Страница:
На «Князе Меншикове» прибыли с почтой курьеры из Петербурга. По случаю ожидаемой войны следовали они через Америку. Лейтенант Кроун оказался знакомым Николая Матвеевича.
Американский коммодор Перри с эскадрой из четырнадцати судов, из которых чуть не половина пароходы, уже прошел к берегам Японии, чтобы потребовать там заключения трактата о мореплавании и торговле и открытия японских портов для всех европейских наций. Среди шкиперов и торговцев только и разговора было, что про эту эскадру. О ней пишут во всех газетах.
Курьеры также сообщали об этой армаде любопытные сведения. Американцы провожали ее с энтузиазмом, и по всей стране происходили патриотические манифестации.
Второй курьер, дипломатический чиновник Федор Николаевич Бодиско, – совсем еще молодой человек, как и сам Чихачев. Оказалось, сын бывшего русского посланника в Вашингтоне, вырос и воспитан в Америке и сам поэтому производит впечатление совершенного американца, в хорошем смысле слова. Держится просто, с достоинством. Тому, что Чихачев рассказал про действия в Приамурье, придал, кажется, какое-то особое значение. Вид у него был такой, словно его осенило, как будто вдруг для него решилась задача, с которой он давно не мог справиться. Задал несколько вопросов, но сдержанно, словно не желал прежде времени обнаруживать интереса. Либо беспокоился, не дутое ли это все, может быть знал, как у нас дела делаются. Вообще с ним невольно чувствуешь себя как с иностранцем.,
«Красив и молод!» – думал Чихачев, возвратившись на «Оливуцу» после первой встречи. Хотелось бы подружиться. Впрочем, неудобно это выразить. Николай Матвеевич и сам держался с достоинством и сразу не сходился, как бы ни нравился ему человек.
Право, американец, но не похож на тех, что шляются у побережий Охотского моря. Там само слово это понимается как пугало.
Черноволос, высок, голубоглаз, кровь с молоком, пышет здоровьем. В нем чувствуется дух республиканский во всем, какие бы ни были его убеждения. Видно по человеку, что вырос в иных условиях, смотрит прямо, просто, с оттенком трезвой смелости. Чиновник, а нет в нем ничего чиновничьего. Один вид его – пропаганда республиканских идей, да и только. Жизнь, конечно, совершенно не так сложилась, как у Николая Матвеевича, таких тягот он не испытал, да и не знает, каковы они. Тем не менее никакой неприязни к себе он не вызывал.
Встречался еще с ним Николай Матвеевич и заметил, что Бодиско в восторге от Америки, может быть влюблен в нее, но предан России искренне и горячо, желает в душе чего-то, что сказать неудобно, либо… несбыточно.
Говорил много о торговле и о промышленности в Америке, о том, что большое будущее принадлежит акционерным обществам. Все запоминалось. Говорит всегда так спокойно, холодновато даже, но серьезно и значительно. Про Амур только один раз спросил, установлено ли сообщение по реке с устьями, и, узнав, что нет, более не поминал.
«А что-то на нашей косе? – думал Чихачев, оставаясь один и глядя на волны, что бьются во время прибоя на рифах. – Дочь или сын у Геннадия Ивановича и Екатерины Ивановны? Екатерина Ивановна хотела дочь. Доставил ли Кашеваров для экспедиции продовольствие осенью? Были ли еще суда? Как зима прошла? Пошла ли экспедиция в гавань Хади?»
Сами мысли эти не вязались с той роскошью и благодатью, которая была разлита вокруг в природе и такое влияние имела на всех окружающих, за исключением матросов, которых школили и тиранили, как обычно, не давая им опомниться, заставляя делать зачастую ненужные дела: драить без конца палубу или медь, только бы не сидели без дела.
Чихачев не представлял себе, что за личность адмирал Путятин и как он встретит. Как-то странно адмирал действует! Ведь американцы уже пошли в Японию. Зачем же наши ходят в Манилу, на Яву и еще куда-то? Не зря ли теряют время? Знакомятся? Ждут, что американцы первые явятся, да и покажут себя во всей красе? А мы пойдем с целями более гуманными, и разница будет видна. Если так, то, во всяком случае, эскадра должна прежде всего пойти туда, где самое важное: к Геннадию Ивановичу, на Амур, помочь там и, основываясь на открытиях, совершенных экспедицией, продолжать ее дело, описать свои гавани, изучить фарватер. Одновременно действовать в Японии. Снестись с Муравьевым и действовать сообща. Как, верно, обрадуется адмирал, узнав о наших открытиях. Но неужели и тут скажутся отзвуки той ужасной интриги, что ведется в Петербурге между партиями?
«Торговля и договоры с Японией нужны. Это счастье, если с ней и с Китаем у нас будут естественные и правильные отношения.
Но прежде всего надо свои позиции укрепить. Это важней, чем знать, какие силы у европейцев на Яве и Маниле. А у нас в Приморье вот-вот все может на волоске повиснуть».
Но вот в море видны очертания двух судов. Какой вид торжественный! Да, волнуешься, ожидая. Опытный глаз сразу различает: фрегат и шхуна. Идут гордо и величаво, под всеми парусами. Сердце застучало у Николая Матвеевича, когда стих грохот якорей и цепей в бухте и пришло время отправляться на «Палладу».
Хотелось бы с Федором Николаевичем кое о чем посоветоваться, да не следует выказывать себя неопытным. С «Оливуцы» отправились Чихачев и Назимов[28], с «Князя Меншикова» – капитан Фуругельм и оба курьера – Кроун и Бодиско.
На «Палладе», как кажется Чихачеву, вид у матросов бравый, рослые все, плечистые, один к одному. Офицеры обступили прибывших. Объятия, расспросы. Выстроился караул, оркестр из четырнадцати трубачей. Вышел адмирал…
«Паллада» и шхуна «Восток» только что из Сингапура и Гонконга. В каютах у многих – обезьяны, попугаи и еще какие-то птицы. Масса китайских безделушек. Чучела черепах, змей и разных экзотических зверей.
