Замыслов Валерий. Иван Болотников (Часть 1)

   - Господи боже... Что это? - изумленно и оробело прошептал Васюта.
   Обоз и в самом деле был необычным. В клетке везли не татя лихого, не государева преступника, а... колокол в черном покрывале. Три мощных гривастых бахмата тащили по размытой дороге диковинную телегу.
   За подводой шла густая толпа увечных колодников, нищих, слепцов, калик перехожих, юродивых во христе. Звон цепей и вериг, заунывные вопли и стенания, глухой ропот; рваные ветхие армяки и дерюги, сермяги и рубища; медные кресты на грязных шеях; торбы, сумы переметные, суковатые палки, клюки и посохи.
   Парни перекрестились.
   - Что же это, а? - вновь недоуменно молвил Васюта. - Пошто колокол в клеть заключили?
   Иванка кивнул на дорогу.
   - Пошли.
   - Там же стрельцы. Схватят.
   - Не схватят. Людно тут. И чую, не для сыска стрельцы посланы. Не робей, друже.
   Незаметно сунулись в толпу. Шли молча, слушая молитвы и возгласы:
   - Великий боже, смилуйся! Пощади христово стадо. Отведи беду от мира, даруй милость, господи!
   - Грех, велик грех содеялся! Не простит владыка небесный.
   - Святой храм поруган. Богохульство, православные!
   - Все беды от Годунова!
   - Святотатец! Младого царевича не пожалел.
   - А Углич, хрещеные? Разорен град, пусто ныне в слободах.
   - Посадских исказнил смертию, душегуб...
   Обок с Болотниковым, припадая на левую ногу, тащился квелый калика в разбитых лаптях; брел молчком, дышал хрипло и натужно, опираясь костлявой рукой на рогатый посох.
   - Куда колокол везут, отец? - спросил его Болотников.
   Калика не ответил, глаза его блеснули лихорадочным огнем, лицо ожесточилось.
   - Не пытай его, сыне. Борискины каты язык у него вырвали, - угрюмо ответил старый нищий.
   - За что? - живо обернулся к нему Болотников.
   - За слово праведное, сыне. Из Углича мы. Вот и Микита с нами бредет. На торгу о Годунове рек. Хулил его яро. Истцы в темницу сволокли, а там палачи потешились. Ныне к нам пристал. А бредем мы в град Ростов чудотворцу Авраамию помолиться.
   - А этих за что? Пошто колодки вдели?
   - То слобожане наши. Колодки им Годунов пожаловал. Поди, наслышан, сыне, о царевиче Димитрии? Годунов к нему своих убивцев подослал. Прибыли в Углич дьяк Битяговский, сын его Данила да родич их Никита Качалов. Злыдни, сыне. Всех их повидал. Я-то у храма Преображения с каликами по пятницам стаивал. Не единожды убивцев зрел. Худые люди, особенно Михаила Битяговский. Обличием страшен, зверолик. Пужалась его царица Марья и пуще глаз стерегла наследника, не разлучалась с ним ни днем, ни ночью. Кормила из своих рук, не вверяла ни злой мамке, ни кормилице. И все ж не устерегла затворница Димитрия. Некому было остановить лиходеев, но присутствовал всевышний мститель! Пономарь соборной церкви, поп вдовый Федот Огурец в вековой колокол ударил. В этот самый, кой на телеге. Народ ко дворцу прибег, узрел царевича мертвого на дворе, а подле мать и кормилицу. Марья убийц назвала. Михаила Битяговский на колокольню кинулся, норовил было звонаря скинуть, да не вышло. Народ схватил и порешил Михаилу, а вкупе с ним и сына его, и содругов.
   Осерчал люто Бориска. Нагнал в Углич стрельцов, дабы народ усмирить. Слобожан многих сказнили. Другим отрезали языки и в Сибирь погнали. Запустел ныне град Углич.
   - Выходит, и набатный колокол сослали?
   - Сослали, сыне. За Камень45, в град Тобольск. Повелел Годунов именовать сей колокол бунташным.
   - И колодников в Сибирь?
   - Туда, сыне. Убоги они, немы.
   Болотников понурился, на душу навалилась глыба. Кругом неволя, кровь, горе людское. Тяжко на Руси, в железах народ. Даже колокол в клеть посадили.
