Почти сразу по прибытии в Москву Дмитрий послал своих людей в Белозерск за монахиней Марфой Нагой, ему важно было, чтобы она признала его своим сыном. Удивительно, но одним из посланников был дальний родственник его врага Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, получивший совершенно новую для России должность великого мечника.
Для венчания на царство требовался еще и патриарх, на пост которого был возведен рязанский архиепископ грек Игнатий, который одним из первых встретил Дмитрия как царя в Туле, входившей в его епархию. В своих грамотах, которые новый глава церкви разослал по епархиям, он сообщал о том, что стал патриархом всея Руси и о восшествии Дмитрия на московский престол, предписывал священнослужителям молиться в церквях за здоровье царя и его матери инокини Марфы. Наиболее успешно подействовала на умы россиян встреча Дмитрия с вдовствующей царицей, признавшей его своим сыном. Скорее всего, это был хорошо разыгранный спектакль, так как ни «мать», ни «сын» не смогли представить обществу подробности спасения царевича, но московский народ был в восторге и умилении от этой счастливой встречи.
Теперь, когда «последние» подозрения в истинности царевича были устранены, народ жаждал праздника венчания Дмитрия на царство, когда произойдут многочисленные амнистии преступникам, новые назначения по службе тех, кто вовремя признал Дмитрия сыном царя Ивана Грозного, многодневные пиры и выкатывание винных бочек (вином в России этого времени назывался продукт перегонки хлебной браги, т. е. самогон) на торговые площади Москвы для простого народа.
Поскольку венчание на царство Дмитрия было отмечено как русскими, так и польскими источниками и упоминается многими другими иностранными авторами, то и сам день венчания представлен в разных летоисчислениях: юлианском календаре, принятом в православной России, 20 июля и григорианском календаре, принятом в странах с католическим и протестантским вероисповеданием, 30 июля. Венчание проходило по принятым в Москве обычаям, но были некоторые отличия, о которых сообщает Н.М. Карамзин. По его словам, в конце этого священнодействия перед народом выступил иезуит Николай Черниковский с приветственной речью на латинском языке, что позволило впоследствии противникам Дмитрия представлять его народу как перешедшего в католичество предателя православия, что собственно могло иметь место и на самом деле. Если следовать широко известному изречению французского короля Генриха IV Бурбона «Париж стоит мессы!», правителям государств (и не только им) свойственна быстрая адаптация к изменяющимся обстоятельствам.
В результате всех этих событий были возвращены из ссылок и назначены на государственные должности: Иван Никитич Романов возведен в бояре, его брат инок Филарет (Федор Никитич) с почетом доставлен с далекого севера из Антониево-Сийского монастыря в Москву, где патриархом Игнатием был возведен в сан митрополита Ростовского, его девятилетний сын Михаил стал стольником, Михаил Федорович Нагой получил чин конюшего, двух бывших думных дьяков Василия Щелкалова и Афанасия Власьева произвели в окольничии, не забыт был и тверской царь Симеон Бекбулатович, которому разрешено было жить в Москве. Ну а родственники и приверженцы царей Годуновых, наоборот, были отправлены в ссылку.
У историков издавна возник вопрос, какие причины послужили возврату Романовых к царской милости, – только ли родственные связи? Но все их поиски не привели к однозначному ответу, ведь даже если Романовы и были одними из организаторов авантюры с появлением из мертвых царевича Дмитрия, то за 300 лет правления они имели возможность ликвидировать какие-либо летописные сведения или воспоминания современников об их возможном участии в этом. Зачем? Ну, если их роль в этом деле была бы доказана, то в случае их причастности к появлению ложного царевича Дмитрия они стали бы в глазах русского народа величайшими обманщиками, а если царевич был истинный, то тогда они узурпировали власть у династии Рюриковичей, казнив сына царя Дмитрия и царицы Марины Мнишек.
Царь Дмитрий, а именно так надо называть человека, венчанного по соответствующим обрядам на российский престол, независимо от того, какое имя он до этого носил, далеко не сразу предпринял официальное сватовство к Марине Мнишек. Видимо, в стране было слишком много неотложных дел, чтобы царю заниматься личными вопросами. Дмитрий вынужден был расстаться со своей наемной охраной, состоявшей в основном из иноземцев, по причине нелюбви московитян ко всему иностранному, а также из-за отсутствия денег в казне.
Да и поведением эти джентльмены удачи сильно отличались от местного населения. Так, один из ветеранов похода Дмитрия от Самбора до Москвы и его личный секретарь Ян Бучинский потом вспоминал, что его товарищи большую часть времени соревновались между собой в количестве выпитого, а также кто больше проиграет денег, полученных на царской службе. Естественно, при таком образе жизни были неизбежны столкновения с москвичами, а чисто российские способы наказания виновников беспорядков, вплоть до битья батогами, приводили этих охранников в такое негодование, что они, объединяясь в единую команду, пытались противостоять московской толпе любителей унижения иностранцев. Поэтому царь Дмитрий расстался со своим наемным войском без сожаления, тем не менее щедро оплатив их услуги.