Офицеры были очень благодарны всем трем курьерам, что с разных сторон привезли письма. С большим интересом слушали новости.
Политические новости более чем полугодовой давности, привезенные Николаем Матвеевичем из Иркутска через Камчатку, давно устарели. Еще на Сандвичевых, едва он выложил их, раздались веселые замечания. Но с тех пор события в Европе пошли еще дальше. Никто из курьеров, например, ничего не слыхал о неудаче чрезвычайного русского посольства в Турции[29]. Князь Меншиков, оказывается, взял обратно свои грамоты и покинул Турцию. Английская печать резко винит Россию в желании властвовать на Ближнем Востоке. Английский флот стоит в проливах. Тучи сгущаются, и вот-вот может вспыхнуть всеевропейская война.
После Англии «Паллада» побывала на островах Зеленого мыса, на Мадейре, на Капском мысу, в Гонконге, Шанхае. Офицеры всюду съезжали на берег, жили в лучших гостиницах, обедали в лучших ресторациях, с лучшими винами, ездили на загородные прогулки в отличных экипажах, привыкли к изобилию всяческих благ земных, к обществу благородных английских дам и девиц… Насмотрелись на цветных красавиц…
Несмотря на показавшуюся Чихачеву склонность палладских офицеров к сибаритству, тут все приведено в боевую готовность, это сразу заметно. И все эти молодые люди, конечно, готовы будут сражаться с отвагой.
– Что дальше? – спрашивали офицеры Чихачева. – Что будем делать в случае войны? Вы говорите, в Амур?
Чихачеву обидно. Русские офицеры с такой холодностью судят о том, что должно составлять предмет их гордости. Каково видеть скуку, которая охватывает этих отважных молодых людей при одном упоминании об Амуре!
«Легко сказать Муравьеву, чтобы я убедил адмирала!»
Курьеров пригласили к адмиралу. Как только Бодиско, задержавшийся несколько на палубе с капитаном «Паллады», лысым, молодым еще человеком, вошел в адмиральский салон, все невольно посмотрели на него.
И его ловко сшитый красивый темный костюм, подчеркивающий рост, стройность, красоту сильных ног, и лакированные туфли с обрубленными носами, и его многочисленные брелоки на жилете на обводной цепочке, а главное, спокойное, сытое, тонкое, но сильное лицо с густыми черными бровями, пышный шелковый шарф под белоснежным большим воротником, черные кудри, свободно вьющиеся, – все обращало на себя внимание и было необычным для чиновника. При всем том он был безукоризненно вежлив со всеми и почтителен с адмиралом. За обедом, разговаривая с ним, смотрел прямо, ровно, без тени подобострастия. Путятин – с усами по углам рта, прямые волосы зачесаны на сторону на пробор и чуть завиты.
Знаменитый писатель Гончаров, который в качестве секретаря посольства идет на «Палладе», что-то не появился. Говорят, у него нога болит.
Рассказы Федора Николаевича живо захватили всех. Бодиско быстро овладел за столом всеобщим вниманием.
«Америка и Америка, – подумал Чихачев. – Все про нее!»
Федор Николаевич серьезно и обстоятельно рассказывает подробности об эскадре Перри, о нем самом, о его офицерах, об энтузиазме, с которым американцы отправляли эскадру. Говорит веско, спокойно, без тени угодничества или восторга от присутствия адмирала.
«Но, господа! – хотелось крикнуть Николаю Матвеевичу. – Не будьте слепы. Что Америка, когда у нас есть своя Америка! Поглядите на Сибирь! Каков климат там, каков народ! Что за прелесть будут порты, да надо бухты исследовать, побережье занять. Займитесь этим, Христа ради! Разве это непонятно? Что же восхищаться Америкой, а пренебрегать тем, что есть у нас. Ведь все с малого начинается. Неужели вы не в силах увидеть в нашем зародыше – в экспедиции – великое дело? Ведь сам Бодиско, кажется, просветлел, как я ему сказал…»
Федор Николаевич ни словом не упоминал о Приамурье, не сказал: «Господа, обратите внимание на все, что скажет вам лейтенант Чихачев, присланный из Сибири. В руках экспедиции, в которой он служил, ключи к нашему будущему. Американцы уже теперь более, чем вы, заинтересованы будущим развитием на нашем побережье…»
Но Бодиско не сказал ничего подобного, может быть, имел в виду в будущем сказать.
У Николая Матвеевича вспыхнуло какое-то чувство, похожее на ревность. «Мы там старались в тяжелых условиях… Впрочем, кому тут до этого дело, и поминать нельзя, это непонятно».
«Ах, он сын посланника?» Николай Матвеевич в стороне скромно держится, но ведь он сын богатейших родителей, наследник одного из крупнейших в России состояний. Он вспомнил это сейчас с гордостью.
«Мое богатство я могу поставить себе на службу не хуже любого американца».
Он почувствовал себя членом этого общества, откуда его желали вытеснить, а он совсем не желал уходить. Он понял – нельзя позволить наступать себе на ногу, надо постоять за себя. И что он отстал, конечно, почувствовалось сейчас, но при желании мог бы ни в чем не уступать этому блестящему молодому человеку.
Опять слушая рассказы Бодиско, он подумал вдруг: «Да разве я не могу составить акционерного общества для разработки богатств Сахалина? Да, я могу своими личными начинаниями пробудить край. Надо бы с Геннадием Ивановичем посоветоваться. Что бы он сказал об этом?» Но на другой день, когда срочно пригласили к адмиралу, он почувствовал, что уж идет туда не в прежнем боевом виде, а ослабленным. Боевого духа, с которым он намеревался доказывать все адмиралу, не было, и это поразило Чихачева. Он подумал: «Неужели я безволен?»