   Подле загремел веригами блаженный, завопил истошно:
   - На кол Бориску! На кол ирода-а-а!
   Услыхали стрельцы. Разгоняя толпу нагайками, наехали на блаженного.
   Блаженный захихикал, сел в лужу, извлек из нее горсть грязи, кинул в служилого и завопил пуще прежнего:
   - На кол Бориску-у-у! На ко-о-ол!
   Стрелец ощерился, привстал на стременах и полоснул нагайкой юродивого. Болотников метнулся было к убогому, но его вовремя удержал Васюта.
   - Не лезь. Посекут.
   Нищая братия сгрудилась вокруг блаженного, взроптала: "Юродивых во христе даже цари не смеют трогать".
   - Грешно, стрельче.
   - Тиша-а-а! - рявкнул служилый, но больше нагайки не поднял. Чертыхнулся и осадил коня. А толпа полезла к телеге. Совали руки меж решеток, тянулись к колоколу, бормотали молитвы.
   Вскоре вышли к реке, на другом берегу которой стоял одноглавый деревянный храм и небольшой приземистый сруб с двумя оконцами.
   - То река Ишня, - молвил Васюта.
   Река была широкой, саженей в пятьдесят.
   Стрелецкий пристав вышел на откос, гулко крикнул:
   - Эгей, в избушке! Давай перевоз!
   Из темного сруба вывалились монастырские служки - владела перевозом ростовская Авраамиева обитель - кинулись к челнам. Но пристав осадил:
   - Куды? Не вишь колокол!.. Струг подавай!
   Служки глянули на телегу и потянулись к стругу. Сели за весла. Стрельцы спешились; колодники устало повалились наземь, а пристав шагнул в толпу.
   - Помогай, православные. Тяни колокол к воде.
   Нищая братия густо облепила клетку, стащила с телеги и понесла к берегу. Юрод Андрей, подобрав цепи, шел сзади, плакал:
   - Нельзя в воду царевича. Студено ноженькам... Пошто младенца в воду?
   Поставили клетку на песчаной отмели. Братия упала на колени, истово, со слезами лобзала решетки.
   Служки гребли споро: возрадовались. Людно на берегу, немалая деньга осядет в монастырскую казну. Скрипели уключины, весла дружно бороздили реку.
   Иванка и Васюта отступили к Ишне, ополоснули лица. День был теплый, погожий, на воде искрились солнечные блики.
   Опустились в траву. Васюта скинул с плеча котомку, перекрестился на храм.
   - Давай-ка пожуем, Иванка. Тут последки, а там уж чего бог пошлет. Теперь в Ростове кормиться будем. Почитай, пришли.
   Снедь была еще из скита отшельника Назария. Иванка вспомнил его согбенную старческую фигуру, темную келью, куда почти не проникало солнце, и с горечью молвил:
   - Заживо себя в домовину упрятал, затворился в склепе. Ужель в том счастье?
   - Не тронь его, Иванка. Великий праведник и боголюбец скитник. Бог ему судья.
   А тем временем колокол уже перевезли на тот берег. Служки на челнах и струге переправляли стрельцов, колодников и нищую братию. Направились к челну и Болотников с Васютой. Дебелый, розовощекий служка огладил курчавую бороду, молвил:
   - Денежки, православные, на святую обитель.
   - Без денег мы, отче, - развел руками Болотников.
   Служка недовольно оттолкнулся веслом от берега.
   - Пошто я челн гнал? Не возьму без денег, плохо бога чтите. Прочь!
   - Да погодь ты, отче, - уцепился за корму Васюта. - Нешто в беде оставишь? Негоже. Сын божий что изрекал? Помоги сирому и убогому, будь бессребреником. А ты нас прочь гонишь. Не по Христу, отче. Перевези, а мы за тебя помолимся.
   Служка молча уставился на Васюту, а Болотников забрался в челн.
   - Давай весло, отче.
   Служка крутнул головой.
   - Хитронырлив народец.
   Отдал весло Болотникову, сам уселся на корму. Пытливо глянул на Васюту.
   - Обличье твое знакомо. Как будто в монастыре тебя видел. Бывал в обители Авраамия?
   Васюта признал монастырского служку, однако и вида не подал. Вдруг Багрей и в самом деле патриарха об убийстве государева купца уведомил. Тот душегубства не потерпит, митрополиту ростовскому отпишет. Варлаам, сказывают, крут на расправу, речами тих, да сердцем лих. Колодки на руки и в "каменный мешок". Есть, говорят, такое узилище во Владычном дворе.