Одновременно царь по настоянию бояр рассчитал и своих верных союзников казаков, оставив при себе лишь одного атамана Корелу. Однако Боярская дума далеко не всегда соглашалась оплачивать царские долги, сделанные еще в Польше. Например, приехавший за этим Адам Вишневецкий ничего не получил. Так что, приблизив к себе одних, царь Дмитрий или совсем отринул от себя своих приверженцев, или разослал их на государеву службу в дальние города. Даже «своего» троюродного брата Богдана Вельского он отправил вторым воеводой в Великий Новгород.
Вообще, простив своего врага князя Василия Шуйского, он затем разрешил ему и князю Федору Мстиславскому жениться, тем самым показав всем, что изначально не собирается подозревать их детей в соперничестве за трон с его детьми. В.И. Шуйскому он сосватал свойственницу Нагих, а в качестве приданого отдал некоторые земли, принадлежавшие ранее Годуновым, правда, венчание назначил через месяц после своей свадьбы. А Ф.И. Мстиславского он женил на своей «тетке» из рода Нагих. Милость государя в дальнейшем была распространена и на приверженцев Годуновых, да и на них самих, оставшихся в живых. Сабуровы и Вельяминовы были возвращены в Москву и получили должности вплоть до боярства, а оставшихся Годуновых царь назначил воеводами в Тюмень, Устюг и Свияжск.
Одним из своих главных деяний царь Дмитрий решил сделать борьбу с коррупцией в России, запретив брать взятки в приказах, но даже битье палками на торгу не смогло изменить ситуацию в стране с этим злом. Голландский торговец Исаак Масса, очевидец этих событий, считал, что не было ни одного дьяка в приказах, не отведавшего царской немилости. Вообще действия Дмитрия создали ему в народе репутацию «доброго царя», о котором во все времена так мечтал русский народ. Он поручил своим чиновникам собрать у населения все накопившиеся жалобы на прежних воевод, дабы предать этих насильников над народом русским строгому суду. Государь решил сам дважды в неделю – по средам и субботам – принимать жалобы от москвичей на Красном крыльце в Кремле, чтобы никакая волокита не позволила виновным в притеснениях народа уйти от ответственности.
Своей главной опорой в стране царь Дмитрий сделал стрельцов, увеличив им жалованье в два раза, и мелкопоместное дворянство. Надо отметить, что и экономическое положение страны за год его правления улучшилось, хотя это могло быть всего лишь следствием успешного сбора урожая в условиях наступившего мирного времени по сравнению с предыдущими, беспокойными военными годами царствия Бориса Годунова, не говоря уже о голодных, неурожайных 1601–1603 гг.
Вместе с тем бояре, столкнувшиеся со строптивым характером нового государя, думали, как лучше и легче избавиться от него. Р.Г. Скрынников утверждает, что царь Дмитрий для опровержения все увеличившихся слухов о его самозванстве повелел выкопать похороненного в Угличской церкви убиенного младенца, чтобы перезахоронить вне церковных стен. Но вроде бы на защиту этого покойного мальчика встала инокиня Марфа Нагая, обратившаяся за помощью к московским боярам, перед которыми ей якобы пришлось раскрыть свою тайну. Она же, по словам Р.Г. Скрынникова, помогла боярам наладить связи с Краковом.
Эта версия построена на сведениях, содержащихся в записках гетмана Жолкевского, по которым Марфа Нагая через какого-то шведа передала королю Сигизмунду III весть о самозванстве московского царя. Вероятно, этим шведом мог быть Петр Петрей, который действительно был в эти сроки в Москве и в Кракове. Аналогичные сведения привез и польский посол Александр Гонсевский, вернувшийся из Москвы. Кроме этих сведений от московских бояр, остерегающих короля от оказания помощи царю Дмитрию, по словам гетмана Жолкевского, от них же поступило предложение отдать царский трон королевичу Владиславу, когда им удастся избавиться от самозванца. Было ли это предложение искренним или только попыткой устранить помощь Польско-Литовского государства в случае свержения царя Дмитрия, можно только догадываться, но дальнейшее развитие событий заставило московских бояр вернуться к этому предложению.
О том, что Дмитрий, будучи еще в Кракове, обещал сделать территориальные уступки Польше, говорят многие источники, но документального подтверждения этому никто не опубликовал, видимо, с человеком, который не мог представлять интересы России на тот момент, не имело смысла подписывать официальные документы, дискредитирующие короля. Как бы то ни было, царь Дмитрий не отдал королю Сигизмунду III ни пяди русской земли. В то же время и в Польско-Литовской республике существовал заговор против короля, предводители которого предполагали отдать корону Дмитрию Московскому. Дело было настолько серьезно, что канцлер в марте 1605 г. открыто обвинил заговорщиков на сейме.
В ноябре 1605 г. в Краков прибыло московское посольство во главе с окольничим Афанасием Власьевым, чтобы уговорить короля совместно с Россией начать войну с турками, а также испросить согласие на отъезд Марины Мнишек в Москву. В составе посольства был и личный секретарь царя Дмитрия Ян Бучинский, которому было поручено решить вопросы поведения Марины в Москве при выполнении православных обрядов венчания, не меняя своего католического вероисповедания. Получив согласие короля, там же в Кракове состоялся обряд обручения Марины Мнишек с царем Дмитрием Московским, интересы которого представлял Афанасий Власьев.
