Страница:
Ждать долго не пришлось. К их столику, который уже украшала бутылка запотевшей «Столичной», три лангета и три порции красной икры, подсел разбитной малый из местного оркестра — саксофонист.
Виктор с большим удовольствием познакомил Зою с музыкантом.
Одного пузыря оказалось мало, заказали еще. Саксофонист прилично вмазал, он так и сыпал шутками и прибаутками, громко рассказывал анекдоты и смешные случаи.
Его круглое, как футбольный мяч, лицо излучало благодушие и доброжелательность.
В общем, вечер прошел недурственно. Потом отправились к Рае на квартиру.
Это была большая четырехкомнатная квартира, довольно неуютная и почти без мебели — родители Раи уехали на Север за длинным рублем, а девушка осталась сама себе хозяйкой.
Музыкант, у которого была жена и дети, долго задерживаться с белокурой девицей не стал. Он в первом часу ночи покинул квартиру.
С Раей Виктор оказался в спальне. Она как-то быстро и обыденно, как будто так и полагалось, разделась догола. От неожиданности Виктор растерялся.
— Ну, чего не раздеваешься?
— А куда спешить? — Виктор ошарашенно смотрел на ее выточенное тело. «Ей бы на конкурс красоты, — подумал он, — она бы королевой была».
— Как куда спешить? Вы же все мужики на один лад, — засмеялась она. — Вам только этого и надо.
Дважды Виктору повторять не надо было.
— Сколько тебе лет?
— Двадцать.
«Боже! Ведь она же мне годится в дочки. Что я делаю?»
Почти всю ночь он не сомкнул глаз. У Раи было юное, стройное тело, но оно не излучало радости. Возбуждала ее молодость и эластичная кожа.
Рая отдавалась как-то очень спокойно.
«Неужели фригидная? — думал Виктор. — Неужели никто не может разбудить в ней женщину?» — Но все его попытки и усилия были тщетны. Легкое разочарование не покидало его. «Уж лучше спать со страшненькой, но страстненькой», — подумал он.
Несколько дней Виктор встречался с Раей, и каждый раз их встречи начинались с ресторана. Можно было подумать, что она не могла жить без водки и сигарет.
«А ведь довольно неглупая девушка, — мрачно размышлял Виктор. — Зачем она так живет?»
Почему не было огня в этом юном теле — ему было непонятно.
Потом Осинин узнал: отчим изнасиловал ее, когда ей не было еще и четырнадцати, с этих пор она испытывала отвращение к сексу и мужчинам.
Мать, боясь потерять своего хахаля, не стала заявлять в органы, а отчиму это понравилось. Он, войдя во вкус, часто наведывался к своей «дочери» и с жадностью набрасывался на нее, а потом задаривал ее всякими подарками.
И, странное дело, девочка привыкла к этому и со временем стала отдаваться почти всем, кто мог хорошо заплатить.
Глава тридцать первая
Глава тридцать вторая
Глава тридцать третья
Глава тридцать четвертая
Глава тридцать пятая
Виктор с большим удовольствием познакомил Зою с музыкантом.
Одного пузыря оказалось мало, заказали еще. Саксофонист прилично вмазал, он так и сыпал шутками и прибаутками, громко рассказывал анекдоты и смешные случаи.
Его круглое, как футбольный мяч, лицо излучало благодушие и доброжелательность.
В общем, вечер прошел недурственно. Потом отправились к Рае на квартиру.
Это была большая четырехкомнатная квартира, довольно неуютная и почти без мебели — родители Раи уехали на Север за длинным рублем, а девушка осталась сама себе хозяйкой.
Музыкант, у которого была жена и дети, долго задерживаться с белокурой девицей не стал. Он в первом часу ночи покинул квартиру.
С Раей Виктор оказался в спальне. Она как-то быстро и обыденно, как будто так и полагалось, разделась догола. От неожиданности Виктор растерялся.
— Ну, чего не раздеваешься?
— А куда спешить? — Виктор ошарашенно смотрел на ее выточенное тело. «Ей бы на конкурс красоты, — подумал он, — она бы королевой была».
— Как куда спешить? Вы же все мужики на один лад, — засмеялась она. — Вам только этого и надо.
Дважды Виктору повторять не надо было.
— Сколько тебе лет?
— Двадцать.
«Боже! Ведь она же мне годится в дочки. Что я делаю?»
Почти всю ночь он не сомкнул глаз. У Раи было юное, стройное тело, но оно не излучало радости. Возбуждала ее молодость и эластичная кожа.
Рая отдавалась как-то очень спокойно.
«Неужели фригидная? — думал Виктор. — Неужели никто не может разбудить в ней женщину?» — Но все его попытки и усилия были тщетны. Легкое разочарование не покидало его. «Уж лучше спать со страшненькой, но страстненькой», — подумал он.
Несколько дней Виктор встречался с Раей, и каждый раз их встречи начинались с ресторана. Можно было подумать, что она не могла жить без водки и сигарет.
«А ведь довольно неглупая девушка, — мрачно размышлял Виктор. — Зачем она так живет?»
Почему не было огня в этом юном теле — ему было непонятно.
Потом Осинин узнал: отчим изнасиловал ее, когда ей не было еще и четырнадцати, с этих пор она испытывала отвращение к сексу и мужчинам.
Мать, боясь потерять своего хахаля, не стала заявлять в органы, а отчиму это понравилось. Он, войдя во вкус, часто наведывался к своей «дочери» и с жадностью набрасывался на нее, а потом задаривал ее всякими подарками.
И, странное дело, девочка привыкла к этому и со временем стала отдаваться почти всем, кто мог хорошо заплатить.
Глава тридцать первая
Виктор не хотел больше встречаться с Раей, он пресытился ею, но когда случайно встретил ее около своей гостиницы, животный инстинкт заявил о себе настойчиво и требовательно.
«Ну ладно, в последний раз», — подумал он.
— Сегодня я хочу лишь одно шампанское, — капризно заявила она, почувствовав страсть во взгляде Виктора, значит, он готов выполнить любую ее прихоть.
— Сколько угодно.
Он заказал четыре бутылки шампанского, закуски и горячие блюда.
