Страница:
Никольсен задает тон сегодня. Молодые капитаны всех судов смотрят на него с восхищением, а на своих адмиралов – с опаской, неприязнью и даже с презрением.
«О люди!» – думает старый француз.
Прайс несколько оживился, видя всеобщее воодушевление. Казалось, капитаны судов готовы все исполнить с блеском. Но неприятны намеки. Никольсен груб, но прав. Прайс горд, но в душе ему стыдно. У флота есть свои законы. Да, он знал это давно. Его упрекали. Они рвутся в бой. Их боевой дух захватывал адмирала. Ему казалось, что все же тон на эскадре очень тонко задавали французы. Уже давно их насмешки настраивали английских офицеров против своего адмирала. Даже на Нукагиве, где эти французы так жадно предавались наслаждениям, они не упускали случая упрекнуть адмирала в бездействии и напустить в атмосферу яда.
Несмотря на взаимные колкости и упреки, военный совет сегодня был единодушен, как никогда со времени соединения эскадры. Все соглашаются, что русские успели укрепиться. Слово «успели» очень оскорбительно, кажется, по самой своей природе.
– Их батареи, по крайней мере батареи внешнего пояса, – сказал английский адмирал, – были сегодня видны нам. Враг сам открыл их. Мы имели возможность их наблюдать.
На большом листе посередине стола очень хорошо исполненный план Петропавловска: коса, бухта, город, церковь. Офицеры, штурманы, матросы эскадры – это все герои. Сколько стран, островов видели они, описали, сколько глубин промерили и сколько берегов нанесли на карту. Сколько раз высаживались они с оружием на чужие берега, часто совершенно неизвестные.
Диспозиция принята с некоторыми поправками. Сначала офицеры малых французских судов очень обижались, что их командам не представляется возможности участвовать в бою. Главную роль собирались разыгрывать большие фрегаты. Но они добились, что десант на кладбищенскую батарею, ядро его, будет состоять из команд двух французских бригов.
Однако все же главное – фрегаты. Решено: пароход ведет фрегаты и ставит их на шпринге[103], напротив Шаховой. Огонь, уничтожение Шаховой, уничтожение кладбищенской, фланги врага обессилены, ворота раздвигаются, огонь по ковшу, по «Авроре» – и вперед! Путь открыт! Батареи на флангах уничтожены. Пароход ставит суда в новую позицию. Десант идет по берегу и врывается в город. Суда бьют по «Авроре». Подкрепления непрерывно свозятся на гребных судах к кладбищу и на Шахов мыс.
С рассветом гребные суда идут на промер глубины. Бриг и корвет остаются в резерве, прикрывая тыл на случай появления русского фрегата «Диана» у входа в гавань. Опасность может быть. Где-то по океану рассеяно десять или двенадцать русских судов, где-то ходят «Паллада» и «Диана». Проклятые американцы твердят, что у русских двенадцать фрегатов. Вдруг? Да, опасно нападать и обессиливать свою эскадру, имея в тылу таинственную эскадру Путятина.
Со штурмом надо спешить. Петропавловск должен быть взят немедленно. В противном случае союзная эскадра может оказаться в ловушке и вход в губу – не подвиг для нее, а несчастье. Поэтому нельзя без конца бомбардировать.
Что будет, если подойдут русские суда и блокируют выход из бухты? Тут нельзя быть небрежным и отделываться саркастическими замечаниями, как старик француз, который делает вид, что очень сомневается в том, что русские предпримут какие-то ответные действия. Прайс считает, что надо спешить. Удар должен быть решительным. Штурмовать! Да и близится время штормов.
Все расходились с чувством облегчения. Во тьме вельботы повезли капитанов к своим кораблям.
Де-Пуант задержался. Наедине он резко сказал Прайсу, что поражен, сколь ужасны последствия сделанных упущений. Прайс вспыхнул. Он готов был ответить этому старому болтливому французу резко и многословно, но Де-Пуант не принял боя. Он почтительно пожелал спокойной ночи.
Прайс не успокоился в эту ночь. Все говорили одно и то же… О нет, Прайс – воин, и он не боится. Он чувствовал, судьба гонит его в бой, а злые языки за его спиной как штыки. Он готов был сражаться. Чувство чести, гордости заговорило с особенной силой.
Чуть свет он прошел по палубе, приободряя матросов перед боем.
«Кажется, они тоже недовольны», – подумал он.
Британские матросы столь же оригинальны, как и офицеры. И у них бакенбарды, усы, величественный вид, мундиры, хорошие ружья. Некоторые уже старые, лысые, есть в очках. «Волосатые дикари», «рыжие» – называли их в Китае. Но грамотные воины, отлично владеют оружием. Удар таких войск страшен. Это сталь, о которую все разобьется.
Бледнеет небо. Пора шлюпкам идти на промер. Чуть слышно опуская весла, пошла первая… Вот и вторая… Пасмурно, тихо. Чудное утро…
Глава четвертая
На Сигнальном барабан ударил тревогу и взвились ракеты.
– Смотри, – говорил Маркешка приятелю своему Алексею, подходя к брустверу и наслаждаясь сознанием собственной безопасности. – Промер делают, видишь, лот кидают.
– К нам сегодня не хотят. На кладбище метят, – отвечал Бердышов.
Маркешка молчал, подумав, что орудие он «изладил» как следует, но теперь надо проверить.
– Они всю ночь промеры делали, – заметил седой аврорец Логвинов, слышавший разговор казаков. – По всей бухте шлюпки ходят.
– Не знают, где отломится, – заметил Бердышов.
На далекой шлюпке какие-то матросы делали все нехотя и неловко, как всегда и всюду в такое тяжкое сумрачное утро. Да еще спросонья. Сейчас бы рыбу ловить хорошо!
– Им бы не лот дать, а сетки, как раз поймали бы!
– Осьминога-то, – добавил Алешка, – рака ли…
– Я вчера посмотрел, Хрюков бежит и тащит чудовище, я спрашиваю: кого это? Молчит… Однако сам не знает, кого поймал. «Что торопишься?» А как же, мол, не торопиться, он вот-вот клешшами-то ушшемит.
– Тут, паря, в воде кого только нет.
Шлюпки шли медленно… С нашей батареи от кладбища выстрелили. Ядро упало, перелетев первую из шлюпок. Запыхтел пароход, пустил дым.
– Паря, застучало у него в хвосте и поехал! – сказал Алешка. – Нам бы с тобой на нем в Усть-Стрелку.
Пароход подошел к шлюпкам. С нашей батареи от кладбища снова дали выстрел. Пароход выпалил в ответ из своей огромной пушки, установленной на носу. На берегу в кустах опять закурились белые дымки, там грохнуло раз-другой. И снова ухнуло в ответ с парохода.
