Когда Красная борода вышел, король тотчас же поднялся, встал за тяжелой парчовой портьерой, легонько толкнул дверь и принялся через щель внимательно наблюдать за происходящим.
   Шевалье, казалось, и не подозревал, что за ним по пятам следует зловещая тень. Приемная, где он оказался, была огромным залом с длинными скамьями, которые тянулись вдоль стен. Зал этот был заполнен дворянами, состоящими на королевской службе, дежурными офицерами, лакеями в сверкающих ливреях (торопливые и озабоченные, они сновали взад-вперед) и неподвижными слугами, стоявшими у дверей и сжимавшими в руках эбеновые палочки. Некоторые придворные сидели на скамьях, другие прохаживались мелкими шажками, третьи, собравшись в оконных нишах, оживленно беседовали.
   Время от времени сквозь толпу ловко проскальзывал какой-нибудь паж, на которого никто не обращал внимания. Иногда зал медленно, чинно пересекал священник. Но перед ним, будь то простой монах или епископ, все расступались и сгибались в поклонах, ибо король требовал от всех – и от грандов, и от мелкой сошки – глубочайшего уважения к любому служителю церкви. А поскольку король первым подавал пример, каждый, желая быть на хорошем счету, старался превзойти в этом Его Величество.
   В одной из оконных ниш Пардальян увидел знакомые лица и прошептал:
   – Смотрите-ка! Три бывших охранника Генриха Валуа! Они, по-видимому, дожидаются свою хозяйку, достойную Фаусту. Но я не вижу ни славного Бюсси, ни замечательного во многих отношениях племянника господина Перетти.
   В этой передней, где толпилось множество людей, слышался лишь неясный шепот и приглушенный звук шагов. Возникало ощущение, что вы находитесь в церкви. Ни у кого здесь не хватило бы смелости заговорить громко.
   Имея вид человека совершенно нелюбопытного, шевалье, однако, был крайне любопытен и потому несколько раз обошел весь зал. Внезапно он заметил, что над толпой, еще секунду назад сдержанно-шумной, теперь повисла гробовая тишина. И – вещь еще более странная – прекратилось всякое движение в зале. Казалось, все присутствовавшие окаменели, так что Пардальян шел словно среди статуй.
   Объяснение сего феномена было, однако, очень простым.
   Красная борода все раздумывал, что бы такое сделать, дабы хорошенько высмеять Пардальяна перед всеми, кто находился в приемной. А поскольку он никак ничего не мог надумать, то пока просто-напросто шел за шевалье след в след. Правда, его уловку быстро заметили. И тогда по всему залу от одного человека к другому, прошелестел шепот: сейчас что-то случится. Что именно? Никто не знал, но каждый хотел видеть и слышать. Все умолкли и застыли в предчувствии задуманного спектакля – то ли комедии, то ли трагедии.
   Посреди всеобщего молчания и неподвижности Пардальян оказался той точкой, где скрестились все взгляды.
   Впрочем, его, по-видимому, это ничуть не смутило; неторопливым шагом он двинулся к выходу.
   Перед дверьми застыл навытяжку, словно на параде, офицер, вооруженный шпагой. Красная борода за спиной Пардальяна повелительно махнул рукой. Офицер, вместо того, чтобы посторониться, перегородил шпагой дверь и сказал, впрочем, весьма вежливо:
   – Здесь проход запрещен, сударь!
   – А! – отозвался Пардальян. – В таком случае, окажите мне любезность – объясните, где я смогу выйти.
   Офицер сделал неопределенный жест, указывавший на все выходы сразу и ни на один в отдельности.
   Пардальяна, казалось, это вполне удовлетворило – он ничего не сказал и, по-прежнему притягивая к себе все взоры, решительно направился к другой двери. Там он наткнулся на лакея; как и офицер, тот преградил ему дорогу своей эбеновой палочкой и очень вежливо, с нижайшим поклоном, сказал, что здесь пройти нельзя.
   Пардальян легонько нахмурился и бросил через плечо взгляд, который навел бы Красную бороду на самые невеселые размышления, если бы тот сумел на лету перехватить его.
   Но Красная борода ничего не заметил. Желая высмеять шевалье, он все искал, что бы такое придумать, и ничего не мог найти.
   Пардальян огляделся и тихонько выругался:
   – Клянусь Пилатом, по-моему, эти титулованные лакеи смеются надо мной!
   И продолжал, ехидно улыбаясь:
   – Смейтесь, надутые спесивцы, смейтесь!.. Сейчас ваши улыбки превратятся в гримасы, зато уж я-то насмеюсь вдоволь.
