Они, как с сожалением отмечал все тот же немецкий наемник, «брали только бархат, шелк, парчу, золото, серебро, драгоценные каменья и жемчуг. В церквах они снимали со святых позолоченные серебряные ризы, ожерелья и вороты, пышно украшенные драгоценными каменьями и жемчугом. Многим польским солдатам досталось по 10, 15, 25 фунтов серебра, содранного с идолов, и тот, кто ушел в окровавленном, грязном платье, возвращался в Кремль в дорогих одеждах. На пиво и мед на этот раз и не смотрели, а отдавали предпочтение вину, которого несказанно много было в московитских погребах – французского, венгерского и мальвазии.Считая патриарха Гермогена одним из вдохновителей мятежа москвичей, полковник Гонсевский распорядился заключить его в Чудов монастырь и ограничить доступ к нему духовенства и мирян. В то же время к ополчению Прокофия Ляпунова примкнули казаки Ивана Заруцкого, Андрея Просовецкого, Дмитрия Трубецкого, бывшие ранее соратниками царя Дмитрия. Более того, к ополчению желал пристать и Ян-Петр Сапега, которого, видимо, не устраивали обещания короля о возможном вознаграждении его услуг: ему и его солдатам деньги были нужны сразу, а не в далеком будущем, до которого они могли и не дожить. При этом Ян-Петр Сапега в своем послании к князю Дмитрию Тимофеевичу Трубецкому сообщал:
Кто хотел – брал. От этого начался столь чудовищный разгул, блуд и столь богопротивное житье, что их не могли прекратить никакие виселицы, и только потом Ляпунов положил этому конец при помощи своих казаков» [71, 527].
«Писали мы к вам, господин! Много раз в Калугу о совете, но вы от нас бегаете за посмех: мы вам никакого зла не делали и вперед делать не хотим; мы хотели с вами за вашу веру христианску и за свою славу и при своих заслугах горло свое дать, и вам следовало бы с нами советоваться, что ваша дума? Про нас знаете, что мы люди вольные, королю и королевичу не служим, стоим при своих заслугах, а на вас никакого лиха не мыслим и заслуг своих за вас не просим, а кто будет на Московском государстве царем, тот нам и заплатит за наши заслуги. Так вам бы с нами быть в совете и ссылаться с нами почаще, что будет ваша дума, а мы от вас не прочь, и стоять бы вам за православную веру и за святые церквы, а мы при вас и при своих заслугах горла свои дадим. Нам сказывали, что у вас в Калуге некоторые бездельники рассевают слухи, будто мы святые церкви разоряем и петь в них не велим и лошадей в них ставим, но у нас этого во всем рыцарстве не сыщешь, это вам бездельники лгут, смущают вас с нами; у нас в рыцарстве большая половина русских людей, и мы заказываем и бережем накрепко, чтоб над святыми Божиими церквами разорения никакого не было, а от вора как уберечься, да разве кто что сделал в отъезде?» [60, 835].В одном был прав Ян-Петр Сапега, в польско-литовских отрядах действительно было много подданных короля русинского происхождения, во всем остальном он явно преувеличивал добродетели своих солдат-рыцарей, ведь и московское воинство на территории неприятеля не жалело православных храмов. Вот только союз Сапеги с Ляпуновым так и не состоялся, видимо, не договорились об условиях соединения сил.
Первыми из Земского ополчения к Москве подошли отряды Просовецкого числом порядка 30 тысяч казаков, против них полковник Гонсевский направил Зборовского и Струся. В первой же стычке казаки потеряли пару сотен человек и вынуждены были обороняться, окружив себя телегами. Польско-литовское войско, остановив противника, отошло в Москву. Празднование православной Пасхи прошло довольно мирно, но в понедельник Святой недели все силы ополчения Ляпунова и Заруцкого подошли к городу и расположились у Симонова монастыря. Теперь Москве угрожало около 100 тысяч воинов, но серьезных действий ни та, ни другая сторона не вели. Гонсевский, правда, попытался, выведя все свое войско к гуляй-городам ополчения, навязать сражение армии Ляпунова, Заруцкого, Трубецкого и Просовецкого, но те так и не вышли из своих передвижных укреплений.
