Растроганный Варлаам, счастливый, что не ошибся в воспитаннике,
продолжил:
- В зиму, думаю, вам трогаться не резон. Отправитесь весной. А покуда я
Устав составлю, людей верных подберем. Наставником* вам еще при жизни
преподобный Константин определил Маркела. Хочу, чтобы он тебе заместо
старшего брата стал. Там, в глуши Забайкальской, обоснуйтесь, живите
праведно, в согласии и оберегайте древнии святыни пуще жизни. Уверен, придет
время - востребуются они для воскрешения истинного православия на обширных
пределах государства Российского... Во всех нуждах и тяготах обращайся с
молитвою к единственному подателю - Великому Творцу нашему.
Всю зиму продолжалась скрытная подготовка к нелегкой, дальней дороге.
Варлаам тягучими студеными вечерами рассказывал воспитаннику во всех
подробностях историю своей жизни, которую Никодим, обладающий редкостной
памятью, впоследствии, через много десятков лет, подробно отобразил в своих
рукописях; продиктовал составы травяных сборов от всех возможных недугов,
раскрыл все известные ему секреты целительства.
Весна пришла поздно, но пронеслась быстро и неудержимо. Окна келий, еще
недавно покрытые толстым слоем льда, протаяли. Сразу после того, как спала
вешняя вода и подсохли дороги, ночью втайне погрузили на подводы скарб,
инструмент, в основном топоры, пилы да лопаты, провиант, сундуки со
святынями; отслужили напутственный молебен и еще затемно тронулись. Медленно
пробуждаясь ото сна, утро поднимало с земли молочные веки предрассветного
тумана. С ветвей густо капала холодная роса. Продрогшие Варлаам с новым
игуменом Федором напоследок наставляли любимых чад:
- Заповеди Господни и заветы прадедов исполняйте неукоснительно и
стойте за них неколебимо, навековечно. Все делайте сообща, посмирно, без
перекоров. Кого в нужде встретите - помогите: вера без дел - мертва! Чем
больше благих дел свершите, тем больше щедрот вам воздастся. Но со всяким
скобленым да табачным рылом не водитесь. Помогай вам Бог, Аминь...
Впереди обоза на коне ехал статный красавец Никодим. Он как-то враз
преобразился. Стал собранней, суровей. Казалось, что даже его курчавая
юношеская бороденка, подковой обрамлявшая прямоносое лицо, загустела и стала
жестче. Молодой годами, Никодим чрезвычайно гордился, тем, что она у него
окладистей и гуще, чем у сверстников. Всем известно, как старообрядцы
дорожат бородой, и что ни один из них добровольно с ней не расстанется.
Долго стояли у ворот старец и игумен Федор в армячках, накинутых на
плечи, беспрестанно шевеля губами и творя напутственные молитвы. Они
неотрывно глядели в сторону, где скрылся обоз с девятнадцатью лучшими
послушниками. Оба понимали, что никогда уже больше не увидят этих, столь
дорогих им, людей. Лишь моления и беспокойство за судьбы ушедших остались на
их долю...
В Забайкалье
Путь до Байкальских гор предстоял долгий, трудный, по глухим чащобам и
буеракам. Встречали в дороге и беглых варнаков, и вольных промысловиков, и
обиженный работный люд; видели и горе людское, и радость нечаянную.
Двигались медленно. От единоверцев узнавали безопасные тропы, проходящие
вдали от тракта и царских застав к Камню".
Никодим, с малолетства привычный к дальним переходам, научил
сотоварищей перед сном, держать ступни намозоленных ног в отваре из дубовой
коры. Через несколько дней кожа у всех настолько продубилась, что путники
забыли про мозоли.
Наконец к середине августа показались оплывшие от старости мягкие
предгорья, а за ними и вершины Уральского хребта, окутанные голубоватой
дымкой, отчего те казались седеющими великанами. Караван незаметно вошел в
невиданное ранее царство вздыбленной тверди, покрытой темнохвойным лесом.
Время изрубцевало склоны гор шрамами, осыпями, промоинами. Отроги,
унизанные, словно пасть хищного зверя, потрескавшимися зубцами, устрашали
путников. Они как бы предупреждая об опасностях и лишениях, ожидавших их
впереди.
Добравшись до беспоповского скита, приткнувшегося к подножью
высоченного отрога, люди остановились на неделю: чинили одежду, обувь,
приводили в порядок снаряжение.
Вместо телег, непригодных для движения по бездорожью горных склонов,
соорудили из березовых жердей узкие волокуши и, перегрузив поклажу на них, в
сопровождении местного схимника** двинулись к невидемому рубежу, отделяющему
Европу от Азии.
Разлом, по которому они поднимались на перевал, клином врезаясь в горы,
круто загибался, ветвясь на более тесные и короткие ущелья. Их склоны
украшали выветрившиеся живописные руины серых скал. По дну одного из этих
ущелий караван и поднимался на водораздел. Почти достигнув перевала, люди к
несчастью уперлись в непроходимый для лошадей свежий ветровал из упавших
друг на друга в перехлест, стволов. Путникам пришлось вернуться обратно и
повторить подъем по соседнему ущелью.
Перевальная седловина оказалась гладкой, словно вылизанной
переползавшими через нее облаками. Лишь вокруг разрушенной временем скалы на
северном скате обручем лежали обломки угловатых глыб. Полуденное солнце
хорошо освещало открывшуюся панораму.
На востоке, вплотную подступая к предгорьям, насколько хватало глаз,
волновался зеленокудрый океан, кое-где рассеченный витиеватыми прожилками
рек и щедро украшенный перламутровыми блестками больших и малых озер. По
изумрудной ряби не спеша плыли тени облаков. Торжественное спокойствие и
бескрайность открывшегося простора внушали благоговение. Какое приволье!
Сибирь!!! И тянется она сплошняком от Урала до Тихого океана. На южной и
северной окраинах сибирская тайга редеет, а средний, весьма кстати широкий
пояс в одну-две тысячи верст - это натуральные дебри, заселенные людьми
только по берегам великих сибирских рек и, отчасти, по их притокам. Русский
люд живет там, отрезанный от всего мира. Лишь одна постоянная ниточка
соединяет эти огромные пространства Российской империи с Москвой и
Санкт-Петербургом - Сибирский тракт.
