Страница:
Вслушивающийся и внюхивающийся в происходящее внизу вампир неподвижно застыл, сидя в бадье. Нет, его не парализовал страх, он просто не знал, что делать, и поэтому не предпринимал пока никаких действий. Это только чересчур эмоциональные люди мечутся, суетятся в надежде придумать что-нибудь на бегу, наивно предполагая, что паника благотворно влияет на мыслительные процессы. Кор был иным, он уже давно перестал быть человеком и, как следствие, остался спокойным, даже когда возня внизу затихла, а нос кровососа почувствовал сильный запах крови то ли убитого, то ли раненого управляющего.
На скрипучей лестнице послышались тихие шаги. Не обладающий запахом чужак минут за десять расправился со стариком и теперь поднимался наверх, наверняка чтобы убить принимавшего ванну постояльца. Кор замер, он не двигался до самого последнего момента, и лишь когда дверь стала медленно открываться, выпрыгнул из бадьи, как взмывает над морской гладью могучий дельфин, и набросился на едва проступающий из темноты дверного проема контур врага.
Любой человек, безусловно, умер бы со страху, если бы увидел то, что предстало глазам незваного гостя. Сто тридцать, а то и все сто пятьдесят килограммов мяса, трясущихся жиров и крепких костей летели прямо на чужака, издавая протяжный рык. Густое покрывало черных, мокрых волос облепило местами прикрытое пеной тело. Широко разинутая пасть с острыми клыками, длинный, вибрирующий в строго горизонтальном положении язык и растопыренные пальцы на всех четырех конечностях, именно так выглядел грозный вампир в броске всего за долю секунды перед тем, как впиться зубами и когтями в плоть опешившей жертвы.
Вот только ночной визитер, не очень высокий человек в черном плаще с глухим капюшоном, был существом неординарным и непредсказуемым. Как понял на лету Кор, умение скрывать свой запах было далеко не самым удивительным из его талантов. Вампир летел прямо на жертву и не мог промахнуться. В свою очередь у застывшего на месте противника не было куда отступить: узкий дверной проем и начинающаяся сразу за ним небольшая лестничная площадка не давали возможности для маневра. Чужак был обречен, но тем не менее Кор промахнулся, пытаясь затормозить лапами, пролетел еще метра два и, ударившись лбом о поперечную потолочную балку, кубарем загрохотал вниз по лестнице. Наверное, грузное тело вышибло бы входную дверь и вывалилось бы из дома, как выбрасывают тюк с пищевыми отходами, но, к счастью для вампира, его нога зацепилась за створку опрокинутого шкафа. Еще один сильный удар испытал на прочность крепкую лобовую кость купца. На этот раз виновником легкого сотрясения и искр, посыпавшихся из глаз, стала не злополучная балка, а каменный пол, опять же по счастливой случайности прикрытый мягким мардукийским ковром.
Пока промахнувшийся вампир, шатаясь, поднимался на ноги, его «заколдованный» противник успел не только развернуться, но и спустился на первый этаж, где замер в невозмутимо выжидающей позе. Частично пришедший в себя Кор стоял всего в трех метрах от обидчика, но так и не решился повторно напасть. Только что показанный незнакомцем фокус и вид неподвижно распластавшегося на полу дворецкого не придавали Кору уверенности в себе. Обнаженный и мокрый кровосос уже всерьез призадумывался о позорном побеге, как странная личность неожиданно заговорила, притом приятным и мелодичным женским голосом.
– Ну надо же, купающийся вампир, уродливый кровосос, пахнущий кедрами и благовониями! Такое не часто увидишь… вот уж действительно столичная жизнь полна парадоксальных сюрпризов.
– Я тоже от нее не в восторге, – злобно щерясь, процедил сквозь зубы вампир, внимательно следя за движениями опасной незнакомки. – Сначала в дерьме искупают, а стоит только отмыться, как является какая-то девка и настроение портит…
– Следи за языком, ничтожная тварь! – прикрикнула дама, по-прежнему не шелохнувшись. – Еще одно слово подобное «девке» и отправишься на тот свет за стариком.
– Не ври, он не умер, – рассмеялся Кор, вдруг осмелевший от того, что грозная личность оказалась всего лишь молодой девушкой, притом не старше двадцати лет и еще не распрощавшаяся с такими вредными для жизни понятиями, как «милосердие». – У тебя не хватило духу его добить. Сомневаюсь, что ты вообще когда-нибудь убивала. Что молчишь, а-а-а, красавица?!
– Прыгни еще раз, толстопуз, и увидишь… – ничуть не расстроившись подобной нелестной оценке, произнесла Октана и едва уловимым глазом движением откинула капюшон.
Кор ехидно ухмыльнулся, увидев прелестное юное личико. Внутренний голос, которому опытный кровосос всецело доверял, тихо прошептал, что он в безопасности, но в то же время и строжайше предостерег от проявления агрессии по отношению к новой знакомой. «А жаль, из нее получилась бы замечательная рабыня», – с горечью отметил про себя Кор, медленно опуская руки и с сожалением подбирая острые когти.
– Так-то лучше, дружок, – произнесла девушка, правильно истолковавшая демонстрацию миролюбивых намерений. – Наверное, тот маленький червячок, что иногда копошится в твоей пустой башке, уже успел намекнуть, что со мной стоит вести себя уважительно. И вообще, как не стыдно появляться в таком виде перед баронессой?
– Баронесса, – хмыкнул вампир и с идиотской улыбкой на толстощеком лице уставился на свое выпирающее из клубов пены достоинство. – А разве настоящие баронессы вламываются ночью в чужие дома, разве они мешают мыться мужчинам?
– Мужчинам? – в свою очередь улыбнулась Октана, на ум которой явно пришла какая-то колкость, которую она, однако, решила придержать при себе. – Послушай, пиявка болотная, не кажется ли тебе, что вот так вот стоять и таращиться друг на дружку весьма глупо?
– А что предлагаешь ты, сразу в кроватку запрыгнуть?
– И не мечтай, упырь обожравшийся! – резко оборвала разговор в привольном направлении баронесса и посмотрела так, что шерсть на спине Кора мгновенно высохла и встала дыбом.
– Я сюда не за тобой пришла, но если уж обнаружила такое вот… сокровище, то думаю, нам стоит поговорить… только не здесь. Протрись, обвяжись чем-нибудь и поднимайся наверх! У нас всего полчаса, так что не очень мешкай… голыш!
