Зайцев Михаил. Час ворона

   — О том, что утром нас с тобой шлепнут, если мы раньше не придушим друг дружку?
   — Да...
   — Подойди поближе. Общаться будем шепотом. Там, внизу, в подвале, в камере были микрофоны. Нас подслушивали.
   — С чего ты взял? — Толик не двинулся с места.
   — Они знали, где на меня устраивать засаду.
   — Микрофон ни при чем. Это я рассказал, куда ты побежишь.
   — Ты?!
   — Я люблю жену и дочь. Стас. Тебе этого не понять...
   — Конечно! Куда уж мне.
   — Не ерничай. Для тебя бабы всегда были только тремя дырками на двух ногах...
   — Угу! Молодец, Толик. Расскажи, какой я нехороший, успокой свою совесть и сломай мне, мерзавцу, хребет. Утром тебя отпустят, денег дадут...
   — Мудак! Какие деньги?! Я сам отдал ему все, что имел. Все сбережения, квартиру. Целый день подписывал бумажки, по нотариусам мотался.
   — Серьезно? — Я удивился, конечно, но не особо.
   — Куда уж серьезней...
   — Значит, весь этот кровавый антураж с китайцами всего лишь прикрытие наезда на олигарха Анатолия Иванова?
   — Какой там, к свиньям, олигарх, ты чего мелешь?! Никакой я не олигарх... Квартира была хорошая. Пять комнат, евроремонт, обстановка... Штук двести он за нее выручит влегкую... Счастье, что жены и дочки в Москве нет, в загранке отдыхают... Наликом у меня было припрятано сорок семь штук, машина штук на шесть потянет... Вот и считай... Я нищ, как церковная крыса. Все отдал, лишь бы они моих не трогали... Я знаю, откуда ты выкопал словечко «олигарх». Мы как раз от нотариуса возвращались, когда этот пидор рваный тебе по сотовому звонил, херню про сценарий с олигархом и сторожем у ворот нес....
   — Погоди-ка, Толик! Что ж это получается? Мой побег никто не провоцировал, да? И охранник у ворот — отнюдь не невинно пострадавший пацан?
   — Так и есть. Он все с ходу сочинил. Когда ты в бассейн прыгнул, разозлился ужасно. Грозил — если тебя не поймают к вечеру, то мою дочку сегодня же...
   Толик замолчал, захлюпал носом. Он плакал!
   — Успокойся, старик... — попросил я, стараясь говорить насколько возможно добрее и искреннее. — Брось, Толян, прорвемся...
   — Не гони пургу! Никуда мы не прорвемся! Знаешь, что самое обидное? Ладно бы, все эти китайцы, спарринги и все остальное действительно было бы дымовой завесой, чтоб меня на бабки опустить или еще для чего. Так нет же! Основное для него — игра в Монте-Кристо! Развлекается человек, оттягивается, мать его! Разбогатевший Чикатило веселится от нечего делать! Меня на бабки опустил между делом. Оправдал расходы на развлекуху. Сумасшествие какое-то, шизофрения... Ты удрал, я на все согласился, все, что знал, рассказал, заложил тебя, сказал, что бежишь на встречу к милиционеру Верховскому, и думал, конец сумасшедшему дому. Сели в машину, поехали в Москву, к нотариусу, отписал я ему свою хату, тачку, гараж, поехали... в другое место, сорок семь штук я в доме не хранил, прятал сбережения на даче... Одно название «дача». Шесть сраных соток и времянка у черта на рогах, он ее и отбирать-то у меня побрезговал, сказал — там и будешь с семьей жить, на даче... Едем, и тут ему звонят, докладывают про твою поимку. Он сразу велит ехать сюда, положить на сорок семь тысяч долларов! Тебе по дороге звонит, чушь всякую мелет, а у самого глаза блестят... Приехали, меня потащил на крышу, заставил смотреть, как... как все тут у вас было... Я видел, как Захара, и Алешку, и тебя... все видел... Когда... когда все закончилось, я думал, сейчас поедем на мои шесть соток за деньгами... Хер! Один поехал, меня сюда впихнул и... тьфу, какая сволочь!
