В течение трех лет, с 1601 по 1603 г., в России, как и во многих других странах, был неурожай, а следственно, и голод среди народа. Связано ли это было с малым ледниковым периодом, к которому относят период от XII до середины XIX в. с соответствующим пиком похолодания в начале XVII в., или с очень сильным извержением вулкана, случившимся в Южной Америке в 1600 г., ученые спорят до сих пор, но в России снег выпадал в эти годы и в июле, и в августе, а заморозки уничтожали зерновые не только поздней весной, но даже летом.
Там же, где не было таких холодов, бесконечные дожди не позволили зерновым созреть. «Того же лѣта былъ гладъ великъ в Московскомъ государствѣ по три лѣта, и покупали ржи четверть кади по три рубли и выше, и отъ того был моръ великъ.
Царь же Борисъ многую милостыню творяше нищимъ, еще же и дѣло каменное повелѣ дѣлати в тое гладное время, и поставиша каменные палаты, гдѣ были прежде царя Иоанна Васильевича, и отъ того дѣла много народа прокормилося» [40, 454]. Та денежная милостыня, которую по велению царя Бориса раздавали в Москве, усугубила положение, так как народ ринулся за получением ее из тех мест, где еще как-то можно было выжить.
В Москве за это время, по некоторым сведениям, умерло от голода и холеры около 500 000 человек. Поняв, что весь русский народ может прийти за этой милостыней в Москву, царь прекратил раздачу денег и приказал организовать строительство каменных палат в Кремле, чтобы занять чем-то пришедших издалека людей. Царь приказал найти в огромном государстве области, где погодные условия позволили вырастить хлеб, скупить его и продавать за половинную цену в Москве и других городах. В этом отношении повезло жителям Курска, где созрел небывалый урожай, что позволило населить эту область, пустовавшую еще с татарского нашествия. Народ, снявшийся с места, далеко не всегда возвращался домой к тому труду, который в эти голодные годы не смог их прокормить, и образовывал шайки разбойников, распространившиеся по всей стране.
Неурожай и голод постиг и Литву: «А коли вже была весна в року 1602, тот наход людей множество почали мерти; по пятеру, по тридцати у яму /хоронили/. Хворых, голодных, пухлых многое множество, – страх видети гневу Божого… А так мерли одны при местах, на вулицах, по дорогах, по лесах, на пустыни, при роспутиях, по пустых избах, по гумнам померли. Отец сына, сын отца, матка детки, детки матку, муж жену, жена мужа, покинувши детки свои, розно по местах, по селам разышлися, один другого покидали, не ведаючи один о другом, – мало не вси померли /чуть ли не все умерли/» [71, 386]. Поэтому бежать московитам в Литву не было никакого смысла: голодная смерть везде одинакова. Только в 1604 г. жизнь в России и Литве стала налаживаться, а урожай предыдущего года спас от голода оставшихся в живых.
Так что несмотря на отсутствие внешних войн, вряд ли можно было назвать годы правления царя Бориса спокойными, к тому же трон ему достался ценой собственного здоровья: все эти годы царь тяжело болел. Все это давало пищу для народных волнений и раздумий, кто будет следующим царем, поскольку на малолетнего сына Бориса Годунова мало кто надеялся. Неизвестность плодила вымыслы и легенды.
Легенда о якобы спасенном от рук убийц царевиче Дмитрии, сыне царя Ивана Грозного, в разных вариантах стала появляться чуть ли не сразу после смерти царя Федора, так что слух о появлении царевича в Литве был воспринят достаточно серьезно. Впервые он как претендент на московский трон объявился в 1602 г. в г. Брагине (совр. Гомельская область Беларуси) в имении князя Адама Александровича Вишневецкого из рода Гедеминовичей, женатого на дочери литовского маршала Ходкевича, которому этот якобы отпрыск царского рода и открыл свое происхождение.
Правда, голландский купец Исаак Масса, который с 1601 по 1609 г. находился по торговым делам в России, считал, что польский король Сигизмунд III сообщил царю Борису о появлении в его государстве этой странной личности еще во время пребывания в Москве посольства Льва Сапеги в 1601 г. через специально приехавшего с секретным поручением гонца Илью Пилграмовского. Но голландец и сам не знал этого в точности, а относил к области подозрений. По всей вероятности, в Москве ждали такого известия. В основном Исаак Масса сообщает об этих событиях словами официальной версии, распространенной по повелению царя, но есть и некоторые отличия от нее. По его словам, в Польше еще давно появился человек, ранее служивший у игумена Чудова монастыря, а затем он якобы побывал вместе с посольством Льва Сапеги в Москве, причем издавна он стал выдавать себя за сына царя Ивана Грозного. Именно информация о посещении этим человеком Москвы в составе польского посольства и послужила основой обвинений некоторых историков в подготовке с помощью подставного лица переворота в России польским королем. Хотя вряд ли этот беглец осмелился бы явиться в Москву, где мог бы быть легко узнанным. Но если бы москвичами обсуждалась какая-либо другая версия, Исаак Масса, по всей видимости, сообщил бы о ней.
Князь Адам Вишневецкий, в имении которого и объявился человек, назвавший себя царевичем Дмитрием, имел конкретные территориальные претензии к царю Борису. Еще в конце XVI в. князья Вишневецкие захватили некоторые территории на Черниговщине, а затем сейм признал населенные пункты, расположенные на спорной территории, их законным владением. Московская сторона долго протестовала, но поскольку мирный договор 1601 г. был заключен на принципах: каждый владеет, чем владеет, то по повелению царя Бориса спорные городки Прилуки и Сиетино были сожжены, что, естественно, усилило неприязнь князя Адама Вишневецкого к России. Именно поэтому, даже если и не очень поверил словам объявившегося Дмитрия, он предполагал использовать его в своих интересах.