– А у тебя есть что предложить? – настороженно прищурившись, поинтересовался вампир, в душе которого вновь проснулся торговец.
– Более чем ты ожидаешь, – снисходительно бросила через плечо уже поднимавшаяся по лестнице баронесса. – Тебе повезло, ты оказался в нужное время и в нужном месте. Искушать удачу не следует, так что поторопись, не стой пнем, начинай искать полотенце и тряпки!
Глава 5
На скрипучей лестнице послышались тихие шаги. Не обладающий запахом чужак минут за десять расправился со стариком и теперь поднимался наверх, наверняка чтобы убить принимавшего ванну постояльца. Кор замер, он не двигался до самого последнего момента, и лишь когда дверь стала медленно открываться, выпрыгнул из бадьи, как взмывает над морской гладью могучий дельфин, и набросился на едва проступающий из темноты дверного проема контур врага.
Любой человек, безусловно, умер бы со страху, если бы увидел то, что предстало глазам незваного гостя. Сто тридцать, а то и все сто пятьдесят килограммов мяса, трясущихся жиров и крепких костей летели прямо на чужака, издавая протяжный рык. Густое покрывало черных, мокрых волос облепило местами прикрытое пеной тело. Широко разинутая пасть с острыми клыками, длинный, вибрирующий в строго горизонтальном положении язык и растопыренные пальцы на всех четырех конечностях, именно так выглядел грозный вампир в броске всего за долю секунды перед тем, как впиться зубами и когтями в плоть опешившей жертвы.
Вот только ночной визитер, не очень высокий человек в черном плаще с глухим капюшоном, был существом неординарным и непредсказуемым. Как понял на лету Кор, умение скрывать свой запах было далеко не самым удивительным из его талантов. Вампир летел прямо на жертву и не мог промахнуться. В свою очередь у застывшего на месте противника не было куда отступить: узкий дверной проем и начинающаяся сразу за ним небольшая лестничная площадка не давали возможности для маневра. Чужак был обречен, но тем не менее Кор промахнулся, пытаясь затормозить лапами, пролетел еще метра два и, ударившись лбом о поперечную потолочную балку, кубарем загрохотал вниз по лестнице. Наверное, грузное тело вышибло бы входную дверь и вывалилось бы из дома, как выбрасывают тюк с пищевыми отходами, но, к счастью для вампира, его нога зацепилась за створку опрокинутого шкафа. Еще один сильный удар испытал на прочность крепкую лобовую кость купца. На этот раз виновником легкого сотрясения и искр, посыпавшихся из глаз, стала не злополучная балка, а каменный пол, опять же по счастливой случайности прикрытый мягким мардукийским ковром.
Пока промахнувшийся вампир, шатаясь, поднимался на ноги, его «заколдованный» противник успел не только развернуться, но и спустился на первый этаж, где замер в невозмутимо выжидающей позе. Частично пришедший в себя Кор стоял всего в трех метрах от обидчика, но так и не решился повторно напасть. Только что показанный незнакомцем фокус и вид неподвижно распластавшегося на полу дворецкого не придавали Кору уверенности в себе. Обнаженный и мокрый кровосос уже всерьез призадумывался о позорном побеге, как странная личность неожиданно заговорила, притом приятным и мелодичным женским голосом.
– Ну надо же, купающийся вампир, уродливый кровосос, пахнущий кедрами и благовониями! Такое не часто увидишь… вот уж действительно столичная жизнь полна парадоксальных сюрпризов.
– Я тоже от нее не в восторге, – злобно щерясь, процедил сквозь зубы вампир, внимательно следя за движениями опасной незнакомки. – Сначала в дерьме искупают, а стоит только отмыться, как является какая-то девка и настроение портит…
– Следи за языком, ничтожная тварь! – прикрикнула дама, по-прежнему не шелохнувшись. – Еще одно слово подобное «девке» и отправишься на тот свет за стариком.
– Не ври, он не умер, – рассмеялся Кор, вдруг осмелевший от того, что грозная личность оказалась всего лишь молодой девушкой, притом не старше двадцати лет и еще не распрощавшаяся с такими вредными для жизни понятиями, как «милосердие». – У тебя не хватило духу его добить. Сомневаюсь, что ты вообще когда-нибудь убивала. Что молчишь, а-а-а, красавица?!
– Прыгни еще раз, толстопуз, и увидишь… – ничуть не расстроившись подобной нелестной оценке, произнесла Октана и едва уловимым глазом движением откинула капюшон.
Кор ехидно ухмыльнулся, увидев прелестное юное личико. Внутренний голос, которому опытный кровосос всецело доверял, тихо прошептал, что он в безопасности, но в то же время и строжайше предостерег от проявления агрессии по отношению к новой знакомой. «А жаль, из нее получилась бы замечательная рабыня», – с горечью отметил про себя Кор, медленно опуская руки и с сожалением подбирая острые когти.
– Так-то лучше, дружок, – произнесла девушка, правильно истолковавшая демонстрацию миролюбивых намерений. – Наверное, тот маленький червячок, что иногда копошится в твоей пустой башке, уже успел намекнуть, что со мной стоит вести себя уважительно. И вообще, как не стыдно появляться в таком виде перед баронессой?
– Баронесса, – хмыкнул вампир и с идиотской улыбкой на толстощеком лице уставился на свое выпирающее из клубов пены достоинство. – А разве настоящие баронессы вламываются ночью в чужие дома, разве они мешают мыться мужчинам?
– Мужчинам? – в свою очередь улыбнулась Октана, на ум которой явно пришла какая-то колкость, которую она, однако, решила придержать при себе. – Послушай, пиявка болотная, не кажется ли тебе, что вот так вот стоять и таращиться друг на дружку весьма глупо?
– А что предлагаешь ты, сразу в кроватку запрыгнуть?
– И не мечтай, упырь обожравшийся! – резко оборвала разговор в привольном направлении баронесса и посмотрела так, что шерсть на спине Кора мгновенно высохла и встала дыбом.
– Я сюда не за тобой пришла, но если уж обнаружила такое вот… сокровище, то думаю, нам стоит поговорить… только не здесь. Протрись, обвяжись чем-нибудь и поднимайся наверх! У нас всего полчаса, так что не очень мешкай… голыш!