   Толик смачно сплюнул, сильно треснул кулаком об стенку и заматерился. Он больше не плакал.
   — А мне намекнул, дескать, спать ляжет, — произнес я задумчиво, переваривая услышанную историю.
   — Ни хера подобного! Помчался мои бабки откапывать. Вернется к утру и... ну, и... сам знаешь...
   Толик замолчал. Молчал и я. Тишина длилась долго. Я первым не выдержал, спросил:
   — И чего мы с тобой будем теперь делать, старина?
   — Драться.
   — Чего?! — Я не поверил своим ушам, может, ослышался или не так понял старого друга. — С кем драться?
   — Между собой.
   — Толя, ты в своем уме? — Я шагнул к нему, но Анатолий вдруг закричал:
   — Стой на месте. Стас! И не мечтай меня обмануть! Подойти с разговорчиками и чиркнуть по горлу ножичком — идейка подходящая, но и я не лыком шит, Стасик, не надейся.
   Я остановился в нескольких шагах от Толика. Он держался стены и в темноте представлялся большой черной массой. Надо мной прозрачный потолок и звезды. Меня лучше видно...
   «Ни фига себе! Я уже рассматриваю диспозицию с точки зрения схватки с Толиком. Автоматически произвожу предварительную оценку собственных действий, оцениваю плюсы и минусы своего местоположения!.. Выходит, сумасшествие — штука заразная». Эта мысль, промелькнувшая в голове, удивила и отрезвила. Я вскинул руки, демонстрируя пустые ладони, и заговорил с Толиком вкрадчиво, как говорят с разбушевавшимся вдруг пьяницей:
   — Какой ножик, приятель? О чем ты? Нету у меня никакого ножика. Я не собирался и не собираюсь с тобою драться, поверь. Неужели ты не понимаешь, друг, — утром и так и сяк нас пристрелят. Хоть двоих, хоть одного. Неужели ты думаешь, что эта сволочь со шрамом оставит в живых свидетеля своих забав? Толя, опомнись!
   — Держишь меня за придурка? — Толя говорил зло, почти яростно. — Мне сказали, что у тебя остался нож, которым орудовал Леха. Мне сказали, что у тебя был выбор — драться с китайцем или драться со мной, и ты выбрал меня!
   — Откуда ты знаешь, что тебе сказали правду? — Я говорил нарочито спокойным голосом, оставаясь абсолютно неподвижным.
   — Захар согласился драться с Лешкой. Ты согласился драться со мной. И не нужно водить меня за нос, Стас! Кто мы друг другу? Старые знакомые, больше десяти лет не виделись. За десять лет у человека все меняется, все клетки. Даже кости меняются!..
   — Ладно, Толик! Пусть так. Мы друг другу никто. Каждый за себя. О'кей. Однако у нас общий враг. Он обманывает нас обоих. Или ты свихнулся окончательно и веришь, что, убив меня, утром обретешь свободу и деньги. Подумай, Толя! Он обещал деньги в довесок к свободе. Отобрал все твои сбережения и вдруг вернет? Так это следует понимать, да?
   — Опять ты про деньги. Мне он не обещал никаких денег! Гарантировал не трогать жену и дочку, если я тебя замочу. Отпустить меня тоже не обещал и не отпустит. Но и то, что дочь с женой оставит в покое, для меня. Стас, уже много... Для меня это самое главное... Хрен с ним, пусть пристрелит. Жена решит — заказное убийство. Она все время боялась заказных убийств, а я объяснял, что не того полета птица, чтоб меня заказывать... Жена будет думать — продал квартиру за долги и все равно погиб. Поедет жить к своей маме. У меня хорошая теща, внучку любит...
   Когда Анатолий заговорил о жене и дочке, голос у него изменился. Яростные нотки исчезли, он говорил о своих домочадцах не для меня, просто думал вслух... И мысли его были здравыми, я не мог этого не признать. Будь у меня по-настоящему дорогие мне люди, тоже, наверное, пошел бы ради них на все. Тем более выбора все равно нет. Замочит Толик Стаса Лунева по прозвищу Седой — останется у господина Иванова хотя бы надежда, что его домашние не станут игрушками сумасшедшего. «Надежда умирает последней» — как поется в одном пошлом попсовом шлягере...
