Завацкая Яна. Ликей

   - Я не об этом, Джейн. Я другое хотел вам показать, - ответил Алексей.
   Они свернули с дорожки и пошли прямо по газону, за здания…
   - Помните, мы говорили сегодня о воинах… вы сказали, что ликеиды - это подлинные воины?
   - Да, помню.
   - У меня здесь в детстве было сильное переживание… вот сюда, пожалуйста.
   Видите?
   Пожухлая осенняя трава едва прикрывала три пологих длинных холма, расположенных в ряд.
   - Что это… могилы? - сообразила Джейн.
   - Здесь раньше было кладбище, - пояснил Алексей, - Давно уже, лет сто-сто пятьдесят назад… потом его снесли. Построили вот это…
   Джейн сочувственно посмотрела на него.
   - Но что поделаешь… кладбища нигде не сохраняются навечно. Иначе всю поверхность земли пришлось бы сделать кладбищем. Везде их засыпают и строят на них что-то новое.
   - Джейн, понимаете… это было не просто кладбище. Здесь хоронили в войну… была такая Вторая Мировая война, знаете? Давно уже. Сейчас никому это не интересно, что там было двести лет назад.
   - Ну, Алексей… я же все-таки интересовалась историей России. Конечно, мне интересно. Так это было военное кладбище?
   - Да, то есть гражданское, но… потом здесь построили музей… мемориал.
   Вы знаете, Петербург - он тогда по-другому назывался - был осажден. Еды в городе практически не оставалось. И они здесь умирали… все. Вот здесь - братские могилы. Мертвых сюда привозили и зимой складывали штабелями… а потом выкапывали огромные ямы и хоронили всех вместе. Вы не знаете, как умирают от голода, и я не знаю. Мы этого даже на экране не видели. Но воображение есть, хоть приблизительно мы можем себе представить - не смерть, конечно, а хотя бы приближение к ней. Я когда это понял… представил… понимаете - все. Вовсе не воины. Высокодуховные люди и низкодуховные… образованные и тупые. Алкоголики и труженики. Герои, воины - и обычные трусоватые люди… дети. Старики.
   Совершенно неприятные на вид, с отвратительным характером, с кучей всяких проблем. Они все умирали здесь. Они лежат здесь, под землей, сваленные в одну кучу. А город не сдали. Даже не все они готовы были к такому героизму, кто-то предпочел бы сдать город, и это тоже можно понять, особенно матерей в такой ситуации. Кто-то был героем против своей воли - он просто оказался в такой ситуации, когда город не сдавали. Но какая разница, что думал каждый из них… то есть разница есть - большинство из них все-таки не хотело сдавать город, и потому он держался. Но даже не это существенно, а то, что они все умирали здесь. И они остановили врага, а враг был страшный… И когда до меня это дошло, я вдруг понял, что это все равно, какой человек - ликеид или нет… Что все мы люди, все принадлежим к человеческому роду. Все мы подвластны смерти. И смерти все равно, как ты умираешь - гордо и красиво, или же со стонами и страхом. Не-ликеиды умирают точно так же, как и мы… Я не скажу, что во мне тогда многое изменилось, но я запомнил это впечатление…
   Алексей перевел дух. Джейн пожала плечами…
   - Мне трудно понять то, о чем вы говорите… И в этом осажденном городе наверняка были и негодяи, и воры, живущие за счет других… И потом - ну а что это меняет? Да, все люди умирают. Что, это значит, что не надо расти духовно и работать над собой?
   И тогда она увидела, что лицо Алексея снова перестало быть живым. На миг, на короткий миг он раскрылся… и она погасила эту искру. Глаза его как-то потухли, лицо стало каменным.
   - Ну вот… собственно, это все, что я хотел вам показать.
   И на мгновение новый огонь вспыхнул в глазах - яростный, еще незнакомый…
   - Но могли они построить здесь ну хоть что-нибудь другое? Не это? - Алексей ткнул пальцем в пестрые здания комплекса.
   - Да, это, конечно, кощунство, - согласилась Джейн, - Но ведь это построили не ликеиды? Это русские сами построили?
