Можете и не проверять – нам чужого не надо. Правда, Ваш американский паспорт заменён на наш. Только представьте с какой гордостью Вы будете вынимать из широких штанин!.. Доллары Ваши обменены по действующему курсу – девяносто четыре копейки за доллар.
   – Спасибо. – сказал Васильев. Уж очень ему хотелось побыстрее вырваться из этой конторы.
   – Вот и хорошо, что мы нашли взаимопонимание. – зарадовался лейтенант. – Я уверен, что и по следующему вопросу мы найдём точки соприкосновения. Васильев изобразил предельное внимание.
   – Вы, товарищ, должны понимать, что посильное сотрудничество с нами – это большая честь для любого гражданина, тем более коммуниста.
   – Я беспартийный, – перебил Васильев. – И никогда не был членом.
   – Странно. – удивился Савин. – Но, в конце концов, это дело времени. Рано или поздно Партия окажет Вам доверие… Так о чем это я?.. Да! Я о том, что сотрудничество – это большая честь.
   – Так вы и есть эта самая честь, совесть и разум эпохи? – неискренне удивился Васильев.
   – Увы. – с грустью отметил лейтенант. – Честь у нас в Горкоме находится, ум – в Горисполкоме, а совесть в Народном суде.
   – А вы тогда что? – задал Васильев нелепый вопрос.
   – А мы – прямая кишка. – гордо ответил Савин и, заметив Васильевскую улыбку, добавил. – Без ума, чести и совести всю жизнь жить можно, а Вы попробуйте хотя бы недельку пожить без прямой кишки? То, то!.. Так вот мы и предлагаем Вам сотрудничество. И мы уверены, что с Вашей энергией и работоспособностью Вы окажете неоценимую услугу, так сказать.
   – Не имеете права. – спокойно сказал Васильев и, увидев недоумение лейтенанта, пояснил. – Я – иностранный гражданин. Следовательно мою вербовку должен вести отдел внешней разведки. А у вас такого отдела нет.
   – Действительно… Как – то не продумали этот вопрос. – разочарованно протянул лейтенант, но тут же воспрял духом. – Но мы ещё встретимся. Вот решим этот вопрос, получим полномочия, так сказать, и встретимся.