Стол был шикарный, а Рая все пила и пила, с какой-то жадностью и ненасытностью. Потом она, охмелев, стала кидаться на молодых парней и приглашала их танцевать, обнимала их, целовала, неся всякую околесицу.
Виктору было противно, больно и стыдно смотреть на все это. С помощью нескольких парней он решил увести ее домой, чтобы Рая пришла в себя, а не попала в какую-нибудь глупую историю, но получилось все наоборот. Когда ребята подвели ее к троллейбусной остановке и распрощались с Виктором, который поблагодарил их и дал им на бутылку, Рая начала вырываться от него и кричать что-то несуразное. В это время подошли какие-то двое рослых, атлетического сложения парней, которым Рая стала жаловаться на свою судьбу и однозначно кивала в сторону Осинина, как на какого-то злодея, который якобы приставал к ней.
Ребята были в изрядном подпитии, и их энергии требовался выход, в «благородном» негодовании двинулись они на Осинина.
— Ребята, я вам сейчас все объясню, — спокойно заявил Виктор, но те не захотели ждать его исповеди.
Широкоплечий малец, что был пониже ростом, не долго думая, врезал ему по лицу. Второй, высокий и поджарый, решил в стороне не оставаться. Он двинул увесистым кулаком по голове Виктора.
Машинально Осинин ударил высокого в сплетение, тот от неожиданности и боли согнулся, а широкоплечий на долю секунды опешил, не ожидая от интеллигента такой прыти.
Воспользовавшись этим замешательством и поняв, что его могут изрядно поколотить, а то и забить насмерть ногами, Виктор быстро вытащил нож — «лису» и что было силы воткнул в живот широкоплечему, а потом развернулся и нанес удар ножом высокому, попав ему в правое плечо.
Но странное дело — то ли нож не причинил широкоплечему большой боли, то ли он был в горячке, но он с сумасшедшим блеском в глазах схватил урну и попытался ударить ею Осинина. Тогда Виктор ударил его ножом в грудь.
— А-а-а! — дико заорал широкоплечий, согнувшись и медленно оседая на землю.
Виктору стало жутко. Он подумал, что убил парня.
Тут подбежало двое милиционеров и Виктора, а заодно и высокого мальца, у которого правая рука висела как плеть, отправили в ближайшее отделение милиции.
Нож попал в сухожилие и сделал «гладиатора» неспособным продолжать дальше битву.
«Иначе, — сознался впоследствии Виктору высокий парень, — я бы тебя вырубил».
Приехавшая через несколько минут «скорая» забрала почти безжизненное тело баклана.
«Ну ладно, в последний раз», — подумал он.
— Сегодня я хочу лишь одно шампанское, — капризно заявила она, почувствовав страсть во взгляде Виктора, значит, он готов выполнить любую ее прихоть.
— Сколько угодно.
Он заказал четыре бутылки шампанского, закуски и горячие блюда.
Стол был шикарный, а Рая все пила и пила, с какой-то жадностью и ненасытностью. Потом она, охмелев, стала кидаться на молодых парней и приглашала их танцевать, обнимала их, целовала, неся всякую околесицу.
Виктору было противно, больно и стыдно смотреть на все это. С помощью нескольких парней он решил увести ее домой, чтобы Рая пришла в себя, а не попала в какую-нибудь глупую историю, но получилось все наоборот. Когда ребята подвели ее к троллейбусной остановке и распрощались с Виктором, который поблагодарил их и дал им на бутылку, Рая начала вырываться от него и кричать что-то несуразное. В это время подошли какие-то двое рослых, атлетического сложения парней, которым Рая стала жаловаться на свою судьбу и однозначно кивала в сторону Осинина, как на какого-то злодея, который якобы приставал к ней.
Ребята были в изрядном подпитии, и их энергии требовался выход, в «благородном» негодовании двинулись они на Осинина.
— Ребята, я вам сейчас все объясню, — спокойно заявил Виктор, но те не захотели ждать его исповеди.
Широкоплечий малец, что был пониже ростом, не долго думая, врезал ему по лицу. Второй, высокий и поджарый, решил в стороне не оставаться. Он двинул увесистым кулаком по голове Виктора.
Машинально Осинин ударил высокого в сплетение, тот от неожиданности и боли согнулся, а широкоплечий на долю секунды опешил, не ожидая от интеллигента такой прыти.
Воспользовавшись этим замешательством и поняв, что его могут изрядно поколотить, а то и забить насмерть ногами, Виктор быстро вытащил нож — «лису» и что было силы воткнул в живот широкоплечему, а потом развернулся и нанес удар ножом высокому, попав ему в правое плечо.
Но странное дело — то ли нож не причинил широкоплечему большой боли, то ли он был в горячке, но он с сумасшедшим блеском в глазах схватил урну и попытался ударить ею Осинина. Тогда Виктор ударил его ножом в грудь.
— А-а-а! — дико заорал широкоплечий, согнувшись и медленно оседая на землю.
Виктору стало жутко. Он подумал, что убил парня.
Тут подбежало двое милиционеров и Виктора, а заодно и высокого мальца, у которого правая рука висела как плеть, отправили в ближайшее отделение милиции.
Нож попал в сухожилие и сделал «гладиатора» неспособным продолжать дальше битву.
«Иначе, — сознался впоследствии Виктору высокий парень, — я бы тебя вырубил».
Приехавшая через несколько минут «скорая» забрала почти безжизненное тело баклана.
Глава тридцать вторая
Бегемота и Узбека взяли на следующий же день после того, как показали по телевидению их фотороботы.
То ли фотороботы были исполнены классически, то ли уголовный розыск проявил расторопность и смекалку, но результаты были налицо.
Взяли бандитов порознь, без всякого шума.
Узбека, по документам Погорелова Бориса Аликперовича, арестовали еще «тепленьким», в постели на. квартире его любовницы в шесть утра.
Бегемота, по фамилии Бегемонтов Андрей Петрович, — чуть позже, в 10 часов утра, когда он усаживался в «свою» новенькую «шестерку» светло-кофейного цвета.
Эту машину угнали из гаража преподавателя автошколы Моисея Абрамовича, суетливого, прижимистого и очень хитрого человечка.