   Толик возле стены зашевелился. Сам не знаю, почему, я отступил на несколько шагов. Хотя к чему лукавить? Я отступил, чтобы иметь запас времени на маневр. Теперь я знал — драки со старым приятелем не избежать. Если он ударит меня по правой щеке, левую я уже не успею подставить. Удар у Толика ого-го, учитывая его массу.
   — Доставай свое оружие, Стас!
   Свет звезд, просачивающийся через прозрачный потолок, и светом-то по большому счету называть нельзя, но все же я заметил, как в руке у Толика что-то блеснуло.
   — Толя, у тебя есть нож?
   — Как и у тебя. Стас!
   — У меня ничего нету. Толя, никакого оружия, честное слово!
   — Что ж... Тем хуже для тебя, Стас!
   Огромный черный силуэт отделился от стены и двинулся на меня. Блеснуло еще раз и померкло, исчезло во мраке лезвие ножа. Есть у меня перспективы одолеть Анатолия в неравном поединке? Ни фига у меня нет, кроме надежды, что он совершит какую-нибудь глупую ошибку, фатальный просчет. Надежда умирает последней. Эх, если бы удалось отобрать у него нож, заломать и, удерживая на болевом захвате, поговорить, вразумить...
   Толик не стал бросаться в атаку очертя голову. Двигался медленно, словно большой черный паук, снабженный остро отточенным железным жалом. Перемещаясь с повышенной осторожностью, Толик лишал меня последних надежд.
   Я отступал, пятился спиной, оставаясь в состоянии неустойчивого равновесия и стараясь сохранять между собой и Толиком дистанцию прыжка. Рано или поздно Толик попробует переиграть меня по скорости, и тогда, возможно, я сумею его «поймать на прием». Впрочем, все мои приемы Толику отлично известны, так что...
   Толик прыгнул. Он всегда умел прыгать без видимой подготовки, а сейчас во мраке прыжок получился особенно неожиданным. Единственное, что я успел сделать, — упасть на спину. Нож в руке Толика рассек воздух там, где треть секунды назад располагалось мое тело. Я упал и спешно перекатился в сторону. Сильная длинная нога Анатолия Ивановича топнула по полу в десяти сантиметрах от моей головы. Как танцор популярного в восьмидесятые брейка, я, продолжая лежать на полу, крутанулся на спине, согнул и разогнул ноги.
   Подошвы ударились о бедро Толика, словно стукнулись о скалу. Иванову хоть бы что, а я оттолкнулся от Анатолия, и меня закрутило, откинуло по полу, словно по скользкому льду, на пару метров. Перед глазами замелькали квадраты прозрачного потолка. Большинство — мутные. Несколько прозрачных — пустые проемы. Сквозь них особенно ярко сияли звезды...
   Скользя спиной по полу, я потерял ориентацию в пространстве и понял — это конец. Кранты, абзац, финал, финиш! Встать на ноги не успею. Сейчас Толик широко шагнет, припадет на одно колено, и лезвие ножа вонзится в живот. А может быть, в шею или ногу. Черт возьми, я крайне приблизительно представлял, с какой стороны ожидать атаки!
   Внезапно под потолком вспыхнули прожекторы. Я ослеп от яркого электрического света. Некогда было думать, кто и зачем включил электричество. Я подтянул колени к подбородку, перекатился через голову, оставаясь лежать на полу, сгруппировался, готовый отбиваться ногами от противника, прикрыл руками корпус.
   Через полторы секунды, сквозь прищур, я разглядел справа, сбоку, залитую ярким светом растрепанную фигуру Толика Иванова. Нас с Толиком снова разделяла дистанция прыжка. Анатолий застыл в позиции «всадника». Согнутые ноги широко расставлены, спина прямая. Рука с ножом прижата к груди. Другая рука, как у слепого, вытянута вперед. Он, как и я, ослеп на мгновение и предпочел замереть, пока глаза привыкнут к электрическому свету.