   - Да… идемте, - до машины Алексей уже больше не проронил ни слова.
   Мелодичный звон вырвал Джейн из грезы. Она села, нажала на пульте включение ВН. Беатрис сидела у себя на кухне, оседлав табуретку и держа в руках нож и яблоко.
   - Привет, красавица!
   - Привет, - тихо ответила Джейн.
   - Слушай, мне совершенно не нравится, как ты в последнее время выглядишь…
   Давай я зайду за тобой, и мы побегаем немного?
   - Давай, - подумав, согласилась Джейн.
   - Через полчасика?
   - Хорошо…
   Джейн выключила ВН. Пошла в спальню, открыла ящик со спортивной формой.
   Надела светло-синее кампо. На улице уже практически зима, но для бега кампо достаточно… В рассеянности уронила руки, села на край кровати. Встала, подошла к окну, стала глядеть на серое небо в сплетении оголенных ветвей… последние листья нелепо топорщились на ветру. Уж роща отряхает последние листы с нагих своих ветвей… А мама Алексея, похоже, питает какие-то надежды.
   Интересно, как она отнеслась к тому, что Алексей перестал быть ликеидом.
   Женщина явно с честолюбием…
   Новый звонок вырвал Джейн из сумеречного состояния. Она стремительно вышла в гостиную.
   На экране появилось незнакомое лицо… похожее на кого-то, но незнакомое.
   Молодая девушка, русская и не-ликеида на вид, пухлое, немного нервное лицо, карие добрые глаза.
   - Здравствуйте, - сказала она робко, - Вы Джейн Уилсон?
   - Здравствуйте, - в тон ей ответила Джейн, - Да, это я… А вы?
   - Меня зовут Рита Ладонкина… вы меня не знаете, - пролепетала девушка.
   Обстановка за ее плечами расплывалась - похоже на какую-то обычную русскую квартиру. Рита замолчала и наконец сказала, будто решившись.
   - Я сестра Лены Ладонкиной, невесты Алексея Старцева.
   Джейн словно вырвало из оцепенения - имя Алексея всегда производило такое волшебное действие. Она собралась, внимание все сконцентрировалось на фигурке Риты в глуби экрана.
   - Вы извините, - начала девушка. На лице ее отражалась сложная внутренняя борьба, - Я вас не такой представляла, - вдруг вырвалось у нее.
   - А какой? - улыбнулась Джейн.
   - Не знаю… я видела вас издали, у церкви. И по тому, что рассказывала Лена… понимаете, мы все за нее очень боимся.
   - Бояться никогда не нужно, - сказала Джейн уверенно. И тут же подумала, что пять минут назад была точно такой же, как эта Рита… слабой, испуганной, ничего не знающей и не понимающей, подвластной любому повороту жизни. Но такой она может быть наедине с собой… ну еще с мамой или Беатрис. С кем-то старшим и опытным… А с не-ликеидом - как там говорила Беатрис - улыбку на лицо, флаг в руки и вперед.
   - Чего, собственно, вы боитесь? - спросила Беатрис. Рита задумалась.
   - Вы знаете… Лена - она такая… Она совсем ничего не понимает. Она очень любит Алексея, вы себе не представляете, как любит. Она уже давно его любит, но почти никому об этом не говорила… и вот тут - такое счастье. Но понимаете, он же был ликеидом… и вы - ликеида. Конечно, он может вас полюбить, оставить Лену… Но ведь так же нельзя… они помолвлены. Скоро свадьба. Это некрасиво… А для Лены это будет все… я знаю, она не сможет больше никого полюбить. Ее жизнь будет кончена. Конечно, если у вас это очень серьезно… не знаю. Но вы поймите… вы ликеида, у вас и так жизнь совсем другая. А у Лены ничего нет, кроме этой любви. Зачем вы отбираете у нее?
   Джейн выслушала эту тираду, нахмурив брови. Она не испытывала ни стыда, ни раскаяния, ни неловкости… ребенок подошел к ней и высказал свою детскую обидку.