Чтобы предотвратить угон своей автомашины, по совету друзей он врезал в двери гаража два сложнейших французских замка, на ночь вынимал ротор из стартера и перепутывал все провода зажигания, словом, применял массу всяческих ухищрений, как талантливый на выдумки автомеханик, но похитители оказались очень ушлыми и смекалистыми ребятами. Они не стали утруждать себя исследовательским трудом для отмыкания сложнейших импортных устройств, а быстренько вырезали автогеном замочки и угнали его новый автомобиль, номера которого даже не стали перебивать и перекрашивать.
Бедный Моисей Абрамович осунулся за несколько дней от свалившегося на него горя, и, каждый раз встречая своих друзей, посоветовавших ему врезать французские замки, просто терроризировал их причитаниями с одесским акцентом: «И зачем, я умный еврей, послушал вас, русских дураков?»
Когда же его машина была найдена, он стал шумно выражать свое ликование. Потом он внимательно изучил все причиндалы своей машины и обратил внимание на отсутствие «запаски» — основного запасного ската! Путем логических умозаключений он пришел к выводу, что его колесо должно находиться не у кого-нибудь, а именно у прокурора автономной республики, у которого тоже угнали автомашину, но потом отыскали. Аналитически поразмыслив, Моисей Абрамович, который дотошно переписал все номера своих колес, пришел к выводу, что его скат должен находиться не у кого-нибудь, а именно у титулованного собрата по несчастью, который авторитетом своей власти мог присвоить его имущество.
Так оно и оказалось. Работники милиции конфисковали скат у прокурора города и торжественно вручили его сияющему Моисею Абрамовичу.
Операцию по захвату опасных бандитов возглавил лично Понтияков Герман Владимирович, но их допрос, как и следовало ожидать, ничего не дал.
"Необходимо было выждать, пока они не «сварятся», — подумал Понтияков и дал указание посадить разбойников порознь в одиночки, находящиеся далеко друг от друга.
Погорелов и Бегемонтов, согласно данным с Петровки, 38, ранее не были судимы и к уголовной ответственности не привлекались. Поэтому, когда их поместили в одиночные камеры, они восприняли эти склепы, как моральную пытку. Эти жесткие нары с оголенными досками, эта могильная тишина камеры, отсутствие курева и нормального человеческого питания, заменявшегося каким-то пойлом, которое не стали бы жрать даже свиньи, — все это неимоверно давило на психику и моральный настрой их обитателей.
На Бегемота в принципе одиночка не оказала такого удручающего впечатления, как на эмоционального Узбека. Бегемот был довольно толстокож, он не курил и мог дрыхнуть целыми суткам и.
Узбек же вообще не мог прожить без сигарет ни одного дня. Он выклянчил у дежурных контролеров бычки и был безмерно рад, когда ему удавалось сделать две-три затяжки из обслюнявленного замусоленного остатка сигареты.
Понтияков внимательно следил за поведением арестованных. Наконец он вызвал на прием Погорелова. Узбека привели к замначальнику по уголовному розыску УВД края в наручниках.
— Снимите с него «браслеты», — коротко бросил Герман Владимирович сержанту милиции.
Тот недоуменно посмотрел на «шефа».
— Снимите, снимите, — властно проговорил Герман Владимирович и мимолетно в упор посмотрел на милиционера.
Узбек затравленно и в то же время почти с благодарностью посмотрел на Понтиякова, потирая отекшие запястья рук.
— Вы свободны, — заявил шеф сержанту. Несколько секунд в кабинете царило глубокое молчание.
Погорелов недоуменно озирался по сторонам, мельком взглянул на портрет Дзержинского, потом остановил взгляд на Понтиякове, который словно и не замечал его, а что-то сосредоточенно записывал в журнал.
— Ну что? — многозначительно спросил Герман Владимирович, глубоко затянувшись сигаретой, от чего Погорелову стало не по себе. — Курить хочешь? Бери, — подвинул он Узбеку пачку сигарет «Мальборо».
Тот трясущимися руками выудил сигарету из пачки и с жадностью сделал несколько затяжек. У него вдруг закружилась голова, и это не ускользнуло от внимания Понтиякова.
— Что, кайф поймал?
— Да, — смущенно проговорил Погорелов.
— Борис, не будем играть в кошки-мышки, — после недолгого молчания произнес Понтияков. — Ваша песенка спета, ты это понял? — и незаметно включил кнопку магнитофона, закамуфлированного в столе.
— " Да, — кивнул головой Узбек.
— Я не собираюсь от тебя выпытывать, что, где, как было, тебе это придется в любом случае рассказать следователю.
— Ни за что! — вдруг набрался решимости Погорелов. — Вы думаете меня расколоть? Я никого и ничего не боюсь. Я никого не убивал.
— А если тебе докажут? — мрачно спросил его Герман Владимирович. — Тогда тебе хуже будет. На тебе уже висит один труп. Шофера кто около банка убил? Тебе нужны свидетели? Я могу их сейчас вызвать. Хочешь?
Погорелов на миг сник. Несколько минут он молчал, переваривая сказанное, не ведая о том, что шофера еле выходили в реанимации.
— Можно закурить? — спросил вдруг Узбек.
— Закуривай.
— Я бы вам все рассказал, но я боюсь Людоеда, его мести, да и Бегемот по головке не погладит.
— Тебе плохо? Может, уколоться хочешь?
— Нет, я не шировой.
— Мы ничего с тобой записывать не будем. Разговор останется между нами, понял? Никто никогда ни о чем не узнает, это я тебе говорю по-мужски. Слово офицера.
— Хорошо, я вам верю. Я вам все расскажу, только переведите меня из одиночки в общую, я не могу находиться без людей, я не могу быть без сигарет. Дайте еще закурить.
— Возьми эту пачку себе. Все твои просьбы будут выполнены. Если хочешь — можешь получить передачку.
— У меня никого нет.
— Но деньги-то есть?
— Да, У дежурного.
— Хорошо, я дам указание, чтобы тебе купили все необходимое на твои деньги. А теперь рассказывай.
— А что рассказывать? — понуро склонил голову Узбек. — Я «замочил»[61] водителя «Жигулей». Оскорбил он меня. На… послал.
Понтияков молчал. Сидел он расслабившись и ничего не выражающим взглядом смотрел в одну точку поверх головы Погорелова.