Взобравшись на скалу, Никодим сел на обомшелый уступ. Камень был
теплым, и путник невольно погладил его шершавый бок ладонью. Душевное
волнение, охватившее его, усиливалось. Простиравшиеся дали действовали
завораживающе. Никодима переполняло желание воспарить в бесконечную синеву
неба, и лететь вслед за плывущими по ветру рваным парусам облаков и
бесконечно долго созерцать эти горные вершины, грани отрогов, ущелья с
бурливыми ручьями, зеленую равнину, уходящую за горизонт. Ему казалось, что
сейчас он различает все запахи земли: бодрящую свежесть ручья, гремящего по
дну расщелины, настой трав, цветов, хвои и тончайший, едва уловимый аромат
горных вершин. Впервые оказавшись так высоко, Никодим упивался их красотой,
словно ключевой водой в жаркий день и как-то сразу, на всю жизнь, страстно
полюбил горы - самое потрясающее и величественное творение Создателя.
Обнаружив за скалой крохотное озерко с ледяной водой, братия,
посовещавшись, решила остаться ночевать прямо на перевале. Солнце к этому
времени уже зависло над самым гребнем отрогов. Уже не лучи, а темно-красные
полосы кроваво растекались по склонам хребта. И такая тишина воцарилась в
мире, будто не было в округе ни птиц, ни зверей, ни деревьев. Казалось, что
слышно, как перешептываются про меж собой горы-великаны.
Возбужденным путникам не спалось. Лежали молча, в ожидании чего-то
сверхъестественного: каждый сознавал, что здесь, в поднебесье, он намного
ближе к Богу. Но все было, как всегда: высыпали те же звезды с Большой
Медведицей во главе, медовая луна, недолго поскитавшись между них, скрылась
за горой. Сразу стало темно - хоть выколи глаз, а над головой зажглось
узорчатое сито новых звезд.
Под утро край неба на востоке, еще не начав светлеть, стал как бы
подмокать кровью, но солнце еще долго не покидало своих невидимых покоев.
Наконец проклюнулась пунцовая капля, и от нее брызнули пока не жаркие лучи.
Капля на глазах наливалась слепящим свечением и в какое-то неуловимое
мгновение она оторвалась от обугленной кромки горизонта и, на ходу
раскаляясь до бела, поплыла, пробуждая мир, погруженный в томную, сонную
тишину. Только гнусавый крик высоко пролетавшего ворона потревожил царящий в
горах покой.
Отстоявшийся и процеженный за ночь густой хвоей воздух стал настолько
прозрачным, что утратил вечернюю, густеющую вдали сизую дымчатость, и
путникам удалось обозреть восточные земли на много верст далее, чем давеча.
Но и там простиралась все та же зеленая равнина без конца и края, без края и
конца.
Сознание того, что до самого Тихого океана многие тысячи верст дикой,
почти безлюдной, тайги - будоражило и волновало воображение. Все понимали,
что здесь граница, черта, отделяющая их от прежней жизни. На западе от нее
хоть и привычный, но враждебный мир, на востоке же - неведомая, пугающе
бескрайняя, страна Сибирская, в которой не мудрено сгинуть.
Маркел достал аккуратно завернутую в холстину икону Семистрельной
Божьей Матери, которая хранила их в дороге, и поставил ее на камень. После
обязательной утренней молитвы путники еще долго стояли на коленях, думая
каждый о своем.
Когда, через несколько дней, спустились с гор, то остановились у
подножья далеко вышедшего на равнину отрога, на высоком берегу излучины
безвестного притока Сосьвы. Внизу на перекате тихонько постукивала по дну
мелкая галька, трепетно играли, скользили по воде солнечные блики, между
которыми сновали бойкие пеструшки*. Небольшие волны мягкими кулачками то и
дело окатывали песчаную косу. Братия, оглядевшись, единодушно решила, что
это место, защищенное отрогом от северных ветров, идеально подходит для
зимовки.
У самого подола отрога путники вырыли под землянки обширные ямы.
Закрыли их накатником, завалили сухой травой и листвой, а сверху еще и
толстыми пластами дерна. Земляные стены, что бы не осыпались, укрепили
толстыми жердями. У дверей с обеих сторон оставили маленькие оконца. В
центре из камня и глины сложили печи.
Завершалась унылая осень: дождь, хмарь, утренние заморозки. Но успевшая
наладить свой быт братия не тужила и занималась последними приготовлениями к
зимовке. В один из промозглых вечеров их всполошил нарастающий гул. Люди
повыскакивали из землянок. Чуть выше лагеря, с грохотом прыгая по скальным
уступам, разрушаясь на части, летели с гребня отрога крупные глыбы.
- Всем на песчаную косу! - скомандовал Маркел.
Когда камнепад стих, с опаской вернулись к лагерю. К великой радости
староверов краем осыпи завалило лишь навес из корья, под которым вялилась
рыба. Разглядывая утром широкое полукружье скатившихся камней, люди невольно
содрогнулись: окажись землянки на саженей двадцать ближе к осыпи, вряд ли бы
кто из них уцелел.
- Бес нас пугает, но Господь хранит и призывает к осторожности и
многотерпению, - истолковал происшедшее Маркел.
Впоследствии даже перед кратким привалом мужики всегда придирчиво
посматривали на скалы и кручи, стараясь располагаться на безопасном удалении
от них.
За Каменным поясом кое-где имелись разрозненные обители
раскольников-старообрядцев. Но Маркел, исполняя завещание князя, должен был
вести братию еще несколько тысяч верст, за озеро Байкал. И потому весной
староверы вновь тронулись в путь, через чащобы немереные, через топи, мхами
покрытые, через реки полноводные, рыбой богатые.
Провидение и непрестанные охранные молитвы святого старца Варлаама
помогали им в пути, а местные жители указывали верную дорогу.
Сколько уж поколений русских людей входит в эту Сибирскую страну, а все
пустынна она - до того необъятны и велики ее пределы. Но как дружны, добры
люди, ее населяющие.
Сибирская отзывчивость и взаимовыручка! Эти качества следует отметить
особо. Терпишь бедствие - все бросятся спасать тебя. Голоден - чуть ли не
каждый разделит с тобой последний ломоть хлеба. Взаимовыручка - непреложный
закон этих суровых таежных мест - иначе не выжить! И неудивительно, что в
душах сибиряков столько сострадания и сердечности!
Останавливались у единоверцев на зимовки и ветлужцы.
Весной братия снова трогалась, продвигаясь все дальше и дальше на
восток, навстречу солнцу, начинающему новый день с неведомых пока им окраин
великого Российского государства.
Местные староверческие общины принимали пришлых как своих и делились
всем, что сами имели, но и ветлужцы усердно помогали хозяевам чем только
могли: справляли конскую упряжь, плели чуни - сибирские лапти, гнули сани,
мастерили телеги, валили лес. Осенью били кедровые орехи - в Сибири
мелкосемянная сосна сменяется кедром, родящим шишки с вкусными, питательными
семенами.