Всю неделю продолжались мелкие стычки противников, а 1 апреля 1611 г. ополчение приблизилось к стенам Белого города, при этом войска Ляпунова заняли позиции у Яузских ворот, князя Трубецкого с Заруцким – у Воронцовского поля, Измайлова – у Сретенских ворот, князя Мосальского – у Тверских ворот. Спустя еще неделю большая часть стен и башен Белого города была в руках ополченцев, а польско-литовский гарнизон оказался в осаде за стенами Китай-города. К маю у осажденных стали заканчиваться продовольствие и фураж, редкие вылазки небольших отрядов для пополнения припасов не могли значительно улучшить положение.
Почуяв, что ополченцы могут обойтись и без него, к ним в начале мая подошел со своим независимым отрядом Ян-Петр Сапега, чтобы еще раз поторговаться с лидерами ополчения и подороже продать свою помощь, при этом его совсем не смущало, что воевать придется с соотечественниками. Но договориться не удалось и на этот раз, тогда Сапега предложил свои услуги Гонсевскому, правда большой пользы от его помощи осажденным тоже не было. Потоптавшись возле Москвы, где уже давно нечего было грабить, отряд Сапеги ушел к Переяславлю-Залесскому, в помощь которому Гонсевский придал часть своего войска, состоявшую, видимо, из самых беспокойных воинов, требовавших от него решительных действий.
Оставшиеся в осажденной Москве распустили слух о скором подходе к ним на помощь большого войска гетмана литовского. И хотя в ополчении прекрасно были осведомлены об отсутствии какого-либо гетманского войска ближе чем 300 км, все-таки этот слух ускорил их подготовку к штурму, и в ночь с 21 на 22 мая ополченцы напали на спавшую Москву. Однако внезапность нападения не принесла большого успеха, осажденные быстро оправились от первого штурма и сбросили нападавших со стен Китай-города, в результате осаждавшим Москву достались теперь уже все башни и стены Белого города, а также Новодевичий монастырь, отряд немцев в котором они вынудили сдаться.
А 3 июня 1611 г. войсками короля Сигизмунда был штурмом взят Смоленск, сопротивлявшийся врагам почти два года под руководством воеводы Михаила Борисовича Шейна. От 80 тысяч жителей Смоленска, находившихся там в начале осады, оставалась лишь десятая часть, когда польско-литовское войско ночью пошло на решающий штурм. Битва была настолько кровопролитной, что к утру уже некому было держать в руках оружие, а значительное количество жителей заперлись в стенах соборной церкви Богородицы. Когда в церковь ворвались враги и стали рубить беззащитных мужчин и женщин, то один из жителей поджег хранившийся в подвале собора порох, и жители вместе с врагами взлетели на воздух. Воевода М.Б. Шейн, практически оставшись без защитников русской крепости, сдался Якову Потоцкому, вместе с ним сдались князь Горчаков и около 400 детей боярских, в плен попал и архиепископ Сергий, который все два года вдохновлял защитников Смоленска на ратный подвиг.
Однако, взяв Смоленск, король и не подумал идти на Москву, казна была пуста, и он вынужден был распустить армию. Чтобы продолжить войну, необходимо было уговорить вельможных панов раскошелиться на новую кампанию. Именно для этого король решил устроить в Варшаве триумфальное шествие, в котором участвовали победители во главе с гетманом Станиславом Жолкевским, бывший царь Василий Шуйский с братьями, выданные полякам самими русскими боярами, а также пленные смоляне с М.Б. Шейным. Король послал в Москву Юрия Потемкина с известием боярам о взятии Смоленска, при этом сообщил, что к этому его побудила измена дворян Смоленского уезда. Московские бояре во главе с князем Ф.И. Мстиславским дали «достойный ответ» королю-захватчику Сигизмунду и своему царю Владиславу: «О том же, что вам, великим государям, над непослушниками вашими подал Бог победу и одоленье, Богу хвалу воздаем и вас, великих государей, на ваших преславных и прибылых государствах поздравляем» [60, 858]. Отсюда следует, что официальная Москва действия короля по захвату Смоленска войной с Россией не считала, а рассматривала их, как карательную операцию.