   - А почему же Лена не позвонит мне сама? - спросила она. Рита помотала головой.
   - Вы думаете, что она подговорила меня… она ничего не знает, и очень расстроится, если узнает. Мы с ней даже не говорим о том, что Алексей может ее оставить. И ей это даже в голову не приходит. Мы между собой… мы ведь все видим. И она рассказывает… она, понимаете, такая беззащитная, ее легко обмануть. Она сама вас приглашала, и знает о том, что Алексей с вами ездит, и ей это вовсе не кажется опасно… она полностью верит в Алексея. Полностью, понимаете? Поэтому это будет страшно, если он ее оставит… Я боюсь за нее, просто боюсь.
   Джейн подумала немного.
   - Видите ли, Рита… у меня нет намерения соблазнить Алексея. Я общаюсь с ним просто как с другом. Вы можете быть спокойны на этот счет. Но вообще-то, вы знаете… ведь Алексей - не вещь, он свободный человек, и он сам должен решать такие вопросы. Я понимаю, что вы беспокоитесь за судьбу сестры… Но есть еще и судьба Алексея, и он сам должен ее строить, без вашего и моего участия. Давайте предоставим решать ему самому, хорошо?
   С ней вдруг произошло странное раздвоение. Она говорила эти слова, и в то же время слышала себя как бы со стороны… Свой уверенный, спокойный, жизнерадостный тон - и этот тон был ей невероятно противен. Именно тот тон, которым говорят психологи в консультациях… Тон учителя, человека, знающего, как жить, поучающего других… Но откуда она знает, как жить?
   Ее не научили жить - по большому счету не научили. Да и можно ли этому научить? Все равно где-то в глубине души останется вот этот мокрый, плачущий комок - то самое, что болит, и страдает, и любит… и вот может быть только оно, это жалкое и крошечное - может быть только оно во всем человеческом существе и способно любить.
   Но она - ликеида - закрыла этот беззащитный комок слоями брони - силы, ловкости, знания, уверенности, психотехники… Джейн вдруг пошатнулась, схватившись рукой за спинку кресла. В глазах Риты появилось беспокойство и участие.
   - Что с вами?
   - Ничего… что-то нехорошо стало, не обращайте внимания, - пробормотала Джейн.
   - Вы вдруг так побледнели…
   - Это я… ничего, ничего, Рита. Спасибо, что вы позвонили.
   Джейн села на диван, безвольно опустив руки.
   Это я впервые осознала, что у меня есть душа.
   И осознание это оказалось совсем не таким, как я думала.
   Ведь я думала, что душа - это что-то огромное, прекрасное, Божественное, способное объять всю Землю.
   А душа, оказывается - это просто такой жалкий, маленький, очень болезненный комочек, съежившийся где-то там, в глубине… похожий на трехнедельного эмбриона.
   Ее так легко убить…
   - Вы извините, я вас, наверное, обидела, расстроила, - говорила Рита. Она сама теперь чуть не плакала. Джейн покачала головой. Она уже взяла себя в руки.
   - Нет, нет, Рита, все нормально. Скажите, а вы с детства ходите в церковь?
   - Да… наши родители верующие, и мы с детства приучены.
   В дверь позвонили. Джейн протянула руку к пульту.
   - К вам кто-то пришел?
   - Да… Рита, вы не беспокойтесь. Все будет так, как должно быть.
   - Да, вы правы… на все воля Божья, - ответила Рита. В гостиную ворвалась Беатрис - сильная, шумная, веселая, в лимонном кампо с вышитой зеленой ветвью.
   Джейн попрощалась с Ритой и выключила ВН.
   - Пошли, лягушонок, - сказала Беатрис.
   - Почему лягушонок? - спросила Джейн, надевая кроссовки.
   - Меня бабушка так иногда называла… armes Froschlein. Бедный лягушонок.
   Джейн улыбнулась - Беатрис с ее большим ртом, длинными конечностями и сейчас напоминала большую лягушку.