В Чулымском скиту два брата - Глеб и Кирилл за зиму крепко сдружились с
ветлужцами и особенно с Никодимом. В их глазах странники были подвижниками,
отважными хранителями чистого православия. Весной, немало удивив родню,
братья ушли вместе с ними, не убоявшись неизвестности и тягот дальнего
перехода.
Следуя уставу, на каждой зимовке один, а то двое или трое обзаводились
семьями. И что любопытно, первым женился самый молодой - Никодим. Женился он
на юной, с милоовальным лицом девице Пелагее - быстроглазой дочери Феофана,
настоятеля беспоповской общины, приютившего их в зиму 1871 года на берегу
Убинского озера. Еще в дороге она родила ему сразу двойню: сына Елисея и
дочку Анастасию.
Забайкальский скит
Путникам не единожды пришлось сменить изъезженных коней и волокуши,
прежде чем добрались они наконец к исходу четвертого лета до стрельчатых гор
Байкальского края, с давних пор облюбованного раскольниками. Миновали они по
утомительному бездорожью многие сотни верст монотонности равнинного
пространства и переплыли на плотах немало могучих рек, кипящих водоворотами
так, словно в их глубинах беспрестанно ворочаются гигантские чудища.
Натерпелась братия в дороге лишений с избытком. Те, кто послабже,
остались лежать под могильными холмиками. К счастью, в пути не померла ни
одна из десяти молодух - супружниц переселенцев и ни одно народившееся в
дороге дите. Видно, сам Господь заботился о преумножении их общины. Из самих
ветлужцев дошло пятнадцать самых крепких духом и телом.
Только достигнув цели, путники осознали, сколь рискованное и тяжелое
странствие они завершили. Ведь на немереных и нетронутых просторах дикой
Сибирской стороны могут разместиться десятки иноземных государств! А
раскольники с Божьей помощью одолели эти невообразимые пространства.
Место для поселения нашлось как-то само собой. Пройдя между
нагромождений исполинских валунов и обломков скал, закрывавших вход в
широкое лесистое ущелье, они увидели среди насупленного ельника чистый
пригожий березняк. На беловатых ветвях там и сям чинно восседали тетерева.
Люди, утомленные угрюмостью байкальской тайги, невольно заулыбались,
оживились. Тут же текла речушка с прозрачной водой. Вдоль берега тянулась
поля янтарно-пламенной морошки, едва ли не самой вкусной и сочной, просто
тающей во рту, ягоды, совмещающей в себе вкус спелой дыни с тонким привкусом
земляники.
Новопоселенцам предстояла большая и тяжелая работа по устройству скита,
но все понимали, что как на голом камне трава не растет, так и без труда
жизнь не налаживается.
Выбрав для строительства скита пологий увал, неподалеку от речушки,
Маркел объявил, - "Не гоже нам, православным, ютиться в сырых землянках.
Избы будем ставить добротные, дабы потомство наше вольное крепчало. Зимы
здешние суровей расейских, потому и готовиться надобно основательно. Рыбы в
достатке ловить, мясо вялить, орехи колотить, дрова готовить, коренья
копать. Хорошо потрудимся - выживем, послабу себе дадим - пропадем!"
Освятили облюбованное место, отслужили молебен и споро взялись за дело.
С расчищенного от леса увала с утра до вечера несся дробный перестук
топоров, звон пил. Через три недели, когда мягкую густоту лиственниц уже
покропили рыжими пятнами первые утренники, поднялось несколько желтостенных,
слезящихся янтарной смолой построек. Среди них и просторный, с расчетом на
подрастающее пополнение, молельный дом. Теперь можно было служить по чину.
Место для дома выбирали так - раскладывали на земле куски толстой коры и
через три дня смотрели - если под корой пауки да муравьи - плохое место,
если дождевые черви - хорошее, подходящее.
Но раньше всех у студеного ключа, впадавшего в речушку, выросла курная
баня с каменкой для томления в жарком пару - первейшая отрада русского
человека. После ее посещения, исхлеставши тело духмяным березовым веником,
всякий молодел, светлел: морщины разглаживались, хворь отступала. Недаром на
Руси говорят: "Кто парится - тот не старится".
Можно только удивляться тому, что, по заветам византийских монахов,
мытье с обнажением тела считалось грехом. Слава Богу, этот неразумный для
северной страны посыл русским православием не был принят, и вековые обычаи
мыться в бане с веником не только держатся, но и укрепляются, несмотря на
греческие проклятия.
Время пролетало в каждодневных хлопотах: труд до седьмого пота и
молитвы, молитвы и снова труд. На трапезу уходили считанные минуты.
Отдохновение? О нем и не думали - приближалась зима!
С Божьей помощью успели насушить грибов, изрядно навялить рыбы, собрать
брусники, клюквы, набить орехов. Потом, уже по снегу, заготовили дрова,
построили для трех лошадей и четырех коров, купленных у усть-ордынских
бурятов, бревенчатый сарай. И даже соорудили из врытых стоймя в землю и
заостренных сверху бревен ограду. Получился настоящий скит.
Однако наипервейшим делом поселян всегда было: служить Господу и
угождать Господу. Служить и угождать не словами, а делами, ибо в Соборном
Послании святого Апостола Иакова сказано: "Вера без дела мертва есть".
Зима явилась в одну ночь. Вчера еще было довольно тепло, сухо шелестели
опавшие листья, и - на тебе! - за ночь тайга и горы покрылись белым глубоким
саваном, загнавшим в теплые норы и дупла все живое.
Через пару недель ударил лютый мороз. Лед на речушке от вцепившейся
стужи трескался, а ненадолго выглядывавшее солнце, еле пробиваясь сквозь
изморозь, не согревало.
Первая зимовка на новом месте протекала тяжко. Хлеба не хватило даже на
просфоры. Маловато заготовили и сена для скотины: зима оказалась длиннее и
студенее, чем предполагали. К весне люди стали страдать и от нехватки соли.
Слава Богу, хоть дров было с избытком.
После крещенских морозов не выпадало и пары дней без пурги. Двери в
домах пришлось перевесить с тем, чтобы они отворялись внутрь избы. Не то за
ночь так наметало, что их заваливало почти до самого верха. Во время метелей
ветер гнал снег с гор, заметая сугробами все, что еще возвышалось над белым
покровом. Скитники, попервости пытавшиеся днем прокапывать между домами
траншеи, со временем бросили это бессмысленное занятие и стали ходить за
дровами и к сараю покормить коров и лошадей чуть ли не по крышам.
