Южный А.. Зэками не рождаются

   Тут при желании всегда можно было упереть мешок-другой картошки, лука или яблок, а то и коробку конфет или печенья, а если особо подфартит, то и чего-нибудь посущественнее «вертануть»^[19]. Но в основном приходили сюда бичи, чтобы подзаработать на выгрузке вагонов немного деньжат после буйного пьяного загула, словом, «сбить шабашку», ну и соответственно, по ходу пьесы, прикарманить что-нибудь или слямзить, что плохо лежит.
   Наведывались иногда сюда и фартовые, находившиеся в бегах от закона, чтобы урвать чего-нибудь и потопать подальше в поисках удачи. У них была здесь вынужденная посадка.
   На задворках товарного двора сидела эта голытьба, словно стаи воробьев, и как только подъезжала какая-нибудь легковушка, вся орава тут же соскакивала с насиженных мест и стремглав устремлялась к клиентам, предлагая свои услуги в качестве грузчиков, столяров, маляров, бетонщиков и т. д., так как приходили сюда зачастую обыватели, чтобы найти дешевую рабсилу для строительства или ремонта домов и прочих работ, но в основном здесь, конечно, котировались грузали.
   Клиентами, как правило, назывались хозяева вагонов — частники, снабженцы или представители всевозможных организаций и колхозов, которым надо было выгрузить вагон или, наоборот, загрузить его товаром.
   И тут закипали торги. Обычно бичи старались не продешевить и, как правило, одерживали верх. Опытным, набитым, а то иногда и подбитым во время пьянки глазом они просто чувствовали клиента, что это за птица — богатый пассажир, щедрый или крохобор, и с учетом сроков и срочности погрузочно-разгрузочных работ назначали обычно запредельные, ломовые цены.
   Если клиенту, как говорится, некуда было деваться и нужно было срочно освободить вагон, а людей и грузовых механизмов под рукой у него не было и ему грозил непомерный и безжалостный штраф, которому его могла подвергнуть администрация товарной станции за хотя бы одно-суточный простой, то последний соглашался почти на любых кабальных условиях. А бомжам того и надо было. Они приободрялись и с великой радостью брались за любую трудоемкую работу — будь то выгрузка пыльного ядовитого цемента или антрацитового угля, после которой грузалей принимали за настоящих негров.
   В их глазах загорался огонек надежды и поживы — вот сегодня вечером после тяжкого изнурительного труда можно будет «по-человечески» гульнуть. И, наскоро раскумарившись (опохмелившись), они живо, словно заправские кули, в считанные часы выпрастывали один, а то и два вагона независимо от того, что там содержалось.
   Надо заметить, что здесь, также как и в порядочных мафиозных структурах, властвовала конкуренция и соперничество — в каждой группировке был свой пахан, который командовал парадом: кому сколько выгружать, как и где выгружать или загружать и т. д. После всех передряг и тяжелых испытаний в зонах и тюрьмах, после авторитетного воровского прошлого Виктору было неловко сподобиться бичам и люмпен-пролетариям, наравне с ними выгружать вагоны и вообще якшаться с подобной публикой, но охота, как говорится, пуще неволи. Ведь он завязал с прошлым и зарекся не грабить и не воровать раз и навсегда. Так что волей-неволей надо превозмочь в себе брезгливость и заработать хотя бы немного денег, ведь он же мужчина, а не альфонс, чтобы жить на иждивении у Тони.
   Осинин решил поработать здесь всего несколько дней, а дальше видно будет.
   Бичи встретили лишнего конкурента в штыки. Пришлось Виктору объяснить одному приблатненному пахану бичей популярно, что он не собирается отнимать у них кусок хлеба и ни на что не претендует. Он вынужден денек-другой попахать, так как менты основательно сели ему «на хвост». Внешность Виктора была не классически уголовная согласно теории Ламброзо, и пахан ему вначале не поверил, но, когда он показал бичевскому главарю справку об освобождении, произошла метаморфоза: пахан превратился в добренького и подобострастного парня, играя в сочувствующего блатяка.
   — Извини, брат, — заискивающим тоном сказал он. — Я не знал, понимаешь, никогда не подумаешь, что ты девять с половиной отбарабанил.
   Виктор пристально и чуть небрежно посмотрел в истасканное и небритое лицо псевдопахана. Каждое его слово, каждый жест выдавали в нем фальшь. «Блатная сыроежка, — с презрением подумал Виктор. — Дешевка».