Он подумал, что сегодня, видимо, адмирал заинтересовался письмом Муравьева, желает поговорить с курьером. Решили посвятить ему время и позаниматься как следует, после того как сначала перечли главное – петербургские бумаги. Решительная минута настала. Николай Матвеевич взял себя в руки.
Прибыв на фрегат, он услыхал в салоне адмирала пение священника, потом хор.
– Это у нас каждый день! – шепнул Николаю Матвеевичу молоденький мичман, заметив его расстроенный вид.
Чихачев вошел осторожно, как в детстве в церковь. Все офицеры и сам адмирал – с постными лицами, совсем не похожие на вчерашних. Служил иеромонах. Пел хор из матросов. Офицер управлял им.
Когда обедня закончилась и все разошлись, адмирал ушел отдыхать.
Чихачев отправился к себе. Под вечер, солнце еще не заходило, его снова вызвали на фрегат.
Глава двадцать четвертая
Американский коммодор Перри с эскадрой из четырнадцати судов, из которых чуть не половина пароходы, уже прошел к берегам Японии, чтобы потребовать там заключения трактата о мореплавании и торговле и открытия японских портов для всех европейских наций. Среди шкиперов и торговцев только и разговора было, что про эту эскадру. О ней пишут во всех газетах.
Курьеры также сообщали об этой армаде любопытные сведения. Американцы провожали ее с энтузиазмом, и по всей стране происходили патриотические манифестации.
Второй курьер, дипломатический чиновник Федор Николаевич Бодиско, – совсем еще молодой человек, как и сам Чихачев. Оказалось, сын бывшего русского посланника в Вашингтоне, вырос и воспитан в Америке и сам поэтому производит впечатление совершенного американца, в хорошем смысле слова. Держится просто, с достоинством. Тому, что Чихачев рассказал про действия в Приамурье, придал, кажется, какое-то особое значение. Вид у него был такой, словно его осенило, как будто вдруг для него решилась задача, с которой он давно не мог справиться. Задал несколько вопросов, но сдержанно, словно не желал прежде времени обнаруживать интереса. Либо беспокоился, не дутое ли это все, может быть знал, как у нас дела делаются. Вообще с ним невольно чувствуешь себя как с иностранцем.,
«Красив и молод!» – думал Чихачев, возвратившись на «Оливуцу» после первой встречи. Хотелось бы подружиться. Впрочем, неудобно это выразить. Николай Матвеевич и сам держался с достоинством и сразу не сходился, как бы ни нравился ему человек.
Право, американец, но не похож на тех, что шляются у побережий Охотского моря. Там само слово это понимается как пугало.
Черноволос, высок, голубоглаз, кровь с молоком, пышет здоровьем. В нем чувствуется дух республиканский во всем, какие бы ни были его убеждения. Видно по человеку, что вырос в иных условиях, смотрит прямо, просто, с оттенком трезвой смелости. Чиновник, а нет в нем ничего чиновничьего. Один вид его – пропаганда республиканских идей, да и только. Жизнь, конечно, совершенно не так сложилась, как у Николая Матвеевича, таких тягот он не испытал, да и не знает, каковы они. Тем не менее никакой неприязни к себе он не вызывал.
Встречался еще с ним Николай Матвеевич и заметил, что Бодиско в восторге от Америки, может быть влюблен в нее, но предан России искренне и горячо, желает в душе чего-то, что сказать неудобно, либо… несбыточно.
Говорил много о торговле и о промышленности в Америке, о том, что большое будущее принадлежит акционерным обществам. Все запоминалось. Говорит всегда так спокойно, холодновато даже, но серьезно и значительно. Про Амур только один раз спросил, установлено ли сообщение по реке с устьями, и, узнав, что нет, более не поминал.
«А что-то на нашей косе? – думал Чихачев, оставаясь один и глядя на волны, что бьются во время прибоя на рифах. – Дочь или сын у Геннадия Ивановича и Екатерины Ивановны? Екатерина Ивановна хотела дочь. Доставил ли Кашеваров для экспедиции продовольствие осенью? Были ли еще суда? Как зима прошла? Пошла ли экспедиция в гавань Хади?»
Сами мысли эти не вязались с той роскошью и благодатью, которая была разлита вокруг в природе и такое влияние имела на всех окружающих, за исключением матросов, которых школили и тиранили, как обычно, не давая им опомниться, заставляя делать зачастую ненужные дела: драить без конца палубу или медь, только бы не сидели без дела.
Чихачев не представлял себе, что за личность адмирал Путятин и как он встретит. Как-то странно адмирал действует! Ведь американцы уже пошли в Японию. Зачем же наши ходят в Манилу, на Яву и еще куда-то? Не зря ли теряют время? Знакомятся? Ждут, что американцы первые явятся, да и покажут себя во всей красе? А мы пойдем с целями более гуманными, и разница будет видна. Если так, то, во всяком случае, эскадра должна прежде всего пойти туда, где самое важное: к Геннадию Ивановичу, на Амур, помочь там и, основываясь на открытиях, совершенных экспедицией, продолжать ее дело, описать свои гавани, изучить фарватер. Одновременно действовать в Японии. Снестись с Муравьевым и действовать сообща. Как, верно, обрадуется адмирал, узнав о наших открытиях. Но неужели и тут скажутся отзвуки той ужасной интриги, что ведется в Петербурге между партиями?
«Торговля и договоры с Японией нужны. Это счастье, если с ней и с Китаем у нас будут естественные и правильные отношения.
Но прежде всего надо свои позиции укрепить. Это важней, чем знать, какие силы у европейцев на Яве и Маниле. А у нас в Приморье вот-вот все может на волоске повиснуть».
Но вот в море видны очертания двух судов. Какой вид торжественный! Да, волнуешься, ожидая. Опытный глаз сразу различает: фрегат и шхуна. Идут гордо и величаво, под всеми парусами. Сердце застучало у Николая Матвеевича, когда стих грохот якорей и цепей в бухте и пришло время отправляться на «Палладу».