— А полячку я не убивал. Не было меня там. У меня алиби есть. Это, наверное, Людоед.
— А Арутюнова кто?
— Бегемот. Я здесь не при делах.
— Ты не рассказал еще про семь трупов.
— Я в этих эпизодах не участвовал, болел. Это, наверное, Бегемот с Людоедом и Лютым, они мне об этом не докладывали. Ну что, расстреляют меня? — спросил он понуро.
— Если все расскажешь подробно, обещаю пятнашку, а может, даже меньше. Но я ничего не записываю. Для формальности надо будет кое-что потом записать.
— А Людоед с Бегемотом не узнают?
— Нет, нет, я же тебе сказал. Все равно им вышак. Ты теперь с ними на суде только встретишься. Я тебе даже очных ставок с ними устраивать не буду, но ты мне должен все рассказать, все подробности и детали, понял?
— Понял, понял, товарищ начальник!
— Смотри, — жестко проговорил Понтияков. — Где живет Котенкин?
— Последнее время он часто менял хаты. Бывает иногда в поселке Александровка на улице Кабардинской, 3.
— Кто у него там?
— Сожительница.
— Ладно, на сегодня все. Я тебя еще вызову.
— А как насчет одиночки?
— Я же сказал: я дам указание перевести тебя. Может, завтра отправлю тебя в тюрьму, там веселей будет.
То ли фотороботы были исполнены классически, то ли уголовный розыск проявил расторопность и смекалку, но результаты были налицо.
Взяли бандитов порознь, без всякого шума.
Узбека, по документам Погорелова Бориса Аликперовича, арестовали еще «тепленьким», в постели на. квартире его любовницы в шесть утра.
Бегемота, по фамилии Бегемонтов Андрей Петрович, — чуть позже, в 10 часов утра, когда он усаживался в «свою» новенькую «шестерку» светло-кофейного цвета.
Эту машину угнали из гаража преподавателя автошколы Моисея Абрамовича, суетливого, прижимистого и очень хитрого человечка.
Чтобы предотвратить угон своей автомашины, по совету друзей он врезал в двери гаража два сложнейших французских замка, на ночь вынимал ротор из стартера и перепутывал все провода зажигания, словом, применял массу всяческих ухищрений, как талантливый на выдумки автомеханик, но похитители оказались очень ушлыми и смекалистыми ребятами. Они не стали утруждать себя исследовательским трудом для отмыкания сложнейших импортных устройств, а быстренько вырезали автогеном замочки и угнали его новый автомобиль, номера которого даже не стали перебивать и перекрашивать.
Бедный Моисей Абрамович осунулся за несколько дней от свалившегося на него горя, и, каждый раз встречая своих друзей, посоветовавших ему врезать французские замки, просто терроризировал их причитаниями с одесским акцентом: «И зачем, я умный еврей, послушал вас, русских дураков?»
Когда же его машина была найдена, он стал шумно выражать свое ликование. Потом он внимательно изучил все причиндалы своей машины и обратил внимание на отсутствие «запаски» — основного запасного ската! Путем логических умозаключений он пришел к выводу, что его колесо должно находиться не у кого-нибудь, а именно у прокурора автономной республики, у которого тоже угнали автомашину, но потом отыскали. Аналитически поразмыслив, Моисей Абрамович, который дотошно переписал все номера своих колес, пришел к выводу, что его скат должен находиться не у кого-нибудь, а именно у титулованного собрата по несчастью, который авторитетом своей власти мог присвоить его имущество.
Так оно и оказалось. Работники милиции конфисковали скат у прокурора города и торжественно вручили его сияющему Моисею Абрамовичу.
Операцию по захвату опасных бандитов возглавил лично Понтияков Герман Владимирович, но их допрос, как и следовало ожидать, ничего не дал.
"Необходимо было выждать, пока они не «сварятся», — подумал Понтияков и дал указание посадить разбойников порознь в одиночки, находящиеся далеко друг от друга.
Погорелов и Бегемонтов, согласно данным с Петровки, 38, ранее не были судимы и к уголовной ответственности не привлекались. Поэтому, когда их поместили в одиночные камеры, они восприняли эти склепы, как моральную пытку. Эти жесткие нары с оголенными досками, эта могильная тишина камеры, отсутствие курева и нормального человеческого питания, заменявшегося каким-то пойлом, которое не стали бы жрать даже свиньи, — все это неимоверно давило на психику и моральный настрой их обитателей.
На Бегемота в принципе одиночка не оказала такого удручающего впечатления, как на эмоционального Узбека. Бегемот был довольно толстокож, он не курил и мог дрыхнуть целыми суткам и.
Узбек же вообще не мог прожить без сигарет ни одного дня. Он выклянчил у дежурных контролеров бычки и был безмерно рад, когда ему удавалось сделать две-три затяжки из обслюнявленного замусоленного остатка сигареты.
Понтияков внимательно следил за поведением арестованных. Наконец он вызвал на прием Погорелова. Узбека привели к замначальнику по уголовному розыску УВД края в наручниках.
— Снимите с него «браслеты», — коротко бросил Герман Владимирович сержанту милиции.
Тот недоуменно посмотрел на «шефа».
— Снимите, снимите, — властно проговорил Герман Владимирович и мимолетно в упор посмотрел на милиционера.
Узбек затравленно и в то же время почти с благодарностью посмотрел на Понтиякова, потирая отекшие запястья рук.
— Вы свободны, — заявил шеф сержанту. Несколько секунд в кабинете царило глубокое молчание.
Погорелов недоуменно озирался по сторонам, мельком взглянул на портрет Дзержинского, потом остановил взгляд на Понтиякове, который словно и не замечал его, а что-то сосредоточенно записывал в журнал.
— Ну что? — многозначительно спросил Герман Владимирович, глубоко затянувшись сигаретой, от чего Погорелову стало не по себе. — Курить хочешь? Бери, — подвинул он Узбеку пачку сигарет «Мальборо».
Тот трясущимися руками выудил сигарету из пачки и с жадностью сделал несколько затяжек. У него вдруг закружилась голова, и это не ускользнуло от внимания Понтиякова.
— Что, кайф поймал?
— Да, — смущенно проговорил Погорелов.
