Замлелова Светлана. Блудные дети

   – Н-да...
   Это «н-да» мне совершенно не понравилось, и я затаился. Макс тоже смолчал.
   – Неплохая музыка, – заметил наш новый приятель, взмахнул своим кулачком и кивнул в сторону рояля.
   Мы молчали.
   Ему быстро надоело нянчиться с нами, искать подходы и, решив, очевидно, оставить все околичности и церемонии, он вдруг обратился к Максу:
   – Вы не переменили своих намерений?
   Мы переглянулись.
   – Каких ещё намерений? – грубо переспросил Макс.
   – Ну как же... Если я правильно понял... ещё весной... Вы хотели вступить в ложу?
   Мы опять переглянулись.
   – В ложу? – с тревогой переспросил Макс. – Какую ложу?
   – Ну как же... В тайную ложу... Разве не вы хотели вступить в тайную ложу?
   Мы снова переглянулись. Потом, не сводя глаз с загадочного визитёра, Макс изогнулся, поставил на пол свой недопитый коктейль, выпрямил спину, проглотил слюну, облизался и вкрадчиво сказал:
   – Это мы...
   Дядька чуть заметно усмехнулся.
   – За вас ходатайствовали... – сказал он. – Вы можете быть приняты завтра же... Если, конечно, вы согласны...
   – Завтра?! – прошипел Макс. – Конечно, согласны!
   – Вот конверт, – и он протянул нам длинный глянцевый конверт из хорошей, плотной бумаги. – Здесь всё написано. Вы выполните всё, что здесь написано, и будете приняты завтра же...
   Даже и теперь он не разомкнул кулачков, точно боялся выпустить наружу своих жуков.
   – Стоп, стоп! – перебил я его, опомнившись. – А что за ложа?
   Он улыбнулся.
   – Если вы не готовы... – мягко проговорил он, – вступление можно и отложить...
   – Ни-ни-ни-ни-ни! – вмешался Макс и стиснул мне плечо. – Мы готовы. Готовы!.. Это он шутит!
   Дядька усмехнулся как давеча.
   – Ну, в таком случае... до завтра?
   – До завтра! – радостно подхватил Макс.
   Дядька поднялся с дивана и направился к выходу. Но задержался и, обернувшись к нам, проговорил ещё раз, точно для убедительности:
   – До завтра...
   С этим и вышел.
   – Ты что, идиот? – зашипел на меня Макс. – Ты ведь чуть всё не испортил! Нас опять не примут!
   – Куда-а?
   – В ложу тайную! «Куда»!..
   – В какую ложу?! Ты ведь даже не знаешь...
   – Да какая разница! – он поморщился. – Не понравится нам – уйдём... Что, держать нас, что ли, там будут?..
   Он прервался и в нетерпении стал потрошить конверт. Внутри таинственного конверта оказался всего лишь один листок, на котором изящным готическим шрифтом были указаны время и место: 7 октября, 22.00, м. «Авиамоторная», у выхода к кинотеатру «Факел».
   – Опять?! – вырвалось у меня.
   – Странное совпадение, – согласился Макс.
   Кроме этого сообщения на листке были ещё какие-то значки, в том числе советские звёздочки, какие-то треугольники, квадраты и даже нацистская свастика.
   – Это, наверное, какая-нибудь фашиствующая организация, – я ткнул пальцем в свастику.
   – Это всего лишь магический знак, – нетерпеливо проговорил Макс. – Нацисты сами заимствовали его у восточных культов.
   Под значками шёл другой текст, записанный столбцом, но смысл его разобрать было невозможно – это был какой-то тарабарский язык. Под этим текстом уже по-русски значилось, что «молитву» – ту самую тарабарщину – следует прочитать трижды перед посвящением.
   – Значит, это восточная секта, – робко заметил я. – Заклинания какие-то...
   – Ну чего гадать-то? – разозлился Макс. – Завтра узнаем... Видишь? – он ткнул листок мне в нос. – Надо ещё подготовиться... «молитву» прочесть...