В так называемом «Дневнике Марины Мнишек» по этому поводу сделана лаконичная запись: «Коронованный, он (Дмитрий. – Ю.Д.) утвердился на престоле и, уже будучи настоящим государем, решил воздать почести пану воеводе сандомирскому /Юрию, отцу Марины/, подтверждая свои слова и обещания, и с дочерью его вступить в брак, для чего послал великого посла Афанасия Власьева. Посол приехал в Краков 9 ноября, имея при себе несколько сотен лошадей. 11 ноября встречал его королевский двор и много других людей. Принимал его пан воевода в своем доме, там же были отданы подарки, посланные от царя пану воеводе» [71, 421].
Но и после обряда обручения своей дочери воевода Юрий Мнишек не торопился с приездом в Москву, отговариваясь отсутствием достаточных для этого средств, неблагоприятными слухами, приходившими из Москвы, а то и все еще не прекращенной связью царя с царевной Ксенией Годуновой, дочерью царя Бориса, которую Дмитрий держал в наложницах. Наконец и это препятствие было устранено: Ксению постригли в монахини с именем Ольги и отправили в Белозерский монастырь. Однако, скорее всего нежелание ехать в Москву у сандомирского воеводы было связано с опасениями за свою и дочери жизнь в России. Со слов вернувшихся оттуда поляков, служивших Дмитрию во все время завоевания им Московского царства, к иностранцам там относились в лучшем случае с подозрением, а в худшем случае просто исподтишка убивали. Они же сообщали о неустойчивости власти царя Дмитрия из-за многочисленных заговоров бояр против него.
Вот только желание увидеть свою дочь царицей России пересилило все опасения, и Юрий Мнишек с дочерью Мариной в марте 1606 г. выехали из Самбора в Москву. В начале мая они прибыли в столицу России, где 8 мая 1606 г. состоялось венчание царя Дмитрия с Мариной, а затем ее коронация по старому русскому обряду. Вот как описал эту свадьбу один из иностранных очевидцев Исаак Масса, который весьма недоброжелательно относился к царю Дмитрию:
Однако за год царствования Дмитрия никаких территориальных уступок не последовало, и польским послам царь Дмитрий заявил, что Северскую землю Литве не отдаст, но даст денежное возмещение за эту спорную территорию. Отрицательный ответ царя был получен и по поводу просьбы короля и католической церкви о разрешении строительства в России латинских храмов, несмотря на обращения к нему римского папы Павла V: «Мы уверены, что католическая религия будет предметом твоей горячей заботливости, потому что только по одному нашему обряду люди могут поклоняться Господу и снискивать его помощь; убеждаем и умоляем тебя стараться всеми силами о том, чтобы желанные наши чада, народы твои, приняли римское учение; в этом деле обещаем тебе нашу деятельную помощь, посылаем монахов, знаменитых чистотою жизни, а если тебе будет угодно, то пошлем и епископов» [60, 590]. Аналогичные переговоры с Римской церковью вели и все предыдущие цари и великие князья от Федора I Ивановича до Ивана III Васильевича, так что царь Дмитрий ничего нового своей перепиской с римскими папами в этот процесс урегулирования взаимоотношений Русской православной и Римской католической церквей не внес.
Безусловно, какие-то обещания Дмитрий польскому королю и римскому папе Льву XI давал, ведь его поход на Москву требовал значительных средств, да и императорский титул, присвоенный царю Дмитрию уже папой Павлом V, вероятно, тоже чего-то стоил: «Serenissimo et invictissimo Monarchiae Demetrio Joannis, Caesari ac Magno Duci totius Russiae, atque universorum Tartariae regnorum aliorumque plurimorum dominiorum, Monarchiae Moscoviticae subjectorum, Dommino et Regi» [60, 591]. И все-таки основной причиной устранения Дмитрия были не его прегрешения перед российским народом, а желание других княжеско-боярских кланов прийти к власти, а вот простым московским людом царь Дмитрий был любим, и этот народ боярам пришлось обманывать.
Еще раз обратимся к описанию событий в Москве Исаака Массы:
Несколько иначе описывает эти события немецкий торговец Георг Паерле, находившийся в это время в Москве по делам своей компании из Аугсбурга:
Для венчания на царство требовался еще и патриарх, на пост которого был возведен рязанский архиепископ грек Игнатий, который одним из первых встретил Дмитрия как царя в Туле, входившей в его епархию. В своих грамотах, которые новый глава церкви разослал по епархиям, он сообщал о том, что стал патриархом всея Руси и о восшествии Дмитрия на московский престол, предписывал священнослужителям молиться в церквях за здоровье царя и его матери инокини Марфы. Наиболее успешно подействовала на умы россиян встреча Дмитрия с вдовствующей царицей, признавшей его своим сыном. Скорее всего, это был хорошо разыгранный спектакль, так как ни «мать», ни «сын» не смогли представить обществу подробности спасения царевича, но московский народ был в восторге и умилении от этой счастливой встречи.
Теперь, когда «последние» подозрения в истинности царевича были устранены, народ жаждал праздника венчания Дмитрия на царство, когда произойдут многочисленные амнистии преступникам, новые назначения по службе тех, кто вовремя признал Дмитрия сыном царя Ивана Грозного, многодневные пиры и выкатывание винных бочек (вином в России этого времени назывался продукт перегонки хлебной браги, т. е. самогон) на торговые площади Москвы для простого народа.