Подошел командир батареи лейтенант Гаврилов.
– Ну, братцы, по местам!
– Рады стараться, ваше благородие! – прокричали матросы и казаки и стали расходиться к орудиям.
– Первая!
Орудие дернулось, и ядро со свистом понеслось с горы над морем и шлепнулось в воду между шлюпок.
– Вторая!
– Пошло, – сказал Маркешка.
Одно из ядер легло у самого парохода. Оттуда ответили. Огромное ядро ударило в гору. Град камней посыпался на батарею. И сразу задним ходом пароход ушел за скалу. Пушка на нем огромная. Он снова вышел и бухнул и опять пошел задним ходом.
– Заряжается!
– Огонь! – крикнул Гаврилов.
На этот раз все ядра легли в воду, не долетая шлюпок, а пароход опять успел уйти.
– Что же ты, братец, – обратился Гаврилов к Маркешке. – Дай-ка я сам.
Загрохотали орудия сзади на кошке. Это била вторая батарея. Теперь по появившемуся пароходу и по шлюпкам били сразу три батареи. Пароход забрал шлюпки на буксир и повел их обратно к своей эскадре.
– Не фартит ему! – заметил Алексей.
Пароход отходил, и ядра не достигали его. Вторая батарея вскоре стихла, берегли заряды, да и пароход стал не виден с кошки. Отсюда видно, но не достать, и Гаврилов не пытался догнать его своими ядрами. С этой горы, выдвинувшейся в море, как с птичьего полета, видна вся губа и сама вражеская эскадра кажется близкой.
На судах, стоявших на рейде, началось движение. Там поднимали якоря. Одно судно разворачивалось само собой, видимо морским течением заносило корму. Пароход подходил к своим судам. Еще одно ядро легло возле него в воду. Это ухитрился Александр Максутов. На английском фрегате виднелись матросы, суетившиеся на палубе.
Маркешка установил свое орудие так, что повыше поднялось дуло, и заложил побольше пороху. Он еще вчера предлагал заряжать пушку по-своему.
– А ну еще разок попробуй, – сказал Гаврилов. – Куда ни шло…
Гаврилов с интересом наблюдал, как Хабаров выверил прицел. Маркешка целился в большое адмиральское судно.
– Вторая! – махнув саблей, крикнул Гаврилов. Орудие дернулось.
– Пошло, – небрежно проговорил Маркешка, махнув рукой, как бы не ожидая ничего хорошего.
Вдруг на большом адмиральском судне показался взрыв.
– Припечатал! – закричал Бердышов.
Маркешка побледнел от неожиданности. Все, кажется, произошло лучше, чем он предполагал.
Тем временем пароход сделал круг по бухте, потом вернулся, подошел к одному из фрегатов и остановился. Он постоял некоторое время. Потом из трубы повалил дым гуще, пароход свистнул и пошел, но на этот раз вместе с фрегатом, он потащил у себя на боку огромное судно, которое было чуть не в два раза выше его.
– Как муравей! – сказал Бердышов.
– Первая! – крикнул Гаврилов.
Ядро легло, не долетев до вражеской эскадры.
– А ну еще!
На батарею прибежал красный, запыхавшийся адъютант губернатора.
– Генерал приказал пальбу пока прекратить! Пусть фрегаты подойдут ближе. Его превосходительство приказал беречь заряды, а то ядра наши не долетают. Его превосходительство на вершине горы, наблюдает сам.
– Кажется, одна наша бомба разорвалась на судне, – радостно волнуясь, сказал Гаврилов.
– Да, мы тоже что-то заметили. Генерал очень доволен. Но пока берегите заряды, они, видимо, готовятся к десанту.
Пароход подошел к большому адмиральскому судну, по которому только что стреляли, и как бы хотел его взять на другой борт, но не взял, а прошел мимо.
– Промахнулся!
Вдруг пароход и первый фрегат, что был у него, как приклеенный, сбоку на буксире, расцепились. С этого фрегата пошла шлюпка, направляясь к адмиральскому фрегату. Офицеры всматривались. Заметных повреждений у неприятеля не было видно. Меж судов противника заходили шлюпки.
– Что-то у них стряслось!
Пароход пошел вдаль, к выходу в океан. С Бабушки выпалили по нему, он отвечал из пушки. Вскоре пароход повернул обратно. Он ходил по бухте как пьяный.
– Работать не хочет, а только пыхтит.
Полчаса ждали. Очевидно было, что неприятельские суда хотели подойти к берегу, но почему-то раздумали. Похоже было, что враг нынче отменил штурм, что-то случилось.
– Не ты ли, Маркел, им все нарушил? – спрашивали Хабарова.
На горе послышался барабан. Били отбой.
– Шабаш, ребята! – воскликнул Алешка Бердышов, вылезая из укрытия и подсаживаясь к костру.
На батарее долго говорили о том, что могло случиться. Обсуждали, как стреляли, предполагали, что Маркешка угадал в корму большого фрегата. Другие отвечали, что не Маркешка попал, а что это был выстрел оттуда, а нам показалось, что наша бомба лопнула. Скобельцын не верил, что Маркешка попал. Но в то же время очень похоже было, что Маркешкина бомба долетела. Логвинов и Силаев – канониры-наводчики с «Авроры» – хвалили его.
Целый день ждали нового нападения, Но неприятель не подавал никаких признаков. После обеда где-то в стороне Тарьинской губы появилась шлюпка. За ней тянулся какой-то плоский предмет.
– Эй, паря, мотри-ка – че такое?
– Не плот ли?
– Кто это? – оживились на батарее и стали собираться у бруствера.
– Не наши ли?..
– Наши! – сказал матрос сорок седьмого камчатского экипажа. – Это Усов с Тарьи кирпичи везет. Да прямо на эскадру правит! Не с ума ли сошел?
– Усов – унтер-офицер, должен бы иметь понятие. Он там долго жил на кирпичном заводе.
– Че ж, в самом деле. Как бы его упредить…
Сигнальщик уже передавал в город, что с Тарьи идут шлюпка и плот.
На английских судах тоже заметили приближение плота и шлюпки. На одном из фрегатов забегали люди, и вскоре от него отошли две шлюпки, а за ними еще пять шлюпок отвалили от эскадры. Усов, видно, разглядел вражеские флаги. Оставив плот, шлюпка стала быстро убегать.
– Кого же теперь! Поздно спохватился!
– Ну поперли за им! Как хлестко гребут!
– Уходит…
– Нет…
– Уйдет, уйдет!
– Ну да, куда он уйдет, смеешься…
Все пришли в сильнейшее возбуждение. На шлюпке выгребали изо всех сил. Но англичане шли быстрее.