— Борис, не будем играть в кошки-мышки, — после недолгого молчания произнес Понтияков. — Ваша песенка спета, ты это понял? — и незаметно включил кнопку магнитофона, закамуфлированного в столе.
— " Да, — кивнул головой Узбек.
— Я не собираюсь от тебя выпытывать, что, где, как было, тебе это придется в любом случае рассказать следователю.
— Ни за что! — вдруг набрался решимости Погорелов. — Вы думаете меня расколоть? Я никого и ничего не боюсь. Я никого не убивал.
— А если тебе докажут? — мрачно спросил его Герман Владимирович. — Тогда тебе хуже будет. На тебе уже висит один труп. Шофера кто около банка убил? Тебе нужны свидетели? Я могу их сейчас вызвать. Хочешь?
Погорелов на миг сник. Несколько минут он молчал, переваривая сказанное, не ведая о том, что шофера еле выходили в реанимации.
— Можно закурить? — спросил вдруг Узбек.
— Закуривай.
— Я бы вам все рассказал, но я боюсь Людоеда, его мести, да и Бегемот по головке не погладит.
— Тебе плохо? Может, уколоться хочешь?
— Нет, я не шировой.
— Мы ничего с тобой записывать не будем. Разговор останется между нами, понял? Никто никогда ни о чем не узнает, это я тебе говорю по-мужски. Слово офицера.
— Хорошо, я вам верю. Я вам все расскажу, только переведите меня из одиночки в общую, я не могу находиться без людей, я не могу быть без сигарет. Дайте еще закурить.
— Возьми эту пачку себе. Все твои просьбы будут выполнены. Если хочешь — можешь получить передачку.
— У меня никого нет.
— Но деньги-то есть?
— Да, У дежурного.
— Хорошо, я дам указание, чтобы тебе купили все необходимое на твои деньги. А теперь рассказывай.
— А что рассказывать? — понуро склонил голову Узбек. — Я «замочил»[61] водителя «Жигулей». Оскорбил он меня. На… послал.
Понтияков молчал. Сидел он расслабившись и ничего не выражающим взглядом смотрел в одну точку поверх головы Погорелова.
— А полячку я не убивал. Не было меня там. У меня алиби есть. Это, наверное, Людоед.
— А Арутюнова кто?
— Бегемот. Я здесь не при делах.
— Ты не рассказал еще про семь трупов.
— Я в этих эпизодах не участвовал, болел. Это, наверное, Бегемот с Людоедом и Лютым, они мне об этом не докладывали. Ну что, расстреляют меня? — спросил он понуро.
— Если все расскажешь подробно, обещаю пятнашку, а может, даже меньше. Но я ничего не записываю. Для формальности надо будет кое-что потом записать.
— А Людоед с Бегемотом не узнают?
— Нет, нет, я же тебе сказал. Все равно им вышак. Ты теперь с ними на суде только встретишься. Я тебе даже очных ставок с ними устраивать не буду, но ты мне должен все рассказать, все подробности и детали, понял?
— Понял, понял, товарищ начальник!
— Смотри, — жестко проговорил Понтияков. — Где живет Котенкин?
— Последнее время он часто менял хаты. Бывает иногда в поселке Александровка на улице Кабардинской, 3.
— Кто у него там?
— Сожительница.
— Ладно, на сегодня все. Я тебя еще вызову.
— А как насчет одиночки?
— Я же сказал: я дам указание перевести тебя. Может, завтра отправлю тебя в тюрьму, там веселей будет.
Глава тридцать третья
И вот он, Осинин Виктор Александрович, 1947 года рождения, уроженец Ростовской области, русский, образование незаконченное высшее, снова арестован.
Что это? Рок? Судьба-злодейка или демоническая закономерность, когда человека, познавшего вкус тюремной похлебки и запах вонючих нар и параши, снова невольно тянет на дно жизни благодаря порочному желанию окунуться в грязь, познать грех и низменность своих ближних, обнажить свои язвы и лицезреть их у своих сокамерников и друзей по несчастью с чувством облегчения, что ты не один такой прокаженный, ты — частица огромной массы отверженных, и тебе с ними хорошо, потому что тебе, покрытому душевными язвами, было плохо среди обычных людей и ты себя чувствовал с ними неловко, так как тебя незримо отвергали и утонченно унижали, начиная от обывателя и кончая закоснелым чиновником.
А если и находится человек в нашем бесправном варварско-анархическом государстве, который захочет вырваться из тюремного болота и очистить себя от скверны, ему этого никогда не позволят, ему никто не протянет руку, чтобы вытянуть на другой берег Свободы. Незримые кандалы все равно потянут его на дно жизни. За этим строго следят государственные чиновники.
Если ты родился порочным, то и должен умереть порочным! Если ты родился непорочным, а жизнь тебя сделала порочным, то ты тоже прописан на всю жизнь за тюрьмой.
Таковы неписаные законы прокоммунистического государства.
Так размышлял Осинин, расхаживая по камере с четками, которые как-то успокаивали его распалившиеся нервы и настраивали на философское мышление и восприятие мира. Четки были крупными, черного цвета, из-за них его иногда принимали за мусульманина, но это был подарок, и он к ним привык.
Камера предварительного следствия была набита по отказа. Воздух в ней был пропитан потом, мочой, никотином.
Виктора снова подвергли унизительному обыску, а в середине дня его вызвали в спецкомнату, где стали «обкатывать пальчики»[62], — процедура, которая тоже унижала человеческое достоинство. Долго и нудно окунали его пальцы и ладонь в черную грязную жидкость, а затем прижимали и прокручивали каждый палец по нескольку раз для большей четкости, потому как с первого раза папиллярные узоры не всегда получались.
После этой процедуры было тяжело отмывать руки, они становились черными, как у негра.
После скудной еды — жидких щей и каши с мясной котлетой, больше напоминавшей хлебную, Виктор прилег на голые нары, подложив под голову пиджак, и задремал.
— Осинин, на выход, — услышал он голос надзирателя сквозь полудрему.
«Что бы это могло быть?» — подумал Виктор. В любом случае какое-то разнообразие, время быстрее пройдет.
Его повели наверх по крутым ступенькам, а затем по длинному скучному коридору в самый его конец, где располагался кабинет следователя.