Поскольку венчание на царство Дмитрия было отмечено как русскими, так и польскими источниками и упоминается многими другими иностранными авторами, то и сам день венчания представлен в разных летоисчислениях: юлианском календаре, принятом в православной России, 20 июля и григорианском календаре, принятом в странах с католическим и протестантским вероисповеданием, 30 июля. Венчание проходило по принятым в Москве обычаям, но были некоторые отличия, о которых сообщает Н.М. Карамзин. По его словам, в конце этого священнодействия перед народом выступил иезуит Николай Черниковский с приветственной речью на латинском языке, что позволило впоследствии противникам Дмитрия представлять его народу как перешедшего в католичество предателя православия, что собственно могло иметь место и на самом деле. Если следовать широко известному изречению французского короля Генриха IV Бурбона «Париж стоит мессы!», правителям государств (и не только им) свойственна быстрая адаптация к изменяющимся обстоятельствам.
В результате всех этих событий были возвращены из ссылок и назначены на государственные должности: Иван Никитич Романов возведен в бояре, его брат инок Филарет (Федор Никитич) с почетом доставлен с далекого севера из Антониево-Сийского монастыря в Москву, где патриархом Игнатием был возведен в сан митрополита Ростовского, его девятилетний сын Михаил стал стольником, Михаил Федорович Нагой получил чин конюшего, двух бывших думных дьяков Василия Щелкалова и Афанасия Власьева произвели в окольничии, не забыт был и тверской царь Симеон Бекбулатович, которому разрешено было жить в Москве. Ну а родственники и приверженцы царей Годуновых, наоборот, были отправлены в ссылку.
У историков издавна возник вопрос, какие причины послужили возврату Романовых к царской милости, – только ли родственные связи? Но все их поиски не привели к однозначному ответу, ведь даже если Романовы и были одними из организаторов авантюры с появлением из мертвых царевича Дмитрия, то за 300 лет правления они имели возможность ликвидировать какие-либо летописные сведения или воспоминания современников об их возможном участии в этом. Зачем? Ну, если их роль в этом деле была бы доказана, то в случае их причастности к появлению ложного царевича Дмитрия они стали бы в глазах русского народа величайшими обманщиками, а если царевич был истинный, то тогда они узурпировали власть у династии Рюриковичей, казнив сына царя Дмитрия и царицы Марины Мнишек.
Царь Дмитрий, а именно так надо называть человека, венчанного по соответствующим обрядам на российский престол, независимо от того, какое имя он до этого носил, далеко не сразу предпринял официальное сватовство к Марине Мнишек. Видимо, в стране было слишком много неотложных дел, чтобы царю заниматься личными вопросами. Дмитрий вынужден был расстаться со своей наемной охраной, состоявшей в основном из иноземцев, по причине нелюбви московитян ко всему иностранному, а также из-за отсутствия денег в казне.
Да и поведением эти джентльмены удачи сильно отличались от местного населения. Так, один из ветеранов похода Дмитрия от Самбора до Москвы и его личный секретарь Ян Бучинский потом вспоминал, что его товарищи большую часть времени соревновались между собой в количестве выпитого, а также кто больше проиграет денег, полученных на царской службе. Естественно, при таком образе жизни были неизбежны столкновения с москвичами, а чисто российские способы наказания виновников беспорядков, вплоть до битья батогами, приводили этих охранников в такое негодование, что они, объединяясь в единую команду, пытались противостоять московской толпе любителей унижения иностранцев. Поэтому царь Дмитрий расстался со своим наемным войском без сожаления, тем не менее щедро оплатив их услуги.
Одновременно царь по настоянию бояр рассчитал и своих верных союзников казаков, оставив при себе лишь одного атамана Корелу. Однако Боярская дума далеко не всегда соглашалась оплачивать царские долги, сделанные еще в Польше. Например, приехавший за этим Адам Вишневецкий ничего не получил. Так что, приблизив к себе одних, царь Дмитрий или совсем отринул от себя своих приверженцев, или разослал их на государеву службу в дальние города. Даже «своего» троюродного брата Богдана Вельского он отправил вторым воеводой в Великий Новгород.
Вообще, простив своего врага князя Василия Шуйского, он затем разрешил ему и князю Федору Мстиславскому жениться, тем самым показав всем, что изначально не собирается подозревать их детей в соперничестве за трон с его детьми. В.И. Шуйскому он сосватал свойственницу Нагих, а в качестве приданого отдал некоторые земли, принадлежавшие ранее Годуновым, правда, венчание назначил через месяц после своей свадьбы. А Ф.И. Мстиславского он женил на своей «тетке» из рода Нагих. Милость государя в дальнейшем была распространена и на приверженцев Годуновых, да и на них самих, оставшихся в живых. Сабуровы и Вельяминовы были возвращены в Москву и получили должности вплоть до боярства, а оставшихся Годуновых царь назначил воеводами в Тюмень, Устюг и Свияжск.
