Маркел.
- И то правда, в остроге том одна нечисть, - поддержал Никодим.
Но нашлись среди братии и не согласные.
- Крот и тот на свет Божий выбирается, а мы все от мира хоронимся.
Опостылела такая жизнь, - с жаром выпалил младший брат Филимона Лука.
Глава общины, всегда спокойный и чинный, вспыхнул от негодования. Он
устремил на охальника взор, от которого тому вмиг стало жарко.
- Поразмысли, человече, что из твоих крамольных речей проистекает?! От
истинного православия, от веры предков отойти возжелал? С нечистью
спознаться надумал? Судьбу брата повторить хочешь?
Перепуганный Лука покаянно пал ниц.
- Прости, отец родной, бес попутал, прости Христа ради!
- В яму нечестивца! Для вразумления! Пусть остудится, грех свой
замолит. В нашем скиту ереси сроду не бывало!
Праведник хотел еще что-то сказать, однако от сильного волнения
запнулся, а, овладев собой, воскликнул:
- В том миру одна скверна!
Братия одобрительно загудела, закивала:
- Житие у нас, конечно, строгое, но иначе не можно. Одному послабу дай,
другому - дак соблазнам уступят, про веру, про Бога забудут, а там и к
диаволу пряма дорога. Не может быть прощения отступникам.
- И то верно. Со смирением надобно принимать то, что уготовано Творцом
во испытание наших душ.
Притихший народ разошелся по избам, а наставник меж тем долго еще
отбивал земные поклоны:
- Много в нас человеках гордыни и своенравия. Помоги, Господи, единую
крепость держать! Дай сил нам веру в чистоте сохранить. Убереги рабов
неразумных от греховных мыслей.
Из глубокой земляной ямы весь день неслись причитания объятого ужасом
отступника:
- Простите, братья! Нечистый попутал. Христом-Богом молю: простите!
Пожалейте, околею ведь на холоде!
Сострадая, сбросили грешнику охапку кедровых лап и широкую рогожу. На
следующий день к нему втихаря пришла сердобольная Прасковья, жена Тихона.
Спустила в корзине еду и воду. Но на второй и на третий день она не явилась.
Опечаленный, Лука не ведал, что опасения Маркела сбывались. В скиту начался
лютый мор, и Прасковья, несмотря на старания Никодима, преставилась одной из
первых.
Уловив на четвертый день отголоски псалма за упокой души, Лука уже не
сомневался в том, что это его богохульное высказывание навлекло гнев Господа
на обитателей скита. Дрожа всем телом, он истово зашептал синими губами
покаянные молитвы. Расслышав и назавтра обрывки отпевания, Лука и вовсе
перепугался. Он понял, что в скиту происходит нечто ужасное и общине не до
него. Чтобы не умереть от холода и голода, отступник решил выбираться из ямы
самостоятельно. С упорством обреченного он принялся упорно выковыривать в
стенке обломками веток углубления, поднимаясь по ним наверх. Когда до кромки
ямы оставалось четверть сажени, несчастный сорвался и упал, но столь
неудачно, что повредил позвоночник...
Крестов на погосте прибавлялось. Умирали все больше дети. У Никодима со
сведущими в лекарском деле супружницей Пелагеей, дочерью Анастасией и
невесткой Ольгой в эти дни не хватало времени даже поесть. Они дотошно
вчитывались в лекарские книги, пытаясь по ним составить подходящее снадобье
от косившей братьев и сестер болезни. Зараза не пощадила и самих
врачевателей: свалила и в несколько дней скрутила Пелагею.
Здоровые обитатели скита денно и нощно молились:
- Владыка вседержитель, Святой Царь, наказуя не умервщляй, утверждай
низ падших, поднимай низверженных, телесные человечьи скорби исправляй,
молимся Тебе, Боже наш, рабов Твоих немоществующих посети милостью Твоей,
прости им всякое согрешение вольное и невольное. Боже наш, Тебе славу
воссылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веков.
Аминь...
После мора, изрядно опустошившего скит, Маркел собрал всех излеченных и
объявил:
- Боле Впадину не покидать! Запрещаю даже думать о том! Кто ослушается
- тому кара смертная!
Когда, наконец, вспомнили о посаженном в яму вероотступнике Луке и
вытащили его, он уже чуть дышал. Овдовевший Никодим, схоронивший во время
мора еще и внучку, из сострадания забрал увечного к себе и выхаживал его как
малое дитя, ежечасно растирая и разминая бесчувственные ноги, отпаивая
целебными настоями и питательным молочком из кедровых орешков. Несчастный
поправлялся медленно, а ходить начал и вовсе лишь через год. Но поврежденную
спину согнуло-перекорежило так, что Лука при ходьбе перстами касался земли.
За долгие месяцы неподвижности, обличаемый совестью, он укрепился в
вере необыкновенно и теперь ни единым помыслом не допускал сомнения в ней.
Выучил на память многие своды Библии, составляющие священное писание
христианства. Особенно близки ему были божественные откровения первой части
Ветхого Завета. Сей библейский текст стал для болящего образцом абсолютной и
непогрешимой истины. Перечитав все имевшиеся в скиту книги, иные по
нескольку раз, он многое осмыслил и глубоко прочувствовал, сделавшись одним
из самых лучших знатоков и ревностных поборников истинного православия.
Господь же великодушно вознаградил его за усердие, наделив способностью
понимать самые мудреные тексты. Даже наставник Маркел стал советоваться с
ним по затруднительным разделам в трудах проповедников старообрядства.
Шел 1900 год. Как раз в ту пору, когда обезноженный Лука появился в
доме Никодима, у Елисея народился сын - головастый, крепкий мальчуган.
Покончив с родовыми хлопотами и уложив младенца на теплую лежанку, домочадцы
помолились за здравие новоявленного раба Божьего и матери его Ольги.
Малыш оживил жизнь Никодимова семейства. Привнес в нее радость и отвлек
от горечи недавних утрат. Нарекли новорожденного Корнеем. Малец не доставлял
родителям особых хлопот. Никогда не плакал. Даже когда хотел есть, лишь
недовольно сопел и ворочался. Подрастая, всегда сам находил себе занятие:
пыхтя, ползал по дому, что-то доставал, поднимал, передвигал по полу, а
устав, засыпал где придется. К тому же он не боялся холода. Уже на второй
год бегал босиком по снегу. Став постарше, на удивление всем, нередко
купался зимой прямо в промоинах.
Это был удивительный ребенок. От него исходили волны тепла и доброты.
