в шести-семи. На ней легко можно было различить ряд черных точек, - Это и
есть их пещерный скит. Впадина велика и зело скрыта, а пещеры, сам видишь,
далеко, не опасны. Только ходить нам туда не след - потому как зараза та
шибко живуча.
В этот момент с небес полились торжественные, трубные, берущие за самое
сердце звуки. Они заполнили собой все пространство. Собеседники запрокинули
головы и увидели журавлиный клин.
- Всевидящий Господь благословляет! - взволнованно произнес Маркел.
Собравшись у костра, братия, с надеждой глядя на наставника, взахлеб
восхваляла прелести и достоинства Кедрового урочища.
- Краше и скрытней пристанища не сыскать, - поддержал Никодим.
- Ну что ж други мои, решено: скит здесь будем ставить, - подытожил
Маркел.
- А как же искомый скит?
- Чужой скит - он и есть чужой.
-Ничего, и здесь обживемся, нам не привыкать, - согласился,
колебавшийся до того, Пахом.
- Да что братушки обсуждать - место-то и впрямь отменное, одно
блаженство жить здесь, - поддержал бодро Никодим.
- Слава Богу! Наконец-то. А то ведь, того и гляди, по земле ходить
разучимся - все по воде, да по воде, - встряла повязанная до бровей черным
платком словоохотливая Агафья, жена Глеба.
За ужином съели все без остатка, облизав, как всегда, чашки и ложки.
Сидевший на валежине Маркел поднялся:
- Братья и сестры, помолимся и спать. С утра за дело. Да благословит
нас Господь. Аминь.
Путники наконец уразумели, что ставшая привычной бесконечная и
изнурительная дорога закончилась, и даже несколько растерялись от мысли, что
утром никуда не надо будет плыть. Постепенно сердца староверов наполнялись
радостью от сознания, что они достигли цели и в этой тяжелой дороге не
потеряли ни единого человека. Значит, и вправду шли Богом ведомые.
Истомленная продолжительным переходом община быстро угомонилась. Над
становищем воцарилась тишина, прерываемая лишь всхрапыванием мужиков. Луна,
разворошив тучи, осветила стан. Только два человека, охраняя покой спящих,
не сомкнули глаз: Маркел и Никодим.
Летом ночи коротки. Как не устали новопоселенцы, а привычка вставать с
первыми лучами солнца взяла верх. Отслужили благодарственный молебен Господу
за милостивое соизволение на обживание земли новой. Продолжался он несколько
часов. Мужики стояли на коленях отдельно от женщин. По завершении
благодарений, дружно принялись за работу.
Подходящее для скита место выбрали саженях в ста от берега, на взгорке,
где кедры росли довольно редко. Поскольку до снега оставалось всего полтора
месяца, а путники были измотаны тяжелым переходом, новоселы решили
ограничиться пока устройством курных землянок со стенами из сухостоин,
сосредоточившись в первую очередь на заготовке припасов для зимовки.
Бабы и дети разбрелись по лесу собирать в берестяные кузова и лукошки
ягоды, грибы, орехи. Ребята постарше ловили рыбу. Когда завершился Петров
пост, Маркел дозволил охотникам заклать диких зверей. Из кишков оленей,
заполненных молотым орехом и залитых кровью, делали колбасы. Мужики, кто по
здоровее, рыли землянки, вмуровывали в печи котлы для варки пищи.
На счастье поселенцев урожай в тот год выдался редкостным. Особенно
уродилась любимая всеми брусена. Ее красные, глянцевые, кисловатые ягоды
обладают замечательным свойством: моченые, они не портятся годами. Поэтому
хранят их прямо в кадках с водой, подслащенной медом.
Белая кувшинка, с крахмалистыми корневищами, здесь не росла, и для
выпечки хлеба копали рогоз, заросли которого опоясывали все заводи: около
двадцати фунтов* ржи берегли на посев к весне. Нарезанные, высушенные, затем
измельченные в ступе, корни рогоза давали питательную муку. Пух из его
черных, как бы обгорелых, початков добавляли для тепла в подклад зипунов.
Длинные листья тоже употребляли в дело: из них плели рогожи и легкие
корзинки.
Первая зима, надолго поселившаяся в стынущей Впадине, прошла для
скитников в тяжких трудах: наряду с будничными хлопотами с утра до вечера
готовили лес для будущих построек. Материал для срубов подбирали бревно к
бревну. Волочили их издалека, поскольку вокруг места, выбранного под скит,
росли лишь громадные кедровые свечи в полтора-два обхвата. Иные так
вымахали, что задерешь голову на вершину поглядеть - шапка валится. Вот и
приходилось искать стволы потоньше на закраинах бора. Свалив подходящее
дерево, одни обрубали сучья, другие шкурили, третьи по снегу веревками
волочили розоватые стволы к скиту.
Зима в этих краях длинна, утомительна, а главное необычайно студена.
Что бы не заморозить детей, землянки топили часто. Одна из них от огня,
перекинувшегося с очага на обложенную сухостоинами стену, выгорела дотла.
Слава Богу никто не погиб. Укутавшегося в уцелевшее тряпье Кирилла с
супружницой и четырьмя детьми забрал жить к себе наставник: его землянка
была самой просторной, с расчетом на проведение службы.
В ожидании тепла и Святой Пасхи скитники все чаще посматривали на
оживающее солнце, сосульки, свисающие с крыш, прислушивались к повеселевшим
голосам синиц. Наконец вокруг стволов крупных деревьев появились воронки. С
каждым днем они углублялись и расширялись, обнажая лесную подстилку.
*Фунт (система русских мер) - 409,5г.
На березах из образовавшихся за зиму морозобоин начался "плач". Под
ближайшими к скиту березами расставили кадки. В них, особенно когда
припекало, обильной струйкой бежал сладкий березовый сок. Все с
удовольствием пили его, а женщины борясь с морщинами, даже умывались по
несколько раз на дню.
Как только сошел снег, первым делом раскорчевали и засеяли небольшую
делянку рожью. Свободный остаток пустили под огород: благо, что семян морквы
и репы было вдоволь. А там и стройка закипела. Посреди двора воздвигли
красивый молельный дом. Установили старинный иконостас, привезенный в одном
из ольховых, кованных железом сундуков. В центре - икона Святой Троицы в
серебряной ризе. Рядом поставили особо чтимую икону Семистрельной Божьей
Матери, оберегавшей их общину от бед аж от самого Ветлужского монастыря.
Семейным дома рубили отдельные. Неженатым воздвигли просторный дом с
украшением в виде конской головы на охлупе". Ладные избы ставили к ограде
глухим задом, лицом с оконцами к центру - "круговое поселение" в традициях
общинной жизни. Для братии дома рубили из кедра, а молельню и обитель
наставника из спелых бревен лиственницы. Внутри жилищ такая свежесть - не
надышишься.