– Гляди, там баба с имя. Человек десять наших…
– Это с Тарьи. Они там кирпич выжигают. Усов и шестеро с ним… Они!
– Да это не Усова ли жена?
– Она в то воскресенье с ребятами гостить поехала к Усову.
– Паря, настигают!
– Беда!
– И там Удалой с имя!
Каждый желал бы что-то сделать, как-то помочь, но что сделаешь, когда за Усовым гонится семь шлюпок и расстояние все сокращается. Между батареей и этими шлюпками залегла эскадра из шести кораблей. А пушки наши до эскадры достать не могут.
– Да что он, дурной, неужели пальбы не слыхал?
– Жена гостила…
– Одурел старик, как олень на гону.
Казалось, что уходившая шлюпка была уже у берега.
– Вот теперь попался! – сказал матрос.
– Готово! Весла наши подняли. Схватили наших!
Английские шлюпки окружили плот, а французские – шлюпку и повели ее к эскадре. Вскоре все шлюпки скрылись за судами.
– Как он не видел!
Этот случай долго обсуждали на батарее. Почувствовалось, что враг не шутит. Сразу столько шлюпок отвалило, пошли друг с другом наперегонки и схватили.
– Им, видно, «языка» надо, – заметил Скобельцын.
– Ну там имя дадут пить теперь!
– А ребятишек тоже будут терзать? – с испугом спрашивал Ваня, мальчик, сын солдата, обязанный подносить картузы.
Никто не ответил ему. И Скобельцын из желания возбудить ненависть к врагу и для порядка, для правильного суждения, стал объяснять, что будут наших пытать и терзать, потребуют сказать, сколько войска в городе, где стоит, какие начальники и сколько пушек.
– Не позволяется терзать пленных, – заметил аврорский матрос.
– Да что они скажут! – вмещался матрос сорок седьмого экипажа Сивцов. – Они же давно из города.
Общее мнение было, что Усов ничего не знает, он давно из города и ничего с него и с его товарищей не возьмешь. Но настроение у всех стало тревожней. Под вечер опять несколько шлюпок пошли от эскадры делать промеры, но они держались далеко, так что стрельба с батарей не могла причинить им никакого вреда.
– Дознались, нет ли? – говорил Маркешка и думал: «Если узнали, сколько чего у нас, и пошли делать промеры, то ночью полезут на берег…»
Гаврилов ходил и все проверял, как и что делается. В душе он недоволен Василием Степановичем. Как казалось Гаврилову, тот всю свою заботу выказывал третьей и второй батареям, которыми командовали братья князья Максутовы, а к Гаврилову он давно придирался, еще в пятьдесят первом году устраивал ему «распеканции», считал его наперсником Лярского.
Казаки и матросы докапывали землянку, делая укрытие. Тут же «починялись»: латали одежду, ичиги.
Шлюпка с эскадры пошла к берегу. У одного из орудий все время стояла прислуга. Шлюпка приближалась. Гаврилов долго следил за ней. Прогремел выстрел. И сразу по этой же шлюпке ударили с четвертой батареи. Шлюпка с англичанами в красных рубахах шла, не обращая внимания на ядра. Правили прямо к кладбищу как ни в чем не бывало.
– Паря, храбрые!
– Они туда гнут! – говорили на батарее. – Однако туда и станут нападать.
Со второй батареи дали по шлюпке три выстрела.
– Они все прилаживаются, завтра туда надо ждать гостей.
– Ну что, не попали?
– Нет…
– Завтра начнется, – сказал Маркешка.
Не доходя до берега, шлюпка повернула и так же с промером пошла обратно. Офицер стоял на корме во весь рост на виду.
– Завтра начнется, – повторил Маркешка.
Алексей невольно посмотрел на скалу, высившуюся над батареей. Гаврилов снова выпалил. Ядро пролетело над головой английского офицера.
– Сшибить бы его! Стоит, зараза, как бурхан! Хотя бы поклонился…
Все это были неприятные предвестники грядущей битвы. Похоже, что враг этот спуску не даст и ядер не страшится. Это приободрило и Гаврилова.
В душе каждого сильно тревожил вопрос: что-то завтра? Как ночь пройдет? Деваться тут некуда. Над головой скала, вокруг море. А враг обложил со всех сторон. Тучи то густели, то расходились. Погода стояла теплая, и на ночь никто из часовых не надевал полушубка.
Ночью где-то за Никольской сопкой раздавалась ружейная стрельба. Видно, там тоже ходили шлюпки с промерами.
На батарею пришел офицер, что-то говорил Гаврилову.
Всю ночь на эскадре слышался плеск весел и стук топоров. Там тоже готовились.
– И плотничают, починяются, имя тоже без ущерба не обошлось.
Многие не спали в эту ночь. Маркешка тоже часто просыпался, подходил к берегу, смотрел на море. Звезд не видно было, тучи, тепло. Уж осень близка. А лета не видали.
Глава пятая
«О люди!» – думает старый француз.
Прайс несколько оживился, видя всеобщее воодушевление. Казалось, капитаны судов готовы все исполнить с блеском. Но неприятны намеки. Никольсен груб, но прав. Прайс горд, но в душе ему стыдно. У флота есть свои законы. Да, он знал это давно. Его упрекали. Они рвутся в бой. Их боевой дух захватывал адмирала. Ему казалось, что все же тон на эскадре очень тонко задавали французы. Уже давно их насмешки настраивали английских офицеров против своего адмирала. Даже на Нукагиве, где эти французы так жадно предавались наслаждениям, они не упускали случая упрекнуть адмирала в бездействии и напустить в атмосферу яда.
Несмотря на взаимные колкости и упреки, военный совет сегодня был единодушен, как никогда со времени соединения эскадры. Все соглашаются, что русские успели укрепиться. Слово «успели» очень оскорбительно, кажется, по самой своей природе.
– Их батареи, по крайней мере батареи внешнего пояса, – сказал английский адмирал, – были сегодня видны нам. Враг сам открыл их. Мы имели возможность их наблюдать.
На большом листе посередине стола очень хорошо исполненный план Петропавловска: коса, бухта, город, церковь. Офицеры, штурманы, матросы эскадры – это все герои. Сколько стран, островов видели они, описали, сколько глубин промерили и сколько берегов нанесли на карту. Сколько раз высаживались они с оружием на чужие берега, часто совершенно неизвестные.
Диспозиция принята с некоторыми поправками. Сначала офицеры малых французских судов очень обижались, что их командам не представляется возможности участвовать в бою. Главную роль собирались разыгрывать большие фрегаты. Но они добились, что десант на кладбищенскую батарею, ядро его, будет состоять из команд двух французских бригов.