Спасла поселенцев охота. На лосей и зайцев в основном. Свежатина с
лихвой покрывала нехватку других продуктов. Так, благодаря терпеливости,
усердному труду и приобретенному в пути опыту, студеную снежную пору
пережили все же без потерь.
Весна! Ее живительный натиск разбудил ручьи. Оттаявшая земля источала
густой дух прелых листьев. На ветвях набухали смолистые почки. Вербы у реки
покрылись нежным, желто-серым пухом. Молодая травка, с трудом пробивая
сплошную коросту прошлогодней листвы, торчала изумрудной щетиной, особенно
яркой среди белых наледей. Над разлившейся речкой и старицах буйствовали на
утренней и вечерней зорьках перелетные птицы. Треск крыльев, свистящий шум
прилетающих и улетающих стай, плеск воды заполняли на это время воздух.
После многомесячной тишины и спячки это было подобно извержению жизненной
страсти.
Новоселы радовались, как дети, весне, первой травке и сочным побегам
дикого чеснока, желтеньким цветкам мать-и-мачехи, расцветшим на южных
склонах распадков, обилию птиц. Еще бы: только что закончился строгий пост,
и они все основательно исхудали. К счастью, охотник Игнатий разыскал
глухариный ток и наладился промышлять, слетавшихся на любовные утехи,
грузных, краснобровых таежных красавцев. Для их поимки он соорудил между
кустами невысокие загородки с воротцами и настораживал ловушки. При охоте же
на оленей и коз его выручала старая добрая кремневка.
За лето внутри скитской ограды вырасло еще с десяток крепко рубленных
изб, с широкими крылечками под навесом. В каждой избе три окна на лицо и по
одному сбоку. Лицевые окна и карнизы убраны резными узорами. Их рисунок ни
на одной избе не повторялся. Наученные горьким опытом прошедшей снежной
зимы, поселенцы соорудили между всеми постройками крепкие крытые переходы.
Сами дома покоились на высоких подклетях. Неподалеку летники, амбары. У
крайних изб торчали смотровые вышки. Посреди поселения красовалась часовня с
иконостасом внутри и деревянным "билом"*, подвешенным над крыльцом: для
призыва на службу или сход. На задах устроили огородные грядки под капусту,
лук да репу с редькой.
Приверженцы старых порядков обрели, наконец, желанное убежище.
За частоколом, опоясывавшим скит, еще с весны начали валить деревья,
корчевали, вырубали толстые ползучие корни: очищали под пашню первые лоскуты
"поля". Потом каждый год его всем миром расширяли, защищая от набегов диких
зверей лесными засеками.
Самый возвышенный увал сразу отделили от пашни. На нем содержались в
загоне, под охраной собак, лошади и коровы. Возле дома Маркела под приглядом
петуха рылись в земле три курицы.
Как только сходил снег и прогревалась земля, начиналась полевая страда.
Трудились в эту пору все. Бабы на огородах сажали овощи. Мужики на
отвоеванных у тайги делянах пахали, разваливая сохой бурые, темные от влаги
комья густо пахнущей земли, потом боронили и приступали к севу. Тут уж и
подрастающей детворе приходилось потрудиться - бегать по пашне и гонять
грачей, чтобы те не успели склевать зерна ржи, ячменя и проса до того как
борона не прикроет их землей. Засеяв, снова боронили, заваливая семена. Одну
деляну оставляли под драгоценную картошку. Удавалась она здесь на славу.
Из-за малости пашни, в первые годы в ржаную муку для выпечки хлеба
добавляли размолотые в ступе корневища высушенной белой кувшинки. Питались
же в основном похлебкой из мяса, ячневой кашей, да ягодами с орехами.
Трудно давался хлеб в этих краях. Одна только корчевка сколько сил
отнимала! Но как благостно было видеть среди хвойной чащобы небольшую,
колышущуюся волнами золотой ржи деляну - летом или сложенные крестцами снопы
- осенью. Все это живо напоминало родные края. Уже в первую жатву
новопоселенцы были необычайно удивлены: хлеба здесь не только вызревали, но
и давали завидный, гораздо лучший, чем на Ветлуге, урожай.
Боголюбивые скитники строго соблюдали посты, учили и воспитывали детей
в беспрекословном послушании, без своенравия, смиренной любви ко всему
живому. Свободное от молитв время без устали трудились: кроме заготовки
съестных припасов занимались тем, что ладили домашнюю утварь, выделывали
кожи, кроили и шили из них одежды, занимались рукоделием, кололи дрова,
ремонтировали или достраивали скит.
В пору редких посещений уездного городка, отстоявшего от них на две
сотни верст, они с грустью отмечали там пьянство, слышали речь, обильно
испоганенную словами постыдными. Все увиденное еще больше укрепляло их веру
в то, что обособленность разумна, а соблюдаемое ими вероисповедание
единственно праведное.
Так прожили они без малого тринадцать лет и полюбили угрюмую
байкальскую тайгу и окружавшие их горы, как отчий дом. Щедро поливаемая
потом земля в ответ благодарно кормила их.
Правда, однажды случилось несчастье, наделавшее немало убытку и
беспокойства. В горах прошли обильные дожди, и до скита докатился паводок
невиданной силы. Ревущий поток, несший на себе коряги, валежины, камни,
подмывал, цепляющиеся изо всех сил плетями корней за берег, деревья. Корни
от натуги с треском лопались. Зеленые великаны, склоняясь все ниже и ниже, в
конце концов, разрывая сердца предсмертным стоном, с плеском рушились в
ослепшую в необъяснимом гневе воду.
Наводнение унесло баню, но больше всего огорчило то, что смыло часть
пашни с уже налившимися колосьями ржи. Однако эти потери, в сравнении с
последовавшими через два года событиями, показались пустячными...
Налетела беда на скит нежданно-негаданно. Удалой люд разведал в
окрестных горах на галечных косах студеных речушек богатые россыпи золота, и
тихий, благодатный край в однолетье охватила золотая лихорадка*.
Потянулся сюда разношерстный лихой люд. Кто мыть золото, кто скупать,
кто, собравшись в ватаги, грабить и тех и других. По ручьям росли, как грибы
после дождя, стихийные поселения. Следом для проведения описи и сбора
налогов пришли и государевы чины. Неспокойно стало в дремавшей прежде
округе.
Добрались казаки в начале апреля, по прелому снегу перед Пасхой и до
скита.