   - Путаешь, отче. Не ведаю сей обители.
   Служка хмыкнул, сдвинул скуфью на патлатую гриву, глаза его были недоверчивы.
   - Однако, зело схож, парень. Не от лукавого ли речешь?
   - Упаси бог, отче. Кто лукавит, того черт задавит, а мне еще Русь поглядеть охота, - нашелся Васюта.
   Выпрыгнув на берег, поблагодарили служку и пошли к церкви.
   Васюта шагнул было в храм, но его остановил Болотников.
   - Недосуг, друже. Дале пойдем.
   Васюта кивнул, и они вновь зашагали по дороге. А впереди, в полуверсте от них, везли в ссылку набатный колокол.
   ГЛАВА 11
   РОСТОВ ВЕЛИКИЙ
   На холме высился белокаменный собор Успения богородицы. Плыл по Ростову малиновый звон. По слободам, переулкам и улицам тянулись в приходские церкви богомольцы.
   - Знатно звонят, - перекрестился на храм Успения Васюта.
   Вступили в Покровскую слободу. У церкви Рождества пресвятой богородицы, что на Горицах, толпились нищие. Слобожане степенно шли к обедне, снимали шапки перед храмом, совали в руки нищим милостыню.
   Показались трое конных стрельцов. Зорко оглядели толпу и повернули к Рождественской слободке, спускавшейся с Гориц к озеру.
   - Ищут кого-то, - молвил Болотников и тронул Васюту за плечо. - Нельзя тебе в город, друже. Багрей мужик лютый, не простит он тебе побега.
   - Ростовского владыку уведомил?
   - Может, и так.
   - А сам? Сам чего стрельцов не таишься? Тебя ж князь Телятевский по всей Руси сыскивает.
   - Сыскивает да не здесь. Он своих истцов к югу послал, а я ж на север подался. Не ждут меня здесь.
   Присели подле курной избенки, подпертой жердями. Из сеней, тыча перед собой посохом, вышел крепкий, коренастый старик в чунях и посконной рубахе. Лицо его было медно от загара, глаза под седыми щетинистыми бровями вскинуты к небу.
   - Фролка! - позвал старик. - Фролка!.. Куды убрел, гулена.
   - Никак, слепец, - негромко молвил Васюта.
   - Слепец, чадо, - услышал старик и приблизился к парням. - Поводыря мово не видели?
   - Не видели, отец, - сказал Болотников.
   - Поди, к храму убрел, - незлобиво произнес старик, присаживаясь к парням на завалину. Подтолкнул Болотникова в плечо, спросил:
   - Так ли в Московском уезде звонят?
   Иванка с удивлением глянул па старика.
   - Как прознал, что я из-под Москвы?
   - Жизнь всему научит, чадо. Ты вон из-под града стольного, а друг твой - молодец здешний.
   Парни еще больше поразились. Уж не ведун ли слепец?
   - Ведаю, ведаю ваши помыслы, - улыбнулся старик. - Не ведун я, молодшие.
   Парни переглянулись: калика читал их мысли. Вот тебе и слепец!
   - А слепец боле зрячего видит, - продолжал удивлять старик. - Идемте в избу, чать, притомились с дороги.
   - Прозорлив ты, старче, - крутнул головой Болотников.
   Калика не ответил и молча повел парней в избу. Там было пусто и убого, чадила деревянным маслом лампадка у закопченного образа Спаса. На столе глиняный кувшин, оловянные чарки, миски с капустой, пучок зеленого луку.
   - Воскресение седни. Можно и чару пригубить. Садись, молодшие.
   - Спасибо, отец. Как звать-величать прикажешь? - вопросил Иванка.
   - Меня-то? А твое имя хитро ли?
   - Куда как хитро, - рассмеялся Болотников. - Почитай, проще и не бывает.
   - Вот и меня зовут Иваном. Наливай чару, тезка... А в миру меня Лапотком кличут.
   - Отчего ж так?
   - Должно быть, за то, что три воза лаптей износил. Я ить, ребятки, всю Русь не единожды оббегал... Давай-кось по малой.
   Лапоток выпил, благодатно крякнул, бороду надвое расправил. Парни также осушили по чаре.