— Проходите, — вежливо проговорил, вставая из-за стола, молодой белобрысый, сухощавый парень в очках. — Присаживайтесь.
"Такой молодой, а уже следователь, — подумал с уважением Осинин, — по всему видно, что еще не скурвился[63], из порядочных".
— Как же так все произошло? — участливо спросил следователь. В его голосе чувствовалась обида, горечь и недоумение. — Они на вас напали? Расскажите все поподробнее.
— Да, они начали избивать меня. Если бы сбили на землю, забили бы ногами. А я не хочу глупо погибать, тем более у меня семья — сынишка родился недавно, и жена снова в положении.
— А что за женщина с вами была?
— Я ее не знаю, — слукавил Виктор.
— Она была с вами и убежала, нам все рассказали. Вы просто не хотите, видимо, впутывать ее в эту историю, а жаль: подумайте над этим. Джентльменство сейчас ни к чему, но мы ее найдем и без вашей помощи.
Виктор промолчал. Он не знал как быть, а впрочем, пусть решает сама. Неплохо, конечно, было бы, если бы она явилась к следователю и сама рассказала всю правду, чтобы прояснить картину происшествия, а вообще-то зачем ее впутывать, обливать грязью? Несолидно. В конце концов, у него самооборона.
— Молчите? Подумайте.
— По какой статье вы меня привлекаете?
— По ст. 114 УК РСФСР. Превышение пределов необходимой самообороны. В деле есть показания милиционера, который видел, как хулиганы напали на вас. Так что, если Харитонов выживет, может все обойтись. Годик-другой дадут, а, может быть, и условно.
— А Харитонов в тяжелом состоянии?
— В очень тяжелом, он под капельницей сейчас находится. Так что до суда вам придется побыть в СИЗО[64].
Осинин задумчиво подпер голову. В душе он надеялся, что его до суда отпустят под подписку и он увидится с Тоней и маленьким сыном.
— А как же мне жене сообщить? Ведь она сильно переживает, что от меня так долго нет никаких вестей.
Следователь несколько мгновений молчал, задумчиво потирая подбородок, потом решительно выбросил:
— Пишите, вот вам ручка и бумага. Я отправлю, пусть ваша жена приезжает на свидание.
Что это? Рок? Судьба-злодейка или демоническая закономерность, когда человека, познавшего вкус тюремной похлебки и запах вонючих нар и параши, снова невольно тянет на дно жизни благодаря порочному желанию окунуться в грязь, познать грех и низменность своих ближних, обнажить свои язвы и лицезреть их у своих сокамерников и друзей по несчастью с чувством облегчения, что ты не один такой прокаженный, ты — частица огромной массы отверженных, и тебе с ними хорошо, потому что тебе, покрытому душевными язвами, было плохо среди обычных людей и ты себя чувствовал с ними неловко, так как тебя незримо отвергали и утонченно унижали, начиная от обывателя и кончая закоснелым чиновником.
А если и находится человек в нашем бесправном варварско-анархическом государстве, который захочет вырваться из тюремного болота и очистить себя от скверны, ему этого никогда не позволят, ему никто не протянет руку, чтобы вытянуть на другой берег Свободы. Незримые кандалы все равно потянут его на дно жизни. За этим строго следят государственные чиновники.
Если ты родился порочным, то и должен умереть порочным! Если ты родился непорочным, а жизнь тебя сделала порочным, то ты тоже прописан на всю жизнь за тюрьмой.
Таковы неписаные законы прокоммунистического государства.
Так размышлял Осинин, расхаживая по камере с четками, которые как-то успокаивали его распалившиеся нервы и настраивали на философское мышление и восприятие мира. Четки были крупными, черного цвета, из-за них его иногда принимали за мусульманина, но это был подарок, и он к ним привык.
Камера предварительного следствия была набита по отказа. Воздух в ней был пропитан потом, мочой, никотином.
Виктора снова подвергли унизительному обыску, а в середине дня его вызвали в спецкомнату, где стали «обкатывать пальчики»[62], — процедура, которая тоже унижала человеческое достоинство. Долго и нудно окунали его пальцы и ладонь в черную грязную жидкость, а затем прижимали и прокручивали каждый палец по нескольку раз для большей четкости, потому как с первого раза папиллярные узоры не всегда получались.
После этой процедуры было тяжело отмывать руки, они становились черными, как у негра.
После скудной еды — жидких щей и каши с мясной котлетой, больше напоминавшей хлебную, Виктор прилег на голые нары, подложив под голову пиджак, и задремал.
— Осинин, на выход, — услышал он голос надзирателя сквозь полудрему.
«Что бы это могло быть?» — подумал Виктор. В любом случае какое-то разнообразие, время быстрее пройдет.
Его повели наверх по крутым ступенькам, а затем по длинному скучному коридору в самый его конец, где располагался кабинет следователя.
— Проходите, — вежливо проговорил, вставая из-за стола, молодой белобрысый, сухощавый парень в очках. — Присаживайтесь.
"Такой молодой, а уже следователь, — подумал с уважением Осинин, — по всему видно, что еще не скурвился[63], из порядочных".
— Как же так все произошло? — участливо спросил следователь. В его голосе чувствовалась обида, горечь и недоумение. — Они на вас напали? Расскажите все поподробнее.
— Да, они начали избивать меня. Если бы сбили на землю, забили бы ногами. А я не хочу глупо погибать, тем более у меня семья — сынишка родился недавно, и жена снова в положении.
— А что за женщина с вами была?
— Я ее не знаю, — слукавил Виктор.
— Она была с вами и убежала, нам все рассказали. Вы просто не хотите, видимо, впутывать ее в эту историю, а жаль: подумайте над этим. Джентльменство сейчас ни к чему, но мы ее найдем и без вашей помощи.
Виктор промолчал. Он не знал как быть, а впрочем, пусть решает сама. Неплохо, конечно, было бы, если бы она явилась к следователю и сама рассказала всю правду, чтобы прояснить картину происшествия, а вообще-то зачем ее впутывать, обливать грязью? Несолидно. В конце концов, у него самооборона.
— Молчите? Подумайте.
— По какой статье вы меня привлекаете?