   Все с той же невозмутимостью он возобновил свое шествие по залу и вскоре оказался – случайно или намеренно – неподалеку от охранников Фаусты.
   Монсери, Шалабр и Сен-Малин без колебаний приблизились к нему, изысканно приветствуя шевалье, который ответил им не менее галантно; любезно улыбаясь, но едва слышными голосами, они быстро обменялись несколькими фразами:
   – Господин де Пардальян, – сказал Сен-Малин, – вы, конечно же, догадываетесь – мы имеем поручение убить вас... что мы и сделаем, как только нам представится такая возможность.
   – Впрочем, весьма о том сожалея, – добавил Монсери вполне искренне.
   – Ибо мы прониклись к вам величайшим уважением, – добавил Шалабр, отвесив безупречный поклон.
   Пардальян, улыбаясь, ответил тем же.
   – Но, – продолжал Сен-Малин, – нам кажется, что вас хотят здесь выставить... на посмешище. Я прошу прощения за это слово, сударь, я не желаю обидеть вас, я всего лишь называю вещи своими именами.
   – Так скажите же, в чем дело, господа, – любезно отозвался Пардальян.
   – Дело вот в чем, сударь, – сказал Монсери, всегда бывший самым горячим из всей троицы, – мысль о том, что на наших глазах станут потешаться над нашим соотечественником, а мы безропотно снесем все эти насмешки, невыносима для нас.
   – Особенно если соотечественник – такой благородный человек, как вы, сударь, – подчеркнул Сен-Малин.
   – И?.. И что же вы решили, господа? – Пардальян напрягся, как и всегда в минуты большого волнения.
   – Черт подери! – сказал Шалабр, многозначительно похлопывая ладонью по эфесу шпаги. – Мы решили преподать этим пропахшим луком наглецам урок, которого они заслуживают.
   – Мы сочтем за честь, сударь, сражаться со шпагой в руке рядом с вами, – галантно пояснил Сен-Малин с глубоким поклоном.
   – Это вы оказываете мне честь, господа, – произнес Пардальян, отвечая на поклон.
   – Естественно, мы сохраняем за собой свободу в наших последующих действиях, как только эти действия станут возможными, – добавил Монсери.
   – Само собой разумеется, – мягко согласился с ним Сен-Малин.
   Пардальян одобрительно кивнул и секунду смотрел на них с выражением глубокой печали. Наконец он сказал очень серьезно:
   – Господа, вы истинные дворяне. Примите мою искреннюю благодарность. Я чрезвычайно взволнован вашим поступком; он будет засчитан вам на страшном суде. Что касается меня, то, как бы ни повернулись события, я никогда его не забуду. Но, – и тут к нему вернулось его всегдашнее насмешливое выражение лица и ехидная улыбка, – но не обременяйте себя никакими заботами на мой счет. Вы можете оставаться здесь, не опасаясь, что в вашем присутствии выставят на посмешище вашего соотечественника. Если сейчас и раздастся смех, то, клянусь, господа, это вовсе не будет смех над вашим покорным слугой, который еще отблагодарит вас.
   – Как вам будет угодно, сударь, – сказал Сен-Малин, ни на чем более не настаивая.
   – Тем не менее, сударь, мы в вашем распоряжении, – еще раз подтвердил Шалабр.
   – И по первому же вашему знаку мы бросаемся в бой, – добавил Монсери.
   После чего вновь произошел обмен самыми любезными поклонами, и Пардальян возобновил свою прогулку по залу.
   Внезапно он почувствовал, что ему наступили на пятку. Среди придворных раздался взрыв приглушенных смешков.
   Пардальян живо обернулся и обнаружил Красную бороду, который в растерянности вращал глазами. Гигант вовсе не желал касаться шевалье – это получилось случайно. Но в результате сего банального происшествия его посетило озарение – он хлопнул себя по лбу и пробормотал:
   – Придумал! Наконец-то!.. Ну, теперь мы немножко повеселимся.
   Какое-то мгновение Пардальян глядел на него, улыбаясь своей холодной и насмешливой улыбкой. Красная борода выдержал этот взгляд; он тоже улыбался, ничего не подозревая.
   – Простите меня, сударь, – ласково произнес Пардальян, – надеюсь, я не сделал вам больно.
   И он мирно продолжил свой путь посреди всеобщего веселья. В этот момент он как раз проходил мимо двери в королевский кабинет. На секунду в его глазах сверкнул огонек, тотчас же погасший.