- Отворяй ворота, ревизия, по приказу генерал-губернатора, - зычно
проревел подъехавший на санях в новехоньком мундире, перетянутом скрипучими
продолжил:
- В зиму, думаю, вам трогаться не резон. Отправитесь весной. А покуда я
Устав составлю, людей верных подберем. Наставником* вам еще при жизни
преподобный Константин определил Маркела. Хочу, чтобы он тебе заместо
старшего брата стал. Там, в глуши Забайкальской, обоснуйтесь, живите
праведно, в согласии и оберегайте древнии святыни пуще жизни. Уверен, придет
время - востребуются они для воскрешения истинного православия на обширных
пределах государства Российского... Во всех нуждах и тяготах обращайся с
молитвою к единственному подателю - Великому Творцу нашему.
Всю зиму продолжалась скрытная подготовка к нелегкой, дальней дороге.
Варлаам тягучими студеными вечерами рассказывал воспитаннику во всех
подробностях историю своей жизни, которую Никодим, обладающий редкостной
памятью, впоследствии, через много десятков лет, подробно отобразил в своих
рукописях; продиктовал составы травяных сборов от всех возможных недугов,
раскрыл все известные ему секреты целительства.
Весна пришла поздно, но пронеслась быстро и неудержимо. Окна келий, еще
недавно покрытые толстым слоем льда, протаяли. Сразу после того, как спала
вешняя вода и подсохли дороги, ночью втайне погрузили на подводы скарб,
инструмент, в основном топоры, пилы да лопаты, провиант, сундуки со
святынями; отслужили напутственный молебен и еще затемно тронулись. Медленно
пробуждаясь ото сна, утро поднимало с земли молочные веки предрассветного
тумана. С ветвей густо капала холодная роса. Продрогшие Варлаам с новым
игуменом Федором напоследок наставляли любимых чад:
- Заповеди Господни и заветы прадедов исполняйте неукоснительно и
стойте за них неколебимо, навековечно. Все делайте сообща, посмирно, без
перекоров. Кого в нужде встретите - помогите: вера без дел - мертва! Чем
больше благих дел свершите, тем больше щедрот вам воздастся. Но со всяким
скобленым да табачным рылом не водитесь. Помогай вам Бог, Аминь...
Впереди обоза на коне ехал статный красавец Никодим. Он как-то враз
преобразился. Стал собранней, суровей. Казалось, что даже его курчавая
юношеская бороденка, подковой обрамлявшая прямоносое лицо, загустела и стала
жестче. Молодой годами, Никодим чрезвычайно гордился, тем, что она у него
окладистей и гуще, чем у сверстников. Всем известно, как старообрядцы
дорожат бородой, и что ни один из них добровольно с ней не расстанется.
Долго стояли у ворот старец и игумен Федор в армячках, накинутых на
плечи, беспрестанно шевеля губами и творя напутственные молитвы. Они
неотрывно глядели в сторону, где скрылся обоз с девятнадцатью лучшими
послушниками. Оба понимали, что никогда уже больше не увидят этих, столь
дорогих им, людей. Лишь моления и беспокойство за судьбы ушедших остались на
их долю...
В Забайкалье
Путь до Байкальских гор предстоял долгий, трудный, по глухим чащобам и
буеракам. Встречали в дороге и беглых варнаков, и вольных промысловиков, и
обиженный работный люд; видели и горе людское, и радость нечаянную.
Двигались медленно. От единоверцев узнавали безопасные тропы, проходящие
вдали от тракта и царских застав к Камню".
Никодим, с малолетства привычный к дальним переходам, научил
сотоварищей перед сном, держать ступни намозоленных ног в отваре из дубовой
коры. Через несколько дней кожа у всех настолько продубилась, что путники
забыли про мозоли.
Наконец к середине августа показались оплывшие от старости мягкие
предгорья, а за ними и вершины Уральского хребта, окутанные голубоватой
дымкой, отчего те казались седеющими великанами. Караван незаметно вошел в
невиданное ранее царство вздыбленной тверди, покрытой темнохвойным лесом.
Время изрубцевало склоны гор шрамами, осыпями, промоинами. Отроги,
унизанные, словно пасть хищного зверя, потрескавшимися зубцами, устрашали
путников. Они как бы предупреждая об опасностях и лишениях, ожидавших их
впереди.
Добравшись до беспоповского скита, приткнувшегося к подножью
высоченного отрога, люди остановились на неделю: чинили одежду, обувь,
приводили в порядок снаряжение.
Вместо телег, непригодных для движения по бездорожью горных склонов,
соорудили из березовых жердей узкие волокуши и, перегрузив поклажу на них, в
сопровождении местного схимника** двинулись к невидемому рубежу, отделяющему
Европу от Азии.
Разлом, по которому они поднимались на перевал, клином врезаясь в горы,
круто загибался, ветвясь на более тесные и короткие ущелья. Их склоны
украшали выветрившиеся живописные руины серых скал. По дну одного из этих
ущелий караван и поднимался на водораздел. Почти достигнув перевала, люди к
несчастью уперлись в непроходимый для лошадей свежий ветровал из упавших
друг на друга в перехлест, стволов. Путникам пришлось вернуться обратно и
повторить подъем по соседнему ущелью.
Перевальная седловина оказалась гладкой, словно вылизанной
переползавшими через нее облаками. Лишь вокруг разрушенной временем скалы на
северном скате обручем лежали обломки угловатых глыб. Полуденное солнце
хорошо освещало открывшуюся панораму.
На востоке, вплотную подступая к предгорьям, насколько хватало глаз,
волновался зеленокудрый океан, кое-где рассеченный витиеватыми прожилками
рек и щедро украшенный перламутровыми блестками больших и малых озер. По
изумрудной ряби не спеша плыли тени облаков. Торжественное спокойствие и
бескрайность открывшегося простора внушали благоговение. Какое приволье!
Сибирь!!! И тянется она сплошняком от Урала до Тихого океана. На южной и
северной окраинах сибирская тайга редеет, а средний, весьма кстати широкий
пояс в одну-две тысячи верст - это натуральные дебри, заселенные людьми
только по берегам великих сибирских рек и, отчасти, по их притокам. Русский
люд живет там, отрезанный от всего мира. Лишь одна постоянная ниточка
соединяет эти огромные пространства Российской империи с Москвой и
Санкт-Петербургом - Сибирский тракт.