Лидерам Первого земского ополчения необходимо было для легитимности действий выбрать своего кандидата на московский престол в противовес царю Владиславу, а также создать временное правительство. Съезд всех сословий, представлявших ополчение, состоялся 30 июня 1611 г. На нем были избраны в правительство боярин князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, боярин Иван Мартынович Заруцкий, получившие боярство от царя Дмитрия в Тушине, и думный дворянин и воевода Прокофий Петрович Ляпунов, получивший свое звание от царя Владислава. На этом же съезде решили, как распределять за заслуги перед временным правительством поместья и отчины, при этом были отменены все раздачи таковых предыдущими властями. Тем же дворянам и детям боярским, которые решат присоединиться к ополчению, правительство пообещало вернуть их поместья. Были созданы соответствующие приказы: Поместный, Земский, Разбойный, Разрядный, Большой приход и Четверти и др. Это означало, что в России появился еще один орган, собирающий налоги с населения, причем, как правило, сбор происходил с угрозой применения силы, так как города и волости очень неохотно выплачивали подать: сегодня одни придут, а завтра другие.
На съезде решили обратиться к шведскому королю Карлу IX, чтобы он дал своего младшего сына Карла-Филиппа на московский престол. Для переговоров с генералом Яковом Делагарди по этому вопросу Ляпуновым были посланы в Новгород воевода Бутурлин, князь Троекуров, думный дворянин Собакин и дьяк Васильев. При встрече с генералом Бутурлин, по словам Н.М. Карамзина, сказал ему: «Судьба России не терпит венценосца отечественного: два бедственные избрания доказали, что подданному нельзя быть у нас царем благословенным» [23, 12-141].
Вот только генерал Делагарди вместо того, чтобы повести свое войско на помощь Первому земскому ополчению, решил прежде присоединить к шведскому королевству Новгород. Ночью с 15 на 16 июля шведские войска ворвались в город, жители которого не ожидали от них такого вероломства, но тем не менее, мужественно противостояли захватчикам. Однако к утру воевода боярин Никита Одоевский с согласия митрополита Исидора и жителей города предложил шведам мирные условия, по которым Новгород признавал короля Карла IX своим государем, а также обещали целовать крест сыну короля, какого он даст на Московское государство, и король, конечно, не смог отказаться от такого предложения. Таким образом, Новгород подчинился шведскому королю, в то время как во Пскове признали царем Дмитрием некоего Сидора, т. е. Лжедмитрия III.
Ужиться вместе лидерам ополчения было сложно, так как представляли они различные слои населения: если за П. Ляпунова стояли земство и дворяне, то за И. Заруцкого и Д. Трубецкого – казаки. Особенно обострились эти противоречия после принятия съездом приговора, который, в том числе, запрещал грабить население, что было не по нраву казакам, винившим в этом запрете Ляпунова. А когда эти статьи приговора получили практическое развитие, казаки взбунтовались против Прокофия Ляпунова, при полном попустительстве Трубецкого и Заруцкого, а при попытке прийти к мирному соглашению 22 июля 1611 г. убили этого лидера ополчения. Впоследствии казаки стали оправдывать себя тем, что Прокофий Ляпунов хотел без их согласия шведского принца привести на московский престол.
Столь вероломные действия казаков привели к тому, что оставшиеся без своего лидера дворяне покинули ополчение. Вот как об этом сообщает разрядная запись: «После Прокофьевы смерти стольники и дворяне и дети боярские городовые из-под Москвы разъехались по городам и по домам своим, бояся от Заруцкого и от казаков убойства; а иные, у Заруцкого купя, поехали по городам, по воеводствам и по приказам; а осталися с ними (казаками) под Москвою их стороны (дворянской), которые были в воровстве в Тушине и в Калуге» [44, 490]. После отъезда дворян земское правительство превратилось в казачье. Прокофий Петрович Ляпунов, несмотря на неоднозначный характер его поступков, оставил о себе в народе добрую память, о нем сочинялись песни. Одну из них, записанную Киреевским, приводит Н.И. Костомаров:
Ослабление позиций теперь уже по составу казачьего ополчения позволило гетману Яну-Петру Сапеге в начале августа прорвать кольцо осады вокруг Китай-города и Кремля и доставить возы с продовольствием польско-литовскому гарнизону и московскому правительству. Вот только по какой-то причине этот авантюрист, не желавший подчиняться кому бы то ни было и твердо преследовавший лишь свою собственную выгоду, следующей ночью умер. Некоторое время этот проход из Кремля через устье Неглинной давал возможность осажденным общаться с внешним миром. Правда, и их врагам этот путь не был заказан и они использовали его для общения с патриархом Гермогеном, видимо, не так уж крепко он был заперт в Чудовом монастыре. Именно через этих лазутчиков патриарх и передал свое послание в Нижний Новгород, которым указывал им на «воровство» казаков под Москвою, а также на то, что эти лихие люди собираются посадить на царство сына царицы Марины.