   — Прежде чем что-либо вякать, всегда надо прикинуть что к чему, — медленно и тяжеловесно проговорил Виктор, пронзая пахана взглядом, от которого тот невольно передернулся, — а то в такую дуру попадешь, пахан-кастрюля, что локти будешь кусать, да поздно будет.
   — Да ладно, давай забудем, пойдем, я тебе покажу бригаду. — Он подвел Виктора к вагону, где выгружали картошку в сетках.
   — Мужики, он будет пятым. Человек освободился недавно, так что сами знаете.
   — Какой базар, раз надо — значит надо, — дружно откликнулись бичи.
   Картошка была грязная и скользкая, но привередничать не приходилось. С непривычки было тяжело, но Виктор из кожи лез вон, чтобы не отстать от других, хотя бичи, памятуя о словах своего пахана, всячески помогали ему и предлагали работать вполсилы.
   Однако через час изможденный и усталый, Осинин буквально начал валиться с ног, хотя настойчиво продолжал таскать мешки. Бичи все же оказались понятливыми ребятами. Они си лои усадили Виктора и не дали ему больше работать.
   — Ты сегодня первый раз пашешь, земляк, отдохни немного, мы за тебя добьем, — посочувствовали они Виктору.
   В этот день добыча была по бичевским меркам не ахти уж какая — 15 рэ на нос и по сумке картошки. Но Виктора эта сумма вполне устраивала. «Можно хоть в кино с Тоней по-человечески сходить», — подумал он.
   И когда Виктор принес домой целую сумку круглой картошки розового цвета, так называемой «американки», авторитет его в семье, как хозяйственного мужика, укрепился.
   Так продолжалось несколько недель. Виктор приходил на товарный двор через день или два, чтобы прийти в себя и набраться сил, так как «стахановская» выгрузка вагонов сильно истощала и изнуряла, но и такая работа не всегда находилась. Тогда в поисках работы он шел на склады, расположенные невдалеке от товарной станции.
   Тяжелее всего оказалось выгружать на складах сахарный песок в мешках весом по 50 кг. Мешки следовало взваливать на горб из автомашины и заносить на склад. Но через несколько дней он втянулся. Так проходил день за днем — отработал — получил. Только дома было какое-то разнообразие — душевная беседа с Тоней, с ее дочкой Мариной, к которой он все больше и больше привязывался, и, наконец, телевизор, который для него стал словно наркотиком. После девяти с половиной лет, когда он был практически лишен всякой духовной пищи, телевизор стал для него праздником, каким-то откровением. Он почувствовал себя, словно Робинзон, вернувшийся в цивилизованный мир.
   И все же работа на товарном дворе его увлекла — здесь даже курьезные случаи происходили.
   В один из знойных дней, когда от жгучего солнца тело пронизывало жаром, словно в сауне, Виктор пришел на товарный двор позднее обычного — к обеду: испортилась трамвайная линия, и трамвай сломался, а на такси Осинин не ездил, так как денег было с гулькин нос и приходилось на всем экономить.
   Почти все бичи уже были задействованы по вагонам, а кому не повезло — разбрелись по городской окраине, чтобы пособирать дармовые грецкие орехи или на худой конец шиповник, чтобы потом сдать его в аптеку — не помирать же с голоду.
   Виктор простоял у входа на товарньй двор почти целый час, выискивая хоть какого-нибудь клиента, но все было тщетно.
   И вот, когда он в сердцах плюнул и собрался уже повернуть домой, к нему подошел низкорослый кореец (а они, как правило, в этой местности все были низкорослыми, но зато жилистыми и вертлявыми) и предложил перегрузить несколько грузовых автомашин с луком в сетках в вагоны.
   Многие корейцы, осевшие в здешних плодородных краях, отличались завидным трудолюбием и упрямством и получали прекрасные урожаи арбузов, лука и других овощей, зарабатывая на этом очень приличные деньги. Они настолько увлеклись «сколачиванием деньжат», что порой не брезгали ничем и обильно удобряли нитратами почву своих огромных участков, в результате арбузы лихо росли, а люди все чаще травились.
   Когда казаки прознали про это, один из них вскочил на трактор и погнал его с бешеной, какую только мог развить этот железный вол, скоростью по корейским полям, передавив при этом огромное количество бахчевых культур.
   Как ни странно, сами корейцы признали эти действия вполне справедливыми и больше не увлекались химией.