   В тот же миг Красная борода наступил ему на обе пятки.
   Пардальян обернулся и сказал все с той же неизменной улыбкой:
   – Решительно, сударь, эдак вы подумаете, что я до крайности неловок.
   Он намеревался идти дальше, но Красная борода положил ему руку на плечо.
   Под мощным нажимом длани исполина Пардальян внезапно присел.
   Если бы Красная борода был мало-мальски знаком с шевалье, он, наверное, подивился бы столь легкой своей победе. К несчастью для себя, Красная борода вовсе не знал нашего героя и, памятуя о своей геркулесовой мощи, искренне решил, что одержал над ним верх. Он презрительно поставил на ноги своего слабосильного соперника и вдруг отпустил его, да так неожиданно, что тот пошатнулся.
   Всеобщий хохот, сопровождаемый восторженными криками, приятно щекотал тщеславие Красной бороды и вместе с тем поощрял цепного пса Филиппа II продолжать начатую игру.
   Придворные знали, что Красная борода всегда действует только по приказу короля, а посему шумные аплодисменты были для них таким же выражением дворцовой лести, как и любое другое. Они не преминули проявить свое усердие, и почтительная тишина уступила место шумному оживлению.
   Пардальян тихонько потер плечо, по-видимому, испытывая боль, и с жалобным и вместе с тем ошеломленно-восхищенным видом, отчего смех в зале только усилился, произнес:
   – Поздравляю вас, сударь, до чего же у вас крепкая хватка!
   Красная борода махнул рукой, подзывая лакея, стоящего при дверях. Он взял у него эбеновую палочку, не торопясь поднял ее горизонтально приблизительно на один фут над мраморным полом и велел:
   – Держите палку в таком положении.
   Лакей, выполняя приказание, присел на корточки, а Красная борода, повернувшись к Пардальяну, который, как и все, внимательно следил за этими приготовлениями, спесиво заявил:
   – Я держал пари, сударь, что вы перепрыгнете через эту тросточку.
   – Через эту тросточку? Проклятье! – произнес шевалье, в замешательстве теребя свой ус.
   – Надеюсь, вы не хотите, чтобы я проиграл пари из-за такой малости?
   – В самом деле, такая малость, – пробормотал Пардальян, по-прежнему в замешательстве.
   Красная борода шагнул к нему и, указав на палочку (у лакея, который держал ее, на лице было написано кровожадное ликование), угрожающе приказал:
   – Прыгайте, сударь!
   Вид у шевалье был жалкий; со всех сторон посыпались восклицания.
   – Он прыгнет! – предположил один сеньор.
   – Не прыгнет!
   – Сто двойных дукатов против одного мараведи, что прыгнет!
   – Согласен!..
   – Не прыгнет!.. Даже если он и захочет прыгнуть, у него на это не хватит сил!
   – Прыгайте, сударь! – повторил Красная борода.
   – А если я откажусь? – спросил Пардальян почти робко.
   – Тогда я подтолкну вас вот этим, – холодно сказал Красная борода, взяв в руку шпагу.
   «Наконец-то!» – подумал Пардальян с чувством огромной радости; он улыбался.
   В тот же миг он обнажил шпагу.
   Дуэль в королевской приемной... Это было нечто неслыханное, беспримерное. Красная борода был единственным человеком, кто мог себе такое позволить.
   Помимо того, что исполин обладал недюжинной физической силой, он стыл одним из лучших фехтовальщиков Испании, и если только иностранец прилично владел шпагой, зрелище обещало быть необычайно захватывающим, особенно учитывая обстоятельства, в которых оно происходило. Вот почему в зале мгновенно наступила тишина. Все встали полукругом, освобождая как можно больше места для двух соперников, находившихся неподалеку от двери в королевский кабинет; она была чуть приотворена, так что Филипп II, оставаясь невидимым, наблюдал за всей сценой, причем глаза его сверкали жестокой радостью. Пардальян замечательно сыграл роль труса, и у монарха, равно как и у большинства присутствующих, не осталось ни малейшего сомнения: сейчас королевский фаворит сурово покарает дерзкого француза.
   Лакей хотел посторониться, но Красная борода был так уверен в себе, что приказал:
   – Не двигайтесь. Он сейчас прыгнет.
   Привратник с улыбкой повиновался. Соперники, окруженные внимательно следящими за ними людьми, приготовились к бою.