«Многи русские бояре нечестивцу отдались,
Нечевстивцу отдались, от Христовой веры отреклись,
Уж один-то боярин думный воеводушко крепко веру защищал,
Крепко веру защищал, изменников отгонял:
Уж как думный воевода был Прокофий Ляпунов,
Как Прокофий-то Петрович рассылал своих гонцов,
Как Прокофий Ляпунов роздал письмы своим гонцам,
Роздал письмы гонцам и приказ им приказал:
’’Поезжайте вы, гонцы, на все русские концы,
На все русские концы, во большие города,
Вы просите воевод идти с войском сюда,
Свободить город Москву, защищать веру Христа”» [30, 660].
Патриарх Гермоген, конечно, был против иноверцев, но главной бедой для России считал православных казаков. Совершенно другой позиции придерживался в это время архимандрит Троице-Сергиева монастыря Дионисий, который старался опереться на лидеров Первого земского ополчения, а они в свою очередь обращались к монастырю за помощью. Так, осенью 1611 г., стесненные войском гетмана Ходкевича, казачий лидер князь Трубецкой «с товарищи и со всеми атаманы писали в Троицкий Сергиев монастырь со многим молением о свинце и о зелии (порохе) и паки молящее, чтобы (из монастыря) писали грамоты во все городы о помощи» [44, 498].
О начале действий нижегородского ополчения почти ничего неизвестно, так как сохранившихся от тех времен документов очень мало, но большинство историков сходятся во мнении, что это произошло еще до призывов патриарха Гермогена. Какие причины побудили нижегородцев встать на борьбу с польско-литовским засильем в Москве, против царя Владислава и против казачьего ополчения? Еще во время противостояния московского царя Василия Шуйского и тушинского царя Дмитрия нижегородцы не желали затевать междоусобицы, считая более удобным для себя признавать царем того, кого признала Москва. Признали нижегородцы, по грамоте, присланной московским правительством, и царя Владислава.
Нижний Новгород стоял на перекрестке водных дорог, на стрелке Волги и Оки и с давних времен был торговым центром, а точнее, крупным перевалочным пунктом товаров. По Оке и Клязьме шли торговые пути в Москву, Рязань, Муром, Касимов, Серпухов, Боровск, Калугу, Орел, Владимир, Суздаль, а по Волге вверх по течению – в Кострому, Ярославль, Углич, Тверь, Торжок, Зубцов, Ржев, вниз по течению – в Казань и Астрахань; по многочисленным притокам Волги приходили товары из Перми, Вятки и земель черемисов, мордвинов, чувашей, удмуртов, башкир. Товары, которые собирались со всех концов этой огромной водной торговой сети, продавались не только в городах России, но и экспортировались в Персию, Англию, Голландию, Германию, Данию.
Шведы, поляки и литовцы были давними конкурентами поволжских купцов. Шведские торговые люди старались перехватить у русских купцов инициативу на Балтийском море и не допустить развития торговли России через Белое море. Литва, став правопреемницей Полоцкого княжества, вела торговлю по Неману и Западной Двине с германскими, польскими и датскими городами, а Польша по Висле и Одеру торговала со всей Европой. Ассортимент товаров русских и польско-литовских купцов был почти один и тот же, да и спорные территории между Московским государством и Польско-Литовской республикой часто переходили из одного подданства к другому, увеличивая товарную базу того или иного государства.
Польско-литовские отряды до Нижнего Новгорода не добирались ни с целью грабежа, ни с целью сбора налогов. И тем не менее нелюбовь к полякам и литовцам среди нижегородцев к середине 1611 г. достигла своего апогея, почему? Историки и политологи объясняют этот феномен исключительным патриотизмом местных жителей. Они якобы готовы были пожертвовать своими сбережениями, чуть ли не до последней рубашки, на сбор ополчения для освобождения Москвы от польско-литовского гарнизона царя Владислава, который мог нарушить устои православной веры, и казацкого ополчения Заруцкого и Трубецкого, желавших посадить на московский трон сына царицы Марины.