Однако все же главное – фрегаты. Решено: пароход ведет фрегаты и ставит их на шпринге[103], напротив Шаховой. Огонь, уничтожение Шаховой, уничтожение кладбищенской, фланги врага обессилены, ворота раздвигаются, огонь по ковшу, по «Авроре» – и вперед! Путь открыт! Батареи на флангах уничтожены. Пароход ставит суда в новую позицию. Десант идет по берегу и врывается в город. Суда бьют по «Авроре». Подкрепления непрерывно свозятся на гребных судах к кладбищу и на Шахов мыс.
С рассветом гребные суда идут на промер глубины. Бриг и корвет остаются в резерве, прикрывая тыл на случай появления русского фрегата «Диана» у входа в гавань. Опасность может быть. Где-то по океану рассеяно десять или двенадцать русских судов, где-то ходят «Паллада» и «Диана». Проклятые американцы твердят, что у русских двенадцать фрегатов. Вдруг? Да, опасно нападать и обессиливать свою эскадру, имея в тылу таинственную эскадру Путятина.
Со штурмом надо спешить. Петропавловск должен быть взят немедленно. В противном случае союзная эскадра может оказаться в ловушке и вход в губу – не подвиг для нее, а несчастье. Поэтому нельзя без конца бомбардировать.
Что будет, если подойдут русские суда и блокируют выход из бухты? Тут нельзя быть небрежным и отделываться саркастическими замечаниями, как старик француз, который делает вид, что очень сомневается в том, что русские предпримут какие-то ответные действия. Прайс считает, что надо спешить. Удар должен быть решительным. Штурмовать! Да и близится время штормов.
Все расходились с чувством облегчения. Во тьме вельботы повезли капитанов к своим кораблям.
Де-Пуант задержался. Наедине он резко сказал Прайсу, что поражен, сколь ужасны последствия сделанных упущений. Прайс вспыхнул. Он готов был ответить этому старому болтливому французу резко и многословно, но Де-Пуант не принял боя. Он почтительно пожелал спокойной ночи.
Прайс не успокоился в эту ночь. Все говорили одно и то же… О нет, Прайс – воин, и он не боится. Он чувствовал, судьба гонит его в бой, а злые языки за его спиной как штыки. Он готов был сражаться. Чувство чести, гордости заговорило с особенной силой.
Чуть свет он прошел по палубе, приободряя матросов перед боем.
«Кажется, они тоже недовольны», – подумал он.
Британские матросы столь же оригинальны, как и офицеры. И у них бакенбарды, усы, величественный вид, мундиры, хорошие ружья. Некоторые уже старые, лысые, есть в очках. «Волосатые дикари», «рыжие» – называли их в Китае. Но грамотные воины, отлично владеют оружием. Удар таких войск страшен. Это сталь, о которую все разобьется.
Бледнеет небо. Пора шлюпкам идти на промер. Чуть слышно опуская весла, пошла первая… Вот и вторая… Пасмурно, тихо. Чудное утро…
Глава четвертая
ТЯЖЕЛЫЙ ДЕНЬ
Батарея № 1 более других вредила фрегатам.[104]
И. Барсуков
На Сигнальном барабан ударил тревогу и взвились ракеты.
– Смотри, – говорил Маркешка приятелю своему Алексею, подходя к брустверу и наслаждаясь сознанием собственной безопасности. – Промер делают, видишь, лот кидают.
– К нам сегодня не хотят. На кладбище метят, – отвечал Бердышов.
Маркешка молчал, подумав, что орудие он «изладил» как следует, но теперь надо проверить.
– Они всю ночь промеры делали, – заметил седой аврорец Логвинов, слышавший разговор казаков. – По всей бухте шлюпки ходят.
– Не знают, где отломится, – заметил Бердышов.
На далекой шлюпке какие-то матросы делали все нехотя и неловко, как всегда и всюду в такое тяжкое сумрачное утро. Да еще спросонья. Сейчас бы рыбу ловить хорошо!
– Им бы не лот дать, а сетки, как раз поймали бы!
– Осьминога-то, – добавил Алешка, – рака ли…
– Я вчера посмотрел, Хрюков бежит и тащит чудовище, я спрашиваю: кого это? Молчит… Однако сам не знает, кого поймал. «Что торопишься?» А как же, мол, не торопиться, он вот-вот клешшами-то ушшемит.
– Тут, паря, в воде кого только нет.
Шлюпки шли медленно… С нашей батареи от кладбища выстрелили. Ядро упало, перелетев первую из шлюпок. Запыхтел пароход, пустил дым.
– Паря, застучало у него в хвосте и поехал! – сказал Алешка. – Нам бы с тобой на нем в Усть-Стрелку.
Пароход подошел к шлюпкам. С нашей батареи от кладбища снова дали выстрел. Пароход выпалил в ответ из своей огромной пушки, установленной на носу. На берегу в кустах опять закурились белые дымки, там грохнуло раз-другой. И снова ухнуло в ответ с парохода.
Подошел командир батареи лейтенант Гаврилов.
– Ну, братцы, по местам!
– Рады стараться, ваше благородие! – прокричали матросы и казаки и стали расходиться к орудиям.
– Первая!
Орудие дернулось, и ядро со свистом понеслось с горы над морем и шлепнулось в воду между шлюпок.
– Вторая!
– Пошло, – сказал Маркешка.
Одно из ядер легло у самого парохода. Оттуда ответили. Огромное ядро ударило в гору. Град камней посыпался на батарею. И сразу задним ходом пароход ушел за скалу. Пушка на нем огромная. Он снова вышел и бухнул и опять пошел задним ходом.
– Заряжается!
– Огонь! – крикнул Гаврилов.
На этот раз все ядра легли в воду, не долетая шлюпок, а пароход опять успел уйти.
– Что же ты, братец, – обратился Гаврилов к Маркешке. – Дай-ка я сам.
Загрохотали орудия сзади на кошке. Это била вторая батарея. Теперь по появившемуся пароходу и по шлюпкам били сразу три батареи. Пароход забрал шлюпки на буксир и повел их обратно к своей эскадре.
– Не фартит ему! – заметил Алексей.
Пароход отходил, и ядра не достигали его. Вторая батарея вскоре стихла, берегли заряды, да и пароход стал не виден с кошки. Отсюда видно, но не достать, и Гаврилов не пытался догнать его своими ядрами. С этой горы, выдвинувшейся в море, как с птичьего полета, видна вся губа и сама вражеская эскадра кажется близкой.
На судах, стоявших на рейде, началось движение. Там поднимали якоря. Одно судно разворачивалось само собой, видимо морским течением заносило корму. Пароход подходил к своим судам. Еще одно ядро легло возле него в воду. Это ухитрился Александр Максутов. На английском фрегате виднелись матросы, суетившиеся на палубе.