Потолки из тесаных плах глиной промазали, а позднее, осенью, засыпали
еще и толстым слоем сухой листвы. Венцы конопатили мхом. Оконца, с крепкими
рамами, затягивали тайменьевыми пузырями. В передней половине изб клали из
дикого камня большие печи. Рядом подвешивали к потолку оструганные
жерди-перекладины для сушки одежды и обуви. А под потолком, за печью,
устраивали полати - помост для сна.
В красном углу киот с образами, а под ним широкие лавки вдоль
продолговатого стола. Над ними деревянные гвозди для одежды, домашней
утвари, пучков травы; небольшие полки для хранения мелких предметов. Возле
домов ледники, сушильные навесы: скитники давно приноровились под их защитой
сушить рыбу и нарезанное тонкими ломтями мясо. Обнесли все это временной
оградой.
После работ и служб по Часослову** скитники, следуя правилам
Варлаамова устава, собирались в избе Маркела. Вели душеполезные беседы.
Вслух читали священное писание, жития святых, пели духовные песни и псалмы
во славу Господа, милостивого к ним каждодневно. Порой под настроение
слушали игру на свирели доморощенного музыканта Онуфрия, заводили на голоса
старинные песни. Их знатоками и непревзойденными исполнителями были Марфа и
жена Онуфрия - Ксения. Остальные душевно подпевали им.
В пору обживания нового пристанища в мир не выбирались. Работы всем
хватало.
Выделывали шкуры добытых зверей, сучили волокно и на самодельных
станках ткали из него полотно, шили одежды; ладили всевозможную утварь;
выращивали за короткое, но жаркое лето репу и рожь. Ржи, из-за нехватки
пашен, сеяли, понемногу, больше для просфоры*** и для выпечки в дни
двунадесятых праздников. Повседневно же использовали муку из корня рогоза.
Несколько дуплистых деревьев, заселенных пчелиными семьями, разведали
еще в прошлом году. В разгар лета, когда зацвели главные медоносы,
оберегаясь дымарем, осторожно вынимали часть заполненных янтарным медом сот.
Так и зажили поселенцы, в трудах и моленьях, радуясь вновь обретенному
надежному убежищу, воздавая Создателю благодарения.
Громада безлюдного пространства и непроходимые горы надежно укрывали
новорожденный скит от мира. Раскольники прочно укоренились в щедром кедровом
урочище, постепенно расширяя для себя границы приютившей их Впадины.
Четыре года они не покидали ее пределов. Но на пятый, в аккурат во
время Великого Поста, все же пришлось снарядить ватагу из четверых мужиков в
острог* на ярмарку за мануфактурой, инструментом, порохом и свинцом.
Помянули добрым словом схимника, который не забыл изобразить, как из Впадины
пройти к нему.
Чтобы иметь возможность менять товар, скитники еще с лета собирали
самородки, мыли, наученные Лешаком, золотоносный песок, с осени взялись
промышлять пушнину, в основном ценного соболя и крепкую, носкую выдру.
Путь к острогу пролегал через восточный стык Южного и Северного
хребтов. Ходоки шли на снегоступах вдоль глубокой тропы-борозды, набитой
горными баранами. Местами встречались их лежки, клочья шерсти, старый и
свежий помет. Похоже, животные обитали здесь давно, добывая корм на
малоснежных, прогреваемых солнцем террасах.
Тропа вилась по отвесным кручам, узким карнизам, нередко зависала над
глубокими безднами: вниз глянешь - невольно дрожь пробирает до пят.
Наконец головокружительные участки остались позади. Путники выбрались
на перевальную седловину и, перейдя на восточный склон, нашли безветренное
место. Вырыли в снегу яму. Расстелили мягкие оленьи шкуры, поужинали и легли
спать, прижавшись друг к дружке. Сквозь меховые одежды холод не проникал,
спалось крепко. С восходом солнца, надев снегоступы, начали спуск.
Появились первые ели. По противоположному склону ущелья цепочкой,
изящно прыгая с уступа на уступ, не обращая внимания на людей, продвигались
хозяева здешних мест - бараны.
Сойдя на пойму большой, хотя явно уступающей размерами той, по которой
раскольники уходили из Забайкальского скита, реки, путники соорудили на
нижних ветвях старой березы лабаз. Сложили в него припасы для обратной
дороги: лепешки, вяленое мясо, а сверху все укрыли корьем, придавили
обломками сухостоин. От лабаза двинулись вверх по белой ленте реки, на
которой четко выделялись многочисленные нартовые следы - оленные эвенки на
ярмарку проехали. Воспользовавшись накатанной полозьями нарт колеей, ходоки
сумели добраться до острога к середине следующего дня.
Располагался острог на высоком береговом куполе у подножья, изъеденного
дождями и ветрами кряжа. В начале ХVII века здесь был заложен казачий пост,
разросшийся со временем до деревянной крепости с двумя сторожевыми башнями:
"воротной" - с выходом к реке и "тынной" - с бойницей в сторону леса. Они
служили больше для устрашения, чем для огненного боя.
В этих диких и безлюдных местах острог был важным опорным пунктом для
продвижения промышленного люда на север и на восток к Алдану, и дальше, на
Колыму. Он издавна был известен во всей округе. В обязанность служивых также
входил сбор податей и ясака с местного населения. Сюда, в начале каждой
весны, по снегу, съезжались на оленьих упряжках все окрестные
кочевники-эвенки и хитроглазые купцы-молодцы с Алдана. Шумное многодневное
торжище проходило прямо на реке, перед крепостью.
В эти дни к десятку столбов печного дыма из острога, подпиравших
остекленевший от мороза небесный свод высокими белыми колоннами,
прибавлялось до двух сотен дымовых столбов из чумов понаехавших кочевников и
промысловиков. Дым поднявшись до вершин горных гряд, обрамлявших острог,
потоком воздуха смешивался в одну теплую белесую крышу, неподвижно зависшую
над ярмаркой, словно специально для защиты многоликого торжища от стужи.
Пространство перед острогом заполняли нарты с товаром. Кругом лежали
пухлые связки мягкой рухляди", туеса с мороженой брусникой, мешки с орехами,
мороженой дичью, тюки с чаем и табаком, котлами и сковородами, топорами и
ножами, ружьями, свинцом и порохом, гвоздями и скобами, сукнами и холстами.
Тут же ходили поп с дьячком. Читали проповеди, беседы вели, увещевали
потомков многочисленного когда-то эвенкийского племени креститься в
православие.