В одной из поездок князя Адама к своему брату Константину, женатому на Урсуле Мнишек, новоявленный царевич, видимо, познакомился со своей будущей женой Мариной Мнишек. О появившейся возможности шантажировать московское правительство князь Адам известил великого канцлера Яна Замойского, попросив взять Дмитрия под свое покровительство. Казимир Валишевский считает, что князь Адам Вишневецкий сделал это, скорее всего, для своей защиты, так как весть о появлении у него человека, выдававшего себя за царевича Дмитрия, дошла до царя Бориса Годунова и тот сделал предложение князю решить спорные территориальные вопросы к его выгоде при условии выдачи этого якобы московского беглого монаха, а при несогласии вредить ему всеми доступными способами. Видимо, предложения царя были не настолько привлекательными, поскольку Дмитрия не выдали московскому царю, а вместо этого он попал в Самбор (Старый Самбор в 80 км от Львова) к сандомирскому воеводе и львовскому старосте Юрию Мнишку, известному еще со времен короля Сигизмунда II авантюристу.
Именно отсюда и началось восхождение Дмитрия на московский престол. Происхождение этого человека до сих пор остается загадкой, и в российской истории его принято называть Лжедмитрием или Самозванцем, хотя венчан он был царем России с именем Дмитрия и под таким именем и должен был бы войти в историю. Ведь, например, имя великого князя московского Василия III, данное ему при рождении, было Гавриил, но никто не называет его Лжевасилием. Понятно, что историкам династии Романовых, скорее всего, было рекомендовано так называть этого неразгаданного в истории человека. А почему последующие историки остались верными этой трактовке именования царя Дмитрия, непонятно.
Чтобы лучше оценить происходившее, надо представить и биографию монаха Григория Отрепьева, с именем которого все российские цари, начиная с Бориса Годунова (исключая, естественно, самого Дмитрия), связывали происхождение этого загадочного человека. Итак, Юрий Богданович Отрепьев был дворянином из рода Нелидовых. Его дальний предок Владислав Неледзевский из Литвы поступил на службу к великому князю московскому Дмитрию Донскому, с которым участвовал в Куликовской битве. Уже его потомков называли Нелидовыми, а одного из них в 1497 г. знали под прозвищем Отрепьев. Во второй половине XVI в. был известен стрелецкий сотник Богдан Отрепьев, которого в Москве зарезали в пьяной драке, вот от него и остался сиротой сын Юрий, воспитанный матерью.
Вроде бы патриарх Иов утверждал, что Юрий Отрепьев служил у бояр Романовых, бывших у царя Бориса на подозрении в подстрекательстве к его смещению. Видимо, в какой-то измене был заподозрен и Юрий Отрепьев, отчего вынужден был скрыться в монастыре, где и принял постриг с именем Григорий. Затем он побывал в суздальском Спасо-Ефимьевом монастыре, в Галицком монастыре Иоанна Предтечи, а потом объявился в Чудовом монастыре в Кремле, где был посвящен в дьяконы патриархом Иовом. Были ли идентичны эти две личности – неизвестно, но в российской историографии эта биография закрепилась за царем Дмитрием.
Король Сигизмунд III, даже если бы очень захотел признать Дмитрия московским царевичем и открыто поддержать его притязания на российский престол, не мог этого сделать без одобрения сейма, а радные паны в феврале 1604 г., когда их выборный король сделал официальный запрос сейму на этот счет, проголосовали против признания и поддержки неизвестного для них человека, который мог спровоцировать новую войну с Россией. Но все-таки в марте того же года Юрий Мнишек привез в Краков своего будущего зятя, где устроил пир для польской знати с представлением Дмитрия как царевича. Нужные люди организовали для Дмитрия по просьбе Юрия Мнишека аудиенцию у короля, где претендент на московский престол вроде бы поразил присутствующих своими манерами и эрудицией. И все-таки король Сигизмунд III однозначно высказался, что он не признает Дмитрия царевичем и не даст ему ни одного солдата, но вместе с этим оговорился о праве сандомирского воеводы действовать на свой страх и риск. Однако даже за то, что ему не будут мешать искать московский престол, Дмитрию пришлось пообещать вернуть Польско-Литовской республике половину Смоленской и часть Северской земель, заключить после этого вечный мир, разрешить иезуитам въезд в Россию, а также строить в ней католические храмы. Обещал Дмитрий и свою военную помощь против Швеции, когда он станет царем России.
Вероятно, что и любовь Дмитрия к Марине Мнишек сблизила интересы этого претендента на московский престол с сандомирским воеводой. В 1604 г. он прибыл из Кракова вместе с Юрием Мнишеком в Самбор, откуда стал рассылать свои грамоты через верных людей сандомирского воеводы по городам и весям Московского государства, а также к казакам на Дон, призывая русский народ и казаков присоединиться к нему и помочь взойти на «отчий престол». И действительно, вскоре вокруг него собралось около 200 московских людей, а затем прибыло посольство с Дона, которое пообещало предоставить Дмитрию казацкое войско до 10 ООО человек. Собирались присоединиться к нему и запорожские казаки. Его будущий тесть, которому Дмитрий обещал за оказанную помощь сделать его дочь царицей, а ему самому даровать большие земельные наделы, тоже собрал отряд добровольцев и наемников в количестве примерно тысячи шляхтичей.
Вот с этим войском и начал Дмитрий свою военную кампанию по отвоеванию России у царя Бориса Годунова, располагавшего неисчислимой армией всего государства. При переходе Днепра к этому войску добавились порядка двух тысяч донских казаков, что собственно удвоило силы претендента. Официальная Польша отреагировала на мероприятие Юрия Мнишека очень отрицательно. Так, великий канцлер Ян Замойский осудил действия этого авантюриста, предполагая, что этим походом он может навлечь на свою страну большую опасность. Да и вельможи Республики были не в восторге от действий Юрия Мнишека. Казимир Валишевский приводит слова из письма Льва Сапеги к Виленскому воеводе Христофору Радзивиллу: «Сандомирский воевода поссорит нас с царем прежде времени; достигнет ли он удачи или нет, последствия будут одинаково пагубны для отечества и для нас» [9, 112].
Царь Борис Годунов прекрасно осознавал всю опасность появления в Польше этого претендента на московский престол, хотя и понимал, что вряд ли король Сигизмунд III в угоду некоторым подстрекателям, вроде Юрия Мнишека и Александра Вишневецкого, осуществит военное вторжение на российские территории. Видимо, количество внутренних противников его царствованию было еще достаточно велико, несмотря на репрессии. Царь посылал одного за другим своих представителей в Краков для разоблачения Дмитрия, с этой целью был направлен даже Н.Е. Отрепьев-Смирной, двоюродный брат Григория Отрепьева, которого Борис Годунов подозревал в представлении себя спасенным царевичем Дмитрием. Но эти царские посланники не только не разуверили короля в истинности слов Дмитрия, но и, наоборот, заставили действовать вопреки своим подозрениям.