Хотелось бы с Федором Николаевичем кое о чем посоветоваться, да не следует выказывать себя неопытным. С «Оливуцы» отправились Чихачев и Назимов[28], с «Князя Меншикова» – капитан Фуругельм и оба курьера – Кроун и Бодиско.
На «Палладе», как кажется Чихачеву, вид у матросов бравый, рослые все, плечистые, один к одному. Офицеры обступили прибывших. Объятия, расспросы. Выстроился караул, оркестр из четырнадцати трубачей. Вышел адмирал…
«Паллада» и шхуна «Восток» только что из Сингапура и Гонконга. В каютах у многих – обезьяны, попугаи и еще какие-то птицы. Масса китайских безделушек. Чучела черепах, змей и разных экзотических зверей.
Офицеры были очень благодарны всем трем курьерам, что с разных сторон привезли письма. С большим интересом слушали новости.
Политические новости более чем полугодовой давности, привезенные Николаем Матвеевичем из Иркутска через Камчатку, давно устарели. Еще на Сандвичевых, едва он выложил их, раздались веселые замечания. Но с тех пор события в Европе пошли еще дальше. Никто из курьеров, например, ничего не слыхал о неудаче чрезвычайного русского посольства в Турции[29]. Князь Меншиков, оказывается, взял обратно свои грамоты и покинул Турцию. Английская печать резко винит Россию в желании властвовать на Ближнем Востоке. Английский флот стоит в проливах. Тучи сгущаются, и вот-вот может вспыхнуть всеевропейская война.
После Англии «Паллада» побывала на островах Зеленого мыса, на Мадейре, на Капском мысу, в Гонконге, Шанхае. Офицеры всюду съезжали на берег, жили в лучших гостиницах, обедали в лучших ресторациях, с лучшими винами, ездили на загородные прогулки в отличных экипажах, привыкли к изобилию всяческих благ земных, к обществу благородных английских дам и девиц… Насмотрелись на цветных красавиц…
Несмотря на показавшуюся Чихачеву склонность палладских офицеров к сибаритству, тут все приведено в боевую готовность, это сразу заметно. И все эти молодые люди, конечно, готовы будут сражаться с отвагой.
– Что дальше? – спрашивали офицеры Чихачева. – Что будем делать в случае войны? Вы говорите, в Амур?
Чихачеву обидно. Русские офицеры с такой холодностью судят о том, что должно составлять предмет их гордости. Каково видеть скуку, которая охватывает этих отважных молодых людей при одном упоминании об Амуре!
«Легко сказать Муравьеву, чтобы я убедил адмирала!»
Курьеров пригласили к адмиралу. Как только Бодиско, задержавшийся несколько на палубе с капитаном «Паллады», лысым, молодым еще человеком, вошел в адмиральский салон, все невольно посмотрели на него.
И его ловко сшитый красивый темный костюм, подчеркивающий рост, стройность, красоту сильных ног, и лакированные туфли с обрубленными носами, и его многочисленные брелоки на жилете на обводной цепочке, а главное, спокойное, сытое, тонкое, но сильное лицо с густыми черными бровями, пышный шелковый шарф под белоснежным большим воротником, черные кудри, свободно вьющиеся, – все обращало на себя внимание и было необычным для чиновника. При всем том он был безукоризненно вежлив со всеми и почтителен с адмиралом. За обедом, разговаривая с ним, смотрел прямо, ровно, без тени подобострастия. Путятин – с усами по углам рта, прямые волосы зачесаны на сторону на пробор и чуть завиты.
Знаменитый писатель Гончаров, который в качестве секретаря посольства идет на «Палладе», что-то не появился. Говорят, у него нога болит.
Рассказы Федора Николаевича живо захватили всех. Бодиско быстро овладел за столом всеобщим вниманием.
«Америка и Америка, – подумал Чихачев. – Все про нее!»
Федор Николаевич серьезно и обстоятельно рассказывает подробности об эскадре Перри, о нем самом, о его офицерах, об энтузиазме, с которым американцы отправляли эскадру. Говорит веско, спокойно, без тени угодничества или восторга от присутствия адмирала.
«Но, господа! – хотелось крикнуть Николаю Матвеевичу. – Не будьте слепы. Что Америка, когда у нас есть своя Америка! Поглядите на Сибирь! Каков климат там, каков народ! Что за прелесть будут порты, да надо бухты исследовать, побережье занять. Займитесь этим, Христа ради! Разве это непонятно? Что же восхищаться Америкой, а пренебрегать тем, что есть у нас. Ведь все с малого начинается. Неужели вы не в силах увидеть в нашем зародыше – в экспедиции – великое дело? Ведь сам Бодиско, кажется, просветлел, как я ему сказал…»
Федор Николаевич ни словом не упоминал о Приамурье, не сказал: «Господа, обратите внимание на все, что скажет вам лейтенант Чихачев, присланный из Сибири. В руках экспедиции, в которой он служил, ключи к нашему будущему. Американцы уже теперь более, чем вы, заинтересованы будущим развитием на нашем побережье…»
Но Бодиско не сказал ничего подобного, может быть, имел в виду в будущем сказать.
У Николая Матвеевича вспыхнуло какое-то чувство, похожее на ревность. «Мы там старались в тяжелых условиях… Впрочем, кому тут до этого дело, и поминать нельзя, это непонятно».
«Ах, он сын посланника?» Николай Матвеевич в стороне скромно держится, но ведь он сын богатейших родителей, наследник одного из крупнейших в России состояний. Он вспомнил это сейчас с гордостью.
«Мое богатство я могу поставить себе на службу не хуже любого американца».
Он почувствовал себя членом этого общества, откуда его желали вытеснить, а он совсем не желал уходить. Он понял – нельзя позволить наступать себе на ногу, надо постоять за себя. И что он отстал, конечно, почувствовалось сейчас, но при желании мог бы ни в чем не уступать этому блестящему молодому человеку.