   - Представляешь, - рассказывала Беатрис на ходу, - помнишь, я рассказывала, что заложила эксперимент - ну с рестриктазой… СК-4, чтобы усилить антимутационный механизм… Вчера эти телята родились. Я на ферму ездила… На мышах-то все хорошо получалось… А у телят знаешь как экспрессировалось? У большей части - вообще ничего, ноль. Хотя этот аллель доминирует стопроцентно, ген вообще менделирующий… А три теленка родились мертвыми, я посмотрела сегодня - оказывается, получился парадоксальный эффект, вообще рестрикция не работает. Уроды жуткие.
   Девушки неторопливо бежали по парковой аллее.
   - И почему это так? - спросила Джейн.
   - А Гермес его знает… буду дальше смотреть. Все-таки разные виды - это разные виды… нельзя механически переносить. У меня Шурка работает, кандидат, знаешь, такой восторженный - ах, мы сначала коровам этот механизм встроим, а потом на людях… евгенист тоже. Тут даже с мышей на коров не переносится.
   - Да… с людьми все сложнее, - сказала Джейн. Хорошо все-таки Беатрис… честный труженик науки. Как бы Джейн хотелось вот так спокойно заниматься генным конструированием, размышлять, экспериментировать… и даже какую-то досаду на себя чувствуешь - ведь тебя для науки готовили… а ты чем занимаешься? Все воюешь с какими-то несознательными личностями. Да еще вот и влюбилась…
   Воспоминание об Алексее снова постепенно заполняло всю душу Джейн, становилось все острее, все тяжелее… Словно прочитав ее мысли, Беатрис спросила.
   - Ну а у тебя как дела?
   Они выбежали из сада, побежали по дорожке вдоль ручья - эта дорожка вела до самого Павловского Дворцового парка. Джейн уже привыкла заниматься здесь джоггингом.
   - Да ничего, - вяло ответила она.
   - Все страдаешь? - поинтересовалась Беатрис.
   - Ага…
   - Чокнутая.
   - Ага.
   Беатрис глубоко вздохнула на бегу.
   - Не понимаю… не понимаю. Нашла, кого выбрать… Это ужасный тип, я спрашивала у Моники, она знает его как облупленного, он же к ней на обследование ходит.
   - Что она тебе сказала? - встрепенулась Джейн.
   - Ты же там сидела… могла сама все прочитать, она фиксирует все результаты обследований.
   - Ты знаешь… мне это показалось как-то нехорошо. Я не стала читать. Ну понимаешь, если ты видишь голого человека на улице - ты же отвернешься… особенно если он не по своей воле голый.
   Беатрис проворчала что-то себе под нос по-немецки.
   - Чего?
   - Ничего. Моника сказала, что это, безусловно, болезненный тип. Он в принципе здоров, но направленность личности такая, что вряд ли удастся его переформировать. Он и раньше был неустойчивым. Но для русских это нормально, они почти все душевно неустойчивы, метаются из крайности в крайность. А сейчас он находится под сильным влиянием церкви, он принципиально не приемлет возможности взять жизнь в свои руки, работать над собой… в общем, все эти их бредни, ты наверное, уже их слышала. И ты бы хотела серьезно жить с таким мужчиной?
   - Понимаешь, Беа, - беспомощно сказала Джейн, - Я бы не хотела. Но это от меня уже не зависит. Сама я прекрасно понимаю, что он мне не подходит. Что если даже мы бы поженились, наша жизнь была бы сплошным мучением, а скорее всего, мы бы через год развелись. Но это какая-то болезненная страсть, которая совершенно не интересуется тем, чего я сама хочу, и что я сама понимаю… меня просто тянет к нему, со страшной силой - и все. Понимаешь? Может быть, я больна…
   - Трудно понять, - призналась Беа, - видишь, у меня с Клаусом ничего подобного нет. И до этого у меня был друг. Тоже все было спокойно. Сошлись -разошлись. Я люблю Клауса, но у меня в этом нет никакого противоречия - я и умом знаю, что он хороший, добрый, интеллектуал, отличный собеседник, надежный товарищ, и сердцем чувствую любовь. Знаю пару его недостатков, но соглашаюсь с их наличием - ведь нет людей без недостатков. Я не понимаю, что с тобой происходит. Я если не хочу любить человека - то и не буду его любить.