Шляхтич Вацлав Диаментовский, который по просьбе Марины Мнишек вел ее дневник, по этому поводу сделал следующую запись: «Тогда, из-за столь неприязненного отношения к нему со стороны Бориса /Годунова/, соблаговолил король его милость решить, что из-за Бориса, человека неискреннего и не считающегося с расположением короля его милости и всей Речи Посполитой нашей, не должен он того Дмитрия сдерживать, ни в тюрьму заключать, не приказывать его отослать к Борису, что могло быть проявлением доброй и искренней дружбы… Пустил он все это на саму волю Божью, считая, что если он настоящий царевич и Господь Бог его чудесно от смерти сохранил, то он легко в столицу своих предков с помощью самого Бога может вступить.
Ни гетманов своих коронных и Великого княжества Литовского, великих и польных, через которых есть обычай у короля его милости, пана нашего, и у Речи Посполитой с неприятелями войны вести, ни войск своих с ним король не посылал…» [71, 398].
Для выяснения возможных обстоятельств смерти или спасения царевича, а также успокоения подданных, среди которых ходили упорные слухи, что в Польше объявился истинный царевич, царь Борис Годунов приказал доставить монахиню Марфу Нагую из дальнего монастыря в Москву для производства допроса с пристрастием. Но и это не дало нужного для него результата, более того, по словам Казимира Валишевского, бывшая царица после одного из допросов, производимого лично царем Борисом Годуновым и его женой Марией, дочерью Григория Малюты Скуратова, якобы воскликнула: «Он жив! Люди, теперь давно умершие, без моего ведома увезли его из Углича» [9, 114]. Эту историю и сам Казимир Валишевский признает мало достоверной, но, видимо, такие слухи в Москве были весьма распространены. Узнав же о нахождении Дмитрия с войском на территории России, патриарх Иов, вероятно, по просьбе царя, предписал своим окружным посланием всем церковным властям объявить народу о нарушении королем Сигизмундом III мирного договора с царем Борисом, т. е. своим признанием бродяги, вора и расстриги Григория Отрепьева Дмитрием Углицким, который идет в Московское государство с целью истребить православную веру и насаждения католичества и лютеранства.
Не привели к нужному результату и обращения царя Бориса к германскому императору Рудольфу II с просьбой воздействовать на польского короля, тот ограничился моральной поддержкой в виде дружеского письма. Не дали результата попытки обращения за помощью к крымскому хану, так как волжские и донские казаки не пропустили посольства царя через свои территории.
А вот первые шаги Дмитриева воинства были неожиданно успешными: некоторые малые города сдавались ему без сопротивления, а главный город всего юго-запада России Чернигов, хоть и встретил его выстрелами из пушек, затем в силу внутреннего мятежа сдался на милость «истинного царя». Конечно, далеко не все российские дворяне добровольно признавали Дмитрия настоящим царевичем, например, Н.С. Воронцов-Вельяминов отказался признать в Дмитрии потомка царя Ивана Грозного, за что и был обезглавлен. Однако в результате этой казни другие аристократы присягнули царю Дмитрию, в том числе воевода Б.П. Татев и князь Г.П. Шаховской.
Направленное из Новгорода-Северского на помощь Чернигову войско П.Ф. Басманова, узнав о сдаче города, вернулось восвояси. Войско же Дмитрия, осадившее затем Ногород-Северский, надолго увязло в боях с осажденными московитами, которые крепко стояли вместе с воеводой П.Ф. Басмановым за царя Бориса. Тем не менее к Дмитрию за это время пристали не только различные бродяги и разбойники, которые всегда рады помогать любому делу, позволявшему им безнаказанно грабить население, но продолжали прибывать польские и литовские добровольцы. Среди них были известные в истории своими будущими действиями Яков Струсь и князь Роман Рожинский, а также московские дворяне. Кроме них постоянно прибывали значительные силы донских и запорожских казаков.
Вот с этим воинством Дмитрию пришлось выдержать первое серьезное сражение под Новгородом-Северским с ратью князя Ф.И. Мстиславского, которому царь пообещал в случае удачи и пленения самозванца отдать свою дочь Ксению в жены. В московском войске было от 40 до 50 тысяч воинов, а в противостоящем им войске – не более 15 тысяч, из которых наиболее боеспособными были польско-литовские шляхтичи. И все же князь Мстиславский не решался первым напасть на войско Дмитрия, ожидая подкрепления, и дождался нападения немногочисленного войска противника. Несмотря на численное преимущество войско князя Мстиславского было разбито, его воины еще до битвы были деморализованы раздумьями: не настоящий ли царевич им противостоит?
Но первый крупный успех показал шляхтичам, с какими московскими силами им придется сталкиваться, да еще в условиях зимы. То ли это, то ли строгое предложение короля (он и в этом случае не мог приказывать своим шляхтичам) покинуть Дмитрия и возвратиться домой было причиной того, что из-под Новгорода-Северского рыцарство вернулось назад в Польшу вместе с главным организатором всей этой авантюры Юрием Мнишеком. Оставшихся шляхтичей было не более полутора тысяч человек, большинство не располагали на родине каким-либо значительным имуществом и все свои надежды на устройство будущего связывали с этим мероприятием. Вместо Юрия Мнишека гетманом войска выбрали Дворжицкого.
Взамен ушедших рыцарей войско Дмитрия пополнили 12 тысяч запорожских и днепровских казаков, что позволило ему попытаться перезимовать в Севске. Однако на помощь обласканному за верность князю Ф.И. Мстиславскому из Москвы спешило войско князя В.И. Шуйского, который перед своей отправкой на военные действия еще раз подтвердил народу с Лобного места, что он лично видел царевича Дмитрия мертвым и тот при нем был похоронен. После подхода нового московского войска, соединившегося с ратью раненного в предыдущем сражении князя Мстиславского, силы Дмитрия уже не могли противостоять им, но он все же совершил дерзкое нападение на войско князя Шуйского. На этот раз Дмитрий потерпел поражение и вынужден был запереться в Путивле, а часть его войска разбежалась.