Маркешка установил свое орудие так, что повыше поднялось дуло, и заложил побольше пороху. Он еще вчера предлагал заряжать пушку по-своему.
– А ну еще разок попробуй, – сказал Гаврилов. – Куда ни шло…
Гаврилов с интересом наблюдал, как Хабаров выверил прицел. Маркешка целился в большое адмиральское судно.
– Вторая! – махнув саблей, крикнул Гаврилов. Орудие дернулось.
– Пошло, – небрежно проговорил Маркешка, махнув рукой, как бы не ожидая ничего хорошего.
Вдруг на большом адмиральском судне показался взрыв.
– Припечатал! – закричал Бердышов.
Маркешка побледнел от неожиданности. Все, кажется, произошло лучше, чем он предполагал.
Тем временем пароход сделал круг по бухте, потом вернулся, подошел к одному из фрегатов и остановился. Он постоял некоторое время. Потом из трубы повалил дым гуще, пароход свистнул и пошел, но на этот раз вместе с фрегатом, он потащил у себя на боку огромное судно, которое было чуть не в два раза выше его.
– Как муравей! – сказал Бердышов.
– Первая! – крикнул Гаврилов.
Ядро легло, не долетев до вражеской эскадры.
– А ну еще!
На батарею прибежал красный, запыхавшийся адъютант губернатора.
– Генерал приказал пальбу пока прекратить! Пусть фрегаты подойдут ближе. Его превосходительство приказал беречь заряды, а то ядра наши не долетают. Его превосходительство на вершине горы, наблюдает сам.
– Кажется, одна наша бомба разорвалась на судне, – радостно волнуясь, сказал Гаврилов.
– Да, мы тоже что-то заметили. Генерал очень доволен. Но пока берегите заряды, они, видимо, готовятся к десанту.
Пароход подошел к большому адмиральскому судну, по которому только что стреляли, и как бы хотел его взять на другой борт, но не взял, а прошел мимо.
– Промахнулся!
Вдруг пароход и первый фрегат, что был у него, как приклеенный, сбоку на буксире, расцепились. С этого фрегата пошла шлюпка, направляясь к адмиральскому фрегату. Офицеры всматривались. Заметных повреждений у неприятеля не было видно. Меж судов противника заходили шлюпки.
– Что-то у них стряслось!
Пароход пошел вдаль, к выходу в океан. С Бабушки выпалили по нему, он отвечал из пушки. Вскоре пароход повернул обратно. Он ходил по бухте как пьяный.
– Работать не хочет, а только пыхтит.
Полчаса ждали. Очевидно было, что неприятельские суда хотели подойти к берегу, но почему-то раздумали. Похоже было, что враг нынче отменил штурм, что-то случилось.
– Не ты ли, Маркел, им все нарушил? – спрашивали Хабарова.
На горе послышался барабан. Били отбой.
– Шабаш, ребята! – воскликнул Алешка Бердышов, вылезая из укрытия и подсаживаясь к костру.
На батарее долго говорили о том, что могло случиться. Обсуждали, как стреляли, предполагали, что Маркешка угадал в корму большого фрегата. Другие отвечали, что не Маркешка попал, а что это был выстрел оттуда, а нам показалось, что наша бомба лопнула. Скобельцын не верил, что Маркешка попал. Но в то же время очень похоже было, что Маркешкина бомба долетела. Логвинов и Силаев – канониры-наводчики с «Авроры» – хвалили его.
Целый день ждали нового нападения, Но неприятель не подавал никаких признаков. После обеда где-то в стороне Тарьинской губы появилась шлюпка. За ней тянулся какой-то плоский предмет.
– Эй, паря, мотри-ка – че такое?
– Не плот ли?
– Кто это? – оживились на батарее и стали собираться у бруствера.
– Не наши ли?..
– Наши! – сказал матрос сорок седьмого камчатского экипажа. – Это Усов с Тарьи кирпичи везет. Да прямо на эскадру правит! Не с ума ли сошел?
– Усов – унтер-офицер, должен бы иметь понятие. Он там долго жил на кирпичном заводе.
– Че ж, в самом деле. Как бы его упредить…
Сигнальщик уже передавал в город, что с Тарьи идут шлюпка и плот.
На английских судах тоже заметили приближение плота и шлюпки. На одном из фрегатов забегали люди, и вскоре от него отошли две шлюпки, а за ними еще пять шлюпок отвалили от эскадры. Усов, видно, разглядел вражеские флаги. Оставив плот, шлюпка стала быстро убегать.
– Кого же теперь! Поздно спохватился!
– Ну поперли за им! Как хлестко гребут!
– Уходит…
– Нет…
– Уйдет, уйдет!
– Ну да, куда он уйдет, смеешься…
Все пришли в сильнейшее возбуждение. На шлюпке выгребали изо всех сил. Но англичане шли быстрее.
– Гляди, там баба с имя. Человек десять наших…
– Это с Тарьи. Они там кирпич выжигают. Усов и шестеро с ним… Они!
– Да это не Усова ли жена?
– Она в то воскресенье с ребятами гостить поехала к Усову.
– Паря, настигают!
– Беда!
– И там Удалой с имя!
Каждый желал бы что-то сделать, как-то помочь, но что сделаешь, когда за Усовым гонится семь шлюпок и расстояние все сокращается. Между батареей и этими шлюпками залегла эскадра из шести кораблей. А пушки наши до эскадры достать не могут.
– Да что он, дурной, неужели пальбы не слыхал?
– Жена гостила…
– Одурел старик, как олень на гону.
Казалось, что уходившая шлюпка была уже у берега.
– Вот теперь попался! – сказал матрос.
– Готово! Весла наши подняли. Схватили наших!
Английские шлюпки окружили плот, а французские – шлюпку и повели ее к эскадре. Вскоре все шлюпки скрылись за судами.
– Как он не видел!
Этот случай долго обсуждали на батарее. Почувствовалось, что враг не шутит. Сразу столько шлюпок отвалило, пошли друг с другом наперегонки и схватили.
– Им, видно, «языка» надо, – заметил Скобельцын.
– Ну там имя дадут пить теперь!
– А ребятишек тоже будут терзать? – с испугом спрашивал Ваня, мальчик, сын солдата, обязанный подносить картузы.
Никто не ответил ему. И Скобельцын из желания возбудить ненависть к врагу и для порядка, для правильного суждения, стал объяснять, что будут наших пытать и терзать, потребуют сказать, сколько войска в городе, где стоит, какие начальники и сколько пушек.