Торговые люди тоже времени даром не теряли. Поили "сердитой водой"
доверчивых инородцев и скупали у захмелевших за бесценок таежные дары. С
особым усердием выманивали соболей. Видя такой грабеж, скитники брезгливо
отворачивались:
- Экая срамота! Не по совести поступают, а еще православные!
- Ровно басурмане какие. В прежние времена такого нечестия и в мыслях
не допускалось.
А эвенки, дивясь пристрастию русских купцов к собольему меху,
посмеивались над ними промеж собой:
- Лучи" - глупый люди. Соболь любят, а оленя - нет. Соболь - какой
толк? Мех слабый, мясо вонючий. Олень - много мяса, мех крепкий.
Непривычные к обилию народа, многоголосому гомону и пестроте скитники,
чтобы побыстрее покинуть шумное скопище, не торгуясь, поменяли самородное
золото и пушнину на искомый товар и ушли из острога кругами - следы путали.
Вернувшись с ярмарки, "опоганенные", не заходя в избы, долго мылись в
бане, стирали облачение - скверну смывали. Доставленный товар осеняли
крестным знамением.
Того, что они принесли, хватило общине на два года. В очередной поход в
острог определили Изота - старшего сына Глеба, повзрослевшего сына Никодима
- Елисея и Колоду, назначенного у них старшим.
На обратном пути, утром второго дня, когда скитники переходили по своим
следам замерзшую речку, неподалеку от устья впадавшего в нее ключа, Елисей
заметил, что впереди вроде парит, и предложил обойти опасное место.
- И то верно, прямо только вороны летают, - поддержал Изот. Но Колода,
не любивший долго размышлять и осторожничать, в ответ прогудел:
- Коли давеча здесь прошли, стало быть, и нынче пройдем.
Истончившийся под покровом снега лед все-таки не выдержал тяжело
груженных ходоков, и они разом оказались по грудь в воде. Течение теснило к
краю промоины. Мужики без лишних слов мигом перебросали на снег тяжелую
поклажу, затем освободились от снегоступов. Теперь надо было как-то
выбираться самим. Первым вытолкнули на лед самого молодого - Изота. Следом
Колода подсобил Елисею.
- Живо оттащите поклажу подальше и киньте мне веревку. Она сбоку торбы
приторочена, - скомандовал он.
Исполнив все в точности, Изот с Елисеем принялись вытягивать из
промоины старшого. Когда тот был уже по пояс на льду, закраина не выдержала
скитского богатыря, скололась, а веревка выскользнула из его окоченевших
рук. Подхватив добычу, течение затянуло ее под лед...
Мокрые Изот с Елисеем встали на колени и принялись истово молить Бога
за товарища, но крепкий мороз быстро принудил их подняться.
Поскольку до дома было еще далеко, закоченевшие скитники решили бежать
по следу эвенкийских упряжек, проехавших накануне, в надежде достигнуть
стойбища, расположенного где-то неподалеку у подножья Южного хребта.
Перетащив всю поклажу к приметному своей расщепленной вершиной дереву,
закопали ее в снег...
В тех местах, где нартовая колея проходила по безветренным участкам
леса, она то и дело проваливалась под ногами бредущих к стойбищу парней.
Оледеневшая одежда хрустела и затрудняла движение. Путники, похоже, чем-то
сильно прогневили Господа: откуда ни возьмись налетела густеющая на глазах
поземка - поднимала голову пурга.
- Сил нет... Остановимся! - прокричал, захлебываясь ветром и колючими
снежинками, Изот.
Чтобы окончательно не застыть, парни свалили прямо на нартовую дорогу
ель и забрались под ее густые лапы. Дерево быстро замело. Внутри, под пухлым
одеялом, стало тихо и тепло. Чтобы согреться, ребята обнялись. А над ними со
свистом и воем неистовствовала разыгравшаяся стихия...
Припозднившаяся оленья упряжка, ехавшая с ярмарки, уперлась в высокий
сугроб. Собаки, что-то почуяв, принялись рыться в нем. Эвенк Агирча с
дочерью Осиктокан" разглядели в прокопанной собаками норе меховой сапог,
торчащий из хвои. Раскидав снег и раздвинув ветви, они обнаружили людей. Вид
их был ужасен: безучастные лица, заиндевевшие волосы. Но люди, похоже, были
живы. Переложив их на шкуры, устилавшие упряжки, эвенки развернули застывшие
коробом зипуны, распороли рубахи и принялись растирать замерзшие тела мехом
вывернутых наизнанку рукавиц, затем драгоценным спиртом. Грудь Елисея
постепенно краснела, и вскоре он застонал от боли. А бедняга Изот так и не
отошел. В чум привезли только Елисея...
Глядя на покрытое водянистыми пузырями, багровое тело обмороженного, в
стойбище решили, что лучи не выживет, но черноволосая, смуглолицая, с
брусничного цвета щеками, Осиктокан продолжала упорно ухаживать за Елисеем:
смазывала омертвевшую кожу барсучьим жиром, вливала в рот живительные
отвары. И выходила-таки парня! И даже когда "воскресший" совсем оправился,
она не отходила от него ни на шаг, старалась быть рядом.
Пролетел месяц-другой. Елисею давно следовало возвращаться в скит, но
молодые никак не могли расстаться. Агирча уж стал лелеять надежду
породниться с высоким, статным богатырем. Но Елисей, воспитанный в правилах
строгого послушания, не смел, не получив дозволения, привести в скит хоть и
крещеную, но не их благочестивой веры, девицу. Поэтому, добравшись на
оленьей упряжке Агирчи до приметного дерева, он раскопал поклажу и, отобрав
самое необходимое, вернулся в скит.
Уже и не чаявшая увидеть его живым братия прониклась особым сочувствием
к чудом уцелевшему ходоку. Погоревали о погибших, отслужили по ним панихиду.
Однако, просьба Елисея дозволить жениться на эвенкийке вызвала в общине
возмущение:
- Окстись! Да как ты мог удумать такое? Не по уставу то!
Влюбленный юноша совсем потерял голову. Через несколько дней он
попытался вновь заговорить с отцом и матушкой, чтобы заручиться пониманием и
поддержкой хотя бы с их стороны, но получил еще более резкий отказ. Будучи
не в силах терпеть разлуки с любимой, он тайно ушел к эвенкам и остался жить
там с Осиктокан вопреки не только желанию родителей, но и воли всей общины.
На очередном скитском сходе братия единодушно прокляла Елисея за
самовластье и непочтение к уставному порядку.
Прошло еще два года. Когда снаряжали очередную ватагу в острог,
Никодим, крепко переживавший за сына, обратился к Маркелу:
- Не гневайся, хочу снова об Елисее поговорить. По уставу оно, конечно,
не положено в супружницы чужих, но где девок-то брать! Сам посуди, своих
мало - все больше ребята родятся, а эвенки чистый народ, Никоновой церковью
не порченный. Добры, отзывчивы, не вороваты - чем не Божьи дети?