Не только дети, но и взрослые тянулись к нему. Их лица при виде Корнейки
озарялись улыбкой, как будто перед ними был не ребенок, а маленький ангел. К
тому же рос он не по годам сообразительным и понятливым. Внешне мальчуган
сильно походил на деда. Лишь прямые, жесткие и черные, как смоль, волосы
выдавали текущую в нем эвенкийскую кровь. Несмотря на то, что через два года
у Елисея родилась премилая дочка Любаша, для Никодима внук на всю жизнь
остался любимцем.
Прижившийся в их доме бездетный Лука тоже с удовольствием возился с
шустрым, любознательным мальчонкой. Калека так живо описывал Корнейке Жития
Святых и подвиги великих пустынников, что тот, несмотря на непоседливый
нрав, слушал эти пока мало понятные для детского разума истории, затаив
дыхание, не сводя завороженного взгляда с выставленных, словно на показ,
длинных желтоватых зубов горбуна.
Как-то летом Лука неожиданно исчез. Первые дни его усердно искали, но
потом решили, что калека сорвался в речку, на берегу которой он просиживал
часами, и его, немощного, унесло течением. Пожалели бедолагу, помолились за
него, но жизнь не терпит долгой остановки: повседневные хлопоты отодвинули
это трагическое событие на второй план, и скитники постепенно забыли о
несчастном.
Весна 1914 года пронеслась быстро и неудержимо. Щедро одарив Впадину
теплом, она умчалась на крыльях нескончаемых птичьих стай на Север. Таежный
край на глазах оживал, гостеприимно зеленел молодой травой и листвой,
полнился ликующим гомоном птиц, дурманящим ароматом сиреневых клубов
багульника и белых облаков черемухи. Вдыхая пьянящие запахи, даже сдержанные
скитники ощущали радость и волнение в сердце: начинался новый круг жизни.
Ожило и унылое моховое болото, поросшее чахлыми елками, березками и
окаймленное по закраинам черемушником. Сюда, на небольшие гривки, по зову
любви, с первыми намеками на рассвет, слетались, нарушая тишину тугим
треском крыльев, глухари и глухарки. Сюда же медленно тянулись с пологого
холма, пощипывая на ходу лакомые кудри ягеля, олени. В следовавшем за ними
звериной поступью пареньке без труда можно было признать Никодимова внука -
Корнея.
От деда он взял и рост, и силу, и сноровку, и покладистый нрав, а от
лесом взращенной матери-эвенкийки - врожденное чувство ориентировки,
выносливость и способность легко переносить стужу. Все это помогало Корнею
чувствовать себя в тайге уверенно и свободно.
Сегодня первая в его жизни настоящая охота, благословленная Маркелом.
Паренек страстно жаждал вернуться в скит с добычей, чтобы заслужить похвалу,
признание старших и наконец получить право величаться кормильцем.
В руках у него тугой лук из лиственницы, а ноги облачены в мягкие
кожаные торбасы, скрадывающие звук шагов.
Бесшумно, согнувшейся тенью переходя от дерева к дереву под прикрытием
кустов можжевельника, Корней затаился у полусгнившего пня, обвешанного
мхами. Табун был совсем близко. Отчетливо слышался мягкий шелест отрываемого
ягеля, чавканье влажной почвы под копытами.
Сейчас главное - не дать обнаружить себя. Все движения охотника
сделались замедленными, плавными, едва уловимыми. Стадо все ближе. Вот лишь
несколько суковатых деревьев, в беспорядке поваленных друг на друга,
отделяют Корнея от ближайшего к нему оленя, но полоса некстати наползшего
тумана мешала прицелиться. Мускулы вибрировали от напряжения, сердце билось
мощно и часто. И в эту самую минуту неподалеку с треском повалилась
сухостоина. Табунок всполошился. Олени отбежали, к счастью недалеко. Охотник
замер с занесенной для шага ногой.
Наступило решительное мгновение. Выручил союзник ветер - зашуршал
листвой. Человек змеей проскользнул сквозь завал и сблизился с молодым
рогачом на расстояние верного выстрела. Как только бычок стал поднимать
голову, Корней отпустил стрелу вместе с туго натянутой тетивой. Олень
рухнул, не сделав и шагу, - железный наконечник угодил в самое сердце.
Табун в течение какого-то времени в недоумении стоял неподвижно,
насторожив уши и осматриваясь. Потом вдруг, словно подхваченный внезапным
порывом ветра, лавиной понесся прочь, а за спиной охотника в это же
мгновение раздался хриплый рев. Корней резко обернулся. Над кустами
мелькнули бурые мохнатые уши. Ветви раздвинулись, и показалась огромная
клинообразная морда. Зло блеснули налитые кровью глазки. Обнажив желтоватые
клыки, медведь двигался прямо на него. Косолапый тоже скрадывал оленей и был
разъярен тем, что двуногий помешал его охоте.
Давая понять, что он здесь хозяин медведь на ходу устрашающе рыкал.
Корней, хорошо зная, что звери способны чувствовать настроение и мысли на
расстоянии, держался уверенно и не отводил взгляда от приближающегося
хищника. Это несколько остудило косолапого: стоит ли нападать на
могущественное существо, свалившее быка, даже не прикасаясь к нему и без
страха смотрящее ему в глаза?
Хозяин тайги в замешательстве затоптался и, рявкнув для острастки,
повернул обратно. Но и удаляясь, он то и дело оглядывался, угрожающе ворчал,
надеясь, видимо, что соперник оробеет и уступит добычу.
Торжествуя двойную победу, Корней осмотрел оленя. Рогач оказался
довольно упитанным для этого времени года. Его широко раскрытые глаза
выражали, как показалось Корнею, немой упрек: "Я не сделал тебе ничего
плохого. Зачем же ты лишил меня жизни?".
Смущенный этим укоризненным взглядом, охотник поспешно закинул
выпотрошенную добычу на спину и, зашагал в скит.
Несмотря на некоторое душевное смятение, ему все-таки не терпелось
похвалиться знатным трофеем: добытого мяса обитателям скита теперь вполне
хватит на три дня. И только по истечении этого срока Маркел, быть может,
даст мужикам благословение на следующую охоту.
В дороге парнишке все чудилось, что кто-то следит за ним. Но сколько ни
осматривался он, прощупывая цепким взглядом кусты и деревья, ничего
подозрительного не обнаружил. И все же ощущение, что за ним наблюдают, не
покидало его.
"Неужто медведь идет следом? Не может быть - он свой выбор сделал".
Корней уже достаточно глубоко изучил повадки обитателей тайги и был
убежден, что никто из зверей не станет обострять отношения с человеком,
признавая его особое превосходство, и не в силе даже, а в чем-то им самим
недоступном и непонятном, дарованном свыше. Но ведь кто-то все же следит за
ним! Он это чувствовал!
До самого скита Корней ощущал взгляд таинственного существа-невидимки.