– Не позволяется терзать пленных, – заметил аврорский матрос.
– Да что они скажут! – вмещался матрос сорок седьмого экипажа Сивцов. – Они же давно из города.
Общее мнение было, что Усов ничего не знает, он давно из города и ничего с него и с его товарищей не возьмешь. Но настроение у всех стало тревожней. Под вечер опять несколько шлюпок пошли от эскадры делать промеры, но они держались далеко, так что стрельба с батарей не могла причинить им никакого вреда.
– Дознались, нет ли? – говорил Маркешка и думал: «Если узнали, сколько чего у нас, и пошли делать промеры, то ночью полезут на берег…»
Гаврилов ходил и все проверял, как и что делается. В душе он недоволен Василием Степановичем. Как казалось Гаврилову, тот всю свою заботу выказывал третьей и второй батареям, которыми командовали братья князья Максутовы, а к Гаврилову он давно придирался, еще в пятьдесят первом году устраивал ему «распеканции», считал его наперсником Лярского.
Казаки и матросы докапывали землянку, делая укрытие. Тут же «починялись»: латали одежду, ичиги.
Шлюпка с эскадры пошла к берегу. У одного из орудий все время стояла прислуга. Шлюпка приближалась. Гаврилов долго следил за ней. Прогремел выстрел. И сразу по этой же шлюпке ударили с четвертой батареи. Шлюпка с англичанами в красных рубахах шла, не обращая внимания на ядра. Правили прямо к кладбищу как ни в чем не бывало.
– Паря, храбрые!
– Они туда гнут! – говорили на батарее. – Однако туда и станут нападать.
Со второй батареи дали по шлюпке три выстрела.
– Они все прилаживаются, завтра туда надо ждать гостей.
– Ну что, не попали?
– Нет…
– Завтра начнется, – сказал Маркешка.
Не доходя до берега, шлюпка повернула и так же с промером пошла обратно. Офицер стоял на корме во весь рост на виду.
– Завтра начнется, – повторил Маркешка.
Алексей невольно посмотрел на скалу, высившуюся над батареей. Гаврилов снова выпалил. Ядро пролетело над головой английского офицера.
– Сшибить бы его! Стоит, зараза, как бурхан! Хотя бы поклонился…
Все это были неприятные предвестники грядущей битвы. Похоже, что враг этот спуску не даст и ядер не страшится. Это приободрило и Гаврилова.
В душе каждого сильно тревожил вопрос: что-то завтра? Как ночь пройдет? Деваться тут некуда. Над головой скала, вокруг море. А враг обложил со всех сторон. Тучи то густели, то расходились. Погода стояла теплая, и на ночь никто из часовых не надевал полушубка.
Ночью где-то за Никольской сопкой раздавалась ружейная стрельба. Видно, там тоже ходили шлюпки с промерами.
На батарею пришел офицер, что-то говорил Гаврилову.
Всю ночь на эскадре слышался плеск весел и стук топоров. Там тоже готовились.
– И плотничают, починяются, имя тоже без ущерба не обошлось.
Многие не спали в эту ночь. Маркешка тоже часто просыпался, подходил к берегу, смотрел на море. Звезд не видно было, тучи, тепло. Уж осень близка. А лета не видали.
Глава пятая
ШТУРМ
Утро. Вражеская эскадра начала двигаться. Воздух тихий. Из города доносится молитва, пение, голос попа. Это на второй батарее служат молебен. С Сигнального мыса видны отряды, стоящие там с примкнутыми штыками. С вражеского парохода выпалили. Ядро пронеслось над горами и, перелетев их, шлепнулось в бухту. Пароход с фрегатом на буксире вышел вперед. Запыхтело, задымило. Вражеские суда, казалось, шли, чтобы палить по второй батарее и туда, где «Аврора», где служили молебен, стояли войска, чиновники и сам губернатор. Снова выстрелила вражеская пушка.
– Ур-ра! – загремело в утренней тишине на всех русских батареях. Начали где-то у «Авроры». Что-то гордое и торжественное было в этом крике, так что хотелось жертвовать собой. Маркешке горло сжало.
– Ура!.. Ура!.. – перекатывалось с сопки на сопку.
Много ли у нас людей! Казалось, кричат леса, сопки и вся наша земля.
Петропавловск объявлял, что он не сдается. Вот снова покатилось «ура», его начали там, в сердце порта, у «Авроры» и у второй батареи, первыми грянули матросы и вот уже подхватили на четвертой…
– Ура, братцы! – крикнул Гаврилов.
– Ур-ра! – подхватил Маркешка вместе с товарищем. «Слушай, эй! – хотелось крикнуть пароходу. – Не сдаемся, паря!»
– Ура-а-а-а!.. – гремело на батарее под скалой.
Слышно было, как подхватили у Максутова на седловине и где-то далеко еще, – это, видно, на пятой, у Карла Газехуса.
«Прощай, Любаша!» – подумал Маркешка, вспоминая свою жену. Не так жаль было помирать, как жаль, что Любаша достанется кому-то. Разве она во вдовах высидит? И при живом-то муже ей от мужиков отбоя нет! «Уж я ли не муж, сама говорит – удалой, охотиться ли, пахать ли, ружье производить, плясать ли, еще ли чего… Что мордой желтоват да кривоногий – она про то мне завсегда говорила, что ей это все равно, что у нее ко мне расположение души, а на морду не заглядывает. «У тебя, говорит, зато глаза».
Но, как замечал Маркешка везде и всюду, если мужик маловат ростом, то бабы его не очень любят… И тут под ядрами, перед лицом смерти, маленького Маркешку временами начинала разбирать ревность. «Неужели Любаха грешит, пока мы тут за веру, царя и отечество льем кровь?..»
Английский пароход подхватил два огромных фрегата, как под ручки, и потащил их. А в хвосте тащится третий. Это как Любава идет и ругается на мужа.
«Пароход маленький, а с тремя управляется. Вот что значит машина! А люди, мол, машина, машина, глупости, мол, это черт, нечистый, анчихрист… Эх, заразы… Паря, умирать приходится молодым. Че мне? Сорок годов? А я еще ростом мал, а малая собачка до старости щенок: когда забирали в поход, то не признали моих лет, велели мне года снизить, объявили меня совсем молодым, и вот теперь буду помирать. Этот пароход и в прошлый раз также хотел два корабля подхватить. Да не удалось ему. Мало каши ел! Теперь подкормился, прет! Но, заразы, я вам тоже еще раз припечатаю», – думал Маркешка, стоя наготове у орудия.
Он был твердо уверен, что вчера во время боя попал из своей пушки во фрегат. Но как-то никто об этом не говорит, офицеры этого даже не признают, как будто ничего и не было.