Опять слушая рассказы Бодиско, он подумал вдруг: «Да разве я не могу составить акционерного общества для разработки богатств Сахалина? Да, я могу своими личными начинаниями пробудить край. Надо бы с Геннадием Ивановичем посоветоваться. Что бы он сказал об этом?» Но на другой день, когда срочно пригласили к адмиралу, он почувствовал, что уж идет туда не в прежнем боевом виде, а ослабленным. Боевого духа, с которым он намеревался доказывать все адмиралу, не было, и это поразило Чихачева. Он подумал: «Неужели я безволен?»
Он подумал, что сегодня, видимо, адмирал заинтересовался письмом Муравьева, желает поговорить с курьером. Решили посвятить ему время и позаниматься как следует, после того как сначала перечли главное – петербургские бумаги. Решительная минута настала. Николай Матвеевич взял себя в руки.
Прибыв на фрегат, он услыхал в салоне адмирала пение священника, потом хор.
– Это у нас каждый день! – шепнул Николаю Матвеевичу молоденький мичман, заметив его расстроенный вид.
Чихачев вошел осторожно, как в детстве в церковь. Все офицеры и сам адмирал – с постными лицами, совсем не похожие на вчерашних. Служил иеромонах. Пел хор из матросов. Офицер управлял им.
Когда обедня закончилась и все разошлись, адмирал ушел отдыхать.
Чихачев отправился к себе. Под вечер, солнце еще не заходило, его снова вызвали на фрегат.
Глава двадцать четвертая
ПУТЯТИН
За длинным полукруглым столом целый военный совет.
– Отправляя эти бумаги, в Петербурге, конечно, не могли знать о происшедшем позже почти полном разрыве с Турцией и об угрожающей близости войны. Его высочество предписывает нам воспользоваться сведениями, которые доставлены ему из Восточной Сибири, о доступности устьев Амура с юга, из Японского моря. В случае возникновения опасности наша эскадра, по этим сведениям, может быть введена в реку. Нам предлагается установить там связь с нашими постами.
Так говорит адмирал Путятин, обращаясь то к командирам своих кораблей, то к своему секретарю, писателю Ивану Александровичу Гончарову.
Чихачев посажен прямо напротив Путятина и может разглядеть всех как следует.
Путятин сидит прямо в широком кресле, во главе большого стола. За его спиной угол с иконами.
По правую руку сидит капитан Константин Николаевич Посьет[30], такой же сухощавый, как адмирал. Чихачеву вчера сказали, что Посьет – знаток голландского языка, а японцы знают по-голландски, так как в Нагасаки у них голландская фактория, единственное поселение европейцев по всей стране.
Рядом с Посьетом знаменитость – писатель Гончаров, широколицый, с густыми черными бровями и светлым взором.
Лысый краснолицый капитан «Паллады» Уньковский[31] сидит на другом конце стола. Рядом с ним командир паровой шхуны Воин Андреевич Римский-Корсаков, высокий, с открытым лицом, видно лихой моряк. Это старый приятель и сослуживец Геннадия Ивановича. Он так и ест Чихачева глазами. Еще вчера подумалось, что так смотрят, когда желают поближе познакомиться.
За этим же столом командир «Оливуцы», на которой прибыл Чихачев, – лейтенант Назимов, и командир «Меншикова» лейтенант Фуругельм.
Адмирал стал расспрашивать Чихачева. Николай Матвеевич сразу заговорил с жаром.
Путятин иногда сухо покашливал, выражение лица его менялось, он слушал с таким видом, словно хотел посторониться, как будто неслись и пылали скачущие кони и надо было переждать, перетерпеть пыль.
– А-а, так вы сами служили в Амурской экспедиции у Муравьева? – спросил адмирал.
Вопрос и небрежный тон, которым он был задан, обдали Чихачева как холодной водой. Казалось странным, что адмирал так спрашивает, ведь в бумагах, только что им прочитанных, губернатор просит адмирала посетить и по возможности описать устье Амура. Посылается офицер для проводки судна, знакомый с лиманом. Когда, явившись на судно, Чихачев с Назимовым представились на юте адмиралу и потом на обеде, Путятин был довольно внимателен к тому, что говорили.
Чихачев отбросил чувство неловкости, помня, что от того, как он поведет себя, зависит судьба его товарищей.
Путятин заерзал в кресле. Скуластое лицо его выразило беспокойство, и взор, до того мягкий, вялый и довольный, стал колюч и зол.
Путятин и прежде не раз слыхал, что порты наши должны быть соединены надежным путем по рекам с развитыми внутренними областями России.
Теперь он получил приказание великого князя установить связь с Амурской экспедицией, что необходимо особенно на случай войны, – и принимал его как должное. Конечно, очень удобно укрыть эскадру в лимане. Но это только временное укрытие. А все планы Муравьева и радужные надежды его сподвижников, прозябавших, видимо, на неудобных устьях, адмиралу казались недостаточно основательными.
Японскую экспедицию, значение которой всемирно велико, Муравьев желал впутать в свои губернские дела.
Путятин прибыл с важнейшим поручением. Он должен открыть Японию для русских. Во время переговоров с японцами он намекнет, что в случае беды и опасности от американцев Россия подаст помощь. Японцы в свое время закрыли двери под носом у посла Рязанова[32].
Нужна гавань на побережье вблизи Японии и Китая. Эту сторону деятельности Амурской экспедиции адмирал из очень многих, одному ему известных обстоятельств мгновенно понял и принял, а, как можно понять из рассказов Чихачева, Муравьев ее еще не принимал. А Путятину она как раз представлялась единственно полезной.
– Уголь нашли? – вдруг тонким голосом спросил адмирал, вытягивая руки.
– Да, ваше превосходительство!
Судя по тому, что говорил курьер о Невельском, у которого он служил, и что пишет о нем Муравьев, из этого капитана тщатся раздуть важную особу. Конечно, и тут рука Муравьева!