После этого поражения Дмитрий думал даже отступить на территорию Польско-Литовской республики, но его новые подданные наотрез отказались от этого плана и угрожали в случае попытки отъезда в Польшу выдать его царю Борису. В это время к Дмитрию прибыли четыре тысячи донских казаков, что значительно подняло воинский дух его самого и сподвижников. А московские воеводы, вместо того чтобы дать генеральное сражение, отправились возвращать под царскую руку небольшие города. Но они застряли под Рыльском, где их застал удачно пущенный сторонниками Дмитрия слух о том, что на помощь к ним идет сам польный гетман Станислав Жолкевский с большим королевским войском. Напуганные этим известием московские воеводы отступили в Комарницкую волость, где не столько готовились к предстоящим битвам, сколько проводили репрессии против местного населения, склонявшегося присягнуть царю Дмитрию.
Разгневанный нерасторопностью своих воевод, которые с таким огромным войском не могли одолеть незначительные силы противника, царь Борис посылал одного гонца за другим, понуждая князей Мстиславского и Шуйского к более активным действиям. Затем, так и не дождавшись военной инициативы, он послал к ним окольничего П.Н. Шереметева для расследования причин нерасторопности своих воевод. Боеспособность московских войск стала резко снижаться из-за падения воинского духа и дезертирства воинов.
Вот при такой расстановке сил внезапно в апреле 1605 г. умер царь Борис Годунов. Трон наследовал его сын Федор (1589–1605), которому москвичи без каких-либо проблем присягнули на верность, обещая «к вору, который называется князем Димитрием Углицким, не приставать, с ним и его советниками не ссылаться ни на какое лихо, не изменять, не отъезжать, лиха никакого не сделать, государства не подыскивать, не по своей мере ничего не искать, и того вора, что называется царевичем Димитрием Углицким, на Московском государстве видеть не хотеть» [60, 563]. Интересно, что в тексте присяги отсутствует какое-либо упоминание имени Григория Отрепьева, что можно объяснить тем, что в Москве не было безусловной уверенности в тождественности этих двух личностей – как назвавшегося Дмитрием, так и Григория Отрепьева.
Новый царь отозвал в Москву отцовских воевод, князей И.Ф. Мстиславского и В.И. Шуйского, направив в войска нового воеводу, князя М.П. Катырева-Ростовского, а в помощь ему П.Ф. Басманова, зарекомендовавшего себя верным слугой Годуновым. Вместе с ними в армию был направлен новгородский митрополит Исидор, перед которым войска должны были принять присягу царю Федору. Но никакие клятвы уже не могли заставить разуверившихся людей служить династии Годуновых, агитация в пользу Дмитрия была куда более действенной не только для рядовых воинов, но и для их командиров.
Князья В.В. Голицын, И.В. Голицын и М.Г. Кривой-Салтыков составили заговор в пользу царевича Дмитрия, к ним присоединился второй воевода П.Ф. Басманов, который и объявил войску 7 мая 1605 г., что Дмитрий является истинным царем России. Теперь царь Федор остался без всякой защиты от своего противника на юго-западных границах государства, а присягнувшие ему князья и бояре вели бывшее его войско к месту встречи с войском Дмитрия в районе Орла.
Дальнейшие события шли уже по сценарию «прирожденного государя», в Москву зачастили агитаторы претендента на престол, а к нему спешили еще не успевшие выразить свою верноподданность князья, бояре и простые дворяне. В Москве народ вследствие агитации казаков во главе с Корелой взбунтовался, собрался на Красной площади, требуя от бояр разъяснений происходящих событий, а от князя Василия Шуйского сказать правду о царевиче Дмитрии. И этот, один из наиболее уважаемых москвичами бояр, сказал, что истинный царевич спасся, а в Угличе был убит попов сын. Конечно, основной целью князя В. Шуйского было свержение династии Годуновых, и он, вероятно, уже тогда предполагал, что с якобы спасенным Дмитрием справиться будет легче.
Однако Дмитрий не торопился прибыть в Москву сам, а продолжал оставаться в Туле, собирая вокруг себя всех этих перебежчиков, а также усиливая свое войско все еще прибывавшими к нему донскими казаками, которых он чествовал даже более своих московских подданных. Чтоб выслужиться перед своим новым государем, те, кто совсем недавно присягали царю Федору, теперь спешили ликвидировать всех тех, кто напоминал им об эпохе Годуновых: патриарха Иова с бесчестием вывели из собора и сослали в Старицкий монастырь, Сабуровых и Вельяминовых – родственников царя Федора – разослали в разные города, где их заточили, С.Н. Годунов был тихо удавлен в Переяславле, а затем 6 июня 1605 г. удавили и вдовствующую царицу Марию и царя Федора, хотя народу объявили, что они со страху отравились. Царевну Ксению постригли в монахини. На этом царствование династии Годуновых закончилось.
И никакие польско-литовские шляхтичи, сопровождавшие Дмитрия в его, как оказалось, удачной попытке занять московский престол не могли повлиять на предательство со стороны российской знати, не желающих служить безродному выскочке Борису Годунову, когда он был жив, а уж его сыну Федору – тем более. Так что своим успешным восшествием на московский престол Дмитрий был обязан начавшейся гражданской войне в России.
20 июня 1605 г. Дмитрий в сопровождении бояр торжественно въехал в Москву, где своего нового государя встречали народ и духовенство. Теперь на Лобном месте истинность Дмитрия как сына царя Ивана Грозного подтвердил Богдан Вельский, а в доказательство тому целовал крест, а вот Василий Шуйский на этот раз не только смолчал, а даже стал распускать слухи о том, что новый царь – самозванец. Этот князь-хамелеон опирался на торговый люд верхневолжских городов и московских торговцев, что позволяло ему верить в успех своего предприятия. Однако эти слухи очень быстро дошли до царя, князя Василия Шуйского обвинили в измене и отдали на суд собору, где его приговорили к смерти. По некоторым сведениям, именно полякам удалось убедить Дмитрия помиловать князя Шуйского, когда того уже привели к плахе. Василия Ивановича Шуйского вместе с его двумя братьями сослали в пригороды Галича, а имения их отобрали в казну, но вскоре им было разрешено вернуться в Москву. Помилованным Шуйским вернули боярство и имения, но почему Дмитрий вернул им свое расположение, остается загадкой.