- Размышлял и я о том. Книги старые перечитал. Дева-то молодец - нашего
спасла!.. Думаю так: коли решится она пройти таинство переправы" и дать
обет, что никогда не покинет пределы Впадины, то, пожалуй, и повенчаем. Бог
ведь един над всеми человеками, - согласился наставник.
Собрали сход. Долго обсуждали сей вопрос. Много было высказываний "за",
не меньше "против". Но тут встал отец замерзшего Изота - Глеб:
- Братья, вдумайтесь: когда с нашими чадами случилось несчастье, эвенки
не посмотрели, что они другого рода-племени - старались спасти. Теперь
случилось счастье: двое нашли, полюбили друг друга - мы же губим их. Не по
христиански это.
После таких слов сердца и противников смягчились.
Ватага, отправленная в острог, на обратном пути завернула в эвенкийское
стойбище. Одарив Агирчу многими полезными в хозяйстве вещами, староверы
увезли счастливого Елисея и его суженую в скит. Совершив все установленные
обряды и повенчав по старому обычаю, молодых определили жить в поставленный
накануне пристрой под крышей родительского дома. В положенный срок Бог дал
новокрещенной Ольге и прощенному Елисею дочку.
Появление молодой эвенкийки привнесло в быт скитников немало новин. Она
научила баб выпекать хлеба и лепешки из муки сусака". Он был питательней, а
главное вкусней, чем из корневищ рогоза, и назвали его в скиту "Ольгин
хлеб". Еще вкусней оказались ломтики корня сусака, поджаренные на
светло-желтом масле кедровых орешков.
Ольга также научила русских баб шить из шкур совсем молодых оленей
превосходные двойные дохи и так называемые парки: особый вид зимней одежды,
имеющей покрой обыкновенной рубашки, без разреза, так что их надевают через
голову. Эти парки были чрезвычайно теплы и сразу полюбились скитникам. Из
осенней шкуры лося выучились шить торбасы**. Они были настолько крепкие, что
служили до пяти зим без починки. На подошву употребляли кожу с шеи лося, как
наиболее толстую и прочную.
Как повелось, через два года вновь снарядили троих ходоков в острог.
Один из них, по имени Тихон, впервые попавший на торжище, пробурчал себе в
бороду в адрес священника, склонявшего эвенков принять христианскую веру:
- Кукишем молится, а Божьего Помазанника поминает!
Эти слова, сказанные мимоходом, вполголоса, казалось, никто не мог
услышать, а получилось, что не только услышали, но и мстительно донесли.
Казаки тут же взяли голубчиков под стражу и увели в крепость.
- Сколь можно с этими упрямцами возиться. Давно надоть их кончать, чтоб
честному люду глаза не мозолили.
- Оне все одно выживут. Така порода.
- А мне, братцы, все едино: хоть христь, хоть нехристь. Лишь бы человек
уважительный был, по правде жить старался.
- Ты, паря, язык-то попридержи, еще припишут нам крамолу. Мало ли что
ты думаешь. Служим-то государю, - одернул говорившего служивый в годах.
Сколь ни пытались казаки на допросе выведать у старообрядцев, откуда
они явились и много ли их, те молчали, как истуканы. Один Тихон сквозь зубы
всего и процедил: "Не в силе правда".
Изъяв золото и мягкую рухлядь в казну, ослушников, до приезда казачьего
атамана, заперли в холодной, темной клети.
Бесстрашные, кряжистые бородачи в ней сразу как-то оробели.
- Ох и погано тут, - произнес после долгого молчания Тихон.
- Что в скиту скажем? Товару-то теперича взять не на что. Одно слово -
ротозеи! - откликнулся Мирон.
- Не о том горюешь. Сперва придумать надо, как отсель выбраться.
- А может, нам покаяться: якобы отрекаемся от веры нашей, а как
выпустят - так и чесать домой? - предложил Филимон.
- Типун тебе на язык. Укрепи дух молитвой! Не можно так даже помыслить,
великий то грех перед Богом! - возмутился Тихон.
На следующий вечер казаки бражничали по случаю именин старшины. В клеть
через дверную щель потянуло сивушным смрадом.
- Неужто такую гадость пить можно? Даже от запаха рвать тянет.
- Одно слово - поганцы!
Гуляли казаки долго, но к середине ночи, вконец одурманенные, все же
уснули. Оставленным без надзора арестантам удалось, накинув кожаный поясок
на дверную чеку, сдвинуть ее и бежать.
До скита оставалось два дня пути, когда Мирон с Филимоном захворали, да
так, что не могли даже идти. Тихону пришлось, запалив под выворотнем костер,
уложить сотоварищей на лапник.
Больные всю ночь бредили от сильного жара. У обоих перехватило горло. К
утру, от удушья, помер Филимон. Расчистив место под кострищем, Тихон топором
и сделанным тут же заступом выкопал могилу и похоронил товарища. Мирону же
немного полегчало, и они с Тихоном решили двигаться дальше. С трудом одолев
двенадцать верст, отделявших ходоков от лабаза с припасами, остановились на
ночевку. Впервые со дня заточения поели.
Тихон соорудил из сухостоин жаркую нодью*, из снежных кирпичей -
защитную стенку и лег рядом с Мироном. В тепле сон сморил обоих - благо
нодья горит долго и жарко. Когда Тихон проснулся, его спутник был уже
мертв...
К скиту Тихон подходил в поздних сумерках. В густом кедраче было темно,
но над небольшими лоскутами пашен, укрытых осевшим крупнозернистым снегом,
еще держался бледно-серый свет. У тропы, в незамерзающем роднике, как
всегда, услужливо качался берестяной ковш. Пахнуло терпким дымом родных
очагов. Между кедровых стволов проступили знакомые очертания скитских
построек, над которыми, предвещая хорошую погоду, поднимался прямыми
столбами дым.
Тихон прошел вдоль зубчатого частокола к воротам. Отодвинул потаенный
засов. Собаки признали и голос не возвысили. Из молельного дома неслось
красивое пение: "Аллилуйя! Аллилуйя! Слава тебе, Боже! Аминь!".
Взволнованный путник отворил дверь, но до того враз обессилел, что еле
вволок ноги во внутрь.
Скитники тут же обступили исхудавшего, обтрепанного собрата:
- Остальные-то где?
- Бог прибрал, - едва прошептал Тихон и, словно стыдясь того, что
вернулся живым, виновато опустил голову, перекосил плечи. В изнеможении
опустившись на лавку, он коротко рассказал о постигших бедах.
- Господи, да за что же наказание нам такое?!
Все истово закрестились, ожидая, что скажет наставник.