– А у тебя есть что предложить? – настороженно прищурившись, поинтересовался вампир, в душе которого вновь проснулся торговец.
– Более чем ты ожидаешь, – снисходительно бросила через плечо уже поднимавшаяся по лестнице баронесса. – Тебе повезло, ты оказался в нужное время и в нужном месте. Искушать удачу не следует, так что поторопись, не стой пнем, начинай искать полотенце и тряпки!
Глава 5
Вне рамок введенной программы
Клинок есть клинок, резать плоть – его предназначение, его жизнь, суть и судьба, от которой никуда не уйти. Клинок, перестающий расчленять живую материю, мгновенно падает в пропасть презрения и, что еще хуже, снисхождения. Лучшие отказываются от него и передают в руки худших, питающих надежды возвыситься за счет добротного оружия, не раз уже пропевшего великую песнь смерти. Служба новичкам – лишь отсрочка, потом наступает забвение: сточная канава с губительной влагой или музей, где очкастые ученые, никогда не державшие в руках ничего тяжелее пинцета да вилки, сдувают пылинки с «редкого экземпляра» и приписывают угодившему на роль экспоната мечу чужие истории: бои, в которых он никогда не участвовал, и смерти знаменитых людей, в которых он не повинен.
Клинку без смерти плохо, как, впрочем, любому инструменту, не используемому по назначению, однако солдату, лишенному возможности раздобыть достойное оружие, еще хуже. Его не презирают, а убивают, и случается это лишь потому, что бездушная железка в руках врага заточена острее или выкована из стали лучшего качества.
Для Марвета, седеющего в сорок пять лет сотника ополчения маленького лиотонского городка Лютен, это была не абстрактная аксиома, беспрекословно воспринимаемая на веру, но не прочувствованная на собственной шкуре, а жестокая теорема, многократно доказанная в боях. Он начал проливать кровь в двадцать три года, очень поздно по меркам Шатуры, где каждый юнец, едва у него появился пушок на щеках, хватался за дубину и искал ей достойное применение.
Двадцать лет тяжкой службы пролетели, как один день, а затем вдруг растянулись на вечность; вечность воспоминаний и раздумий, из которых ставший сотником ветеран не уставал извлекать все новые и новые уроки. Последующие два года относительно мирной жизни изменили характер бойца, сделали его более мягким и покладистым, но доведенные до стадии рефлексов привычки так и остались, никуда не ушли. Каждую ночь, сразу после обхода постов и перед тем, как лечь спать, Марвет занимался заточкой оружия, допуская вполне вероятную возможность, что утром может уже не успеть привести в порядок плохонькую, быстро затупляющуюся и податливую ржавчине сталь. Умелые руки сами справлялись с привычной работой, а голова тем временем отдыхала от суетных дрязг, ища спасения в недрах богатой памяти.
Искусства выживания на войне как такового нет, есть только шанс, складывающийся из множества составляющих. Одни из них заранее предопределены и не зависят от самого человека: положение в обществе, физические данные, развитость смекалки и степень подлости; другие возникают спонтанно и не поддаются определению. Марвет не был философом и был далек от истязания собственной головы абстрактными терминами, порой скрывающими за собой лишь слова, и ничего кроме пустых слов. Он не получил образования и научился с грехом пополам складывать буквы в слова лишь к тридцати, когда уже был сержантом. Однако стоило двадцатитрехлетнему новобранцу лишь месяц-другой протянуть армейскую лямку, как на него вдруг снизошло озарение, что он в принципе живой труп, что долго ему не прожить, в особенности если начнется настоящая война.
Как выходец из семьи бедствующих крестьян, Марвет не мог рассчитывать попасть в элитные войска, лучше других вооруженные, получающие лучшую подготовку и до последнего момента в сражении удерживаемые в резерве. Для лучника он был слишком близорук, а для тяжелого пехотинца недостаточно ловок. Это только со стороны кажется, что закованным с головы до пят в непробиваемый панцирь брони и вооруженным двуручным мечом может стать любой, у кого высокий рост и недюжинная сила. На самом деле он еще должен бегать, как лань, и обладать реакцией змеи, только тогда несущий на себе несколько десятков килограммов железа латник будет подвижен в бою. В общем, из всех родов войск Марвету были доступны лишь два, и как не трудно догадаться, не лучшие. Его приняли бы в свои ряды либо пикейщики, первыми принимающие удар вражеской конницы и гибнущие под копытами разогнавшихся лошадей, как мухи на липкой ленте, либо легкая пехота, подвижная, но легко уязвимая из-за простенького вооружения и ненадежной, почти отсутствующей брони. После недолгих колебаний Марвет сделал свой выбор, записался в отряд мечников, но на этом трудности новобранца не закончились, а только начались.
Командир его отряда уделял слишком много внимания женщинам и игре в кости. Жалкие казенные крохи шли на что угодно, только не на обновление поломанной и потрепанной в боях амуниции. Марвет всегда с ужасом вспоминал свою первую кольчугу, местами проржавевшую, а кое-где и без целых рядов неимоверно крупных и колючих звеньев. Не лучшие чувства из глубины души пожилого богатыря извлекали и воспоминания о растрескавшемся деревянном щите, разлетевшемся, как тогда и предполагал юный воин, при первом же ударе острого боевого топора. Образ первого меча вставал перед глазами сотника лишь в жутких кошмарах, вызванных неумеренным потреблением накануне спиртного. Этот огромный тесак с едва заостренными краями и мечом-то было не назвать: слишком длинный, неимоверно тяжелый, плохо сбалансированный и не поддающийся ни заточке, ни отчистке от въевшихся и быстро расползающихся по неровной поверхности пятен ржавчины. К счастью, Марвет промучился с ним недолго, до первого боя, а там сменил его на вполне сносную, трофейную булаву.