Там же, где не было таких холодов, бесконечные дожди не позволили зерновым созреть. «Того же лѣта былъ гладъ великъ в Московскомъ государствѣ по три лѣта, и покупали ржи четверть кади по три рубли и выше, и отъ того был моръ великъ.
Царь же Борисъ многую милостыню творяше нищимъ, еще же и дѣло каменное повелѣ дѣлати в тое гладное время, и поставиша каменные палаты, гдѣ были прежде царя Иоанна Васильевича, и отъ того дѣла много народа прокормилося» [40, 454]. Та денежная милостыня, которую по велению царя Бориса раздавали в Москве, усугубила положение, так как народ ринулся за получением ее из тех мест, где еще как-то можно было выжить.
В Москве за это время, по некоторым сведениям, умерло от голода и холеры около 500 000 человек. Поняв, что весь русский народ может прийти за этой милостыней в Москву, царь прекратил раздачу денег и приказал организовать строительство каменных палат в Кремле, чтобы занять чем-то пришедших издалека людей. Царь приказал найти в огромном государстве области, где погодные условия позволили вырастить хлеб, скупить его и продавать за половинную цену в Москве и других городах. В этом отношении повезло жителям Курска, где созрел небывалый урожай, что позволило населить эту область, пустовавшую еще с татарского нашествия. Народ, снявшийся с места, далеко не всегда возвращался домой к тому труду, который в эти голодные годы не смог их прокормить, и образовывал шайки разбойников, распространившиеся по всей стране.
Неурожай и голод постиг и Литву: «А коли вже была весна в року 1602, тот наход людей множество почали мерти; по пятеру, по тридцати у яму /хоронили/. Хворых, голодных, пухлых многое множество, – страх видети гневу Божого… А так мерли одны при местах, на вулицах, по дорогах, по лесах, на пустыни, при роспутиях, по пустых избах, по гумнам померли. Отец сына, сын отца, матка детки, детки матку, муж жену, жена мужа, покинувши детки свои, розно по местах, по селам разышлися, один другого покидали, не ведаючи один о другом, – мало не вси померли /чуть ли не все умерли/» [71, 386]. Поэтому бежать московитам в Литву не было никакого смысла: голодная смерть везде одинакова. Только в 1604 г. жизнь в России и Литве стала налаживаться, а урожай предыдущего года спас от голода оставшихся в живых.
Так что несмотря на отсутствие внешних войн, вряд ли можно было назвать годы правления царя Бориса спокойными, к тому же трон ему достался ценой собственного здоровья: все эти годы царь тяжело болел. Все это давало пищу для народных волнений и раздумий, кто будет следующим царем, поскольку на малолетнего сына Бориса Годунова мало кто надеялся. Неизвестность плодила вымыслы и легенды.
Легенда о якобы спасенном от рук убийц царевиче Дмитрии, сыне царя Ивана Грозного, в разных вариантах стала появляться чуть ли не сразу после смерти царя Федора, так что слух о появлении царевича в Литве был воспринят достаточно серьезно. Впервые он как претендент на московский трон объявился в 1602 г. в г. Брагине (совр. Гомельская область Беларуси) в имении князя Адама Александровича Вишневецкого из рода Гедеминовичей, женатого на дочери литовского маршала Ходкевича, которому этот якобы отпрыск царского рода и открыл свое происхождение.
Правда, голландский купец Исаак Масса, который с 1601 по 1609 г. находился по торговым делам в России, считал, что польский король Сигизмунд III сообщил царю Борису о появлении в его государстве этой странной личности еще во время пребывания в Москве посольства Льва Сапеги в 1601 г. через специально приехавшего с секретным поручением гонца Илью Пилграмовского. Но голландец и сам не знал этого в точности, а относил к области подозрений. По всей вероятности, в Москве ждали такого известия. В основном Исаак Масса сообщает об этих событиях словами официальной версии, распространенной по повелению царя, но есть и некоторые отличия от нее. По его словам, в Польше еще давно появился человек, ранее служивший у игумена Чудова монастыря, а затем он якобы побывал вместе с посольством Льва Сапеги в Москве, причем издавна он стал выдавать себя за сына царя Ивана Грозного. Именно информация о посещении этим человеком Москвы в составе польского посольства и послужила основой обвинений некоторых историков в подготовке с помощью подставного лица переворота в России польским королем. Хотя вряд ли этот беглец осмелился бы явиться в Москву, где мог бы быть легко узнанным. Но если бы москвичами обсуждалась какая-либо другая версия, Исаак Масса, по всей видимости, сообщил бы о ней.
Князь Адам Вишневецкий, в имении которого и объявился человек, назвавший себя царевичем Дмитрием, имел конкретные территориальные претензии к царю Борису. Еще в конце XVI в. князья Вишневецкие захватили некоторые территории на Черниговщине, а затем сейм признал населенные пункты, расположенные на спорной территории, их законным владением. Московская сторона долго протестовала, но поскольку мирный договор 1601 г. был заключен на принципах: каждый владеет, чем владеет, то по повелению царя Бориса спорные городки Прилуки и Сиетино были сожжены, что, естественно, усилило неприязнь князя Адама Вишневецкого к России. Именно поэтому, даже если и не очень поверил словам объявившегося Дмитрия, он предполагал использовать его в своих интересах.
В одной из поездок князя Адама к своему брату Константину, женатому на Урсуле Мнишек, новоявленный царевич, видимо, познакомился со своей будущей женой Мариной Мнишек. О появившейся возможности шантажировать московское правительство князь Адам известил великого канцлера Яна Замойского, попросив взять Дмитрия под свое покровительство. Казимир Валишевский считает, что князь Адам Вишневецкий сделал это, скорее всего, для своей защиты, так как весть о появлении у него человека, выдававшего себя за царевича Дмитрия, дошла до царя Бориса Годунова и тот сделал предложение князю решить спорные территориальные вопросы к его выгоде при условии выдачи этого якобы московского беглого монаха, а при несогласии вредить ему всеми доступными способами. Видимо, предложения царя были не настолько привлекательными, поскольку Дмитрия не выдали московскому царю, а вместо этого он попал в Самбор (Старый Самбор в 80 км от Львова) к сандомирскому воеводе и львовскому старосте Юрию Мнишку, известному еще со времен короля Сигизмунда II авантюристу.