   - Может быть, я просто пытаюсь его понять… пытаюсь и не могу. Это как загадка, Беа… понимаешь, вот появился такой человек, который живет не как все. А вдруг мы неправы, а он прав? Ведь тогда все нужно пересматривать, нужно жить иначе… тебе хорошо, ты занимаешься наукой и всегда права. А я работаю с людьми. Я должна им что-то говорить, чему-то учить. А вдруг я неправа?
   Девушки выбежали на широкую поляну, замолчали, проделывая дыхательные упражнения…
   - Холодно, - пожаловалась Беатрис, - побежали обратно.
   Она молчала некоторое время, а потом заговорила.
   - Знаешь, у меня была бабушка.. то есть она и сейчас жива. Я в детстве ее очень любила. Лет до пяти. Меня часто у нее оставляли… мать с отцом тогда разводились, ну и я подолгу жила у бабушки. Я в общем рада, что родители развелись. С отцом у меня прекрасные отношения, и с отчимом - тоже. Мама счастлива с отчимом. Но я не к тому… В общем, бабушка меня баловала, я у нее жила, как в материнской утробе. Лакомства, телевизор - сколько хочешь… но и не только в этом дело. Она меня как-то любила, что ли, понимаешь… Я помню ее руки. Я помню, как она смотрела на меня… и у меня возникало такое чувство - меня любят просто так, за то, что я ребенок, что играю, делаю что-то там такое смешное, что у меня сладкое личико и синие глазки. Так бабушка говорила - сладкое личико. Мама никогда не говорила мне так. Родители всегда относились ко мне, как ко взрослой. И это правильно, я благодаря этому стала ликеидой. Они уважали во мне личность… но бабушка говорила: сладкое личико, котеночек, медвежонок, она со мной сюсюкала и баловалась, как сумасшедшая… А потом однажды… я была свидетельницей скандала. Мне было пять лет. Бабушка так холодно, жестко говорила маме: "До каких пор? Мне всего шестьдесят три года. Я хочу пожить для себя. Я вырастила тебя и Йозефа и хочу теперь отдохнуть. Почему я должна воспитывать твою дочь? Я не подкидывала тебя своим родителям"… И вот это, знаешь, так меня задело… бабушка не знала, что я слышу ее слова. Но все равно, тем более - значит, на самом деле она ко мне вот так относилась. Я была обузой… лишним, никому не нужным грузом…
   "почему я должна?" "Твоя дочь" - эти слова обожгли меня как огнем. Я, оказывается, вовсе не котеночек… и не медвежонок. Бэби Беа, как она говорила… вовсе нет. С тех пор меня уже не подкидывали бабушке. Я бывала у нее, но очень редко, и отношения стали другими… она еще пыталась со мной сюсюкать, но я сторонилась, шарахалась… я помнила.
   - И с тех пор ты боишься любить, - вырвалось у Джейн.
   - Да… может быть. Не знаю… это любовь? Это безумное сюсюканье, эта страсть к теплу, к нежности - это разве любовь? Я думала, что любовь - это высокое, Божественное чувство…
   - Да, я знаю, - перебила Джейн, - может быть, это не любовь…
   - Сама не знаю, зачем я рассказала тебе про бабушку, - Беатрис ровно бежала, сосредоточенно глядя в землю, - Может, вспомнила по аналогии единственный случай в моей жизни, когда я не знала, как быть, когда я была в отчаянии… Но мне тогда было пять лет, Дженни… это можно понять.
   - Тот, кто знает любовь без предательства - тот не знает почти ничего, - вспомнила Джейн.
   - Что это?
   - Так, стихи… одна старая русская поэтесса.