   И он принялся читать вслух. Слов я, конечно, не помню. Но впечатление, которое произвела на меня эта «молитва», врезалось в память. Слова напоминали камни, огромные, острые камни, обломки безжизненных чёрных скал, срывающиеся и с грохотом скатывающиеся вниз. В сочетании с неусыпаемым джазом это вызвало во мне неприятное, тяжёлое волнение.
   – Слушай, Макс... – не выдержал я наконец. – Может, ты потом помолишься?.. А?..
   Он ничего не ответил. Потому что в эту минуту в библиотеку ворвалась развесёлая компания. Джаз утонул в хоре голосов. Макс поспешил сложить листок в конверт, а конверт припрятать во внутренний карман пиджака.

***

   Весь следующий день я испытывал такое чувство, будто всё происходящее уже происходило однажды. Да так оно и было. Точно так же, как и тогда, весной, Макс опоздал на занятия. Точно так же он предложил заехать за мной в пять. А когда я усмехнулся в ответ – страшно разозлился и объявил, что зря связался со мной, что я домосед и ничего не смыслю в хороших компаниях. И что если мне хочется ночью спать, как какому-нибудь плесневелому старикану, то это моё право, а он, Макс, не намерен каждый раз вытаскивать меня за шиворот из тёплой постельки и втолковывать насильно, что такое настоящая жизнь.
   В пять он был у меня. Мы обедали, и Макс вдохновенно рассказывал маме, кто такие тамплиеры и масоны, и загадочно намекал на свою к ним причастность.
   – Орден тамплиеров возник не то в XIII, не то в XIV веке, – говорил он. – А ещё раньше были альбигойцы, а ещё раньше – манихеи и гностики... Потом появились розенкрейцеры, потом – вольные каменщики и даже вольные угольщики!.. Их всегда объединяло то, что все они на самом деле были, по сути, филантропическими обществами. Они распространяли просвещение, они осуждали мракобесие и суеверия... На самом деле они всегда боролись за свободу и против предрассудков. Боролись против тирании, религиозного деспотизма, невежества... Ну, об этом, конечно, не все знают... Поэтому обыватели недолюбливали их, приписывали им всякие страсти... Одним словом – невежество!
   Мама очень внимательно его слушала и наконец осторожно спросила:
   – Так вы, что же, ребятки... в фармазоны записались?
   На это Макс рассмеялся и кокетливо отвечал, что все декабристы были масонами и что по его сведениям в Москве есть ложа «Северная звезда» и ложа «Свободная Россия». Впрочем, наверняка есть и другие ложи...
   В восемь часов мы вышли из дома и так же, как и тогда, весной, молча добирались до метро. С тою лишь разницей, что я не испытывал решительно никакого волнения. Я не думал ни о том, куда мы едем, ни о том, что ждёт нас.
   Когда поезд остановился на «Белорусской», я насмешливо посмотрел на Макса. Он сидел как ни в чём ни бывало. А когда я, чтобы позлить его, спросил: «Хочешь, поедем по-другому?», он только смерил меня взглядом и отвечал лапидарно:
   – Фу!
   На «Новокузнецкой» он важно поднялся с места и бросил мне, как если бы я был его денщиком:
   – За мной...
   Ровно в 21:35 мы поднялись из метро. Осенью ночи тёмные, холодные и мокрые. В такую погоду мне нравится представлять себя на пути, бредущим через бесконечное поле или по старому тракту. В этих фантазиях много мучительного. Чувство бесприютной тоски, одиночества щемит, бередит душу. Но хочется почему-то отдаться этому чувству, хочется терзать себя и насладиться терзанием. Может быть, потому, что прекрасно знаешь: никакая надобность не приведёт ночью ни в поле ни на заброшенный тракт...
   – Это вы Максим? – услышал я рядом с собой чей-то как будто очень усталый голос.