За двадцать лет службы Марвет сменил много отрядов, доспехов и товарищей по оружию. Одни погибали, их место занимали другие бойцы, но лишь для того, чтобы, как и их предшественники, когда-нибудь стать кормом для падальщиков. Сотник никогда не хотел быть лучшим в ратной науке или выслужиться до офицера, поскольку знал, что стремящиеся к совершенству лишь приближают свою кончину. Война – не то время, чтобы выделяться из толпы: сильнейших, самых ловких, хитрых да опытных командиры всегда посылают на самые трудные и опасные задания, надеясь, что солдатские храбрость и таланты с лихвой компенсируют их недальновидность, прямолинейность, ограниченность мышления и вопиющую некомпетентность. Сближаться с командирами и лизать их благородные зады боец, капрал, а затем и сержант Марвет тоже опасался. Вставшие на скользкую стезю подхалимства хоть временно и получали привилегии, но в конце концов расплачивались за них дорогой ценой – своей головой, ведь иного имущества у солдата не имеется. Троих из пяти подхалимов, наиболее явных и поэтому запомнившихся ветерану, прикончили свои же товарищи, притом не дожидаясь сражения. Одного сбросили с крепостной стены во время ночного дежурства, другого утопили в помоях, а третьего, самого вредного и пакостного, «нечаянно» подтолкнули под колеса кареты. Участь же тех двоих, что избежали солдатского самосуда, была, пожалуй, более печальной. Сержанта Герба вместе с боготворимым им командиром обвинили в измене во время армейских волнений. Их головы целый год украшали ворота лиотонской столицы. Имя капрала Фурсо не было запятнано позором, но от этого его судьба не стала легче. Беднягу затравили собаками на охоте, и лишь потому, что барон Гурдеваль, на чьих землях тогда находился отряд, заметил, что их любвеобильный командир слишком откровенно поедал глазами его младшую дочурку. Смерть оруженосца стала недвусмысленным намеком, кровавым предупреждением, что офицеру стоит умерить свою ненасытную похоть.
Итак, двадцать лет службы, двадцать трудных боевых лет, за которые произошло многое, хоть бившее по середнячку Марвету, но не сумевшее свести его в могилу. Скажите, случайное стечение обстоятельств? Да нет, просто однажды двадцатитрехлетний солдат получил весьма дельный совет, раскрывший перед ним известный немногим секрет выживания. Дело было в какой-то корчме, между седьмым и восьмым стаканами. Седобородый и совершенно облысевший латник, не дослужившийся даже до лычек капрала, крупно обыграл Марвета в карты, но взамен открыл спасительную тайну.
«И на войне, и в мирные годы, в общем, всегда, стой в середине,– философствовал пьяный усач, забирая у не умевшего отличить игрока от шулера юнца тугой кошель. – Жизнь – это охота, где каждый гонится за дичью, топча по дороге кучу другого зверья. Маленький и беззащитный зайчишка лишь потому выживает в лесу, что умеет правильно ориентироваться и делает это не от случая к случаю, а постоянно. Он не трусишка, он мудрец, каждый миг отслеживающий изменение ситуации вокруг себя. Будь зайцем, дружок, не стыдись! Всегда размышляй, где тебе выгоднее находиться и кого держаться. Не следуй слепо за друзьями, друзей нет, есть только ты и враги!»
Марвет запомнил эти слова, не позабыл пьяное откровение случайного собутыльника и, осмыслив его, взял на щит. Именно этот вроде бы бред помогал ему впоследствии определять тонкую грань различия между геройством и безрассудством, преданностью командиру и изменой королю, трусостью и трезвым расчетом, а также многими другими, порой почти идентичными понятиями. Марвет был всегда начеку, всегда ориентировался и взвешивал шансы на успех, даже тогда, когда осмелился напасть на рыцаря «Небесного Ордена», пытавшегося проволочь по грязным лужам городского главу. Сотник вступился и, снискав уважение горожан, не пал от рук рыцарей, а если бы позволил нанести оскорбление городской верхушке, то уже не был бы сотником. Несмотря на прошлые заслуги и полчища нежити, рыскавшей за городскими воротами, его бы выставили за ворота, как только Орден покинул бы город.
– А-а-а, чтоб тя!.. – грозно прорычал сотник и, вскочив с табурета, сильно стукнул кулаком по столу, отчего с него свалилось несколько грязных крынок, кувшин с вином и только что заточенный меч.
Нерасторопность и неуклюжесть десятника всегда злила Марвета, и если бы тесть Кирвила не состоял в дальнем родстве с городским управителем, то сотник уже давно бы избавился от командира, бывшего всеобщим посмешищем. Однако глупо горевать о том, что все равно нельзя изменить. Марвет терпеливо сносил каждую новую выходку увальня, но на этот раз Кирвил превзошел все ожидания. Возня за дверью продолжалась, на фоне громкого пыхтения и неблагозвучных ругательств слышались звуки падения все новых и новых предметов. В коридоре кипел ожесточенный бой нерадивого десятника с неудачно размещенным в проходе скарбом сотника, судя по характеру шумов и их громкости, побеждал скарб.
Марвет продолжал рычать, но оставался на месте. Помогать дурню не хотелось, но страх перед грядущей зимой без теплых вещей и добротной закуски, погибавших сейчас под грязными сапожищами неуклюжего мужлана, заставил в конце концов сотника одуматься и поспешить на помощь своему товарищу. Марвет утешал себя лишь тем, что он теперь служил не в армии, а всего лишь в ополчении, и что войны в ближайшие годы с присмиревшими соседями не предвидится. Командовать отрядом, в котором водятся такие вот неисправимые экземпляры, не пожелаешь и врагу.
Дверь в коридор распахнулась, и выпученным от злости глазам Марвета предстала удручающая картина. В разлившемся по полу море рассола, путаясь в мокрых тряпках и обломках корзин, беспомощно барахталось грузное тело в кольчуге. Пахучие водоросли квашеной капусты не только переплелись с густой шевелюрой лиходея, но и украшали его лицо – раскрасневшуюся, запыхавшуюся, толстощекую образину, по которой сотнику всегда хотелось крепко пройтись если не булавой, то хотя бы тяжелой ладонью.
– Командир, я… мы тут… в общем… это срочно! – промямлил не пьяный, но от этого не менее косноязычный десятник, тыча застрявшим в куске плетеной корзины пальцем в сторону входной двери.
Ограничившись лишь прошедшей вскользь по макушке балбеса оплеухой, серьезные воспитательные меры были бессмысленны, Марвет ухватил правой рукой Кирвила за шиворот и рывком поставил его на ноги.
– Теперь говори, четко и внятно, по какому поводу закуску сгубил? – довольно миролюбиво с учетом обстоятельств вопросил Марвет, стараясь держать себя в руках и не поддаться искушению применить грубую силу.