   - Но, Дженни, пойми, что я на самом деле давно не сержусь на бабушку. Она вовсе не предала меня. Она меня и в самом деле любила… Это я была слишком чувствительная и обидчивая в пять лет. Позже я проанализировала ее поведение и все поняла. В ней в самом деле жили два разных человека. Один любил меня, а другой хотел жить для себя. То один, то второй одерживал верх. Но это у всех так! Может быть, у святых, у праведников - не так, а у большинства людей, даже ликеидов - так. Это реальность, от нее никуда не денешься… как нас ни воспитывают… ведь не случайно же большинство все-таки живет поодиночке. Да и в семьях - каждый сам по себе, отдельные комнаты, отдельная жизнь… сходятся за ужином, мило побеседуют, проявят свою любовь друг к другу - и дальше отдельно живут. А как иначе? Иначе бы все время были конфликты.
   - И все-таки, Беа, она предала тебя, - сказала Джейн. Кровь стучала в висках, в ушах звенело, Джейн понимала, что не надо бежать, надо остановиться, без того уже состояние не очень… но продолжала по инерции бежать рядом с Беатрис.
   - Она предала тебя, потому что отказалась с тобой сидеть. Если бы ты на следующий день снова пришла к ней, и она бы опять тебя любила, ты бы забыла ее эгоистические слова. Все мы раним друг друга, но забываем и прощаем - и все же остаемся вместе. А бабушка отказалась от тебя, она сделала шаг. Она так поговорила с твоей матерью, что тебя уже больше к ней не приводили. Поэтому тебе так запомнились те слова… не слова важны, а поступок.
   Джейн хотела продолжить, но не смогла… Просто не смогла говорить. Потому что продолжение было таким:
   Бабушка поступила разумно - ей нужно время для себя, она должна пожить для себя… она не обязана воспитывать внучку. Так же поступают матери, делающие аборт - разумно. Но если мать выбрасывает плод, она предает ребенка. Она могла бы родить его в нищете, плохо кормить, обижать - но это все равно лучше… все лучше, чем убийство. Убийство необратимо. Если ты обидел ребенка, ты можешь загладить обиду. Даже избил - ты можешь больше никогда этого не делать, заботиться о ребенке - и он забудет боль. Но если ты его убиваешь - ты уже ничем, никогда, никак не сможешь исправить эту ошибку.
   Джейн остановилась, приложила пальцы к вискам. Мир звенел. Мир кружился грязно-желтой, серой осенней каруселью…
   Нет… это неправда… этого не может быть. Нет.
   - Да, может быть, - сказала Беатрис безжизненным голосом, - но видишь ли… бабушка была ведь права. Я сейчас ее понимаю. Я бы тоже не выдержала постоянного соседства сопливого и ноющего создания… Моя мать действительно обнаглела - сплавила ребенка. Бабушка должна была ей это сказать… ведь воспитывать должны родители.
   - Как все сложно… - выдохнула Джейн. Наваждение постепенно проходило.
   - Понимаешь, Дженни… тьфу ты, я тоже с ума схожу. Сумасшествие заразно…
   Нельзя же так! Так мы все голову потеряем… Слушай, я вот что хотела тебе сказать. Так нельзя. Ну у тебя проблема. Хорошо. Неразделенная любовь. Так сделай так, чтобы она стала разделенной! Есть же куча методов…
   - А Лена?
   - Подождет. Вы все равно с ним расстанетесь, и он к ней вернется. Да и вообще - ну что Лена? Ты сама говоришь - она не ликеида, он с ней будет страдать… хотя по-моему, он будет страдать с любой женщиной… ну жизнь у него такая, любит он страдать.
   - Я не могу… я не знаю, Беа… я чувствую себя такой беспомощной.
   - Правильно - беспомощной, - голос Беатрис снова набирал прежнюю язвительную силу, - Потому что сидишь как сыч одна в квартире… Мне вот только плачешься в жилетку. А ты поступи один раз как разумный человек. Пойди к Монике, она же специалист! Она и его изучала, и тебя знает… посоветует что-нибудь, в конце-то концов! Ну нельзя так! Ты же воин Света, ты должна светить, а ты на что похожа? На лягушонка, честное слово.