   Так вот, когда кореец сделал предложение Виктору, тот, разумеется, с превеликой радостью согласился, хотя все работяги уже разошлись и не с кем было скооперироваться, но Виктору повезло. В сторонке собралась группа студентов из 6 человек, которые тоже иногда подрабатывали здесь. Виктор тут же договорился с ними и возглавил ученое войско. Ребята подобрались более или менее богатырского телосложения и шустро затаскивали товар в вагон, так что ему даже вспотеть не пришлось, тем более, что из-под вагона то и дело по-озорному и воровски высовывались головы живущих поблизости людей, пожелавших за бесценок или полцены попользоваться корейским луком, выгодно отличавшимся от других сортов крупным размером и золотистым отливом.
   Видя, что хозяин где-то закрутился с оформлением бумаг, Виктор проворно начал «сплавлять» лук неимущим и жаждущим — кому бесплатно, кому подешевке, благо что он был «дармовым». «Корейцы — народ зажиточный, капиталисты, — думал он, мысленно оправдывая свои действия, — не обеднеют, если десяток-другой сеток раздам людям». Виктор настолько увлекся «реализацией» лука налево, что не заметил, как быстро пробежало время и вагон оказался почти полностью утрамбован луком. Не забыл Виктор и себя, набив свою сумку отборным луком и надежде порадовать Антонину.
   Тут появился хозяин, который, к счастью, ничего не заметил. Он по-купечески щедро заплатил ребятам, по 50 рублей каждому досталось, не считая еще тридцатирублевого приработка за реализацию лука налево. Виктор честно разделил между всеми заработанные «по совместительству» деньги.
   В этот день Виктор возвратился домой окрыленный, и они вдвоем с Тоней устроили маленький сабантуй. Виктор включил транзистор, в комнату вплыли мелодично-нежные звуки гавайской гитары, а саксофон медово-тягуче плакал, и Виктору казалось, что он с Тоней плывет на яхте по мягким убаюкивающим волнам в ночной прохладе навстречу золотому утреннему солнышку.
   И снова были жаркие, страстные поцелуи и ласки, и снова была любовь до самого утра.

Глава седьмая

   В Управлении внутренних дел края было необычно шумно. То и дело хлопали дверьми, громко давались указания, постоянно звонил телефон.
   Даже непосвященный посетитель мог догадаться — в крае или городе произошло нечто экстраординарное, из рамок вон выходящее. В общем, ЧП! И не какое-нибудь происшествие, а ошеломляющее ЧП!!!
   Начальник уголовного розыска УВД, солидный мужчина в годах, с густой черной шевелюрой, пронизанной "серебристо-белыми нитями, Понтияков Герман Викторович, в связи с ЧП собрал у себя всех начальников угрозыска райотделов и своих замов.
   — Так сколько еще времени мы будем топтаться на месте?! За месяц семь убийств! И ни одно не раскрыто! Если Арутюнов не выживет, то будет уже восемь!
   Полковник не говорил, а почти кричал от возмущения, но подчиненные не обижались на своего шефа, хорошо зная как его буйный характер, так и быструю отходчивость.
   — С Арутюнова я взял сегодня показания, — попытался вставить фразу заместитель начальника уголовного розыска Попов, высокий стройный офицер.
   — Та-ак, — произнес Герман Викторович, несколько успокаиваясь и разглаживая свои пышные кавказские усы, — а почему же мне об этом раньше не сказал?
   — Вы были очень заняты, — почтительно произнес Попов и положил перед шефом на стол папку с показаниями директора мясокомбината Арутюнова.
   — Неужели он выкарабкается?
   — Надеемся. Здоровый мужчина, другой давно бы уже на том свете был.
   — Яс-но, — протянул Понтияков, — выходит, что действовала та же банда и около банка.
   — Выходит так, — подтвердил Попов. — По показаниям Арутюнова и дежуривших около банка старшины Степанова и сержанта Мамонова можно сделать вывод, что орудовали одни и те же бандиты — узкоглазый и битюг. Я внимательно изучил материалы дела и пришел к этому выводу.
   — Да, только нам от этого не легче, — усмехнулся шеф. — Кстати, как были одеты эти фраера в том и другом случае?
   Сняв очки и прищурив правый глаз, он пристально посмотрел на Попова.
   — У меня пока нет этих данных.
   — Как нет? Это же очень важно! Вы меня просто поражаете, капитан!