   Я поднял глаза. Возле меня стоял какой-то человек в тёмных брюках и чёрной кожаной куртке, одетой поверх другой, мягкой красной куртки, капюшон которой и украшал голову незнакомца. Был этот человек довольно высок, тщедушен и сутуловат. Лицо его казалось бледным и испитым, и даже измождённым, точно он не спал несколько ночей кряду. Глаз его, окутанных тенью капюшона, я не мог рассмотреть. Зато рассмотрел рот: довольно крупный, но красиво очерченный, с похожей на корону верхней губой.
   – Это вы Максим? – снова спросил он, перехватив мой взгляд.
   – Это я Максим, – Макс вышел вперёд, – это Иннокентий.
   – Иннокентий? – удивился незнакомец.
   – Да, – сказал я, – а что?
   – Ничего... Идёмте.
   И, более не оборачиваясь, мелкими, неровными шажками, покачиваясь и подпрыгивая, он зашагал в сторону Красноказарменной. Мы с Максом, как овцы за козлом, поплелись за ним.
   Вся фигура нашего провожатого напоминала мне цветок на длинном тонком стебле, сгибающийся от всякого дуновения.
   – Какой-то доходяга ледащий, – шепнул я Максу, рассматривая сухую, скрюченную спину незнакомца. – Чисто узник Освенцима!..
   В ответ Макс только поморщился.
   – Да куда он нас заведёт?
   Макс молчал.
   Как и тогда, весной, мы свернули с Авиамоторной в Красноказарменную, с Красноказарменной – в Энергетический проезд. Возле ДК МЭИ, как раз у того самого таксофона, наш спутник вдруг остановился.
   – Курить будете? – обратился он к нам.
   Мы отказались. Он вытащил из-за пазухи белую пачку и, ловко выбив из неё сигарету, закурил один. Щурясь от дыма, он кивнул нам, приглашая следовать за собой, и поплёлся дальше. Мы вышли в Энергетическую улицу, пересекли её и углубились во дворы, так что я перестал отслеживать маршрут. Остановились мы перед подъездом облезлого панельного дома. Мы с Максом молчали в ожидании, а спутник наш всё силился сказать что-то. Да то ли слов подобрать не мог, то ли не знал, с чего ему начинать, а потому тоже молчал и только переминался с ноги на ногу.
   – Вы это... – промямлил он наконец. – Четвёртый этаж... двадцать вторая квартира... А я это... я пойду... Давайте...
   Он кивнул нам, потоптался ещё и, покачиваясь и подпрыгивая, пошёл от нас прочь. Мы остались одни. Неизвестно где и неизвестно зачем.
   Макс посмотрел на часы.
   – Уже десять, – сказал он. – Пойдём?
   Голос его показался мне просительным и беззащитным. Мы молча вошли в подъезд. Здесь было грязно. На ступенях зачем-то лежали огромные куски мокрого картона; стены были покрыты глупыми, циничными надписями; пахло мышами, спичками, испражнениями всех сортов, сигаретным дымом, окурками и чёрт его знает, чем ещё. Площадку перед лифтом украшал протёртый до дыр ковёр, вобравший в себя запахи и щедро делившийся ими.
   Дверь двадцать второй квартиры ничем не отличалась от прочих дверей. Мы позвонили, и нам в ту же секунду открыли, как будто давно ждали нашего звонка. В прихожей было темно, но свет, ворвавшийся с площадки, выхватил из темноты две белые двери по правой стене, жёлтый старомодный шкаф напротив и странную фигуру, метнувшуюся в сторону и скрывшуюся за дальней дверью. Мы остановились на пороге, недоумевая, что теперь делать. Но тут дальняя дверь снова приоткрылась, и в прихожую протиснулся какой-то человечек. Он неслышно скользнул в нашу сторону, и мы узнали Вилена.
   – Ой! – громко и радостно пискнул Макс.
   – Ты как здесь? – спросил я.
   Но Вилен замахал на нас руками.
   – Тихо! Тихо! – зашептал он. – «Как я здесь»! А кто вас сюда привёл?.. Заходите! Заходите!.. Да ну закройте же дверь! Не стойте вы там!.. «Как я здесь»! А кто вас рекомендовал? Кто за вас ходатайствовал? «Как я здесь»!.. Что ж они свет-то не включили? Олухи... Да заходите вы!