Именно отсюда и началось восхождение Дмитрия на московский престол. Происхождение этого человека до сих пор остается загадкой, и в российской истории его принято называть Лжедмитрием или Самозванцем, хотя венчан он был царем России с именем Дмитрия и под таким именем и должен был бы войти в историю. Ведь, например, имя великого князя московского Василия III, данное ему при рождении, было Гавриил, но никто не называет его Лжевасилием. Понятно, что историкам династии Романовых, скорее всего, было рекомендовано так называть этого неразгаданного в истории человека. А почему последующие историки остались верными этой трактовке именования царя Дмитрия, непонятно.
Чтобы лучше оценить происходившее, надо представить и биографию монаха Григория Отрепьева, с именем которого все российские цари, начиная с Бориса Годунова (исключая, естественно, самого Дмитрия), связывали происхождение этого загадочного человека. Итак, Юрий Богданович Отрепьев был дворянином из рода Нелидовых. Его дальний предок Владислав Неледзевский из Литвы поступил на службу к великому князю московскому Дмитрию Донскому, с которым участвовал в Куликовской битве. Уже его потомков называли Нелидовыми, а одного из них в 1497 г. знали под прозвищем Отрепьев. Во второй половине XVI в. был известен стрелецкий сотник Богдан Отрепьев, которого в Москве зарезали в пьяной драке, вот от него и остался сиротой сын Юрий, воспитанный матерью.
Вроде бы патриарх Иов утверждал, что Юрий Отрепьев служил у бояр Романовых, бывших у царя Бориса на подозрении в подстрекательстве к его смещению. Видимо, в какой-то измене был заподозрен и Юрий Отрепьев, отчего вынужден был скрыться в монастыре, где и принял постриг с именем Григорий. Затем он побывал в суздальском Спасо-Ефимьевом монастыре, в Галицком монастыре Иоанна Предтечи, а потом объявился в Чудовом монастыре в Кремле, где был посвящен в дьяконы патриархом Иовом. Были ли идентичны эти две личности – неизвестно, но в российской историографии эта биография закрепилась за царем Дмитрием.
Король Сигизмунд III, даже если бы очень захотел признать Дмитрия московским царевичем и открыто поддержать его притязания на российский престол, не мог этого сделать без одобрения сейма, а радные паны в феврале 1604 г., когда их выборный король сделал официальный запрос сейму на этот счет, проголосовали против признания и поддержки неизвестного для них человека, который мог спровоцировать новую войну с Россией. Но все-таки в марте того же года Юрий Мнишек привез в Краков своего будущего зятя, где устроил пир для польской знати с представлением Дмитрия как царевича. Нужные люди организовали для Дмитрия по просьбе Юрия Мнишека аудиенцию у короля, где претендент на московский престол вроде бы поразил присутствующих своими манерами и эрудицией. И все-таки король Сигизмунд III однозначно высказался, что он не признает Дмитрия царевичем и не даст ему ни одного солдата, но вместе с этим оговорился о праве сандомирского воеводы действовать на свой страх и риск. Однако даже за то, что ему не будут мешать искать московский престол, Дмитрию пришлось пообещать вернуть Польско-Литовской республике половину Смоленской и часть Северской земель, заключить после этого вечный мир, разрешить иезуитам въезд в Россию, а также строить в ней католические храмы. Обещал Дмитрий и свою военную помощь против Швеции, когда он станет царем России.
Вероятно, что и любовь Дмитрия к Марине Мнишек сблизила интересы этого претендента на московский престол с сандомирским воеводой. В 1604 г. он прибыл из Кракова вместе с Юрием Мнишеком в Самбор, откуда стал рассылать свои грамоты через верных людей сандомирского воеводы по городам и весям Московского государства, а также к казакам на Дон, призывая русский народ и казаков присоединиться к нему и помочь взойти на «отчий престол». И действительно, вскоре вокруг него собралось около 200 московских людей, а затем прибыло посольство с Дона, которое пообещало предоставить Дмитрию казацкое войско до 10 ООО человек. Собирались присоединиться к нему и запорожские казаки. Его будущий тесть, которому Дмитрий обещал за оказанную помощь сделать его дочь царицей, а ему самому даровать большие земельные наделы, тоже собрал отряд добровольцев и наемников в количестве примерно тысячи шляхтичей.
Вот с этим войском и начал Дмитрий свою военную кампанию по отвоеванию России у царя Бориса Годунова, располагавшего неисчислимой армией всего государства. При переходе Днепра к этому войску добавились порядка двух тысяч донских казаков, что собственно удвоило силы претендента. Официальная Польша отреагировала на мероприятие Юрия Мнишека очень отрицательно. Так, великий канцлер Ян Замойский осудил действия этого авантюриста, предполагая, что этим походом он может навлечь на свою страну большую опасность. Да и вельможи Республики были не в восторге от действий Юрия Мнишека. Казимир Валишевский приводит слова из письма Льва Сапеги к Виленскому воеводе Христофору Радзивиллу: «Сандомирский воевода поссорит нас с царем прежде времени; достигнет ли он удачи или нет, последствия будут одинаково пагубны для отечества и для нас» [9, 112].
Царь Борис Годунов прекрасно осознавал всю опасность появления в Польше этого претендента на московский престол, хотя и понимал, что вряд ли король Сигизмунд III в угоду некоторым подстрекателям, вроде Юрия Мнишека и Александра Вишневецкого, осуществит военное вторжение на российские территории. Видимо, количество внутренних противников его царствованию было еще достаточно велико, несмотря на репрессии. Царь посылал одного за другим своих представителей в Краков для разоблачения Дмитрия, с этой целью был направлен даже Н.Е. Отрепьев-Смирной, двоюродный брат Григория Отрепьева, которого Борис Годунов подозревал в представлении себя спасенным царевичем Дмитрием. Но эти царские посланники не только не разуверили короля в истинности слов Дмитрия, но и, наоборот, заставили действовать вопреки своим подозрениям.