— По ст. 114 УК РСФСР. Превышение пределов необходимой самообороны. В деле есть показания милиционера, который видел, как хулиганы напали на вас. Так что, если Харитонов выживет, может все обойтись. Годик-другой дадут, а, может быть, и условно.
— А Харитонов в тяжелом состоянии?
— В очень тяжелом, он под капельницей сейчас находится. Так что до суда вам придется побыть в СИЗО[64].
Осинин задумчиво подпер голову. В душе он надеялся, что его до суда отпустят под подписку и он увидится с Тоней и маленьким сыном.
— А как же мне жене сообщить? Ведь она сильно переживает, что от меня так долго нет никаких вестей.
Следователь несколько мгновений молчал, задумчиво потирая подбородок, потом решительно выбросил:
— Пишите, вот вам ручка и бумага. Я отправлю, пусть ваша жена приезжает на свидание.
Глава тридцать четвертая
— Комитет Госбезопасности? Это полковник Понтияков из УВД. Мы установили местонахождение главаря банды Котенкина.
— Сейчас я генерала приглашу, одну минуточку, — вежливо проговорили в трубке.
— Алло! Это Герман Владимирович? Здравствуйте, товарищ полковник. Генерал Мясников Анатолий Петрович слушает.
— Анатолий Петрович! Нам стало известно, где может находиться Людоед. Мои люди ведут наблюдение за домом в поселке Александровка.
— Спасибо, товарищ полковник! Вы сможете сейчас приехать ко мне и подробно все рассказать? Мы с вами здесь все обсудим. Я жду вас.
— Хорошо, через десять минут я буду.
… А Котенкин всем своим звериным нутром почувствовал смертельную опасность особенно после того, когда понял, что Узбека и Бегемота «повязали». Он весь подобрался и готов был отчаянно сопротивляться.
Вооружен он был до зубов, предусмотрел почти все. И тем не менее кагэбэшники застали его врасплох, когда он спал.
Они сумели проникнуть в его жилище и, вытащив бесшумно пистолет из-под его подушки, разбудили.
— Вставайте, Котенкин. Приехали, — саркастично проговорил майор КГБ Селезнев, когда на Людоеда во сне надели и защелкнули наручники.
— А, что? — выпучив глаза, заорал Людоед, когда понял, что его песенка спета.
Изловчившись, он лежа попытался нанести удар ногой в челюсть одному из оперативников, но промахнулся. Кагэбэшники (а их было семь человек!) налегли на него и, применив болевые приемы, «успокоили».
— Не дергайтесь, Игорь Александрович, бесполезно.
— Да, да, вы правы, — мрачно проговорил Людоед. — Но дайте мне одеться, ведь на улице зима.
— Оденьте его, — распорядился майор. — Но без фокусов! — грозно предупредил он, когда Котенкин, одетый, стоял перед ним в наручниках.
— Да нет, что вы, — неожиданно добродушно улыбнулся Людоед. — Я знаю, что такое КГБ и, с одной стороны, даже уважаю вас за интеллект и профессионализм.
«Ну и ну, что только не приходится слышать», — подумал про себя майор Селезнев.
Когда Котенкин был одет и обут почти полностью, он вежливо спросил: «Но шапку-то мне можно надеть, надеюсь?»
— Да, да, конечно, — произнес Селезнев, рассматривая знатную коллекцию книг на стеллажах.
Котенкин, сунув руки в наручниках под шапку, быстро выхватил пистолет. Никто не ожидал такого сюрприза.
Первым делом он выстрелил в лампочку, а потом в кромешной тьме начал стрелять по оперативникам.
— Стрелять только по ногам! — закричал Селезнев своим оперативникам. — Его надо взять живым!
Дико заорав, Людоед в зверином прыжке пробил стекло и выпрыгнул на улицу.
Началась беспорядочная стрельба и погоня. Людоед бежал быстро, но не панически, а осмысленно, по системе «маятника», то влево, то вправо. Ни одна из пуль не задела его.
И когда ему оставались до лесополосы считанные метры, молодой оперативник, перворазрядник по бегу, начал настигать его.
Людоед резко повернулся и почти в упор выстрелил в лейтенанта.
Тот, неловко взмахнув руками, словно балансировал на канате, рухнул на землю.
Котенкин нажал еще раз на курок, но выстрела не послышалось.
«Все, — пронеслось у него в голове, — теперь мнe крышка!»
Но хатэоэшники, увидев упавшего парня, больше не стали преследовать Людоеда, тем более что ему удалось-таки нырнуть в спасительный для него зеленый океан.
— Он жив?! — спросил задыхаясь и обливаясь потом подбежавший Селезнев. Ему было жалко парня, к которому он питал отцовские чувства, но больше всего он опасался генеральского гнева, так как за срыв операции по всей строгости будут спрашивать с него.
— Славик, сынок, ты жив?! — с надрывом проговорил майор.
— Ой, — простонал лейтенант, — плохо, плохо. — Он зажимал рукой рану в правом боку.
«Только бы не печень, только бы не печень», — пульсировала мысль в голове майора, когда парня на носилках заталкивали в машину «скорой помощи»…
— Сейчас я генерала приглашу, одну минуточку, — вежливо проговорили в трубке.
— Алло! Это Герман Владимирович? Здравствуйте, товарищ полковник. Генерал Мясников Анатолий Петрович слушает.
— Анатолий Петрович! Нам стало известно, где может находиться Людоед. Мои люди ведут наблюдение за домом в поселке Александровка.
— Спасибо, товарищ полковник! Вы сможете сейчас приехать ко мне и подробно все рассказать? Мы с вами здесь все обсудим. Я жду вас.
— Хорошо, через десять минут я буду.
… А Котенкин всем своим звериным нутром почувствовал смертельную опасность особенно после того, когда понял, что Узбека и Бегемота «повязали». Он весь подобрался и готов был отчаянно сопротивляться.
Вооружен он был до зубов, предусмотрел почти все. И тем не менее кагэбэшники застали его врасплох, когда он спал.
Они сумели проникнуть в его жилище и, вытащив бесшумно пистолет из-под его подушки, разбудили.
— Вставайте, Котенкин. Приехали, — саркастично проговорил майор КГБ Селезнев, когда на Людоеда во сне надели и защелкнули наручники.