Одним из своих главных деяний царь Дмитрий решил сделать борьбу с коррупцией в России, запретив брать взятки в приказах, но даже битье палками на торгу не смогло изменить ситуацию в стране с этим злом. Голландский торговец Исаак Масса, очевидец этих событий, считал, что не было ни одного дьяка в приказах, не отведавшего царской немилости. Вообще действия Дмитрия создали ему в народе репутацию «доброго царя», о котором во все времена так мечтал русский народ. Он поручил своим чиновникам собрать у населения все накопившиеся жалобы на прежних воевод, дабы предать этих насильников над народом русским строгому суду. Государь решил сам дважды в неделю – по средам и субботам – принимать жалобы от москвичей на Красном крыльце в Кремле, чтобы никакая волокита не позволила виновным в притеснениях народа уйти от ответственности.
Своей главной опорой в стране царь Дмитрий сделал стрельцов, увеличив им жалованье в два раза, и мелкопоместное дворянство. Надо отметить, что и экономическое положение страны за год его правления улучшилось, хотя это могло быть всего лишь следствием успешного сбора урожая в условиях наступившего мирного времени по сравнению с предыдущими, беспокойными военными годами царствия Бориса Годунова, не говоря уже о голодных, неурожайных 1601–1603 гг.
Вместе с тем бояре, столкнувшиеся со строптивым характером нового государя, думали, как лучше и легче избавиться от него. Р.Г. Скрынников утверждает, что царь Дмитрий для опровержения все увеличившихся слухов о его самозванстве повелел выкопать похороненного в Угличской церкви убиенного младенца, чтобы перезахоронить вне церковных стен. Но вроде бы на защиту этого покойного мальчика встала инокиня Марфа Нагая, обратившаяся за помощью к московским боярам, перед которыми ей якобы пришлось раскрыть свою тайну. Она же, по словам Р.Г. Скрынникова, помогла боярам наладить связи с Краковом.
Эта версия построена на сведениях, содержащихся в записках гетмана Жолкевского, по которым Марфа Нагая через какого-то шведа передала королю Сигизмунду III весть о самозванстве московского царя. Вероятно, этим шведом мог быть Петр Петрей, который действительно был в эти сроки в Москве и в Кракове. Аналогичные сведения привез и польский посол Александр Гонсевский, вернувшийся из Москвы. Кроме этих сведений от московских бояр, остерегающих короля от оказания помощи царю Дмитрию, по словам гетмана Жолкевского, от них же поступило предложение отдать царский трон королевичу Владиславу, когда им удастся избавиться от самозванца. Было ли это предложение искренним или только попыткой устранить помощь Польско-Литовского государства в случае свержения царя Дмитрия, можно только догадываться, но дальнейшее развитие событий заставило московских бояр вернуться к этому предложению.
О том, что Дмитрий, будучи еще в Кракове, обещал сделать территориальные уступки Польше, говорят многие источники, но документального подтверждения этому никто не опубликовал, видимо, с человеком, который не мог представлять интересы России на тот момент, не имело смысла подписывать официальные документы, дискредитирующие короля. Как бы то ни было, царь Дмитрий не отдал королю Сигизмунду III ни пяди русской земли. В то же время и в Польско-Литовской республике существовал заговор против короля, предводители которого предполагали отдать корону Дмитрию Московскому. Дело было настолько серьезно, что канцлер в марте 1605 г. открыто обвинил заговорщиков на сейме.
В ноябре 1605 г. в Краков прибыло московское посольство во главе с окольничим Афанасием Власьевым, чтобы уговорить короля совместно с Россией начать войну с турками, а также испросить согласие на отъезд Марины Мнишек в Москву. В составе посольства был и личный секретарь царя Дмитрия Ян Бучинский, которому было поручено решить вопросы поведения Марины в Москве при выполнении православных обрядов венчания, не меняя своего католического вероисповедания. Получив согласие короля, там же в Кракове состоялся обряд обручения Марины Мнишек с царем Дмитрием Московским, интересы которого представлял Афанасий Власьев.
В так называемом «Дневнике Марины Мнишек» по этому поводу сделана лаконичная запись: «Коронованный, он (Дмитрий. – Ю.Д.) утвердился на престоле и, уже будучи настоящим государем, решил воздать почести пану воеводе сандомирскому /Юрию, отцу Марины/, подтверждая свои слова и обещания, и с дочерью его вступить в брак, для чего послал великого посла Афанасия Власьева. Посол приехал в Краков 9 ноября, имея при себе несколько сотен лошадей. 11 ноября встречал его королевский двор и много других людей. Принимал его пан воевода в своем доме, там же были отданы подарки, посланные от царя пану воеводе» [71, 421].
Но и после обряда обручения своей дочери воевода Юрий Мнишек не торопился с приездом в Москву, отговариваясь отсутствием достаточных для этого средств, неблагоприятными слухами, приходившими из Москвы, а то и все еще не прекращенной связью царя с царевной Ксенией Годуновой, дочерью царя Бориса, которую Дмитрий держал в наложницах. Наконец и это препятствие было устранено: Ксению постригли в монахини с именем Ольги и отправили в Белозерский монастырь. Однако, скорее всего нежелание ехать в Москву у сандомирского воеводы было связано с опасениями за свою и дочери жизнь в России. Со слов вернувшихся оттуда поляков, служивших Дмитрию во все время завоевания им Московского царства, к иностранцам там относились в лучшем случае с подозрением, а в худшем случае просто исподтишка убивали. Они же сообщали о неустойчивости власти царя Дмитрия из-за многочисленных заговоров бояр против него.