– А вы знаете, – перебил адмирал Чихачева, – что Невельскому не очень доверяют в Петербурге? И вы не очень доверяйте, когда он станет доказывать, что у него уголь и золото! Уголь! Конечно, хорошо бы… Но…
Чихачев был в том задоре, который еще не успели тут укротить.
– Ваше превосходительство! – ответил он, слегка улыбаясь. – Как же я могу не доверять капитану Невельскому, когда я сам видел уголь.
– Вы видели угольные пласты?
– Я видел бухту, где уголь лежит на отмелях. А также видел уголь, привезенный оттуда, и сам слышал от мичмана Бошняка и его казака, который повсюду находил уголь. Позже я слышал подтверждение всего этого от поручика Воронина. А потом я сам рубил этот уголь на Сахалине.
Писатель Гончаров быстро взглянул на адмирала и чуть заметно улыбнулся, как подчиненный, когда давно досаждавшего начальника невзначай, но больно уязвит кто-то посторонний. В то же время во взгляде Гончарова все время были та самостоятельность и высота, которой нет у подчиненного чиновника. Рассказы Чихачева он слушал с большим интересом и проницательностью, как бы посылая ему взором безмолвное одобрение.
– Ну, что вы! Какой там уголь! – коротко махнул своей длинной рукой адмирал.
– Уверяю вас, ваше превосходительство. Целые скалы. Отличный. Не хуже кардифского. Будучи на Сандвичевых островах, я прочел в американской газете, которую я доставил сюда, что на Сахалине есть уголь. Американцы знают об этом, заинтересовались этими залежами, и, по сведениям, которые открыто и публикуются, коммодор Перри часть эскадры отделяет для обозрения берегов Сибири и Сахалина.
Адмирал замер, подняв брови. «Ах, в американских!» – как бы говорило выражение его лица.
– Ваше превосходительство, Сахалин не принадлежит Японии.
Тут голова у Путятина затряслась.
– Я сам знаю, что не принадлежит!
– Я был на Сахалине. Японцы, конечно, постараются захватить его и…
– И? И? Ну, и? – замахал руками и завизжал Путятин.
Путятин молча несколько раз махнул рукой, как бы предваряя попытки Чихачева снова заговорить. Потом адмирал встал. Лицо его стало строгим и серьезным. Кивком головы он дал знать присутствующим, что этот разговор окончен и он отпускает всех. Взглянул на Чихачева, как бы показывая, что прощает его.
С адмиралом остались Посьет и Гончаров.
«Комик какой-то», – выходя, подумал Чихачев.
Чихачеву не удалось сказать всего, что надо было.
А уже наступила ночь и кругом темь. Чуть отделяются горы на фоне звездного неба. Бонин-Сима, теплое море, тепло – все потеряло прелесть, так грубо поступил адмирал…
Подошел Римский-Корсаков. Чихачев почувствовал, как он в темноте радушно улыбается. Протянул руку и пожал крепко.
– Я очень рад, Николай Матвеевич, услышать все ваши рассказы! Отлично! Так пойдемте в кают-компанию… Разве вы никогда ничего не слыхали про нашего адмирала? – весело спросил он, спускаясь чуть впереди Чихачева по трапу.
Чихачев почувствовал, что отношение к нему переменилось. Видимо, смело держался и на него обратили внимание.
– Ваша экспедиция Амурская, – заговорил Римский-Корсаков, – очень меня занимает. Ведь даже начальника вашего я прекрасно знаю, служил с ним на «Авроре» и учился с ним одновременно.
Римский-Корсаков почувствовал в симпатичном курьере из Иркутска человека с убеждениями и достоинством и решил заговорить.
В кают-компании ужин великолепный, подали очень вкусное легкое вино.
Расспросы и рассказы продолжались. Пришел адъютант барон Криднер[33] и сообщил Римскому-Корсакову, что Чихачев назначается к нему на судно, а лейтенант Шлиппенбах переводится со шхуны на «Палладу».
– Хороший признак! – сказал Римский-Корсаков. – Я так и знал! Ведь если идти для установления связи с экспедицией Невельского, то мне со шхуной придется!
Криднер присел, сказал, что японки, говорят, особенно хороши, и со вздохом предупредил Чихачева, что при адмирале на эту тему приходится держать язык за зубами.
Чихачев понимал, что и здесь людям нелегко. Вон какой штормище перенесли, фрегат плох, опасно их плавание. Была у них и цинга, и холера, на днях двух матросов похоронили.
– Я откровенен буду с вами, – говорил по-французски Корсаков, идя с Чихачевым на вельботе к себе на шхуну. – Вы пытались заинтересовать адмирала. Но это трудно. Однако когда он все увидит, то сам поймет. Расскажите откровенно, что такое Амур? Как живет там Геннадий Иванович?
Вельбот пристал к борту паровой шхуны.
Офицеры поднялись на палубу. Вещи Чихачева унесли.
– Пойдемте в мою каюту. Я очень, очень рад, что вы будете у меня служить.
Корсаков был очень воодушевлен предстоящим открытием Японии, придавая этому огромное значение, и уверял Николая Матвеевича, что с Японией разовьется торговля.
– Камчатка, Аляска, Охотский край оживут необычайно. Адмирал все прекрасно знает! Ведь на эскадре штурмана Халезов и Попов[34]…
– Позвольте…
– Да, да… Александр Антонович Халезов был старшим штурманом Геннадия Ивановича на «Байкале». Он и Лев Попов производили описи устья реки и лимана. Адмирал многое знает от них. Получив ныне почту и распоряжение великого князя, сразу же пригласил Халезова. Я познакомлю вас. Халезов прозван у нас Дедом за то, что бывал всюду. А Лев Попов переводится ко мне на шхуну. Значит, готовится экспедиция в лиман, и вы одержали победу!
На другой день Чихачева снова пригласили к адмиралу. Командиры судов и Римский-Корсаков уже там.
– Великий князь пишет, что следует установить связь с Амурской экспедицией на случай войны, – сказал адмирал. – Для промеров надо послать шхуну. Об этом же просит и Муравьев. Если действительно есть уголь, то мы это исследуем!