   Все произошло быстро, почти мгновенно. Шпаги скрестились всего только несколько раз, несколько раз сверкнула сталь – и оружие Красной бороды, неодолимой силой вырванное у него из рук, со звоном ударилось о плиты пола; зрители замерли от изумления.
   – Поднимите, сударь, – сказал Пардальян ледяным тоном.
   Исполин устремился к своей шпаге. Убежденный, что происшедшее с ним более не повторится, ибо оно было следствием несчастной случайности или же невероятной оплошки, он вновь атаковал Пардальяна.
   Шпага, резко выбитая из его руки, вторично покатилась по мраморным плитам и на этот раз переломилась пополам.
   – Дьявол! – взревел Красная борода и бросился вперед, зажав в руке кинжал.
   Стремительным, словно молния, движением Пардальян переложил свою шпагу в левую руку, а правой крепко обхватил и высоко поднял руку исполина и без всякого видимого усилия, с грозной улыбкой на устах, намертво сжал запястье королевского слуги.
   Красная борода неимоверным усилием напряг все свои мускулы, так что они, казалось, чуть не разорвались, однако ему не удалось освободиться от этой немыслимой хватки, и в нависшей над залом гробовой тишине послышался приглушенный хрип. На лице великана появилось выражение изумления и нечеловеческой боли, его занемевшие пальцы непроизвольно разжались, кинжал выскользнул из них и, с силой ударившись острием о мраморный пол, с глухим звоном переломился.
   Тогда Пардальян внезапным движением завел руку Красной бороды ему за спину и аккуратно вложил свою ненужную теперь шпагу обратно в ножны. Красная борода, чувствуя, что его кости трещат, словно обхваченные железным обручем, был вынужден пригнуться.
   В этой позе, согнутого в три погибели, Пардальян подтолкнул его к привратнику – от удивления или ужаса тот осел на плиты пола и чисто машинальным жестом продолжал обеими руками удерживать свою палочку.
   – Прыгай! – повелительно приказал Пардальян, указывая пальцем на эбеновую тросточку.
   Красная борода предпринял последнюю, отчаянную попытку вырваться.
   – Прыгай! – повторил Пардальян. – Или я сломаю тебе руку!
   Зловещий хруст, за которым последовал жалобный стон, доказал ошеломленным придворным, что то была не пустая угроза.
   И едва ли не приподнятый над полом, чувствуя, как связки его руки разрываются под сокрушительным нажимом, с искаженным лицом, смертельно бледный от стыда, рыча от ярости и боли, Красная борода прыгнул.
   Пардальян беспощадно заставил его повернуться и прыгнуть обратно.
   Теперь они оказались у самого кабинета короля.
   Казалось, Красная борода вот-вот потеряет сознание; он хрипло дышал, по лицу его катился пот, глаза вылезали из орбит.
   Пардальян отпустил его руку.
   Но тут же он схватил исполина за пышную бороду и молча, не оглядываясь, словно скотину, которую волокут на бойню, подтащил верного королевского слугу, уже почти не сопротивлявшегося, к кабинету Филиппа И.
   Король, заметив приближение шевалье, едва успел отшатнуться, чтобы уклониться от створки двери, которую Пардальян бесцеремонно пнул ногой.
   Оставив дверь широко распахнутой и сильным толчком швырнув потерявшего сознание Красную бороду к ногам Филиппа, Пардальян зычно провозгласил:
   – Сир, я привел вам этого негодяя обратно... В следующий раз не отпускайте его без гувернантки, ибо если он еще хотя бы раз вздумает сыграть со мной какую-нибудь из своих неуместных шуток, мне придется выдрать по одному все волосы из его бороды... что для него будет очень печально, ведь тогда он станет уродом.
   И шевалье неспешно покинул королевскую приемную, напоследок окинув всех сверкающим взором.
   Тогда чей-то голос прошептал на ухо оцепеневшему Филиппу:
   – Я же говорил вам, сир, что вы беретесь за это дело не так!.. Позволите ли вы теперь действовать мне?
   – Вы были правы, господин инквизитор... Ступайте и действуйте по своему усмотрению, – ответил король дрожащим от ярости голосом.
   Однако тут же с восторгом, смешанным с ошеломлением и смутным ужасом, добавил:
   – Но каков, каков!.. Он же почти прикончил этого беднягу!
   Когда дворяне и офицеры, придя наконец в себя от изумления, решились преследовать дерзкого француза, было уже поздно – Пардальян исчез.