Мысли все чаще возвращались к той минуте, когда он прочел мягкий укор в
глазах оленя. "Неужто это его душа следует за мной? Тятя ж говорил, что у
зверей, как и у людей, она бессмертна. Что убитая тварь теряет только
телесную оболочку, а душа продолжает жить. Ей видимо сразу тяжело расстаться
с телом, вот и сопровождает нас".
Лето выдалось знойным. Легкий ветерок покачивал сонные от жары вершины
деревьев. Завершив порученные дела, Корней скользящей рысцой побежал к
восточному стыку хребтов в Чертову пасть на каскад водопадов искупаться.
Хотя до них было верст девять, легкий на ногу парнишка одолел путь всего за
час с небольшим.
Обнаружил этот каскад Корней давно, еще лет пять назад, и влекло его к
нему не столько желание искупаться (было много удобных мест и ближе),
сколько возможность полюбоваться на красоту череды белопенных водопадов.
Уже за версту от них можно было расслышать волнующий сердце гул. По
мере приближения он нарастал, и вскоре воздух начинал вибрировать от
утробного рева воды. Сквозь деревья проглядывал крутой склон, широкими
уступами спускавшийся во Впадину. По промытому в них желобу и низвергалась с
заснеженных вершин речка, пролетавшая порой одним скачком по двадцать пять
саженей.
Над самым мощным, четвертым по счету, уступом, к которому и направлялся
Корней, всегда висели завесы водяной пыли. В солнечные дни в них трепетала
живая многоцветная радуга. Верхняя часть более высокого, противоположного от
Корнея, берега была утыкана круглыми дырочками стрижиных гнезд. Обитавшие в
них птицы стремительно носились в воздухе, охотясь за насекомыми. Из-за рева
воды их стрекочущих криков не было слышно. Казалось, что это и не птицы
вовсе, а черные молнии разрезают радужную арку на бесчисленные ломтики.
Низкий каменистый берег, на котором стоял Корней, никогда не просыхал.
Порывы ветра, налетавшие с водопада, обдавали его волнами мороси, от которой
прозрачнокрылые стрекозы, висевшие над травой, испуганно вздрагивали и
отлетали на безопасное расстояние.
Скинув одежду, Корней нырнул в быструю, прозрачную воду с открытыми
глазами и, соперничая со стайкой пеструшек, поплыл к следующему сливу.
Саженей за десять до него взобрался на теплый плоский камень. Лег на
шершавую спину и, не слыша ничего, кроме утробного рева верхнего и нижних
водопадов, бездумно наблюдал за рыбешками, сновавшими в глубокой яме за
валуном.
Подошло время возвращаться в скит. Выбираясь к тропе, Корней чуть было
не наступил на что-то светлое, пушистое. Отдернув ногу, увидел в траве
маленького рысенка. Его мамаша, лежала поодаль, в двух шагах.
Парнишку удивило то, что она не только не бросилась на защиту детеныша,
но даже не подняла головы. Такое безразличие было более чем странным.
Приблизившись, Корней понял, в чем дело, - рысь была мертва. "Что же делать
с котенком? Пропадет ведь! Может, еще один где затаился?"
Парнишка пошарил в траве, но никого больше не нашел. Протянул руку к
малышу - тот смешно зафыркал, зашипел и вонзил острые, как иглы, зубки в
палец.
- Ишь ты, какой лютый!
Прижатый теплой ладонью к груди, пушистый комочек, пахнущий молоком и
травой, поняв, что его уносят от матери, поначалу отчаянно пищал, но
ласковые поглаживания по спине постепенно успокоили.
Вид симпатичного усача привел сестру Любашу в неописуемый восторг. Она
еще долго играла бы с ним, но малыша первым делом следовало покормить. Дети,
не долго думая, подложили рысенка к недавно ощенившейся собаке в тот момент,
когда та, облепленная потомством, блаженно дремала. Полуслепые щенята
приняли чужака за брата и не протестовали. Котенок быстро освоился и даже
сердито шипел, если те пытались оттеснить его от полюбившегося соска.
Когда у Корнея или Любаши выпадало свободное от работ и молитв время,
они бежали на поветь* позабавиться потешным малышом. Особенно любила играть
с Лютиком Любаша.
Поначалу поведение котенка мало отличалось от поведения молочных
братьев, но к осени у него все явственней стали проявляться повадки дикой
рыси.
Маленький разбойник частенько затаивался на крыше сарая или на нижней
ветке дерева и спрыгивал на спину ничего не подозревавшего "брата",
пропарывая иногда его шкуру до мяса. Бедные собачата стали ходить по двору с
опаской, то и дело нервно поглядывая вверх.
За домом, под навесом, на жердях все лето вялились на ветру разрезанные
на пласты вдоль хребта хариусы и пеструшки. Как-то неугомонная сорока,
усевшись на конек крыши, воровато за озиралась по сторонам. И когда
убедилась, что во дворе все спокойно, слетела на конец жерди, потом, кося
глазами, вприпрыжку, подергивая в такт длинным хвостом, бочком приблизилась
к аппетитно пахнущим связкам. Вытянула шею - далеко! Скакнула еще раз, и в
этот миг затаившийся Лютый совершил стремительный прыжок - воришка даже не
успела взмахнуть крыльями. Кот слегка сжал челюсти и, удовлетворенный
наказанием, выплюнул пакостницу.
В конце февраля, в один из тех первых дней, когда явно чувствуется, что
весна уже не за горами, Корней не обнаружил Лютого на подворье. Поначалу
никто не придал этому особого значения, полагая, что тот, как всегда, где-то
затаился. Но кот не объявился ни на второй, ни на третий день. Мать
успокаивала детей:
- Лютый не забыл и не предал вас. Просто люди живут среди людей, а
звери - среди зверей. Лютый тоже хочет жить среди своих. Его место в лесу.
Молодая рысь, цепляясь острыми когтями, взобралась на склонившуюся над
заячьей тропой лесину и распласталась на ней неприметным, благодаря
пепельному с бурыми и рыжими отметинами окрасу, суковатым наростом.
Напрягшись, точно натянутый лук, Лютый поджидал добычу. Глаза прикрыл - их
блеск мог выдать его. Однако бывалый заяц в последний миг все же распознал
затаившегося хищника и пулей метнулся в сторону. Силясь в отчаянном прыжке
достать косого, кот угодил округлой головой в развилку березы. Попытка
развести упругую рогатину лапами лишь усугубила положение: съехав под
тяжестью тела еще глубже, шея уперлась в узкое основание развилки. Зверь
захрипел от удушья.
По воле Божьей, Корней в это время собирал неподалеку березовый гриб
чагу*. Привлеченный странными звуками, он бесшумно подкрался и... увидел
безжизненно висящее на березе тело Лютого. Выхватив из-за пояса топор,
парнишка осторожно надсек одну из ветвей и вынул зверя из коварной ловушки.