   «Соврал извращенец со шрамом, — подумал я. — Никуда он не поехал и спать не ложился. Сидел на крыше и наблюдал за нами, например, в инфракрасном свете. Слушал наши разговоры. А в критическую секунду врубил прожектора, дабы продлить мою агонию. Вон, Толик уже проморгался и засек меня на полу. При ярком освещении Анатолию Ивановичу куда сподручнее будет выпускать из меня потроха...»
   Толик моргнул последний раз. Оценил мое положение на полу. Сейчас он из низкой позиции «всадника» подпрыгнет и обрушится сверху всем своим значительным весом. Не успею откатиться в сторону — умру быстро и легко.
   Толик смотрел на меня и не видел, как у него за спиной открылась дверь. В солярий, бесшумно ступая, вошел китаец. Самый широкоплечий из всех китайцев. Кряжистый, что называется, «широкий в кости». Толик был слишком возбужден, не услышал скрипа аккуратно закрывающейся двери.
   — Толя! Сзади! — выкрикнул я, но Иванов лишь усмехнулся, мол, дуришь, Стасик, ничего не выйдет!
   Между тем китаец, неслышно передвигаясь, приближался к Толику все ближе и ближе.
   — Толя, оглянись!!!
   — Напрасно ты. Стас, надеешься...
   Под босой стопой китайца скрипнула половица. Толик замолчал. Усмешку сменило недоуменно-удивленное выражение. Толик резко, прыжком, развернулся на сто восемьдесят градусов и сразу же забыл обо мне. Мастеру стиля Тигра осталось преодолеть несколько метров, когда Толик, упреждая его нападение, атаковал.
   Тигр встретил Толика еще одним характерным ударом — боковым ударом ноги. Ребро стопы китайца ударило Толика в живот. Анатолия развернуло так, что я перестал видеть человека-Тигра. Обзор заслонила широкая спина Иванова. Да я и не следил особо, если честно, за схваткой старого друга, ставшего смертельным врагом, и китайского Мастера. Если вообще допустимо определение «схватка» к тому, что происходило.
   Я поднялся на ноги одновременно с падением Толика. Я ожидал, что вот сейчас в солярии появится еще один китаец — Мастер стиля Журавля, но обманулся в своих прогнозах. Вопреки логике безумного шоу кунгфу, едва Толик упал. Тигр перепрыгнул через его неподвижное тело и двинулся ко мне. Помню, я еще заметил, что у Толика вся грудь в крови и что он так и не выпустил рукоятку ножа из правого кулака. Больше я на покойного Анатолия не смотрел. Не до него было.
   Тигр буднично, по-деловому шел ко мне, презрев хитрые стойки и замысловатые маневры. Просто шел, словно прогуливаясь, пер на меня, как будто я пустое место.
   Первым желанием было отступить, убежать. Но зачем отступать и куда бежать? Я в замкнутом пространстве. И сверху, через стеклянный потолок, за мной наблюдают. А, хрен с ним, со всем! Помереть, так хоть красиво и с куражом.
   Наставник Ван как-то на веселой пьянке научил меня ругаться по-китайски. Когда Тигр подошел совсем близко, я громко выругался на его родном языке и плюнул в раскосую морду.
   Тигр увернулся от плевка, плевок пролетел мимо. И я что есть силы долбанул его ногой в пах. Ей-богу, ударь я чуть-чуть, ну совсем чуточку побыстрее, ходить бы Тигру кастратом. Однако «чуть-чуть» в бою не считается. Он сбил мою ногу, уйдя в защитную стойку «старый прячущийся тигр». Я потерял равновесие, но все равно попробовал достать узкоглазую физиономию «когтями орла». Он перехватил мою правую руку «тигриной лапой». Миг боли, падение на колени, и я уже у ног противника. Лоб упирается в доски пола. Правая рука выкручена за спину. Я не могу пошевелиться. Мастер полностью меня контролирует. Малейшее движение, и хрустнут суставы руки.