   — Арутюнов еще не совсем оправился, и врач ограничил время свидания с ним, хотя директор вскользь упомянул про смазливых девчонок в ситцевых платьицах в горошек.
   — Сразу видно, бабник заядлый этот Арутюнов: как одеты девчата заметил, а на парней совсем не обратил внимания, — уже почти добродушно улыбнулся Понтияков.
   — Товарищ полковник, — обратился к нему худощавый, невысокого роста, с волевым выражением лица начальник уголовного розыска одного из ОВД края, Ефремов, пользовавшийся репутацией очень добросовестного работника. На его счету было много раскрытых сложных дел, которые считались «висячками». — У меня есть сведения от моих агентов, как были одеты эти бандиты около банка. Скуластый, с раскосыми глазами был в спортивном голубом с белыми вставками костюме то ли фирмы «Адидас», то ли «Монтана», а битюг — в новом джинсовом костюме, на руке золотые часы типа «Полет».
   — Благодарю за информацию. Вы, Ефремов, свободны. Большое спасибо. А вы, Попов, завтра поподробнее спросите Арутюнова и доложите мне лично.
   — Так точно! — отчеканил Попов, — будет сделано. Кстати, у меня есть сведения, что этот Арутюнов — великий махинатор по мясу.
   — Ну, это, допустим, прерогатива ОБХСС. Не отнимайте у них хлеб, — усмехнулся Герман Викторович.
   — И еще, товарищ полковник, Арутюнов упоминал о какой-то особой удавке с зубьями.
   — Ясно! Все пятеро были удушены аналогичной веревкой. Ну, ладно! Все! — энергично хлопнул по столу Понтияков, — на сегодня достаточно. Всем задание — еще раз прочесать все злачные места, блатхаты, притоны, рестораны. — Получше порасспросите всех современных гетер и гейш и вообще всех банальных проституток. Все! Свободны.
   Когда все ушли, полковник встал, закрыл дверь на ключ и подошел к окну. Он задумчиво посмотрел вдаль. В дымке серебристых, величаво проплывающих облаков была видна знаменитая гора, вершина и склоны которой были выстланы изумрудно-зеленым ковром.
   Герман Викторович с наслаждением вдохнул бодрящий воздух, ворвавшийся в раскрытое окно, прикрыл глаза и немного расслабился. Он снова начал перебирать в памяти все нюансы, детали, мельчайшие подробности преступлений, но слишком уж мало было данных, чтобы их как следует проанализировать. "Странно, — подумал он, — в мире столько красоты, столько величия, живи и наслаждайся. Почему же люди бывают подчас страшнее и гнуснее любого зверя?! Каковы же глубинные причины поведения гомо-криминалиус, этого коварного двуногого зверя? Может быть, он произошел вовсе не от человекообразной обезьяны, а от какого-нибудь чудовища?!
   "Чем же объяснить поведение этой банды? Не исключена вероятность, — осенило вдруг полковника, — что у них свои люди в органах. Во-первых, откуда столько оружия? Во-вторых, как они переоформляют и сбывают машины? В соседние южные республики? Вполне вероятно. Надо направить ориентировки во все города, хотя это дохлый номер. Там все куплено, сплошная мафия. Тем не менее все это надо тщательно проверить и скрупулезно отработать несколько версий.
   Безусловно, — размышлял Герман Викторович, — глава банды — опытный профессионал, может быть, даже рецидивист, но он, гад, сидит в тени, притаившись в расщелине, словно спрут, и выискивает свои жертвы за счет преданных и послушных ему парней «оторви и брось». Но если это умный бандюга, то почему ведет себя слишком уж дерзко, сверхнагло, без всяких предосторожностей и без какой-либо конспирации? Маньяк? Не похоже. Озлоблен на жизнь? Так в чем же повинны столько людей? А, может быть, просто мизантроп, выродок человеческий?!"

Глава восьмая

   Как-то в поисках работы Осинин забрел на строительный комбинат. Здесь изготавливались керамзитобетонные блоки, железобетонные плиты и керамические плитки. Работа была очень потная, и с тонкой кишкой сюда соваться не было смысла.
   Судя по экзотическим и вульгарным татуировкам, порой отличавшимся самобытностью и юмором (изображение всяческих храмов, церквей, орлов, чертей, красивых дев и т. п. ), выколотых или отштампованных на телах работавших на площадке, здесь было много бывших зэков и химиков^[20], но у Осинина была вынужденная посадка. Заместитель директора по общим вопросам Геннадий Иванович Кторов принял его, как ни странно, радушно и с пониманием.