Кот, тяжело дыша, распластался на земле, не сводя желтых, с черными
прорезями, глаз с освободителя. Корней присел на корточки рядом и погладил
друга по пепельной спине, ласково попрекая:
- Вот видишь, ушел от нас и чуть не погиб. А так бы жил, не зная забот.
Переведя дух, Лютый поднялся и, пытаясь выразить чувство
признательности, принялся, громко мурлыча, тереться о ноги спасителя.
- Ну вот, слава Богу, очухался. Пошли, если можешь. Мне еще надобно
собрать чаги для настоев.
Кот завилял хвостом-обрубком и пошел рядом. Когда котомка до верху
наполнилась черными, бугристыми кусками лекарственного гриба, Корней
повернул к дому. Лютый проводил его до самого крыльца, но в скиту не
остался, сразу ушел в лес.
Через несколько дней они вновь свиделись. Кот приветливо мякнул, и
Корнею показалось, что Лютый в этот раз намеренно поджидал его у тропы.
С тех пор они стали видеться довольно часто. Скитник даже приучил рысь
являться на свист. При встрече он старался побаловать приятеля свежениной,
кормя прямо с ладони. Лютый, даже если был сыт, никогда не отказывался.
Перед тем, как взять угощение, кот, басовито мурлыча, всегда терся щекой о
руку, и только после этого начинал есть.
Кот оказался, к тому же и внимательным слушателем. Корней подолгу
рассказывал ему о себе, о сестре Любаше, о своих друзьях, новостях в скиту.
Лютый, подняв голову с ушами-кисточками, сосредоточенно внимал, а когда
слушать надоедало, вставал рядом и толкал лобастой головой приятеля: мол,
хватит, пойдем погуляем.
Вечно угрюмый волк Бирюк процеживал воздух носом. Густо пахло прелью,
разомлевшей хвоей, дурманяще кадил багульник. И вдруг сквозь этот густой дух
очень знакомое, желанное ударило в ноздри. А может, это только почудилось с
голода? Но запах становился все явственней. Волк присел. Сосредоточившись,
он так глубоко вобрал в себя воздух, что шкура плотно обтянула ребра.
Вожделенный запах, перебивая все остальные, надолго застрял в ноздрях.
Теперь волк мог точно определить, откуда он исходит. Припадая к земле,
осторожно обходя завалы, лужи талой воды и сучья, зверь пошел на запах.
Лосиха, покормив теленка, два дня назад явившегося на свет, дремала, а
сытый несмышленыш затаился неподалеку в сухой траве между кустов.
Бирюк подкрался совсем близко. Он уже отчетливо, до волоска, видел
гладкий лосиный бок. Волк, поджав под себя задние лапы и напружинив
передние, приготовился к прыжку. Он даже не волновался - добыча была верной,
но мамаша почувствовала неладное и, тревожась за теленка, подняла голову. В
этот миг на нее обрушился тяжелый серый ком: лосиха увидела клыкастую пасть
и ощутила мертвую хватку на горле.
Истекая кровью, несчастная, стремясь отвести угрозу от детеныша,
поднялась и, волоча вцепившегося волка, побрела в чащу, стеная, как человек.
Сумев сделать несколько десятков шагов, она упала на колени, повалилась на
землю. Волк, рыча от возбуждения, зарылся мордой в пульсирующей горячей
кровью шее.
Насытившись, хищник поднялся на скалистый утес, где улегся в затишке,
освещенном лучами солнца поблаженствовать.
- Жизнь прекрасна, - сказал бы серый, будь он человеком.
На остатки лосихи, местонахождение которых разглашалось безостановочным
треском сороки "Сколько мяса! Сколько мяса!", тем временем набрел Лютый. Он,
конечно, не преминул полакомиться на дармовщину свежениной и, желая
поделиться с другом найденным богатством, привел к мясу Корнея.
Обследовав место трагедии, парнишка сразу понял, что здесь поработал
серый разбойник. Саженях в десяти в кустах кто-то шевельнулся. Раздвинув
ветки, скитник обомлел - в траве лежал лосенок. Все телята, виденные им
прежде, были буровато-коричневые. Этот же имел совершенно иной окрас - его
покрывала шерстка, белая, как снег.
- Какой ты у меня умница, - обратился паренек к Лютому,- Смякитил, что
дите без матери пропадет, меня позвал. Неужто помнишь, что и тебя так же
спасли?
Кот тем временем тщательно обнюхал малыша, лизнул в морду. Теленок,
покачиваясь, с трудом встал на широко расставленные вихляющие ножки-ходули
и, вытаращив громадные глаза, потянулся к "родителю". Лютый, как бы
предлагая свое покровительство, принялся вылизывать его белую шерсть
шершавой теркой языка.
В скиту отнеслись к появлению необычного лосенка по-разному. Кто-то
настороженно, кто-то спокойно. А вот Любаша с радостью. Она увидела в нем
беспомощное дите, нуждающееся в ее заботе.
Следует заметить, что люди, живущие в тайге, волей-неволей относятся к
ее обитателям почти как к домашним животным. И не удивительно, что время от
времени то в одном, то в другом дворе нет-нет да появлялись осиротевшие
барсучата, лисята, медвежата, зайчата или же покалеченные взрослые звери. И
это было нормально. Сама жизнь побуждала людей бережно относиться к
окружавшим их обитателям тайги. Скитники и охотились-то только тогда, когда
возникала необходимость в мясе, и то с дозволения Маркела. А в посты, а это
не малый срок, зверей и дичь вообще не промышляли, поскольку ничего
скоромного, то есть животного происхождения, употреблять в пищу в эту пору
нельзя.
Подрастая или залечив раны, питомцы уходили. На смену им, время от
времени, появлялись новые. Но белых лосят досель не видывал никто даже из
стариков.
- Выродок! Как бы беды не навлек, - ворчали некоторые из них.
Корней с Любашей этим высказываниям не придавали значения, полагая, что
никакого греха в цвете шерсти нет. Наоборот, грешно оставлять беспомощного в
тайге.
Дети с удовольствием нянчились с малышом, однако, когда на дворе
появлялся Лютый, лосенок неизменно отдавал предпочтение коту. Снежок так и
считал его своим родителем, и пока "папаша" был рядом, ни на кого не обращал
внимания. Кот тоже любил лосенка и опекал его как мог.
В разгар лета, возвращаясь домой с полными туесами жимолости,
притомившиеся Корней с Любашей и соседским Матвейкой прилегли на полянке.
Снежок пасся рядом, пощипывая мягкими губами сочную траву. Любаша с
Матвейкой задремали, а Корней, лежа на спине, раскинул руки в тени березы и
- И то правда, в остроге том одна нечисть, - поддержал Никодим.