Взобравшись на скалу, Никодим сел на обомшелый уступ. Камень был
теплым, и путник невольно погладил его шершавый бок ладонью. Душевное
волнение, охватившее его, усиливалось. Простиравшиеся дали действовали
завораживающе. Никодима переполняло желание воспарить в бесконечную синеву
неба, и лететь вслед за плывущими по ветру рваным парусам облаков и
бесконечно долго созерцать эти горные вершины, грани отрогов, ущелья с
бурливыми ручьями, зеленую равнину, уходящую за горизонт. Ему казалось, что
сейчас он различает все запахи земли: бодрящую свежесть ручья, гремящего по
дну расщелины, настой трав, цветов, хвои и тончайший, едва уловимый аромат
горных вершин. Впервые оказавшись так высоко, Никодим упивался их красотой,
словно ключевой водой в жаркий день и как-то сразу, на всю жизнь, страстно
полюбил горы - самое потрясающее и величественное творение Создателя.
Обнаружив за скалой крохотное озерко с ледяной водой, братия,
посовещавшись, решила остаться ночевать прямо на перевале. Солнце к этому
времени уже зависло над самым гребнем отрогов. Уже не лучи, а темно-красные
полосы кроваво растекались по склонам хребта. И такая тишина воцарилась в
мире, будто не было в округе ни птиц, ни зверей, ни деревьев. Казалось, что
слышно, как перешептываются про меж собой горы-великаны.
Возбужденным путникам не спалось. Лежали молча, в ожидании чего-то
сверхъестественного: каждый сознавал, что здесь, в поднебесье, он намного
ближе к Богу. Но все было, как всегда: высыпали те же звезды с Большой
Медведицей во главе, медовая луна, недолго поскитавшись между них, скрылась
за горой. Сразу стало темно - хоть выколи глаз, а над головой зажглось
узорчатое сито новых звезд.
Под утро край неба на востоке, еще не начав светлеть, стал как бы
подмокать кровью, но солнце еще долго не покидало своих невидимых покоев.
Наконец проклюнулась пунцовая капля, и от нее брызнули пока не жаркие лучи.
Капля на глазах наливалась слепящим свечением и в какое-то неуловимое
мгновение она оторвалась от обугленной кромки горизонта и, на ходу
раскаляясь до бела, поплыла, пробуждая мир, погруженный в томную, сонную
тишину. Только гнусавый крик высоко пролетавшего ворона потревожил царящий в
горах покой.
Отстоявшийся и процеженный за ночь густой хвоей воздух стал настолько
прозрачным, что утратил вечернюю, густеющую вдали сизую дымчатость, и
путникам удалось обозреть восточные земли на много верст далее, чем давеча.
Но и там простиралась все та же зеленая равнина без конца и края, без края и
конца.
Сознание того, что до самого Тихого океана многие тысячи верст дикой,
почти безлюдной, тайги - будоражило и волновало воображение. Все понимали,
что здесь граница, черта, отделяющая их от прежней жизни. На западе от нее
хоть и привычный, но враждебный мир, на востоке же - неведомая, пугающе
бескрайняя, страна Сибирская, в которой не мудрено сгинуть.
Маркел достал аккуратно завернутую в холстину икону Семистрельной
Божьей Матери, которая хранила их в дороге, и поставил ее на камень. После
обязательной утренней молитвы путники еще долго стояли на коленях, думая
каждый о своем.
Когда, через несколько дней, спустились с гор, то остановились у
подножья далеко вышедшего на равнину отрога, на высоком берегу излучины
безвестного притока Сосьвы. Внизу на перекате тихонько постукивала по дну
мелкая галька, трепетно играли, скользили по воде солнечные блики, между
которыми сновали бойкие пеструшки*. Небольшие волны мягкими кулачками то и
дело окатывали песчаную косу. Братия, оглядевшись, единодушно решила, что
это место, защищенное отрогом от северных ветров, идеально подходит для
зимовки.
У самого подола отрога путники вырыли под землянки обширные ямы.
Закрыли их накатником, завалили сухой травой и листвой, а сверху еще и
толстыми пластами дерна. Земляные стены, что бы не осыпались, укрепили
толстыми жердями. У дверей с обеих сторон оставили маленькие оконца. В
центре из камня и глины сложили печи.
Завершалась унылая осень: дождь, хмарь, утренние заморозки. Но успевшая
наладить свой быт братия не тужила и занималась последними приготовлениями к
зимовке. В один из промозглых вечеров их всполошил нарастающий гул. Люди
повыскакивали из землянок. Чуть выше лагеря, с грохотом прыгая по скальным
уступам, разрушаясь на части, летели с гребня отрога крупные глыбы.
- Всем на песчаную косу! - скомандовал Маркел.
Когда камнепад стих, с опаской вернулись к лагерю. К великой радости
староверов краем осыпи завалило лишь навес из корья, под которым вялилась
рыба. Разглядывая утром широкое полукружье скатившихся камней, люди невольно
содрогнулись: окажись землянки на саженей двадцать ближе к осыпи, вряд ли бы
кто из них уцелел.
- Бес нас пугает, но Господь хранит и призывает к осторожности и
многотерпению, - истолковал происшедшее Маркел.
Впоследствии даже перед кратким привалом мужики всегда придирчиво
посматривали на скалы и кручи, стараясь располагаться на безопасном удалении
от них.
За Каменным поясом кое-где имелись разрозненные обители
раскольников-старообрядцев. Но Маркел, исполняя завещание князя, должен был
вести братию еще несколько тысяч верст, за озеро Байкал. И потому весной
староверы вновь тронулись в путь, через чащобы немереные, через топи, мхами
покрытые, через реки полноводные, рыбой богатые.
Провидение и непрестанные охранные молитвы святого старца Варлаама
помогали им в пути, а местные жители указывали верную дорогу.
Сколько уж поколений русских людей входит в эту Сибирскую страну, а все
пустынна она - до того необъятны и велики ее пределы. Но как дружны, добры
люди, ее населяющие.
Сибирская отзывчивость и взаимовыручка! Эти качества следует отметить
особо. Терпишь бедствие - все бросятся спасать тебя. Голоден - чуть ли не
каждый разделит с тобой последний ломоть хлеба. Взаимовыручка - непреложный
закон этих суровых таежных мест - иначе не выжить! И неудивительно, что в
душах сибиряков столько сострадания и сердечности!
Останавливались у единоверцев на зимовки и ветлужцы.
Весной братия снова трогалась, продвигаясь все дальше и дальше на
восток, навстречу солнцу, начинающему новый день с неведомых пока им окраин
великого Российского государства.
Местные староверческие общины принимали пришлых как своих и делились
всем, что сами имели, но и ветлужцы усердно помогали хозяевам чем только
могли: справляли конскую упряжь, плели чуни - сибирские лапти, гнули сани,
мастерили телеги, валили лес. Осенью били кедровые орехи - в Сибири
мелкосемянная сосна сменяется кедром, родящим шишки с вкусными, питательными
семенами.