– Мы тут на посту… а он, то есть они тут… чуть ворота не сломали! – принялся вдруг орать Кирвил, то ли испугавшийся взгляда сотника, то ли вспомнивший, что он находился на службе, и всякие проезжие мерзавцы должны были относиться к нему с уважением.
– Кто «они»?! – нахмурив густые брови, спросил сотник. – Ты можешь нормально говорить, иль мне из тя каждое слово дубцом выколачивать?!
– Не-е-е, не надо дубцом! Зачем дубцом?! – довольно внятно забормотал Кирвил, а его испуганные, прищуренные глазенки, тонувшие в узкой прорези между толстыми щеками и бровями, быстро забегали по комнате, пытаясь обнаружить подходящий для предстоящей экзекуции инструмент.
Не увидев в покоях рассерженного сотника ни толстой палки, ни обычной метлы, Кирвил заметно успокоился и даже перестал брызгать слюной на начищенную до блеска кольчугу командира. Воспитание «дубцом» проводилось не часто, но зато заслужившие эту особую милость, запоминали урок надолго. Кирвилу еще пока не довелось узнать, что такое настоящая боль в боках, но судя по выражению лица Марвета и по тому, как бешено вращались глаза в его прищуренных глазницах, сотник был недалек, чтобы позабыть о крепких родственных узах повинного в порче имущества с первым лицом городка. Командир определенно был морально готов устроить десятнику взбучку, но случайные обстоятельства не дали ему такой возможности. Рукой Марвет не бил, поскольку мог не рассчитать силы удара, а меч уважал и никогда не использовал выкованное собственноручно оружие для порки чужих задов.
– Чо встал, как пень?! Чо замолк?! – огрызнулся напоследок Марвет, осознавший, что совершил ошибку. – Не боись, помню я, помню, с кем ты в родстве! Женушке своей спасибочки скажи, что она за дурня такого пойти согласилась!
«Если не можешь сделать, то впустую не грози, – гласило одно из немногих правил, переданное сотнику ополчения по наследству его предшественником. – Когда за твоей спиной огрызаются, это плохо, а когда смеются, жди беды. В армии у тебя все было не так, там был офицер, а здесь ты один. Городские чинуши в твои дела носа не сунут, но и поддержки от них не жди!»
– К воротам путники пожаловали, попросили пустить, а как мы их куда подальше послали, так они супостатить начали, решетки ломать, – неожиданно складно и внятно стал излагать смысл происшествия Кирвил. – Мы им по-хорошему говорим, дескать, не положено в город всякую ш… всяких людей, одним словом, ночью пускать, а они все одно, безобразить. Едва уговорили подождать, пока я тебя к ним кликну.
– Ты что, правил не знаешь?! Какой «кликну»?! – вновь перешел на крик Марвет, но на этот раз уже не бросал гневных взглядов. – Гони взашей голодранцев, а упрямиться будут, так оружие вам не для красоты выдано!
– Да, в том-то и дело, что не голодранцы они, а господа благородные… о трех каретах приехали, – принялся оправдываться Кирвил, внимательно следя за игрой мышц на лице командира. В случае малейшего намека на опасность розовощекий толстяк был готов шмыгнуть обратно за дверь. – А еще… еще самый важный из них говорит, что тя лично знает, и что, дескать, они к те и приехали. Должок, говорят, с тя хотят взять. Вот дело в чем, понимаешь?
Теперь лицо Марвета стало озадаченным и очень-очень мрачным. Друзей среди дворян у бывшего солдата не было, офицеры его и за человека-то не считали, а денег он никому вроде бы не задолжал. Сотник пытался вспомнить, не накуролесил ли где его отряд в последние годы: не подпалили ли чье поместье и не повесили ли случайно какого-нибудь барчука, чья родня жаждет теперь возврата долга крови. Вроде бы ничего такого не было, мародерствовала в поместьях лишь гвардия, а на долю простой пехоты выпадали глухие леса да пустые дороги, на которых в военное время и не разгуляешься, и не поживишься, но зато и кровников не наживешь.
– Ну, так как нам стало бы быть-то? – прервал раздумья сотника Кирвил. – Взашей гнать или обождать?
– Обождать, – ответил Марвет и все еще погруженный в свои мысли стал опоясываться ремнем. – Скажи им, чтоб другой способ греться нашли. Нечего кулачищами ворота оббивать. Выйду я щас, вот только меч нацеплю и выйду.
Чему-то радующийся Кирвил поспешил удалиться. Самое удивительное, что по пути из казармы к воротам он ничего не уронил и ни разу не свалился в лужу, что случалось с ним довольно редко. Десятник, как ребенок, радовался жизни, поскольку не получил вполне заслуженных тумаков, а вот сотнику было не до забав. Марвет просчитывал варианты, пытался угадать причину неожиданного визита незнакомцев, а внутренний голос находил сотню причин обождать до утра и не идти к воротам. Ветеран чувствовал опасность, но не мог, просто не мог просчитать, в чем она состоит, и кому он настолько задолжал в жизни, что благородные господа, невзирая на позднюю ночь и непогоду, отправились в путь.
Марвет, естественно, знал, что Кирвил не только сказочно неуклюж, но и откровенный дурак, однако наивно предполагал, что у каждой глупости, пусть даже врожденной, есть разумный предел. Увиденное сотником за воротами через маленькое смотровое окошечко опровергло эту неопровержимую истину или по крайней мере далеко отодвинуло границы невозможного. Похоже, когда-то четверо крепко сложенных парней, топтавшихся возле трех довольно сносных карет, действительно были дворянами, вполне вероятно, что оставались ими и сейчас, но уж точно только на бумаге. Теперь же их ремеслом были разбой и опасный труд наемных убийц. Достаточно было Марвету лишь бросить беглый взгляд на трясущиеся от холода фигуры, как в памяти всплыли воспоминания из давней военной поры.
Его отряд попал в окружение, но прорвал блокаду вражеских войск и вышел в тыл, как оказалось, уже давно неприятельский. Три долгих недели недобитым остаткам когда-то довольно боеспособного и дисциплинированного подразделения пришлось скитаться по пустынным дорогам и чащам, с трудом собирая отсыревший хворост для костра, мародерствуя от голода и скрываясь по оврагам да буреломам от случайно встречаемых конных разъездов. Трудные были дни, голодные и совсем не веселые. В каждой деревне их ждал «радушный» прием таких же оголодавших жителей, использующих вилы не только для ворошения сена. Когда не удавалось пограбить, приходилось торговать, с болью в сердцах меняя остатки вооружения на крохотные ломти черствого хлеба.