- Сие недобрый знак. Не стоит нам боле в острог ходить, - заключил
есть их пещерный скит. Впадина велика и зело скрыта, а пещеры, сам видишь,
далеко, не опасны. Только ходить нам туда не след - потому как зараза та
шибко живуча.
В этот момент с небес полились торжественные, трубные, берущие за самое
сердце звуки. Они заполнили собой все пространство. Собеседники запрокинули
головы и увидели журавлиный клин.
- Всевидящий Господь благословляет! - взволнованно произнес Маркел.
Собравшись у костра, братия, с надеждой глядя на наставника, взахлеб
восхваляла прелести и достоинства Кедрового урочища.
- Краше и скрытней пристанища не сыскать, - поддержал Никодим.
- Ну что ж други мои, решено: скит здесь будем ставить, - подытожил
Маркел.
- А как же искомый скит?
- Чужой скит - он и есть чужой.
-Ничего, и здесь обживемся, нам не привыкать, - согласился,
колебавшийся до того, Пахом.
- Да что братушки обсуждать - место-то и впрямь отменное, одно
блаженство жить здесь, - поддержал бодро Никодим.
- Слава Богу! Наконец-то. А то ведь, того и гляди, по земле ходить
разучимся - все по воде, да по воде, - встряла повязанная до бровей черным
платком словоохотливая Агафья, жена Глеба.
За ужином съели все без остатка, облизав, как всегда, чашки и ложки.
Сидевший на валежине Маркел поднялся:
- Братья и сестры, помолимся и спать. С утра за дело. Да благословит
нас Господь. Аминь.
Путники наконец уразумели, что ставшая привычной бесконечная и
изнурительная дорога закончилась, и даже несколько растерялись от мысли, что
утром никуда не надо будет плыть. Постепенно сердца староверов наполнялись
радостью от сознания, что они достигли цели и в этой тяжелой дороге не
потеряли ни единого человека. Значит, и вправду шли Богом ведомые.
Истомленная продолжительным переходом община быстро угомонилась. Над
становищем воцарилась тишина, прерываемая лишь всхрапыванием мужиков. Луна,
разворошив тучи, осветила стан. Только два человека, охраняя покой спящих,
не сомкнули глаз: Маркел и Никодим.
Летом ночи коротки. Как не устали новопоселенцы, а привычка вставать с
первыми лучами солнца взяла верх. Отслужили благодарственный молебен Господу
за милостивое соизволение на обживание земли новой. Продолжался он несколько
часов. Мужики стояли на коленях отдельно от женщин. По завершении
благодарений, дружно принялись за работу.
Подходящее для скита место выбрали саженях в ста от берега, на взгорке,
где кедры росли довольно редко. Поскольку до снега оставалось всего полтора
месяца, а путники были измотаны тяжелым переходом, новоселы решили
ограничиться пока устройством курных землянок со стенами из сухостоин,
сосредоточившись в первую очередь на заготовке припасов для зимовки.
Бабы и дети разбрелись по лесу собирать в берестяные кузова и лукошки
ягоды, грибы, орехи. Ребята постарше ловили рыбу. Когда завершился Петров
пост, Маркел дозволил охотникам заклать диких зверей. Из кишков оленей,
заполненных молотым орехом и залитых кровью, делали колбасы. Мужики, кто по
здоровее, рыли землянки, вмуровывали в печи котлы для варки пищи.
На счастье поселенцев урожай в тот год выдался редкостным. Особенно
уродилась любимая всеми брусена. Ее красные, глянцевые, кисловатые ягоды
обладают замечательным свойством: моченые, они не портятся годами. Поэтому
хранят их прямо в кадках с водой, подслащенной медом.
Белая кувшинка, с крахмалистыми корневищами, здесь не росла, и для
выпечки хлеба копали рогоз, заросли которого опоясывали все заводи: около
двадцати фунтов* ржи берегли на посев к весне. Нарезанные, высушенные, затем
измельченные в ступе, корни рогоза давали питательную муку. Пух из его
черных, как бы обгорелых, початков добавляли для тепла в подклад зипунов.
Длинные листья тоже употребляли в дело: из них плели рогожи и легкие
корзинки.
Первая зима, надолго поселившаяся в стынущей Впадине, прошла для
скитников в тяжких трудах: наряду с будничными хлопотами с утра до вечера
готовили лес для будущих построек. Материал для срубов подбирали бревно к
бревну. Волочили их издалека, поскольку вокруг места, выбранного под скит,
росли лишь громадные кедровые свечи в полтора-два обхвата. Иные так
вымахали, что задерешь голову на вершину поглядеть - шапка валится. Вот и
приходилось искать стволы потоньше на закраинах бора. Свалив подходящее
дерево, одни обрубали сучья, другие шкурили, третьи по снегу веревками
волочили розоватые стволы к скиту.
Зима в этих краях длинна, утомительна, а главное необычайно студена.
Что бы не заморозить детей, землянки топили часто. Одна из них от огня,
перекинувшегося с очага на обложенную сухостоинами стену, выгорела дотла.
Слава Богу никто не погиб. Укутавшегося в уцелевшее тряпье Кирилла с
супружницой и четырьмя детьми забрал жить к себе наставник: его землянка
была самой просторной, с расчетом на проведение службы.
В ожидании тепла и Святой Пасхи скитники все чаще посматривали на
оживающее солнце, сосульки, свисающие с крыш, прислушивались к повеселевшим
голосам синиц. Наконец вокруг стволов крупных деревьев появились воронки. С
каждым днем они углублялись и расширялись, обнажая лесную подстилку.
*Фунт (система русских мер) - 409,5г.
На березах из образовавшихся за зиму морозобоин начался "плач". Под
ближайшими к скиту березами расставили кадки. В них, особенно когда
припекало, обильной струйкой бежал сладкий березовый сок. Все с
удовольствием пили его, а женщины борясь с морщинами, даже умывались по
несколько раз на дню.
Как только сошел снег, первым делом раскорчевали и засеяли небольшую
делянку рожью. Свободный остаток пустили под огород: благо, что семян морквы
и репы было вдоволь. А там и стройка закипела. Посреди двора воздвигли
красивый молельный дом. Установили старинный иконостас, привезенный в одном
из ольховых, кованных железом сундуков. В центре - икона Святой Троицы в
серебряной ризе. Рядом поставили особо чтимую икону Семистрельной Божьей
Матери, оберегавшей их общину от бед аж от самого Ветлужского монастыря.
Семейным дома рубили отдельные. Неженатым воздвигли просторный дом с
украшением в виде конской головы на охлупе". Ладные избы ставили к ограде
глухим задом, лицом с оконцами к центру - "круговое поселение" в традициях
общинной жизни. Для братии дома рубили из кедра, а молельню и обитель
наставника из спелых бревен лиственницы. Внутри жилищ такая свежесть - не
надышишься.