После смерти Прокофия Ляпунова у многих городов, ранее поддерживающих Первое земское ополчение, изменилось отношение к целям и средствам достижения их у оставшихся лидеров Заруцкого и Трубецкого. Например, жители Казани в своем обращении к Перми писали:
«Под Москвою, господа, промышленника и поборника по Христовой вере, который стоял за православную христианскую веру, за дом Пресвятой Богородицы и за Московское государство против польских и литовских людей и русских воров, Прокофия Петровича Ляпунова, козаки убили, преступя крестное целованье. Митрополит, мы и всякие люди Казанского государства согласились с Нижним Новгородом и со всеми городами поволжскими, с горными и луговыми татарами, и луговою черемисок) на том, что нам быть всем в совете и в соединенье, за Московское и Казанское государство стоять, друг друга не побивать, не грабить и дурного ничего ни над кем не делать; а кто до вины дойдет, тому указ чинить по приговору, смотря по вине; новых воевод, дьяков, голов и всяких приказных людей в города не пускать и прежних не переменять, быть всем по-прежнему; козаков в город не пускать же, стоять на том крепко до тех пор, пока Бог даст на Московское государство государя; а выбрать бы нам на Московское государство государя всею землею Российской державы; если же козаки станут выбирать государя по своему изволенью, одни, не согласившись со всею землею, то такого государя нам не хотеть» [60, 876].Грамоты патриарха достигли успеха и среди населения Казанского государства, большинство жителей которого были мусульмане, где только сама Казань в это время была русским городом. Значит, не столько православная вера объединяла этих людей, сколько торговые интересы. Примечательно, что в более ранней грамоте казанцев, посланной в Хлынов говорится об отказе патриарха Гермогена Салтыкову и Андронову, а затем и Мстиславскому в их просьбе благословить народ на присягу королю Сигизмунду, что привело к ссоре московского правительства с патриархом, который в свою защиту обратился к гостям и торговым людям Москвы, доведя до них желание бояр присягать польскому королю, на что те ответили категорическим отказом. С.М. Соловьев, приводя это известие из казанской грамоты, не очень ей доверяет, считая, что казанцы таким образом хотели оправдать свою присягу тушинскому царю Дмитрию. Но то, что российские купцы не желали польского короля на московский престол, весьма симптоматично.
Легенды Смутного времени рассказывают, что именно земскому старосте, торговцу мясом Кузьме Минину (? —1616), по прозвищу Сухорук, явился во сне св. Сергий и «приказал возбудить уснувших». Этому торговцу тогда было около 50 лет, родился он в семье богатого соледобытчика Мины Анкудинова из Балахны, который был совладельцем нескольких солевых промыслов, при этом одним их них владел на паях с князем Дмитрием Михайловичем Пожарским. Вот именно этим людям и было суждено стать лидерами Второго земского ополчения.
Управляли Нижним Новгородом в то время воеводы князь Василий Андреевич Звенигородский и Андрей Семенович Алябьев, стряпчий Иван Иванович Биркин, дьяк Василий Семенов, а также несколько земских старост, среди которых был и Кузьма Минин. Они и собрали нижегородцев в Спасо-Преображенском соборе в Кремле, где спасский протопоп Савва зачитал народу грамоту архимандрита Троице-Сергиева монастыря Дионисия, после чего выступил Кузьма Минин: «Захотим помочь Московскому государству, так не жалеть нам имения своего, не жалеть ничего, дворы продавать, жен и детей закладывать и бить челом – кто бы вступился за истинную православную веру и был у нас начальником» [60, 883].
За всю историю существования Нижнего Новгорода ему угрожали только войска татарских ханов, бывших, как известно, мусульманами, но никакого желания продавать своих жен и детей для сбора средств по созданию отпора иноверцам-татарам никогда не возникало. Ведь татарские ханы не подрывали устоев нижегородской торговли – источника благосостояния горожан, их нападения были своего рода методом сбора дани, которую, по их мнению, города сдавали в недостаточном количестве. Совершенно другие последствия для торговли поволжских городов могли наступить с приходом польских и литовских купцов, интересы которых были связаны с центральноевропейским рынком сбыта товаров.