   Мы вошли. Вилен тем временем нашёл выключатель, и прихожую осветила тусклая лампочка. Пока мы снимали и пристраивали куртки, из жёлтого шкафа Вилен достал стопку какого-то белого тряпья, потом разделил её надвое и передал каждому из нас половину.
   – Это вам, – строго сказал он, – наденьте это... Так надо...
   Я хотел разделить поданные мне вещи, но обнаружил, что вещей всего одна. А именно: огромный белый балахон с капюшоном.
   – Мы что тут в привидения будем играть? Или в Ку-Клукс-Кклан? – спросил я, разглядывая своё новое одеяние.
   Никто не ответил мне, никто не засмеялся.
   Макс, наблюдавший за мной, поспешил развернуть и натянуть на себя свой балахон.
   Поражало меня то, что ко всему происходящему Макс относился совершенно серьёзно и даже как будто ревностно. Мне же с трудом удавалось сдерживать смех: Макс в дурацком белом балахоне казался мне шутом гороховым. А тут ещё он натянул на голову островерхий капюшон и, оправляя, разглаживая на себе складки, доверчиво, словно жених, спросил меня:
   – Ну как?
   – Очень сексуально, – ответил я.
   Между тем, Вилен снова открыл жёлтый шкаф и извлёк оттуда точно такой же чёрный балахон. Облачившись в него, Вилен шепнул нам, чтобы мы ждали, и исчез за дверью. Но в ту же секунду показалась его голова в чёрном нелепом колпаке и зашептала:
   – Делайте всё, что вам скажут. Ничего не бойтесь... Ждите, вас позовут.
   Голова его скрылась за дверью, но тут же снова высунулась.
   – Свет не забудьте выключить, – шепнула голова, спряталась и более уже не показывалась.
   Мы остались одни. Я вспомнил, как тогда, весной, мы стояли босиком в прихожей у Алисы. И вот теперь снова стоим в чужой прихожей, на сей раз в дурацких белых балахонах, длинных и нелепых, путающихся в ногах. Ждём неизвестно чего и неизвестно зачем. А Макс тем временем избегает смотреть мне в лицо, потому что боится насмешек. А боится, потому что знает: всё это и в самом деле смешно и нелепо, и лучшее, что мы можем сделать – это сбросить с себя балахоны и убираться поскорей восвояси. Но вот он нацепил на голову колпак и ходит взад-вперёд по прихожей, делая вид, что не замечает меня. А я вынужден подпирать плечом стену и злиться на себя, что не могу уйти домой, а для чего-то потакаю Максу в его нелепых затеях. Ну нет, голубчик! Не хочешь смотреть на меня – не надо! Я ведь просто могу сказать тебе всё, что думаю. В конце концов, почему я должен всюду ходить за тобой и составлять тебе компанию!
   – Послушай, Макс! – начал было я, но тут за белой дверью раздался странный звук, похожий на удар била или гонга.
   Макс остановился и вытянулся в струну, точно охотничий пёс, заслышавший рог хозяина.
   С небольшим интервалом звук повторился ещё и ещё. Я уже забыл, о чём собирался сказать Максу, и с нетерпением, с любопытством ждал, что сейчас будет. Распахнулась белая дверь, и к нам из темноты выступила удивительная фигура.
   Это был довольно высокий и крепко сложенный человек, одетый в кумачовый балахон. Глаза его прятались под капюшоном. На шее висела тяжёлая цепь из белого металла, по всей видимости, из серебра, а на цепи болталась какая-то непонятная серебряная фитюлька. Вид этого человека немного напугал меня сходством со средневековым палачом: не хватало ему только горбатого топора в руках. Но тут он заговорил с нами, и я ободрился.
   – Желаете ли вы вступить в братство свободных людей? – спросил красный человек прерывающимся голосом.