Клинку без смерти плохо, как, впрочем, любому инструменту, не используемому по назначению, однако солдату, лишенному возможности раздобыть достойное оружие, еще хуже. Его не презирают, а убивают, и случается это лишь потому, что бездушная железка в руках врага заточена острее или выкована из стали лучшего качества.
Для Марвета, седеющего в сорок пять лет сотника ополчения маленького лиотонского городка Лютен, это была не абстрактная аксиома, беспрекословно воспринимаемая на веру, но не прочувствованная на собственной шкуре, а жестокая теорема, многократно доказанная в боях. Он начал проливать кровь в двадцать три года, очень поздно по меркам Шатуры, где каждый юнец, едва у него появился пушок на щеках, хватался за дубину и искал ей достойное применение.
Двадцать лет тяжкой службы пролетели, как один день, а затем вдруг растянулись на вечность; вечность воспоминаний и раздумий, из которых ставший сотником ветеран не уставал извлекать все новые и новые уроки. Последующие два года относительно мирной жизни изменили характер бойца, сделали его более мягким и покладистым, но доведенные до стадии рефлексов привычки так и остались, никуда не ушли. Каждую ночь, сразу после обхода постов и перед тем, как лечь спать, Марвет занимался заточкой оружия, допуская вполне вероятную возможность, что утром может уже не успеть привести в порядок плохонькую, быстро затупляющуюся и податливую ржавчине сталь. Умелые руки сами справлялись с привычной работой, а голова тем временем отдыхала от суетных дрязг, ища спасения в недрах богатой памяти.
Искусства выживания на войне как такового нет, есть только шанс, складывающийся из множества составляющих. Одни из них заранее предопределены и не зависят от самого человека: положение в обществе, физические данные, развитость смекалки и степень подлости; другие возникают спонтанно и не поддаются определению. Марвет не был философом и был далек от истязания собственной головы абстрактными терминами, порой скрывающими за собой лишь слова, и ничего кроме пустых слов. Он не получил образования и научился с грехом пополам складывать буквы в слова лишь к тридцати, когда уже был сержантом. Однако стоило двадцатитрехлетнему новобранцу лишь месяц-другой протянуть армейскую лямку, как на него вдруг снизошло озарение, что он в принципе живой труп, что долго ему не прожить, в особенности если начнется настоящая война.
Как выходец из семьи бедствующих крестьян, Марвет не мог рассчитывать попасть в элитные войска, лучше других вооруженные, получающие лучшую подготовку и до последнего момента в сражении удерживаемые в резерве. Для лучника он был слишком близорук, а для тяжелого пехотинца недостаточно ловок. Это только со стороны кажется, что закованным с головы до пят в непробиваемый панцирь брони и вооруженным двуручным мечом может стать любой, у кого высокий рост и недюжинная сила. На самом деле он еще должен бегать, как лань, и обладать реакцией змеи, только тогда несущий на себе несколько десятков килограммов железа латник будет подвижен в бою. В общем, из всех родов войск Марвету были доступны лишь два, и как не трудно догадаться, не лучшие. Его приняли бы в свои ряды либо пикейщики, первыми принимающие удар вражеской конницы и гибнущие под копытами разогнавшихся лошадей, как мухи на липкой ленте, либо легкая пехота, подвижная, но легко уязвимая из-за простенького вооружения и ненадежной, почти отсутствующей брони. После недолгих колебаний Марвет сделал свой выбор, записался в отряд мечников, но на этом трудности новобранца не закончились, а только начались.
Командир его отряда уделял слишком много внимания женщинам и игре в кости. Жалкие казенные крохи шли на что угодно, только не на обновление поломанной и потрепанной в боях амуниции. Марвет всегда с ужасом вспоминал свою первую кольчугу, местами проржавевшую, а кое-где и без целых рядов неимоверно крупных и колючих звеньев. Не лучшие чувства из глубины души пожилого богатыря извлекали и воспоминания о растрескавшемся деревянном щите, разлетевшемся, как тогда и предполагал юный воин, при первом же ударе острого боевого топора. Образ первого меча вставал перед глазами сотника лишь в жутких кошмарах, вызванных неумеренным потреблением накануне спиртного. Этот огромный тесак с едва заостренными краями и мечом-то было не назвать: слишком длинный, неимоверно тяжелый, плохо сбалансированный и не поддающийся ни заточке, ни отчистке от въевшихся и быстро расползающихся по неровной поверхности пятен ржавчины. К счастью, Марвет промучился с ним недолго, до первого боя, а там сменил его на вполне сносную, трофейную булаву.
За двадцать лет службы Марвет сменил много отрядов, доспехов и товарищей по оружию. Одни погибали, их место занимали другие бойцы, но лишь для того, чтобы, как и их предшественники, когда-нибудь стать кормом для падальщиков. Сотник никогда не хотел быть лучшим в ратной науке или выслужиться до офицера, поскольку знал, что стремящиеся к совершенству лишь приближают свою кончину. Война – не то время, чтобы выделяться из толпы: сильнейших, самых ловких, хитрых да опытных командиры всегда посылают на самые трудные и опасные задания, надеясь, что солдатские храбрость и таланты с лихвой компенсируют их недальновидность, прямолинейность, ограниченность мышления и вопиющую некомпетентность. Сближаться с командирами и лизать их благородные зады боец, капрал, а затем и сержант Марвет тоже опасался. Вставшие на скользкую стезю подхалимства хоть временно и получали привилегии, но в конце концов расплачивались за них дорогой ценой – своей головой, ведь иного имущества у солдата не имеется. Троих из пяти подхалимов, наиболее явных и поэтому запомнившихся ветерану, прикончили свои же товарищи, притом не дожидаясь сражения. Одного сбросили с крепостной стены во время ночного дежурства, другого утопили в помоях, а третьего, самого вредного и пакостного, «нечаянно» подтолкнули под колеса кареты. Участь же тех двоих, что избежали солдатского самосуда, была, пожалуй, более печальной. Сержанта Герба вместе с боготворимым им командиром обвинили в измене во время армейских волнений. Их головы целый год украшали ворота лиотонской столицы. Имя капрала Фурсо не было запятнано позором, но от этого его судьба не стала легче. Беднягу затравили собаками на охоте, и лишь потому, что барон Гурдеваль, на чьих землях тогда находился отряд, заметил, что их любвеобильный командир слишком откровенно поедал глазами его младшую дочурку. Смерть оруженосца стала недвусмысленным намеком, кровавым предупреждением, что офицеру стоит умерить свою ненасытную похоть.