   Как-то очень ловко и бережно Тигр поставил меня на ноги. Рука по-прежнему осталась вывернутой за спиной. Я имел возможность переставлять ноги, вот, пожалуй, и все, на что способно было тело. Еще можно было, конечно, судорожно передернуть конечностями и переломать себе все кости к чертовой матери, но к чему спешить. Тигр подталкивает меня бедром, заставляет идти к дверям, на выход из солярия. Шоу продолжается, знать, не все сюрпризы иссякли. Догнать четырех погибших друзей по дороге на тот свет я всегда успею. Я уже мчался сегодня по тоннелю навстречу теплому свету счастья и знаю, что это совсем не страшно. Ужасен сам процесс перехода из одного мира в другой. Потом все здорово. Хорошо, спокойно, легко и радостно...
   Продолжая удерживать мою вывернутую руку за спиной, Тигр толкнул ногою дверь, она открылась. «Вот ведь незадача! — горько усмехнулся я про себя. — Ведь мог же, блин, пока китаец делал Толика, да и потом, позже, попробовать убежать через эту дверь. Кто ж знал, что она осталась незапертой? И на лестнице никого. Куда же он меня тащит? Опять в гараж? За каким, интересно, чертом?»
   Нет. Меня вели не в гараж. На очередном лестничном пролете, вместо того чтобы идти вниз, мы свернули в боковой коридорчик. Тигр слегка усилил фиксацию заломанной руки, и я не сдержался, вскрикнул от боли. Кроме как о натянувшихся до последнего предела сухожилиях, я больше ни о чем не смог думать...

* * *

   Боль мучила меня еще с минуту. Согнувшись в три погибели, стиснув зубы, я бездумно пялился в пол под ногами, стараясь шагать максимально осторожно. В поведении конвоира не было садистской радости, как у тех, давнишних омоновцев, что выкручивали мне руки вчера утром. Он хладнокровно и добросовестно выполнял приказ доставить меня в... Скоро узнаю — куда. Одному Мастеру велели привести в порядок мое пошатнувшееся, если не сказать — «рухнувшее», здоровье, другому приказали кончить Толика и оттабанить Стаса Лунева по назначению, вот он и работает, трудяга. В нашем мире все продается и покупается — способность, талант, любовь, преданность, дружба... Этот список можно продолжать до бесконечности, но мы уже пришли. Стас Лунев доставлен по месту назначения в целости и сохранности. Получите, распишитесь...
   Скрипнули, открываясь, двустворчатые двери, украшенные инкрустацией из ценных пород дерева. Подошвы кроссовок утонули в мягком ворсе ковра. Тигр ослабил хват, это послужило для меня сигналом выпрямиться. Во весь рост выпрямиться не получилось. Под коленки ударило что-то мягкое, и я плюхнулся в удобное кресло с витыми деревянными подлокотниками. Рядышком оказался толмач Антон. Антошка быстренько защелкнул на моем правом запястье браслет наручника. Второе кольцо наручников обхватило полированный подлокотник кресла. Китаец отпустил правую руку, и я наконец смог как следует распрямить спину и осмотреться.
   Кресло, куда меня усадили, строго говоря, было полукреслом и очень походило на знаменитый стул из кинофильма Гайдая «Двенадцать стульев». Точно такой же стул, как в кино, разве что с подлокотниками. К одному из подлокотников прикована правая рука, в остальном я вполне свободен.
   Под стать «стулу из дворца» и остальная обстановка. Хрустальная люстра на потолке. Картины с жирными нимфами в золоченых рамах на затянутых шелком стенах. Бархатные тяжелые гардины. Смешной диванчик с кучкой подушек в уголке. Столик-бюро у стены, а прямо перед моим носом банкетный столик. В общем, комнатка, порядка двенадцати квадратных метров, обставлена в стиле ампир. Или рококо. А может быть, и барокко. Я слабо разбираюсь в дворцовых стилях позапрошлого века.
   О бурной современной действительности в этом заповеднике дворцового комфорта напоминали баночки с прохладительными напитками на банкетном столике передо мной и компьютер на столе-бюро. Перед компьютером на пуфике восседала Любовь Игнатьевна, супруга человека со шрамом.