   — Ну, рассказывай, — простецки, почти панибратски обратился он к Виктору, когда изучил его документы. — Кем бы ты хотел у нас трудиться? — и прищурил свои темно-карие, живые, молодые глаза. Несмотря на пожилой возраст, был он поджарым, спортивного вида мужчиной, да и костюм был молодежного покроя. По всему было видно, что Геннадий Иванович хотел выглядеть моложе эдак лет на десять. Об этом говорило тщательно выбритое, ухоженное лицо, модная прическа и белоснежные фарфоровые зубы, поставленные у хорошего дантиста. В этом человеке подкупали общительность и понимание жизни.
   — Пожалуй, слесарем, — ответил он с надеждой.
   — А что, если тебе снабженцем попробовать? Нам позарез экспедиторы нужны, а слесарем ты у нас будешь числиться и зарплату по ставке получать. У нас есть свободная единица, усек? Ну так как?
   — Годится, — сразу смекнул Виктор — работа советского коммивояжера казалась ему интересной и романтичной — часто надо ездить, уметь договориться с людьми, масса впечатлений и т. д.
   — Так, Виктор, пройдешь медкомиссию и сразу приступай к работе.
   — Но ведь мне еще никогда не приходилось работать в снабжении, — нерешительно топтался с ноги на ногу Осинин.
   — Не боги горшки обжигают, — дружески улыбнулся Геннадий Иванович и обнажил свои великолепные голливудские зубы. — Не можешь — научим, не хочешь — заставим, — лукаво, словно свой своему, улыбнулся замдиректора.
   Виктор подумал: «Этот человек, наверное, работал там или как-то контачил с зэками». Осинин тоже понимающе усмехнулся и многозначительно посмотрел на Геннадия Ивановича, который тоже понял, что его «раскусили».
   — Да-да, пришлось поработать с вашим братом на Колыме и немало — почти пятнадцать пасок. Интересные пассажиры тогда были. Не подарок, но и не чета нашей теперешней шушере. Очень колоритные фигуры… Свято блюли воровские законы, потому что у людей тогда были настоящие понятия о жизни. И если, не дай Боже, кто-либо порол большой косяк, его жестоко наказывали, а сейчас, — и он разочарованно махнул рукой, — в уголовном мире зачастую действуют и живут по принципу: у кого больше прав, тот и прав. Вот и все правило. Отбывал наказание у нас в зоне один блатяк, то ли армянин, то ли грек был, не помню, в общем нерусский, умница был, начитанный, душевный такой, очень близок был к ворам в законе, без пяти минут сам вор в законе; но повздорил он как-то с одним вором, тот его обозвал, а Артур вмазал ему. И хотя Артур фактически был прав, повели его на разборку, аки агица на заклание. Артур знал, что в любом случае его зарежут, ведь конфликт произошел без свидетелей, один на один, а предпочтение в подобных случаях отдается вору в законе.
   Была сырая осень, дул резкий промозглый ветер, и обнаженные деревья жалобно стонали, пожухлая листва чавкала под ногами. Артур был без шапки, и когда он подошел к месту, где должен был состояться разбор, воры и пацаны не узнали его — Артур весь поседел, стал белым как лунь и постарел лет на двадцать, но держался все же достойно и почти гордо. Воры, перевидевшие на своем веку всякие ужасы, были поражены его видом. Они простили его, тем более, что вор, которого ударил Артур, был с ним раньше «в хороших» и решил сказать все, как оно было на самом деле.
   Рассказ Геннадия Ивановича произвел очень большое впечатление на Виктора. Некоторое время он стоял молча, словно в оцепенении.
   Интересно, кем же работал этот человек, так хорошо знавший ритуалы и обычаи зоновской жизни на тогдашней воровской Колыме? И, словно угадав немой вопрос Виктора, молча устремившего на Геннадия Ивановича задумчивый взгляд, тот ответил:
   — Работал я в то время директором биржи. Лесоповал был совсем рядом. А лес!!! Какой красоты был лес! Березы, сосны корабельные… Их пилить даже было жалко… Ну, ладно, — решил прекратить свои лирические воспоминания замдиректора. — Мы с тобой поговорим как-нибудь в следующий раз, вижу, ты спешишь — надзор, наверное?
   Виктор поразился прозорливости этого колымского волка.