Вот только желание увидеть свою дочь царицей России пересилило все опасения, и Юрий Мнишек с дочерью Мариной в марте 1606 г. выехали из Самбора в Москву. В начале мая они прибыли в столицу России, где 8 мая 1606 г. состоялось венчание царя Дмитрия с Мариной, а затем ее коронация по старому русскому обряду. Вот как описал эту свадьбу один из иностранных очевидцев Исаак Масса, который весьма недоброжелательно относился к царю Дмитрию:
«8 мая затрезвонили во все колокола, и всем жителям запрещено было работать. Все снова надели самые красивые наряды, и бояре в великолепных одеждах поехали ко дворцу, также дворяне и молодые господа, одетые в платья из золотой парчи, унизанные жемчугом, обвешанные золотыми цепями. Бирючи возвестили, что настал день радости, ибо царь и Великий князь всея Руси вступит в брак и предстанет в царственном величии. Весь Кремль был наполнен боярами и дворянами, как поляками, так и московитами, но все польские гости, по их обычаю, имели при себе сабли; за ними следовали слуги с ружьями, и Кремль был оцеплен кругом помянутыми стрельцами, числом восемь тысяч, все в кафтанах красного кармазинного сукна с длинными пищалями.А через девять дней после свадьбы царь Дмитрий был убит. Все предыдущие дни царь получал от своих доброхотов личные и анонимные предостережения о возможном покушении на его жизнь, организованном боярами. Все это приводило к усилению охраны дворца, но по каким-то причинам царь не хотел начинать репрессий по отношению к заговорщикам, которые не особенно и скрывали свои намерения. Позднее в вину Дмитрию его убийцы поставят засилье поляков в Москве, приехавших на свадьбу своей соотечественницы, а также многочисленность посольства короля Сигизмунда III, желавшего подтвердить мирный договор между государствами с новым царем и обговорить новые возможности взаимоотношений. Также будут поставлены ему в вину и якобы обещанные уступки российских территорий польскому королю и обещание папе римскому обратить российский народ в католичество.
Весь путь, по которому Дмитрий должен был шествовать, устлали красным кармазинным сукном, от самого дворца до всех церквей, что надлежало ему посетить; поверх красного сукна еще разостлали парчу в два полотнища. Прежде вышли патриарх и епископ новгородский, одетые в белые ризы, унизанные жемчугом и драгоценными каменьями, и пронесли вдвоем высокую царскую корону в Успенский собор, вслед за тем пронесли золотое блюдо и золотую чашу, и тотчас затем вышел Дмитрий. Впереди его некий молодой дворянин нес скипетр и державу, прямо перед царем другой молодой дворянин, по имени Курлятев, нес большой обнаженный меч. Царь был убран золотом, жемчугами и алмазами, так что едва мог идти, и его вели под руки князь Федор Иванович Мстиславский и Федор Нагой, и на голове у него была большая корона, блестевшая рубинами и алмазами. За ним шла принцесса Сандомирская, его невеста, убранная с чрезвычайным великолепием в золото, жемчуг и драгоценное каменье, с распущенными волосами и венком на голове, сплетенным из алмазов и оцененным царским ювелиром, как я сам слышал, в семьдесят тысяч рублей, что составляет четыреста девяносто тысяч гульденов; и ее вели жены помянутых бояр, сопровождавших царя.
Впереди царя шествовали по обе стороны четыре человека в белых, унизанных жемчугом платьях, с большими золочеными топорами на плечах. Эти четверо вместе с меченосцем оставались перед церковью, пока царь не вышел из нее. Так царь и Марина дошли до Успенского собора, где были обвенчаны по московскому обряду патриархом и епископом новгородским, в присутствии всего духовенства, московских и польских вельмож.
О, как раздосадовало московитов, что поляки вошли в их церковь с оружием и в шапках с перьями! Если бы кто-нибудь подстрекнул московитов, то они на месте перебили бы всех поляков, ибо церковь их была осквернена тем, что в нее вошли язычники, коими они считают все народы на свете, твердо веря тому, что только они христиане, и в своем ослеплении они весьма ревностны к своей вере.
Перед кремлевскими воротами стояла сильная стража, большие ворота были открыты, но в них никто не смел въезжать, кроме поляков, бояр и иноземных купцов, а из простого народа никого туда не пускали. Это всех раздосадовало, ибо полагали, что так повелел сам царь, и что весьма возможно, ибо иначе в Кремле нельзя было бы двигаться.
По выходе из церкви царя и царицы после венчания вышли и все вельможи. Дьяк Богдан Сутупов, Афанасий Власов и Шуйский по многу раз полными горстьми бросали золото по пути, по коему шествовал царь, державший за руку свою супругу, и на голове у нее была большая царская корона. Их обоих проводили наверх польские и московские вельможи и княгини.
Едва царь взошел наверх во дворец, тотчас зазвучали литавры, флейты и трубы столь оглушительно, что нельзя было ничего ни услышать, ни увидеть, и царя и его супругу провели к трону, который весь был из позолоченного серебра. К нему вели ступени, и рядом с ним стоял такой же трон, на который села царица; перед ними стоял стол. Внизу расставлено было множество столов, за которыми сидели вельможи и дамы, и всех угощали по-царски. Во время пира слышалась прекрасная музыка на различных инструментах, и музыканты стояли на помостах, устроенных в той же палате и убранных с большим великолепием. Этих музыкантов вывез из Польши воевода Сандомирский. Среди них были поляки, итальянцы, немцы и брабантцы, и на пиру было великое веселье» [51, 207].