   - Никак, один отец? - вопросил Иванка.
   - Ой нет, сыне. У меня цела артель. К обедне убрели... Давай-кось еще по единой.
   Видно, Лапоток зелену чару уважал, но не пьянел. Сидел прямо, степенно поглаживая бороду. Когда кувшин опорожнили, Лапоток поднялся и пошел в сени.
   - Медовухи принесу.
   Убрел без посоха, не пошатнувшись. Васюта любовно глянул вслед.
   - Здоров, дед!
   - Послушай меня, друже. Я схожу в город, а ты побудь здесь. Посиди с Лапотком, - сказал Иванка.
   - Вместе пойдем. Ты города не знаешь.
   - Ничего, тут не Москва.
   - В драку не встревай. Ростовские мужики шебутные, - предупредил Васюта.
   Иванка вышел на улицу. Пошагал слободой. Курные избенки прилепились к пыльной, немощеной дороге. За каждой избой - огород с луком, огурцами и чесноком, темные срубы мыленок.
   Дорога стала подниматься к холму, на котором возвышалась деревянная крепость с воротами и стрельницами. Дубовые бревна почернели от ветхости, ров осыпался и обмелел; кое-где тын зиял саженными проломами; осела, накренилась башня с воротами.
   "Худая крепость, любой ворог осилит. Приведись татарский набег пропал город", - покачал головой Болотников, минуя никем не охраняемые Петровские ворота.
   Затем шел Ладанной слободкой. Здесь уже избы на подклетах, с повалушами и белыми светелками; каждый двор огорожен тыном. Народ тут степенный да благочинный: попы, монахи, дьячки, пономари, владычные служки.
   Чем ближе к кремлю, тем шумней и многолюдней. Повсюду возы с товарами, оружная челядь, стрельцы, нищие, скоморохи.
   Но вот и Вечевая площадь. Иванка остановился и невольно залюбовался высоким белокаменным пятиглавым собором.
   "Чуден храм, - подумал он. - Видно, знатные мастера ставили. Воистину люди сказывают: Василий Блаженный да Успение Богородицы Русь украшают".
   Торг оглушил зазывными выкриками. Торговали все: кузнецы, бронники, кожевники, гончары, огородники, стрельцы, монахи, крестьяне, приехавшие из сел и деревенек. Тут же сновали объезжие головы46, приставы и земские ярыжки, цирюльники и походячие торговцы с лотками и коробьями.
   Торговые ряды раскинулись на всю Вечевую площадь. Здесь же, возле деревянного храма Всемилостивого Спаса, секли батогами мужика. Дюжий рыжебородый кат в алой, закатанной до локтей рубахе бил мужика по обнаженным икрам.
   - За что его? - спросил Иванка.
   - Земскому старосте задолжал. Другу неделю на правеже47 стоит, ответил посадский.
   Подскочил земский ярыжка. Поглазел, захихикал:
   - Зять тестя лупцует, хе-хе. Глянь, православные!
   Ростовцам не в новость, зато набежали зеваки из приезжих.
   - Что плетешь? Какой зять?
   - Обыкновенный. Не видишь, Селивана потчует. То Фомка - кат. Летось Селиванову дочку замуж взял.
   - Да как же это? Негоже тестя бить, - молвил один из мужиков.
   - А ему что. Ишь, зубы скалит. Ай да Фомка, ай да зятек!
   Селиван корчился грыз зубами веревку на руках.
   - Полегче, ирод. Мочи нет, - хрипло выдавил он, охая после каждого удара.
   - Ниче, тятя. Бог терпел и нам велел, - посмеивался Фомка.
   Иванка пошел торговыми рядами: калачным, пирожным, москательным, сапожным, суконным, холщовым... В рыбном ряду остановился, пригляделся к торговцам. Мужики и парни завалили лотки сушеной, вяленой и копченой рыбой. Тут же в дощатых чанах плавал и живец, только что доставленный с озера: щука, карась, лещ, окунь, язь...
   - Налетай, православные! Рыба коптец, с чаркой под огурец!
   - Пироги из рыбы! Сам бы съел, да деньжонки любы!
   Верткмй, высоченный торговец ухватил длинной рукой Иванку за рубаху.
   - Бери всю кадь. За два алтына отдам. Бери, паря!
   - Где ловил?
   - Как где? - вытаращил глаза торговец. Чать, одно у нас озеро.