   — Да, вы угадали, в восемь часов вечера должен быть дома, как штык.
   — Лады, вижу тебе тюрьма все же на пользу пошла, а в общем-то она всех уродует и калечит в той или иной степени, все равно, как проказа какая-то оставляет на душе и на теле человека непроходящие язвы и раны. — Ну все, до завтра, — и Геннадий Иванович доброжелательно протянул Виктору сухую твердую ладонь.
   «Да, есть все же в мире люди с понятием и среди власть имущих», — с надеждой подумал Осинин.

Глава девятая

   — Приветик, Тоня! Колдуешь? — весело улыбаясь, заглянул на кухню Виктор. — Давай, давай, а то я проголодался, как целая стая волков.
   — А ты чего так припозднился? Уже восьмой час, или милиции перестал бояться? — полушутливо спросила Тоня.
   — Понимаешь, Тоня, — ликующе объяснил Виктор, — у нас сегодня праздник! Я устроился на работу!
   — Да ты что? Ура! — закричала Антонина, подняв половник кверху, как флаг. — Это надо отметить!
   — Обязательно! — с кавказским акцентом произнес Осинин.
   Тоня прыснула.
   — Да ты настоящий грузин!
   — Канэшно. Хочешь, анекдот грузинский расскажу? Недавно услышал.
   — Валяй, с большим удовольствием.
   — Завалился как-то один грузин в зоопарк, в котором требовался экскурсовод, и решил испробовать себя на этом поприще, хотя его русский оставлял желать много лучшего. В одной из клеток сидела очковая змея.
   Грузин, забыв слово «очки», не растерялся, употребив слово «пенсне».
   — Товарищи, — обратился он к группе экскурсантов. — Это пензднэвая змея. От головы до ног — шесть мэтр, с ног до головы — адын мэтр. Почему? Хэ, пачему от панедельника до воскресенья шесть днэй, а от воскресенья до панедельника адын день, а? А это, товарищи, птица какаду. Все делает на ходу.
   В группе была женщина с ребенком, которая не разделяла восторга толпы по поводу оригинальной интерпретации животного мира. Она нее время одергивала псевдоученого грузина, поправляла его и стыдила, как школьника, отчего тот, доведенный до тихого бешенства, увидев какого-то орла, воскликнул:
   — Мадам, а это орел-стэрвятник. Питается исключительно стэрвами. Уйдите, мадам, а то поздно будет!
   Тоня рассмеялась.
   — Я уже слышала этот анекдот, и у него небольшая бородка выросла, но у тебя неплохо получается.
   На кухню в это время зашла Мариночка.
   — Мама, я писать хочу.
   — О, молодец, доченька, уже сама просишься, а штанишки у тебя сухие? У! Опять мокрые! Вот хитруша, а что ж ты раньше не просилась?
   — Я больше не буду, — потупив глазки, пробормотала девочка. — Я в детсадике всегда прошусь. А ты мне жвачку дашь?
   — Нету жвачек, хватит, я тебе уже давала. Сколько можно, а то зубки будут болеть.
   — Не будут, — захныкала Марина, — я жвачку хочу.
   — На, Мариночка, — протянул ей Виктор целую пачку жвачек. — Только не писайся больше, ведь ты же хорошая девочка. — И Виктор погладил ее по головке.
   Девочка ему нравилась и притягивала к себе своей детскостью и беззащитностью.
   — Спасибо, дядя Витя.
   — Не дядя Витя, а папа.
   — Спасибо, папа Витя.
   — Ну, что ты с ней поделаешь? — усмехнулась Тоня.
   — Забавная, — с нежностью сказал он, — она просто у нас умница. — Временами у него даже возникала мысль удочерить Мариночку, но он не любил спешить. «Время покажет», — рассудительно думал он. — Хочешь еще анекдот? — спросил добродушно Виктор, пребывавший в приподнятом настроении.
   — Давай, только покороче, а то ужин уже готов, все остынет.
   — Ну, приходит как-то один грузин в ресторан с большим мешком денег за спиной. Подходит к нему официантка…
   В это время в дверь настойчиво позвонили.
   — Кто там? — подошла Тоня к дверям.
   — Петр Васильевич, участковый инспектор.
   — Знаю, знаю, что вы — участковый инспектор, — приветливо улыбнулась Тоня, а сама подумала: «Когда же черт перестанет носить тебя? Соседям стыдно в глаза смотреть стало».