Шляхтич Вацлав Диаментовский, который по просьбе Марины Мнишек вел ее дневник, по этому поводу сделал следующую запись: «Тогда, из-за столь неприязненного отношения к нему со стороны Бориса /Годунова/, соблаговолил король его милость решить, что из-за Бориса, человека неискреннего и не считающегося с расположением короля его милости и всей Речи Посполитой нашей, не должен он того Дмитрия сдерживать, ни в тюрьму заключать, не приказывать его отослать к Борису, что могло быть проявлением доброй и искренней дружбы… Пустил он все это на саму волю Божью, считая, что если он настоящий царевич и Господь Бог его чудесно от смерти сохранил, то он легко в столицу своих предков с помощью самого Бога может вступить.
Ни гетманов своих коронных и Великого княжества Литовского, великих и польных, через которых есть обычай у короля его милости, пана нашего, и у Речи Посполитой с неприятелями войны вести, ни войск своих с ним король не посылал…» [71, 398].
Для выяснения возможных обстоятельств смерти или спасения царевича, а также успокоения подданных, среди которых ходили упорные слухи, что в Польше объявился истинный царевич, царь Борис Годунов приказал доставить монахиню Марфу Нагую из дальнего монастыря в Москву для производства допроса с пристрастием. Но и это не дало нужного для него результата, более того, по словам Казимира Валишевского, бывшая царица после одного из допросов, производимого лично царем Борисом Годуновым и его женой Марией, дочерью Григория Малюты Скуратова, якобы воскликнула: «Он жив! Люди, теперь давно умершие, без моего ведома увезли его из Углича» [9, 114]. Эту историю и сам Казимир Валишевский признает мало достоверной, но, видимо, такие слухи в Москве были весьма распространены. Узнав же о нахождении Дмитрия с войском на территории России, патриарх Иов, вероятно, по просьбе царя, предписал своим окружным посланием всем церковным властям объявить народу о нарушении королем Сигизмундом III мирного договора с царем Борисом, т. е. своим признанием бродяги, вора и расстриги Григория Отрепьева Дмитрием Углицким, который идет в Московское государство с целью истребить православную веру и насаждения католичества и лютеранства.
Не привели к нужному результату и обращения царя Бориса к германскому императору Рудольфу II с просьбой воздействовать на польского короля, тот ограничился моральной поддержкой в виде дружеского письма. Не дали результата попытки обращения за помощью к крымскому хану, так как волжские и донские казаки не пропустили посольства царя через свои территории.
А вот первые шаги Дмитриева воинства были неожиданно успешными: некоторые малые города сдавались ему без сопротивления, а главный город всего юго-запада России Чернигов, хоть и встретил его выстрелами из пушек, затем в силу внутреннего мятежа сдался на милость «истинного царя». Конечно, далеко не все российские дворяне добровольно признавали Дмитрия настоящим царевичем, например, Н.С. Воронцов-Вельяминов отказался признать в Дмитрии потомка царя Ивана Грозного, за что и был обезглавлен. Однако в результате этой казни другие аристократы присягнули царю Дмитрию, в том числе воевода Б.П. Татев и князь Г.П. Шаховской.
Направленное из Новгорода-Северского на помощь Чернигову войско П.Ф. Басманова, узнав о сдаче города, вернулось восвояси. Войско же Дмитрия, осадившее затем Ногород-Северский, надолго увязло в боях с осажденными московитами, которые крепко стояли вместе с воеводой П.Ф. Басмановым за царя Бориса. Тем не менее к Дмитрию за это время пристали не только различные бродяги и разбойники, которые всегда рады помогать любому делу, позволявшему им безнаказанно грабить население, но продолжали прибывать польские и литовские добровольцы. Среди них были известные в истории своими будущими действиями Яков Струсь и князь Роман Рожинский, а также московские дворяне. Кроме них постоянно прибывали значительные силы донских и запорожских казаков.
Вот с этим воинством Дмитрию пришлось выдержать первое серьезное сражение под Новгородом-Северским с ратью князя Ф.И. Мстиславского, которому царь пообещал в случае удачи и пленения самозванца отдать свою дочь Ксению в жены. В московском войске было от 40 до 50 тысяч воинов, а в противостоящем им войске – не более 15 тысяч, из которых наиболее боеспособными были польско-литовские шляхтичи. И все же князь Мстиславский не решался первым напасть на войско Дмитрия, ожидая подкрепления, и дождался нападения немногочисленного войска противника. Несмотря на численное преимущество войско князя Мстиславского было разбито, его воины еще до битвы были деморализованы раздумьями: не настоящий ли царевич им противостоит?
Но первый крупный успех показал шляхтичам, с какими московскими силами им придется сталкиваться, да еще в условиях зимы. То ли это, то ли строгое предложение короля (он и в этом случае не мог приказывать своим шляхтичам) покинуть Дмитрия и возвратиться домой было причиной того, что из-под Новгорода-Северского рыцарство вернулось назад в Польшу вместе с главным организатором всей этой авантюры Юрием Мнишеком. Оставшихся шляхтичей было не более полутора тысяч человек, большинство не располагали на родине каким-либо значительным имуществом и все свои надежды на устройство будущего связывали с этим мероприятием. Вместо Юрия Мнишека гетманом войска выбрали Дворжицкого.
Взамен ушедших рыцарей войско Дмитрия пополнили 12 тысяч запорожских и днепровских казаков, что позволило ему попытаться перезимовать в Севске. Однако на помощь обласканному за верность князю Ф.И. Мстиславскому из Москвы спешило войско князя В.И. Шуйского, который перед своей отправкой на военные действия еще раз подтвердил народу с Лобного места, что он лично видел царевича Дмитрия мертвым и тот при нем был похоронен. После подхода нового московского войска, соединившегося с ратью раненного в предыдущем сражении князя Мстиславского, силы Дмитрия уже не могли противостоять им, но он все же совершил дерзкое нападение на войско князя Шуйского. На этот раз Дмитрий потерпел поражение и вынужден был запереться в Путивле, а часть его войска разбежалась.