Но нашлись среди братии и не согласные.
- Крот и тот на свет Божий выбирается, а мы все от мира хоронимся.
Опостылела такая жизнь, - с жаром выпалил младший брат Филимона Лука.
Глава общины, всегда спокойный и чинный, вспыхнул от негодования. Он
устремил на охальника взор, от которого тому вмиг стало жарко.
- Поразмысли, человече, что из твоих крамольных речей проистекает?! От
истинного православия, от веры предков отойти возжелал? С нечистью
спознаться надумал? Судьбу брата повторить хочешь?
Перепуганный Лука покаянно пал ниц.
- Прости, отец родной, бес попутал, прости Христа ради!
- В яму нечестивца! Для вразумления! Пусть остудится, грех свой
замолит. В нашем скиту ереси сроду не бывало!
Праведник хотел еще что-то сказать, однако от сильного волнения
запнулся, а, овладев собой, воскликнул:
- В том миру одна скверна!
Братия одобрительно загудела, закивала:
- Житие у нас, конечно, строгое, но иначе не можно. Одному послабу дай,
другому - дак соблазнам уступят, про веру, про Бога забудут, а там и к
диаволу пряма дорога. Не может быть прощения отступникам.
- И то верно. Со смирением надобно принимать то, что уготовано Творцом
во испытание наших душ.
Притихший народ разошелся по избам, а наставник меж тем долго еще
отбивал земные поклоны:
- Много в нас человеках гордыни и своенравия. Помоги, Господи, единую
крепость держать! Дай сил нам веру в чистоте сохранить. Убереги рабов
неразумных от греховных мыслей.
Из глубокой земляной ямы весь день неслись причитания объятого ужасом
отступника:
- Простите, братья! Нечистый попутал. Христом-Богом молю: простите!
Пожалейте, околею ведь на холоде!
Сострадая, сбросили грешнику охапку кедровых лап и широкую рогожу. На
следующий день к нему втихаря пришла сердобольная Прасковья, жена Тихона.
Спустила в корзине еду и воду. Но на второй и на третий день она не явилась.
Опечаленный, Лука не ведал, что опасения Маркела сбывались. В скиту начался
лютый мор, и Прасковья, несмотря на старания Никодима, преставилась одной из
первых.
Уловив на четвертый день отголоски псалма за упокой души, Лука уже не
сомневался в том, что это его богохульное высказывание навлекло гнев Господа
на обитателей скита. Дрожа всем телом, он истово зашептал синими губами
покаянные молитвы. Расслышав и назавтра обрывки отпевания, Лука и вовсе
перепугался. Он понял, что в скиту происходит нечто ужасное и общине не до
него. Чтобы не умереть от холода и голода, отступник решил выбираться из ямы
самостоятельно. С упорством обреченного он принялся упорно выковыривать в
стенке обломками веток углубления, поднимаясь по ним наверх. Когда до кромки
ямы оставалось четверть сажени, несчастный сорвался и упал, но столь
неудачно, что повредил позвоночник...
Крестов на погосте прибавлялось. Умирали все больше дети. У Никодима со
сведущими в лекарском деле супружницей Пелагеей, дочерью Анастасией и
невесткой Ольгой в эти дни не хватало времени даже поесть. Они дотошно
вчитывались в лекарские книги, пытаясь по ним составить подходящее снадобье
от косившей братьев и сестер болезни. Зараза не пощадила и самих
врачевателей: свалила и в несколько дней скрутила Пелагею.
Здоровые обитатели скита денно и нощно молились:
- Владыка вседержитель, Святой Царь, наказуя не умервщляй, утверждай
низ падших, поднимай низверженных, телесные человечьи скорби исправляй,
молимся Тебе, Боже наш, рабов Твоих немоществующих посети милостью Твоей,
прости им всякое согрешение вольное и невольное. Боже наш, Тебе славу
воссылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веков.
Аминь...
После мора, изрядно опустошившего скит, Маркел собрал всех излеченных и
объявил:
- Боле Впадину не покидать! Запрещаю даже думать о том! Кто ослушается
- тому кара смертная!
Когда, наконец, вспомнили о посаженном в яму вероотступнике Луке и
вытащили его, он уже чуть дышал. Овдовевший Никодим, схоронивший во время
мора еще и внучку, из сострадания забрал увечного к себе и выхаживал его как
малое дитя, ежечасно растирая и разминая бесчувственные ноги, отпаивая
целебными настоями и питательным молочком из кедровых орешков. Несчастный
поправлялся медленно, а ходить начал и вовсе лишь через год. Но поврежденную
спину согнуло-перекорежило так, что Лука при ходьбе перстами касался земли.
За долгие месяцы неподвижности, обличаемый совестью, он укрепился в
вере необыкновенно и теперь ни единым помыслом не допускал сомнения в ней.
Выучил на память многие своды Библии, составляющие священное писание
христианства. Особенно близки ему были божественные откровения первой части
Ветхого Завета. Сей библейский текст стал для болящего образцом абсолютной и
непогрешимой истины. Перечитав все имевшиеся в скиту книги, иные по
нескольку раз, он многое осмыслил и глубоко прочувствовал, сделавшись одним
из самых лучших знатоков и ревностных поборников истинного православия.
Господь же великодушно вознаградил его за усердие, наделив способностью
понимать самые мудреные тексты. Даже наставник Маркел стал советоваться с
ним по затруднительным разделам в трудах проповедников старообрядства.
Шел 1900 год. Как раз в ту пору, когда обезноженный Лука появился в
доме Никодима, у Елисея народился сын - головастый, крепкий мальчуган.
Покончив с родовыми хлопотами и уложив младенца на теплую лежанку, домочадцы
помолились за здравие новоявленного раба Божьего и матери его Ольги.
Малыш оживил жизнь Никодимова семейства. Привнес в нее радость и отвлек
от горечи недавних утрат. Нарекли новорожденного Корнеем. Малец не доставлял
родителям особых хлопот. Никогда не плакал. Даже когда хотел есть, лишь
недовольно сопел и ворочался. Подрастая, всегда сам находил себе занятие:
пыхтя, ползал по дому, что-то доставал, поднимал, передвигал по полу, а
устав, засыпал где придется. К тому же он не боялся холода. Уже на второй
год бегал босиком по снегу. Став постарше, на удивление всем, нередко
купался зимой прямо в промоинах.
Это был удивительный ребенок. От него исходили волны тепла и доброты.