Потолки из тесаных плах глиной промазали, а позднее, осенью, засыпали
еще и толстым слоем сухой листвы. Венцы конопатили мхом. Оконца, с крепкими
рамами, затягивали тайменьевыми пузырями. В передней половине изб клали из
дикого камня большие печи. Рядом подвешивали к потолку оструганные
жерди-перекладины для сушки одежды и обуви. А под потолком, за печью,
устраивали полати - помост для сна.
В красном углу киот с образами, а под ним широкие лавки вдоль
продолговатого стола. Над ними деревянные гвозди для одежды, домашней
утвари, пучков травы; небольшие полки для хранения мелких предметов. Возле
домов ледники, сушильные навесы: скитники давно приноровились под их защитой
сушить рыбу и нарезанное тонкими ломтями мясо. Обнесли все это временной
оградой.
После работ и служб по Часослову** скитники, следуя правилам
Варлаамова устава, собирались в избе Маркела. Вели душеполезные беседы.
Вслух читали священное писание, жития святых, пели духовные песни и псалмы
во славу Господа, милостивого к ним каждодневно. Порой под настроение
слушали игру на свирели доморощенного музыканта Онуфрия, заводили на голоса
старинные песни. Их знатоками и непревзойденными исполнителями были Марфа и
жена Онуфрия - Ксения. Остальные душевно подпевали им.
В пору обживания нового пристанища в мир не выбирались. Работы всем
хватало.
Выделывали шкуры добытых зверей, сучили волокно и на самодельных
станках ткали из него полотно, шили одежды; ладили всевозможную утварь;
выращивали за короткое, но жаркое лето репу и рожь. Ржи, из-за нехватки
пашен, сеяли, понемногу, больше для просфоры*** и для выпечки в дни
двунадесятых праздников. Повседневно же использовали муку из корня рогоза.
Несколько дуплистых деревьев, заселенных пчелиными семьями, разведали
еще в прошлом году. В разгар лета, когда зацвели главные медоносы,
оберегаясь дымарем, осторожно вынимали часть заполненных янтарным медом сот.
Так и зажили поселенцы, в трудах и моленьях, радуясь вновь обретенному
надежному убежищу, воздавая Создателю благодарения.
Громада безлюдного пространства и непроходимые горы надежно укрывали
новорожденный скит от мира. Раскольники прочно укоренились в щедром кедровом
урочище, постепенно расширяя для себя границы приютившей их Впадины.
Четыре года они не покидали ее пределов. Но на пятый, в аккурат во
время Великого Поста, все же пришлось снарядить ватагу из четверых мужиков в
острог* на ярмарку за мануфактурой, инструментом, порохом и свинцом.
Помянули добрым словом схимника, который не забыл изобразить, как из Впадины
пройти к нему.
Чтобы иметь возможность менять товар, скитники еще с лета собирали
самородки, мыли, наученные Лешаком, золотоносный песок, с осени взялись
промышлять пушнину, в основном ценного соболя и крепкую, носкую выдру.
Путь к острогу пролегал через восточный стык Южного и Северного
хребтов. Ходоки шли на снегоступах вдоль глубокой тропы-борозды, набитой
горными баранами. Местами встречались их лежки, клочья шерсти, старый и
свежий помет. Похоже, животные обитали здесь давно, добывая корм на
малоснежных, прогреваемых солнцем террасах.
Тропа вилась по отвесным кручам, узким карнизам, нередко зависала над
глубокими безднами: вниз глянешь - невольно дрожь пробирает до пят.
Наконец головокружительные участки остались позади. Путники выбрались
на перевальную седловину и, перейдя на восточный склон, нашли безветренное
место. Вырыли в снегу яму. Расстелили мягкие оленьи шкуры, поужинали и легли
спать, прижавшись друг к дружке. Сквозь меховые одежды холод не проникал,
спалось крепко. С восходом солнца, надев снегоступы, начали спуск.
Появились первые ели. По противоположному склону ущелья цепочкой,
изящно прыгая с уступа на уступ, не обращая внимания на людей, продвигались
хозяева здешних мест - бараны.
Сойдя на пойму большой, хотя явно уступающей размерами той, по которой
раскольники уходили из Забайкальского скита, реки, путники соорудили на
нижних ветвях старой березы лабаз. Сложили в него припасы для обратной
дороги: лепешки, вяленое мясо, а сверху все укрыли корьем, придавили
обломками сухостоин. От лабаза двинулись вверх по белой ленте реки, на
которой четко выделялись многочисленные нартовые следы - оленные эвенки на
ярмарку проехали. Воспользовавшись накатанной полозьями нарт колеей, ходоки
сумели добраться до острога к середине следующего дня.
Располагался острог на высоком береговом куполе у подножья, изъеденного
дождями и ветрами кряжа. В начале ХVII века здесь был заложен казачий пост,
разросшийся со временем до деревянной крепости с двумя сторожевыми башнями:
"воротной" - с выходом к реке и "тынной" - с бойницей в сторону леса. Они
служили больше для устрашения, чем для огненного боя.
В этих диких и безлюдных местах острог был важным опорным пунктом для
продвижения промышленного люда на север и на восток к Алдану, и дальше, на
Колыму. Он издавна был известен во всей округе. В обязанность служивых также
входил сбор податей и ясака с местного населения. Сюда, в начале каждой
весны, по снегу, съезжались на оленьих упряжках все окрестные
кочевники-эвенки и хитроглазые купцы-молодцы с Алдана. Шумное многодневное
торжище проходило прямо на реке, перед крепостью.
В эти дни к десятку столбов печного дыма из острога, подпиравших
остекленевший от мороза небесный свод высокими белыми колоннами,
прибавлялось до двух сотен дымовых столбов из чумов понаехавших кочевников и
промысловиков. Дым поднявшись до вершин горных гряд, обрамлявших острог,
потоком воздуха смешивался в одну теплую белесую крышу, неподвижно зависшую
над ярмаркой, словно специально для защиты многоликого торжища от стужи.
Пространство перед острогом заполняли нарты с товаром. Кругом лежали
пухлые связки мягкой рухляди", туеса с мороженой брусникой, мешки с орехами,
мороженой дичью, тюки с чаем и табаком, котлами и сковородами, топорами и
ножами, ружьями, свинцом и порохом, гвоздями и скобами, сукнами и холстами.
Тут же ходили поп с дьячком. Читали проповеди, беседы вели, увещевали
потомков многочисленного когда-то эвенкийского племени креститься в
православие.
Торговые люди тоже времени даром не теряли. Поили "сердитой водой"
доверчивых инородцев и скупали у захмелевших за бесценок таежные дары. С
особым усердием выманивали соболей. Видя такой грабеж, скитники брезгливо
отворачивались:
- Экая срамота! Не по совести поступают, а еще православные!