   - Но и ловы разные, Поди, под Ростовым сеть закидывал?
   - Ну.
   - А мне из Угожей надо. Там, бают, рыба вкусней.
   Угожане торговали с возов, меж которых сновал десятский из Таможенной избы: взимал пошлину - по деньге с кади рыбы. Один из мужиков заупрямился:
   - За что берешь-то, милый? Кадь-то пустая.
   - А на дне?
   - Так всего пяток рыбин. Не ушли, вишь.
   - Хитришь, борода. Дорогой продал.
   - Вот те крест! Кому ж в дороге рыба нужна? Неправедно берешь.
   - Неправедно? - насупился десяткий и грозно насел на мужика. - Царев указ рушить! А ну поворачивай оглобли! Нет места на торгу.
   Мужик сплюнул и полез в карман.
   Получив пошлину, десятский пошел дальше, а к мужику ступил Болотников.
   - Из Угожей приехал?
   Мужик косо глянул на парня, но потом спохватился: авось покупатель. Выдавил улыбку.
   - Из Угожей, паря. Рыба утреннего лову. Сколь тебе?
   Болотников оглянулся - нет ли подле истца или ярыги земского - понизив голос, молвил:
   - Поклон вам шлют, угожанам.
   - Кой поклон? - нахмурился мужик, подозрительно глянув на Болотникова. - Ты либо бери, либо гуляй.
   - Ужель за татя принял? - усмехнулся Иванка.
   - Ярыгу кликну!
   - Да не шебуршись ты. Я ж с добром... Васюта Шестак велел поклон передать.
   Мужик разом притих, оттаял лицом.
   - Нешто жив Васька?
   - Жив.
   - А мы его всем миром ждем. Думали, до патриарха не добрался, сгубили тати в дороге.
   - Попом ждете?
   - А что? Васька на миру без греха жил. Пущай теперь в батюшках ходит. Худо нам, паря, без попа. А где ж Васька-то?
   - На Москве его видел.
   - Чего ж он в село не идет?
   - Стыдобится. Не благословил его владыка. Поди, в Москве остался.
   Мужик огорченно покачал головой.
   - Выходит, не показался патриарху. Что ж нам теперь, паря, без батюшки жить? Храм-то пустеет... А может, ты грамоте горазд? Отрядим тебя к святейшему.
   - Э, нет, батя. Плохой из меня поп, грехов много, - рассмеялся Болотников.
   - Сам откуда? - полюбопытствовал мужик.
   - С Вшивой горки на Петровке, не доходя Покровки, - отшутился Иванка и нырнул в толпу. На душе его повеселело: Васюта может выйти в город, здесь стрельцы его пока не ждут.
   Возле храма Спаса яро забранились. Шел посадский мимо лотков и нечаянно опрокинул наземь коробейку с яйцами. Торговец, здоровый мужичина в суконной однорядке, выскочил из-за лотка и свирепо накинулся на посадского.
   - Плати, Гурейка! Шесть алтын с тебя! Плати, стерва!
   Гурейка развел руками.
   - Нету денег, Демьян Силыч. Прости, ради Христа.
   - Нету? А вот это зришь?
   Сиделец взмахнул перед носом Гурейки кулачищем.
   - Клянусь богом, нету. Опосля отдам.
   - Опосля-я-я? - затряс Гурейку сиделец. - Порешу! Гурейка вывернулся и метнулся было в Иконный ряд, где монахи торговали Николаем-Чудотворцем и Всемилостивым Спасом, но тут подоспели Демьяновы дружки. Навалились на Гурейку, содрали сапоги и кафтан. Посадский понуро побрел по Калачному ряду. Торг смеялся, улюлюкал. Но не успел Гурейка отойти от храма, как дорогу ему преградил дюжий пекарь в гороховой чуйке.
   - Ты что ж, остолоп, кафтан-то отдал, а? - истошно заорал он, потрясая кулаками. - Ты ж мне за калачи задолжал. Мне надлежало с тебя кафтан сорвать. Мне!
   - Не гневи бога, Митрич. Аль не видел? Силком взяли.
   - Мой кафтан, остолоп! - взревел пекарь и подмял под себя Гурейку. Отволтузил, напинал под бока и потащил в Съезжую.