А пароход, как богатырь, шел, тащил медленно, но верно, он свое дело знал, тащил на себе корабли. Потом отдал буксир, и один из фрегатов стал прямо против батареи Сигнального мыса со всеми пушками, наведенными прямо на Маркешку. Там было на борту их множество. У нас пять штук, а у них не полсотни ли? Другой вражеский корабль стал рядом с первым.
Вдруг весь пояс укреплений Петропавловска заговорил, всюду закурились дымки, и ядра забултыхались около вражеских судов. Англичане становились на шпринге, видно, решили на близком расстоянии биться крепко.
– Первая! – скомандовал Гаврилов.
Пошло первое ядро. Перешибло у них снасти.
И вдруг весь борт вражеского судна охватило как пожаром. Раздался дробный грохот, как в сильнейшую грозу. Ядра взрыли землю. Земля полетела на бруствер и за него. Бомба ударила в мешки с землей. Рослому матросу Сивцову из сорок седьмого экипажа ядро хрястнуло в самую грудь. Другое пронеслось над головой Маркешки. «А говорят, высокому хорошо. Будь я чуть повыше…» – подумал он. И тут же его как обожгло по спине и по голове. Это хлестнуло целым градом осколков со скалы. Парус прорешетило, подняло, как в ветер, сорвало и – филькой его звали… Снова полыхнул борт английского фрегата. Били по батарее и по мачте, на которой слабо полощется гюйс[105] – крепостной флаг.
Гаврилов, красный, с перекошенным от ярости, а может быть, от испуга лицом, сам прицелился и выстрелил из орудия, около которого пал канонир Логвинов.
Борт английского фрегата опять запылал сплошным огнем.
– Вторая! – крикнул Гаврилов.
Маркешка выпалил.
«Пошло! А меня не так легко сшибить, ты попробуй попади в меня», – с яростью думал он.
Но уж батарею сносило огненным смерчем. Столбом поднялась земля, камни. Упал мальчик, сынок солдата. Два орудия сбили, прислуга – казаки братаны и матросы валялись. Лег матрос Силаев. Кровь у кого на голове, у кого на рубахе. Один куда-то пополз. Другие стонали, корчились, один лежал мертвый ничком…
– Вторая, Хабаров, вторая! – чуть не в ухо ему кричал Гаврилов. Англичане опять грохнули, опять хлестнули камни. Маркешка ложился на время и вскакивал, когда проносился каменный шквал.
По батарее бьют два фрегата сразу. Все разбито. Пушки лежат на боку. Вдруг вбегают аврорцы. Впереди рослые белобрысые богатыри матросы Хайбула Халитов, Сайфула Хасамутдинов и Бинбах Тухтаеров. Это из казанских татар, где товары для Кяхты делают. С ними коротконогий белокурый Петр Минин, писарь Кувшинников тоже прибежал. Вот и Васька Егоров, что строил эту батарею. Этим отрядом командует прапорщик Николай Можайский, знакомый. Прямо под ядрами стали исправлять батарею. Матросы – здоровые крепыши, как медведи, сопят, не ругаются. Гаврилов тоже возится с ними. У него рука в крови.
И вот уж один из матросов приладил пушку, приложился и бьет. И еще одна пушка наша исправна.
Англичане, видно, тоже передохнули, перевели дух.
По земле ползет казак Суриков, у него все лицо черно от крови, затекло.
– Ур-ра! – кричит, подымая саблю, Гаврилов.
– Ур-ра-а-а!.. – подхватывают на батарее.
Но снова вспыхивает английский борт. Опять все ложатся.
Англичане бегут толпой прямо по палубе на другой борт, кренят судно, жерла пушек подымаются выше, опять огонь. Кажется, их ядра летят в город.
Гаврилов, с искривленным лицом, надсеченным осколком камня от виска до подбородка, как разрисованным красным карандашом, стоит, не гнется, не прячется, с саблей наголо в здоровой руке.
По тропе сбегает молоденький юнкер.
– Генерал приказал заклепать орудия, спустить гюйс и перенести все в город…
Набегают люди, это стрелки из резервной партии. Они поднимают убитых, берут раненых. И снова летят ядра.
Гаврилов и юнкер не прячутся, как бы вызывая друг друга гордо стоять.
– Пошел гюйс! – кричит Гаврилов.
Алешка перебирает снасть.
– Хур-ра!.. – вдруг гремит на английском фрегате дружный торжествующий крик сотен глоток. Они торжествуют!
«Да, батареи нашей уж нет… Все! Снесли ее! Враг орет! Побили нас!» Гаврилов заклепывает последний ствол. Маркешка помогает ему.
– Маркешка, уматывай отсюда живей! – кричит Бердышов.
Новый залп врага. Упал Гаврилов.
– Их офицер убит! Хура! – раздалось на английском фрегате. – Ху-ра! Хура!
И снова по вражеским судам покатился победный крик. Опять англичане бегут толпой к другому борту, качаются, как на качелях, и опять их ядра летят через сопки, в город, дальше, чем можно!
Маркешка, перескакивая через сбитые пушки, спускается в мать-тайгу, в чащу родную… Ядро свистит над головой. Маркешка догоняет стрелков.
– С имя бы сойтись вплотную, – говорит Бердышов, – посмотреть, – что за народ.
– Ур-ра! – загремело в утренней тишине на всех русских батареях. Начали где-то у «Авроры». Что-то гордое и торжественное было в этом крике, так что хотелось жертвовать собой. Маркешке горло сжало.
– Ура!.. Ура!.. – перекатывалось с сопки на сопку.
Много ли у нас людей! Казалось, кричат леса, сопки и вся наша земля.
Петропавловск объявлял, что он не сдается. Вот снова покатилось «ура», его начали там, в сердце порта, у «Авроры» и у второй батареи, первыми грянули матросы и вот уже подхватили на четвертой…
– Ура, братцы! – крикнул Гаврилов.
– Ур-ра! – подхватил Маркешка вместе с товарищем. «Слушай, эй! – хотелось крикнуть пароходу. – Не сдаемся, паря!»
– Ура-а-а-а!.. – гремело на батарее под скалой.
Слышно было, как подхватили у Максутова на седловине и где-то далеко еще, – это, видно, на пятой, у Карла Газехуса.
«Прощай, Любаша!» – подумал Маркешка, вспоминая свою жену. Не так жаль было помирать, как жаль, что Любаша достанется кому-то. Разве она во вдовах высидит? И при живом-то муже ей от мужиков отбоя нет! «Уж я ли не муж, сама говорит – удалой, охотиться ли, пахать ли, ружье производить, плясать ли, еще ли чего… Что мордой желтоват да кривоногий – она про то мне завсегда говорила, что ей это все равно, что у нее ко мне расположение души, а на морду не заглядывает. «У тебя, говорит, зато глаза».