В Чулымском скиту два брата - Глеб и Кирилл за зиму крепко сдружились с
ветлужцами и особенно с Никодимом. В их глазах странники были подвижниками,
отважными хранителями чистого православия. Весной, немало удивив родню,
братья ушли вместе с ними, не убоявшись неизвестности и тягот дальнего
перехода.
Следуя уставу, на каждой зимовке один, а то двое или трое обзаводились
семьями. И что любопытно, первым женился самый молодой - Никодим. Женился он
на юной, с милоовальным лицом девице Пелагее - быстроглазой дочери Феофана,
настоятеля беспоповской общины, приютившего их в зиму 1871 года на берегу
Убинского озера. Еще в дороге она родила ему сразу двойню: сына Елисея и
дочку Анастасию.
Забайкальский скит
Путникам не единожды пришлось сменить изъезженных коней и волокуши,
прежде чем добрались они наконец к исходу четвертого лета до стрельчатых гор
Байкальского края, с давних пор облюбованного раскольниками. Миновали они по
утомительному бездорожью многие сотни верст монотонности равнинного
пространства и переплыли на плотах немало могучих рек, кипящих водоворотами
так, словно в их глубинах беспрестанно ворочаются гигантские чудища.
Натерпелась братия в дороге лишений с избытком. Те, кто послабже,
остались лежать под могильными холмиками. К счастью, в пути не померла ни
одна из десяти молодух - супружниц переселенцев и ни одно народившееся в
дороге дите. Видно, сам Господь заботился о преумножении их общины. Из самих
ветлужцев дошло пятнадцать самых крепких духом и телом.
Только достигнув цели, путники осознали, сколь рискованное и тяжелое
странствие они завершили. Ведь на немереных и нетронутых просторах дикой
Сибирской стороны могут разместиться десятки иноземных государств! А
раскольники с Божьей помощью одолели эти невообразимые пространства.
Место для поселения нашлось как-то само собой. Пройдя между
нагромождений исполинских валунов и обломков скал, закрывавших вход в
широкое лесистое ущелье, они увидели среди насупленного ельника чистый
пригожий березняк. На беловатых ветвях там и сям чинно восседали тетерева.
Люди, утомленные угрюмостью байкальской тайги, невольно заулыбались,
оживились. Тут же текла речушка с прозрачной водой. Вдоль берега тянулась
поля янтарно-пламенной морошки, едва ли не самой вкусной и сочной, просто
тающей во рту, ягоды, совмещающей в себе вкус спелой дыни с тонким привкусом
земляники.
Новопоселенцам предстояла большая и тяжелая работа по устройству скита,
но все понимали, что как на голом камне трава не растет, так и без труда
жизнь не налаживается.
Выбрав для строительства скита пологий увал, неподалеку от речушки,
Маркел объявил, - "Не гоже нам, православным, ютиться в сырых землянках.
Избы будем ставить добротные, дабы потомство наше вольное крепчало. Зимы
здешние суровей расейских, потому и готовиться надобно основательно. Рыбы в
достатке ловить, мясо вялить, орехи колотить, дрова готовить, коренья
копать. Хорошо потрудимся - выживем, послабу себе дадим - пропадем!"
Освятили облюбованное место, отслужили молебен и споро взялись за дело.
С расчищенного от леса увала с утра до вечера несся дробный перестук
топоров, звон пил. Через три недели, когда мягкую густоту лиственниц уже
покропили рыжими пятнами первые утренники, поднялось несколько желтостенных,
слезящихся янтарной смолой построек. Среди них и просторный, с расчетом на
подрастающее пополнение, молельный дом. Теперь можно было служить по чину.
Место для дома выбирали так - раскладывали на земле куски толстой коры и
через три дня смотрели - если под корой пауки да муравьи - плохое место,
если дождевые черви - хорошее, подходящее.
Но раньше всех у студеного ключа, впадавшего в речушку, выросла курная
баня с каменкой для томления в жарком пару - первейшая отрада русского
человека. После ее посещения, исхлеставши тело духмяным березовым веником,
всякий молодел, светлел: морщины разглаживались, хворь отступала. Недаром на
Руси говорят: "Кто парится - тот не старится".
Можно только удивляться тому, что, по заветам византийских монахов,
мытье с обнажением тела считалось грехом. Слава Богу, этот неразумный для
северной страны посыл русским православием не был принят, и вековые обычаи
мыться в бане с веником не только держатся, но и укрепляются, несмотря на
греческие проклятия.
Время пролетало в каждодневных хлопотах: труд до седьмого пота и
молитвы, молитвы и снова труд. На трапезу уходили считанные минуты.
Отдохновение? О нем и не думали - приближалась зима!
С Божьей помощью успели насушить грибов, изрядно навялить рыбы, собрать
брусники, клюквы, набить орехов. Потом, уже по снегу, заготовили дрова,
построили для трех лошадей и четырех коров, купленных у усть-ордынских
бурятов, бревенчатый сарай. И даже соорудили из врытых стоймя в землю и
заостренных сверху бревен ограду. Получился настоящий скит.
Однако наипервейшим делом поселян всегда было: служить Господу и
угождать Господу. Служить и угождать не словами, а делами, ибо в Соборном
Послании святого Апостола Иакова сказано: "Вера без дела мертва есть".
Зима явилась в одну ночь. Вчера еще было довольно тепло, сухо шелестели
опавшие листья, и - на тебе! - за ночь тайга и горы покрылись белым глубоким
саваном, загнавшим в теплые норы и дупла все живое.
Через пару недель ударил лютый мороз. Лед на речушке от вцепившейся
стужи трескался, а ненадолго выглядывавшее солнце, еле пробиваясь сквозь
изморозь, не согревало.
Первая зимовка на новом месте протекала тяжко. Хлеба не хватило даже на
просфоры. Маловато заготовили и сена для скотины: зима оказалась длиннее и
студенее, чем предполагали. К весне люди стали страдать и от нехватки соли.
Слава Богу, хоть дров было с избытком.
После крещенских морозов не выпадало и пары дней без пурги. Двери в
домах пришлось перевесить с тем, чтобы они отворялись внутрь избы. Не то за
ночь так наметало, что их заваливало почти до самого верха. Во время метелей
ветер гнал снег с гор, заметая сугробами все, что еще возвышалось над белым
покровом. Скитники, попервости пытавшиеся днем прокапывать между домами
траншеи, со временем бросили это бессмысленное занятие и стали ходить за
дровами и к сараю покормить коров и лошадей чуть ли не по крышам.