Глава 13
ДОКУМЕНТ

   Проводив Фаусту до дверей, Эспиноза сказал ей: – Угодно ли вам будет, сударыня, одну минуту подождать меня в моем кабинете? Мы с вами продолжим разговор с того самого момента, на котором он закончился у короля; быть может, нам удастся договориться.
   Фауста пристально взглянула на него:
   – Будет ли дозволено моим людям сопровождать меня?
   Эспиноза ответил, не колеблясь:
   – Присутствия господина кардинала Монтальте, которого я здесь вижу, будет достаточно, я думаю, чтобы успокоить вас. Что до охранников, сопровождающих вас, то вряд ли им будет возможно присутствовать при столь важном разговоре.
   Фауста размышляла не более секунды. С тем строгим спокойствием, которое как раз и делало ее величественной, она сказала:
   – Вы правы, господин великий инквизитор, присутствия кардинала Монтальте будет достаточно.
   – В таком случае – до скорой встречи, сударыня, – коротко ответил Эспиноза; он подал знак некоему доминиканцу, поклонился и вернулся к королю.
   Монтальте живо приблизился к принцессе. Трое охранников последовали его примеру, также намереваясь сопровождать свою хозяйку.
   Подойдя к Фаусте, доминиканец с глубоким поклоном сообщил:
   – Если сиятельная принцесса и его высокопреосвященство соблаговолят следовать за мной, я буду иметь честь проводить их до кабинета монсеньора.
   – Господа, – сказала Фауста своим охранникам, – извольте подождать меня минутку. Кардинал, вы пойдете со мной. Идите, преподобный отец, мы последуем за вами.
   Сен-Малин, Шалабр и Монсери, сокрушенно вздохнув, вновь уныло вернулись в одну из оконных ниш; их окружала толпа незнакомых людей, и им было тоскливо и грустно. Разве что история с Пардальяном немного развеяла их скуку.
   Идя впереди Фаусты и Монтальте, доминиканец прокладывал себе путь сквозь толпу, которая и сама, впрочем, торопливо и почтительно расступалась перед ним.
   В конце зала монах открыл дверь, выходившую в широкий коридор, и посторонился, чтобы пропустить Фаусту.
   В то мгновение, когда Монтальте собирался последовать за ней, чья-то рука с силой опустилась ему на плечо. Он обернулся и глухо воскликнул:
   – Эркуле Сфондрато!
   – Он самый, Монтальте. Не ждал? Доминиканец секунду смотрел на них каким-то странным взглядом, а затем, не закрывая дверь, решительно нагнал Фаусту.
   – Чего ты хочешь? – спросил Монтальте, теребя рукоятку своего кинжала.
   – Оставь эту детскую игрушку, – сказал герцог Понте-Маджоре с холодной улыбкой. – Как видишь, удары, что ты мне наносишь, отскакивают от меня, не принося вреда.
   – Чего ты хочешь? – повторил разъяренный Монтальте.
   – Поговорить с тобой... Мне кажется, мы можем сказать друг другу немало интересного. Разве ты со мною не согласен?
   – Да, – отвечал Монтальте с глазами, налитыми кровью, – но... позже... Сейчас у меня другое дело.
   И он уже хотел бежать за Фаустой – тайное предчувствие говорило ему, что она в опасности.
   Рука Понте-Маджоре вторично с силой опустилась на его плечо, и глухим от ярости голосом герцог угрожающе прошипел прямо в лицо Монтальте:
   – Ты сейчас же последуешь за мной, Монтальте, или же, клянусь Господом Богом, я дам тебе пощечину на глазах у всего двора!
   И герцог резким движением занес руку.
   – Хорошо, – прошептал смертельно бледный Монтальте, – я иду за тобой... Но горе тебе!..
   И он, нехотя и бормоча глухие угрозы, последовал за Понте-Маджоре, покинув Фаусту в тот самый момент, когда она, быть может, нуждалась в его защите.
   Тем временем Фауста, ничего не заметив, продолжала свой путь; пройдя шагов пятьдесят, доминиканец открыл вторую дверь и посторонился, как он уже делал это ранее.
   Фауста вошла в комнату и только тогда заметила, что Монтальте больше не сопровождает ее.
   Она едва заметно нахмурилась и, посмотрев доминиканцу в глаза, спросила без волнения и без удивления:
   – Где кардинал Монтальте?
   – В тот момент, когда его преосвященство оказался в коридоре, его остановил какой-то сеньор, имевший, по-видимому, для него некое срочное сообщение, – ответил доминиканец совершенно спокойно.
   – А! – только и сказала Фауста.