- Ровно басурмане какие. В прежние времена такого нечестия и в мыслях
не допускалось.
А эвенки, дивясь пристрастию русских купцов к собольему меху,
посмеивались над ними промеж собой:
- Лучи" - глупый люди. Соболь любят, а оленя - нет. Соболь - какой
толк? Мех слабый, мясо вонючий. Олень - много мяса, мех крепкий.
Непривычные к обилию народа, многоголосому гомону и пестроте скитники,
чтобы побыстрее покинуть шумное скопище, не торгуясь, поменяли самородное
золото и пушнину на искомый товар и ушли из острога кругами - следы путали.
Вернувшись с ярмарки, "опоганенные", не заходя в избы, долго мылись в
бане, стирали облачение - скверну смывали. Доставленный товар осеняли
крестным знамением.
Того, что они принесли, хватило общине на два года. В очередной поход в
острог определили Изота - старшего сына Глеба, повзрослевшего сына Никодима
- Елисея и Колоду, назначенного у них старшим.
На обратном пути, утром второго дня, когда скитники переходили по своим
следам замерзшую речку, неподалеку от устья впадавшего в нее ключа, Елисей
заметил, что впереди вроде парит, и предложил обойти опасное место.
- И то верно, прямо только вороны летают, - поддержал Изот. Но Колода,
не любивший долго размышлять и осторожничать, в ответ прогудел:
- Коли давеча здесь прошли, стало быть, и нынче пройдем.
Истончившийся под покровом снега лед все-таки не выдержал тяжело
груженных ходоков, и они разом оказались по грудь в воде. Течение теснило к
краю промоины. Мужики без лишних слов мигом перебросали на снег тяжелую
поклажу, затем освободились от снегоступов. Теперь надо было как-то
выбираться самим. Первым вытолкнули на лед самого молодого - Изота. Следом
Колода подсобил Елисею.
- Живо оттащите поклажу подальше и киньте мне веревку. Она сбоку торбы
приторочена, - скомандовал он.
Исполнив все в точности, Изот с Елисеем принялись вытягивать из
промоины старшого. Когда тот был уже по пояс на льду, закраина не выдержала
скитского богатыря, скололась, а веревка выскользнула из его окоченевших
рук. Подхватив добычу, течение затянуло ее под лед...
Мокрые Изот с Елисеем встали на колени и принялись истово молить Бога
за товарища, но крепкий мороз быстро принудил их подняться.
Поскольку до дома было еще далеко, закоченевшие скитники решили бежать
по следу эвенкийских упряжек, проехавших накануне, в надежде достигнуть
стойбища, расположенного где-то неподалеку у подножья Южного хребта.
Перетащив всю поклажу к приметному своей расщепленной вершиной дереву,
закопали ее в снег...
В тех местах, где нартовая колея проходила по безветренным участкам
леса, она то и дело проваливалась под ногами бредущих к стойбищу парней.
Оледеневшая одежда хрустела и затрудняла движение. Путники, похоже, чем-то
сильно прогневили Господа: откуда ни возьмись налетела густеющая на глазах
поземка - поднимала голову пурга.
- Сил нет... Остановимся! - прокричал, захлебываясь ветром и колючими
снежинками, Изот.
Чтобы окончательно не застыть, парни свалили прямо на нартовую дорогу
ель и забрались под ее густые лапы. Дерево быстро замело. Внутри, под пухлым
одеялом, стало тихо и тепло. Чтобы согреться, ребята обнялись. А над ними со
свистом и воем неистовствовала разыгравшаяся стихия...
Припозднившаяся оленья упряжка, ехавшая с ярмарки, уперлась в высокий
сугроб. Собаки, что-то почуяв, принялись рыться в нем. Эвенк Агирча с
дочерью Осиктокан" разглядели в прокопанной собаками норе меховой сапог,
торчащий из хвои. Раскидав снег и раздвинув ветви, они обнаружили людей. Вид
их был ужасен: безучастные лица, заиндевевшие волосы. Но люди, похоже, были
живы. Переложив их на шкуры, устилавшие упряжки, эвенки развернули застывшие
коробом зипуны, распороли рубахи и принялись растирать замерзшие тела мехом
вывернутых наизнанку рукавиц, затем драгоценным спиртом. Грудь Елисея
постепенно краснела, и вскоре он застонал от боли. А бедняга Изот так и не
отошел. В чум привезли только Елисея...
Глядя на покрытое водянистыми пузырями, багровое тело обмороженного, в
стойбище решили, что лучи не выживет, но черноволосая, смуглолицая, с
брусничного цвета щеками, Осиктокан продолжала упорно ухаживать за Елисеем:
смазывала омертвевшую кожу барсучьим жиром, вливала в рот живительные
отвары. И выходила-таки парня! И даже когда "воскресший" совсем оправился,
она не отходила от него ни на шаг, старалась быть рядом.
Пролетел месяц-другой. Елисею давно следовало возвращаться в скит, но
молодые никак не могли расстаться. Агирча уж стал лелеять надежду
породниться с высоким, статным богатырем. Но Елисей, воспитанный в правилах
строгого послушания, не смел, не получив дозволения, привести в скит хоть и
крещеную, но не их благочестивой веры, девицу. Поэтому, добравшись на
оленьей упряжке Агирчи до приметного дерева, он раскопал поклажу и, отобрав
самое необходимое, вернулся в скит.
Уже и не чаявшая увидеть его живым братия прониклась особым сочувствием
к чудом уцелевшему ходоку. Погоревали о погибших, отслужили по ним панихиду.
Однако, просьба Елисея дозволить жениться на эвенкийке вызвала в общине
возмущение:
- Окстись! Да как ты мог удумать такое? Не по уставу то!
Влюбленный юноша совсем потерял голову. Через несколько дней он
попытался вновь заговорить с отцом и матушкой, чтобы заручиться пониманием и
поддержкой хотя бы с их стороны, но получил еще более резкий отказ. Будучи
не в силах терпеть разлуки с любимой, он тайно ушел к эвенкам и остался жить
там с Осиктокан вопреки не только желанию родителей, но и воли всей общины.
На очередном скитском сходе братия единодушно прокляла Елисея за
самовластье и непочтение к уставному порядку.
Прошло еще два года. Когда снаряжали очередную ватагу в острог,
Никодим, крепко переживавший за сына, обратился к Маркелу:
- Не гневайся, хочу снова об Елисее поговорить. По уставу оно, конечно,
не положено в супружницы чужих, но где девок-то брать! Сам посуди, своих
мало - все больше ребята родятся, а эвенки чистый народ, Никоновой церковью
не порченный. Добры, отзывчивы, не вороваты - чем не Божьи дети?