Спасла поселенцев охота. На лосей и зайцев в основном. Свежатина с
лихвой покрывала нехватку других продуктов. Так, благодаря терпеливости,
усердному труду и приобретенному в пути опыту, студеную снежную пору
пережили все же без потерь.
Весна! Ее живительный натиск разбудил ручьи. Оттаявшая земля источала
густой дух прелых листьев. На ветвях набухали смолистые почки. Вербы у реки
покрылись нежным, желто-серым пухом. Молодая травка, с трудом пробивая
сплошную коросту прошлогодней листвы, торчала изумрудной щетиной, особенно
яркой среди белых наледей. Над разлившейся речкой и старицах буйствовали на
утренней и вечерней зорьках перелетные птицы. Треск крыльев, свистящий шум
прилетающих и улетающих стай, плеск воды заполняли на это время воздух.
После многомесячной тишины и спячки это было подобно извержению жизненной
страсти.
Новоселы радовались, как дети, весне, первой травке и сочным побегам
дикого чеснока, желтеньким цветкам мать-и-мачехи, расцветшим на южных
склонах распадков, обилию птиц. Еще бы: только что закончился строгий пост,
и они все основательно исхудали. К счастью, охотник Игнатий разыскал
глухариный ток и наладился промышлять, слетавшихся на любовные утехи,
грузных, краснобровых таежных красавцев. Для их поимки он соорудил между
кустами невысокие загородки с воротцами и настораживал ловушки. При охоте же
на оленей и коз его выручала старая добрая кремневка.
За лето внутри скитской ограды вырасло еще с десяток крепко рубленных
изб, с широкими крылечками под навесом. В каждой избе три окна на лицо и по
одному сбоку. Лицевые окна и карнизы убраны резными узорами. Их рисунок ни
на одной избе не повторялся. Наученные горьким опытом прошедшей снежной
зимы, поселенцы соорудили между всеми постройками крепкие крытые переходы.
Сами дома покоились на высоких подклетях. Неподалеку летники, амбары. У
крайних изб торчали смотровые вышки. Посреди поселения красовалась часовня с
иконостасом внутри и деревянным "билом"*, подвешенным над крыльцом: для
призыва на службу или сход. На задах устроили огородные грядки под капусту,
лук да репу с редькой.
Приверженцы старых порядков обрели, наконец, желанное убежище.
За частоколом, опоясывавшим скит, еще с весны начали валить деревья,
корчевали, вырубали толстые ползучие корни: очищали под пашню первые лоскуты
"поля". Потом каждый год его всем миром расширяли, защищая от набегов диких
зверей лесными засеками.
Самый возвышенный увал сразу отделили от пашни. На нем содержались в
загоне, под охраной собак, лошади и коровы. Возле дома Маркела под приглядом
петуха рылись в земле три курицы.
Как только сходил снег и прогревалась земля, начиналась полевая страда.
Трудились в эту пору все. Бабы на огородах сажали овощи. Мужики на
отвоеванных у тайги делянах пахали, разваливая сохой бурые, темные от влаги
комья густо пахнущей земли, потом боронили и приступали к севу. Тут уж и
подрастающей детворе приходилось потрудиться - бегать по пашне и гонять
грачей, чтобы те не успели склевать зерна ржи, ячменя и проса до того как
борона не прикроет их землей. Засеяв, снова боронили, заваливая семена. Одну
деляну оставляли под драгоценную картошку. Удавалась она здесь на славу.
Из-за малости пашни, в первые годы в ржаную муку для выпечки хлеба
добавляли размолотые в ступе корневища высушенной белой кувшинки. Питались
же в основном похлебкой из мяса, ячневой кашей, да ягодами с орехами.
Трудно давался хлеб в этих краях. Одна только корчевка сколько сил
отнимала! Но как благостно было видеть среди хвойной чащобы небольшую,
колышущуюся волнами золотой ржи деляну - летом или сложенные крестцами снопы
- осенью. Все это живо напоминало родные края. Уже в первую жатву
новопоселенцы были необычайно удивлены: хлеба здесь не только вызревали, но
и давали завидный, гораздо лучший, чем на Ветлуге, урожай.
Боголюбивые скитники строго соблюдали посты, учили и воспитывали детей
в беспрекословном послушании, без своенравия, смиренной любви ко всему
живому. Свободное от молитв время без устали трудились: кроме заготовки
съестных припасов занимались тем, что ладили домашнюю утварь, выделывали
кожи, кроили и шили из них одежды, занимались рукоделием, кололи дрова,
ремонтировали или достраивали скит.
В пору редких посещений уездного городка, отстоявшего от них на две
сотни верст, они с грустью отмечали там пьянство, слышали речь, обильно
испоганенную словами постыдными. Все увиденное еще больше укрепляло их веру
в то, что обособленность разумна, а соблюдаемое ими вероисповедание
единственно праведное.
Так прожили они без малого тринадцать лет и полюбили угрюмую
байкальскую тайгу и окружавшие их горы, как отчий дом. Щедро поливаемая
потом земля в ответ благодарно кормила их.
Правда, однажды случилось несчастье, наделавшее немало убытку и
беспокойства. В горах прошли обильные дожди, и до скита докатился паводок
невиданной силы. Ревущий поток, несший на себе коряги, валежины, камни,
подмывал, цепляющиеся изо всех сил плетями корней за берег, деревья. Корни
от натуги с треском лопались. Зеленые великаны, склоняясь все ниже и ниже, в
конце концов, разрывая сердца предсмертным стоном, с плеском рушились в
ослепшую в необъяснимом гневе воду.
Наводнение унесло баню, но больше всего огорчило то, что смыло часть
пашни с уже налившимися колосьями ржи. Однако эти потери, в сравнении с
последовавшими через два года событиями, показались пустячными...
Налетела беда на скит нежданно-негаданно. Удалой люд разведал в
окрестных горах на галечных косах студеных речушек богатые россыпи золота, и
тихий, благодатный край в однолетье охватила золотая лихорадка*.
Потянулся сюда разношерстный лихой люд. Кто мыть золото, кто скупать,
кто, собравшись в ватаги, грабить и тех и других. По ручьям росли, как грибы
после дождя, стихийные поселения. Следом для проведения описи и сбора
налогов пришли и государевы чины. Неспокойно стало в дремавшей прежде
округе.
Добрались казаки в начале апреля, по прелому снегу перед Пасхой и до
скита.
- Отворяй ворота, ревизия, по приказу генерал-губернатора, - зычно
проревел подъехавший на санях в новехоньком мундире, перетянутом скрипучими