— А, что? — выпучив глаза, заорал Людоед, когда понял, что его песенка спета.
Изловчившись, он лежа попытался нанести удар ногой в челюсть одному из оперативников, но промахнулся. Кагэбэшники (а их было семь человек!) налегли на него и, применив болевые приемы, «успокоили».
— Не дергайтесь, Игорь Александрович, бесполезно.
— Да, да, вы правы, — мрачно проговорил Людоед. — Но дайте мне одеться, ведь на улице зима.
— Оденьте его, — распорядился майор. — Но без фокусов! — грозно предупредил он, когда Котенкин, одетый, стоял перед ним в наручниках.
— Да нет, что вы, — неожиданно добродушно улыбнулся Людоед. — Я знаю, что такое КГБ и, с одной стороны, даже уважаю вас за интеллект и профессионализм.
«Ну и ну, что только не приходится слышать», — подумал про себя майор Селезнев.
Когда Котенкин был одет и обут почти полностью, он вежливо спросил: «Но шапку-то мне можно надеть, надеюсь?»
— Да, да, конечно, — произнес Селезнев, рассматривая знатную коллекцию книг на стеллажах.
Котенкин, сунув руки в наручниках под шапку, быстро выхватил пистолет. Никто не ожидал такого сюрприза.
Первым делом он выстрелил в лампочку, а потом в кромешной тьме начал стрелять по оперативникам.
— Стрелять только по ногам! — закричал Селезнев своим оперативникам. — Его надо взять живым!
Дико заорав, Людоед в зверином прыжке пробил стекло и выпрыгнул на улицу.
Началась беспорядочная стрельба и погоня. Людоед бежал быстро, но не панически, а осмысленно, по системе «маятника», то влево, то вправо. Ни одна из пуль не задела его.
И когда ему оставались до лесополосы считанные метры, молодой оперативник, перворазрядник по бегу, начал настигать его.
Людоед резко повернулся и почти в упор выстрелил в лейтенанта.
Тот, неловко взмахнув руками, словно балансировал на канате, рухнул на землю.
Котенкин нажал еще раз на курок, но выстрела не послышалось.
«Все, — пронеслось у него в голове, — теперь мнe крышка!»
Но хатэоэшники, увидев упавшего парня, больше не стали преследовать Людоеда, тем более что ему удалось-таки нырнуть в спасительный для него зеленый океан.
— Он жив?! — спросил задыхаясь и обливаясь потом подбежавший Селезнев. Ему было жалко парня, к которому он питал отцовские чувства, но больше всего он опасался генеральского гнева, так как за срыв операции по всей строгости будут спрашивать с него.
— Славик, сынок, ты жив?! — с надрывом проговорил майор.
— Ой, — простонал лейтенант, — плохо, плохо. — Он зажимал рукой рану в правом боку.
«Только бы не печень, только бы не печень», — пульсировала мысль в голове майора, когда парня на носилках заталкивали в машину «скорой помощи»…
Глава тридцать пятая
На следующий день после скудного завтрака с чудовищным скрежетом лязгнула массивная дверь, и в камеру, где сидел Виктор, вошел поджарый бледнолицый милиционер с острым выпирающим кадыком и зачитал фамилии кандидатов для отправки в СИЗО, среди которых значился и Осинин.
Надо заметить, что процесс транспортировки арестантов в тюрягу в России очень долгий и утомительный. Многие подследственные встречают кретинские мероприятия администрации тюрьмы в штыки и с ненавистью. Каждый выражает свой протест по-своему, в силу характера или темперамента, а ведь недовольство и протест, слившиеся воедино, превращаются в конце концов иногда в бунт или мятеж.
Многие хозяева[65] не хотят понять этого или просто по хамской своей привычке пренебрегают здравым смыслом и предостережениями кумовок[66] о назревающем бунте.
Прежде чем попасть в тюрьму на вожделенную шконку[67] или нары с матрацем, подушкой и серо-белой прохлорированной в желтых подтеках, а то и порванной в нескольких местах, дышащей на ладан простынею, надо отсидеть два или три часа в нескольких холодных и сырых боксах[68] без воды и туалета, и сидеть тихо и без писка, словно мышка, иначе, не ровен час, какой-нибудь вертухай может выдернуть возмущенного клиента и надавать по ребрам длинным (почти двадцатисантиметровым) и толстым тюремным ключом.
Затем, после подобной психологической экзекуции, арестантов выводили по одному и грубо зашвыривали, словно мешки с картошкой, в машину (в так называемый «воронок») с решетками, чем-то напоминавшую огромную собачью конуру, так что ни вздохнуть, ни охнуть было невозможно.
Обычно «воронок» забивали до отказа, так что переполненный автобус казался полупустым по сравнению с тюремным фургоном.
Надо заметить, что процесс транспортировки арестантов в тюрягу в России очень долгий и утомительный. Многие подследственные встречают кретинские мероприятия администрации тюрьмы в штыки и с ненавистью. Каждый выражает свой протест по-своему, в силу характера или темперамента, а ведь недовольство и протест, слившиеся воедино, превращаются в конце концов иногда в бунт или мятеж.
Многие хозяева[65] не хотят понять этого или просто по хамской своей привычке пренебрегают здравым смыслом и предостережениями кумовок[66] о назревающем бунте.
Прежде чем попасть в тюрьму на вожделенную шконку[67] или нары с матрацем, подушкой и серо-белой прохлорированной в желтых подтеках, а то и порванной в нескольких местах, дышащей на ладан простынею, надо отсидеть два или три часа в нескольких холодных и сырых боксах[68] без воды и туалета, и сидеть тихо и без писка, словно мышка, иначе, не ровен час, какой-нибудь вертухай может выдернуть возмущенного клиента и надавать по ребрам длинным (почти двадцатисантиметровым) и толстым тюремным ключом.
Затем, после подобной психологической экзекуции, арестантов выводили по одному и грубо зашвыривали, словно мешки с картошкой, в машину (в так называемый «воронок») с решетками, чем-то напоминавшую огромную собачью конуру, так что ни вздохнуть, ни охнуть было невозможно.
Обычно «воронок» забивали до отказа, так что переполненный автобус казался полупустым по сравнению с тюремным фургоном.