- Размышлял и я о том. Книги старые перечитал. Дева-то молодец - нашего
спасла!.. Думаю так: коли решится она пройти таинство переправы" и дать
обет, что никогда не покинет пределы Впадины, то, пожалуй, и повенчаем. Бог
ведь един над всеми человеками, - согласился наставник.
Собрали сход. Долго обсуждали сей вопрос. Много было высказываний "за",
не меньше "против". Но тут встал отец замерзшего Изота - Глеб:
- Братья, вдумайтесь: когда с нашими чадами случилось несчастье, эвенки
не посмотрели, что они другого рода-племени - старались спасти. Теперь
случилось счастье: двое нашли, полюбили друг друга - мы же губим их. Не по
христиански это.
После таких слов сердца и противников смягчились.
Ватага, отправленная в острог, на обратном пути завернула в эвенкийское
стойбище. Одарив Агирчу многими полезными в хозяйстве вещами, староверы
увезли счастливого Елисея и его суженую в скит. Совершив все установленные
обряды и повенчав по старому обычаю, молодых определили жить в поставленный
накануне пристрой под крышей родительского дома. В положенный срок Бог дал
новокрещенной Ольге и прощенному Елисею дочку.
Появление молодой эвенкийки привнесло в быт скитников немало новин. Она
научила баб выпекать хлеба и лепешки из муки сусака". Он был питательней, а
главное вкусней, чем из корневищ рогоза, и назвали его в скиту "Ольгин
хлеб". Еще вкусней оказались ломтики корня сусака, поджаренные на
светло-желтом масле кедровых орешков.
Ольга также научила русских баб шить из шкур совсем молодых оленей
превосходные двойные дохи и так называемые парки: особый вид зимней одежды,
имеющей покрой обыкновенной рубашки, без разреза, так что их надевают через
голову. Эти парки были чрезвычайно теплы и сразу полюбились скитникам. Из
осенней шкуры лося выучились шить торбасы**. Они были настолько крепкие, что
служили до пяти зим без починки. На подошву употребляли кожу с шеи лося, как
наиболее толстую и прочную.
Как повелось, через два года вновь снарядили троих ходоков в острог.
Один из них, по имени Тихон, впервые попавший на торжище, пробурчал себе в
бороду в адрес священника, склонявшего эвенков принять христианскую веру:
- Кукишем молится, а Божьего Помазанника поминает!
Эти слова, сказанные мимоходом, вполголоса, казалось, никто не мог
услышать, а получилось, что не только услышали, но и мстительно донесли.
Казаки тут же взяли голубчиков под стражу и увели в крепость.
- Сколь можно с этими упрямцами возиться. Давно надоть их кончать, чтоб
честному люду глаза не мозолили.
- Оне все одно выживут. Така порода.
- А мне, братцы, все едино: хоть христь, хоть нехристь. Лишь бы человек
уважительный был, по правде жить старался.
- Ты, паря, язык-то попридержи, еще припишут нам крамолу. Мало ли что
ты думаешь. Служим-то государю, - одернул говорившего служивый в годах.
Сколь ни пытались казаки на допросе выведать у старообрядцев, откуда
они явились и много ли их, те молчали, как истуканы. Один Тихон сквозь зубы
всего и процедил: "Не в силе правда".
Изъяв золото и мягкую рухлядь в казну, ослушников, до приезда казачьего
атамана, заперли в холодной, темной клети.
Бесстрашные, кряжистые бородачи в ней сразу как-то оробели.
- Ох и погано тут, - произнес после долгого молчания Тихон.
- Что в скиту скажем? Товару-то теперича взять не на что. Одно слово -
ротозеи! - откликнулся Мирон.
- Не о том горюешь. Сперва придумать надо, как отсель выбраться.
- А может, нам покаяться: якобы отрекаемся от веры нашей, а как
выпустят - так и чесать домой? - предложил Филимон.
- Типун тебе на язык. Укрепи дух молитвой! Не можно так даже помыслить,
великий то грех перед Богом! - возмутился Тихон.
На следующий вечер казаки бражничали по случаю именин старшины. В клеть
через дверную щель потянуло сивушным смрадом.
- Неужто такую гадость пить можно? Даже от запаха рвать тянет.
- Одно слово - поганцы!
Гуляли казаки долго, но к середине ночи, вконец одурманенные, все же
уснули. Оставленным без надзора арестантам удалось, накинув кожаный поясок
на дверную чеку, сдвинуть ее и бежать.
До скита оставалось два дня пути, когда Мирон с Филимоном захворали, да
так, что не могли даже идти. Тихону пришлось, запалив под выворотнем костер,
уложить сотоварищей на лапник.
Больные всю ночь бредили от сильного жара. У обоих перехватило горло. К
утру, от удушья, помер Филимон. Расчистив место под кострищем, Тихон топором
и сделанным тут же заступом выкопал могилу и похоронил товарища. Мирону же
немного полегчало, и они с Тихоном решили двигаться дальше. С трудом одолев
двенадцать верст, отделявших ходоков от лабаза с припасами, остановились на
ночевку. Впервые со дня заточения поели.
Тихон соорудил из сухостоин жаркую нодью*, из снежных кирпичей -
защитную стенку и лег рядом с Мироном. В тепле сон сморил обоих - благо
нодья горит долго и жарко. Когда Тихон проснулся, его спутник был уже
мертв...
К скиту Тихон подходил в поздних сумерках. В густом кедраче было темно,
но над небольшими лоскутами пашен, укрытых осевшим крупнозернистым снегом,
еще держался бледно-серый свет. У тропы, в незамерзающем роднике, как
всегда, услужливо качался берестяной ковш. Пахнуло терпким дымом родных
очагов. Между кедровых стволов проступили знакомые очертания скитских
построек, над которыми, предвещая хорошую погоду, поднимался прямыми
столбами дым.
Тихон прошел вдоль зубчатого частокола к воротам. Отодвинул потаенный
засов. Собаки признали и голос не возвысили. Из молельного дома неслось
красивое пение: "Аллилуйя! Аллилуйя! Слава тебе, Боже! Аминь!".
Взволнованный путник отворил дверь, но до того враз обессилел, что еле
вволок ноги во внутрь.
Скитники тут же обступили исхудавшего, обтрепанного собрата:
- Остальные-то где?
- Бог прибрал, - едва прошептал Тихон и, словно стыдясь того, что
вернулся живым, виновато опустил голову, перекосил плечи. В изнеможении
опустившись на лавку, он коротко рассказал о постигших бедах.
- Господи, да за что же наказание нам такое?!
Все истово закрестились, ожидая, что скажет наставник.
- Сие недобрый знак. Не стоит нам боле в острог ходить, - заключил