Но, как замечал Маркешка везде и всюду, если мужик маловат ростом, то бабы его не очень любят… И тут под ядрами, перед лицом смерти, маленького Маркешку временами начинала разбирать ревность. «Неужели Любаха грешит, пока мы тут за веру, царя и отечество льем кровь?..»
Английский пароход подхватил два огромных фрегата, как под ручки, и потащил их. А в хвосте тащится третий. Это как Любава идет и ругается на мужа.
«Пароход маленький, а с тремя управляется. Вот что значит машина! А люди, мол, машина, машина, глупости, мол, это черт, нечистый, анчихрист… Эх, заразы… Паря, умирать приходится молодым. Че мне? Сорок годов? А я еще ростом мал, а малая собачка до старости щенок: когда забирали в поход, то не признали моих лет, велели мне года снизить, объявили меня совсем молодым, и вот теперь буду помирать. Этот пароход и в прошлый раз также хотел два корабля подхватить. Да не удалось ему. Мало каши ел! Теперь подкормился, прет! Но, заразы, я вам тоже еще раз припечатаю», – думал Маркешка, стоя наготове у орудия.
Он был твердо уверен, что вчера во время боя попал из своей пушки во фрегат. Но как-то никто об этом не говорит, офицеры этого даже не признают, как будто ничего и не было.
А пароход, как богатырь, шел, тащил медленно, но верно, он свое дело знал, тащил на себе корабли. Потом отдал буксир, и один из фрегатов стал прямо против батареи Сигнального мыса со всеми пушками, наведенными прямо на Маркешку. Там было на борту их множество. У нас пять штук, а у них не полсотни ли? Другой вражеский корабль стал рядом с первым.
Вдруг весь пояс укреплений Петропавловска заговорил, всюду закурились дымки, и ядра забултыхались около вражеских судов. Англичане становились на шпринге, видно, решили на близком расстоянии биться крепко.
– Первая! – скомандовал Гаврилов.
Пошло первое ядро. Перешибло у них снасти.
И вдруг весь борт вражеского судна охватило как пожаром. Раздался дробный грохот, как в сильнейшую грозу. Ядра взрыли землю. Земля полетела на бруствер и за него. Бомба ударила в мешки с землей. Рослому матросу Сивцову из сорок седьмого экипажа ядро хрястнуло в самую грудь. Другое пронеслось над головой Маркешки. «А говорят, высокому хорошо. Будь я чуть повыше…» – подумал он. И тут же его как обожгло по спине и по голове. Это хлестнуло целым градом осколков со скалы. Парус прорешетило, подняло, как в ветер, сорвало и – филькой его звали… Снова полыхнул борт английского фрегата. Били по батарее и по мачте, на которой слабо полощется гюйс[105] – крепостной флаг.
Гаврилов, красный, с перекошенным от ярости, а может быть, от испуга лицом, сам прицелился и выстрелил из орудия, около которого пал канонир Логвинов.
Борт английского фрегата опять запылал сплошным огнем.
– Вторая! – крикнул Гаврилов.
Маркешка выпалил.
«Пошло! А меня не так легко сшибить, ты попробуй попади в меня», – с яростью думал он.
Но уж батарею сносило огненным смерчем. Столбом поднялась земля, камни. Упал мальчик, сынок солдата. Два орудия сбили, прислуга – казаки братаны и матросы валялись. Лег матрос Силаев. Кровь у кого на голове, у кого на рубахе. Один куда-то пополз. Другие стонали, корчились, один лежал мертвый ничком…
– Вторая, Хабаров, вторая! – чуть не в ухо ему кричал Гаврилов. Англичане опять грохнули, опять хлестнули камни. Маркешка ложился на время и вскакивал, когда проносился каменный шквал.
По батарее бьют два фрегата сразу. Все разбито. Пушки лежат на боку. Вдруг вбегают аврорцы. Впереди рослые белобрысые богатыри матросы Хайбула Халитов, Сайфула Хасамутдинов и Бинбах Тухтаеров. Это из казанских татар, где товары для Кяхты делают. С ними коротконогий белокурый Петр Минин, писарь Кувшинников тоже прибежал. Вот и Васька Егоров, что строил эту батарею. Этим отрядом командует прапорщик Николай Можайский, знакомый. Прямо под ядрами стали исправлять батарею. Матросы – здоровые крепыши, как медведи, сопят, не ругаются. Гаврилов тоже возится с ними. У него рука в крови.
И вот уж один из матросов приладил пушку, приложился и бьет. И еще одна пушка наша исправна.
Англичане, видно, тоже передохнули, перевели дух.
По земле ползет казак Суриков, у него все лицо черно от крови, затекло.
– Ур-ра! – кричит, подымая саблю, Гаврилов.
– Ур-ра-а-а!.. – подхватывают на батарее.
Но снова вспыхивает английский борт. Опять все ложатся.
Англичане бегут толпой прямо по палубе на другой борт, кренят судно, жерла пушек подымаются выше, опять огонь. Кажется, их ядра летят в город.
Гаврилов, с искривленным лицом, надсеченным осколком камня от виска до подбородка, как разрисованным красным карандашом, стоит, не гнется, не прячется, с саблей наголо в здоровой руке.
По тропе сбегает молоденький юнкер.
– Генерал приказал заклепать орудия, спустить гюйс и перенести все в город…
Набегают люди, это стрелки из резервной партии. Они поднимают убитых, берут раненых. И снова летят ядра.
Гаврилов и юнкер не прячутся, как бы вызывая друг друга гордо стоять.
– Пошел гюйс! – кричит Гаврилов.
Алешка перебирает снасть.
– Хур-ра!.. – вдруг гремит на английском фрегате дружный торжествующий крик сотен глоток. Они торжествуют!
«Да, батареи нашей уж нет… Все! Снесли ее! Враг орет! Побили нас!» Гаврилов заклепывает последний ствол. Маркешка помогает ему.
– Маркешка, уматывай отсюда живей! – кричит Бердышов.
Новый залп врага. Упал Гаврилов.
– Их офицер убит! Хура! – раздалось на английском фрегате. – Ху-ра! Хура!
И снова по вражеским судам покатился победный крик. Опять англичане бегут толпой к другому борту, качаются, как на качелях, и опять их ядра летят через сопки, в город, дальше, чем можно!
Маркешка, перескакивая через сбитые пушки, спускается в мать-тайгу, в чащу родную… Ядро свистит над головой. Маркешка догоняет стрелков.
– С имя бы сойтись вплотную, – говорит Бердышов, – посмотреть, – что за народ.