   Джейн чувствовала, как уверенный голос Беатрис проникает во все уголки души, успокаивает, вселяет силу… да, действительно.
   Она просто больна! Это та же самая болезнь - и с ней современная психология вполне может справиться…
   - Да, Беа, ты права… Надо позвонить Монике.
   Моника приняла ее в своей квартире - Джейн еще ни разу не бывала у них.
   Рене ушел на тренировку по риско. Француженка была одета, как на выход - василькового цвета шелковый комбинезон, по последней моде - брюки до щиколоток и верхняя часть, состоящая из двух широких полос ткани, наподобие бретелек перекинутых через плечи и перекрещенных на спине (боковые части, а также узкая полоса на груди и животе были обнажены). Туфельки на высоких каблуках, рассчитанно расположенные в прическе черные локоны, золотые серьги в виде тонких колец, вечерний макияж в синих и терракотовых тонах. Едва ощутимый запах духов - "Диор-сенсация" - приятно смешивался с легким ароматом сандала, растворенном в полутьме гостиной. Джейн осмотрелась - вкус Моники показался ей безупречным. Гостиная была оформлена в дымчатых и белых тонах, светлая кожаная мебель, явно сделанная на заказ, вдоль стен - несколько столиков разной высоты, на причудливо изогнутых серебряных ножках, на столиках - курящийся сандал, россыпь полудрагоценных камней, рассчитанно раскрытая книга, статуэтка Будды. Освещением служили несколько плафонов в стенах, в совокупности создающих мягкий, рассеянный теплого оттенка полумрак.
   Единственная картина - фантазия Джарро, полуабстрактное визионерское произведение, изображающее Духа Дождя, очень подходила к общему фону комнаты.
   Джейн села в кресло, молча указанное хозяйкой, маленькая Моника вскочила напротив нее на диван, поджав под себя одну ногу, чуть закинув изящную черноволосую головку… Джейн любовалась француженкой. Моника сидела в свободной позе, расслабленно, но в любой момент готовая к движению, к действию, полная энергии, настолько спокойная, уверенная и радостная внутренне, что один вид ее действовал успокаивающе. С ней рядом даже находиться приятно… А ведь совсем недавно Джейн чувствовала себя точно так же… и выглядела так же, наверное. Теперь она ощущала себя маленькой, больной, несчастной, совершенно разбитой… пришедшей просить о помощи.
   - Хочешь что-нибудь выпить? - осведомилась Моника. Джейн кивнула.
   - Дай водички, если можно.
   Психологиня легко встала, принесла два высоких бокала с шипящей минералкой на зеркальном небольшом подносе.
   - Пожалуйста.
   Джейн отхлебнула - губы и в самом деле пересохли - и поставила бокал на журнальный столик.
   - Ну рассказывай, - ласково сказала Моника, - Желательно все с самого начала…
   Джейн глубоко вздохнула и вернулась мысленно к началу…
   К какому началу?
   К Пути Воина?
   К Роджеру?
   К Сэму?
   К маме?
   К тому моменту, когда она вошла в комнату для летного персонала, и Алексей впервые протянул ей руку, здороваясь?
   Или к тому, когда она увидела его ночью на Аничковом мосту?
   Джейн стала рассказывать, сбиваясь, торопясь, перескакивая от одного к другому… Она говорила о фактах, и о том, как Алексей относится к ней, и о том, как ей плохо в последнее время, и ничего не помогает, никакие техники, да и невозможно уже ничем заниматься… Но по мере того, как она облегчала душу, рассказывая обо всем по порядку, голос ее становился все спокойнее и увереннее.
   Она сама начинала чувствовать, что все не так уж безнадежно.
   - И эта женщина, - напоследок сказала Джейн, - понимаешь, я уверена, абсолютно уверена, что Алексей будет с ней несчастен. Я понимаю его поступок.
   Он был ликеидом, и понял, что должен отдать себя людям до конца, он должен пойти к ним и жить рядом с ними, и просветлять их своим присутствием, улучшать жизнь вокруг себя… Может быть, он еще займется педагогикой, целительством…