   ГЛАВА 12
   МОРЕ ТИННОЕ
   Обогнув Митрополичий двор, Иванка пошел мимо Архиерейского сада, обнесенного дубовым частоколом, а затем пересек владычное кладбище, где покоились иноки Григорьевского монастыря.
   Вышел на берег реки Пижермы, где стояла деревянная церковь Бориса и Глеба. Здесь начались избы Рыболовной слободки. На плетях и заборах сушились сети, бредни и мережи, пахло сушеной и свежей рыбой.
   Открылось озеро, тихое, спокойное, простиравшееся вдаль на много верст.
   "Да это и впрямь море. Не зря Васюта хвастал. Экий простор! Берегов не видно", - залюбовался озером Болотников.
   У причалов, с вбитыми в землю дубовыми сваями, стояли на якорях струги и насады, мокшаны и расшивы; среди них возвышалось огромное двухъярусное судно с резным драконом на носу.
   "Нешто корабль?" - подивился Иванка. О кораблях он слышал только по рассказам стариков да калик перехожих.
   - Что, паря, в диковину? - услышал он подле себя чей-то веселый голос. Обок стоял чернобородый мужик с топором на плече.
   - В диковину, - признался Иванка. - Впервой вижу.
   - Выходит, не ростовец? А мы-то всяких тут нагляделись. Этот из Хвалынского моря приплыл, товаров заморских привез. У нас купцы, брат, ухватистые... Вишь мужика в зеленом кафтане? У струга с работными лается. То Мефодий Кузьмич, купец гостиной сотни. Нонче в Астрахань снаряжается.
   - В Астрахань? - заинтересованно переспросил Болотников.
   - В Астрахань, милок. Ну, бывай, тороплюсь, паря. Избу надо рубить.
   - Погоди, друже. Совет надобен.
   - Сказывай.
   - Пришелец я. Без денег, гол, как сокол. К кому бы тут наняться?
   Мужик с ног до головы оглядел парня, а потом увесисто - рука тяжелая хлопнул Иванку по плечу.
   - Могутен ты. Такому молодцу любая артель будет рада. Ступай к Мефодию. Сгодишься.
   Мужик зашагал в слободку, а Иванка спустился к берегу. Мефодий Кузьмин стоял возле сходней и поторапливал работных:
   - Веселей, веселей, мужики!
   Работные таскали в насад тюки и кули, катили по сходням бочки. Сюда, к стругам, то и дело подъезжали подводы с товаром. Возницы шумели, покрикивали друг на друга.
   На сходни ступил мужик с тюком, да, знать, взвалил ношу не по силе, зашатался, вот-вот свалится в воду.
   - Держись! Держись, свиное рыло! Загубишь товар! - закричал Мефодий Кузьмич.
   К работному подоспел Иванка. Подхватил тюк, играючи вскинул на плечи и легко пошагал по настилу. Отнес в трюм насада, вернулся на берег.
   - Кто таков? - шагнул к нему купчина.
   - Богомолец я. Пришел в Ростов святым мощам поклониться, - схитрил Иванка.
   - Богомолец? Аль зело грешен, детинушка? - глаза купца были веселыми.
   - А кто богу не грешен да царю не виноват?
   - Воистину... Однако ж, выкрутной ты. Получай деньгу!
   - Потом отдашь.
   - Это когда потом?
   - А к вечеру. Товару у тебя, вишь, сколь навозили.
   - В работные хочешь?
   - Хочу, хозяин. Застоялся, как конь в стойле.
   Купец подтолкнул Иванку к тюкам.
   - Затейлив ты, детинушка. Беру!
   До самых сумерек заполняли насад. Укладывали в трюм сукна, кожи, хлеб в кулях, стоведерные бочки с медами, меха, воск, сало, лен, пеньку, смолу, деготь... Насад был просторен, вмещал десятки тысяч пудов груза.
   Купчина не обидел, заплатил Иванке вдвойне.
   - Может, обождешь к богу-то? Горазд ты, парень, на работу. Пойдем со мной в Астрахань.
   - Пошел бы, хозяин, да не один я. С содругом.
   - Стар ли годами твой содруг?
   - А навроде меня. И силушкой бог не обидел.
   Купчина на минуту призадумался: лишних людей ему брать не хотелось, но уж больно парень молодецкий, за троих ломил. А ежели и содруг его так же ловок.
   - Ладно, пущай приходит. Да не проспите. Спозаранку выйдем.