   – Да, – с готовностью, но в то же самое время боязливо ответил Макс.
   – Желаете ли вы стать братьями людям, не признающим над собой никакой власти, кроме власти верховного владыки, хозяина Земли?
   – Да, – повторил Макс.
   – Желаете ли вы разделить участь своих братьев, отвергающих все ложные вероучения и отрицающих лицемерие и ханжество?
   – Да...
   – Вы ответили на три вопроса, вы можете войти в храм...
   И он отступил в темноту, чтобы дать нам дорогу. Заметив, что я без капюшона, он сказал:
   – Брат, в храме мы покрываем головы. Надень свой капюшон.
   Я послушался.
   Конечно, ни я, ни Макс ничего не знали ни о каком братстве, не имели ни малейшего представления о «верховном владыке, хозяине Земли», представить себе не могли, какую участь придётся разделить нам со своими новопровозглашёнными братьями да и братьев-то никаких в глаза не видывали.
   Мы прошли по короткому коридору и оказались в небольшой проходной комнатке. Окна здесь были занавешены плотными тёмными шторами, стены тоже были затянуты или замазаны тёмным. У противоположной от окна стены стоял длинный стол, покрытый тяжёлой тканью. На столе были книги, человеческий череп, какой-то огромный нож, молоток и высокий серебряный потир. Другой мебели кроме стола в комнате не было. Вместо электрического света горело множество свечей в высоких напольных подсвечниках и прямо на полу. Под окном я увидел целую поляну зажжённых свечей.
   Вдоль стен на расстоянии шага друг от друга стояли люди в красных или чёрных балахонах и держали в руках свечи. Удивило меня то, что некоторые свечи были из чёрного стеарина. Я никогда прежде не видел чёрных свечей. На стене позади стола висела какая-то странная абстрактная картинка с изображениями геометрических фигур, кажется, треугольников. Справа от картинки висел колокол, слева – гонг.
   Всё это было похоже на сказку. Я ни за что бы раньше не поверил, что в обычной московской квартире можно встретить что-то подобное. Балахон путался у меня в ногах, капюшон мешал видеть, но любопытство, разгоравшееся с каждой секундой, заставляло меня не замечать неудобства, а только ждать, что будет дальше. Посреди комнаты, прямо на полу были начертаны мелом какие-то линии. Красный человек жестом пригласил нас подойти к этому месту, и когда мы приблизились, жестом повелел нам встать в самый центр пересекающихся линий. Потом вдруг дверь в соседнюю комнату отворилась, и вошли трое.
   Эти трое тоже были одеты в чёрные балахоны. Вошли они медленно и торжественно, как епископы от инквизиции, и остановились за столом. Один из них оказался в центре, двое других по сторонам и на шаг сзади. Выждав немного, тот, что в центре, обратился дружелюбно к собранию:
   – Помолимся?
   По комнате пронёсся одобрительный шумок, все зашевелились, точно в ожидании чего-то приятного. «Инквизитор» воздел руки и произнёс:
   – О, верховный владыка, хозяин Земли! Помоги нам отличать добро от зла, помоги нам различать наших братьев! Помоги нам узнавать стремящихся к совершенству! Помоги нам отличать свободных от рабов, верных от неверных! Аминь!
   И все вокруг зашептали:
   – Аминь...
   – Аминь...
   Тогда Инквизитор ударил молотком по столу и обратился к нам:
   – Кто вы и зачем пришли сюда?
   Вот те раз! Вопрос показался мне настолько глупым и неуместным, что настроение моё, навеянное здешней обстановкой, стало понемногу таять. Ещё несколько секунд и я сорвал бы с себя капюшон и наговорил бы всем дерзостей. Но тут знакомый нам Красный человек выступил вперёд и громко объявил:
   – Они здесь, чтобы вступить в братство свободных людей.
   – Что это значит? – спросил Инквизитор.
   – Они хотят стать братьями людям, не признающим над собой никакой власти, кроме власти верховного владыки, хозяина Земли.
   – Что они могут сделать для этого? – снова спросил Инквизитор.