После этого поражения Дмитрий думал даже отступить на территорию Польско-Литовской республики, но его новые подданные наотрез отказались от этого плана и угрожали в случае попытки отъезда в Польшу выдать его царю Борису. В это время к Дмитрию прибыли четыре тысячи донских казаков, что значительно подняло воинский дух его самого и сподвижников. А московские воеводы, вместо того чтобы дать генеральное сражение, отправились возвращать под царскую руку небольшие города. Но они застряли под Рыльском, где их застал удачно пущенный сторонниками Дмитрия слух о том, что на помощь к ним идет сам польный гетман Станислав Жолкевский с большим королевским войском. Напуганные этим известием московские воеводы отступили в Комарницкую волость, где не столько готовились к предстоящим битвам, сколько проводили репрессии против местного населения, склонявшегося присягнуть царю Дмитрию.
Разгневанный нерасторопностью своих воевод, которые с таким огромным войском не могли одолеть незначительные силы противника, царь Борис посылал одного гонца за другим, понуждая князей Мстиславского и Шуйского к более активным действиям. Затем, так и не дождавшись военной инициативы, он послал к ним окольничего П.Н. Шереметева для расследования причин нерасторопности своих воевод. Боеспособность московских войск стала резко снижаться из-за падения воинского духа и дезертирства воинов.
Вот при такой расстановке сил внезапно в апреле 1605 г. умер царь Борис Годунов. Трон наследовал его сын Федор (1589–1605), которому москвичи без каких-либо проблем присягнули на верность, обещая «к вору, который называется князем Димитрием Углицким, не приставать, с ним и его советниками не ссылаться ни на какое лихо, не изменять, не отъезжать, лиха никакого не сделать, государства не подыскивать, не по своей мере ничего не искать, и того вора, что называется царевичем Димитрием Углицким, на Московском государстве видеть не хотеть» [60, 563]. Интересно, что в тексте присяги отсутствует какое-либо упоминание имени Григория Отрепьева, что можно объяснить тем, что в Москве не было безусловной уверенности в тождественности этих двух личностей – как назвавшегося Дмитрием, так и Григория Отрепьева.
Новый царь отозвал в Москву отцовских воевод, князей И.Ф. Мстиславского и В.И. Шуйского, направив в войска нового воеводу, князя М.П. Катырева-Ростовского, а в помощь ему П.Ф. Басманова, зарекомендовавшего себя верным слугой Годуновым. Вместе с ними в армию был направлен новгородский митрополит Исидор, перед которым войска должны были принять присягу царю Федору. Но никакие клятвы уже не могли заставить разуверившихся людей служить династии Годуновых, агитация в пользу Дмитрия была куда более действенной не только для рядовых воинов, но и для их командиров.
Князья В.В. Голицын, И.В. Голицын и М.Г. Кривой-Салтыков составили заговор в пользу царевича Дмитрия, к ним присоединился второй воевода П.Ф. Басманов, который и объявил войску 7 мая 1605 г., что Дмитрий является истинным царем России. Теперь царь Федор остался без всякой защиты от своего противника на юго-западных границах государства, а присягнувшие ему князья и бояре вели бывшее его войско к месту встречи с войском Дмитрия в районе Орла.
Дальнейшие события шли уже по сценарию «прирожденного государя», в Москву зачастили агитаторы претендента на престол, а к нему спешили еще не успевшие выразить свою верноподданность князья, бояре и простые дворяне. В Москве народ вследствие агитации казаков во главе с Корелой взбунтовался, собрался на Красной площади, требуя от бояр разъяснений происходящих событий, а от князя Василия Шуйского сказать правду о царевиче Дмитрии. И этот, один из наиболее уважаемых москвичами бояр, сказал, что истинный царевич спасся, а в Угличе был убит попов сын. Конечно, основной целью князя В. Шуйского было свержение династии Годуновых, и он, вероятно, уже тогда предполагал, что с якобы спасенным Дмитрием справиться будет легче.
Однако Дмитрий не торопился прибыть в Москву сам, а продолжал оставаться в Туле, собирая вокруг себя всех этих перебежчиков, а также усиливая свое войско все еще прибывавшими к нему донскими казаками, которых он чествовал даже более своих московских подданных. Чтоб выслужиться перед своим новым государем, те, кто совсем недавно присягали царю Федору, теперь спешили ликвидировать всех тех, кто напоминал им об эпохе Годуновых: патриарха Иова с бесчестием вывели из собора и сослали в Старицкий монастырь, Сабуровых и Вельяминовых – родственников царя Федора – разослали в разные города, где их заточили, С.Н. Годунов был тихо удавлен в Переяславле, а затем 6 июня 1605 г. удавили и вдовствующую царицу Марию и царя Федора, хотя народу объявили, что они со страху отравились. Царевну Ксению постригли в монахини. На этом царствование династии Годуновых закончилось.
И никакие польско-литовские шляхтичи, сопровождавшие Дмитрия в его, как оказалось, удачной попытке занять московский престол не могли повлиять на предательство со стороны российской знати, не желающих служить безродному выскочке Борису Годунову, когда он был жив, а уж его сыну Федору – тем более. Так что своим успешным восшествием на московский престол Дмитрий был обязан начавшейся гражданской войне в России.
20 июня 1605 г. Дмитрий в сопровождении бояр торжественно въехал в Москву, где своего нового государя встречали народ и духовенство. Теперь на Лобном месте истинность Дмитрия как сына царя Ивана Грозного подтвердил Богдан Вельский, а в доказательство тому целовал крест, а вот Василий Шуйский на этот раз не только смолчал, а даже стал распускать слухи о том, что новый царь – самозванец. Этот князь-хамелеон опирался на торговый люд верхневолжских городов и московских торговцев, что позволяло ему верить в успех своего предприятия. Однако эти слухи очень быстро дошли до царя, князя Василия Шуйского обвинили в измене и отдали на суд собору, где его приговорили к смерти. По некоторым сведениям, именно полякам удалось убедить Дмитрия помиловать князя Шуйского, когда того уже привели к плахе. Василия Ивановича Шуйского вместе с его двумя братьями сослали в пригороды Галича, а имения их отобрали в казну, но вскоре им было разрешено вернуться в Москву. Помилованным Шуйским вернули боярство и имения, но почему Дмитрий вернул им свое расположение, остается загадкой.