Итак, двадцать лет службы, двадцать трудных боевых лет, за которые произошло многое, хоть бившее по середнячку Марвету, но не сумевшее свести его в могилу. Скажите, случайное стечение обстоятельств? Да нет, просто однажды двадцатитрехлетний солдат получил весьма дельный совет, раскрывший перед ним известный немногим секрет выживания. Дело было в какой-то корчме, между седьмым и восьмым стаканами. Седобородый и совершенно облысевший латник, не дослужившийся даже до лычек капрала, крупно обыграл Марвета в карты, но взамен открыл спасительную тайну.
«И на войне, и в мирные годы, в общем, всегда, стой в середине,– философствовал пьяный усач, забирая у не умевшего отличить игрока от шулера юнца тугой кошель. – Жизнь – это охота, где каждый гонится за дичью, топча по дороге кучу другого зверья. Маленький и беззащитный зайчишка лишь потому выживает в лесу, что умеет правильно ориентироваться и делает это не от случая к случаю, а постоянно. Он не трусишка, он мудрец, каждый миг отслеживающий изменение ситуации вокруг себя. Будь зайцем, дружок, не стыдись! Всегда размышляй, где тебе выгоднее находиться и кого держаться. Не следуй слепо за друзьями, друзей нет, есть только ты и враги!»
Марвет запомнил эти слова, не позабыл пьяное откровение случайного собутыльника и, осмыслив его, взял на щит. Именно этот вроде бы бред помогал ему впоследствии определять тонкую грань различия между геройством и безрассудством, преданностью командиру и изменой королю, трусостью и трезвым расчетом, а также многими другими, порой почти идентичными понятиями. Марвет был всегда начеку, всегда ориентировался и взвешивал шансы на успех, даже тогда, когда осмелился напасть на рыцаря «Небесного Ордена», пытавшегося проволочь по грязным лужам городского главу. Сотник вступился и, снискав уважение горожан, не пал от рук рыцарей, а если бы позволил нанести оскорбление городской верхушке, то уже не был бы сотником. Несмотря на прошлые заслуги и полчища нежити, рыскавшей за городскими воротами, его бы выставили за ворота, как только Орден покинул бы город.
* * *
Остро заточенный меч лег на дубовый стол. Работа над ним была закончена, но Марвет, зевая, решил перед сном отполировать еще и кинжал, как за дверью его опочивальни раздались сначала топот, а затем и грохот падения тяжелого предмета, скорее всего тела. Неуклюжий торопыга уронил на пол несколько кадок с соленостями и перевернул старый сундук. Последующая ругань не оставляла сомнений: за дверью воевал с мебелью Кирвил, десятник, дежуривший у городских ворот этой ночью. Что-то случилось, полировку кинжала пришлось отложить на потом, если оно вообще будет, это «потом». В смутные времена даже провидцы не уверены, доживут ли они до утра и доведут ли до конца отложенную ненадолго работу.– А-а-а, чтоб тя!.. – грозно прорычал сотник и, вскочив с табурета, сильно стукнул кулаком по столу, отчего с него свалилось несколько грязных крынок, кувшин с вином и только что заточенный меч.
Нерасторопность и неуклюжесть десятника всегда злила Марвета, и если бы тесть Кирвила не состоял в дальнем родстве с городским управителем, то сотник уже давно бы избавился от командира, бывшего всеобщим посмешищем. Однако глупо горевать о том, что все равно нельзя изменить. Марвет терпеливо сносил каждую новую выходку увальня, но на этот раз Кирвил превзошел все ожидания. Возня за дверью продолжалась, на фоне громкого пыхтения и неблагозвучных ругательств слышались звуки падения все новых и новых предметов. В коридоре кипел ожесточенный бой нерадивого десятника с неудачно размещенным в проходе скарбом сотника, судя по характеру шумов и их громкости, побеждал скарб.
Марвет продолжал рычать, но оставался на месте. Помогать дурню не хотелось, но страх перед грядущей зимой без теплых вещей и добротной закуски, погибавших сейчас под грязными сапожищами неуклюжего мужлана, заставил в конце концов сотника одуматься и поспешить на помощь своему товарищу. Марвет утешал себя лишь тем, что он теперь служил не в армии, а всего лишь в ополчении, и что войны в ближайшие годы с присмиревшими соседями не предвидится. Командовать отрядом, в котором водятся такие вот неисправимые экземпляры, не пожелаешь и врагу.
Дверь в коридор распахнулась, и выпученным от злости глазам Марвета предстала удручающая картина. В разлившемся по полу море рассола, путаясь в мокрых тряпках и обломках корзин, беспомощно барахталось грузное тело в кольчуге. Пахучие водоросли квашеной капусты не только переплелись с густой шевелюрой лиходея, но и украшали его лицо – раскрасневшуюся, запыхавшуюся, толстощекую образину, по которой сотнику всегда хотелось крепко пройтись если не булавой, то хотя бы тяжелой ладонью.
– Командир, я… мы тут… в общем… это срочно! – промямлил не пьяный, но от этого не менее косноязычный десятник, тыча застрявшим в куске плетеной корзины пальцем в сторону входной двери.
Ограничившись лишь прошедшей вскользь по макушке балбеса оплеухой, серьезные воспитательные меры были бессмысленны, Марвет ухватил правой рукой Кирвила за шиворот и рывком поставил его на ноги.
– Теперь говори, четко и внятно, по какому поводу закуску сгубил? – довольно миролюбиво с учетом обстоятельств вопросил Марвет, стараясь держать себя в руках и не поддаться искушению применить грубую силу.
– Мы тут на посту… а он, то есть они тут… чуть ворота не сломали! – принялся вдруг орать Кирвил, то ли испугавшийся взгляда сотника, то ли вспомнивший, что он находился на службе, и всякие проезжие мерзавцы должны были относиться к нему с уважением.