   – Они обещают разделить участь своих братьев, отвергающих все ложные вероучения и отрицающих лицемерие и ханжество.
   – Тогда пусть принесут клятву!
   – Согласны ли вы поклясться в верности братству? – повернулся к нам Красный человек.
   – Да, – тихо сказал Макс.
   – Согласны ли вы поклясться хранить тайну братства?
   – Да...
   – Тогда повторяйте клятву!
   – Клянусь!.. – провозгласил Инквизитор. – Перед лицом верховного владыки, хозяина Земли клянусь никогда и ни одному лицу не открывать ничего из того, что здесь увижу и услышу!
   – ...Здесь увижу и услышу... – нестройно бубнили мы с Максом.
   – Клянусь исполнять все поручения братства, хотя бы это стоило мне жизни!
   – ...Стоило мне жизни...
   – Клянусь беспрекословно повиноваться во имя верховного владыки, хозяина Земли!
   – ...Хозяина Земли...
   – Если я нарушу мою клятву, то пусть измена моя не останется безнаказанной. И пусть мне перережут горло этим ножом... – Инквизитор поднял со стола здоровенный нож с чёрной рукоятью, – если я буду виновен в измене.
   – ...Виновен в измене...
   Признаюсь, от последних слов мне сделалось как-то не по себе.
   А Инквизитор снова схватил свой молоток и семь раз с силой ударил им по столу.
   – Больше вы себе не принадлежите, – сказал он наконец. – Ритуальный нож настигнет любого клятвопреступника. Сделавший первый шаг уже не может отступить, иначе погибнет.
   Тут он придвинул к себе потир и взял нож в правую руку.
   – Скрепите свою клятву кровью и приимите в себя кровь братьев, и будем пребывать все в каждом и каждый во всех. Подойдите, – обратился он к нам.
   Мы с Максом медленно подошли к столу. Инквизитор протянул мне левую руку, и когда я приготовился пожать её, вдруг ухватил меня за запястье и в ту же секунду ножом полоснул мне палец. От неожиданности я дёрнул руку, но он удержал меня и тоном, каким уговаривают ребёнка съесть кашу, сказал:
   – Вы должны скрепить свою клятву кровью.
   С пальца в потир упало несколько капель, после чего Инквизитор, как вампир, упившийся кровью жертвы, потерял ко мне всяческий интерес. Выпустив мою руку и не обращая на меня больше никакого внимания, он повернулся к Максу.
   Макс не шевелился. Инквизитор молчал и ждал. Молчал и Макс. Вышла заминка.
   – Вашу руку, – ласково сказал Инквизитор.
   Макс не шевелился.
   – Руку, – громче и твёрже повторил Инквизитор.
   В комнате кто-то пошевелился. И мне показалось, что это собираются схватить Макса, чтобы насильно взять у него кровь. В то же самое время Макс нехотя и брезгливо, как девица ненавистному жениху, протянул Инквизитору свою руку. Тот жадно схватил её, надрезал и сцедил кровь...
   Один за другим все, кто были в комнате, стали подходить к столу, чтобы оставить несколько капель крови в серебряном потире. Наконец, Инквизитор надрезал и свой палец. Алые капли упали в потир. Инквизитор положил нож на стол, отпил из потира, и со словами: «Приимите...», передал чашу мне.
   Тёмная, густая жидкость, плескавшаяся в серебряном потире и оставлявшая на стенках маслянистые подтёки, возбудила во мне новые чувства. Мне было страшно, оттого что я готовился выпить человеческой крови и оттого что рецепт напитка оставался мне неизвестен. Мне было противно, оттого что люди, давшие кровь, могли оказаться больными. В то же самое время меня раздирало любопытство: мне было интересно попробовать чужой крови и узнать, из чего приготовлен напиток в потире. И я сделал глоток.
   Это было какое-то сладкое красное вино, очень крепкое, с сильным сивушным запахом – вероятнее всего, кагор, разбавленный водкой или даже спиртом. Солоноватый, металлический привкус крови едва угадывался.