Не только дети, но и взрослые тянулись к нему. Их лица при виде Корнейки
озарялись улыбкой, как будто перед ними был не ребенок, а маленький ангел. К
тому же рос он не по годам сообразительным и понятливым. Внешне мальчуган
сильно походил на деда. Лишь прямые, жесткие и черные, как смоль, волосы
выдавали текущую в нем эвенкийскую кровь. Несмотря на то, что через два года
у Елисея родилась премилая дочка Любаша, для Никодима внук на всю жизнь
остался любимцем.
Прижившийся в их доме бездетный Лука тоже с удовольствием возился с
шустрым, любознательным мальчонкой. Калека так живо описывал Корнейке Жития
Святых и подвиги великих пустынников, что тот, несмотря на непоседливый
нрав, слушал эти пока мало понятные для детского разума истории, затаив
дыхание, не сводя завороженного взгляда с выставленных, словно на показ,
длинных желтоватых зубов горбуна.
Как-то летом Лука неожиданно исчез. Первые дни его усердно искали, но
потом решили, что калека сорвался в речку, на берегу которой он просиживал
часами, и его, немощного, унесло течением. Пожалели бедолагу, помолились за
него, но жизнь не терпит долгой остановки: повседневные хлопоты отодвинули
это трагическое событие на второй план, и скитники постепенно забыли о
несчастном.
Весна 1914 года пронеслась быстро и неудержимо. Щедро одарив Впадину
теплом, она умчалась на крыльях нескончаемых птичьих стай на Север. Таежный
край на глазах оживал, гостеприимно зеленел молодой травой и листвой,
полнился ликующим гомоном птиц, дурманящим ароматом сиреневых клубов
багульника и белых облаков черемухи. Вдыхая пьянящие запахи, даже сдержанные
скитники ощущали радость и волнение в сердце: начинался новый круг жизни.
Ожило и унылое моховое болото, поросшее чахлыми елками, березками и
окаймленное по закраинам черемушником. Сюда, на небольшие гривки, по зову
любви, с первыми намеками на рассвет, слетались, нарушая тишину тугим
треском крыльев, глухари и глухарки. Сюда же медленно тянулись с пологого
холма, пощипывая на ходу лакомые кудри ягеля, олени. В следовавшем за ними
звериной поступью пареньке без труда можно было признать Никодимова внука -
Корнея.
От деда он взял и рост, и силу, и сноровку, и покладистый нрав, а от
лесом взращенной матери-эвенкийки - врожденное чувство ориентировки,
выносливость и способность легко переносить стужу. Все это помогало Корнею
чувствовать себя в тайге уверенно и свободно.
Сегодня первая в его жизни настоящая охота, благословленная Маркелом.
Паренек страстно жаждал вернуться в скит с добычей, чтобы заслужить похвалу,
признание старших и наконец получить право величаться кормильцем.
В руках у него тугой лук из лиственницы, а ноги облачены в мягкие
кожаные торбасы, скрадывающие звук шагов.
Бесшумно, согнувшейся тенью переходя от дерева к дереву под прикрытием
кустов можжевельника, Корней затаился у полусгнившего пня, обвешанного
мхами. Табун был совсем близко. Отчетливо слышался мягкий шелест отрываемого
ягеля, чавканье влажной почвы под копытами.
Сейчас главное - не дать обнаружить себя. Все движения охотника
сделались замедленными, плавными, едва уловимыми. Стадо все ближе. Вот лишь
несколько суковатых деревьев, в беспорядке поваленных друг на друга,
отделяют Корнея от ближайшего к нему оленя, но полоса некстати наползшего
тумана мешала прицелиться. Мускулы вибрировали от напряжения, сердце билось
мощно и часто. И в эту самую минуту неподалеку с треском повалилась
сухостоина. Табунок всполошился. Олени отбежали, к счастью недалеко. Охотник
замер с занесенной для шага ногой.
Наступило решительное мгновение. Выручил союзник ветер - зашуршал
листвой. Человек змеей проскользнул сквозь завал и сблизился с молодым
рогачом на расстояние верного выстрела. Как только бычок стал поднимать
голову, Корней отпустил стрелу вместе с туго натянутой тетивой. Олень
рухнул, не сделав и шагу, - железный наконечник угодил в самое сердце.
Табун в течение какого-то времени в недоумении стоял неподвижно,
насторожив уши и осматриваясь. Потом вдруг, словно подхваченный внезапным
порывом ветра, лавиной понесся прочь, а за спиной охотника в это же
мгновение раздался хриплый рев. Корней резко обернулся. Над кустами
мелькнули бурые мохнатые уши. Ветви раздвинулись, и показалась огромная
клинообразная морда. Зло блеснули налитые кровью глазки. Обнажив желтоватые
клыки, медведь двигался прямо на него. Косолапый тоже скрадывал оленей и был
разъярен тем, что двуногий помешал его охоте.
Давая понять, что он здесь хозяин медведь на ходу устрашающе рыкал.
Корней, хорошо зная, что звери способны чувствовать настроение и мысли на
расстоянии, держался уверенно и не отводил взгляда от приближающегося
хищника. Это несколько остудило косолапого: стоит ли нападать на
могущественное существо, свалившее быка, даже не прикасаясь к нему и без
страха смотрящее ему в глаза?
Хозяин тайги в замешательстве затоптался и, рявкнув для острастки,
повернул обратно. Но и удаляясь, он то и дело оглядывался, угрожающе ворчал,
надеясь, видимо, что соперник оробеет и уступит добычу.
Торжествуя двойную победу, Корней осмотрел оленя. Рогач оказался
довольно упитанным для этого времени года. Его широко раскрытые глаза
выражали, как показалось Корнею, немой упрек: "Я не сделал тебе ничего
плохого. Зачем же ты лишил меня жизни?".
Смущенный этим укоризненным взглядом, охотник поспешно закинул
выпотрошенную добычу на спину и, зашагал в скит.
Несмотря на некоторое душевное смятение, ему все-таки не терпелось
похвалиться знатным трофеем: добытого мяса обитателям скита теперь вполне
хватит на три дня. И только по истечении этого срока Маркел, быть может,
даст мужикам благословение на следующую охоту.
В дороге парнишке все чудилось, что кто-то следит за ним. Но сколько ни
осматривался он, прощупывая цепким взглядом кусты и деревья, ничего
подозрительного не обнаружил. И все же ощущение, что за ним наблюдают, не
покидало его.
"Неужто медведь идет следом? Не может быть - он свой выбор сделал".
Корней уже достаточно глубоко изучил повадки обитателей тайги и был
убежден, что никто из зверей не станет обострять отношения с человеком,
признавая его особое превосходство, и не в силе даже, а в чем-то им самим
недоступном и непонятном, дарованном свыше. Но ведь кто-то все же следит за
ним! Он это чувствовал!
До самого скита Корней ощущал взгляд таинственного существа-невидимки.