   И ее проницательный взор с напряженным вниманием впился в бесстрастное лицо монаха, а затем внимательно-изучающе пробежал по всей комнате.
   Это был кабинет средних размеров, с несколькими табуретами и письменным столом, стоявшим перед единственным в комнате окном. Одну стену комнаты занимал огромный книжный шкаф, где на полках в образцовом порядке выстроились внушительных габаритов манускрипты. Другую стену украшало исполинское полотно, заключенное в массивную эбеновую раму без всякой резьбы и изображающее снятие с креста работы Куелло.
   Почти напротив входной двери виднелась другая дверь, маленькая.
   Фауста неторопливо подошла к ней и открыла; она увидела нечто вроде тесной молельни, освещенной стрельчатым окном с разноцветными витражами; никакого выхода из молельни она не заметила.
   Принцесса закрыла дверку и подошла к окну кабинета. Оно выходило в маленький внутренний дворик.
   Доминиканец, который бесстрастно наблюдал за этим подробнейшим, невзирая на всю его стремительность, осмотром, предложил:
   – Если сиятельная принцесса пожелает, я могу отправиться на поиски его преосвященства кардинала Монтальте и привести его к вам.
   – Пожалуйста, святой отец, – ответила Фауста и поблагодарила его улыбкой.
   Доминиканец тотчас же вышел и, чтобы успокоить ее, оставил дверь распахнутой настежь.
   Фауста встала в дверном проеме и обнаружила, что доминиканец спокойно направляется обратно тем же путем, каким они только что пришли. Она ступила в коридор и увидела, что дверь, через которую они вошли, была еще открыта, а перед ней сновали взад-вперед какие-то люди.
   По-видимому, успокоенная, она вернулась в кабинет, села в кресло и стала ждать, внешне совершенно невозмутимая, но внутренне напряженная и готовая ко всему.
   Несколько минут спустя доминиканец появился вновь. Абсолютно естественным движением он затворил за собой дверь и, не делая больше ни шагу вперед, объявил с величайшей почтительностью:
   – Сударыня, найти кардинала Монтальте оказалось невозможным. Кажется, его высокопреосвященство покинул дворец в сопровождении сеньора, подошедшего к нему ранее.
   – Коли так, – сказала Фауста, вставая, – я удаляюсь.
   – Что я скажу монсеньору великому инквизитору?
   – Вы скажете ему, что, оказавшись здесь в одиночестве, я не почувствовала себя в достаточной безопасности и предпочла отложить на более позднее время беседу, которую я должна была иметь с ним.
   И она приказала с поистине монаршей властностью:
   – Проводите меня обратно, святой отец. Доминиканец не двинулся с места и остался стоять перед дверью. Он только низко поклонился и спросил с прежней почтительностью:
   – Осмелюсь ли я, сударыня, просить вас о милости?
   – Вы? – удивилась Фауста. – О чем вы можете просить меня?
   – Сущий пустяк, сударыня... Взглянуть на некий пергамент, что вы прячете у себя на груди, – сказал доминиканец, выпрямляясь.
   «Я в ловушке! – подумала Фауста. – И этим новым ударом я обязана Пардальяну – ведь именно он открыл им, что я храню пергамент при себе.»
   А вслух произнесла со спокойствием, исполненным презрения:
   – А что вы сделаете, если я откажусь?
   – В таком случае, – спокойно отвечал доминиканец, – я буду вынужден, сударыня, поднять на вас руку.
   – Ну что ж, возьмите его, – предложила Фауста, кладя ладонь себе на грудь.
   Монах, по-прежнему бесстрастный, поклонился, словно приняв к сведению данное ему разрешение, и сделал шаг вперед.
   Фауста вскинула руку, и в ней внезапно блеснул маленький кинжал, всегда висевший на цепочке у нее на груди; она спокойно сказала:
   – Еще один шаг – и я пущу его в ход. Предупреждаю вас, святой отец, лезвие этого кинжала отравлено и малейшей царапины достаточно, чтобы вызвать мгновенную смерть.
   Доминиканец застыл, как вкопанный, и нечто похожее на загадочную улыбку мелькнуло у него на губах.
   Фауста скорее угадала эту улыбку, нежели увидела ее. Стремительно осмотревшись, она убедилась, что находится наедине с монахом и что маленькая дверка за ее спиной, закрытая ею собственноручно, по-прежнему остается закрытой.
   Она шагнула вперед и высоко воздела руку с кинжалом.
   – Дорогу! – повелительно воскликнула она. – Или, клянусь Небом, ты умрешь!