Чихачев заметил перемену. «Чье это влияние? Или сам одумался?» Путятин сказал, что окончательно с посылкой шхуны все решится в Японии.
– Не будем, господа, загадывать! Дайте сначала прийти в Нагасаки! Как бог даст!
«Кажется, он в самом деле все обдумал», – решил Чихачев. Путятин сказал, что прочел газеты, привезенные с Сандвичевых островов.
– Если вход в реку есть, то честь Невельскому! – сказал Путятин, отпуская офицеров.
«Умри, Денис, лучше не напишешь!»[35] – подумал Римский-Корсаков, выходя из каюты адмирала и натягивая фуражку покрепче.
– Отправляя эти бумаги, в Петербурге, конечно, не могли знать о происшедшем позже почти полном разрыве с Турцией и об угрожающей близости войны. Его высочество предписывает нам воспользоваться сведениями, которые доставлены ему из Восточной Сибири, о доступности устьев Амура с юга, из Японского моря. В случае возникновения опасности наша эскадра, по этим сведениям, может быть введена в реку. Нам предлагается установить там связь с нашими постами.
Так говорит адмирал Путятин, обращаясь то к командирам своих кораблей, то к своему секретарю, писателю Ивану Александровичу Гончарову.
Чихачев посажен прямо напротив Путятина и может разглядеть всех как следует.
Путятин сидит прямо в широком кресле, во главе большого стола. За его спиной угол с иконами.
По правую руку сидит капитан Константин Николаевич Посьет[30], такой же сухощавый, как адмирал. Чихачеву вчера сказали, что Посьет – знаток голландского языка, а японцы знают по-голландски, так как в Нагасаки у них голландская фактория, единственное поселение европейцев по всей стране.
Рядом с Посьетом знаменитость – писатель Гончаров, широколицый, с густыми черными бровями и светлым взором.
Лысый краснолицый капитан «Паллады» Уньковский[31] сидит на другом конце стола. Рядом с ним командир паровой шхуны Воин Андреевич Римский-Корсаков, высокий, с открытым лицом, видно лихой моряк. Это старый приятель и сослуживец Геннадия Ивановича. Он так и ест Чихачева глазами. Еще вчера подумалось, что так смотрят, когда желают поближе познакомиться.
За этим же столом командир «Оливуцы», на которой прибыл Чихачев, – лейтенант Назимов, и командир «Меншикова» лейтенант Фуругельм.
Адмирал стал расспрашивать Чихачева. Николай Матвеевич сразу заговорил с жаром.
Путятин иногда сухо покашливал, выражение лица его менялось, он слушал с таким видом, словно хотел посторониться, как будто неслись и пылали скачущие кони и надо было переждать, перетерпеть пыль.
– А-а, так вы сами служили в Амурской экспедиции у Муравьева? – спросил адмирал.
Вопрос и небрежный тон, которым он был задан, обдали Чихачева как холодной водой. Казалось странным, что адмирал так спрашивает, ведь в бумагах, только что им прочитанных, губернатор просит адмирала посетить и по возможности описать устье Амура. Посылается офицер для проводки судна, знакомый с лиманом. Когда, явившись на судно, Чихачев с Назимовым представились на юте адмиралу и потом на обеде, Путятин был довольно внимателен к тому, что говорили.
Чихачев отбросил чувство неловкости, помня, что от того, как он поведет себя, зависит судьба его товарищей.
Путятин заерзал в кресле. Скуластое лицо его выразило беспокойство, и взор, до того мягкий, вялый и довольный, стал колюч и зол.
Путятин и прежде не раз слыхал, что порты наши должны быть соединены надежным путем по рекам с развитыми внутренними областями России.
Теперь он получил приказание великого князя установить связь с Амурской экспедицией, что необходимо особенно на случай войны, – и принимал его как должное. Конечно, очень удобно укрыть эскадру в лимане. Но это только временное укрытие. А все планы Муравьева и радужные надежды его сподвижников, прозябавших, видимо, на неудобных устьях, адмиралу казались недостаточно основательными.
Японскую экспедицию, значение которой всемирно велико, Муравьев желал впутать в свои губернские дела.
Путятин прибыл с важнейшим поручением. Он должен открыть Японию для русских. Во время переговоров с японцами он намекнет, что в случае беды и опасности от американцев Россия подаст помощь. Японцы в свое время закрыли двери под носом у посла Рязанова[32].
Нужна гавань на побережье вблизи Японии и Китая. Эту сторону деятельности Амурской экспедиции адмирал из очень многих, одному ему известных обстоятельств мгновенно понял и принял, а, как можно понять из рассказов Чихачева, Муравьев ее еще не принимал. А Путятину она как раз представлялась единственно полезной.
– Уголь нашли? – вдруг тонким голосом спросил адмирал, вытягивая руки.
– Да, ваше превосходительство!
Судя по тому, что говорил курьер о Невельском, у которого он служил, и что пишет о нем Муравьев, из этого капитана тщатся раздуть важную особу. Конечно, и тут рука Муравьева!
– А вы знаете, – перебил адмирал Чихачева, – что Невельскому не очень доверяют в Петербурге? И вы не очень доверяйте, когда он станет доказывать, что у него уголь и золото! Уголь! Конечно, хорошо бы… Но…
Чихачев был в том задоре, который еще не успели тут укротить.
– Ваше превосходительство! – ответил он, слегка улыбаясь. – Как же я могу не доверять капитану Невельскому, когда я сам видел уголь.
– Вы видели угольные пласты?
– Я видел бухту, где уголь лежит на отмелях. А также видел уголь, привезенный оттуда, и сам слышал от мичмана Бошняка и его казака, который повсюду находил уголь. Позже я слышал подтверждение всего этого от поручика Воронина. А потом я сам рубил этот уголь на Сахалине.