   С одного глотка я захмелел. Позабыв про давешний страх, я даже развеселился.
   Наконец потир оказался на столе. Инквизитор трижды ударил молотком по столу и произнёс:
   – Изменник достоин смерти, ибо изменой своей осквернит он кровь братьев...
   Но мне всё казалось, что это какое-то шутовство, игра и сейчас все сбросят с себя балахоны, и будут смеяться, как ловко обвели нас. На всякий случай я не снимал с лица улыбки, означавшей, что я дескать всё знаю, но до поры до времени не подаю вида. Конечно, думал я, под балахонами окажутся старые знакомые. И даже пытался представить: вот это, с чёрной свечой в чёрных когтях, наверное, Липисинова. А это, с белой свечой, рядом, Алиса...
   – Братство наше, – продолжал Инквизитор, – видоизменяясь, существует с древнейших времён. В основе нашего учения – древняя мудрость, а не лицемерный самообман и ханжество. Вот почему целью братства всегда было искоренение предрассудков и освобождение человека. Человек рождён для свободы, и всё, что покушается на эту свободу должно быть уничтожено. Освобождение – вот единственный долг каждого человека. Для этого каждому человеку необходимо научиться руководствоваться разумом. Только разумом познаётся истина. Ибо истина – это благо, истина не может быть вне блага. А благо – это только то, что полезно человеку. Что же может быть полезнее человеку чем утоление его собственных природных наклонностей! Что может быть полезнее для алчущего чем кусок хлеба? Что может быть полезнее для жаждущего чем глоток воды? Все наклонности даны человеку природой. Следовательно, их утоление и есть истина. А так как природой для каждого человека определены разные наклонности, и утолять их каждому приходится по-своему, то и истина для каждого своя. Единственное, что объединяет всех людей – это понимание добра и зла. Добром мы называем всё, что полезно человеку, а, следовательно, приятно. Злом мы называем всё, что неполезно и неприятно. Нужды людей – это, прежде всего, нужды плоти во всём многообразии проявления. Следовательно, удовлетворяя желания и нужды плоти, человек осознанно творит добро. Добро – это благо. Благо – это истина. Истина доступна только свободным. Следовательно, удовлетворяя желания и нужды плоти, человек по-настоящему освобождается. Вот правда открытая человечеству ещё в древние века! Вот правда восхищенная и вновь обретённая! Восстановим же, братья, утраченный рай! Освободимся же сами и поведём к свободе других! Восставший да будет уничтожен! Ибо никому не дано знать, когда наступит час нашего торжества, но чем скорее пополнятся ряды армии верховного владыки, хозяина Земли, тем скорее наступит час освобождения! Поклянёмся же, братья, именем ангела света топтать ногами все предрассудки! Поклянёмся же именем утренней звезды вырывать с корнями суеверия и невежество!
   – Клянёмся...
   – Клянёмся... – послышалось со всех сторон.
   И я, чтобы не отставать от остальных, прошептал:
   – Клянёмся...
   Инквизитор обрушил на стол семь ударов, после чего громко, ни к кому конкретно не обращаясь, спросил:
   – Который час?
   – Полночь, – ответил кто-то из комнаты.
   – Так как теперь полночь, – объявил Инквизитор, – мы продолжим наши занятия. Но пусть новые братья покинут нас, ибо им не дано ещё знать всех тайн!
   С этими словами он три раза ударил по столу своим молотком и приготовился сказать что-то ещё. Как вдруг на последнем ударе стол, крякнув как от доброй рюмки водки, с треском сложился птичкой, задрал бесстыдно скатерть и выставил на обе стороны тонкие, облезлые ноги. Всё, что было на столе: череп, книги, потир, нож – всё покатилось в расщелину. А в комнате всё смешалось. Кругом заохали, заахали, завизжали. Стали тушить свечи, бросились скопом к столу. Кто-то даже сорвал колпак с головы. Нас с Максом оттеснили в прихожую и довольно бесцеремонно выставили из квартиры.