Мысли все чаще возвращались к той минуте, когда он прочел мягкий укор в
глазах оленя. "Неужто это его душа следует за мной? Тятя ж говорил, что у
зверей, как и у людей, она бессмертна. Что убитая тварь теряет только
телесную оболочку, а душа продолжает жить. Ей видимо сразу тяжело расстаться
с телом, вот и сопровождает нас".
Лето выдалось знойным. Легкий ветерок покачивал сонные от жары вершины
деревьев. Завершив порученные дела, Корней скользящей рысцой побежал к
восточному стыку хребтов в Чертову пасть на каскад водопадов искупаться.
Хотя до них было верст девять, легкий на ногу парнишка одолел путь всего за
час с небольшим.
Обнаружил этот каскад Корней давно, еще лет пять назад, и влекло его к
нему не столько желание искупаться (было много удобных мест и ближе),
сколько возможность полюбоваться на красоту череды белопенных водопадов.
Уже за версту от них можно было расслышать волнующий сердце гул. По
мере приближения он нарастал, и вскоре воздух начинал вибрировать от
утробного рева воды. Сквозь деревья проглядывал крутой склон, широкими
уступами спускавшийся во Впадину. По промытому в них желобу и низвергалась с
заснеженных вершин речка, пролетавшая порой одним скачком по двадцать пять
саженей.
Над самым мощным, четвертым по счету, уступом, к которому и направлялся
Корней, всегда висели завесы водяной пыли. В солнечные дни в них трепетала
живая многоцветная радуга. Верхняя часть более высокого, противоположного от
Корнея, берега была утыкана круглыми дырочками стрижиных гнезд. Обитавшие в
них птицы стремительно носились в воздухе, охотясь за насекомыми. Из-за рева
воды их стрекочущих криков не было слышно. Казалось, что это и не птицы
вовсе, а черные молнии разрезают радужную арку на бесчисленные ломтики.
Низкий каменистый берег, на котором стоял Корней, никогда не просыхал.
Порывы ветра, налетавшие с водопада, обдавали его волнами мороси, от которой
прозрачнокрылые стрекозы, висевшие над травой, испуганно вздрагивали и
отлетали на безопасное расстояние.
Скинув одежду, Корней нырнул в быструю, прозрачную воду с открытыми
глазами и, соперничая со стайкой пеструшек, поплыл к следующему сливу.
Саженей за десять до него взобрался на теплый плоский камень. Лег на
шершавую спину и, не слыша ничего, кроме утробного рева верхнего и нижних
водопадов, бездумно наблюдал за рыбешками, сновавшими в глубокой яме за
валуном.
Подошло время возвращаться в скит. Выбираясь к тропе, Корней чуть было
не наступил на что-то светлое, пушистое. Отдернув ногу, увидел в траве
маленького рысенка. Его мамаша, лежала поодаль, в двух шагах.
Парнишку удивило то, что она не только не бросилась на защиту детеныша,
но даже не подняла головы. Такое безразличие было более чем странным.
Приблизившись, Корней понял, в чем дело, - рысь была мертва. "Что же делать
с котенком? Пропадет ведь! Может, еще один где затаился?"
Парнишка пошарил в траве, но никого больше не нашел. Протянул руку к
малышу - тот смешно зафыркал, зашипел и вонзил острые, как иглы, зубки в
палец.
- Ишь ты, какой лютый!
Прижатый теплой ладонью к груди, пушистый комочек, пахнущий молоком и
травой, поняв, что его уносят от матери, поначалу отчаянно пищал, но
ласковые поглаживания по спине постепенно успокоили.
Вид симпатичного усача привел сестру Любашу в неописуемый восторг. Она
еще долго играла бы с ним, но малыша первым делом следовало покормить. Дети,
не долго думая, подложили рысенка к недавно ощенившейся собаке в тот момент,
когда та, облепленная потомством, блаженно дремала. Полуслепые щенята
приняли чужака за брата и не протестовали. Котенок быстро освоился и даже
сердито шипел, если те пытались оттеснить его от полюбившегося соска.
Когда у Корнея или Любаши выпадало свободное от работ и молитв время,
они бежали на поветь* позабавиться потешным малышом. Особенно любила играть
с Лютиком Любаша.
Поначалу поведение котенка мало отличалось от поведения молочных
братьев, но к осени у него все явственней стали проявляться повадки дикой
рыси.
Маленький разбойник частенько затаивался на крыше сарая или на нижней
ветке дерева и спрыгивал на спину ничего не подозревавшего "брата",
пропарывая иногда его шкуру до мяса. Бедные собачата стали ходить по двору с
опаской, то и дело нервно поглядывая вверх.
За домом, под навесом, на жердях все лето вялились на ветру разрезанные
на пласты вдоль хребта хариусы и пеструшки. Как-то неугомонная сорока,
усевшись на конек крыши, воровато за озиралась по сторонам. И когда
убедилась, что во дворе все спокойно, слетела на конец жерди, потом, кося
глазами, вприпрыжку, подергивая в такт длинным хвостом, бочком приблизилась
к аппетитно пахнущим связкам. Вытянула шею - далеко! Скакнула еще раз, и в
этот миг затаившийся Лютый совершил стремительный прыжок - воришка даже не
успела взмахнуть крыльями. Кот слегка сжал челюсти и, удовлетворенный
наказанием, выплюнул пакостницу.
В конце февраля, в один из тех первых дней, когда явно чувствуется, что
весна уже не за горами, Корней не обнаружил Лютого на подворье. Поначалу
никто не придал этому особого значения, полагая, что тот, как всегда, где-то
затаился. Но кот не объявился ни на второй, ни на третий день. Мать
успокаивала детей:
- Лютый не забыл и не предал вас. Просто люди живут среди людей, а
звери - среди зверей. Лютый тоже хочет жить среди своих. Его место в лесу.
Молодая рысь, цепляясь острыми когтями, взобралась на склонившуюся над
заячьей тропой лесину и распласталась на ней неприметным, благодаря
пепельному с бурыми и рыжими отметинами окрасу, суковатым наростом.
Напрягшись, точно натянутый лук, Лютый поджидал добычу. Глаза прикрыл - их
блеск мог выдать его. Однако бывалый заяц в последний миг все же распознал
затаившегося хищника и пулей метнулся в сторону. Силясь в отчаянном прыжке
достать косого, кот угодил округлой головой в развилку березы. Попытка
развести упругую рогатину лапами лишь усугубила положение: съехав под
тяжестью тела еще глубже, шея уперлась в узкое основание развилки. Зверь
захрипел от удушья.
По воле Божьей, Корней в это время собирал неподалеку березовый гриб
чагу*. Привлеченный странными звуками, он бесшумно подкрался и... увидел
безжизненно висящее на березе тело Лютого. Выхватив из-за пояса топор,
парнишка осторожно надсек одну из ветвей и вынул зверя из коварной ловушки.