Однако за год царствования Дмитрия никаких территориальных уступок не последовало, и польским послам царь Дмитрий заявил, что Северскую землю Литве не отдаст, но даст денежное возмещение за эту спорную территорию. Отрицательный ответ царя был получен и по поводу просьбы короля и католической церкви о разрешении строительства в России латинских храмов, несмотря на обращения к нему римского папы Павла V: «Мы уверены, что католическая религия будет предметом твоей горячей заботливости, потому что только по одному нашему обряду люди могут поклоняться Господу и снискивать его помощь; убеждаем и умоляем тебя стараться всеми силами о том, чтобы желанные наши чада, народы твои, приняли римское учение; в этом деле обещаем тебе нашу деятельную помощь, посылаем монахов, знаменитых чистотою жизни, а если тебе будет угодно, то пошлем и епископов» [60, 590]. Аналогичные переговоры с Римской церковью вели и все предыдущие цари и великие князья от Федора I Ивановича до Ивана III Васильевича, так что царь Дмитрий ничего нового своей перепиской с римскими папами в этот процесс урегулирования взаимоотношений Русской православной и Римской католической церквей не внес.
Безусловно, какие-то обещания Дмитрий польскому королю и римскому папе Льву XI давал, ведь его поход на Москву требовал значительных средств, да и императорский титул, присвоенный царю Дмитрию уже папой Павлом V, вероятно, тоже чего-то стоил: «Serenissimo et invictissimo Monarchiae Demetrio Joannis, Caesari ac Magno Duci totius Russiae, atque universorum Tartariae regnorum aliorumque plurimorum dominiorum, Monarchiae Moscoviticae subjectorum, Dommino et Regi» [60, 591]. И все-таки основной причиной устранения Дмитрия были не его прегрешения перед российским народом, а желание других княжеско-боярских кланов прийти к власти, а вот простым московским людом царь Дмитрий был любим, и этот народ боярам пришлось обманывать.
Еще раз обратимся к описанию событий в Москве Исаака Массы:
«В субботу поутру, 17 мая, около двух часов (восемь часов утра. – Ю.Д.), ударили в набат сперва в Кремле, а потом во всем городе, и было великое волнение. Многие с оружием поскакали на лошадях к Кремлю, и по всем улицам бирючи заговорщиков кричали: “Эй, любезные братья! Поляки хотят умертвить царя; не пускайте их в Кремль!” По этому знаку все поляки, напуганные этими криками и сидевшие в своих домах, по большей части вооруженные, были задержаны толпой, обложившей их дворы, чтобы грабить и убивать; все поляки и люди в польском платье, застигнутые на улице, поплатились жизнью. Когда появился отряд польских всадников, его тотчас осадили и закинули улицы рогатками; эти рогатки у них устроены на всех улицах, так что они с лошадьми не могли проехать, а где не было рогаток, тотчас набросали бревна, выломив их из мостовых, которые выложены там из бревен. Повсюду происходило великое избиение поляков: московиты врывались в дома, в которых стояли поляки, и тех, что защищались, поубивали; те же, что позволили себя ограбить донага, по большей части остались живы, но их ограбили так, что они лишились даже рубашек; смятение было во всем городе. Даже маленькие дети и юноши и все, кто только был в Москве, бежали с луками, стрелами, ружьями, топорами, саблями, копьями и дубинами, крича: “Бейте поляков, тащите все, что у них есть!”.Конечно, Исаак Масса не мог быть непосредственным свидетелем убийства царя, но даже с учетом его явных фантазий, полной уверенности в убийстве именно Дмитрия его рассказ не производит. А с учетом того, что ни голландские, ни английские торговцы не были в восторге от возможности воплощения в России пропольской политики, которая не предусматривала развитие торговли по Волге, убийство царя Дмитрия было им на пользу.
Меж тем заговорщики наверху в Кремле убили царя, и случилось это так: они склонили к тому одного дьяка, который был для них святым, ибо весьма усердствовал в их вере, а также не пил крепких напитков и был воздержан в еде, так что они его почитали за святого; и звали его Тимофей Осипов. В тот день, когда назначено было присягать царице и целовать крест ей, как царице Московии, он должен был выйти и воспротивиться тому словами, а заговорщики должны были меж тем напасть на Дмитрия… Заговорщики были по большей части московские дворяне и купцы, и многие из Новгорода, а также из Пскова и иных мест, задолго до того прибывшие тайно в Москву, чтобы совершить свое предприятие. Прежде всего схватили стоявших на карауле в сенях дворца алебардщиков, обезоружили их, заперли всех в одном покое внизу дворца, наказав им не перечить и не обмолвиться ни единым словом, ежели желают сохранить жизнь. Алебардщиков и половины не стояло на карауле, но они разошлись кто куда; одним словом, то было угодно Богу, чтобы так приключилось с ними по их собственной вине. Заговорщики тотчас разбежались по дворцу, убивая всех сопротивляющихся, и кинулись к покоям Дмитрия, стреляя из пищалей.