   Болотников возвращался на Покровскую довольным: сбывались думы. До Ярославля два дня ходу. А там Волга, глядишь, через три-четыре недели и до Дикого Поля доберешься.
   В избе деда Лапотка тускло мерцал огонек. Иванка открыл дверь и застыл на пороге. В избе было людно, на лесках и на полу сидели нищие и калики перехожие. Были во хмелю, бранились, тянули песни. Дед Лапоток сидел в красном углу и бренчал на гуслях. Шестака в избе не оказалось.
   - Где Васюта, старче?
   Лапоток не отозвался, он, казалось, не слышал Болотникова. Перебирая струны гуслей, повернулся к сидящему обок нищему.
   - Подай вина, Герасим.
   Нищий подал. Лапоток выпил и вновь потянулся к гуслям. Болотников переспросил громче:
   - Где Васюта, отец?
   - Ушел со двора твой сотоварищ, - ответил за деда Герасим. - Видели его после обедни на Рождественской. Брел к озеру... Испей чару, парень.
   - Не до чары, - отмахнулся Болотников и вышел на улицу. Темно, пустынно, глухо.
   "Куда ж он запропастился? - подумал Иванка. - Ушел днем, а теперь уже ночь. Ужель в беду попал?"
   На душе стало тревожно: привык к Васюте, как-никак, а побратимы стали. Жизнью Васюте обязан.
   Мимо изб дошел до перекрестка. Путь на Рождественку был перегорожен решеткой, возле которой прохаживались четверо караульных с рогатинами. Завидев Болотникова, караульные насторожились, подняли факелы.
   - Пропустите, братцы.
   Мужики, рослые, бородатые, надвинулись на Иванку, он отступил на сажень. Ведал - с караульными шутки плохи.
   - Не по лихому делу, - поспешил сказать. - К озеру пройти надобно.
   - Чего без фонаря? Царев указ рушишь. Добрые люди по ночам не шастают, - прогудел один из караульных, направляя на Болотникова рогатину.
   Иванка знал, что без фонаря ночью выходить не дозволено, и каждый ослушник рисковал угодить в разбойный застенок или Съезжую избу. Но отступать было поздно.
   - Нету фонаря, мужики. А к озеру надо. Содруг у меня там. Отомкните решетку.
   - Ишь, какой проворный. Воровское дело с содругом замыслил, разбойная душа!.. А ну, хватай татя, ребятушки!
   Караульные метнулись к Иванке, один уже уцепился за рубаху, но Болотников вывернулся и кинулся от решетки в темный переулок.
   - Держи лихого! Има-а-ай! - истошно заорали караульные, сотрясая воздух дубинами. На соседних улицах решеточные гулко ударили в литавры, всполошив город. На крышах купеческих и боярских теремов встрепенулись дворовые караульные. Очумело тараща глаза, спросонья закричали:
   - Поглядывай!
   - Посматривай!
   - Пасись лихого! "
   Город заполнился надрывным собачьим лаем, гулкими возгласами караульных.
   Иванка, обогнув избу, ткнулся в лопухи с крапивой. Сторожа пробежали мимо, и еще долго разносились их громкие выкрики.
   "Весь посад взбулгачили, дурни. Крепко же ростовцы пожитки стерегут", - усмехнулся Болотников, поднимаясь из лопухов. Постоял с минуту и повернул на Покровскую к избе деда Лапотка. К озеру ему не пробраться: всюду решетки и колоды с дозорными. Да и толку нет искать Васюту в кромешной тьме. Поди, в Рыболовной слободе застрял и к утру вернется. А ежели нет? Тогда прощай купеческий насад. Один он без Васюты на Волгу не уйдет. Надо ждать, ждать Васюту.
   Болотников вернулся к Лапотку. Нищая братия все еще бражничала. Герасим обнимал калику, ронял заплетающимся языком:
   - Слюбен ты нам, Лапоток, ой, слюбен... Принимай ватагу, родимай. Сызнова по Руси пойдем.
   - Пойдем, брат Герасий. Наскучило в избе. Ждал вас... Ай, детинушка, пришел? Подь ко мне.
   Иванка пробрался к Лапотку. Тот нащупал его руку, потянул к себе. Усадил, обнял за плечо.
   - Не горюй, сыне. Кручина молодца сушит. Придет твой содруг.