Писатель Гончаров быстро взглянул на адмирала и чуть заметно улыбнулся, как подчиненный, когда давно досаждавшего начальника невзначай, но больно уязвит кто-то посторонний. В то же время во взгляде Гончарова все время были та самостоятельность и высота, которой нет у подчиненного чиновника. Рассказы Чихачева он слушал с большим интересом и проницательностью, как бы посылая ему взором безмолвное одобрение.
– Ну, что вы! Какой там уголь! – коротко махнул своей длинной рукой адмирал.
– Уверяю вас, ваше превосходительство. Целые скалы. Отличный. Не хуже кардифского. Будучи на Сандвичевых островах, я прочел в американской газете, которую я доставил сюда, что на Сахалине есть уголь. Американцы знают об этом, заинтересовались этими залежами, и, по сведениям, которые открыто и публикуются, коммодор Перри часть эскадры отделяет для обозрения берегов Сибири и Сахалина.
Адмирал замер, подняв брови. «Ах, в американских!» – как бы говорило выражение его лица.
– Ваше превосходительство, Сахалин не принадлежит Японии.
Тут голова у Путятина затряслась.
– Я сам знаю, что не принадлежит!
– Я был на Сахалине. Японцы, конечно, постараются захватить его и…
– И? И? Ну, и? – замахал руками и завизжал Путятин.
Путятин молча несколько раз махнул рукой, как бы предваряя попытки Чихачева снова заговорить. Потом адмирал встал. Лицо его стало строгим и серьезным. Кивком головы он дал знать присутствующим, что этот разговор окончен и он отпускает всех. Взглянул на Чихачева, как бы показывая, что прощает его.
С адмиралом остались Посьет и Гончаров.
«Комик какой-то», – выходя, подумал Чихачев.
Чихачеву не удалось сказать всего, что надо было.
А уже наступила ночь и кругом темь. Чуть отделяются горы на фоне звездного неба. Бонин-Сима, теплое море, тепло – все потеряло прелесть, так грубо поступил адмирал…
Подошел Римский-Корсаков. Чихачев почувствовал, как он в темноте радушно улыбается. Протянул руку и пожал крепко.
– Я очень рад, Николай Матвеевич, услышать все ваши рассказы! Отлично! Так пойдемте в кают-компанию… Разве вы никогда ничего не слыхали про нашего адмирала? – весело спросил он, спускаясь чуть впереди Чихачева по трапу.
Чихачев почувствовал, что отношение к нему переменилось. Видимо, смело держался и на него обратили внимание.
– Ваша экспедиция Амурская, – заговорил Римский-Корсаков, – очень меня занимает. Ведь даже начальника вашего я прекрасно знаю, служил с ним на «Авроре» и учился с ним одновременно.
Римский-Корсаков почувствовал в симпатичном курьере из Иркутска человека с убеждениями и достоинством и решил заговорить.
В кают-компании ужин великолепный, подали очень вкусное легкое вино.
Расспросы и рассказы продолжались. Пришел адъютант барон Криднер[33] и сообщил Римскому-Корсакову, что Чихачев назначается к нему на судно, а лейтенант Шлиппенбах переводится со шхуны на «Палладу».
– Хороший признак! – сказал Римский-Корсаков. – Я так и знал! Ведь если идти для установления связи с экспедицией Невельского, то мне со шхуной придется!
Криднер присел, сказал, что японки, говорят, особенно хороши, и со вздохом предупредил Чихачева, что при адмирале на эту тему приходится держать язык за зубами.
Чихачев понимал, что и здесь людям нелегко. Вон какой штормище перенесли, фрегат плох, опасно их плавание. Была у них и цинга, и холера, на днях двух матросов похоронили.
– Я откровенен буду с вами, – говорил по-французски Корсаков, идя с Чихачевым на вельботе к себе на шхуну. – Вы пытались заинтересовать адмирала. Но это трудно. Однако когда он все увидит, то сам поймет. Расскажите откровенно, что такое Амур? Как живет там Геннадий Иванович?
Вельбот пристал к борту паровой шхуны.
Офицеры поднялись на палубу. Вещи Чихачева унесли.
– Пойдемте в мою каюту. Я очень, очень рад, что вы будете у меня служить.
Корсаков был очень воодушевлен предстоящим открытием Японии, придавая этому огромное значение, и уверял Николая Матвеевича, что с Японией разовьется торговля.
– Камчатка, Аляска, Охотский край оживут необычайно. Адмирал все прекрасно знает! Ведь на эскадре штурмана Халезов и Попов[34]…
– Позвольте…
– Да, да… Александр Антонович Халезов был старшим штурманом Геннадия Ивановича на «Байкале». Он и Лев Попов производили описи устья реки и лимана. Адмирал многое знает от них. Получив ныне почту и распоряжение великого князя, сразу же пригласил Халезова. Я познакомлю вас. Халезов прозван у нас Дедом за то, что бывал всюду. А Лев Попов переводится ко мне на шхуну. Значит, готовится экспедиция в лиман, и вы одержали победу!
На другой день Чихачева снова пригласили к адмиралу. Командиры судов и Римский-Корсаков уже там.
– Великий князь пишет, что следует установить связь с Амурской экспедицией на случай войны, – сказал адмирал. – Для промеров надо послать шхуну. Об этом же просит и Муравьев. Если действительно есть уголь, то мы это исследуем!
Чихачев заметил перемену. «Чье это влияние? Или сам одумался?» Путятин сказал, что окончательно с посылкой шхуны все решится в Японии.
– Не будем, господа, загадывать! Дайте сначала прийти в Нагасаки! Как бог даст!
«Кажется, он в самом деле все обдумал», – решил Чихачев. Путятин сказал, что прочел газеты, привезенные с Сандвичевых островов.
– Если вход в реку есть, то честь Невельскому! – сказал Путятин, отпуская офицеров.
«Умри, Денис, лучше не напишешь!»[35] – подумал Римский-Корсаков, выходя из каюты адмирала и натягивая фуражку покрепче.