Меж тем Дмитрий вышел и спросил, что произошло, отчего такой шум и беснование, но по причине всеобщего испуга не получил ответа. И он крикнул, чтобы ему подали его меч, но тот, кому надлежало во всякое время стоять с ним наготове, успел убежать с мечом, и Дмитрий, почуяв беду, тотчас схватил алебарду и убежал обратно, заперев дверь изнутри. Услышав, что стреляют в окна и рубят топорами двери, он через потайные двери перебежал из одного покоя в другой и спрыгнул в залу, которая была расположена ниже других покоев, и попал в руки ливонского дворянина по имени Фюрстенбергер, который охотно бы укрыл его, ибо он истекал кровью, но этот Фюрстенбергер был убит. Дмитрий ускользнул через один переход в баню, и через двери, выходившие наружу, намеревался уйти и скрыться в толпе, уже собиравшейся в числе нескольких сот человек на заднем крыльце. Если бы ему удалось пройти, то он, нет сомнения, был бы спасен, и народ истребил бы всех вельмож и заговорщиков, ибо не ведая о заговоре, народ полагал, что поляки вознамерились умертвить царя, а заговорщики его спасают. Так ему было объявлено для того, чтобы задержать поляков в городе. Заговорщики настигли Дмитрия в этом переходе, скоро покончили с ним, стреляя в него и рубя саблями и топорами, ибо они страшились, что он убежит.
Говорят, что бояре, схватив его, долго расспрашивали, однако это невероятно, ибо у них не было времени для проволочки. Итак, увидев народ, Дмитрий вскричал: “Ведите меня на площадь и допросите меня; я поведаю вам, кто я такой!”. Но, страшась народа, который стал теснить их, они тотчас убили его, восклицая: “То был расстрига, а не Дмитрий, в чем он сам повинился”. И связали ему ноги веревкой и поволокли его нагого, как собаку, из Кремля, и бросили его на ближайшей площади, и впереди и позади его несли различные маски, восклицая: “То были боги, коим он непрестанно молился”. Эти маски раздобыли они в покоях царицы, где они были припасены для того, чтобы почтить царя маскарадом; однако московитам не было ведомо, что это такое, и они не разумели назначения подобных предметов и были твердо уверены, что то боги, коим он поклонялся» [51, 212].
Несколько иначе описывает эти события немецкий торговец Георг Паерле, находившийся в это время в Москве по делам своей компании из Аугсбурга:
«27 мая (по григорианскому календарю. – Ю.Д.), в субботу, рано утром, открылся страшный мятеж: знатнейшие московские бояре, составив заговор, вломились во дворец, чтобы умертвить Димитрия. Немецкая гвардия, стоявшая при воротах в числе 30 человек, была прогнана (прочие солдаты находились в своих домах, где велел им остаться, именем великого князя, один из заговорщиков); после того бояре разломали двери в покоях великокняжеских и ворвались в оные. Димитрий, сведав о такой измене, бросился в комнаты своей супруги, рассказал ей о бунте и, дав совет, каким образом спасти себя, быстро побежал из одной комнаты в другую, наконец выскочил из окна на подмостки, устроенные для свадебного празднества. Отсюда хотел спрыгнуть на другие, но оступился и упал с ужасной высоты, среди небольшого двора. Тут увидев нескольких стрельцов, бывших на страже, он умолял их спасти его жизнь, за что обещал им щедрую награду. Все стрельцы дали клятву умереть за него. Между тем изменники не зевали, быстро его преследовали по всем комнатам, выламывали двери. Наконец увидели жертву среди стрельцов и многочисленной толпой бросились по лестницам на двор. Стрельцы сначала твердо стояли за великого князя и несколько отогнали крамольников. Но Василий Иванович Шуйский, зачинщик и глава всего заговора, собрав своих товарищей, убеждал их мужественно довершить начатый подвиг: “Ибо, – говорил он, – мы имеем дело не с таким человеком, который мог бы забыть малейшую обиду; только дайте ему волю, он запоет другую песню: перед своими глазами погубит нас в жесточайших муках! Так! Мы имеем дело не просто с коварным плутом, но со свирепым чудовищем; задушим, пока оно в яме! Горе нам, горе женам и детям нашим, если эта бестия выползет из пропасти!”. Тут завопили в толпе: “Пойдем в стрелецкую слободу; истребим семейства блядиных детей, если они не хотят выдать изменника, плута, обманщика!”. Как скоро стрельцы услышали сии угрозы, тотчас забыли клятвенное обещание спасти Димитрия и оставили его (любовь к жене и детям всегда сильнее царских сокровищ!). Бояре же бросились на великого князя, избили его жестоко и неоднократно спрашивали, точно ли он сын Иоанна Васильевича? “Отведите меня к матери, – отвечал Димитрий, – и ее спросите; если она отречется от меня, тогда делайте что хотите”. “Она отрекается от тебя! – воскликнул Голицын, бывший в числе главных заговорщиков. – И говорит торжественно, что ты не сын ее, а обманщик!”. С сим словом Голицын рассек ему голову саблей; это еще более остервенило прочих бунтовщиков; наконец один из них, именем Григорий Воейков, подскочил к Дмитрию и выстрелил в него – он упал и тут же испустил дух. Вместе с ним убит верный слуга его Петр Басманов, главный вождь русской армии. Трупы их, нагие, безобразные, были брошены на площадь перед замком; там они лежали трое суток» [73, 305].