Когда Кузьма Минин предложил ополчаться, для чего предполагалось собрать вольных служилых людей, так как сами торговцы воевать не умеют, то встал вопрос, где взять денег на ратных людей. На что Кузьма Минин сказал: «Я убогий с товарищами своими, всех нас 2500 человек, а денег у нас в сборе 1700 рублей; брали только третью деньгу: у меня было 300 рублей, и я 100 рублей в сборные деньги принес; то же и вы сделайте» [60, 884]. Таким образом, начался сбор денег на ополчение, правда, кто не хотел давать волей в общую казну, с тех брали неволею. Зажиточные купцы Никитовы, Лыткины и Дощанниковы дали более 10 тысяч рублей, а Строгановы – 4660 рублей. Так что именно торговый люд Нижнего Новгорода был заинтересован в смене власти в Москве.
Кроме денег нужен был еще и воевода, чтобы возглавить и повести ополчение, такого военачальника предложил Кузьма Минин, и оказался им, конечно, князь Дмитрий Михайлович Пожарский (1578–1642). Род князей Стародубских происходил от седьмого сына великого князя владимирского Всеволода Большое Гнездо (1154–1212) Ивана Каши, потомок которого и получил в удел Стародубское княжество. В дальнейшем один из князей Стародубских Андрей Федорович поделил свое княжество между четырьмя сыновьями, и второму сыну, Василию, достался Погар. Именно этот Василий Андреевич и стал первым князем Пожарским. Дмитрий Михайлович происходил от самой младшей ветви князей Пожарских – Ивана Федоровича Третьяка Меньшого, внука родоначальника фамилии. Его отец князь Михаил Федорович был стольником при царе Иване Грозном, с которым участвовал во взятии Казани и в Ливонской войне. От брака с Марией Федоровной Беклемишевой и родился будущий герой Второго земского ополчения. Вырос Дмитрий при дворе царя Бориса Годунова, у которого он был стряпчим с платьем, а звание стольника получил лишь при царе Дмитрии. Представители этого славного рода никогда не подымались в табели о рангах выше стольника.
В 1608 г. князь Д.М. Пожарский возглавил отряд, защитивший Коломну от неприятеля, затем на берегах р. Пехорки в 1609 г. он уничтожил небольшую шайку некоего злодея Салька, правда нанесшую поражение воеводам князю Литвинову-Мосальскому и Василию Сукину. За это князь Дмитрий Пожарский был пожалован воеводством в Зарайске, который он отстоял от попыток захвата разного рода желающих поживиться. Вот, собственно говоря, и все ратные подвиги этого князя, так что говорить о каких-то полководческих талантах 34-летнего Дмитрия Михайловича не приходится. Выбор на него пал, поскольку не были доступными более крупные военачальники, а среди таких же фигур он был выбран Кузьмой Мининым, с которым они были знакомы по общему солепромышленному делу. Что ж, князь ответил ему тем же. Он попросил себе в напарники кого-либо из посадских людей для сбора казны и агитации за правое дело, а когда ему ответили, что такого человека у них в городе нет, указал на Кузьму Минина. Тот согласился, но на определенных условиях: «Соглашусь, – говорил он, – если напишите приговор, что будете во всем послушны и покорны и будете ратным людям давать деньги» [60, 884].
Служилых людей стали собирать по всем окрестным городам, и в сентябре 1611 г. в Нижнем Новгороде собралось к приезду князя Дмитрия Пожарского значительное войско, основу которого составили смоленские дворяне, потерявшие к тому времени свои поместья вследствие наступления короля Сигизмунда. Ратным людям, особенно смолянам, «пожаловали денежным жалованьем большим: первой статье давали по 50 рублев, а другой по 45 рублев, третьей по 40 рублев, а меньше 30 рублев не было» [44, 514]. Историк XIX в. С.Ф. Платонов подметил, что сам Д.М. Пожарский наравне со своими сверстниками получал в 1604 г. всего 20 рублей жалования при поместье менее 400 четей. Так что можно говорить скорее о наемническом характере ополченцев, чем об их добровольном вступлении в войско по зову сердца, как обычно об этом пишут. Среди прибывавших воинов были и родственники старших ветвей лидера ополчения: Дмитрий Петрович Лопата-Пожарский, Иван Петрович и Роман Петрович Щепа-Пожарские. Общая численность войска, несмотря на солидную оплату служилым людям, была невелика и вряд ли намного превышала пять тысяч воинов.