Кот, тяжело дыша, распластался на земле, не сводя желтых, с черными
прорезями, глаз с освободителя. Корней присел на корточки рядом и погладил
друга по пепельной спине, ласково попрекая:
- Вот видишь, ушел от нас и чуть не погиб. А так бы жил, не зная забот.
Переведя дух, Лютый поднялся и, пытаясь выразить чувство
признательности, принялся, громко мурлыча, тереться о ноги спасителя.
- Ну вот, слава Богу, очухался. Пошли, если можешь. Мне еще надобно
собрать чаги для настоев.
Кот завилял хвостом-обрубком и пошел рядом. Когда котомка до верху
наполнилась черными, бугристыми кусками лекарственного гриба, Корней
повернул к дому. Лютый проводил его до самого крыльца, но в скиту не
остался, сразу ушел в лес.
Через несколько дней они вновь свиделись. Кот приветливо мякнул, и
Корнею показалось, что Лютый в этот раз намеренно поджидал его у тропы.
С тех пор они стали видеться довольно часто. Скитник даже приучил рысь
являться на свист. При встрече он старался побаловать приятеля свежениной,
кормя прямо с ладони. Лютый, даже если был сыт, никогда не отказывался.
Перед тем, как взять угощение, кот, басовито мурлыча, всегда терся щекой о
руку, и только после этого начинал есть.
Кот оказался, к тому же и внимательным слушателем. Корней подолгу
рассказывал ему о себе, о сестре Любаше, о своих друзьях, новостях в скиту.
Лютый, подняв голову с ушами-кисточками, сосредоточенно внимал, а когда
слушать надоедало, вставал рядом и толкал лобастой головой приятеля: мол,
хватит, пойдем погуляем.
Вечно угрюмый волк Бирюк процеживал воздух носом. Густо пахло прелью,
разомлевшей хвоей, дурманяще кадил багульник. И вдруг сквозь этот густой дух
очень знакомое, желанное ударило в ноздри. А может, это только почудилось с
голода? Но запах становился все явственней. Волк присел. Сосредоточившись,
он так глубоко вобрал в себя воздух, что шкура плотно обтянула ребра.
Вожделенный запах, перебивая все остальные, надолго застрял в ноздрях.
Теперь волк мог точно определить, откуда он исходит. Припадая к земле,
осторожно обходя завалы, лужи талой воды и сучья, зверь пошел на запах.
Лосиха, покормив теленка, два дня назад явившегося на свет, дремала, а
сытый несмышленыш затаился неподалеку в сухой траве между кустов.
Бирюк подкрался совсем близко. Он уже отчетливо, до волоска, видел
гладкий лосиный бок. Волк, поджав под себя задние лапы и напружинив
передние, приготовился к прыжку. Он даже не волновался - добыча была верной,
но мамаша почувствовала неладное и, тревожась за теленка, подняла голову. В
этот миг на нее обрушился тяжелый серый ком: лосиха увидела клыкастую пасть
и ощутила мертвую хватку на горле.
Истекая кровью, несчастная, стремясь отвести угрозу от детеныша,
поднялась и, волоча вцепившегося волка, побрела в чащу, стеная, как человек.
Сумев сделать несколько десятков шагов, она упала на колени, повалилась на
землю. Волк, рыча от возбуждения, зарылся мордой в пульсирующей горячей
кровью шее.
Насытившись, хищник поднялся на скалистый утес, где улегся в затишке,
освещенном лучами солнца поблаженствовать.
- Жизнь прекрасна, - сказал бы серый, будь он человеком.
На остатки лосихи, местонахождение которых разглашалось безостановочным
треском сороки "Сколько мяса! Сколько мяса!", тем временем набрел Лютый. Он,
конечно, не преминул полакомиться на дармовщину свежениной и, желая
поделиться с другом найденным богатством, привел к мясу Корнея.
Обследовав место трагедии, парнишка сразу понял, что здесь поработал
серый разбойник. Саженях в десяти в кустах кто-то шевельнулся. Раздвинув
ветки, скитник обомлел - в траве лежал лосенок. Все телята, виденные им
прежде, были буровато-коричневые. Этот же имел совершенно иной окрас - его
покрывала шерстка, белая, как снег.
- Какой ты у меня умница, - обратился паренек к Лютому,- Смякитил, что
дите без матери пропадет, меня позвал. Неужто помнишь, что и тебя так же
спасли?
Кот тем временем тщательно обнюхал малыша, лизнул в морду. Теленок,
покачиваясь, с трудом встал на широко расставленные вихляющие ножки-ходули
и, вытаращив громадные глаза, потянулся к "родителю". Лютый, как бы
предлагая свое покровительство, принялся вылизывать его белую шерсть
шершавой теркой языка.
В скиту отнеслись к появлению необычного лосенка по-разному. Кто-то
настороженно, кто-то спокойно. А вот Любаша с радостью. Она увидела в нем
беспомощное дите, нуждающееся в ее заботе.
Следует заметить, что люди, живущие в тайге, волей-неволей относятся к
ее обитателям почти как к домашним животным. И не удивительно, что время от
времени то в одном, то в другом дворе нет-нет да появлялись осиротевшие
барсучата, лисята, медвежата, зайчата или же покалеченные взрослые звери. И
это было нормально. Сама жизнь побуждала людей бережно относиться к
окружавшим их обитателям тайги. Скитники и охотились-то только тогда, когда
возникала необходимость в мясе, и то с дозволения Маркела. А в посты, а это
не малый срок, зверей и дичь вообще не промышляли, поскольку ничего
скоромного, то есть животного происхождения, употреблять в пищу в эту пору
нельзя.
Подрастая или залечив раны, питомцы уходили. На смену им, время от
времени, появлялись новые. Но белых лосят досель не видывал никто даже из
стариков.
- Выродок! Как бы беды не навлек, - ворчали некоторые из них.
Корней с Любашей этим высказываниям не придавали значения, полагая, что
никакого греха в цвете шерсти нет. Наоборот, грешно оставлять беспомощного в
тайге.
Дети с удовольствием нянчились с малышом, однако, когда на дворе
появлялся Лютый, лосенок неизменно отдавал предпочтение коту. Снежок так и
считал его своим родителем, и пока "папаша" был рядом, ни на кого не обращал
внимания. Кот тоже любил лосенка и опекал его как мог.
В разгар лета, возвращаясь домой с полными туесами жимолости,
притомившиеся Корней с Любашей и соседским Матвейкой прилегли на полянке.
Снежок пасся рядом, пощипывая мягкими губами сочную траву. Любаша с
Матвейкой задремали, а Корней, лежа на спине, раскинул руки в тени березы и