   Одета Любовь Игнатьевна так же, как и вчера. Болотного цвета блузка, лазоревые шорты, летние изящные туфли. Черные волосы красиво обрамляют загорелое лицо с умными зелеными глазами. Любовь Игнатьевна не желает смотреть в мою сторону. Взгляд ее устремлен на дисплей компьютера. Изящная, узкая рука лежит на компьютерной «мышке». Любовь Игнатьевна елозит «мышкой» по коврику для «мыши», курсор бегает по экрану монитора. Любовь Игнатьевна играет в какую-то незнакомую компьютерную игру.
   — Антон, выйди, — велела Любовь Игнатьевна, продолжая смотреть на мерцающий экран.
   Прежде чем выйти, Антон нагнулся и прошептал мне в ухо:
   — Оглянись, Лунев.
   Я оглянулся. Двустворчатая дверь за спиной имела два прозрачных оконца.
   — Буду следить за тобой, стоя за дверью, — предупредил Антон. — Китаец тоже будет на стреме, там же. Рискнешь встать со стула — пристрелю, если раньше желтокожий тебя не разорвет. Ясно?
   Не дожидаясь ответа, Антон и его ручной тигр вышли из комнаты. Мы остались вдвоем. Я и Любовь Игнатьевна. Сидим, каждый на своем месте, молчим. Она играет «в компьютер». Я привожу в порядок мысли и эмоции.
   Итак, я последний оставшийся в живых из пятерки москвичей, некогда посетивших далекий северный город в качестве специалистов по звериным стилям гунфу. Я здорово изменился за минувшие сутки. Да что там сутки! За последние часы, минуты, секунды... Помню, как-то Ван попросил всех своих учеников сформулировать одной фразой, чему каждый из нас больше всего хочет научиться. Я неделю думал, потом выдал: «Ван, научи меня НИЧЕГО не бояться». Наставник усмехнулся и ответил: «Чтобы НИЧЕГО не бояться, нужно пережить ВСЕ страхи». Опыт — единственный учитель выживания. Недаром герои боевиков, как правило, — бывшие «афганцы» у нас и ветераны вьетнамской агрессии у них. Только пройдя через все испытания, пережив отчаяние, злобу, беспомощность, неудачу и смерть, начинаешь уважать и одновременно презирать старуху с косой. Опыта за минувшие сутки я накопил достаточно, чтобы научиться жить одним текущим мгновением.
   Я сижу в удобном мягком полукресле, недалече забавляется с компьютером симпатичная женщина. Может быть, пока не поздно, попытаться ее достать? Сломать подлокотник, освободить прикованную к креслу руку, перепрыгнуть банкетный столик и перекусить даме шею. Или глаза выдавить, как получится... Основную сволочь достать не вышло, так хоть жену его подранить, пока Антошка не выстрелил в затылок... Нет, черт побери! Ни фига не получится! Антон пальнет, едва я дернусь. Да и про Тигра нельзя забывать... А ежели не получается предпринять по-настоящему радикальные действия, так нечего по этому поводу и психовать. Вообще ни к чему психовать. Истерить, плеваться, обзывать супругу палача грязными словами. Это бесполезно, и, быть может, как раз сумасшедшее поведение доставит палачу особый кайф. Почем я знаю, вдруг муженек Любовь Игнатьевны наблюдает сейчас из соседней комнаты через дырочку в стене и настроился покайфовать, наслаждаясь зрелищем моей истерики? Фигушки! Никакого кайфа с моей помощью он больше не словит, хватит!
   Пауза затягивалась, и я первым нарушил молчание:
   — Вы разрешите угоститься кокой, Любовь Игнатьевна?
   — Угощайтесь, Станислав Сергеич. — Она мимолетно взглянула в мою сторону и снова перевела взгляд на экран компьютера.
   — Спасибо. — Левой, свободной рукой я взял с банкетного столика баночку кока-колы, зубами сорвал «чеку» и с удовольствием смочил горло шипучей жидкостью.
   — Вам спасибо, Станислав Сергеич.