– Кто «они»?! – нахмурив густые брови, спросил сотник. – Ты можешь нормально говорить, иль мне из тя каждое слово дубцом выколачивать?!
– Не-е-е, не надо дубцом! Зачем дубцом?! – довольно внятно забормотал Кирвил, а его испуганные, прищуренные глазенки, тонувшие в узкой прорези между толстыми щеками и бровями, быстро забегали по комнате, пытаясь обнаружить подходящий для предстоящей экзекуции инструмент.
Не увидев в покоях рассерженного сотника ни толстой палки, ни обычной метлы, Кирвил заметно успокоился и даже перестал брызгать слюной на начищенную до блеска кольчугу командира. Воспитание «дубцом» проводилось не часто, но зато заслужившие эту особую милость, запоминали урок надолго. Кирвилу еще пока не довелось узнать, что такое настоящая боль в боках, но судя по выражению лица Марвета и по тому, как бешено вращались глаза в его прищуренных глазницах, сотник был недалек, чтобы позабыть о крепких родственных узах повинного в порче имущества с первым лицом городка. Командир определенно был морально готов устроить десятнику взбучку, но случайные обстоятельства не дали ему такой возможности. Рукой Марвет не бил, поскольку мог не рассчитать силы удара, а меч уважал и никогда не использовал выкованное собственноручно оружие для порки чужих задов.
– Чо встал, как пень?! Чо замолк?! – огрызнулся напоследок Марвет, осознавший, что совершил ошибку. – Не боись, помню я, помню, с кем ты в родстве! Женушке своей спасибочки скажи, что она за дурня такого пойти согласилась!
«Если не можешь сделать, то впустую не грози, – гласило одно из немногих правил, переданное сотнику ополчения по наследству его предшественником. – Когда за твоей спиной огрызаются, это плохо, а когда смеются, жди беды. В армии у тебя все было не так, там был офицер, а здесь ты один. Городские чинуши в твои дела носа не сунут, но и поддержки от них не жди!»
– К воротам путники пожаловали, попросили пустить, а как мы их куда подальше послали, так они супостатить начали, решетки ломать, – неожиданно складно и внятно стал излагать смысл происшествия Кирвил. – Мы им по-хорошему говорим, дескать, не положено в город всякую ш… всяких людей, одним словом, ночью пускать, а они все одно, безобразить. Едва уговорили подождать, пока я тебя к ним кликну.
– Ты что, правил не знаешь?! Какой «кликну»?! – вновь перешел на крик Марвет, но на этот раз уже не бросал гневных взглядов. – Гони взашей голодранцев, а упрямиться будут, так оружие вам не для красоты выдано!
– Да, в том-то и дело, что не голодранцы они, а господа благородные… о трех каретах приехали, – принялся оправдываться Кирвил, внимательно следя за игрой мышц на лице командира. В случае малейшего намека на опасность розовощекий толстяк был готов шмыгнуть обратно за дверь. – А еще… еще самый важный из них говорит, что тя лично знает, и что, дескать, они к те и приехали. Должок, говорят, с тя хотят взять. Вот дело в чем, понимаешь?
Теперь лицо Марвета стало озадаченным и очень-очень мрачным. Друзей среди дворян у бывшего солдата не было, офицеры его и за человека-то не считали, а денег он никому вроде бы не задолжал. Сотник пытался вспомнить, не накуролесил ли где его отряд в последние годы: не подпалили ли чье поместье и не повесили ли случайно какого-нибудь барчука, чья родня жаждет теперь возврата долга крови. Вроде бы ничего такого не было, мародерствовала в поместьях лишь гвардия, а на долю простой пехоты выпадали глухие леса да пустые дороги, на которых в военное время и не разгуляешься, и не поживишься, но зато и кровников не наживешь.
– Ну, так как нам стало бы быть-то? – прервал раздумья сотника Кирвил. – Взашей гнать или обождать?
– Обождать, – ответил Марвет и все еще погруженный в свои мысли стал опоясываться ремнем. – Скажи им, чтоб другой способ греться нашли. Нечего кулачищами ворота оббивать. Выйду я щас, вот только меч нацеплю и выйду.
Чему-то радующийся Кирвил поспешил удалиться. Самое удивительное, что по пути из казармы к воротам он ничего не уронил и ни разу не свалился в лужу, что случалось с ним довольно редко. Десятник, как ребенок, радовался жизни, поскольку не получил вполне заслуженных тумаков, а вот сотнику было не до забав. Марвет просчитывал варианты, пытался угадать причину неожиданного визита незнакомцев, а внутренний голос находил сотню причин обождать до утра и не идти к воротам. Ветеран чувствовал опасность, но не мог, просто не мог просчитать, в чем она состоит, и кому он настолько задолжал в жизни, что благородные господа, невзирая на позднюю ночь и непогоду, отправились в путь.
Марвет, естественно, знал, что Кирвил не только сказочно неуклюж, но и откровенный дурак, однако наивно предполагал, что у каждой глупости, пусть даже врожденной, есть разумный предел. Увиденное сотником за воротами через маленькое смотровое окошечко опровергло эту неопровержимую истину или по крайней мере далеко отодвинуло границы невозможного. Похоже, когда-то четверо крепко сложенных парней, топтавшихся возле трех довольно сносных карет, действительно были дворянами, вполне вероятно, что оставались ими и сейчас, но уж точно только на бумаге. Теперь же их ремеслом были разбой и опасный труд наемных убийц. Достаточно было Марвету лишь бросить беглый взгляд на трясущиеся от холода фигуры, как в памяти всплыли воспоминания из давней военной поры.
Его отряд попал в окружение, но прорвал блокаду вражеских войск и вышел в тыл, как оказалось, уже давно неприятельский. Три долгих недели недобитым остаткам когда-то довольно боеспособного и дисциплинированного подразделения пришлось скитаться по пустынным дорогам и чащам, с трудом собирая отсыревший хворост для костра, мародерствуя от голода и скрываясь по оврагам да буреломам от случайно встречаемых конных разъездов. Трудные были дни, голодные и совсем не веселые. В каждой деревне их ждал «радушный» прием таких же оголодавших жителей, использующих вилы не только для ворошения сена. Когда не удавалось пограбить, приходилось торговать, с болью в сердцах меняя остатки вооружения на крохотные ломти черствого хлеба.