   — Это за что же? — Я нашел в себе силы улыбнуться. Попытался перехватить ее взгляд, но Любовь Игнатьевна по-прежнему глядела на разноцветную картинку компьютерной игры.
   — Вы знаете, за что.
   — Честное слово, не знаю. — Я удержал улыбку на лице, хотя это было и не легко. Я помнил, как отстраненно улыбнулась Любовь Игнатьевна во время вчерашней вступительной экзекуции, когда погиб Сергей Контимиров, и горячей симпатии к хозяйке будуара не испытывал.
   — За то, что не стали меня оскорблять, кричать и угрожать.
   Ох, блин! Умна Любовь Игнатьевна. Очень сообразительная бабенка. Чрезмерно.
   — А какой смысл орать, горло драть? Все, что я могу высказать, вы и сами прекрасно представляете, и это вам вряд ли интересно. Думаю, вы меня позвали не ради того, чтобы выслушать, какие виртуозные оскорбления способны родиться в седой голове подопытного кролика, обреченного вскоре превратиться в гниющий кусок мяса.
   — Ну и зачем же, по-вашему, вы здесь, рядом со мной... Вот досада! — Любовь Игнатьевна стукнула кулачком по клавиатуре компьютера. — Опять проиграла!
   — Во что вы играете, Любовь Игнатьевна? — Сразу отвечать на ее риторические вопросы не хотелось. Пусть уж лучше она мне отвечает, а я отдохну.
   — Зовите меня Любой, ладно?
   — Тогда и вы зовите меня Стасом... В принципе, полагается на брудершафт выпить по такому поводу.
   — Наглеете, Стасик! — Она развернулась на пуфике, смерила меня хитрым, надменным взглядом.
   — Ничуть, просто размечтался пропустить рюмочку на халяву... Так во что вы играете?
   — Играла, да проиграла. Забавная игрушка. Нужно переиграть двадцатый век.
   — Как это «переиграть»?
   — Очень просто. В сто ходов. По одному ходу в год. Начиная с тысяча девятисотого и по девяносто девятый включительно. В каждый год минувшего века в мире происходили определенные события, их можно изменить или оставить все как было. Я, к примеру, согласилась с Октябрьской революцией в России, отменила приход к власти Гитлера, изобретение транзистора, ну и еще по мелочи кое-что поменяла.
   — И чего сталось с миром к первому января двухтысячного года в вашей версии двадцатого века?
   — В моем варианте переписывания истории на земном шаре к началу следующего столетия осталось три государства — Россия, Куба и Монголия.
   — А надо?
   — А надо, чтоб осталась одна Сверхдержава.
   — Люба, а вот интересно, можно ли в этой игрушке отменить приезд пяти москвичей-халтурщиков в маленький северный город... Наверное, можно, если отменить перестройку, затормозить ускорение и заткнуть гласность.
   — И тогда Станислав Лунев стал бы большим, серьезным режиссером, да? — подхватила Любовь Игнатьевна.
   — Не факт. Однако Стасу Луневу точно не пришлось бы клепать копеечную рекламу и шлепать хреновые видеоклипы.
   — Ваш клип на песенку про Монику Левински смонтирован вполне прилично. И песенка ничего, смешная. Как там поется? Напомните, пожалуйста.
   — "Жизнь моя меня мотала, гнула, била, ну а я взяла и полюбила Билла. Он такой хороший, он такой богатый, жалко только, что мужчина он женатый..." — продекламировал я куплет из шлягера, на который сделал недавно клип, и перешел на прозу: — В каких условиях происходили съемки и за какие деньги — история особая. Рассказать?
   — Нет, не стоит.
   — Как? Неужели вы распорядились притащить меня сюда не ради того, чтобы лично пообщаться с настоящим, всамделишным клипмейкером? Я думал, что интересен вам как кинодеятель, тусовщик, экзотический богемный человек. Надоели вам бандиты-бизнесмены, захотелось, образно говоря, «потрогать руками» живого пока художника, послушать сплетни про артистов, приобщиться, так сказать, к культурке-мультурке.